Оперативная обстановка, как увидел ее Виктор, сев за пульт управления, на данный момент была далека от критической. Попадание снаряда в рубку было практически случайной неприятностью, поскольку ниппонский фрегат, находившийся ближе всего к "Изборску", уже горел и серьезной опасности для крейсера не представлял. Другое дело — тяжелый крейсер и два эсминца, которые двигались себерцам наперерез, имея целью не допустить их к южной оконечности острова, за которой прятался тяжелый носитель. Все эти корабли уже вступили в бой с тактической группой себерцев, но дистанции были пока слишком большими, чтобы опасаться прямых попаданий. Однако оба отряда стремительно сближались, а значит, в ближайшее время более эффективным должен был стать и артиллерийский огонь.
Настоящий артиллерийский бой, как и предположил Виктор, вспыхнул лишь через четверть часа, и всем на крейсере сразу стало не до пустяков. Виктор, конечно, читал о сражениях в воздухе и видел множество документальных фильмов, снятых, как со стороны, так и с бортов сражающихся кораблей. Зрелище впечатляющее, а временами попросту устрашающее. Однако самому оказаться под обстрелом ему пришлись впервые, и этот опыт ему решительно не понравился. Хорошо еще, что он был занят делом и не успевал думать о всяких глупостях. А между тем, держать баланс стало крайне сложно. Приходилось компенсировать как собственный артиллерийский огонь, так и сбои, вызванные прямыми попаданиями вражеских снарядов. А тут еще и боевое маневрирование в двух плоскостях — а это, к слову, означает и резкую смену курса, и внезапное торможение, и неожиданную смену эшелона, — так что голова у Виктора была забита расчетами, поправками на ветер и атмосферное давление, коэффициентами плотности воздуха и прочим всем в том же роде.
Итак, крейсер маневрировал на скорости и вел бой. Грохотали пушки, басовито гудели выведенные на предельную мощность машины, свистел ветер в пробоине и летели через мостик голосовые команды. Кто-то репетовал, кто-то сообщал об исполнении, а кто-то всего лишь подтверждал прием. В общем, на мостике стоял невероятный шум, хорошо еще, что наушники резко снижали его интенсивность, превращая в ровный фон, и Виктор мог заниматься делом. А для дела ему нужна была связь только с первым пилотом и с машинным отделением. Больше его никто не интересовал. Но кое-какие сообщения, тщательно отобранные диспетчером связи, все-таки добирались и до него.
... Прямое попадание подкалиберного снаряда в броневой пояс в районе второй трюмной палубы...
... Разбита башня правого кормового орудия... Предположительно, сплошной 110-мм снаряд...
... Заклинило одно из двух орудий в 1-й башне главного калибра...
А потом вдруг заработали сразу все зенитные автоматы крейсера, и Виктор подумал, что артиллерия противника — это еще не самое страшное, и только в этот момент пришло сообщение центра ПВО о том, что в игру включились ниппонские штурмовики. Теперь "Изборск" не только вел артиллерийский бой, но и отбивался от наседающих на него увертливых "ниндзей". И все это, имея в виду главное задание командования: найти и уничтожить вражеский корабль-матку.
В конце концов к носителю они все-таки пробились. Получив с десяток прямых попаданий в корпус и в башни, окутанный клубами дыма и пара, "Изборск" прорвал оборону ниппонцев — взорвав один из эсминцев и сильно повредив вражеский крейсер, — и оказался "на чистой воде", всплыв над южной оконечностью острова Вернике. И тогда Виктор увидел на ходовом экране притаившийся у самой воды носитель "Сёкаку".
Корабль-матка был огромен. Это было целое аэрополе, построенное из крепкой брони, и с него то и дело взлетали истребители-штурмовики. Похоже, "Изборск" поймал тот момент, когда новая волна "ниндзей" стартовала в сторону Владивостока. Была вероятность, что командир авианосной группы развернет их против себерского крейсера, но этого, к счастью, не случилось. И Виктор знал, почему.
