— На телеметрии видны сбои в работе солнечного датчика, — тихо сообщил Сергей Павлович. — Несмотря на все принятые меры, есть вероятность, что ориентировать корабль перед торможением и садиться ребятам придётся вручную.
— Кто ещё знает? — так же негромко спросил Келдыш.
— Рязанский. Мы с ним вместе смотрели телеметрию. Отклонения показаний едва заметные, операторы их пропустили, — пояснил Главный конструктор. — Я сам увидел только потому, что знал, куда смотреть.
— Как думаешь, почему датчик забарахлил? Вроде бы десять раз всё проверили...
— По имеющимся данным определить сложно. Грешу на перегрев, корабль был долго ориентирован одной стороной к Солнцу, что-то могло от нагрева выйти из строя. Если уж шпангоут люка деформировался...
— М-да... Что делать будем?
— Если 'на автомате' сесть не удастся, куда они могут сесть на следующем витке?
Руководители Главкосмоса повернулись к карте:
— Собственно, куда угодно. Трасса на 18-м витке проходит над Москвой и уходит дальше на северо-запад, — Мстислав Всеволодович указал на синусоиду проекции орбиты на карте. — В расчётный район Казахстана они уже не попадут, и есть риск в случае перелёта улететь в Китай. С политической точки зрения проблем особых с Китаем сейчас быть не должно, но спасательная операция может затянуться.
— Из пермской тайги их тоже выцарапывать будет не быстро, — проворчал Королёв, вглядываясь в карту. — Погоди, а что, если... что, если посадить их раньше?
— Под Москвой? Нежелательно, тут много промышленных предприятий и места густонаселённые. Ребята и сами такой район не выберут.
— Нет, чуть дальше, за Волгой, — Сергей Павлович вгляделся в спутниковые снимки левого берега Волги к северу и северо-западу от Горького, — Тут вот поля колхозные, дальше — лесной массив, но не сплошной, не тайга. Даже если в лес залетят, искать будет проще, и большая вероятность, что сядут в поле.
Президент Академии наук внимательно рассмотрел предложенный Королёвым район приземления:
— Попробовать можно. Ждём сообщения от экипажа, может быть, всё ещё обойдётся, и они сядут в автоматическом режиме в Казахстан.
* * *
Космонавты работали, стараясь точно выдерживать график, много раз проверяя работоспособность аппаратуры. За подготовкой не заметили, как прошли Камчатку и начали спускаться к Антарктиде. Обогнув её, мы через Африку пошли на север. После включения спусковой программы корабль замедлил своё вращение... Он продолжал разворачиваться, но движения его не соответствовали программным. Космонавты насторожились.
Оставалось несколько минут до включения двигателя. А корабль всё ещё не занял правильного положения в пространстве.
На Байконуре, в небольшой комнатке на втором этаже монтажно-испытательного корпуса Королев, Келдыш, Тюлин и Гагарин находились на связи с кораблем. В соседней комнате, чуть более просторной и насквозь прокуренной, развернувшись к маленьким сереньким динамикам 'громкой' связи 'Земля-борт', ждали другие члены Государственной комиссии. Все ждали сообщения от экипажа, но всё равно оно прозвучало неожиданно. Очень спокойно Беляев сказал:
— Я — 'Алмаз-1'. ТДУ в автомате не сработала.
Это означало, что датчики ориентации не нашли Землю и Солнце, не сориентировали корабль в пространстве так, как ему полагается быть сориентированным перед посадкой, а потому автоматический сигнал на включение тормозной двигательной установки не прошёл и ТДУ не включилась. Корабль не мог сойти с орбиты.
— Не найду слов, чтобы передать наше состояние, — рассказывал много позже Георгий Александрович Тюлин. — Что значит ТДУ, понимал каждый. Возможные последствия — тоже. Времени на принятие решения было очень мало. Считанные минуты!
Обсуждение на Земле продолжалось не более трёх минут, и никто из участников не смог потом точно передать его ход. Гагарин утверждал, что обсуждение длилось не больше минуты, а Мстислав Всеволодович Келдыш вообще не запомнил никакого обсуждения. Королёв сразу предложил перейти на систему ручной ориентации, и все согласились. Но все запомнили, что решение космонавтам передавал Гагарин.
Позже Леонов так рассказывал о создавшейся тогда ситуации:
'Летаем, выполнили задачу, дальше заходим на посадку. Нас уже ждут, команды давно прошли, что все нормально. Но мы-то понимаем, что ненормально, и за две минуты до включения двигателей на торможение мы его выключаем, снимаем весь набор 'готовностей' и проходим над земным шаром опять, там, где мы должны сесть. Выходим на связь. Все считают, что мы на Земле:
— Как самочувствие?
— Нормально.
А потом:
— Собственно, где вы находитесь?
— Мы идём над вами.
— А почему не на Земле?
Мы докладываем: обнаружили, что у нас есть неисправность в солнечной ориентации, что в таком состоянии она не может работать. Просим разрешения выполнить ручную ориентацию и спуск по ручному циклу.
Принять в ЦУПе такое решение — значит взять на себя ответственность, потому что ручная система была не проверена в реальном полёте, ею никто никогда не пользовался.
