— Он...того? Да? — шмыгнув носом, спросил мальчик, возя вилами по полу в одном и том же месте.
— Его больше нет, — мягко сказала я. — Он... не страдал, погиб мгновенно.
И ведь почти не соврала. Если считать, что сознания, души в теле трактирщика не было, то муки тела как бы и не в счёт. Я подошла к мальчонке, погладила по жёстким, темным волосам. Он, отбросив вилы, обнял меня за талию, прижался лицом к груди, зашмыгал носом.
— Это папаша выпустил урода? — прошептал он.
— Не вини отца, кто-то его зачаровал. Ты кого-нибудь видел, хоть что-нибудь непривычное, подозрительное? Ты бы очень помог мне... нам найти убийцу.
Мальчик сел на скамью у стола, вытер нос рукавом, поворошил вихры, воздел заплаканные глаза к потолку, с которого на него безглазо уставилась рыба-меч.
— Заходил дня три тому красавчик, с папахеным шептались, долго, потомака умотались вниз, ниче таково боле, вроде, окромя того, што долгонько их не было, почитай полдня шлялись где-то в тоннелях-то.
— Твой отец кабатчик, мало ли кто к нему заходит — торгаши, поставщики вина, еды, да и контрабандисты, не надо делать вид, что ты слышишь об этих типах первый раз. Этот гость чем-то отличался?
— Не, пришлый товара не приносил, пустой был, тока сума лёгкая на плече, да и одёжка не купцовская, чёрная рубаха с отливом, дорогущий плащ-невидимка, что твой граф, да штаны как для выезда, не, Леди, не торгаш он, точняк, породистый, смазун, видать сразу. А так, навроде, ничем более, нахальством токмо, так оно у нас и не выводится, почти кажинный пропойца гоголем выхаживат опосля зелья-то. Ну, этот не пил вовсе, хлебал то, что с собой во фляжке притаранил, похоже на воду. Он, красавчик, таких тута и не видывали, опосля, после тёрок-то с папахеным, подцепил нашу рыжуху, хоть её и цеплять-то не надо было, сама на шее висла да других блядей от него отгоняла, прям бои устроили, волосенки друг дружке повыдёргивали, Колетт, она бедовая была, шустрая, самая бойкая средь девок тутошних, что у нас пасутся, её и нашли опосля за причалом, за устьем Белой-то. Дохлая, что столетний трупешник. Стража, как нашла мертвячку, носилки притаранила, фаэтон ихний похоронный, всё, честь по чести, как полагается, Колетт вся серо-чёрная была, страшная, жуть, а как стали стражники подымать-то её, возьми, да и разлетись по ветру, токмо дым серый пыхнул, верно, красавчик-то не прост оказался, не прост. Ферно это, тёмный, точно грю, Леди.
— Откуда знаешь? Про пепел, про цвет кожи?
— Дык я за устьем рыбачу иногда, тамака пара сарайчиков, держу уду да снасти, вот и довелось позырить. Деваха, та, что с полюбовничком туды приперлась для потраха, как увидала трупец, так вопила, шо рыбы опосля три дня не было, я и приперся, чо. Чего орать? У нас туточки, в Гавани, трупов, как блох на псах.
— Ещё что вспомнишь?
— Да, навроде, и всё... Не видал ево раннее, и опосля не видал, пришлый он, не наш, не из гаваньских. Потомака, девка бросила клиента, первого, у них всё уже было на мази, договорено, а так у шлюшек не заведено, ей бы Меченый таких бы фиников понаставил, кости переломал, с места бы не сползла, но тот, пришлый, уж больно смазливый был, наглый, Меченый было полез в драку, а тот, хоть с виду и сухой, что твоя жердь, едва не прибил кота с одного удара-то, силища жуткая, хоть и щуплый на вид, наши никто и лезть не стал, жить-то всем охота. Я кровищу-то со стены так и не отскрёб, прилетело потом от батьки, — нос мальчонки сморщился, он вновь зашмыгал. — А этот, смазун, он куклу, русалку крохотную, подарок, из лавки Оррена, Колетт всучил и уволок девку, та вся плыла, когтилась, ноги едва ли не туточки раздвинула, так ей трахаля хотелось, стелилась вся, плелась вокруг него, я исчо подумал, фига ей игрушка с Орреновской лавки, и так бы у них всё слиплось-то, но вас же, бабье, и демон не разберёт, над подарунком от красавчика на память рыдать цельную жисть могете.
