— А ты мог бы отказаться от мужской части своего естества?
— Ты этого хочешь? — Голос Селгарина дрогнул. — Чтобы — как она...
— Мне это безразлично, — отрезал беловолосый.
— Тогда — зачем?
— Зачем? — беловолосый покровительственно коснулся щеки Селгарина. — Ты еще молод, иначе не задавал бы глупых вопросов!
— Но я люблю тебя! — воскликнул Селгарин. — Я готов ради тебя отказаться от половины себя! Как она!
— А с чего ты взял, что она отказалась добровольно?
...Катя вдруг обнаружила, что озера больше нет. Жуткого леса — тоже. Она лежит на кровати, и тело у нее легкое, как воздушный шар. А беловолосый сидит рядом, в руке его — меч, и он, прищурившись, смотрит вдоль лезвия, словно хочет проверить прямизну клинка. А там, куда направлено острие, метрах в трех, стоит Селгарин, как всегда элегантный, в белой рубашке с короткими рукавами и таких же белоснежных брюках.
— Не мужественность, — негромко произнес беловолосый. — Она пожертвовала ради меня тем, что дороже всего.
— Чем же? — желчно, с обидой спросил Селгарин.
— Жизнью.
— Это счастье — пожертвовать жизнью ради любимого!
Беловолосый опустил меч.
— Дороже жизни ничего нет, — сказал он.
— Не для меня!
— Ты еще молод. — Беловолосый положил меч на ковер. — Со временем ты поймешь. А сейчас уходи. Твой подарок вот-вот проснется...
"Это обо мне, — подумала Катя. — Это я — подарок".
И действительно проснулась.
* * *
В замке что-то щелкнуло, Дима потянул дверь на себя, но она не открылась.
Вот черт! Кажется, запас их удачи иссяк. А ведь всё шло так гладко. Внутрь проникли просто-таки по-детски. Забрались по строительным "лесам" во внутреннем дворике, отыскали незапертое окно. Потом минут десять бродили по сумрачным и жутковатым музейным залам, пока не услышали в отдалении вопли "радеющих" Детей Ши. По ним и сориентировались. Спуск в подвал никто не охранял. Дверь — тоже. И вот теперь — облом.
— Что ты копаешься? — воскликнула Лейка.
— Уймись, — отмахнулся Дима.
Может, он цифры перепутал, местами поменял? Попробовать другую комбинацию?
Из-за двери тянуло горелым.
"Бедный Карлссон! — подумал Дима, нажимая еще раз (на всякий случай) на те же сенсоры. — Может он — уже..."
В замке снова щелкнуло, и дверь открылась.
Внутри было еще жарче, чем раньше. Горелка ревела. Дно клетки было уже не темно-багровым, а малиновым... Но Карлссон по-прежнему висел на прутьях. И был жив, поскольку дышал.
— Карлссон! — Лейка бросилась к клетке. Дима еле успел ее перехватить.
— Не трогай — обожжешься!
— Но он...
— Он — не ты!
Карлссон разлепил глаза. Не глаза — щелочки. Лицо его распухло, нет, раздулось и стало похожим... Дима отвернулся. Смотреть на Карлссона было страшно.
— Уб-бери ог-гонь... — просипел Карлссон.
Дима наклонился к горелке... и отшатнулся. От раскаленной клетки несло жаром, как из печки. Горелка наверняка тоже раскалилась... Дима оглянулся в поисках рукавиц или какой-нибудь тряпки...
— Ну я и дурак... — пробормотал он. — Вот же баллон!
Поворот крана, и пламя погасло. Теперь надо охладить... Ага, шланг, и прямо на кран надет.
Дима крутанул вентиль, резиновая змея завертелась, выплюнув струю. Дима ухватил шланг и направил струю на дно клетки. Клуб раскаленного пара с яростным шипением взлетел вверх, задев Карлссона. Карлссон взревел...
Дима мгновенно перебросил струю на него. Через несколько секунд подвал из сауны превратился в парную, но вода, стекавшая на дно клетки, кипеть перестала.
Карлссон соскользнул по прутьям и упал на пол клетки.
