Брокенмор, как и Арканум, являлся в некотором роде приютом для изгоев с силой и расой, отличной от людей, но там, за черными болотами, жили-нежили те, кто противился правилам, законам и рамкам, которые признал и принял Арканум, эдакая вольница, где закон один — закон силы, меча и Тенет. Брокенморские вампиры, например, свободны в питании, их охотничьи угодья — земли вокруг княжества, заодно кровопийцы охраняют подступы к крохотному, но изрядно портившему всем жизнь и кровь государству, два в одном, так сказать.
Мысль о том, что существует убежище для темных, тех, кто в один миг может поднять на крыло, лапы, ноги и эктоплазму жуткую армию, против которой и Арканум не устоит, попортила немало крови человеческим правителям, да и нашим арканумским ковенам-кругам-королям наверняка тоже спокойно спать не даёт. Считается, что Брокенмору не хватает земли, пищи и охотничьих угодий, поэтому Амадей, князь, тёмный властелин, чёрный маг и просто мерзавец, и прочее, и прочее, только и ждёт момента, чтобы на нас напасть. Я, правда, не понимаю, зачем ему Арканум с его магами, эльфами, дроу и кентаврами, одна рота наших энтов может основательно проредить вражеское войско, когда рядом с темными есть Граматор, слабенькое королевство, но с обширным запасом земель. Земли, правда, так себе, но, если ты архимаг, это мелкая мелочь, превратил же Амадей захудалое княжество в грозный Брокенмор, так что ему мешает оккупировать соседнее государство? Если ты злодей или таковым считаешься, тебе не нужен повод, чтобы начать войну. Равновесие всё же соблюдалось — на стороне людей сражались жрецы-инквизиторы, нападение Брокенмора или Арканума заставило бы объединиться обычно враждебных друг другу правителей, и тогда ответ инквизиторов мог если не уничтожить, то основательно потрепать и Брокенмор, и Арканум. Люди панически боялись как тёмного Брокенмора, так и мирного Арканума. Магия — суть вражды, она была, есть и будет, нас жгли, жгут и будут жечь, а заварить кашу может Брокенмор, хотя, зачем ему? Само его существование и так бельмо в глазу, и только армия нежити и созданий тьмы останавливает как Арканум, так и людей от его уничтожения. Так и живём.
Поживаем.
Я активировала портал, нажав руны на стене, выбрала "гавань" и шагнула в призрачное окно, закончив шаг уже на камнях улицы, помня напутствие Лорны: "Брокенмор, его тёмный след ведёт к войне и смерти. Расспрашивай, но осторожно, вскользь, не заостряя внимания, банальное дело, делёж наследства, тайная мучительная страсть, всё, что угодно, но о связи между смертями шлюх и твоей подруги не должен догадаться никто". Ни слова, ни полслова о том, что будет переживать, не говоря уже о том, чтобы уронить слезинку. Я, наверное, бессмертная в её глазах. Иногда меня это не трогало, иногда забавляло, иногда расстраивало, но теперь, после того, как Коркоран заикнулся о моем замужестве, после его предложения, мне стоило задуматься. Задумаюсь, но потом. Люди, пусть даже и такие обученные, как я, пусть даже с силой Тенет, скованной браслетом, ему не нужны. Какая польза? Что ему во мне? Что Лорне, Виктору... Мэллу? Я тряхнула головой. Наверное, мигрень виновата, во всём вселенские заговоры мерещатся. Дурочка ты, Кай. Лорна любит тебя, ей было больно, ты это знаешь, ты видела, когда она просила не проклинать. Хотя, дело всё-таки нечисто, и мигрени, может быть, тут ни при чём. Потом, всё потом. Сейчас то время и то место, когда надо стать зверем на охоте, усыпив разум лабораторной мыши и включив инстинкт хищника. В Гавани раззявы, мечтатели и безоружные, не говоря уже о "туристах Двацветках", долго не живут.