— "Сундук мертвеца" — лавка Оррена?
— Чьей же ей быть, Орренова и есть.
— Ещё кто-то спрашивал про красавчика? Кто-нибудь приходил?
— Та не, стража токмо, те, сёняшние, Лукас и Доэмир, поспрошали про типчика, почеркали на листочках, да за пиво принялись, девка, она девка и есть, надо оно им, чо ли. У Колетт дочка осталась годовалая, слыхал, семья левобережных купить хочет, стражники, они более по этим делам профит имеют, быстро доложить тем, кому надобно, у кого интерес, а высокородные уже сами вертятся, будут биться за дитё. Гуинн туды и соваться боится, он, хоть и каменный, а всё одно — и песчинки не оставят.
Я вздохнула. Есть, есть у нас в Аркануме гнойник — продажа детей, одна надежда — девочка попадёт в хорошие руки, раз ею занялись стражники.
— Остались у тебя старшие — мать, тётки, дядьки? По нашим законам дети не могут управлять лавками да кабаками.
— Тётка у меня тут полоумная, наверху лежит, под крышей в комнатенке, будет как бы за старшую, а в налоговой, тетенька-Леди, нас не тронут. Там ведь как, пока злотые капают, так и трогать-то нафиг, да и Гуинн в обиду не даст, мож, управляющего какого в подмогу приплетёт, чё уж, пусть его, хужее всяко не будет.
Да, дела. Мы искали по всей Гавани, пугали Рокси и Гуинна, а самый ценный свидетель — вот он, всё время был тут. Усмешка судьбы... дорогая усмешка. Хотя, с другой стороны, кто знает, узнала бы я про Оррена, ту самую ниточку, что связала смерть Анарьетт и девушек с побережья, если бы не морфолк и печальные события. Узнала бы, маг умён, такую явную улику он не мог пропустить, забыть, если мне тычут в нос "Сундуком мертвеца" и его безделушками, значит, неспроста тычут. Будем считать, что наживку я заглотила. Хотя... зачем тогда взрывы, зачем уничтожать улики в хранилище? Больше шума? Устроить вселенский тарарам, чтобы у нас не получилось расследовать по-тихому? Да нет, несмотря на взрывы и морфолка, слишком уж точно бил враг — мои друзья, любимые, один за другим, как какие-то фигурки на шахматной доске, выбывали из игры... и проигрыш равнялся жизни.
Найду, убью.
— Скажи, тот смазливый тип, что увёл Колетт — черноволос, волосы до плеч, серо-голубые глаза, тонкий шрам у кромки волос, охренительно, необычайно красив, а взгляд, как у оценщика рабов? — спросила я.
— Похож, да, а про рожу... это вам, бабам, судить, красив ли, нет, но наш Голубок, что очком балуется, тот папаше истерику закатил, визжал, что на него никто и не глянет, пока чужак у нас столуется, а ведь он, паскудец, башляет нам за место. Када навизжался, сам попытался подсняться к красавчику, всё клеился, невиданное дело, все злотые, что нажил, предлагал тому за потрах, а, скажу я вам, Леди, у Голубка-то у нашего, энтих злотых до фигищи, эдакое дельце тут многие пользуют, отстегивают щедро, за молчание да за изврат-то, Голубь давно мог завязать, просто он трах шоколадный полюбляет, слабенький на задок он, батька так грил.
— И что? Получилась любовь у Голубка с вашим ... гостем?
— Гы, нечем теперь Голубку-то теперича деньгу зашибать, — мальчишка ухмыльнулся щербатым ртом. — Тот смазун его и слушать не стал, зыркнул так, что Голубь взвыл, скрутило его в падучей, аж пена кровавая пошла изо всех щелей. Вызвал зеленых, свиток у него завсегда с собой, клиенты кровушку-то Голубю пускали часто, напихают да мордасы набьют, самим-то стыдобища, как проспятся, вот и лезут рожу бить, а тока поздно, все одно уделались. Дриадки и сказали-то, што жопу-то с кишками Голубю долго исчо пользовать будет нельзя, пожог ему нутро-то красавчик, ведьм оказался, вот что. Калека теперь наш Голубь-то, дриадки ево подлечат, может, и допетрит, для чего жопа-то дадена, а вот радостей-то чёрный его навсегда лишил, да, дриады Голубку баили, исчо раз, и кровищщей изойдет, коль невтерпеж будет зад-то подставлять.
