В начале пути

— Грёбаные ублюдки! — Окадзима выдернул из сумки противогаз и натянул его. Вовремя — над бруствером появилась блёклая прозрачная дымка, медленно стекающая в окоп.

— У нас минут пять, не больше, — Окадзима примкнул штык. — Вперёд!

Они выбрались на редкость вовремя — французы уже добрались до бруствера. Времени хватило только на один выстрел — и солдаты сошлись в штыки.

Окадзима, отбивая выпад, не в первый раз поблагодарил командование за недавно введенные карабины — с ними в окопной тесноте было куда удобнее...

Выпад, защита, новый выпад, грохот дробовика, приглушённые резиной крики и кашель отравленных — хаос боя затянул Окадзиму в привычный круговорот. Выскочить на бруствер, выстрелить, перезарядить, снова выстрелить, загнать новую обойму — и всё это без участия сознания. Окадзима остановился, только услышав трель свистка — уже во вражеском окопе. Снова не удалось прорвать французский фронт — четыре линии окопов, ключей проволоки и штыков. Как не удалось и французам, несмотря на фосген, прорвать японскую линию обороны.

Газ оказался почти бесполезен — противогазы были у всех, и отравились или те, кто промедлил — а таких нашлось немного — либо те, кто противогаза в бою лишился, но большинство из них умерли не от газа...

Линия фронта не изменилась. Окопы провоняли нашатырём, что, конечно, было лучше, чем фосген. Униформа тоже провоняла, но в ближайшие дни ни стирки, ни бани не предполагалось. От этого Такэда чувствовал себя даже хуже, чем от убийств. В конце концов, его и воспитывали как будущего военного...

— Привыкай, кохай, — хмыкнул Окадзима, — война плохо пахнет... во всех смыслах.

— Угу... Сэмпай, я в порядке, — Такэда чихнул. — Вы не беспокойтесь, если что.

— Ками, да ты же почти ребёнок, — выдохнул Окадзима. — Я же обещал, что присмотрю за тобой, и если с тобой что-то случится, тайса с меня шкуру спустит... Ладно, пошли — хоть поедим, пока не мешают.

Блиндаж полевой кухни тоже провонял нашатырём, хотя запах здесь был всё-таки слабее, чем в первой линии окопов. Окадзима заглянул в котелок, наполненный невнятной похлёбкой, но комментировать не стал — сейчас он был готов съесть ещё и не то. Кохай тоже молча уничтожал свою порцию, искоса поглядывая на котёл полевой кухни. Зря — на добавку можно было не надеяться...

Вернувшись на передовую, Окадзима выглянул в бойницу, выстрелил наугад, уселся на ступень и закурил.

— Сэмпай, можно сигарету? — неожиданно спросил Такэда.

— Ты же не куришь? — хмыкнул Окадзима, но сигарету протянул.

Такэда неумело прикурил, жадно затянулся и раскашлялся. Вторая затяжка пошла легче, но парня явно повело. Наблюдавший за этим Окадзима хмыкнул, а затем неожиданно спросил:

— Профессор Такэда тебе случайно не родственник?

— Нет, а что?

— Да так... Кстати, твой черёд наблюдать, так что сосредоточься, — Окадзима щелчком перебросил окукрок через бруствер. — И не забудь — стрелять во всё, что мелькнёт.

Дни тянулись за днями, сливаясь в бесконечную череду перестрелок, артналётов и неудачных атак — и наступившая однажды тишина застала Окадзиму врасплох.

— Что случилось, кохай?

— Сам пока не знаю, — пожал плечами Такэда, осторожно выглядывая в бойницу. — Громкоговорители зачем-то ставят...

-Что они говорят?

— Ну... — Такэда прислушался. — Я не очень хорошо знаю французский, но... Что такое "режим прекращения огня"?

— Первый раз слышу, -пожал плечами Окадзима. — А что?

— По предложению русских объявляется режим прекращения огня сроком на двадцать четыре часа с возможностью его продления.

— Что это значит, хотел бы я знать... Ты же лучше меня разбираешься в политике, кохай — может, скажешь?

