В начале пути

Шар поднялся в небо, разматывая антенну, баллоны накрыли асбестовым полотном, и Джанет наконец-то смогла закурить.

— Эй, парни, вы что-нибудь слышали о странной радиостанции, которая передаёт какую-то странную фразу и замолкает?

— Я слыхал, что радист "Титаника" всё ещё передаёт сигнал бедствия, и кто его услышал — скоро потонет, но ты же всерьёз спрашиваешь? — отозвался Слай.

— Всерьёз, — кивнула девушка.

— Тогда не знаю. Первый раз услышал от тебя... А что за передача-то?

— Непонятный набор чисел и два слова, всё на эсперанто. Полнейшая бессмыслица, — Джанет пожала плечами. — Хочешь — попроси у Кэт стенограмму или перевод, может, что и надумаешь...

Десять минут спустя о таинственной передаче знала вся команда. Спустя ещё пять минут лейтенант Гейл был вынужден последовать принципу "не можешь предотвратить — возглавь" и приказал всем изложить свою версию, сколь бы фантастической она ни была. Не участвовали в этом только радисты — Кэт перехватила бурный поток переговоров на арабском и турецком, и теперь радисты едва успевали менять катушки в фонографе.

Что-то случилось в Магрибе, и, что самое удивительное — без участия французов. Джанет немедленно сообщила об услышанном в штаб, получила приказ передать все записи, чем и занялась. Параллельно выяснилось, что же случилось — в Ливии взбунтовались арабы, и запланированное было турецкое наступление в Алжире сорвалось — к вящей радости французов...

За временем никто не следил, и неожиданно оживший резервный приёмник застал всех врасплох. Динамик зашипел и выдал:

— Du, du, du, kvin, nau. Sep, kvin, unu. Kalkano. Simio.

— Два, два, два, — переводила на ходу Кэт, — пять, девять. Семь, пять, один. Каблук. Обезьяна. Знаете, я буду звать его Зоологом.

— Принято, — Стэн зевнул. — Джейн, я принимаю вахту. Иди отдыхать.

Кивнув, Джанет сняла наушники и достала из рундука недоделанное клише, параллельно размышляя о странной радиостанции. Известно о ней немногим более, чем утром, но и и этого много. Интервал между передачами — двенадцать часов, сообщается серия чисел и два слова, причём заканчивается передача названием животного. Судя по пеленгу, вещает станция откуда-то из Сеуты, а значит, достаточно мощная, но ничего исключительного — у некоторых радиолюбителей есть ничуть не хуже. У неё самой, например, а переделать из телеграфного режима в телефонный недолго... А что это значит? А значит это, что версия с разведкой нейтральных стран признаётся основной, и главный подозреваемый — Испания. Вражескую разведку тоже нельзя сбрасывать со счетов, но это всё-таки менее вероятно.

Отложив клише — для рисования уже не хватало света — Джанет озвучила свои выводы.

— Ты забыла ещё одну возможность, — не оборачиваясь, заметил Гейл. — Война идёт к концу, и вполне вероятно, что кто-то из союзников решил, что пора играть в собственную игру. Больше того, я бы поставил на нашу собственную страну...

Джанет не стала возражать — бесполезно. Командир абсолютно прав, только его правоту в отчёт не включишь... и клише на этом фоне смотрятся ещё хуже.

Впрочем, Джанет это не слишком волновало — она никогда не отличалась особой романтичностью, а годы войны выбили всё, что было, оставив лишь усталый цинизм. Играя с правительством, быстро перестаёшь жаловаться на краплёные карты...

Ночь прошла спокойно, вахта Джанет начиналась в полдень, так что всё утро ушло на работу над клише. Одна сторона почти готова, но с обратной придётся повозиться...

Зоолог вышел в эфир с точностью до секунды. Очередной загадочный набор чисел, снова животное — на сей раз муравьед — и никаких видимых закономерностей. Командование тоже не говорили ничего, но ему могло быть просто не до того — мятеж в Ливии разрастался, и дела у турок шли настолько плохо, что войска отводились с фронта — по крайней мере, Джагбубская позиция была ослаблена до предела...

