И в самом деле, ее мужчина ждать себя не заставил. Подкатил к стоянке торпедоносцев буквально через четверть часа. И тут уже Ара вылезла из самолета, вернее, спрыгнула на землю через нижний люк. "Карбас" — машина довольно большая и высокая, к тому же двухмоторная. В кокпит можно попасть, или, сдвинув назад часть остекления фонаря кабины, или через люк в днище, если конечно там не подвешена "сулица". И в том, и в другом случае, если никто не озаботился притащить лесенку, придется прыгать. С крыла выше, а из люка — всего ничего. Так что Ара прыгнула и практически сразу оказалась в объятиях Олега. Он ее успел подхватить на руки. Буквально в считанных сантиметрах над бетоном ВПП, но все-таки успел.

"Внимательный и ловкий! Ставим псису!" — счастливо подумала Ара и, позволив поднять себя повыше, поцеловала мужа в губы.

Но долго миловаться им не позволили обстоятельства. Набежали техники и, следуя четким приказам Олега, сгрузили из торпедоносца Арин багаж и скоренько перенесли его в локомобиль заместителя комдива.

— Заедем на пару минут в ЦУП, — сказал Олег, устраиваясь за рулем, — потом в штаб. Должен же я тебя познакомить с основными действующими лицами и исполнителями. Ну, а после уже поедем домой. Я как знал, что ты приедешь. Такой коттедж себе отхватил, закачаешься. Здесь же целый авиагородок при базе, на всех место нашлось!

— Кончай тараторить! — остановила Ара словесный поток разволновавшегося от неожиданной встречи мужа. — Скажи лучше, вас сильно бомбят?

— Вчера первый раз попробовали, но мы отбились, — уже спокойнее ответил Олег.

— ПВО подтянули?

— Подтягиваем.

— Значит, истребители прикрыли...

— У нас смешанная авиадивизия, — объяснил Олег. — Чуть севернее в Лёпсмаке и восточнее в Мёрквиде базируется полк "кочей". На вооружении у них стоят семнадцатые. Ну и два полка торпедоносцев. В одном знакомые тебе "вампиры", а другой вы только что к нам перегнали. Пилоты из учебного полка тоже должны прибыть со дня на день. Тогда переведем их на второе аэрополе. Мы ведь буквально на ходу доформировываемся. А гладко такое может быть только на бумаге.

— А вот и ЦУП, — сообщил он через мгновение, останавливая свой вездеход у дверей приземистого здания, увенчанного башней, наподобие маяка.

— Там найдется какой-нибудь закуток, чтобы переодеться? — Ара была одета в тяжелый зимний комбинезон, унты и теплый шлем, но у нее с собой были прихвачены китель, фуражка и реглан с меховой подстежкой. Форменные брюки и свитер были поддеты под комбинезон, а унты являлись разрешенным элементом зимней формы одежды флотских пилотов легких сил.

— Найдем, — улыбнулся Олег. Он вылез из локомобиля, галантно помог выйти Аре, подхватил сак с ее обмундированием и повел жену в дом.

Понятное дело, их уже ждали. Всем было жуть, как интересно, взглянуть на жену командира, к тому же прибывшую на базу таким экстравагантным способом — за штурвалом тяжелого торпедоносца. Поэтому встретили их шумно, с интересом и с нескрываемым удивлением рассматривая представшую перед ними маленькую женщину в зимнем комбинезоне без знаков различия.

— Лейтенант Бекетова! — бросив руку к виску, представилась Ара. — Рада знакомству, господа! Но, если позволите, я бы переоделась по-быстрому, а то в комбе жарко и неуютно.

Все тут же засуетились еще больше, показывая сразу на три разные двери, а Олег закатил глаза, а затем, уже провожая Ару в кабинет оперативного дежурного, хищно улыбнулся:

— Кажется, кому-то обеспечен еще один сюрприз.

Ара об этом как-то даже не подумала, но сейчас, когда Олег высказал эту мысль вслух, сообразила, что ее флотская тужурка выглядит так, что при виде ее качают головой даже бывалые ветераны.

"Что ж, — усмехнулась она мысленно, буквально вывинчиваясь из комба, — если не в фамильных драгоценностях, то хотя бы так..."

