-Семи— то есть, Ассасин! — странным образом умудрилась одновременно выдать секрет личности Семирамиды Санзанг — так, будто бы это не было очевидно еще в момент появления Семирамиды на своем парящем дворце, не говоря уже о том, что ее личность была известна всем Слугам этой Сингулярности — вызвать раздражение в Семирамиде от непроизвольно получившегося сокращения ее имени и сокрытия того ее классом — и отвлечься от своего противника Санзанг. Если бы Санзанг не являлась сейчас союзницей, а сама Семирамида не была занята своим противником — то царица Ассирии наверняка проверила бы сопротивляемость Кастера ко всем ядам в багаже Семирамида — а баг ее был весьма и весьма значителен.
Однако в этот раз Семирамида предпочла не реагировать на действия своей союзницы поневоле — и направила десяток цепей, покрытых лезвиями, в сторону Ричарда, вбитого в стену, надеясь превратить его тело в подушечку для иголок. Ричард, впрочем, достаточно быстро придя в себя после атаки, успел убраться с траектории движения направленных в сторону его тела снарядов и оказаться рядом с самой Семирамидой. На другое, впрочем, Семирамида и не рассчитывала — находясь так близко к Богине и поддерживаемый ее маной Ричард был слишком серьезным противником.
Ричард оказался мгновенно рядом с Семирамидой — в этот раз, опасаясь повторения ее прошлого трюка — тот не стал атаковать напрямую, чтобы избежать возможного насаживания на возникший перед ним клинок — однако вознамерился лишить ту головы.
Оказавшаяся рядом Санзанг — в противовес всему, что составляло собой основу класса Кастера намереваясь ударом руки отправить Ричарда в нокаут — однако тот отступил мгновенно, позволив оставить огромную уродливую кровоточащую рану на теле монашки. Та, издав жалобный стон, однако, не отступилась и попыталась атаковать вновь — совершенно бесполезно, ввиду скорости Слуги так что отступив от своих целей — тот бросился вперед...
И остановился, неожиданно выплюнув изо рта ком крови и склизкой черной плоти, сожженной воздействием яда. Дыхание Басму — и предварительно тщательно отравленные клинки Семирамиды, сумевшие зацепить плоть Слуги, наконец-то подействовали на того.
Однако это было единственным поводом для Семирамиды — ее плоть все также продолжала кровоточить — за прошедшие с начала столкновения секунды Семирамида уже потеряла столько крови, что она смогла ощутить, как становится более натужным и как перед глазами начинаю плясать черные точки...
Но дело было сделано — яды Семирамиды, старейшей легендарной отравительницы человечества, был силен — не говоря уже о дыхании Басму. Возможно, даже этого не хватит, чтобы уничтожить Слугу Богини столь близко к ее центру силы — но по крайней мере Санзанг могла теперь окончить сражение...
И Ричард понимал это не хуже иных, а потому, оценив свои шансы, поднял свой клинок вверх,— Экскалибур!
Семирамида успела только распахнуть зрачок в удивлении — как? Почему... Почему Ричард мог использовать Экскалибур повторно, в столь сжатые сроки?!
Если бы Ричард был в более разумном состоянии — то он, конечно же, смог бы объяснить о том, что являясь Слугой на самой границы "мифического" и "реального" он являлся парадоксальным Слугой. Его Экскалибур представлял лишь "легенду" об Экскалибуре — застав последние крохи событий прошлого и "легендарного" — он вступил в эпоху реального и "массового." Его Экскалибур просто представлял "легенду" — "рассказ" о Короле Артуре. Его Экскалибур не представлял из себя настоящего "чуда" — древнего клинка, созданного руками фей, сражавшего драконов прошлого, а лишь "историю", "попытку" повторить прошлые свершения.
И любая "попытка" могла быть совершена множество раз.
Впрочем, как будто бы одного неожиданного поворота в сражении было недостаточно — неожиданно за спиной Слуги возникла тень. Кинжал оказался у горла Ричарда — этого было недостаточно, чтобы быстрейший из всех Слуг не успел активировать свой Благородный Фантазм, поглощая Семирамиду и Санзанг в сиянии своего клинка...
Однако Ричард был прямолинеен. Действуя быстро он был лишен возможности быстро реагировать на происходящее вокруг него.
Небольшой черный клинок без отличительных черт или выделяющихся особенностей прорезал небольшую алую дугу на шее рыцаря Камелота, перерезая его горло.
Этого было достаточно для того, чтобы убить Ричарда. Этого было недостаточно для того, чтобы спастись от его удара возмездия.
Ричард, не попытавшись даже зажать перерезанное горло, развернулся прочь — для того, чтобы одним ударом разделить наглеца надвое... Добившись своего результата спустя мгновение.
Возникшая перед ним фигура в черном балахоне и с костяной маске на его лице погибла до того, как она успела даже понять, что произошло с ней...
В следующее мгновение метательный клинок, столь же черный и совершенно не выдающийся в своей безыскусности вонзился в голову Ричарда, прерывая и его путь в этой Сингулярности.