— Лей... — прохрипел он. — На меня лей.
Ужасная раздутая маска постепенно превращалась в лицо, дыхание Карлссона перестало напоминать свист отпущенного пневматического тормоза. Через пару минут он сказал: "Довольно!" — и встал. Лейка подошла к клетке.
— Ну, ты как?
— Лучше, — Карлссон соскреб с ладони шмат черной, как уголь, плоти.
Лейка поспешно перевела взгляд с руки на лицо, которое уже выглядело почти нормально.
— Дима, — позвал Карлссон. — Иди сюда... Что с Малышкой?
— Час назад... нет, уже час сорок, она была здесь... Ритуал Обновления... Это вам что-нибудь говорит?
— Да, — мрачно заявил Карлссон. — Мы уже опоздали...
— Как это? — растерянно проговорил Дима.
— Чтобы опустошить Источник, сиду нужно вдвое меньше времени. Если только...
— Что?
— Если только он не намерен выпить ее до дна.
— Я не понимаю...
— Что тут непонятного? Сид бессмертен. Но чтобы оставаться живым, он пьет жизнь. Вашу жизнь! — рявкнул Карлссон. — Мы теряем время, человечек...
— Меня зовут — Дима!
— Дима! Давай думай, как меня отсюда вытащить. Мне эти прутья не порвать... Тем более такими руками... Гнусный сид! Даже кости прожгло! Не стой, как кромлех! Действуй!
Дима потрогал прут. Не хило. Сантиметра четыре в диаметре... Может, сваркой? Дима посмотрел на горелку... Нет, тут уметь надо. Ага, вон какой-то стол с тисками...
Дима бросился к столу, начал выдвигать ящики... В одном обнаружил то, что требовалось. Ножовку по металлу и набор полотен.
— Я буду пилить, а ты рассказывай, — потребовал он.
— Что тебе рассказать, чел... Дима?
— О сидах. Что-то я не понял насчет бессмертия и жизни. Бессмертный — это тот, кто не умирает, так?
— Правильно, — Карлссон повысил голос, чтобы перекрыть визг ножовки.
— То есть это тот, кто живет вечно, да?
— А вот это неправильно. Не умирать и жить — это не одно и то же. Чтобы сид оставался живым, сохранял живое тело, он должен пить человеческую жизнь.
— Душу, что ли?
— Нет, не душу... Жизнь. Витал...
— Обязательно человеческую? Почему — не собаки или свиньи?
— Потому.
Некоторое время они молчали. Пила визжала, Карлссон разглядывал свои сожженные руки.
— Бедный мой... — проговорила Лейка. Тихо, но Карлссон услышал.
— Ничего, — сказал он. — Мне уже не больно. Скоро всё зарастет. Одно плохо: руки нужны мне сейчас. С такими руками мне не одолеть сида.
— Он не один, — напомнил Дима.
— Остальные не имеют значения, — качнул головой Карлссон. — Только этот.
— Слушай, а чем тебе так досаждают эти сиды, что ты за ними гоняешься? — спросил Дима.
— Не мне, — ответил Карлссон. — Вам. Человечкам. Нас они давно уже не трогают.
— Один есть! — Дима опустил ножовку, встряхнул руками.
— Давай я попилю, — предложила Лейка.
— Обойдусь, — Дима присел на корточки, готовясь сделать второй распил.
— Погоди, — Карлссон зацепился локтем за соседний прут, упер ногу в распиленный, напрягся... И прут начал медленно загибаться в сторону.
Но протиснуться в образовавшуюся щель Карлссон всё равно не смог, так что Диме пришлось распилить еще один прут.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Катя и сид
— Где эльф должен носить нож?
— В сердце.
Троллиная поговорка
Катя проснулась и обнаружила, что лежит на старинной кровати под балдахином. Приятно попахивало дымком. Катя привстала, ощутив ладонью холодный скользкий шелк покрывала.
В зале царил полумрак. Кроме огромной старинной кровати, другой мебели в комнате не было.
Окна прятались за тяжелыми портьерами. В углу, в камине, горел огонь. Единственный источник света.