Так, это значит, без наследственных уральских изумрудов и рубинов, карельских аметистов и якутских бриллиантов, но зато с Себерским крестом 1-й степени, двумя "Михаилами" и двумя медалями "За героизм в бою". На второй год войны даже среди авиаторов такой иконостас считался редкостью. А у нее ведь еще и два очень непростых значка прикреплены чуть выше орденов: золотой "Пилот 1-го класса" и серебряный "Асс", выдаваемый только после десяти воздушных побед. Она же, имея в виду и крейсер "Кумано", — а тяжелые крейсера засчитываются торпедоносцам за пять побед, — и удачные атаки на великобританские авианосцы, которые были расценены, как четыре победы, имела рейтинг "шестнадцать плюс", что в глазах пилотов вообще круть немереная. Ара даже надевать реглан из-за этого не стала, чтобы вдоволь покрасоваться перед подчиненными своего мужа и насладиться заслуженным успехом. Все-таки она женщина или как? Ей красоваться самой природой заповедано.

Ну, она и покрасовалась. Сюрприз, что называется, удался, но праздник длился недолго. Как раз до того момента, когда кто-то особенно глазастый не заметил на рукаве Ариной тужурки нашивки за ранения. Вот они произвели на господ офицеров очень сильное впечатление. У большинства даже настроение разом испортилось.

— Бекетова! — вдруг ударил себя по лбу довольно молодой еще капитан-лейтенант. — Вот же я губошлеп! Но как тесен мир! Я вас, лейтенант, — вы тогда еще мичманом были, — вывозил с аэрополя Круглая. Это на мысе Брюса... Я вас, стало быть, в госпиталь переправлял, во Владивосток. Это ведь вы были на торпедоносце? Я прав?

— Я, — кивнула Ара, — но вы уж извините меня, ради бога, ничего этого я не помню. В отключке была. Однако же, спасибо!

— Что за история? — спросил кто-то из молодых.

Ара вздохнула, но не стала вмешиваться, только бросила быстрый успокаивающий взгляд на мужа. Его при воспоминании о том дне до сих пор в пот бросает. Он же был в воздухе, когда ее подбили, знал, что ранена. Но на базу Ара тогда не вернулась, и пока выяснилось, что она направила торпедоносец на мыс Брюса, едва не поседел. Второй раз в тот же день его неслабо приложило, когда он добрался наконец до госпиталя и нашел там Ару, покоцаную японскими пулями и сильно побившуюся при посадке на брюхо. В общем, тяжелые воспоминания, причем для него даже больше, чем для нее.

— Я вас, лейтенант, оттого и не узнал, что вы тогда выглядели несколько иначе. Ты уж прости, Олег Александрович, но из песни слов не выкинешь. А жена у тебя, оказывается, не только герой, но и красавица.

— Не о чем, Кирилл Андреевич! — через силу улыбнулся муж. — Получается, я тебе за Варвару обязан и непременно проставлюсь. Да, вот, хотя бы, и сегодня вечером. Как мыслишь, Варя, можем мы ввечеру прием организовать?

— Легко! — улыбнулась Ара. — Заодно вспомним о нашей встрече в Каменке!

— Это да! — усмехнулся Олег.

— Отличная идея! — поддержал между тем Ару каплей. — Только давайте сделаем так. Во-первых, мы сейчас отпустим господина кавторанга домой. И не волнуйся, Олег Александрович, ничего здесь без тебя не развалится, а, если что пойдет не так, обещаю сразу же телефонировать. Ну, и, во-вторых. Не надо приглашать домой. Соберемся в кантине. У нас и оленина парная имеется, и кабанчиком в городе разживемся. Селедка опять же, лосось копченый, бараний окорок. Да мало ли что еще найдем. С продуктами, сам знаешь, дела обстоят лучше некуда. Аквавита прикупим. Может быть, даже линье-аквавит раздобудем. А вы с Варварой... Извините, лейтенант, не спросил вашего отчества...

— Авенировна, — усмехнулась Ара, представляя уже и день в объятиях мужа, и вечерний загул.

— Ну, а вы, стало быть, Варвара Авенировна, проставитесь, чем бог послал. Но кормить и поить эдакую ораву нечего. Сами себя прокормим!