"Изборск" все еще находился достаточно далеко, — 12670 метров по данным дальномера, — был сильно поврежден и вел бой. Вражеские корабли так и не оставили его в покое, и он был вынужден вести интенсивную перестрелку при том, что потерял одну из трех машин, вспомогательные винты левого борта и три левитатора. По ходу дела, — а на крейсере бушевало сразу несколько сильных пожаров, — пришлось отключить еще пять левитаторов и на восьми снизить нагрузку до 65% мощности. Упала скорость, стали неловкими маневры, и Виктор уже с большим трудом поддерживал баланс. Поэтому атаковать ниппонского гиганта сходу "Изборск" не мог, он лишь пытался подобраться поближе, чтобы прицелиться, выстрелить и попасть. Но и противник умел воевать. Отправив очередную эскадрилью в полет, "Сёкаку" включил свои левитаторы и начал всплывать, одновременно разворачиваясь к себерцам кормой, где у него имелось четыре башни с восемью 100 мм орудиями.
"Вот же черт!" — выругался Виктор, понимавший, что, если в дело вступят еще восемь дополнительных стволов, им несдобровать. Но, к счастью, именно в этот момент ниппонцу стало не до себерцев, и он так и не открыл по ним артиллерийский огонь. На него самого обрушилась "кара божья" — где-то с дюжину себерских штурмовых кочей.
"Мало! — отметил про себя Виктор, продолжая бороться за остойчивость корабля. — Их слишком мало, им не прорваться за периметр".
Средства ПВО ниппонца поставили на пути атакующих штурмовиков буквально стену огня. О том, чтобы преодолеть этот ужас и сбросить на ВПП носителя двухсотпятидесятикилограммовую бомбу, не могло быть и речи. Слишком сильное прикрытие средствами ПВО, и слишком малыми силами себерцы предполагали его преодолеть. Атаки кочей казались хаотичными и совершенно бессмысленными, тем более, что несколько штурмовиков уже ушли в сторону, волоча за собой дымный след. Однако, как вскоре выяснилось, никто не посылал этих ребят на убой. План атаки не предусматривал самоубийственного бомбометания. Ее цель была в другом — отвлечь ниппонцев от настоящей беды. И она пришла именно тогда, когда ниппонцы ее совсем не ожидали. Прикрывшись боем, который вела группа Питиримова, на расстояние удара вышли себерские торпедоносцы.
— Торпедоносцы в воздухе! — сообщили со станции радиоискателя.
— Веду цели визуально, — тут же откликнулись дальномерщики. — Восемь торпедоносцев типа "струг-вампир". Атакуют ниппонский носитель.
"Аминь!" — выдохнул Виктор, и увидел, как стремительные машины, обогнавшие покоцанный крейсер и успевшие уже уйти далеко вперед, запускают в сторону ниппонца свои тяжелые ракеты.
Пуски они произвели с дистанции три-четыре километра, и вот это уже, и в самом деле, было заявкой на самое красивое самоубийство дня. Но, по-видимому, по-другому было нельзя. Даже при таком раскладе из семи пущенных торпед, цели достигли только две. Остальные взорвались в воздухе или потеряли цель. Но две тяжелые "сулицы" все-таки поразили корабль-матку: одна попала в остров, а вторая пробила борт и взорвалась в недрах гиганта, вызвав вторичные взрывы то ли боеприпасов, то ли малитовых стержней. В любом случае, носитель был сильно поврежден, и при этом даже не смог выйти из боя, так как резко потерял ход. Впрочем, за победу торпедоносцы заплатили высокую цену. Ниппонцы подбили пять стругов из восьми...
* * *
Чудеса не повторяются, потому что они штучный товар. И в этот раз их струг не добрался даже до точки сброса. Судя по смутным воспоминаниям, которые пришли позже, их подбили огнем с ниппонского крейсера. Побитый и горящий сразу с двух концов, он вел бой с себерским крейсером "Изборск", за спиной которого торпедоносцы кавторанга Шкловского подобрались к кораблю-матке, что называется, на расстояние штыковой атаки. Увы, Ара поучаствовать в общем подвиге не смогла. Техники на аэрополе База Круглая сказали потом Лене, что их струг получил более тридцати пробоин. Но на ее счастье, достали их с Ленкой не из пушки и даже не из крупнокалиберного пулемета. У ниппонцев, оказывается, стояли на вооружении и такие допотопные игрушки, как счетверенный пулемет под 7,7 мм винтовочный патрон. Но каким бы ни был этот агрегат, он бил из четырех стволов на дистанцию до 5000 метров. Вот такой вот струей свинца — практически на предельной дальности, — их и полоснули. И один бог знает, как их со штурманом не убило на месте сразу вдруг. Пожалел их всевышний, не иначе. И он же, — Всеблагой, — не позволил их торпедоносцу развалиться прямо тогда, прямо там — в небе над Амурским проливом. Не взорвалась у них под пузом и "сулица".
По факту же, Ара практически ничего о том, что с ней тогда происходило, не помнила, но со слов Лены выходило, что сразу же после обстрела она передала на общей волне — "Здесь Третий. Подбит. Выхожу из боя", — сообщила по переговорному устройству своему второму номеру, что ранена, но до аэрополя на мысе Брюса, скорее всего, дотянет. До базы Круглая было недалеко, всего, быть может, двадцать километров, но для нее это было, как перелет через Северный полюс на Аляску, другое дело, что это было единственное место в прямой досягаемости, до которого Ара вообще могла добраться. И она с этой задачей справилась. Сбросила торпеду над водой и дотянула. Она даже попыталась сесть на ВПП аэрополя, но это было уже за пределами человеческих возможностей.
Ара попросту отрубилась от потери крови и в следующий раз пришла в себя только через двое суток в эвакуационном госпитале в Седанке. Там она пробыла три дня, то приходя в сознание, то отлетая куда-то ввысь. Но каждый раз, когда Ара возвращалась, рядом с ней сидела гардемарин Жихарева с побитым лицом — один сплошной синяк, — забинтованной головой и загипсованной едва ли не до самой промежности левой ногой. Она Ару не оставляла, кажется, ни днем, ни ночью. Сидела рядом, держала за руку и рассказывала новости. Ара была ей за это благодарна, но каждый раз, когда хотела сказать Лене спасибо, тут же об этом забывала. Мысли в голове вообще держались плохо. Просто, как вода в решете. Вроде бы, только что налил, ан, ее уже нет. Но Олега она узнала и даже запомнила, впрочем, это было исключение из правил и неспроста. Все-таки муж. Первый мужчина. И командир полка.
Потом их с Еленой погрузили на эвакуационный транспорт, на котором, — кружным путем, через Арктику, вдоль побережья Ледовитого океана, с короткой остановкой в Нордвике, — доставили в Шлиссельбург. Вот там, в Центральном флотском госпитале она окончательно и очнулась. И опять, едва проснулась, увидела рядом с собой задремавшую в кресле Лену Жихареву. Подруга — теперь выходило, что, и в самом деле, подруга, — сидела в кресле, уложив ногу в гипсе на белый табурет.
— Ты где ногу сломала? — спросила Ара, удивляясь слабости и хрипоте своего голоса.
— Серьезно? — захлопала ресницами, сразу же проснувшаяся Ленка. — Неужели, ничего не помнишь?
— А должна?
— Думала, что должна, но теперь вижу, что не факт, — улыбнулась Лена разбитым лицом. — Это когда ты, командир, нашего вампирчика сажала брюхом на бетон...
— Ох! — испугалась Ара. — Не выпустив шасси? На брюхо?! Прости, ради бога!
— За что? — усмехнулась в ответ Лена. — За то, что ты мне жизнь спасла? Кости срастутся, а вот, если бы мы упали в океан, тогда точно кранты.
— Извини, Лен, — призналась тогда Ара, — вот те крест, ничего не помню, ни про океан, ни про бетонку.
— Ну, и ладно! — отмахнулась гардемарин. — Я тебе потом все в красках опишу, чтобы внукам было, что на старости лет рассказывать!
— Олег? — встрепенулась Ара, вспомнив о главном. — Олег жив?
— Жив твой Олег! — успокоила Лена. — Если бы не служба, сидел бы сейчас рядом с тобой. Но война, сама понимаешь!
"Война..." — но додумать мысль Ара не успела.
Неожиданно в коридоре за белой застекленной дверью — белые планки переплета и матовое стекло — возникла некая узнаваемая суета. Там кто-то шел, большой и сильный, втягивая всех остальных в мощный поток своего движения, присваивая и определяя их в свою свиту. Так ходят большие адмиралы, главные медицинские профессора, а еще Арин папенька, когда он не дома, один на один со своей семьей.
— Ох, как не вовремя! — вздохнула она и бросила быстрый взгляд на своего "штурмана". — Только ты, Лен, чур, ничему не удивляйся!
— А что случилось-то? — успела спросить Лена Жихарева, и в этот момент дверь отворилась, — спасибо еще не распахнулась, — и в палату вошел Арин отец Авенир Никифорович Кокорев.
Ну, что сказать? Кокорев старший был крупным мужчиной. Да и все остальные в семье были ему под стать, одна Ара уродилась мелкой и щуплой. Но лично ее его размеры никогда не пугали, напротив, они ее успокаивали. Отец для нее был не только авторитет и родная кровь, он был еще и защитник. Такие, как Кокорев, в былые, — и не сказать, чтобы в такие уж давние времена, — выходили на медведя с одним ножом, почитай, с голыми руками, или рубили топором закованных в железо тевтонов на льду Чудского озера.
— Жива?! — громыхнул, находясь, видно, в некоем полубезумии отцовской тревоги.
— Если бы померла, ты бы ко мне в морг пришел, — "пошутила" Ара, превозмогая дикую боль в спине и затылке.
— Юмор не изменился, — констатировал отец, снижая тон, и подошел к постели. — Как был черный... черным и остался. Выходит, и точно — жива!
— Спасибо, что пришел, — сделав над собой усилие, с хрипом и каким-то болезненным клекотанием выдохнула Ара, — и спасибо, что без мамы.
— Ну, я этих куриц придержал пока, — усмехнулся Кокорев, рассматривая дочь. — Хотел сначала убедиться, что их сюда вообще стоит пускать.
— Сколько и кто? — уточнила Ара, смаргивая с глаз кровавый туман.
— Софья, Ольга, Ирина, — пожал плечами отец.
— Ох, ты ж! — выдохнула Ара, но от резкого движения снова пробило болью грудь от левого плеча почти до солнечного сплетения.
— Доктор сказал, у тебя грудь пробита и ребра сломаны, так что ты поаккуратней! — предупредил Кокорев, уловивший подоплеку ее кривляний и морганий. — Без резких движений!
— Я Кокорев Авенир Никифорович, — повернулся он к притихшей в кресле Лене. — Отец Варвары. А вы, стало быть, Елена Николаевна Жихарева?
— Так точно! — попыталась подтянуться "штурман". — Гардемарин Жихарева!
— Не тянись, девочка! — успокоил ее Кокорев, переходя на "ты". — Я не военный. А ты теперь моей Варьке, почитай, сестра, а значит, мне как дочь, если батя твой на такое не обидится.
— Спасибо, — выдохнула Лена, расслабляясь. — А вы... вы тот самый Кокорев, который "Кокорев"?
— Тот самый, поэтому и Варька у нас Бекетова, чтобы всем и каждому этот вопрос не разъяснять.
— Ага... Так я пойду?
— А сможешь?
— Смогу, — кивнула Лена и начала стаскивать свою ногу с табурета.
— Давай помогу! — Кокорев подхватил Лену одной рукой, поднял из кресла, одновременно забирая другой рукой прислоненные к стене костыли. — Так-то лучше! Нет?
— Лучше! — поблагодарила улыбкой Жихарева и потащилась прочь.
— Что ж, — сказал отец, поцеловав Ару в щеку и устраиваясь в кресле рядом с ней. — О состоянии твоем осведомлен...