Преодолевая головокружение, Катя села на кровати. На ней было то самое платье, в котором она была на "празднике". Катины туфли стояли около кровати. Она не стала обуваться. Паркет был гладким и теплым. Катя отодвинула портьеру. За ней обнаружилась оконная ниша. По ту сторону окна было темно.
За Катиной спиной раздался шорох. Она отпустила портьеру, повернулась.
В трех шагах от нее стоял беловолосый эльф.
— Проснулась, — констатировал он. — Быстро.
"Опять... — устало подумала Катя. — Когда же это кончится? "
— Где я? — спросила она.
— Дома.
— У кого дома?
— У тебя, — голос эльфа был ласковым и каким-то... обволакивающим. — Это твой новый дом.
Комната закачалась, Катя пошатнулась и едва не упала. Эльф осторожно подхватил ее...
Придя в себя, Катя обнаружила, что лежит на кровати, а беловолосый сидит рядом и пристально на нее смотрит. Ей показалось, что эльф источает запах можжевельника, но потом она сообразила: пахнет не от эльфа, а от камина: вся комната пропиталась запахом можжевелового дыма. Катя глубоко вздохнула. Встать, открыть окно, глотнуть свежего воздуха... Но сил совсем не было, и голова кружилась. Эльф молча смотрел на нее. Катя никак не могла определить: красив он или безобразен.
— Ну что, закончился ваш праздник? — спросила она.
— Закончился, — ответил беловолосый.
— Значит, я могу уйти? — с надеждой спросила она.
— Куда?
— Домой.
— Твой дом — здесь. — Голос беловолосого был лишен интонаций, отчего казался неживым.
— Мне здесь не нравится.
— Не лги, — спокойно произнес эльф. — Тебе хорошо.
— Нет!
— ...А будет еще лучше, — продолжал он, не обратив внимания на Катин возглас. — Сейчас мы начнем ритуал...
— Какой еще ритуал?
— Ритуал Обновления.
Беловолосый протянул руку и погладил Катю по голове.
— Чудесные волосы, — пробормотал он. — Для смертной, конечно. Каких-то десять лет — и прекрасный цветок превратится в сморщенный гриб. Тебе не страшно думать об этом, девица?
Катя напряглась.
"Что это он затевает?"
Рука эльфа скользила по ее волосам, легко погладила щеку, коснулась плеча. У Кати по коже забегали мурашки. Она отстранилась, ухватившись за шест балдахина, села. Похоже, ей стало лучше.
— Что такое, девица? — Эльф был удивлен, лаская ее взглядом. — Тебе неприятны мои прикосновения?
— Эдуард Георгиевич здесь?
— Да, он поблизости.
— Я хочу его видеть!
Да, силы определенно возвращались к Кате.
— Зачем он тебе?
— Хочу, чтобы он подтвердил свое обещание! — сердито сказала Катя.
— Какое еще обещание?
— Он обещал, что ничего подобного... — Катя запнулась. — В смысле, никакого интима...
— Девица, опомнись! — усмехнулся беловолосый. — Эдуард Георгиевич мне тебя подарил. Ты — подарок. Теперь ты принадлежишь мне. Целиком. Твое тело, твое...
— Помогите! — закричала Катя, вскакивая... Эльф ловко поймал ее за руку, швырнул обратно, хлестнул по лицу кончиками пальцев.
Катя вскрикнула — на этот раз от боли.
— Не зли меня, — произнес он с угрозой. — Или тебе будет очень больно, девица!
Катя тяжело дышала, съежившись на кровати. Ей вдруг стало очень холодно в тонком модельном платье.
"Если я буду сопротивляться, он меня просто убьет, — в ужасе подумала она. — Вот влипла... Что же делать? "
Эльф снова протянул руку. Катя сжалась в комок.
— Ты боишься, — с удовольствием констатировал беловолосый.
— Не боюсь я вас, — пробормотала она, подбирая слова, чтобы ненароком не разозлить эльфа. — Но вы мне неприятны... противны. Отпустите меня!