Порывом ветра мне бросило в лицо щепки, мусор, шары сухих водорослей, подпрыгивая, покатились по щербатым камням. У стены дрых мутный тип, весь в сером, ворона пыталась выудить что-то у него из кармана, её товарки, блестя глазками, наблюдали за процессом, переминаясь с лапы на лапу, за воронами следил огромный полосатый одноухий кот, благоразумно сидя на камышовой крыше, подальше от скандальных и задиристых птиц. Где-то рядом, из окон соломенных, клееных навозом и глиной домиков, слышался прокуренный женский голос, честивший кого-то почём зря. Рядом с мазанками красовалась пара домов побогаче, из ракушечника — трактир "Семеро гусей" да лавка менялы, из трактира доносились звуки гульбы, лавка слепо смотрела на нас закрытыми ставнями. Странно, самое время пропивать нажитое добро, хотя, скорее всего, условный стук, заветное слово, и дверь откроется, бережённого в Гавани сам бережённый и бережёт. Воняло гнилой рыбой, тухлыми яйцами, капустой, лошадьми и навозом. Конские яблоки, лепёшки аноа и быков, бело-серо-черные пятна помета были повсюду, как говорится, береги сапоги и ноги, а уж сейчас, под начавшим накрапывать дождём, в темноте, когда эти следы жизни превратилось в скользкие ловушки, лошадь могла и ноги переломать. Свет фонарей был слаб, призрачен, больше половины были разбиты, так что смотри, Кайра, под ноги. Хорошо, что не взяла Сильфу, в каменной чешуе дороги, что блестела под дождём, тут и там чернели выбоины, словно щербатые зубы тролля. Ровный, мощный шум моря, редкие порывы свежего, морского воздуха, что каким-то чудом проникали сквозь налепленные друг на друга соты домов, крики чаек, разноголосица порта несколько скрашивали впечатление от городской клоаки.
Салют тебе, Гавань.
Овод, скучающий у фонтана с непременной статуей писающего гнома, заваленного битым камнем и мусором, поднял на меня взгляд, не спеша закрутил крышку фляги, якобы небрежно повесил на пояс. Я похолодела. Опять?! Да нет, глаза ясные, прямо, открыто смотрит, лёгкая улыбка коснулась губ. Зулла, уже успевшая очаровать пару стражников, сверкнув на меня глазами, улыбаясь во все свои сотни-две белоснежных зубов, кивнула мне и продолжила очаровывать, впрочем, её победа и так была безоговорочной, эти опасные диковатые звери уже были готовы есть с её рук. Эти стражники не чета тем, что фланировали по Левобережью, так отличается волк от домашней псины, хотя и те, и другие отлично владели мечами, луками и прочим дальнобойным, метательным и контактным оружием, снабжалась-экипировалась стража одинаково, столица не скупилась, но эти двое, великан-воин и полуэльф, взглядами могли в кафтане прожечь дыры. Точа лясы с красоткой, стражники то и дело зыркали по сторонам, держа ладони на рукоятях мечей, да и рожи были пренеприятные. Спрячь знак на поясе, и ничем не отличить от тех, кого сами же и сажают в кутузку. Одеты кто во что, но и летом под завязками коротких плащей-накидок виднеется тусклый блеск лёгких кольчуг, и правильно, в гавани лучше не отсвечивать нарядами, выданная городом экипировка доставалась из сундуков только по праздникам да на выезд короля с королевой. Объединяло стражу Гавани и Левобережья одно — с магами дело было швах. Лучшие выпускники Академии, Первого и Второго ранга, уходили на вольные хлеба, шли служить влиятельным, равным или почти равным королевским семьям родам. Кто-то выбирал почести и власть, кто-то свободу, но никто не горел служить в страже. Вязать буйных пропойц, ловить чумазых детей-воришек да разнимать драки — стоило ли удовольствие десять, а то и пятнадцать лет палочной дисциплины и зубрежки с утра до вечера? Кулаками, клыками, когтями частенько размахивали тролли, гоблины, орки, полукровки, родственнички Марты, нежить и прочие забияки-вояки, оружием драчуны обычно пользовались неконвекционным, отравленным, проклятым или незатейливо-ядовитым, лезть в такую драку не пожелаешь и злейшему врагу, вот и не находилось дурных, особенно среди магов, даже службы на вроде бы пристойном Левобережье чародеи старались избегать. Что в дорогих трактирах и постоялых дворах в Левобережье, что в забегаловках на окраинах Венгерберга, драки и их участники после принятого на грудь были одинаково дурны и опасны, в богатых кварталах даже опаснее — и оружие, и артефакты мощнее, дороже, а сами нарушители спокойствия могли оказаться тем, кто скрутит тебя в бараний рог, в пыль сотрёт, если тронешь хоть пальцем. "Высокородия", "их милости" и даже "их светлости" тоже кулаками и когтями машут, чтоб их. Икабод.