Когда тело рыцаря окончательно пало, оставляя на своем фоне разрушенный дворец, что без подпитки мощью Семирамиды мгновенно начал превращаться в свободные частицы маны, десяток черных невидимых теней выскользнул из того, остановившись на мгновение — прежде чем на свет появилась девушка с антрацитово-черной кожей и фиолетовыми волосами, окинувшая взглядом свое воинство.
Хассан Ста Лиц. Неудачливая и ничтожная Слуга, взвалившая на себя непосильную ношу управления сектой Ассасинов в этой Сингулярности.
Среди всех иных ассасинов она не выделялась ничем особенным. Ни навыками, ни знаниями, ни лидерскими качествами... Или, все же, выделялась? Если и так — то ничем хорошим определенно.
Сто личностей в голове. Вот, чем выделялась Хассан Ста Лиц.
В бытность простым ассасином Хассан могла использовать эту возможность для того, чтобы всегда подобрать наиболее подходящую личность для каждого из своих убийств, наиболее подходящие навыки для каждой из ситуаций. После становления Слугой, однако, Хассан получила возможность использовать несколько личностей сразу. Путем их прямого призыва в качестве материальных существ.
Кто-то всегда следил за базой. Кто-то следил за Камелотом. Кто-то организовывал беженцев. А кто-то жертвовал собой, каждый день и час...
Хассан была третьесортной Слугой и не скрывала этого. Даже обладая своей полной силой она едва выделялась на фоне множества куда более достойных Ассасинов — и призванные с помощью ее Благородного Фантазма, Забания — Обманчивая Иллюзия, ее альтернативные личности не обладали даже этим. Каждая ее личность несла в себе часть ее силы. Призвать сотню — и каждый из них не превзойдет простого тренированного человека — а каждая убитая личность исчезала навсегда, унося с собой частичку ее крошечных сил...
Хассан перевела взгляд на убитую форму Ричарда, после чего на то место, что еще мгновение назад хранило тела Семирамиды и Санзанг, прежде чем развернуться и, отменив действие ее Благородного Фантазма, поглотить жалкие остатки ее сил, сконцентрированные в ее иных личностях — пятая часть от того, чем она обладала на пике своих способностей — и, говоря начистоту, она изначально обладала немногим.
Однако в том, чтобы добиваться успеха пожертвовав людьми? В этом Хассан не было равных.
* * *
Озимандия Великий, вознесенный над всем миром в своем дворце, сияние которого не мог выдержать весь мир, взглянул на фигуру Гавейна, тщетно стремящуюся к нему сквозь бурю магии, прежде чем перевести взгляд на картину за спиной Гавейна.
Безусловно, в конце концов Озимандия мог даже отпустить великую милость и небрежным кивком головы признать достоинство своего противника — но на этом заканчивалась сила Гавейна. Могущественный рыцарь Камелота, будь он трижды сильнее под светом Солнца или вовсе неуязвим, в конце концов не представлял для самого Озимандии достойного врага — даже сейчас, двигаясь к Озимандии, Гавейн едва справлял с воздействующей на него магией — миллионы заклятий единовременно проклинали его душу, ранили его тело и тревожили его разум и Гавейн вряд ли бы сумел проделать даже половину пути к Озимандии до того, как сложить свою голову на очередном шаге — быть может спустя десять шагов, а может быть и все двадцать. Для сотен тысяч иных героев достаточно было и одного — но Гавейн выглядел готовым преодолеть не менее половины пути до правителя Рамзеум Тентирис — что было достойно всех мирских почестей... Или ленивого кивка головы Озимандии — что было равно, если не превосходило все почести этого мира.
Однако не Гавейн приковал к себе внимание Озимандии, а возникшая на горизонте башня, окутанная золотым светом Богини Камелота — ибо Озимандия прекрасно знал о том, чем является эта башня. И Озимандия ощутил презрительный гнев глядя на Ронгоминияд.
Ведь появление башни означало лишь одно — Богиня Камелота, обезумевший Король Артур, решилась совершить свое проклятое деяние и разрушить весь мир и всю человеческую историю, дабы увести несколько сотен пропащих душ вслед за собой подобно Гамельнскому крысолову, в своей отчаянной глупости считая победой свое позорное бегство от своего врага.
Озимандия не рассматривал человечество как нечто самоценное — такова была участь правителя, иной раз жертвовать меньшим ради большего, и большим ради того, чтобы осталось хотя бы что-то — однако столь позорное бегство от столь могущественной Богини вызывало в нем гнев — гнев от того, что даже его достойный враг — одна из немногих, в сражении с кем Озимандия решил бы воспользоваться всеми своими силами — выбрала позор бегства исполнению своего долга — не в качестве Слуги, а в качестве правительницы королевства, что она должна была защищать своей жизнью.