Так начался ее отпуск, и надо сказать, все получилось у них даже лучше, чем она планировала. Офицеры штаба и, в особенности, комдив каперанг Коковцев, прибывший в Будё только на следующий день, буквально силой вытолкали Олега со службы, что бы он мог посвящать больше времени своей "замечательной супруге". Шкловскому было дико неудобно, но по факту он действительно проводил с Арой, что называется, дни и ночи. В том смысле, что они не заморачивались тем, ночь на дворе или день, и отправлялись в постель тогда, когда приспичит, а не тогда, когда положено. Можно было бы, конечно, не только в постели, но холодный климат и сырая зимняя погода занятиям сексом везде, где вздумается, не способствовали. Впрочем, имелось одно любопытное исключение — шведская баня, примыкавшая к дому, который занял Олег. Вот там, в сауне, у них получалось тоже неплохо, тем более, что оба они были пилотами, и здоровье им эти половые излишества пока позволяло. Другой бы кто мог и скончаться от перегрева и высокого кровяного давления, но не они. Да и, вообще, баня ведь — это чистота, а чистота, как известно, залог здоровья. Вот они и повадились оздоровляться, тем более, что с потом из организма замечательно выводится алкоголь. А пить приходилось едва ли не каждый день, благо поводов хватало...

2. Шлиссельбург, декабрь 1954 — январь 1955

В последний раз Маша пришла к ней перед самым Новым Годом. В Кобонском бору по случаю войны было пусто и тихо. Ни домочадцев, ни большинства слуг. Все разъехались. Кто на службу, а кто в "эвакуацию" в Рощинское имение на Печере, а те, кто остался — Анна Карловна и Стеша, — жили во флигеле и в дела "княгинюшки" не вмешивались. Понадобится что-нибудь, сама позовет, недаром же по всему дому телефонный кабель протянут. Однако на этот раз ничего ей от них не требовалось, да и заехала она в Кобону буквально на пару минут: знала, Маша, если и появится, то только затем, чтобы окончательно попрощаться. Так и случилось.

Подруга перешла, как обычно, прямо в Лизин кабинет, и они с минуту просто стояли друг напротив друга и, молча, смотрели одна на другу так, словно собирались запомнить на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, так все и обстояло: встанет между мирами барьер, и они уже никогда больше не встретятся.

— Вот, — сказала наконец Маша и протянула Лизе пакет из плотной желтоватой бумаги, — на память. Чтобы вспоминала иногда.

— Что там? — спросила Лиза.

— Посмотри, — предложила Мария.

— Как скажешь.

Лиза вскрыла пакет и достала из него тоненькую пачку фотографических снимков. Все они, как она сразу же заметила, были выполнены в аутентичной для нынешней Себерии технике. Уже цветные, но несколько блеклые, так что найди их кто, никогда не догадается, кто на них изображен, и где сделаны эти снимки. А между тем, фотографии эти являлись, по большому счету, "последним прости" уходящей эпохи. Немолодая и несколько погрузневшая, но все еще симпатичная Лиза Берг. Она же с мужем и повзрослевшими детьми. И еще пара снимков на эту же тему, сделанных, однако, в таких местах, которые никому и ни о чем не говорят и сказать не могут. Ну а на остальных Маша, то одна, то со своим мужем Уго — бывшим техасским коммандером Уго Устари.

— Что ж, — сказала Лиза, убирая фотографии в пакет, — не даром говорят, что у дураков мысли сходятся.

— Вообще-то так только русские говорят...

— Не придирайся! — отмахнулась от подруги Лиза, подошла к письменному столу и, взяв со столешницы приготовленный на такой как раз случай пакет, вернулась к Маше.

— Держи! Тут наши фотографии. Снимала на твой телефон. Девайс тоже возьми. Нечего ему тут больше делать...

Обменявшись сувенирами, они еще посидели немного у столика в углу кабинета. Выпили по маленькому стаканчику старки, выкурили по сигарете, ни о чем практически не говоря, — ибо все уже давно и не единожды было сказано, — обнялись на прощание и расстались, что называется, на веки. Мария шагнула от стола и разом исчезла, а Лиза еще смотрела ей вслед, словно хотела заглянуть в мир, куда ушла ее подруга. А потом вдруг потяжелел афаэр, висящий у нее на груди вместе с нательным крестиком, и она поняла — уловила и осознала, — что между мирами встал непреодолимый барьер, и ходу ей теперь в эти далекие-близкие миры нет и не будет.