Отложив карандаш, Джанет в последний раз оценила работу, цокнула языком и, взяв кисточку, начала аккуратно покрывать металл кислотой. Травление займёт всю вахту, а она тем временем будет слушать бесконечное "аллах акбар" сцепившихся между собой дикарей и, может быть, рисовать самые крупные детали второго клише. Ну и думать...

Клише и Зоолог, Зоолог и клише — почему она не может отделаться от мысли, что они как-то связаны? В какую игру на сей раз играет разведка — кроме того, что грязную, разумеется? А главное — какая роль во всём этом отведена её брату? Джек никогда не был добропорядочным лондонским юношей, которыми его хотел видеть отец, но и богемным молодым человеком, которым представлялся матери — тоже. Джанет не была уверена в том, что знает настоящего Джека — но она, во всяком случае, была ближе к истине.

Джек Лестер занимался весьма сомнительными делами. Официально — частная детективная практика, но на самом деле... На самом деле Джек Лестер подчинялся Милитари Интиллидженс и делал для них грязную работу. Джанет узнала об этом случайно, ещё в начале войны, и брат знал, что она это знает — и оба молчали.

В конце концов, разве она сама чем-то отличается от него?

Лебёдка гудела, сматывая кабель, матросы приготовились ловить спускающийся аэростат, а Джанет сидела на крыше рубки и внимательно изучала только что отмытое клише. Получилось, пожалуй, не хуже, чем на монетном дворе — по крайней мере, если подделку распознают, её вины в этом не будет. Завтра утром она закончит работу, отдаст брату — и забудет про неё, как забудет и про все остальные клише, которые ей заказали...

По её прикидкам, на всю работу уйдёт около месяца — шесть пар клише, одна из которых уже готова. Возможно, проблемы будут с долларами — говорят, их почти невозможно подделать... Ну да, конечно. Фунт ничуть не хуже, а она лично знакома с одним парнем, ловко их подделывающим... и не попавшемся. Ну, по крайней мере, она не слышала, чтобы Валентайн Штерн оказался за решёткой...

Убрав клише в карман, Джанет принялась рисовать возившихся на корме матросов. Может же она немного отдохнуть?

Брата в Гибралтаре не было. Катера тоже и, по словам техников, вернуться он должен был только послезавтра утром. Как раз, чтобы закончить клише и спокойно отдать их брату, да и отдохнуть получится.

Закончив рисунок, Джанет спрыгнула на палубу, проверила антенну и кабель и отправилась в рубку — приближалась её вахта. Более того, через несколько минут должен был выйти в эфир Зоолог, и она надеялась, что новая передача даст пищу для размышлений.

Зоолог не подвёл — вышел в эфир секунда в секунду, закончив выступление словами "кочерга" и "лошадь".

— Самый бредовый шифр, о котором я хотя бы слышала, — изрекла Кэт, отложив карандаш. — Взять бы эту кочергу да засунуть в задницу до упора...

— И провернуть до характерного щелчка, — добавила Джанет. — Как же он меня бесит!

— Ничего, через пару часов сдадим записи — глядишь, командование и объяснит, что это значит...

— Вот не уверена... Сама знаешь, в какие игры там играют, и если это одна из них... Смотри, этот тип появился как раз когда начался арабский мятеж, так? С тех пор турки только и делают, что отступают, так что слова — почти наверняка зашифрованные обозначения потерянных позиций и городов.

— Может быть, но пока турки не смогут что-нибудь отбить, мы этого не узнаем. И если они и дальше будут так метаться — и не узнаем.

— А всё благодаря кому? Правильно, нам!

Кэт не шутила и почти не преувеличивала — без радиоперехвата о мятеже узнали бы гораздо позже и не смогли бы воспользоваться... А без доклада Джанет не было бы и Разведывательной Бригады... Так что поставить союзное наступление в Ливии себе в заслуги Джанет могла с чистой совестью.