Прошло совсем немного времени, секунд 30-35, не больше. Вдруг раздается бодрый голос Юрия Гагарина:
— 'Алмазы', 'Алмазы'! Разрешаем вам выполнить ручную ориентацию и сесть вручную. Включить двигатель вручную. Немного позже дадим время включения двигателя и вероятную точку посадки. Поняли?
— Поняли.' (http://epizodyspace.ru/bibl/v_s/1987/10/10.html)
Баллистики быстро рассчитали, что корабль можно посадить на следующем — 18-м витке, а если не получится — на 22-м и 23-м. Решено было садиться на 18-м витке. В этом случае точка посадки сильно сдвигалась на север — садиться предстояло уже не в Казахстане. Экипаж внимательно изучал трассу полёта на навигационной карте, выбирая подходящее место для посадки. Трасса проходила через промышленные и густонаселённые районы. Здесь повсюду были мачты высоковольтных линий, крупные здания... При посадке спускаемый аппарат может разрушить на земле какие-либо сооружения. От двигателя мягкой посадки на земле может возникнуть пожар.
Обсуждая ситуацию на борту, Беляев и Леонов склонялись к варианту, что лучше всего посадить корабль на площадку недалеко от города Перми. Однако, с Земли Гагарин по указанию Королёва передал последние указания по посадке корабля к северу-северо-западу от Горького, на левом берегу Волги. По радио передали уточнённые расчёты баллистиков. Прошли через самый юг Камчатки. Корабль летел над ночной стороной Земли. Наконец, по редким огонькам населённых пунктов, космонавты поняли, что летят над сушей. Через двадцать минут корабль вышел из тени, и Беляев приступил к ориентации корабля.
Космонавты начали ручную ориентацию при помощи прибора 'Взор'. Беляев действовал спокойно, 'как учили'. Со своего кресла движения Земли он не видел. Леонов 'всплыл' над своим креслом, выглядывал в иллюминатор и заодно придерживал Беляева, чтобы ему легче было работать.
В момент включения двигателя Леонов в своём громоздком скафандре ещё не успел занять места в своём кресле, располагавшемся в центре, и уселся, когда тормозной двигатель уже заработал. Режим спуска рассчитан для строго зафиксированного положения центра масс корабля. Если Леонов не сидел в кресле, центр масс оказывался смещённым, и работающая ТДУ могла создать опасную закрутку — никто не взялся бы предсказать, как мог бы в этом случае полететь корабль. К счастью, этого не случилось. О том, что в результате этого могло произойти, он рассказал в юбилейной телепередаче 25 лет спустя.
На занятие правильного положения ушло около пятнадцати минут. До запуска двигателя осталось пять минут. Эти минуты пролетели быстро. Корабль опять шёл над Африкой, только западнее, чем в прошлый раз.
— Пора, Паша, даю отсчёт: пять, четыре, три, два — пуск!
Павел Иванович нажал на пусковую кнопку, и за бортом мы услышали рокот двигателя. Лёгкая перегрузка вдавила нас в кресла, мы внимательно слушали шум двигателя и передавали в эфир:
— Двигатель работает пять секунд, десять, двадцать. Параметры в норме.
И так до тех пор, пока двигатель не отработал заданное время.
Выключили двигатель. Наступила тишина... и опять невесомость. А нам очень хотелось, чтобы корабль быстрее входил в плотные слои атмосферы— сигналом этого будет перегрузка. Но невесомость всё продолжалась, и мы засомневались, всё ли правильно сделали.
Вдруг вижу, как пылинки, а их оказалось много после работы двигателя, стали оседать. Ощущаем перегрузку. Вначале она почти незаметна, а затем навалилась в полную силу и давит, давит.
В иллюминаторе я увидел вначале дым, а затем огонь. Далее всё это превратилось в белое свечение. Корабль шёл, окружённый бушующим пламенем. Расплавленный металл растекался по иллюминатору... Температура за бортом в носовой части космического корабля достигала трёх тысяч градусов тепла! Мы напоминали гигантский метеор с огромным хвостом.
Перегрузка неожиданно спала, пламя прекратилось, корабль потерял космическую скорость и свободно падал в атмосфере.
Небольшой рывок — раскрылся тормозной парашют. Через несколько секунд ещё рывок — раскрылся вытяжной, а за ним и основной парашюты. Стало тихо. Корабль покачивался на стропах. Мы слышали, как свистел в них ветер. Солнце ярко светило в закопчённые иллюминаторы. Затем оно пропало. В корабле стало сумрачно. Мы поняли — спустились под облака. Стало ещё темнее.
— Что это? — не успели задать вопрос друг другу, как включился тормозной двигатель, и корабль мягко коснулся земли.'
Большая перегрузка была следствием спуска по нерасчётной траектории. Последовательность операций при спуске оказалась нарушена, приборный и орбитальный отсеки не отстрелились в положенное время. Возможность такого отказа была предусмотрена. Сработала аварийная система разделения, но до того, как это произошло, корабль сорвался в режим баллистического спуска, в котором перегрузки возрастали до десяти единиц. Космонавтов тренировали на центрифуге, но человеку очень тяжело выжить, когда тело его весит 700 килограммов.