— Ты, смотрю, рад, что досталось несчастному?
— А то! Он меня мальцом-то исчо за дворы завёл, пел в ухо сладко, леденцы с петухами совал, благо, што мимо Гуиннов секретарь шёл, он, хоть и гоблин-то, накостылял дубиной козлу вонючему, пригрозил, што Гуинну всё выложит, Голубь-то и затрясся весь, Гуинн не любит, када мальцов-то изврат всякий трогает, с тех пор Голубь хренов всё ласков со мной был да преду... предупредителен, токмо я, Леди, всё одно подальше от него, нутро у того чёрное, зловонное, я прямо-таки чуял.
— Как же папаша-то после этого пустил этого к вам в кабак?
— Да что папаня, — мальчик шмыгнул носом, потихоньку успокаиваясь. — Влепил подзатыльник да приказал не сочинять, мол, Голубок не из таковских, не по дитям, окромя тот поклялся, ишшо и приплатил папаше, щедро приплатил, штоб шум не поднимали, вот так вот оно и вышло.
— Как тебя звать-то? — спросила я.
— Урлан я, да какая разница, Леди, Вы ж тут оказией, што там вам до меня... завтра и забудете.
Не забуду. Но в главном ты, к сожалению, Урлан, прав. Я не добрая фея из сказки, волшебной палочки у меня нет. Всех не спасти, как бы мне не хотелось, не наделить злотыми и домом, в котором добрая матушка, пироги, любовь и веселье. Мир жесток... Ты здоров, дело у тебя не отнимут, суд тебе не грозит, в общем, спасать и защищать тебя не надо. Да и не думаю, что ты будешь рад моему вмешательству. Это твой мир, твоя жизнь, какое право я имею решать за кого-то и менять судьбу? Мне — изменили, но я не просила, и жива-то милостью Ковена до сих пор. Что это я? Накатило, бывает... что же до сегодняшней ночи...
Да, дела. Ну что ж, по делам и судьба — награда нашла героя, то есть кабатчика. А вот то, что инкуб магом оказался, это не укладывается в мою инкубову картину. Впрочем, в неё много чего не укладывается, приворотное зелье, например. Убийца мог применить артефакт, есть такие, что не только нутро выжечь могут, спалят заживо и вся недолга, всё та же контрабанда, чтоб её, так что ссора убийцы и извращенца Голубя ничего не даёт. Кроме того, что убивец традиционен в интимных предпочтениях и терпеть не может любителей анального баловства. Тут я с ним могу согласиться, я какой-никакой, но врач, всё-таки мне пациенты больше в мёртвом виде попадаются. На моем лабораторном столе отлично видны последствия диких оргий, кои же и становятся причиной смерти и жутких, мерзких и зловонных болячек. Таких, как свищи, геморрои, язвы, прободения, заражение крови и перитонит, гниение заживо при заражении спирохетозом или герпеспорой, это если игра в долгую, и причины относительно быстрой смерти — внутренние кровотечения, болевой шок, удушение и прочие прелести, не говоря уже о передозе зельями, весь привычный для патолога смертельный набор, который потом безутешные родственники умоляют спрятать, замазать, закрасить, забыть и замолчать. Бывали и забавные истории об извращенцах, Юлиуш частенько меня пичкал байками из будней лекарей-дриад, после которых мне и крошка хлеба в рот не лезла, и это мне-то, с моей работой. Анальное соитие без должной подготовки, да даже и с ней — вредно, опасно, кровавые трещины в прямой кишке загнивают, воспаляются, случается выпадение, недержание кала и прочие прелести, дамочкам-мамочкам, у кого, простите, геморрой, категорически запрещено, но нет, ничто не останавливает... Анальное кольцо не выдерживает напора, постепенно перестаёт выполнять свои функции, последствия — грязное белье, запах кишечных газов, метеоризм и прочее, вся эта физиология требует у сластолюбцев дополнительных ухищрений — ароматические свечи, затычки, их делают из дорогого мха редких южных высокогорных елей, подкладки, впитывающие запах, грязь и прочее. И под всеми этими дивными, дорогими ароматами, одёжкой и покровами — грязь, вонь, клоака. Может, поэтому так и одеваются? Красиво, дорого, ярко? Чтобы хоть как-то доказать себе и миру, что не хуже, что мы им не чета, они лучше, благороднее, отсюда и искусственный, постоянно поддерживаемый флёр элитарности и даже тайны? Что и как ни придумывай, ты, ты сам знаешь, что у тебя там, под дорогими тряпками, ведь это тебе больно мыться, это тебе ходить на стыдные процедуры к безумно дорогому лекарю. В Аркануме такие забавы не считались чем-то запретным, тыкать пальцем или тащить на плаху никто не станет, но с условием — балуешься в зад — дело твоё, но только по добровольному обоюдному согласию и с лицами, которые достигли половозрелого возраста, у каждой расы он свой. Насилие, принуждение и совращение каралось жестоко. "Бамбуковый сад" пугал насильников-извращенцев до кровавого поноса. Впрочем, тех несчастных, кого угораздило родиться не в том теле и не того пола, мне искренне жаль. Не их вина, тем более, что обычно эти бедняги никому не мешают, никого насильно не втягивают в свой круг, лучше других зная, что значит быть отверженным и презираемым, так зачем множить несчастья? Ну, а тех, кто напоказ размахивал павлиньими перьями и голыми задами, кто пытался втянуть в свой круг детей или пытался убедить всех и каждого, что именно их образ жизни и соития истинно верный, я почти не встречала. В Аркануме, да и за пределами королевства такие не живут. Долго. Меч и магия, они как волки в лесу, слабые и те, кто громко и нагло чирикают, те не выживают.
Право хищника.
Слава Икабоду, наконец-то Зулла соизволила покинуть подвал, а ещё голосила, что охранять меня должна, да меня можно было уже сто раз прибить и оживить снова, пока она выбиралась из подземелья. Зулла расчихалась, отряхнулась от пыли и принялась поправлять верёвочки, хмуро глядя на меня. Верёвочки героически держали строй, Зулла плюнула, подошла и села рядом со мной. Хлебнула из моей кружки, к пиву я так и не притронулась, мне сейчас жуть как хотелось воды. Простой, чистой родниковой воды.
— Там скрыть ход, мы там искать икру тоже, — буркнула амазонка.
— Нашли?
— Икры нет, есть много клинки кровавых дриад, стрелы яд горгоны, стража смотреть потом, сама. Я хотеть меч, маг не дать, сердитый, даже за поцелуй не хотеть, — она надула губки и заулыбалась вновь, увидев собак, те, вылетев из тьмы, подбежали к ней, ткнулись мордами в колени, завиляли хвостами, казалось, вот-вот, и тощий собачий зад оторвётся вместе с хвостом.
В проёме подвальных дверей показался Вэлмор, полубоком пролез в зал. Будь маг чуть толще, там и остался бы.
— Ваше Архимагичество, а если в городе спрятаны такие же закладки, как и здесь? — спросила я. — Что будем делать?
— Да, если есть раскидать икра другой? — поддержала меня Зулла, ставя на место особо непокорную верёвочку, та сопротивлялась и соскальзывала, Зулла то и дело одаривала меня недобрыми взглядами, но войну с одёжкой продолжила. На сей раз победила Зулла.
Собаки заинтересованно уставились на Вэлмора, помахивая хвостами-прутьями, как бы тоже ожидая ответ.
— Света и Сил тебе, Вэлмор, неиссякаемого источника, — задумчивость Главы Ковена прервало явление пары эльфов, из шестёрки Коркорана. Они замерли на нижних ступенях крыльца, не решаясь обойти Сильфу. Я бы тоже сто раз подумала. — Прекрасные, светлые, добрые Дамы. Не соблаговолили бы вы убрать своего восхитительного aufer rinocerotis с дороги, мы находимся здесь по срочному, наиважнейшему делу, и просим милостивого дозволения поговорить с хозяйками единорога, то есть с Вами, Дамы, без помех, дабы будет на то ваше милостивое согласие, — проговорил эльф, на его лице было такое выражение, будто он раскусил кислющий лаймон, и проглотить не может. — То есть без вашего чудного... э... спутника.