— Всё упирается в его задачи, — Джанет вернулась к теме. — А мы понятия не имеем, зачем он это делает. Даже моя идея — просто домыслы и ничего больше, а что там на самом деле — да чёрт его знает!

Тряхнув головой, она поправила наушники и снова принялась неторопливо вращать ручку настройки, обшаривая эфир в поисках чего-то, что могло оказаться важным...

Кранцы прекратили скрипеть — катер окончательно замер, матросы столкнули на причал трап и поспешно спустились на берег. Вслед за ними спустилась, легкомысленно помахивая чемоданчиком, Джанет.

Её ждали четыре дня отдыха — крохотная флотская квартира, трескучая морзянка таких же, как она, радиолюбителей, гравировка... И долгий, обстоятельный разговор с братом. Не о службе и не о семье — от неё и остались-то только они — обо всём, что случилось за эти годы. Точно так же, как когда-то они собирались всей семьёй на Рождество, и Джек рассказывал о странных людях и удивительных местах — только на этот раз и ей найдётся, что рассказать...

Рокуро. VI

Прохлада и солнце ханойской весны были единственным светлым пятном в жизни Первого Токийского. Линия фронта в шестнадцати дзё от города, два дня до отправления на фронт и вечная нехватка снарядов были всем остальным...

Глухой, безнадёжной и беспросветной константой войны.

Полк готовился выступить, солдаты скрывали тревогу за показным бахвальством или заливали алкоголем — и только Окадзиме было наплевать на всё. Окадзима Рокуро умер почти год назад, а мёртвому не о чем беспокоиться...

— Шагом марш! — взревел сотё, башмаки ударили по мостовой и отделение тронулось в путь.

— Семпай?..

— Я в порядке, Сокаку-кун, — это была ложь. И оба это прекрасно знали...

Такэда Сокаку потерял в Сайгонском морском сражении отца. Окадзима Рокуро в том же сражении потерял невесту.

Такэду ждали дома его родные. Окадзиму не ждал никто. Такэда еженедельно получил из дома пухлый конверт с письмами. Окадзиме за весь год пришло единственное письмо... И он сжёг это письмо, заявив, что у него больше нет семьи.

Тем не менее, он слишком хорошо помнил это письмо.

"Мы соболезнуем твоей потере, но я вновь повторяю, что эта девица была неподходящей партией. Я лично найду тебе подходящую невесту, чтобы ты не позорил своего брата..."

После этого Рокуро понял, что семьи у него больше нет. После этого он считал себя мертвым — ведь мёртвые не имеют привязанностей...

А ещё хуже, что куда-то исчез Куросаки. Незадолго до выступления на Ханой его перевели в другую часть, и Окадзима потерял следы товарища. Жив он или нет — Окадзима не знал даже этого... И иногда думал, что знать этого не стоит.

— Привал! — рыкнул сотё, и отделение рухнуло на землю, тяжело дыша. Форсированный марш... Совсем не то, о чём можно мечтать, но Окадзима не хуже всех остальных знал, что времени мало.

Северный Фронт замер в неустойчивом равновесии, Корейский намертво врос в землю, и только на юге были реальные шансы на успешное наступление... Были. До того, как в Сайгон пришёл Тихоокеанский экспедиционный флот Колчака. Человек, который сумел провести полноценную линейную эскадру со свитой через Ледовитый океан, был способен на многое... Очень многое. Русские уже показали, на что способен по-настоящему большой десант, и его повторения не хотелось.

Первый Токийский как раз и должен был усилить восточный фланг Южного Фронта на случай русского десанта — правда, в том, что это что-то даст, солдаты сомневались... но их, само собой, никто не спрашивал.

Комок сушёного риса полетел в котёл, за ним последовал второй и банка немецкой тушёнки.

— Сэмпай, у меня ещё немного перца осталось, — сообщил Такэда. — Добавить?

