Карлссон, поднатужившись, снял его. В комнату проник свежий воздух. И лунный свет.
Катя осматривалась, дивясь. Возле стен угадывались очертания мебели в чехлах — высокие шкафы, кресла, стол на изогнутых ножках. Осьминогом нависала люстра, завернутая в тюль. Приглядевшись, Катя поняла, что на мебели не чехлы, а густой слой многолетней пыли.
— Это и есть твой дом? — почему-то шепотом спросила Катя.
— Нет, я тут просто живу.
— Давно?
Карлссон немного подумал и сказал:
— Нет, не очень.
— Но почему тут всё так... заброшено?
— Меня устраивает. Я неприхотлив.
— Да уж... — пробормотала Катя, глядя, как оборванная гардина шевелится под сквозняком, словно одеяние призрака.
— А почему в окне нет рамы? — спросила она.
— Я ее вынул, — ответил Карлссон.
— Зачем?
— Чтобы на звезды смотреть, — в голосе Карлссона появились незнакомые, мягкие нотки. Вон, видишь — Лосиха? — Карлссон ткнул пальцем куда-то в небо. — Когда небо безоблачное, я смотрю на Лосиху, дом вспоминаю...
— Какая лосиха? — не поняла Катя.
— Созвездие. Лосиха. Еще его Серп называют! Неужели не знаешь? — в свою очередь удивился Карлссон. — Вон он, прямо над той крышей...
— Ковш, что ли? Созвездие Медведицы?
— Какая еще медведица? Мировую Ось найти можешь? Проведи от нее мысленно линию на две пяди вниз и налево...
— Какую ось?
Карлссон покосился на Катю и промолчал. Катя отвернулась от окна, случайно перевела взгляд на потолок и вздрогнула — громоздкая люстра о двенадцати рожках, оказывается, была закутана вовсе не в тюль, а в многослойную паутину.
— Неужели тебе не противно жить в такой грязи? — морщась, спросила Катя.
Карлссон пожал плечами.
Непостижимо, подумала Катя. Такая грязная нора, особенно после Швеции, где чуть ли не самый высокий уровень жизни в мире...
— Я тут живу временно, — сказал он уже обычным голосом. — Мне надо выполнить одно... дело. Потом я уеду. На родину. И больше сюда не вернусь.
"А не шпион ли он?" — промелькнула у Кати совсем уж бредовая мысль.
Еще ей вдруг вспомнилось, как лет десять назад ее отца послали в долгую командировку в Питер и он месяца два прожил на съемной квартире, которую предоставлял командированным завод. Катя приезжала к нему в гости, и папино временное жилье ей сразу ужасно не понравилось. Конечно, там не было такой помойки, квартира была чистая, прилично обставленная... но какая-то нежилая. И папа тоже говорил: "Вот кровать, вот плита, а больше я тут ничего не трогаю..."
"Это, наверно, тоже казенная квартира", — решила Катя.
— А где ты спишь? — спросила Катя, подходя к дивану. В полутьме диван выглядел вытесанным из камня. Катя украдкой прикоснулась к сиденью — твердая ткань захрустела и провалилась внутрь, подняв фонтанчик пыли.
— На полу. Я предпочитаю спать на твердом. — Это Катя понимала. Ее дедушка тоже доску на кровать кладет. У дедушки — радикулит.
Наверное, Карлссон еще старше, чем она думала. Очень может быть — по его лицу трудно определить возраст.
Спальное место Карлссона располагалось на полу, в темном углу у внешней стенки. Пыли там не было. И вообще больше ничего не было, даже одеяла. Зато запах тухлятины чувствовался гораздо сильнее. Катя подошла поближе, обнаружила под окном ворох птичьих перьев и разных мелких костей. Катю слегка замутило, но из вежливости она сделала вид, что ничего не замечает. Карлссон, однако, слегка встревожился.
— Если тебе что-то не нравится, я уберу, — с готовностью предложил он.
— Здесь вообще прибраться не помешало бы, — сказала Катя, поспешно отходя от окна. — Хочешь, я наведу тут порядок?