Это было второй причиной, почему Озимандия испытывал свой гнев. Пусть в том не было слишком великой любви к человечеству — в нем не было и презрения или ненависти к тому. В конце концов он был Озимандией — как мог он сверкать столь ярко, если лишь не среди сотен тысяч бездарностей, чья роль в этом мире сводилась к тому, чтобы быть его последователями? И как мог он не сражаться за них, если те являлись его подданными? Подданные повинуются царю, ибо царь стоит превыше них — но каждый царь сражается за своих подданных, ибо таков был единственный возможный порядок вещей. Подданные умирают за своего короля, чтобы тот в свой черед умер за своих подданных — это не было вопросом морали или воли, сколько было единственным возможным способом существования этого мира. И если действия Богини угрожали его подданным — Озимандия должен был ответить на ее угрозу — и сокрушить своего врага со всей мощью воплощенного бога всех богов.
-Рамзеум Тентирис,— вновь произнес Озимандия, и весь его бесконечный дворец содрогнулся в момент, когда сама реальность его царственного карманного измерения начала изменяться и течь.
Гавейн, для всех иных казавшийся практически непобедимым врагом, был практически забыт Озимандией — нет, Озимандия в этот момент столкнулся с противником намного сильнее того, с Богиней Камелота — а потому у Озимандии больше не было не времени, ни сил, ни желания позволять тому бесноваться в его дворце.
Спустя еще мгновение свет Дендеры ударил вновь — но в этот раз белое сияние было ослепительно — вонзившись в плоть Гавейна, то не обратило внимания ни на сияющее полуденное Солнце, ни на должную существовать "неуязвимость" того, поглотив того полностью и вгрызаясь в его плоть, не просто сжигая, а превращая в пепел, что спустя мгновение таял частицами маны, его плоть.
Несколько секунд — не более трех — было всем, что потребовалось Озимандии великому для того, чтобы уничтожать, возможно, величайшего рыцаря Камелота — однако подобное действие не далось Озимандии бесплатно — опущенная левая рука была лишена своего окончания — все, что было ниже локтя Озимандии — истаяло чуть раньше, превратившись в ману, потребную для сотворения куда более могущественной атаки света Дендерыы, чем до того — но Озимандия совершил это действие не поведя и бровью. Гавейн не должен был помешать его действия — и не должен был отвлекать его, так что Озимандия должен был расправиться с ним. Что же до потерянного тела... Таков был естественный порядок вещей — если правитель желал, чтобы подданные отдавали за него жизнь без раздумий — значит правитель должен был отдать за них жизнь без раздумий сам
Бесконечный дворец Озимандии отреагировал на его действия — пространство, казалось, самостоятельно начало скручиваться в спираль, пока его стены и укрепления плавились, перетекая друг в друга. Камень, текущий как раскаленный воск, начал собираться в одну массу, что, тем не менее, отказалась оставаться лишь бесформенной массой, протекая во все сторону, образуя единую форму — до тех пор, пока вся бесконечная масса дворца не создала одно единственное произведение искусства — не просто комплекс из сотен тысяч башен и комнат, а лишь одну форму — демонстрирующую мощь Озимандии во всем его великолепии.
И что, как не величественная египетская пирамида могло продемонстрировать мощь Озимандии Непобедимого?
Циклопический исполин пирамиды возник спустя мгновение в карманном измерении Озимандии — строение столь монструозное, что не существовало никакого шанса на то, что любой из величайших правителей когда-либо смог бы создать подобное в реальности. От самого нижнего ряда и к самому верхнему — пирамида величия Озимандии была создана подобно произведению самого выдающегося зодческого искусства, исполненная с тщательностью и рвением, что и подобало храму величайшего фараона всех времен — превращаясь к своему верху в заточенный кинжал, с какой-то садистской точностью отточенный с неизвестной целью своим создателем... Или, по крайней мере, для меньшего разума эта цель могла быть неизвестной.
Хотя свет Дендеры и являлся, технически, наиболее могущественной атакой Озимандии в пределах действия его Благородного Фантазма — у Озимандии существовал и обходной путь. Сам его Благородный Фантазм.
Миллионы тонн, складывающиеся в числа, что не имели никакого смысла или значения — просто размытое перечисление нулей — архитектурные изыски, сметенные ради абсолютной мощи удара — и каменные блоки, превратившиеся из материала в средство атаки — пирамида всех пирамид — достойная усыпальница для царя всех царей.
Пространство действия Благородного Фантазма Озимандии затрещало, ломаясь и изменяясь под необузданной мощью Озимандии — прежде чем верх и низ не поменялись местами, пока недостижимый горизонт перед царем всех царей не встал для него в одном шаге — недостижимо далекая башня на границе двух миров не оказалась перед его взором.
Мир изменился — и недостижимая башня появилась перед взором Озимандии, как и всякое чудо, которому приказывал царь всех царей. Последовавшее за тем изменение лишь отражало следующий приказ Озимандии — и монументальная пирамида оказалась в воздухе. Точнее — само понятие верха и низа изменило для Озимандии — и колоссальная пирамида медленно начала свое падение — башня в конце всего мира, что должна была быть недостижима и священна, казалась столь хрупкой на фоне приближающейся громады — однако Озимандия знал, что та вовсе не являлась хрупкой. Именно поэтому Озимандия и использовал свою главную силу против той.