— Не знаю, сэмпай, — вздохнул Такэда. — Даже близко не представляю. Могу только одно сказать — на этом война вряд ли кончится. Но это хоть что-то...

Сутки мира, пусть и весьма условного... Много это или мало? Для людей, измотанных годами войны — бесконечно много. Сутки без бесконечных перестрелок, без проносящихся над головой снарядов, без стоящей за плечом смерти — о чём ещё мечтать солдату? Сутки тишины...

Это было странно и непривычно. Окадзима уже забыл, что такое тишина, и теперь просто не знал, чем заняться. В конце концов он просто выбрался из окопа, уселся на бруствер и принялся разглядывать французские позиции. Это было настоящее наслаждение — выбраться из окопа, точно зная, что тебя не подстрелят.

По ту сторону колючей проволоки точно также бесцельно бродили французы. Кто-то, как и Окадзима, выбрался на бруствер, кто-то только высунулся из окопа, а кто-то осмелел настолько, что выбрался из-за "колючки" и подошёл к японским окопам. Без оружия...

Выбравшийся навстречу Такэда что-то спросил у гостя по-французски, тот ответил и после короткого разговора ушёл к своим.

— Чего он хотел? — спросил Окадзима.

— Спросил, как у нас в окопах, я ответил, что сыро. Он со мной согласился и ушёл. Вот и всё. Знаете, сэмпай, солдатам делить нечего, а вот политики... Политики вечно всё портят.

Политики вечно всё портят — вспомнил Окадзима на следующий день, когда приказом было объявлено, что режим прекращения огня истекает в пятнадцать часов.

— Вот всё и сорвалось, сэмпай, — вздохнул Такэда. — Хотя я, честно говоря, и не надеялся...

Окадзима не ответил. Он зарядил винтовку, пристроил её в бойнице и положил рядом старые карманные часы. Без пяти три... Минутная стрелка медленно приближалась к двенадцати, и Окадзима, не отрываясь, смотрел на неё. Минута за минутой...

Часы негромко пробили три раза.

Окадзима спокойно убрал часы, поймал в прицел мелькнувший в бойнице блик и нажал на спуск.

Война продолжалась...

Ребекка. VI

Ни один бой не обходится без потерь. Очевидная, казалось бы, истина, и пора бы уже привыкнуть — но Ребекка так и не смогла. Смириться — может быть, но привыкнуть... Как привыкнуть к боли от того, что ты остался жив?

— Ребекка? — только сейчас Ребекка поняла, что ноги сами принесли её к медикам. — Заходи. Опять?..

— Да, — Ребекка уселась за стол и тяжело опустила голову на руки. — Фред. Знаешь, Джина, мы летели крыло к крылу... а снаряду не хватило метра или около того. У меня две пробоины в киле, а он...

Ребекка всхлипнула. Джина встала, застыла на пару секунд, подошла к шкафу, достала чайник, зажгла спиртовку, поставила чайник на огонь и только после этого заговорила:

— Мы на войне, сама знаешь... Да, от этого не легче, но уж лучше так, чем... Мы, врачи, куда лучше знаем смерть во всех её обличьях, и проверь мне — всё бывает гораздо хуже.

— Думаешь, мне от этого легче?

— Думаю, что нет, — согласилась Джина. — Просто все мы рано или поздно умрём... А врачи до последнего этому мешают. И тем не менее, смерть неизбежна... А остававшиеся в живых должны помнить ушедших и молиться о них. Но если смерть друзей на трогает тебя — ты хуже, чем мертвец...

— Знаю... Джина, ты хромаешь?!

— Старость не радость, — пожала плечами Джина. — А от здешнего климата у меня болят суставы... Ревматизм, будь он неладен...

— Ты же врач?

— Ну да, — Джина поставила на стол две исходящие паром чашки. — Только себя самого лечить жутко неудобно. Да и небыстрое это дело — ревматизм лечить. Ничего, скоро всё кончится...

— Война? Или твоя болезнь?

— И то, и другое, — Джина отмахнулась. — Запала у людей не осталось, вот что я скажу. Вроде бы и надо воевать, но ни сил, ни желания уже нет... Год, вряд ли больше, и война кончится. И мне больше не придётся вас, негодяев, штопать...