Катя представила, как тут прибирается... Кошмар! Но... сколько здесь может быть всего интересного!
Карлссон пожал плечами:
— Если хочешь. Мне всё равно. Это неплохое жилище. И о нем никто не знает. Кроме нас.
— Как это?
— В этой норе никто не живет лет пятьдесят, если не больше. Похоже, о ней просто забыли. Я ее случайно нашел.
"Значит, не казенная", — подумала Катя.
— Ну да, удобно, — сказала Катя, — коммунальные платежи платить не надо.
— Здесь отличное укрытие, — сказал Карлссон. — За все те годы, которые я тут прожил, ни один человек меня не беспокоил.
Катя отметила слово "укрытие" и опять подумала о киллере.
Некоторое время они оба молчали. Катя заметила, что Карлссон как вошел, так и стоит посреди комнаты.
"Наверно, он не знает, как принимать гостей и что с ними делать, — решила Катя. — Если я — его первый гость за несколько лет..."
Катино внимание привлек старинный буфет. Она подошла к нему, потерла пальцем пыльную стеклянную створку. Внутри что-то тускло блеснуло.
— Можно открыть? — спросила она Карлссона.
— Открывай, — равнодушно сказал он.
Катя с усилием раскрыла дверцы из толстого, отливающего радугой стекла. Внутри стояла посуда. Много. Катя достала из буфета чашку со сплошным синим цветочным узором. Чашка была невесомая; ее стенки, тоньше листа бумаги, сквозили на просвет. Катя перевернула чашку, поднесла поближе к лампе. На донышке имелась надпись золотом: "Императорский фарфоровый заводъ".
— Чаем угостить не могу, извини, — подал голос Карлссон. — Плита не работает — дымоход заложен.
"Да тут, наверно, вся квартира набита антиквариатом", — подумала Катя, осторожно возвращая чашку в буфет. Если продать — озолотишься. И никто о ней не знает. Что за удивительное место... Нет, оно не выглядело неживым. Но и живым оно тоже не было. Что-то в квартире Карлссона было неправильно, неестественно. Как будто жизнь в ней когда-то внезапно остановилась. Что-то случилось здесь много лет назад, и квартира эта выпала из мира...
— Тут привидений случайно нет? — спросила Катя.
— Я не встречал, — спокойно ответил Карлссон. — По крайней мере в мою комнату они не заходят.
В комнате снова воцарилось молчание.
— А где твои вещи? — сообразила вдруг Катя.
— Какие вещи?
— Ну... имущество. Нажитое непосильным трудом, — съязвила Катя — ей показалось, что Карлссон над ней насмехается. — Ты же не хочешь сказать, что этот тренировочный костюм — всё, что у тебя есть?
— Нет, — после долгой паузы прозвучал ответ хозяина. — Только оно не здесь, а на кухне. Там ларь. В нем — сохраннее. Мыши не доберутся.
"Хоть что-то оказалось у Карлссона, как у людей".
— Хочешь посмотреть? — догадался Карлссон. — Пошли покажу.
Они снова, петляя, шли по пахнущему мышами коридору, освещенному только мигающим светом керосиновой лампы. Коридор привел их на кухню — узкое, непроглядно-темное помещение. Карлссон поставил лампу на стол. Из тьмы смутно выступали какие-то шкафы; над Катиной головой зловеще нависал огромный колпак вытяжки, под потолком змеились трубы. Через узкое окно-бойницу свет вряд ли проникал даже солнечным днем.
— Как тут душно, — тихо сказала Катя, озираясь. — Как в склепе.
— Зато никто не залезет, — возразил Карлссон. — Показывать добро?
— Конечно!
Карлссон остановился перед огромным, обитым бронзой сундуком, поставил на полку лампу, поковырялся в замке и, откинув тяжелую крышку, застыл в глубокой задумчивости.
Катя подошла поближе.
Внутри что-то сверкнуло кроваво-красным. Катя вздрогнула, но приглядевшись, узнала предмет. Это был длинный меч в ножнах. Кроваво-красное — это камни на его рукояти.
