Где-то далеко, в тумане, я услыхала вскрик Зуллы, ругань стражников, лязг металла о металл, взлетели, раскричались вороны, скрылся, исчез, будто и не было, одноухий кот.
Шелестел дождь, потрескивали фонари, дрожащими кругами отражаясь на мокрой булыжной мостовой. На крохотной круглой площади, на грязных, мокрых камнях, под насмешливым взглядом каменного гнома со спущенными штанами, шёл бой.
Я осторожно положила Мист на бортик, сняла куртку, переложила обмякшее тельце на подкладку, укрыла полами, спрятав от моросящего дождя, нехотя обернулась, зная, что увижу перед собой.
Я смотрела — и всё равно не верила своим глазам, сколько бы там мне жить не осталось, столько и буду помнить кошмарную картину — мои друзья, товарищи, бились между собой.
Овод отбивался от Зуллы и стражников, защищая "рясу", мерзавец жался к фонарному столбу, глаза убийцы, до которых Мист не успела добраться, наблюдали за схваткой со злорадным интересом, ненавистью, он не пытался убежать, он молча, пожирая глазами, наблюдал за танцем клинков, извращенец как будто испытывал экстаз, окровавленная, распухшая от ударов, распаханная когтями рожа и эта улыбочка наводили жуть. Сил Овода пока хватало отбиваться от троих, но ещё чуть-чуть, ещё удар, одна-две серии, миг, вздох, и кто-то упадёт на камни, обагрив кровью мостовую. Этот "кто-то" будет Зуллой, Оводом, стражником, в конце концов. Леденящий кровь танец клинков продолжался, Зулла начала теснить дроу, на моем зелье Овод не так ловок и быстр, как всегда. Бой можно остановить "сетью", но мой артефакт сгорел в лаборатории, запасной остался в Ордене, мне, идиотке, было не до него, а Оводу сейчас не до магии, он едва сдерживает троих, до перстня ли ему?! Или, может, артефакта нет, он его пропил?
Он умрёт, и виновата я.
Зулла, Овод, кто друг, кто враг, я не знала, не понимала, я знала только одно — они должны жить! Браслет раскалился, потрескивал, я первый раз слышала этот звук, подтянув его вверх, на рукав блузы, чтобы защитить кожу, окинула взглядом площадь.
На улицу высыпал весь трактир, гул хмельных голосов, пьяные рожи, горящие азартом глаза, ругань, вскрики, ставки на жизнь моих друзей, охи и ахи на каждый лязг клинков рвали мне сердце в клочья.
Звери. Толпа, жаждущая крови.
Я стала льдом. Ни мыслей, ни чувств, одна чистая, незамутнённая никакими лживыми сожалениями, сочувствиями и благородными жестами ледяная ярость. Я активировала "беса", сорвала с пояса молнию, навела на цель, стараясь выбрать момент, бойцы все время менялись, перекрывая обзор, в этой круговерти добраться до цели было тяжело, невозможно, я пальнула, улучив момент, треск молнии, резкий запах озона, мимо, я не успела, навела опять...
Поздно.
Овод упал на одно колено, второе, склонил голову, зашатался, выронил меч, второй, лязг стали о камни прозвучал похоронным звоном, дроу тихо простонал и упал боком на мокрую мостовую, в грязь, запрокинув серое, безжизненное лицо к ночному небу, укрытому саваном свинцовых туч.
Зулла отскочила, наставив сабли на стражников, на меня, прошипела:
— Не трогать маг, маг мой!
И с разворота полоснула острием сабли убийцу Мисти по глазам.
20
Монах взвыл, упал на колени, сквозь пальцы побежали, хлынули черные ручейки, он заговорил страшным, скрипучим голосом на незнакомом, гортанном, явно древнем языке. Зулла, отступила, замерла, подняв клинок, наблюдая цепким взглядом за врагом. Слова заклинания падали в ночь, поднимая ветер, обдав холодом могилы, фанатик, шатаясь, стал подниматься на ноги, так и держа ладони у лица, не переставая напевать жуткий речитатив. Я кожей, остатками разума, всей собой ощутила, знала, что ещё миг, секунда, и будет поздно. Зулла занесла клинок.
Монах открыл лицо.