Чародеи рангом пониже выбирали лавки зелий, артефактов, стезю лекарей, предсказателей и домашних магов, в любом дорожном портале сидит такой маг. В семье Гленна был такой, денег на чародея у них хватало, даже с избытком, а вот родословная подвела, маги-чистоплюи с дипломом высшего уровня и смотреть бы в сторону оружейников не стали, этот маг и проворонил Гленна, и не его в этом вина, не его забота, он честно делал всё, что мог и умел, другой вопрос, что этого "мог и умел" оказалось мало. Работа в страже была опасной, грязной, вот маги и не задерживались, разбегаясь кто-куда, если, конечно, бедолагам удавалось выжить после отработки диплома, зато после их услуги резко возрастали в цене, и правильно, пройдя такую-то школу.
Я выпустила Мисти из рук. К моему изумлению, "collarcoluber", или, если по-простому, колубер, принял вид потёртого кожаного ремня с пятью дырками, на который бы и нищий не позарился. Мисти встряхнулась, посмотрела на живописный помёт, потом на меня, потом на одноухого, вновь на помёт, и принялась сверлить во мне дырки взглядом янтарных глаз.
— Привыкай, я бываю в местах и похуже, — буркнула я.
Это я про склепы, подвалы и пещеры, где, кроме вековой пыли, были жидкие покойники, сухие покойники, живые покойники и объедки жертв живых покойников, были свежепорубленные живые покойники, а также хищники, любители перекусить останками, и их экскременты. Зомби не только мерзкие и отвратные с виду, зловоние ходячих не каждый некромант мог выдержать.
Нежные какие.
— Зулла c нами? А кто охраняет Орден, нам, вроде бы, объявили войну? — спросила я друга.
Овод пожал плечами и доложил обстановку. Выяснилось, что Порфирий, Иннокентий и Виктор бдят, Порфирий ради такого случая даже сменил ипостась. Белому медведю доверили двор и ворота, с его размерчиком в закоулках Ордена не везде пролезешь, и даже Йонни и Ройни выпустили патрулировать коридоры. Счастливые феи, сопровождаемые Куртом и Мортом, гордые поручением, вооружились "dicens", в просторечии "матюгальниками", и едва не погибли геройской смертью от Мартиной поварёшки, при ложной тревоге врубив артефакты на полную мощь. Я понимала Марту. Я тоже бы не сдержалась, сила звука была такова, что каменные стены трескались, отважные Курт и Морт исчезали в неизвестном направлении, а русалка-флюгер вместо прогноза погоды могла только грозить кулаком и шипеть ругательства целых пару дней. Зато врагам несдобровать — как и чем не затыкай уши, контузия обеспеченна.
Я подошла к друзьям, очарованные Зуланной окинули меня быстрыми холодными взглядами и вновь заулыбались амазонке. От такой улыбки нормальной мне хотелось взвизгнуть и убежать, но ненормальная я видала улыбки и похуже.
— Добрейшего, — сказала я.
— Мы узнать, девочка на Морском, из бордель "Много сестёр", Абелина звать, пошла играть красавец-кобель сама, без сутенёр, — сказала Зулла. — По любовь, совсем глупый, юный, здесь для тел для продажа любовь опасный есть, обман, ловушка, — она сморщила прекрасный носик.
— Откуда узнать? — спросила я, выбрав более-менее чистый кусочек, присела на бортик фонтана. Мисти устроилась у моих ног, обвив хвостом лапы и насторожив уши.
— Отвечать этот великолепный самец, — амазонка с восхищением уставилась на великана, тот побагровел так, что даже при ночном освещении было видно, заковырял носком сапога камень мостовой.
— Э... поправочка, мисс. Заведение называется "Три сестры", — пробасил великан.
Из трактира донёсся общий пьяный вопль-вздох, распахнулась дверь. Мужчина в чёрной сутане красиво пролетел через площадь, размахивая руками и истошно вопя, шлёпнулся у наших ног. Секунд пять кучка, скрытая грубой тканью, не шевелилась, Зуллины обожатели уже приготовились приступить к своим непосредственным обязанностям, когда стог ожил, закопошился и встал, шатаясь, как осина на шквальном ветру.
Тощий невысокий муж с реденькими мышиными волосами до плеч отряхнул рясу, зыркнул на нашу компанию недобрым взглядом и изрёк (именно изрёк, с такой надменной разбитой рожей только изрекают):
— В сей клоаке зла и жульства как мог я ожидать, что мирный путник найдёт приют и чарку?
— Как? Дурак ты? — заинтересовалась Зулла, подняв бровь.
— А-а-а-а! Суть дщери греха — в очах её ненасытных, в грудях её порочных, в клоаке её нечис...
Зулла успела первой, стражникам ничего не досталось, вояки не успели даже выхватить мечи. Летающий муж полетел-побежал обратно, ускоренный крепким пинком дщери греха. В трактире его встретили, судя по воплям, тепло, с радостью.
— Отговорил фофан своё, — прочёл краткую эпитафию стражник-великан.
— И было слово сказано, молчание могилы теперь с несчастным будет говорить, — буркнул полуэльф.
— Это твой любимый Д'Байран, да? — поинтересовался великан, не в силах оторвать взгляд от того, что виднелось в прорезях Зуллиной коротенькой курточки, свитой из нешироких замшевых полос. Что тут сказать, на всю Зуллу, вернее, её верхнюю часть, полосочек не хватило. — Или Киитс?
— Мрачны поэты эти, но не догнать им жизнь, что славится жестокостью своею,— тряхнул темно-русыми волосами полуэльф, пожал плечами.
Мы дружно шагнули назад — вбок. Тело, вновь прилетевшее к нашим ногам, побарахталось на земле, что-то шипя и изрыгая невнятные ругательства, поднялось на ноги. От худого костлявого лица с глазами фанатика остались только глаза фанатика, остальное напоминало перезревшую сливу. Воздухолетатель пригладил ставшие дыбом мышиные волосы, нервно одёрнул рясу на тощих костлявых ногах, поправил верёвочный пояс, воздел дрожащий палец к небесам и, выписывая ногами кренделя на месте, изрёк:
— Блудницы есть искус во грех вводящий, костёр не спасёт ни зловонных чёрных анналов ия, ни души ея, навек пропащей, — он сглотнул, глядя на Зуллу, решившую вздохнуть полной грудью. Полосочки натянулись, стражники застыли, глаза остекленели, а у человека-рясы глаза фанатика из вишен стали глазами совы.
У моих ног раздалось жуткое шипение, утробный вой, моя рука метнулась к Мистиному загривку, но я не успела.
Ак-мор прыгнул.
Мисти вцепилась "рясе" в рожу, фанатик взвыл, схватил кошку в тиски, я не заметила, как, когда, откуда появился стилет, но успела заметить сверкнувший в свете лун тонкий длинный серебряный клинок, проблеск луча смерти. Мисти пролетела камнем, отброшенная сильным броском, упала, покатилась, хрипя, пронзённая насквозь, кровавая цепочка расчертила мокрые тёмные камни мостовой.
— Мист! Девочка моя! — я кинулась, схватила истекающую кровью странно-тяжёлую кошку на руки, прижалась к её мокрой мордочке лицом, обняла ещё тёплое тело, успев застать последний вздох, последний удар её маленького верного сердца.
Меня охватило такое отчаяние, такое зло, такая ярость, что мой рык, наверное, услыхали и в Ордене. Мисти запрокинула голову, тяжёлая морда безжизненно съехала по моей руке, янтарные глаза потускнели, словно в них погасили свет. Она обмякла, свесив расслабленные лапы, по коричневой коже моей куртки побежала чёрная, густая кровь. Колубер вновь стал золотым, засиял бриллиантами, это и убило мою отчаянную надежду, что Мист справится, победит, выживет, она ведь волшебная, она сможет, но — нет. Она — живая, а для живых нет ничего более окончательного и бесповоротного, чем смерть.