Слабо улыбнувшись, Ребекка отпила чаю.

— Спасибо, тётушка Джина. Как ты тогда сказала?.. Мы можем только помнить — и должны помнить — и продолжать наше дело, да? Я много раз думала об этом — и знаешь, если так и делать, действительно становится легче...

— Вера без дел мертва, — вздохнула Джина. — А благое дело и неверующему принесёт спасение...

— Пойду я, — Ребекка допила чай и поднялась. — Спасибо, Джина. Выздоравливай...

— И тебе не хворать, — добродушно проворчала Джина.

Утренняя газета лежала на столе, развернутая на передовице, но смысл её ускользал от Ребекки. Революция в России, призывы прекратить войну, режим прекращения огня... Чушь. До тех пор, пока сегодня Франция не объявила о прекращении огня на двадцать четыре часа. Как минимум. Это не значило ничего. Сейчас. Двадцать четыре часа это может по-прежнему ничего не значить. Или станет началом мира. Без разницы... Для неё, по крайней мере. Она не вернётся домой — да и есть ли он ещё? Или отец, запивший после смерти матери, спустил ферму и всё имущество? Да неважно — она всё равно не вернётся. Она просто не сможет — война сожгла её, вытравив всё человеческое.

Отбросив газету, Ребекка встала и подошла к окну. Мир... На двадцать четыре часа, но мир — и она уже не знает, что делать. Напиться? Не вариант — попросту не с кем, а пить в одиночку... Устроить драку? Не то настроение, да и не с кем — из тех, кого она не отправит в нокаут сходу, никто не станет с ней связываться, а остальные ей неинтересны. Погулять, что ли?.. Точно, так она и сделает.

Час бесцельного блуждания привёл Ребекку на вокзал. Здесь, среди вечной суеты, оказалось так легко забыть обо всём...

— Мисс лейтенант!

Она обернулась — к ней обращался пожилой полноватый джентльмен в старомодном сюртуке.

— Мисс лейтенант, — смущенно кивнул джентльмен, — вы ведь из "Летающих Тигров", я не ошибся?

— Не ошиблись, мистер...

— Дулитл, мисс, доктор Джеймс Дулитл.

— Ребекка Флинт.

— Меня назначили вторым врачом в вашу эскадрилью, поэтому, если вам не трудно, не могли бы меня проводить? Если, конечно, вас это не затруднит?

— Ничуть, — махнула рукой Ребекка. — Пойдёмте, здесь недалеко.

Дулитл оказался весьма интересным собеседником, и за непринуждённой беседой она даже не заметила, как они добрались до аэродрома, занятого эскадрильей. Постучавшись, Ребекка открыла дверь лазарета и с порога сообщила:

— Джина, тебе тут помощника прислали!

— Заходите! — бросила Джина, выбираясь из-за стола. — Господи, Джим, ты-то что тут делаешь?

— Джина? — Дулитл с не меньшим удивлением разглядывал коллегу. — Вот уж кого я тут увидеть не ожидал... Как это тебя сюда занесло?

— Так вы, похоже, старые друзья? — хмыкнула Ребекка. — Ну, не буду мешать... Только, док, вы уж её ревматизм пролечите, а то ведь она о себе-то никогда не думает...

— Бекки, ты касторки не хочешь? — ядовито поинтересовалась Джина, и Ребекка поспешно убралась.

В столовой пилоты только и говорили о странном перемирии и — что неизбежно — о событиях в России. В конце концов, это была идея нового российского правительства...

Превращение огня. Странная идея и столь же странная ситуация — ни мир, ни война, ни даже перемирие... Просто солдаты ненадолго остановились. Конечно, есть надежда, что за этим последует настоящее перемирие, а затем и мир — но пилоты в это не верили. Войны просто так не кончаются.

— Война не закончилась, — заявил Джейсон, выдыхая облако сигарного дыма. — Я опасался, что новое правительство русских решит спрыгнуть с поезда, но нет — речь пошла о всеобщем перемирии. Которое приняли, вот что невероятно! Впрочем, я не думаю, что из этого что-то выйдет...