Карлссон очнулся, подхватил меч и одним движением, плавным и быстрым, вытянул его их ножен. На клинке тут же заиграли оранжевые блики. Катя уставилась на Карлссона с мечом в руках.
"Горец! — забилась в голове нелепая мысль. — Пришелец из прошлого!" Здравый смысл намекнул, что в сочетании с киллером и шпионом это уже чересчур. Катя нервно хихикнула.
Карлссон положил меч на стол. Меч выглядел очень старым и почему-то смутно знакомым. Катя подумала, что, наверно, видела похожий в каком-нибудь музее. Крестообразная рукоять меча была украшена грубым цветочным орнаментом со вкраплениями плоских красных камней, а лезвие — всё иззубренное и, на Катин взгляд, довольно тупое.
— Можно? — спросила Катя.
Карлссон кивнул, и она взяла меч, оказавшийся ужасно тяжелым.
— Он настоящий?
— Какой же еще?
— Древнерусский?
— Его последний хозяин был свеем... Шведом.
— Ах да!
Раз Карлссон из Швеции, то и меч, естественно, оттуда же.
— Он у меня давно, — сказал Карлссон, принимая у Кати меч и нежно поглаживая изъеденную временем сталь. — Я всегда беру его с собой. Посмотришь, вспомнишь — и радость в сердце.
— А ты им умеешь... это... пользоваться?
— Немного. Но это мне не нужно. "Естественно, — подумала Катя. — Сейчас мечами не убивают. Нет, всё-таки он киллер..."
— А откуда он у тебя?
— Достался от одного достойного человека. Настоящего воина. Такие рождаются раз в столетие.
— Он подарил тебе меч? — с уважением спросила Катя.
— Скорее, оставил. На память.
— Он был твоим другом?
— Да как тебе сказать... Скорее, нет.
Карлссон ловко вложил меч в ножны и убрал в сундук. И опять впал в столбняк.
— А что у тебя там еще есть? — Катя сгорала от любопытства.
— Давненько я сюда не заглядывал... — бормотал Карлссон. — Так вот зарастешь мхом, прошлое забудешь... и уже непонятно, кто ты и зачем живешь...
Катя заглянула ему через плечо. Сверху, сбоку от меча лежал круглый темный предмет. И больше всего он напоминал...
— Ай! — взвизгнула Катя над ухом у Карлссона. — Что это?!
Карлссон мгновенно развернулся к ней:
— Там у тебя... Голова! — прошептала Катя.
У Кати родилась дикая, но вполне логичная мысль: а не голова ли это того самого старого знакомого, от которого остался на память меч?
Карлссон неодобрительно взглянул на Катю, но ее лицо выражало такой откровенный страх, что он буркнул:
— Ладно, посмотри.
Взял голову и протянул Кате. Та сначала рефлекторно отшатнулась, но потом сообразила, что голова — не настоящая. Она взяла "ужасный" предмет в руки.
"Голова" оказалась неожиданно тяжелой.
— Она что, деревянная? — все еще не отойдя от стресса, проговорила Катя.
— Ну не каменная же, — проворчал Карлссон. Катя перевела дух, поставила голову на стол, поближе к лампе, и стала рассматривать. Это была не совсем голова — скорее череп. Грубо вырезанный человеческий череп в натуральную величину, с двумя дырками вместо глаз, едва заметной впадиной вместо носа и широкой усмешкой от уха до уха. Повертев "голову", Катя обнаружила, что рот у нее открывается на шарнирах. Во рту у головы лежал черный камушек.
— Да... оригинальная штука, — сказала она, поймав пристальный взгляд Карлссона.
— Я сам ее резал, — сказал он. — А глаза у нее светились. — Кате показалось, что говорит он скорее сам себе, чем ей. — Я туда гнилушки клал. Нильсу очень нравилось. Бывало, вернешься домой, а он сразу канючит — папа, покажи кукольный театр...
— Нильс — это твой сын?
Карлссон не ответил. Катя повторила вопрос.
— Мой первенец, — глухим голосом сказал он.
— А где он сейчас? В Швеции?
