— Это уже не наши, — сказал он Асову, сел в машину и уехал.
И Катя тоже всё поняла, повернулась и побрела куда глаза глядят. Она шла так, словно на улице никого нет, и ей уступали дорогу. Потому что человеку с таким лицом нельзя не уступить дорогу. А Кате очень хотелось заплакать, но она не могла. Так она шла и шла, пока не уткнулась в того, кто дороги ей не уступил.
— Катенька, милая, что с вами?
Катя подняла голову и увидела Селгарина.
— Что с вами, Катенька? Что случилось? — Катя молчала. Она просто не могла говорить.
— Пойдемте-ка в машину! — решительно сказал Эдуард Георгиевич и увлек ее за собой.
Катя не сопротивлялась.
И в машине, той самой, красивой, с белыми кожаными сиденьями и откидывающейся крышей (сейчас она была поднята), она наконец расплакалась.
— У меня друг погиб, — прошептала она. — Очень близкий друг... Только что...
— Господи, бедная девочка! — Селгарин обнял Катю, вытер ей слезы пахнущим лавандой носовым платком. — Что же нам теперь делать?
Катя не обратила внимания на это "нам".
— Не знаю... — проговорила она.
— Ладно, поехали! — принял решение Селгарин. — Я знаю здесь поблизости одно спокойное место. Там мы всё обсудим и решим, что делать дальше.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Олигарх
Эльфийский омолаживающий крем: вечером наносишь на кожу лица, утром твое лицо покрывается превосходными подростковыми прыщами.
Маленький ресторанчик, где Селгарина хорошо знали и называли по имени-отчеству. Столик на двоих в нише у окна, выходящего на маленький зеленый двор. Бесплотный официант, классическая музыка, Григ, кажется...
В другое время Кате бы здесь ужасно понравилось...
Селгарин настоял, чтобы она прежде всего выпила рюмку коньяка. Коньяк был настолько мягкий, что казался сладким. Катя такого никогда не пила. Она ощутила его вкус, даже несмотря на свое состояние. Не спрашивая Катю, Селгарин заказал ей какой-то салатик, пирог... Катя ела, не обращая внимания на то, что ест, но много. На нее всегда нападал жор, когда она нервничала.
Сам Эдуард Георгиевич почти ничего не ел. Выпил стопку водки, закусил махоньким, размером с ноготь, бутербродиком с черной икрой. Потом ему принесли кофе, аромат которого Катя ощутила раньше, чем официант поставил его на стол.
Наевшись, Катя немного успокоилась, выпила еще одну рюмочку, и Селгарин очевидно решил, что она готова к разговору.
— Ваш друг — это тот, что упал из окна? — спросил он.
— Откуда вы знаете?
— Я ведь ехал мимо, — пояснил Селгарин. — Видел тело... То есть тела. Нетрудно догадаться.
— Он не выпал из окна, — сказала Катя. — Он упал... с крыши.
— Вы наверняка знаете, что он мертв? Я знаю случаи, когда...
— Он мертв, — безжизненным голосом произнесла Катя. — Я знаю точно. И еще перед этим в него стреляли. Тот, второй... — Она потянулась к рюмке, но рюмка была пуста. Селгарин тут же налил ей еще коньяка.
— Он... Тоже умер?
— Да. Сдох! — добавила она яростно.
— Спокойней, Катенька... — Селгарин коснулся ее руки, заглянул в глаза.
"У него такие же глаза, как у Карины, — отметило Катино сознание. — Может, даже еще синее и еще больше". В прекрасных глазах Селгарина светилось искреннее сочувствие. Он понимал и разделял Катину боль.
— С вами, Катенька, случилось огромное несчастье, — произнес он мягко. — Но боюсь, смертью вашего друга ваши, Катенька, беды не закончатся.
— Почему?
— Если бы он выпал из окна...(С крыши, поправила Катя). ...С крыши, просто упал, это было бы огромное несчастье. Но если в него стреляли, если его убили, то всё намного усложняется. Вы не знаете, почему в него стреляли?
Катя замотала головой.
— Уверены? Вы же сказали — это был ваш близкий друг...
— Не в этом смысле.
— Я тоже — не в этом смысле, — произнес Селгарин. — А в том, что вы можете быть посвящены в его... дела.