— Думаете, превращение огня продержится только сутки?

— Не удивлюсь, если его нарушат раньше. Видите ли, коллеги, — Джейсон снова затянулся, — Центральные державы не могут остановиться — это будет для них катастрофой даже худшей, чем простое поражение. Это будет признанием того, что их политика ошибочна... Господа, а где Джина?

— Ревматизм разыгрался, — вздохнула Ребекка. — Надеюсь, наш новый врач ей поможет...

— Лучше поздно, чем никогда, — проворчал Джейсон. — Хотя это надо было сделать четыре года назад. Один врач на всю эскадрилью...

— Мы всё-таки добровольческая эскадрилья, — заметил Морган, наливая себе порцию бурбона. — Было бы удивительно, если бы у нас был штатный комплект хоть чего-то, кроме самолётов. Да и те, позволю себе заметить, куплены за свой счёт. Боже, да у нас даже нормального спиртного не осталось!

— Морган, ты что, вылакал последний бурбон?! — осведомилась Ребекка, и в комнате повисла нехорошая тишина.

— Ещё одна бутылка там есть, — немедленно заявил Морган. — И пара бутылок нормального рома, но это всё. Остальное — местное пойло.

— Солдату надлежит стойко переносить тяготы и лишения службы, — наставительно произнёс Джейсон. — Поэтому доставайте бурбон. И не забудьте — вы свою долю уже выпили...

Приняв стакан, Ребекка закурила, откинулась на спинку и расслабилась. Мир, пусть всего лишь на считанные часы... Больше, чем она могла мечтать — вот только это не конец. Завтра всё начнётся по новой, и кто знает, сколько ещё продлится война?..

Утро принесло безрадостные новости — война продолжается. Превращение огня так и не стало настоящим перемирием. В пятнадцать часов по сайгонскому времени боевые действия возобновятся...

Услышав это, Ребекка только пожала плечами — ничего другого она не ожидала — и отправилась в ангар следить за подготовкой к вылету. Не жди, и тогда не будешь разочарован, что бы ни случилось — правило, которое она усвоила ещё в самом начале войны...

Время тянулось густой патокой, стрелки, казалось, намертво застыли на циферблате... И всё же время пришло. Ровно в пятнадцать часов эскадрилья поднялась в воздух — война продолжалась...

Это был самый пустой и бесполезный вылет на памяти Ребекки. Японцы держали в воздухе патрули, но так и не рискнули выдвинуться к фронту, так что Тигры бессмысленно жгли бензин и тратили время...

А на поле их ждал Дулитл — какой-то поблёкший и старающийся не смотреть в глаза.

— Леди и джентльмены, — произнёс он сухим, безжизненным голосом, — я прошу вас как можно быстрее пройти в лазарет.

Лёжа на больничной койке, Джина казалась до ужаса хрупкой и старой — гораздо старше своих лет.

— Джина?! — испуганная Ребекка бросилась к койке. — Что с тобой?!

— Уже всё, — прохрипела женщина. — Метастазы в лёгких, мне уже не долго осталось...

— Саркома Юинга, — ответил на недоумённые взгляды пилотов Дулитл. — Жутко запущенная. Не было у неё никакого ревматизма, хотя она даже меня почти обманула...

— Ну а кто бы вас, негодяев, лечил? Жаль, конечно, что так вышло... Ладно вам, месяц у меня ещё есть, а то и больше — успеете всё организовать. И чтоб никакого оркестра!

Ребекка, не слушая, уткнулась лбом в руку Джины и заплакала.

— Ну, будет тебе... — чуть подрагивающая ладонь погладила её по голове. — Лучше постарайтесь победить, пока я жива...

Ричард. VI

Якорная цепь с громким лязгом сбегала за борт. Ричард, неторопливо раскуривая трубку, прошёлся взглядом по близкому, но недоступному берегу и вздохнул. Переход из Пёрл-Харбора в Манилу на десяти узлах был на редкость нудным и утомительным, а кроме того — не имел никакой видимой причины. И вот теперь, после трёхнедельного плавания, им даже не дают сойти на берег! Почему, чёрт возьми, они должны тут болтаться?!