— Я бы даже пробовать не советовал, — хмыкнул Эолай, — Не был ты с нами вчера на рыбалке! А я вот потом вечером всех вожаков нашей водоплавающей шпаны вызвал и строго предупредил, чтобы и думать забыли трогать испанцев, если не хотят себе и городу очень больших неприятностей, от которых и я уже не отмажу!
— Ну так а зачем же их трогать? Наверняка ведь исправно платят положенное за безопасное плавание кому положено, как и их карфагенские друзья? Какие с ними могут быть проблемы?
— А то ты не знаешь! У вас самих, что ли, голопузая шантрапа не пытается иной раз стрясти лишнее с тех, кто честно заплатил кому положено? Ну, у вас на вашем сытом юге может и меньше, чем у нас с нашим ввозом даже жратвы, но наверняка ведь тоже. А известный нам с тобой карфагенянин предупредил нас, что когда большой и уважаемый человек, которому он служит, платит за безопасность своих людей и грузов, то ожидает и от нас полного порядка в наших водах и юмора с мелким хулиганством нашей шпаны уж точно не поймёт. И когда у испанцев такие же перстни, как у того карфагенянина, да ещё способность очень убедительно пошуметь, когда они не в духе, я тоже перестаю понимать юмор некоторых наших легкомысленных шутников.
Рыбалка вчера и в самом деле вышла показательная. Эолай хотел показать нам их традиционный рыбацкий промысел даров моря. Заняв тремя лодками выход из бухты, наверняка прикормленной заранее, и перекрыв его полностью сетью, критяне двинулись к берегу вместе с сетью, сгоняя туда и всю отрезанную сетью от выхода из бухты морскую живность. Когда самый кончик бухточки на мелководье уже кишмя кишел всякой рыбой, включая и весьма солидных размеров, и критяне уже приготовились бить её трезубцами, мы предложили главному немного повременить с этим. Мы тоже хотим показать ему один небольшой фокус. Пусть только все находящиеся в воде люди выберутся из неё на лодки или на берег, без разницы. После того, как наше пожелание было выполнено, я подал знак Волнию, и в кишащую рыбой воду булькнулись три лимонки. От взрывных фонтанчиков критяне прихренели сильнее или от всплывшей после взрывов наглушенной рыбы, после чего их трезубцам работы уже не осталось, они и сами внятно объяснить не могли. Потом я как бы между прочим доверительно сообщил Эолаю, что такой способ рыбалки обычно у нас не применяется, поскольку считается браконьерским, но в жизни случается всякое, и иногда приходится применять и не самые респектабельные способы промысла. Античная война на море не обходится и без боевых пловцов-ныряльщиков. Якорный канат кораблю супостатов на стоянке перерезать или ещё какую диверсию учинить — как тут обойдёшься без морского спецназа? Не обходятся без него, конечно, и пираты, у которых обученные боевые пловцы в числе ценнейших специалистов. Такими не жертвуют и не рискуют без крайней нужды, и наш тонкий намёк был понят правильно.
А потом, когда критяне собрали весь улов, мы предложили фаласарнцу вывести в море на буксире старую гемиолию или миопарон, нагрузив посудину старыми амфорами или горшками, какие ему не жаль побить ради натурного эксперимента. Покуда его люди искали всё необходимое, мы подобрали на берегу несколько камней, соответствующих по весу лимонке, который проверили ручным пружинным динамометром. Эолай пожлобился рисковать настоящей пиратской гемиолией, выбрав вместо неё старую рыбацкую шаланду схожих размеров, но буксировали её на его личной гемиолии, на носу которой у него была и малая баллиста. Пристрелявшись из неё выбранными камнями, мы зашвырнули затем на судёнышко-мишень и лимонку, и побитые её осколками горшки весьма наглядно показали критянам, что могло бы стать с самым лихим и отчаянным экипажем пиратской посудины их самого массового типоразмера. Такого намёка не понять критяне тем более не могли.
Разумеется, на этот натурный эксперимент по нашей просьбе были допущены только самые доверенные люди Эолая, которым не нужно было объяснять, почему слова — серебро, а молчание — золото. Сама специфика их ремесла такова, что болтун если и не спишется в безвозвратные потери в той или иной операции, карьеру в их сообществе уж точно не сделает. И конечно, Эолай намекнул, что если у нас найдутся такие полезные штуки на продажу, он готов обсудить любую разумную цену. Пришлось объяснить ему, что во-первых, эта штука полезна только в умелых руках, а в неумелых слишком опасна как для самого их обладателя, так и для окружающих. Во-вторых, те люди, которые нам их привозят, не продают их помногу. Видимо, для того, чтобы у нас и мысли не возникло применить это оружие при случае против них же. Поэтому все, сколько есть, нужны нам самим на всякий случай. Не тратили бы и этих и уж точно не светили бы, но хотим, чтобы не понадобилось впредь. Все ведь взрослые люди, и все всё понимают правильно?
Заверив меня, что Диодор — его старый проверенный друг и человек, умеющий хранить тайны, Эолай отослал всех своих слуг и попросил моего позволения поделиться информацией о громовом оружии и с ним. Для нашей же и южан пользы, дабы и на юге у наших людей не возникло никаких досадных недоразумений с жителями южных берегов Крита. Даже не описывая лимонку, он рассказал Диодору только об её действии в воде и на воздухе. Тот призадумался, покачал головой, кивнул и пообещал поговорить на юге и с серьёзными людьми, и с несерьёзной, но не жаждущей и умереть шпаной. Вопросов мне о самой гранате агиатриадец не задал ни единого, зато задал другие. Правда ли, что в Риме и его окрестностях боги поразили громом и молниями нескольких людей, очень нехорошо вёвших себя перед этим в Испании? Да, говорю, я тоже об этом слыхал. И ещё слыхал о том, будто испанцы считают, что боги у всех народов одни и те же. Например, испанский Нетон — не кто иной, как Нептун римлян и Посейдон эллинов. А кто он у этеокритян? Не Потис-Ида ли часом? А что, если испанцы правы? Иначе с чего бы у богов установились с ними настолько особые отношения? Оба критянина переглянулись и обменялись кивками и ухмылками. Каков вопрос, таков и ответ, но умному — достаточно.
А затем последовал не менее интересный — не атлантами ли называют себя те люди, от которых нам перепало божественное громовое оружие? И сразу же последовало пояснение, что по слухам из Египта люди с громовым оружием появились в Эритрейском море и торгуют с Индией. И называют себя там атлантами. Египетские эллины очень их появлением недовольны, а ещё недовольнее их торговые партнёры на полпути к Индии. И не с этим ли связано появление драгоценных индийских товаров у карфагенских купцов, которым, собственно, и недовольны египетские эллины? А то уж очень по времени близко получается. Раньше и слыхом не слыхивали об индийских товарах с запада, все шли либо через Селевкидов, либо через Птолемеев, но вот появились в Индии те, кто называет себя атлантами, погромыхали там громами, а говорят, и молниями посверкали, и вот в аккурат после этого Карфаген как раз и начал предлагать индийские товары. Раньше сам покупал их у Селевкидов и Птолемеев, а теперь — продаёт. Ведь явно же с запада откуда-то берёт их? Это же мимо Испании, получается? На это я ответил ему, что даже не совсем мимо, а через нас. Не напрямую, правда, через посредника, но по слухам — да, поставщики этих и многих других ценных товаров атлантами себя называют. Те или не те, кто может знать? Но раз есть схожие признаки вроде громового оружия, то вполне возможно, что те самые. Узнаем точнее, когда на прямой контакт с ними выйдем, а пока — только слухи. И снова критяне переглядываются, кивают друг другу и ухмыляются понимающе.
Умному — опять же, достаточно. Птолемеевские греки много о чём болтают, но показать им нечего, а мы хоть и на другом маршруте, но в деле. На каком месте в цепочке посредников и в каком качестве, хрен нас знает, потому как неизвестно ведь, до какой мы степени темним. Ясно одно — что доступ какой-никакой имеем, раз и оружием громовым разжились. Неясно, правда, в каком количестве, и можем ли мы резко нарастить его, если понадобится. Но сам факт наличия — уже намёк. А демонстрация действия — прозрачный намёк. У критян их рыбацкие посудины не превышают размерами пиратских гемиолий с миопаронами. Но пиратский промысел — эпизодический, а рыбацкий — повседневный. Юг Крита с его Мессарской долиной один хрен без даров моря не проживёт, прочие его части — тем более. Хрен нас знает, сколько у нас лимонок есть, и сколько мы их можем достать, но насколько хватит — можем существенно осложнить критянам доступ к столь нужным им ежедневно морепродуктам. Весь не перекроем, уж очень много рыбацких деревень и бухт, на все никакой флотилии не хватит, но весь перекрывать и не надо. Достаточно и части, чтобы это сказалось на рационе многих. И не надо высаживаться, не надо гнаться за критскими лучниками по их горам, в которых они знают каждый камень и каждый куст, а надо просто с безопасной дистанции ударить по их желудкам.
А значит, не надо нас к этому и вынуждать. Мы не навязываем своих правил и готовы соблюдать местные, мы лишь намекаем на то, что их соблюдение обязательно не только для нас, но и по отношению к нам, и двойных стандартов мы в этом не потерпим.
— Вот шишки эти большие, сочные и сладкие из Карфагена никто сюда так и не привозит! — жаловалась нашим испанкам на тяжкую жизнь встретившаяся им в Фаласарне недавняя однокашница Мелисса Родосская, — В Коринфе я их так и не попробовала, не по средствам были, думала здесь попробовать, но их, говорят, привозят только в Кносс. Ещё не решила, задержусь здесь или подамся туда. А может, и там тоже не останусь, а вернусь на родной Родос. Уж там-то точно найдутся эти сладкие карфагенские шишки! — говорила она это как бы нашим, но с расчётом, чтобы краем уха услыхал и Эолай, к которому она успела пристроиться в содержанки.
Наши переглядываются и усмехаются, а гетеры подают служанкам знак, чтобы не вздумали проболтаться о том, что даже они пробовали карфагенскую шишку, то бишь дефицитный и страшно дорогой ананас, в Афинах. Девок, успевших уже просечь кое-что в специфике нашей жизни, явно тяготит необходимость изображать идеальных греческих рабынь, но у греков приходится, отчего их хвалёный греческий патриотизм улетучивается буквально на глазах. Стоять за спинами развалившихся на ложах хозяек, сверля взглядом мозаичный пол в ожидании их приказаний, когда они знают уже, что в нашем кругу сами сидели бы за столом вместе со всеми и даже принимали бы участие в беседе, если она на греческом языке — это ведь ещё вопрос, кто ждёт возвращения в Испанию с наибольшим нетерпением — наши или вот эти гречанки, ещё недавно не знавшие, где это вообще.
Распорядок дня у обеспеченных греков ещё хлеще римского. Вставать в теории полагается с рассветом, и первый завтрак ничуть не сытнее римского, после чего на Агору обычно чешут — на рынке отовариться, с людьми пообщаться, да новости узнать. В районе полудня, как и у римлян, у обеспеченного греки второй завтрак, и он поплотнее римского, потому как аналог римского обеда реально будет только вечером. Добропорядочный грека и в палестре должен поупражняться или хотя бы просто поприсутствовать и пообсуждать со знакомыми тренирующихся, и в баню должен сходить, если своей купальни у него нет, и цирюльника посетить, у которого тоже послушать новости. Тогда же и деловые вопросы решаются, если грека недостаточно богат, чтобы решить их утром, послав вместо себя на Агору раба-домоправителя. Эолай, будучи в Фаласарне одним из основняков, имел такую возможность — как раз перед плотным греческим полдником мы с ним и общались. Будем и после, потому как и палестра у него своя, и купальня, и цирюльник, и новости есть кому и на дом ему доставить. А пока мы отдаём должное означенному греческому полднику.