Я ахнула, пальнула из "молнии". Монстр осел, глаза аспида закатились, он сломанной куклой упал на землю, пальцы скребли камни, его подёргивало, худое тело бил озноб, Зулла пнула "рясу", прошипев что-то на родном языке, обернулась к дроу, вскрикнув, упала рядом с ним на колени. Овод был жив, ранен, оглушён, в крови, но жив, ещё чуть-чуть, и дроу бы не спасти, но я верила, знала, что Зулла, её искусство, опыт и мастерство отвели смерть в самый последний миг. Резани меч чуть ниже, чуть глубже, и никакая магия бы Овода уже не спасла.
Я обвела глазами площадь. Дурных нападать не было, толпа, поняв, что веселья не будет, рассосалась вмиг. Зулла перевязывала плечо и руку дроу чем-то белым, её плечи вздрагивали, она еле слышно причитала-напевала на родном языке, мне показалось, этот напев походил на ласковую песню для перепуганного больного ребёнка. Стражники стали позади амазонки, опустив мечи, хмуро глядя на Овода, на монаха, на площадь, взгляды очертили невидимый круг, в который мог вступить только сумасшедший, впрочем, площадь и так была пуста, так пустеют улицы с первыми прорывами шквальной грозы. Двери кабака закрылись наглухо, ставни захлопнулись, дом стоял тих и мёртв. Гавань ничего не видела, ничего не слышала. Мы здесь чужие, были, есть и будем. Я подошла к Оводу, присела рядом с Зуллой. Перевязка остановила кровь, нам оставалось ждать Виктора, он вот-вот должен явиться, но пока, на мой неопытный взгляд, я же имела дело только с мертвецами, ранение было не смертельным.
— Я... я-ааа-я не хотеть, я чуть, только глаз мага, не умирай, живи, мой огонь сердце, мой лев, мой коршун, зачем ты мне мешать, зачем нападать, — всхлипывала Зулла, обнимая Овода, сидя в грязи, луже, держа его голову на коленях, стражник-великан протянул ей свой плащ, она прикрыла дроу от нудного, вездесущего, мерзкого дождя, принялась расправлять складочки дрожащими пальцами, укрывая раненного друга.
— Затем, что он был сам не свой, да, Кайра? — сухо уронил Виктор, шагнув из портала. Оценив обстановку, достал свиток "Последней надежды", пара слов, и пергамент взлетел к небу, вспыхнул, исчез. Огненные искры, осветив грозовое небо, угасли навсегда.
— Зулла. Доложи, — уронил вампир.
Меня он нарочито не замечал.
Амазонка подняла залитое слезами лицо, и так мокрое от дождя, шмыгнула носом:
— Он жить, ранен, я хотеть обезоружить, но он не успеть, мой меч резать, я не хотеть! Он пить из-за любить свой жаб длинноволосый длинноухий, за что стерв любить, она, Аэринн, змея, ноги вытирать об он, он страдать и пить! Я страдать!
— Кайра, неужели вы думали, что я ничего не вижу, не знаю? Я всё ждал, когда вы мне доверитесь, но, видно, я не достоин этой чести, — Виктор был само спокойствие, но от этого спокойствия меня мороз пробрал. — С нашей-то работой в Ордене, где мы все, каждый, должны полагаться друг на друга, как на самое себя, вы — ты и Овод позволили себе — один — слабость, пойти вразнос, не думая об угрозе жизни той, кого охраняет, а ты — та самая охраняемая — отдалась жалости и ложному чувству товарищества. Благодаря тебе и твоим зельям Овод не смог применить магию, но, может, и к лучшему, с его-то реакцией и тебя с Зуллой бы зацепил, а на всех вас свитков не напасёшься. Мы на войне, слабость, жалость и недоверие, ложная игра в молчанку могут убить, что едва и не произошло. Овод не предатель, ни к коем разе, но его разум оказался открыт враждебному воздействию. Я виноват, я думал, что Зулла подстрахует, вмешается, если что. Я ошибся, и эта ошибка едва не стоила жизни Оводу. Да... Кай, я чувствую твоё горе, мне тоже больно, я горюю вместе с тобой, может быть, тебя немного утешит, что Мисти погибла как герой, если бы не она, неизвестно, чем бы ваша сегодняшняя прогулка закончилась. Я должен был быть здесь, а не посылать Зуллу, я не учёл коварства и силы противника, — он коснулся моего плеча и тут же убрал руку. У меня вырвался прерывистый вздох, я отвернулась, глаза защипало. — Зулла, ты хороша, ты молодец, я ни в коем разе не хочу сказать, что ты не справилась, ты-то как раз и справилась, а я ошибся, и моей ошибке абсолютно нет прощения, — продолжил вампир. — Как старший, главный, я виноват в первую очередь, а тебе, Кайра, прошу, нет, приказываю, прекратить самодеятельность, ещё раз, и твоя работа в Ордене будет окончена, и Лорна не поможет, Овода тоже касается, но пусть сначала станет на ноги, и я с ним потом поговорю, да, поговорю.
— Я хотела помочь.
— Повторюсь, ты должна доверять мне, а не заниматься подпольным лечением. Ты меня с детства знаешь, неужели я такой монстр? Я никогда бы не выгнал из Ордена сына моего старого боевого товарища. Дзиррт и я, мы долгие годы были неразлучны, Овод мне как сын, я все эти годы следил за ним, оплачивал учёбу, лучших мастеров боя, как ты могла подумать, что я избавлюсь от него, как от шелудивой собаки?
— Так и могла! До Овода был Раенстиррен, и что вы, который "не монстр", сделали? После ранения избавились от него — он, видите ли, потерял силу! — Виктор кашлянул, хотел ответить, но я не позволила, слишком накипело, слишком мне сейчас было на всё наплевать, кроме Мист, кроме Мэлла, кроме Анн, пусть выгоняет из Ордена ко всем Икабодам, плюнуть и растереть, я в запале продолжила:
— Я вообще в первый раз слышу про сына, про Дзиррта, про оплаты и прочее, а всё ваши мужские якобы тайны, секреты, дурацкая гордость, то есть дурость! И это Вы мне говорите о доверии?! Герой умирает молча, да, он может только "передать привет" ?! Оводу, видите ли, было стыдно, он не хотел, чтобы кто-то знал, он взял с меня слово! Я просила его признаться, пойти к Вам, но он же упрямее осла и голема вместе взятых!
— Я бы не пошёл. Голем не упрям, голем туп.
— Он ещё спорит! Проткнули, как бабочку булавкой... Овод... что?!
Я грохнулась на колени, посмотрела в такие родные серые глаза. Овод лежал, удобно устроившись головой на Зуллиных коленях, улыбался, как никогда не улыбался раньше, судя по роже, он был доволен и счастлив, как фей под пыльцой. В крови, в грязи, раненный и лыбится. Кажется, меня провели? Узнаю — мало не покажется, нечем любить будет, и у дриад пришить не получится. Нет, но Зулла-то, Зулла какова! Скрывала от всех, в первую очередь от самого Овода, от меня, впрочем, она, как она сама думает, в первую очередь воин, воины должны иметь выдержку, а только потом она женщина, хотя, как по мне, тут я не вижу разницы между полов. Мужики не крепче, вся их хвалёная выдержка частенько заканчивается за стойкой трактира после принятого на грудь пойла, нашим Орденским феям и нюхнуть молодого винца хватит. Все мы более-менее живые существа, даже призраки страдают, что уж там говорить и задирать нос, чаша сия редко кого минует, просто заливаем горе и беду кто чем и как, от книги под бокал вина до смертельных дуэлей, охоты, убийств и войн, кому что доступно и кто к чему привык. Была такая Елена, из-за которой перебили десятки тысяч душ, а всё потому, что эта распрекрасная дура послушно отдавалась всем, кому её предназначат папенька или жрицы, кому продадут или кому взбредёт в дурную башку похитить это прекрасное безмозглое ходячее бедствие. И ведь взбрело, и похитил, и перебили тьму народу. Неужели можно быть такой тупой, не понимать, что из-за тебя могут погибнуть люди? Женщины, дети?! Или, что много страшнее — знать о смертях — и — в глубине своей мелкой душонки радоваться, гордиться бойне из-за себя, любимой, как кровавому мерилу красоты? Она, дочь царя, была должна, обязана остановить бойню любыми средствами, да хоть самоубиться, но, буду честной, также, как дочь царя, она могла наплевать на воинов и подданных, как на прах под своей распрекрасной сандалией. Или ты Правитель и Отец своим подданным, или ты самодур, тиран, убийца или даже людоед, тут кому как повезёт. Подданным королей и королевичей, что никак не могли поделить Елену, повезло не очень.
— Ты как? — спросил Виктор дроу.
— Жив. Великолепный удар плашмя, благодарю тебя, страж, вышиб из меня дурь, — прошептал Овод. Полуэльф, любитель поэзии, в ответ неопределённо махнул рукой, мол, "ерунда, не стоит". — И... Виктор. Я не знал, думал, отец отказался от меня, а мастер-наставник так и не признался, кто платил за моё обучение в храме. Спасибо... за всё.
Виктор кивнул. Убийца захрипел, его выгнуло, скрутило почти в кольцо, ноги заскребли камни. Удар "Молнии" его оглушил, но корчило его вовсе не от моего оружия. Мисти, девочка моя, ты всё-таки отомстила, забрала гада с собой! Разумом я понимала, что этот несчастный всего лишь орудие, что его можно только пожалеть, но сердцем я ничего не хотела понимать, я видела перед собой убийцу, мошенника и фанатика, ведь настоящую суть, истинную, никакому магу не переделать, праведника не заставить убивать даже под менталом, он, может, и убьёт, но только себя. Виктор бросил взгляд на монаха, вновь повернулся к дроу:
— Д'Тен До'Урден Вэсп, твой отец благороднейший из благороднейших! Я поклялся ему, что не оставлю тебя, когда он... в пещерах... на моих руках... а! прочь патетику — не об этом сейчас! Скажи — где, какие раны? Кроме башки, конечно, это вы с Кайрой сами как-нибудь, я сыт по горло вашими любовями и страстями.
— Связки, плечо, — ответил Овод, который, как оказалось, вовсе даже и не Овод, а целый Д'Тен До'Урден Вэсп, сын, пусть и незаконный, самого Дзиррта, но, насколько я помню, тот законов дроу и не признавал. — Запястье. Остальное — спина, контузия. Пустяки.
— Плохо, — нахмурился вампир. — Запястье, связки — да, плохо, надеюсь, дриады смогут помочь, исцелить.
И помощь пришла. Заструился воздух, в невидимое окно потянуло грозой, весенним дождём. На дежурстве была всё та же парочка дриад, что забрала Мэлла.
Беловолосая бросилась к Оводу, а я схватила рыжую за руку и поволокла к фонтану. Оводу помогут, без сомнения, а моя девочка не может ждать. Если... я так надеялась, так желала, я молилась про себя Миру, Небу, Грозе, Дождю, я даже Тьму молила помочь, но, главное — Рыжей, она или даст мне надежду, или вынесет приговор. Виктор не предложил помочь Мист, как раньше, у Анн, значит, ему нечего предложить, Рыжая была моей последней соломинкой, тонкой, ломкой, но — всё же! Дриада попыталась вырвать руку, пока я её волокла по площади, но я была в таком отчаянии, что мои пальцы можно было разжать, только отрубив руку.
Я осторожно, затаив дыхание, развернула тяжёлые, мокрые от дождя полы. Зря, Кай, зря. Ты же знаешь, что... но... Рыжая склонилась, едва прикасаясь кончиками пальцев, осмотрела Мист. Поднялась, не глядя мне в глаза. Там, где она коснулась раны, ещё искрилось голубым, но постепенно голубой сменился серым, заалел, почернел и исчез.
У меня защипало глаза.
— Моё искусство бессильно, Filia Tenebris. Ак-мор ранен рунным стилетом, её ignis угасла, её не вернуть. Мне жаль. Твоя питомица ушла не одна, она забрала убийцу с собой, его не спасти, яд ак-мора не имеет противоядия. Я вообще не понимаю, как человек до сих пор жив.
— Он был носителем, — прошептала я. В горле застрял огромный ком.
Рыжая кивнула, протянула руку ко мне для прощания.
Рука повисла в воздухе.
По лицу с тонкими чертами пробежала тень, дриада, хмуро глянув на меня, помедлив, развернулась, ушла.
Прости, целитель. Ты не виновата, виновата я. Я хотела спросить о Мэлле, но струсила, я так боялась услышать ещё одну страшную весть! Будь она доброй, ты бы мне её уже сказала, да? Я не могу, не хочу, хватит с меня, прошу...