— Добавляй, — кивнул Окадзима, помешивая в котелке. — Хуже точно не будет.

Полуобед-полуужин не был ни долгим, ни сытным, но голод и усталость сбил. Окадзима запил его двумя глотками смеси тоника с мерзким в вьетнамским ромом и улегся, положив под голову мешок и обмотав руку ремнём винтовки. Завтра они снова будут на фронте... И это была его последняя мысль перед тем, как отключиться, едва голова коснулась "подушки".

А утром — снова окрик сотё, банка консервов на двоих и снова марш. Нещадно пылит разбитая грунтовка, до боли напоминая манчжурскую степь, бьёт по ноге штык, мотается перед глазами винтовка идущего впереди... Тело движется само собой, подчиняясь намертво вбитым рефлексам, разум... Разум пуст — любой солдат первым делом учится спать на ходу.

Шаг за шагом ложится под ноги дорога, всё ближе фронт — но Рокуро не чувствовал ничего. Пустота. Пустота, милосердно поглотившая разум, укрывала его от бесконечной войны.

Полк остановился на закате, проводив завистливыми взглядами уходящий на отдых Сорок седьмой Кокурский. Счастливчики — их отправляли на переформирование, так что раньше, чем через пару месяцев фронт им не грозил... Счастливчиков набралось где-то полтора батальона — остальные так и остались во вьетнамской земле.

Спустившись в окоп, Окадзима бросил мешок в нишу, осторожно выглянул в бойницу и выставил в неё винтовку.

— Сидят, — ответил он на вопросительный взгляд Такэды. — Ужинают. Пьют нормальное вино, счастливые ублюдки... Смотри внимательно, кохай — темнеет, так что бей по любому свету с той стороны и сразу прячься.

— По любому?

— Да. В самом худшем случае просто потреплешь нервы... Кстати, не вздумай курить около бойницы, особенно ночью.

— Я вообще не курю, сэмпай.

— Зря, — Окадзима прижался щекой к ложу, выискивая только что мелькнувший блик. — Ксо! На два часа, видишь блик над брустверам?

— Да.

— Стреляй!

Такэда, не задумываясь, выстрелил, перезарядил и снова выстрелил. Блик исчез.

— Попал, похоже, — заметил Окадзима, отрываясь от прицела.

— Попал? — Сокаку вздрогнул.

— Скорее всего, — Окадзима пожал плечами. — Но я не стал бы подписываться... Так что можешь думать, что промахнулся.

— А... Так часто бывает?..

Окадзима с жалостью посмотрел на стоящего рядом мальчишку, но ответил абсолютно честно:

— Постоянно.

Время тянулось бесконечной резиновой лентой, то и дело вспыхивали перестрелки. Окадзима флегматично курил, отвернувшись от бойницы, поглядывал на вражеские окопы, но больше никто не рисковал показаться над бруствером. Такэда молчал, и Окадзима его не трогал. Мальчишка стрелял отлично, так что наверняка попал и почти наверняка убил, но изо всех сил старался убедить себя, что промахнулся. Оставалось надеяться, что он смирится с этим до первого серьёзного боя — иначе... Иначе этот неисправимый романтик сойдет с ума. Окадзиме случилось видеть таких... И подобной судьбы для Такэды не желал.

Ночь прошла спокойно, а наутро французы открыли шквальный огонь. Забившись в щель и загнав туда кохая, Окадзима закурил.

— Ждём, — коротко ответил он на вопросительный взгляд. — Рано или поздно им надоест, и они пойдут в атаку. Вот тогда настанет наш черёд...

— И что тогда?

— Тогда будет бой, — спокойно ответил Окадзима. — Увидишь — это не объяснишь...

— Сэмпай, а тебе страшно?

— Уже нет, — мрачно ответил Окадзима, — и это не слишком хорошо. Иногда страх полезен... Кажется, стихает, готовься.

Канонада и впрямь пошла на спад — на взгляд Окадзимы, слишком рано. Впрочем, хуже от этого только французам...

— Газы!