— Ты глупа, девица. Для смертной счастье — разделить ложе с истинным Туат'ха'Данаанн. Тысячи таких, как ты, мечтают об этом. Разумеется, тебе страшно, но страх делает наслаждение острее. Некоторые твои предшественницы умирали от счастья. У смертных такое слабое сердце... — Эльф ласково улыбнулся. — Умереть от наслаждения — разве можешь ты мечтать о большем счастье? Мы, Ши, любим вас больше, чем вы сами способны любить друг друга. И мы заботимся о тех, кого любим. Но строго наказываем ослушниц!
— Да, мне говорили, что вы относитесь к людям как к домашним животным, — сказала Катя, вспомнив слова Карлссона.
— Как к домашним любимцам, — поправил эльф. — Мы выбираем кого-нибудь из вас... Как вы подбираете уличного котенка. Ты просто не понимаешь, как тебе повезло, что выбор моего друга пал на тебя. Однако не обольщайся. Меня не привлекают смертные. Вы слишком примитивны. Но мне нужно было пройти обряд, чтобы подкрепить свои силы. Для этого Селгарин подарил тебя мне. Ты — подходишь. Твоя невинность, твоя жизненная сила нужны мне. И ты отдашь их мне. Отдашь с радостью, потому что никто из смертных не даст тебе того, что дам я. Сегодня ночью ты познаешь такое, что останется с тобой навсегда. Такое, что после сама откажешься верить, что это было на самом деле, что это — не сон...
Катя слушала беловолосого со страхом, любопытством и недоверием. Она сама не заметила, что перестала дрожать. Эльф продолжал свои речи, не прекращая наблюдать за ней.
— ...Если ты переживешь эту ночь, — продолжал он, нежно обнимая плечи Кати, — ты больше никогда не будешь счастлива со смертным. Всю жизнь ты проведешь в погоне за этим сном...
— Не надо... Отпустите, — пробормотала Катя. В камине потрескивали ветки можжевельника. От пахучего дыма у нее снова закружилась голова.
— Подожди, девица, сейчас... — шептал эльф, притягивая ее к себе. — Сейчас ты увидишь...
И вдруг всё изменилось: ощущения, краски, звуки, и даже само пространство. Катя почувствовала, что у нее всё поплыло перед глазами, ее куда-то понесло, закручивая, как в водовороте. Кровать рухнула куда-то вниз, и Катя — вместе с ней. Единственной опорой оставались руки эльфа. Он прижал ее к груди, и Кате показалось, что они летят, уносимые ветром, студеным, пронизанным белыми вспышками снежинок... Но руки эльфа были еще холоднее. Катю била дрожь; она вспомнила, что должна испытывать неземное блаженство, но всё, что она чувствовала, — жуткий холод. "Опять обманул, — подумала она. — Заговорил... чтобы не сопротивлялась..."
Снежинки летели всё гуще, ветер превращался в буран. Катя еще чувствовала их уколы, но кожа почти онемела. Катя неожиданно увидела, что сквозь буран на нее смотрят огромные глаза эльфа — бледно-голубые, как снятое молоко. Лицо эльфа приблизилось, Катя ощутила прикосновение губ, и снова всё исчезло в снежном буране. Кате казалось, что это ветер сжимает ее в объятиях, высасывает из нее тепло, а вместе с ним и жизнь. В буране вдруг замелькало что-то темное — Кате показалось, что это верхушки елей. А внизу, в зимнем лесу, кипела битва. Кто с кем сражается — Катя не понимала. Но она не просто наблюдала — участвовала. Брызги крови на снегу, крики и лязг оружия сквозь свист и вой пурги. Всё смешалось. Катя не могла разобрать, то ли она кого-то убивает, то ли убивают ее... Или она летает над битвой, вдохновляя бойцов на убийство.
Вдруг она увидела своего сида. Он стоял посреди огромной пещеры, а у него в ногах лежала связанная женщина. Лицо ее, и без того очень некрасивое, покрывала корка запекшейся крови. Она извивалась, пытаясь отползти от сида. Тот наблюдал за ней с хищной улыбкой. Он наслаждался.
Катя испытала укол ревности. Ее охватило возбуждение. Из холода бросило в жар. Она потянулась к эльфу, обняла его и впилась поцелуем в холодные твердые губы.