Ну, его критскому варианту, скажем так. Не знаю, как у коренных этеокритян, но у критских дорийцев в семье строго. Супружница и дети может трапезничать с главой семейства только если в доме нет гостей, но если присутствует хотя бы один гость, место несовершеннолетних сыновей с прочими домочадцами, а супружницы со шмакодявками — исключительно в гинекее. Рабыни не в счёт, они прислуживают, а гетеры тоже на правах гостей, если присутствуют. Но хрен с ними, с заморочками этими греческими, потому как это ихнее дело, а жратва у них — выше всяких похвал. Возможно, и не хватает в Фаласарне пшеничных полей, но имеющийся хлеб превосходен. Возможно, и не так хорошо в ней с пастбищами, как в Полирринии, но барашек, зажаренный на вертеле и щедро сдобренный пряностями, не менее хорош, чем знаменитый критский козий сыр. Может, и не хватает городу своих оливок, но имеющиеся, хоть и мелкие, весьма вкусны. Превосходен также и критский изюм, крупный и очень вкусный, даже если и маловато в Фаласарне винограда. Что уж тут говорить о рыбе и прочих морепродуктах, которыми богата вся Греция, и Крит тоже исключения не составляет? Мелисса эта, которая Родосская, в печали без ананасов, а наши с удовольствием лакомятся сваренными в меду ломтиками айвы.
В принципе-то она известна и в материковой Греции, местами выращивается, и называют её золотыми яблоками. Возможно, теми самыми, которые Геракл скоммуниздил у Гесперид, как считают сами материковые греки, но на самом деле наоборот, в Испанию айва попала из Греции. Есть и у нас, но самая лучшая — критская, и критяне считают, что именно от них вся она и пошла. А этеокритяне — что вообще с ихних минойских времён, когда и не пахло ещё на их острове ни дорийцами, ни даже микенскими ахейцами. Может, они и правы. Наташка говорила, что родина растения — Кавказ, где оно дикорастущее есть и было наверняка окультурено впервые, но кто сказал, что мифические аргонавты Язона первыми добрались до Кавказа? Сдаётся мне, что у минойских критян была перед ними нехилая фора, и едва ли они её тупо проспали. Во всяком случае, терпковатый на вкус по сравнению с обычными яблоками и оттого мало употребляемый в свежем виде, этот фрукт превосходен в виде варенья. Особенно вот этот, критский. На наш взгляд, так и ничем он не хуже тех засахаренных в тростниковой патоке ананасов, без которых всё не так и весь мир бардак для гетеры Мелиссы Родосской. И раз уж нас занесло сюда, то конечно, надо обзавестись и посадочным материалом. Понятно, что в народной версии с тростниковой патокой вместо настоящего мёда вкус будет не совсем тот, ну так по кошельку и версия. У трудящихся масс уровень жизни от недорогого высококачественного ширпотреба зависит, а не от редких и дорогих деликатесов.
— Это не из здешнего сорта сварено, а из нашего мессарского, — Диодор заметил мой интерес и понял его суть правильно, — Не скажу, что здешний сорт плох, тоже лучше пелопоннесских, но наш мессарский — самый лучший. Если тебе нужны семена, я привезу.
— Тебя послушай, так всё у вас самое лучшее, — шутливо проворчал Эолай, — На промысел только к нам почему-то сам подался. Хотя в продуктах земли — да, тут с тобой не поспоришь. Мессарской равниной боги вас наделили щедро. Будь такая же у нас, разве жаловался бы я на нынешнюю жизнь? Мы не так избалованы, как мессарцы, и нам было бы вполне достаточно всего.