На этот раз Катя не дождалась ответа. Карлссон, бережно взяв деревянный череп, вернул его в сундук, после чего молча отвернулся.
"Чего это с ним?" — удивилась Катя.
При всех своих странностях невежливым с ней он никогда не был. "Наверно, скучает по сыну", — решила она. Катя снова заглянула в сундук и увидела еще одну игрушку. Кораблик размером с детскую ладонь.
— Ой, лодочка! — Катя протянула руку. Карлссон мгновенно перехватил ее руку. И захлопнул крышку сундука.
— Ничего не трогай, понятно! Никогда ничего не трогай из моих вещей!
Так резко он еще никогда с ней не разговаривал. Катя даже испугалась.
— Никогда, — повторил Карлссон уже мягче. — А сейчас тебе пора домой.
— Ты меня выгоняешь? — обиделась Катя.
— Нет, к тебе идет твоя подруга. Лейла. И с ней еще кто-то.
— Так поздно? Откуда ты знаешь? — удивилась Катя.
— Ее духи, — сказал Карлссон. — Я помню запах. Пойдем! — Он подтолкнул Катю к выходу.
Через минуту они уже стояли у окна ее кухни.
— Ты придешь ко мне завтра? — спросила Катя.
— Приду.
— А в гости к себе... пригласишь? — голос ее дрогнул.
— Конечно. Ты же обещала навести у меня порядок.
Кате показалось: он улыбается. Но разглядеть в темноте его лица она не могла.
И тут она услышала звонок в дверь.
— Иди, — сказал Карлссон. — Лейла пришла.
— А вдруг это не она? Вдруг это... кто-то другой?
На самом деле она подумала о Сереже. Или... о Диме.
Карлссон покачал головой и шагнул в ночь. Катя услышала негромкий шорох, потом скрип жести. Это он взбирался наверх.
Катя вздохнула, перелезла через подоконник и пошла открывать дверь.
* * *
Карлссон вернулся к себе и тяжело опустился на пол. Он устал. Не телом. Тело его не уставало почти никогда. Он устал от одиночества и ожидания. Кто бы мог подумать, что такой, как он, может устать от ожидания? Раньше, когда было кому ждать его, Карлссон никогда не уставал. Но это было давно... И как будто вчера.
Карлссон издал тонкий свистящий звук, похожий на скулеж собаки. Ему было плохо. Малышка, славная маленькая человечка, разбередила его рану.
Карлссон поднялся, прошел на кухню и отпер сундук. Первым делом посмотрел на подсказчик... Ничего, конечно, ничего. А чего он ждал? И сколько еще ждать...
Карлссон взял "голову", которая напугала Малышку. Для кукольного театра нужна была еще одна голова, и Карлссон сложил пальцы свободной руки так, чтобы тень от нее, падавшая на стену, напоминала человеческую голову.
— А сейчас, Нильс, я расскажу тебе историю о человечке, который не верил в троллей, — произнес Карллсон. Если бы Малышка сейчас слышала его, то без труда узнала бы язык поэмы о Кеннете Маклауде. — Их звали Дункан (кивок деревянной головы) и Уильям (кивок головы тени).
"Привет, Вилли!" — кивок деревянной головы.
"Привет, Дункан!" — кивок головы тени.
"Скажи, Вилли, ты идешь гулять в горы?"
"В горы, Дункан!"
"А ты не боишься троллей, Вилли?"
"Нет, Дункан, никаких троллей нет! Ну я пошел! "
"Иди, Вилли, удачи тебе!"
Голова-тень удалилась, а деревянная голова засмеялась, широко открывая рот.
"Это ничего, что ты не веришь в троллей, Вилли! Главное — чтобы тролли верили в тебя. И ты не обманешь их ожиданий, Вилли! Ведь ты такой то-олстенький!"
В этом месте Карлссон обычно смеялся — и Нильс смеялся вместе с ним. Но сейчас Карлссон засмеялся один.
— Я найду его, сынок, — прошептал он на языке, который Катя уже не узнала бы. — Я обязательно его найду...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,
в которой Катя не узнала "снежную королеву", зато узнала, что кое-кто считает ее "роковой женщиной"