— Нет! — Катя сказала это чересчур пылко. Селгарин покачал головой.
— Вы мне не верите? — воскликнула Катя.
— Я — верю. Но другие... Другие могут не поверить. У него могли остаться друзья, которые сочтут вас виновницей его гибели. Могут?
— Могут... — прошептала Катя. Она вспомнила покрытые серой шерстью лапищи тролля, передушившие ее похитителей, как цыплят...
— У него могут остаться враги, которые знают о вашем существовании. Они могут счесть вас нежелательным свидетелем.
— Могут... — прошептала Катя.
Наверняка знают... Ведь какой-нибудь час назад ее едва не украли.
"Беда никогда не приходит одна, — говорила Катина мама. — Всегда — с детками".
"Мама... — подумала Катя. — Мама и папа..." Сесть на поезд и уехать домой, в Псков. Прямо сейчас. Но паспорт ее остался в мансарде. И деньги тоже. Выбегая из квартиры, она захлопнула дверь, но ключ, к счастью, оказался в кармане. Хоть в этом повезло...
— Не стоит, — сказал Селгарин.
— Что — не стоит?
— Вы думали о том, чтобы вернуться в квартиру. Так вот: этого делать не стоит. По крайней мере — сейчас. Ведь кроме товарищей и врагов вашего друга есть еще и правоохранительные органы. Не думаю, что вам стоит с ними встречаться именно сейчас.
— А что изменится потом?
— Потом, Катенька, может измениться многое, — сказал Селгарин. — Не забывайте, что эта мансарда всё-таки не ваша, а наша. То есть принадлежит нашей фирме. И заострять внимание на вашем пребывании там совсем не обязательно. Так удобнее и вам, и нам. В первую очередь — вам, потому что мы умеем правильно общаться с правоохранительными органами, а вот вас они могут обвинить в чем угодно. Им же главное не убийцу найти, а дело закрыть.
— Но зачем его искать! — воскликнула Катя. — Он же тоже разбился!
Селгарин молчал. Многозначительно. И Катя вспомнила, как толстый опер Асов пытался ее арестовать... Он ее наверняка узнает...
— Так что же мне делать, Эдуард Георгиевич? — беспомощно спросила она.
Селгарин погладил ее по руке. Ничего эротического не было в этой ласке: так прикоснуться к ней могла бы и женщина.
— Мы вас не бросим, — пообещал он. — Вы наш сотрудник. Более того, вы — юная красивая девушка. Если я оставлю вас на произвол судьбы, я себя уважать перестану!
— Спасибо... Спасибо вам... — прошептала Катя. Ей вдруг стало легко и спокойно. Она снова была не одна... И тут Катя вспомнила Карлссона и опять разревелась.
Селгарин не стал ее утешать. Дал выплакаться, а когда Катя успокоилась, кликнул официанта, и тот принес позаимствованную у кого-то косметичку.
— Туалет — там, — сказал Селгарин. — Приведите себя в порядок, Катенька. А я пока займусь решением вашей проблемы.
Когда Катя вернулась, Селгарин как раз закончил говорить по телефону. Причем не по мобильному, а по обычному, который принес ему официант.
— Ну вот! — сказал он. — Вопрос вашего временного жилья решен.
— Эдуард Георгиевич, спасибо вам большое! Но можно... Можно я сейчас к подруге поеду, ладно?
— Конечно, — кивнул Селгарин. — Я понимаю. Только от подруги — никуда, хорошо?
— Хорошо. А можно я позвоню?
— Конечно, можно. — Официант снова принес телефон.
— Лейка, это я... Да, случилось. Никуда не уходи, я скоро приеду.
— Ну вот, — сказала она. — Спасибо вам, Эдуард Георгиевич! Я вам, правда, очень благодарна. Я поеду, ладно?
— Не ладно, — возразил Селгарин. — Я вас сам отвезу.
— Ну-у... Мне неудобно... Я могла бы и на метро... — Катя замялась. Она хотела всё-таки быстренько заглянуть домой: взять деньги, документы...
— Мне будет очень неудобно, если с вами что-то случится, Катя! — отчеканил Селгарин. — Поэтому я вас всё-таки отвезу. И сдам подруге с рук на руки!
Катя не посмела спорить.
— Пойду расплачусь, — сказал Селгарин, доставая карточку.
Он подошел к стойке, но платить не стал.
— Какой номер? — вполголоса спросил он официанта.
— Сто четырнадцать-восемнадцать-семнадцать.
— Чей?
— Еще не пробили, Эдуард Георгиевич! Но Веня уже работает.
— Хорошо. Пусть отзвонит мне на мобильник, когда закончит. Мы уходим. Приберись тут... Ну, ты знаешь... Коньяк дай!
Селгарин вернулся в столику.
— Держите, Катя! — он протянул ей треугольного сечения бутылку из темного стекла.
— Зачем это?
— Это, Катя, лекарство! — строго сказал Селгарин. — Никаких возражений. Выпьете вечером... с подругой. Всё, поехали!
* * *
— Ну ты даешь, Катерина! — воскликнула Лейка, когда Катя возникла у нее на пороге с кое-как припудренным зареванным лицом, бутылкой коньяка под мышкой и красавцем Селгариным за спиной.
Впрочем, сказала она это уже после того, как Селгарин удалился.
— Ну, что там у тебя стряслось?
Катя села на полочку вешалки, поставила рядом коньяк.
— Карлссона убили, — сказала она.
— Это что, шутка такая? — неуверенно проговорила Лейка.— Ты пошутила, да?
Катя ничего не сказала, только посмотрела на подругу снизу...
Губы Лейки задрожали, лицо ее некрасиво искривилось...
— З-за что? К-как?
— Застрелили. А потом он упал... Сверху на асфальт. С нашей площадки.
Лейка опустилась на полочку рядом с Катей.
— Вот, блин, такая... Что за жизнь, ну что за говно такое всегда... — проговорила она вдруг осипшим голосом, уткнулась Кате в плечо и заревела.
А Катя сидела, как каменная. Она уже всё выплакала.
"За что? За что?" — вертелись у нее в голове сказанные Лейкой слова.
И всё вдруг стало таким ненужным, бессмысленным... И институт. И Дима. Вообще всё.
— Ты знаешь, какой он, какой... — бормотала Лейка сквозь рыдания. — Он такой добрый... был. Такой сильный... Я, Катька, всегда о таком старшем брате мечтала... Я как его увидела... И мне, знаешь ли, плевать было, что он богатый, что иностранец...
"Знала бы ты, какой он "богатый иностранец", — подумала Катя.
А Лейка всё бормотала и бормотала... Катя не сразу поняла, что она такое говорит...
Оказалось, Карлссон был здесь, у нее. Что тогда, после вечеринки, она всё-таки заманила его к себе домой. И не только домой, но и в постель... Катя почувствовала легкий укол ревности. Хотя не укол, так... Шевельнулось что-то... И пропало. Неважно всё... Впрочем, это был один-единственный раз...
— Нет, ты не думай, он нормальный был... мужчина. Всё у него, как надо. И даже лучше... — Лейка всхлипнула. — Только я сразу поняла, что я ему — как-то не так... Он, конечно, деликатный такой... был. Не сказал ничего, но я всё равно поняла... Это чувствуется, ну, ты знаешь... Хотя откуда тебе знать... Ох, Катька! — И заревела еще пуще.
"Да, откуда мне знать? — подумала Катя. — Хотя нет, я-то как раз знаю. Я ведь его тоже совсем не так чувствовала, как, например, Димку... Даже Стасика... О чем я думаю? Его же убили. Сегодня..." Катя вспомнила, как Карлссон лежал и скреб рукой асфальт... И никто ему не помог. И она тоже. Испугалась? Нет, не испугалась... Как-то неправильно всё! Надо было броситься к нему! Надо было кричать, требовать у этого доктора, чтобы его лечили, чтобы ему... А его накрыли пленкой, как... как мертвую собаку, а она — ничего. Бросила его и ушла... "Сволочь я! — подумала Катя. — Сволочь и больше никто! Он бы меня так не бросил!"
— ... Он еще ко мне приходил... Два раза. Только между нами уже ничего не было, просто сидели, разговаривали... О тебе тоже. Он такой был... Ну как никто! — Лейка посмотрела на Катю красными заплаканными глазами. — Я, наверное, в него влюбилась, Катька! А он — всё время с тобой был. Я знаешь как на тебя злилась иногда! А теперь вот...
— Хватит реветь, Лейка! — сказала Катя.
И так это у нее сурово получилось, требовательно и по-взрослому, что Лейка сразу перестала плакать, но смотрела на нее теперь таким жалким собачьим взглядом... И была так непохожа на обычную активную самоуверенную Лейку...
"Я, наверное, тоже на себя теперь не похожа", — подумала Катя.
— Сейчас я дам тебе ключ от мансарды, — сказала она. — И ты поедешь и заберешь мои документы, деньги, кое-что из вещей. Я ведь в чем была, в том и выбежала, а мне туда возвращаться нельзя.
— Почему нельзя? — глуповатым голосом спросила Лейка.
— Потому что я — свидетель. Потому что я всё видела и еще... Меня сегодня опять... едва не украли.
— Как это?
— Потом расскажу. А сейчас давай езжай. А то поздно будет.
— Ага, я сейчас, сейчас поеду... — Лейка всхлипнула... последний раз. И пошла одеваться.
Вернулась она часа через полтора. Всё это время Катя просидела на балконе в каком-то ступоре. Бездумно смотрела вниз, во двор. Лейку она увидела, когда та появилась из-за угла. Подруга была одна и тащила Катину синюю сумку.
Катя пошла открывать.
— На! — Лейка бросила на пол сумку с вещами, сбросила босоножки, прошла в комнату и плюхнулась на диван. — Слушай, ты почему в темноте сидишь? Нет, сначала балкон закрой, а то комары налетят! А где коньяк, который ты принесла? Не выпила еще? Неси!
Катя послушно выполнила всё, что сказала подруга.
— Ого! — сказала Лейка, разглядывая бутылку. — Мартель двенадцатилетний. Не слабо! Поройся там, в холодильнике, найди чего-нибудь закусить. И ты, это... Есть хочешь?
Катя покачала головой.
— А я хочу. У тебя там на кухне окно разбито... Даже в коридоре стекла.
— Я знаю, — безразлично проговорила Катя. — Это — пулями.
— К-как — пулями? — Лейка даже привстала.
— Так. Я же говорила — в нас стреляли.
— В вас? И... в тебя тоже?
— Может, и не в меня специально... А может, и в меня тоже. Я же тебе говорила, что меня хотели украсть.
— Господи, Катька! И ты так спокойно об этом говоришь!
— А что мне, кричать?
— Ну-у... Не знаю... Нет, этот сыр отнеси обратно, он уже старый, там другой есть. Слушай, а как это — тебя украли? Кто? Да ладно, хватит! Сядь ты, не мельтеши! Рассказывай!
Катя послушно села.
— Мужики какие-то затащили в джип, хотели увезти...
— Что ты говоришь! Слушай, а ты уверена, что они хотели увезти именно тебя, а не просто... Ну, ты понимаешь...
— Может, и так... — Катя задумалась, вспоминая, потом покачала головой. — Нет, точно меня. Они в машине говорили между собой, что, мол, глупо целую команду... Нет, целую бригаду, их четверо было, засылать на малолетку, на меня то есть. А главный их сказал: заплатили вам достаточно, так что нечего ворчать.
— Но они тебя по имени не называли? — допытывалась Лейка. — Может, им просто заплатили за девушку, всё равно какую?
— Да не знаю я! — вдруг вспылила Катя. — Что ты ко мне пристала!
— Я не пристала, а просто спросила! — Лейка тоже повысила голос. — Не хочешь — не говори! На вот! — Она сунула Кате бокал с коньяком. — Давай! Чтоб земля ему пухом!
— Угу, — Катя потянулась — чокнуться, но Лейка отдернула руку, едва не расплескав коньяк.
— Ты что! За покойников не чокаются!
— Я не знала... — Катя едва пригубила и поставила бокал на стол. Пить ей не хотелось. Хотелось уйти куда-нибудь... Побыть одной...
Лейка посмотрела на нее и тоже поставила бокал.
— Ты извини, Катюха, что я на тебя кричу, — проговорила она грустно. — Просто такое говно на душе...