"Прощай".

С кем она прощалась? С Машей? С Лизой Берг? Со своей молодостью и другой жизнью? Наверное, со всем сразу.

— Ну, все, все! — сказала вслух, подавив нахлынувшую было слабость. — Нечего сопли распускать! Ты, Лиза, адмирал, тебе бабской дурью маяться невместно!

Она опрокинула еще один стаканчик старки и, заперев кабинет, пошла на улицу, где ее ждал геликоптер.

* * *

Тридцать первого декабря она работала, как в любой другой день. На дворе война, та самая, которую в ее прежнем мире назвали бы мировой, а здесь отчего-то прозвали общемировой. Впрочем, не в названии дело, а в сути. А суть, если правду сказать, была омерзительна до ужаса, потому что еще Лев Толстой, который в Себерии отчего-то не народился, писал, что война противоестественна и противна человеческой природе. Ну, или что-то в этом роде. Лиза за давностью лет точных цитат уже и не помнила почти. Но сути дела это не меняет, Себерия воевала, и мобилизация, имея в виду не только солдат и офицеров, набирала обороты. Увеличивалось военное производство и, значит, сокращалось гражданское. Уходили на войну мужчины, а на их место вынужденно заступали женщины. Указ Великого князя от пятнадцатого сентября разрешал мобилизацию в промышленность и системы здравоохранения, просвещения и тылового обеспечения всех женщин, имеющих гражданские профессии, а также выпускниц гимназий, слушательниц женских курсов и студенток университетов, кроме разумеется литерных специальностей, к которым относились медицина, технические профессии, юриспруденция и ветеринария. Напряжение росло, расходовались стратегические запасы и потихоньку таяли ресурсы, которые следовало восполнять. И ко всему этому в той или иной мере имел отношение Флот.

Взять хотя бы ресурсы. Хлеб и овощи, свежие и консервированные, поступали в Себерию из Византии и Техаса. Из САСШ через Техас и Тихоокеанский Союз поступало мясо, кукуруза, а также хлопок, железная руда, бокситы, промышленная продукция широкой номенклатуры и кое-какая техника двойного назначения. Но все это следовало доставить получателю, загрузив в трюмы морских и воздушных грузовиков, а их, в свою очередь, требовалось охранять при переходе из нейтральных стран в воюющие. И, разумеется, это была зона ответственности Флота. Так что Флот не только воевал, но и занимался снабжением. А еще он перевооружался, разворачивал новые соединения, укреплял кадровый состав, строился и ремонтировался, наступал вместе с армией и с нею же вместе держал оборону, эвакуировал раненых и обеспечивал тылы воюющих армий, строил планы и разрабатывал операции, вел разведку и охранял свои собственные секреты. Так что, видит бог, Лизе хватало головной боли. Чего ей не хватало, так это времени, а порой и сил. Ведь не двужильная же она, на самом деле!

Однако, куда ни кинь, всюду клин, — имя которому ответственность за страну и Флот, да еще и во время такой тяжелой войны, — и Елизавета впрягалась и тянула, без жалоб и стенаний, поскольку четко понимала, что делает и зачем. При этом Набольший боярин Адмиралтейства адмирал Ксенофонтов исполнял в последнее время исключительно представительские функции, переложив основной груз своих обязанностей на Лизу. Из этого однако отнюдь не следовало, что всегда и везде она обладала полной свободой действий. Время от времени, Ксенофонтов "просыпался" — чаще всего по просьбе некоторых высокопоставленных интересантов в промышленности, правительстве или великокняжеском дворце, — и начинал лезть куда не следует. И, значит, Лизе приходилось еще и объясняться с Самим, уговаривать его и искать с ним компромиссы, чтобы окончательно не испоганить то, что было с таким трудом выстроено. В общем, мало у нее было забот, так приходилось еще разруливать многочисленные ведомственные и межведомственные конфликты. И представительских функций, к слову сказать, никто с нее снимать не собирался, а это значит, что приходилось тратить время еще и на сидение в президиумах, награждение отличившихся в бою и на прочее все. Так что да, последние двенадцать месяцев она крутилась буквально, как белка в колесе, но и не крутиться было нельзя. Обязательства, взятые на себя добровольно и без принуждения, следовало исполнять.