После выхода из контейнера основного парашюта радиомаяк корабля начал передавать в эфир сигнал, по которому спускаемый аппарат был запеленгован. Приземление произошло в заново рассчитанном районе, в колхозных полях на левом берегу Волги. Спускаемый аппарат немного не долетел до лесного массива.
Внесённые Королёвым изменения в план полёта даже в условиях его аварийного завершения значительно упростили поиск и эвакуацию экипажа. Спускаемый аппарат уже на участке парашютного снижения сопровождали вертолёты. Без сложностей не обошлось — поле, на которое приземлились космонавты, сильно раскисло от талой воды (АИ). Вертолёты туда приземлиться не могли, а подбирать космонавтов вертолётом в режиме зависания спасатели не решились — кто-то из начальства в поисково-спасательной службе перестраховался и запретил. За экипажем из Горького прислали дирижабль, который и поднял космонавтов на борт при помощи опускаемой на лебёдке корзины. Спускаемый аппарат вывезли при помощи эвакуационного вездехода на базе ЗИС-134 (АИ, см. гл. 03-17)
Экипаж доставили в Горький в тот же день, дали отдохнуть, а в следующий полдень уже встречали в Москве, по традиции, с проездом по улицам столицы, заполненным радостной толпой, с флагами и портретами космонавтов. Обычные полёты на орбитальную станцию уже не вызывали такого ликования, но сейчас люди были под впечатлением от зрелища, показанного неоднократно в вечерних и дневных выпусках новостей — человек в скафандре висел над медленно вращающейся планетой, привязанный к кораблю лишь тонкой ниточкой страховочного фала.
Выступая перед москвичами с трибуны Мавзолея, Алексей Архипович Леонов поделился со всеми своими вынесенными из полёта впечатлениями:
— Я хочу вам сказать, что картина космической бездны, которую я увидел, своей грандиозностью, необъятностью, яркостью красок и резкостью контрастов чистой темноты с ослепительным сиянием звёзд просто поразила и очаровала меня. В довершение картины представьте себе — на этом фоне я вижу наш советский корабль, озаренный ярким светом солнечных лучей. Когда я выходил из шлюза, то ощутил мощный поток света и тепла, напоминающий электросварку. Надо мной было чёрное небо и яркие немигающие звёзды. Солнце представлялось мне, как раскалённый огненный диск...
#Обновление 29.11.2020
6.
К оглавлению
8 января 1963 года председатель Госстроя СССР, заместитель председателя Совета министров Игнатий Трофимович Новиков, в интервью газете 'Правда' сообщил, что по плану пятилетки к 1965 году советские люди получат 20 миллионов новых квартир. (В реальной истории Новиков обещал 15 миллионов, но в АИ технологии скоростного строительства более продвинутые) Средняя семья, включая детей и бабушек с дедушками, состояла из пяти-шести человек. Получалось, что новоселье справят примерно 100-120 миллионов человек, почти половина населения страны. Строительство жилья велось не только в больших городах, но и в малых, и посёлках городского типа, и в сельской местности.
— Если сохраним такие темпы строительства жилья, то к 1970 году жилищный вопрос в стране можно будет считать решённым, — заметил Первый секретарь, прочитав статью в 'Правде'.
(количество квадратных метров городского жилья на одного человека уменьшалось с 6 квадратных метров в 1923 году до 5,4 — в 1950-м. И только со стартом хрущёвской жилищной программы вновь начался рост. Если в 1960-м в реальной истории это было уже 8 квадратных метров, а в 1970-м — 11,1, то в 1980-м этот показатель достиг 15,7 квадратных метра. Действительно, дома строили быстро, без лифтов и мусоропроводов, кухни были маленькие, санузлы совмещенные, но люди переезжали туда из подвалов и коммуналок — это было колоссальное достижение! https://philologist.livejournal.com/9318675.html)
Вместе с увеличением объёмов строительства, по мнению Госстроя, пришло время следующего поколения в домостроении. Предлагалось каждые пять-семь лет менять планировки, внешний вид жилых зданий, в соответствии с освоенными новыми технологиями изготовления строительных конструкций, при необходимости увеличивать этажность. Пришло время решить, что и как строить после 1965 года.
С 1961 года в стране был начат переход от пятиэтажной к преимущественно девятиэтажной застройке. (АИ частично, в реальной истории массовый переход к 9-этажной застройке начался с 1963 года)
9 февраля 1963 года Первый секретарь, вместе с другими руководителями страны, побывал на ВДНХ. Здесь, в павильоне 'Строительство', перед гостями выставки выступил с докладом о ходе реконструкции города Главный архитектор Москвы Михаил Васильевич Посохин. Он рассказал о скором завершении строительства на проспекте Калинина. Посохин особо отметил, что в четырех 26-этажных высотных домах квартиры, в качестве эксперимента, построены двухуровневыми: внизу — гостиная, а наверху — спальня или спальни. Эту двухэтажную планировку жилья 'подсмотрели' в Швеции.
Хрущёв поддержал предложения Госстроя и Главного архитектора:
