Он процедил, продолжая есть меня глазами:
— "Если женщина или животное покорится их прихоти, то инкубы обращаются с ними прекрасно; и наоборот — очень грубо при сопротивлении", — закончил он вступительную речь, медленно скользя взглядом по моему телу. Возмутительно — нос цел. А что я хотела? Это ферно, у него и отрубленная нога вырасти может. Разве что башку его смазливую отрубить, жаль, откусить не в моих силах, я же не дракон. Я постаралась как можно незаметнее, сквозь ресницы, изучить комнату.
— Ножей нет, Mea vita. Ни магических, ни обыкновенных, никаких. Ты удивила меня. Я был уверен, что ты в моих руках, — его голос стал вкрадчивым, бархатным, хрипотца усилилась, чары вновь пошли в ход. — Могу я узнать, чем заслужил такую... дикую страсть, Истинная?
— Во-первых, прекрати звать меня "истинной". Во-вторых, цитатами из демониалитета меня не напугать, и, в-третьих, пошёл вон. Я не хочу тебя. Я не буду с тобой. Я лучше сдохну. Ты — убийца и тварь. И папаша твой тоже.
Я натянула темно-алое шёлковое покрывало на себя. Не помогло. Он смотрел, я остро ощущала его взгляд. Геро молчал, хмурился, взгляд стал жёстче, злей, в глазах расплескалась колючая страсть-ненависть. Он сорвал с меня покрывало и, сжав мои плечи до боли, склонился ко мне и заговорил. Тихо, ровно, безо всякого выражения, не сводя с меня взгляда обвинителя-палача:
— Я нашёл этот портрет, будучи ещё мальчишкой, в заколдованной комнате нашего замка. Помню, как сейчас — висит на стене чёрного мрамора с золотыми прожилками, больше в этой комнатке-шкатулке не было ничего, только портрет загадочной голубоглазой красавицы с родинкой над соблазнительным, сочным ртом, идеальным абрисом лица и густой гривой каштановых волос. Портрет до талии, но видно тонкую кость, видно, как она изящна и стройна. Прекрасные обнажённые плечи, руки королевы, чёрный бархат едва прикрывает высокую, прелестную грудь. Мне хватило портрета таинственной незнакомки, чтобы перечеркнуть линию жизни. Сам виноват, слишком рано его увидел, мать не успела меня подготовить и предупредить. Я сам нашёл свою принцессу, свою королеву, я пропал. Mea culpa. Всегда любил лезть, куда нельзя, и брать то, что запрещено, я был так горд, что взломал заклятие. Переиграть отца, сильнейшего архимага, и сейчас дорогого стоит. Матушка пришла в ужас, строго-настрого наказав избегать, не подходить, бежать как можно дальше, если увижу девушку, хоть каплю похожую на образ на картине. На тебя. Бежать быстрее, чем от девственницы-ханжи. Ты — совершенная, точная копия этой голубоглазой богини, эта родинка над уголком губ вверху справа, эти густые волосы, их тёмно-каштановый цвет, даже причёска, этот небрежный густой пучок с рассыпавшимися локонами... я грезил о тебе с детства, ты стала моим наваждением, моей ночной феей, страстью, моим идеалом, которым невозможно обладать.
Болью.
Ты, это ты не дала мне испытать хотя бы тень привязанности к другой женщине, ты изменила мою жизнь, опустошила сердце, я — перекати-поле, скиталец без пристани, чужак в родном доме, и всё из-за тебя. Я не знаю, кто ты и что ты, но я хочу тебя, и я возьму тебя. Я всегда беру то, что хочу. Особенно то, что нельзя. Слишком долго я ждал, слишком долго ты снилась мне, мучила меня, я видел тебя в каждой женщине, из-за тебя любое соитие превращалось в грязь. Я уходил от них, и с каждым новым свиданием мне становилось всё хуже и хуже. Появилось желание убивать.
Потому. Что. Это была не ты.
Ты взяла моё сердце в плен. Разбитые сердца, покалеченные женские судьбы, смерти, самоубийства и слёзы — мой кровавый шлейф. И моя тёмная путеводная звезда, Кайра — ты. Я получу то, что всегда получал от любой женщины, чего так давно, до смерти жаждал, и наваждение уйдёт. Так всегда бывает. Я получаю — и... ты исчезнешь, Mea vita, отпустишь меня. Сегодня, сейчас, миф развеется, я стану свободен. Я буду впервые за долгие, бесконечные годы, удовлетворён, ведь сегодня моя мечта сбудется, я утолю невыносимый вечный голод.
— Какой балованный голодный мальчик, — ошеломлённая его словами, пробормотала я. Мне даже стало его немного жаль, если бы не последняя фраза, после которой жалость с руганью умчалась прочь. Всё-таки сожрёт, а все сказочки про "больше, чем на одну ночь", так это не только инкубы так в ухо лезут, весь мужской род поэтами становится, когда хочет попасть самке между ног. — И ради этого, ради того, чтобы заполучить моё тело, ты заманил меня сюда, ради этого были смерти, а Визард, твой любящий папаша, всего лишь помогал сынуле поймать зверушку, которую он захотел иметь? А как же запрет маменьки? Сын пошёл в отца? Почему было просто не подойти ко мне и не соблазнить? Зачем столько смертей?!
— Не пойму, о чём ты. В любом случае, это не я, и мне сейчас не до бесед, — хрипло пробормотал он, лаская взглядом мою грудь, живот, задержав взор на тёмном треугольнике внизу живота. Мои соски отвердели, в паху затеплился предательский жар, тело не могло не ответить на страсть в его глазах.
— В бездну всё, — сказал хрипло Геро. — Гнев серафимов, пусть небеса рухнут, пусть Инферно скуёт лёд, — и, схватив меня в объятия, впился поцелуем.
Вспышка в глазах, волна огня, удар холодом, на меня обрушились, закружили стихии, главная из которых — Эйрос, лишила разума. Я ответила. Я забылась, отдалась страсти. Мы упали с кровати, не разжимая рук, покатились, сплелись в одно целое, рот в рот, пах в пах, глаза в глаза, шла битва, мы сражались и одновременно не могли оторваться друг от друга. Только когда он распял звездой меня на ковре, накрыл нагим, дрожащим от зверя внутри телом, когда я явственно ощутила его подрагивающий член у самого моего лона, готового, жаждущего его принять, я ужаснулась и пришла в себя. Полыхнули стыд, спасительная злость, пробудив во мне фурию. Я осознала себя, распластанную, нагую, беззащитную, ощутила его тяжесть, угрозу, то, что он почти добился своего, привело меня в ярость. Мощная, ледяная волна окатила с головы до пят, очистив разум.
Я попыталась вывернуться, наши зубы пребольно стукнулись, у меня потемнело от бешенства в глазах, я что-то рыкнула и пустила в ход ногти, руки, ноги, я дралась, как в последний раз, впрочем, так оно и было. Я всё-таки влепила локтём ему в глаз, хоть он и держал меня за руки, спеленал, обвив ногами, я трепыхалась и билась, пытаясь достать, чем могла, а могла я только впиться в его железные мышцы ногтями и залепить затылком ему в лоб. Он вскрикнул, выпустил меня, я отлетела к стене, вжалась в гобелен, рванула к выходу, но он настиг меня, прижал к стене, сковав мне руки над головой, придавил телом и захватил мой рот яростным поцелуем. На его губах была кровь. Наша кровь. Я застонала.
От бессилия. Злости.
Насилие — насилие и есть, даже под чарами. Обман, ложь, ловушка. Моя разбуженная вторжением чужака сила, запечатанная, скованная браслетом, не найдя выхода, разгулялась внутри, заколола виски ледяными иглами, прогнав смертельный дурман. Я разжала зубы, пустила Геро в рот, нежно, ласково, податливо ответила на поцелуй, обмякнув телом, сдаваясь, приглашая к себе. Геро ослабил хатку, перехватил руки, миг, всего лишь миг, но мне хватило, я успела вцепиться в мошонку и член. Дикий вопль стал мне наградой. Демон не ожидал нападения от покорной одурманенной жертвы и пропустил удар. Геро зашипел, ослабил хватку, я вскочила на ноги, ругаясь на чем свет стоит, споткнулась о кресло и отлетела к стене, грохнувшись навзничь.
Меня колотило, сердце билось, как сумасшедшее, я знала, что это моя последняя ночь и не хотела умереть, покорно раздвинув ножки и приняв в себя этот жуткий член. Вот и ещё одна загадка — у Анн не было разрывов, она была девственницей... как? Как это возможно? Сейчас и узнаю. На собственной шкуре. Сама явилась, артефактами она запаслась, видите ли, непобедимая отважная Кайра, теперь пожинай плоды собственной самоуверенности и глупости. Но хорош, выкидыш Хаоса, как же хорош! Меня всё равно тянуло к нему, тянуло со страшной силой.
Чары Эйроса так просто не изгнать, не говоря уже об отраве.
Драться сил уже нет, не тот противник, я знаю, инкуб только забавлялся, играл со мной, как кот с мышкой, захотел бы — давно бы скрутил, поимел, и не рыпнулась бы. Забавно ему, сволочи и убийце. Забавы кончились. Сейчас, заполучив в когти жертву, инкуб меня изнасилует и сожрёт, и, судя по моему телу-предателю, я умру от наслаждения. Разум ещё боролся, ещё жил, кричал об опасности, и это я ещё долго продержалась, и вовсе не благодаря себе, а вопреки, спасибо темной силе, что была запечатана в моем теле. Обычно взятие павших бастионов героем-инкубом заканчивалось куда быстрее, осаждённая крепость нисколечко не сопротивлялась, радостно и добровольно выкидывая белый флаг при появлении войск ещё на самых дальних подступах. Мои же войска умирали от голода, холода, можно сказать, уже ели крыс и подмётки, но ещё держались, и я с ужасом понимала, что осталось совсем чуть-чуть. Что это за оборона крепости, если осаждённые сами молят, чтобы захватчик вошёл, разгромил и взял в плен?
Распахнуло створки, порыв прохладного, солёного морского воздуха пронёсся по разорённой комнате, охладив лицо, тело. Я бросила взгляд в окно. Не сбежишь — высоко, а летать я не умею. Демон приволок меня на третий этаж, в комнату с видом на море и с крутым каменистым обрывом под окном.
Геро, к моему изумлению, не стал кидаться на меня, чтобы довершить начатое, а разлёгся на кровати, подложив руки под голову, и принялся разглядывать меня, будто редкий экземпляр. Царапины, исчертившие его пах, исчезали на глазах. Я съехала по стене, ноги не держали. Изверг, раскинувшийся на покрывале цвета крови во всей своей мужской красе, сказал:
— Ты удивила меня, девочка. Ты... я не ошибся, это ты. Volo ut tollat.
Я задохнулась, не находя слов.
— Подавишься, упырь озабоченный, — огрызнулась я и встала, покачнувшись, на ноги. В голове плыло. — Для твоего "volo" могу подарить свой портрет, если тебя так впечатлил мой незабываемый облик, оригинал лапать не дам. Хватит, наигрался. Sui auxilium, или помоги себе сам, как-нибудь справишься, уже большой мальчик. Вон, какой вымахал, причём во всех местах, прямо хоть сейчас в Кунсткамеру, как главный и самый востребованный экспонат, посетители в очередь будут выстраиваться, с вечера места занимать.
— Ты знаешь этланский? Ммм... дивно сложена, моя dominae, умна, остра, тебе достаёт сил и характера дать мне отпор, я хочу, я пьян от тебя, так скажи мне, девочка, почему я не могу взять то, чего так желаю?
— Потому что тебя не желаю Я!
Он поднял бровь, усмехнулся, откинулся на спину, заложив руки за головой. Голодный, чувственный взгляд пробежал по моему лицу, остановился на груди, обежал соски, спустился вниз и замер, глаза потемнели, он окаменел, плоть поднялась, казалось, его член стал ещё больше. Меня вновь омыло горячей волной дурмана. Я не выдержала, опустила взгляд.
Мерзавец прав. Я желала его до тошноты, до режущей, острой боли внизу живота, до головокружения. Муку можно оборвать, только прикоснись, и жгучий невыносимый голод уйдёт навсегда. "Он враг", — напомнила я себе. Не очень уверенно, честно сказать. "Он убил Анн. Он убьёт тебя, сожрёт и не подавится, ты лишь одна из череды жертв", — попробовала я ещё раз. Не вышло. Остатки разума были против такой участи, очень даже против, но тело-предатель рвалось на плаху, к палачу, на помост из пошлых шёлковых простыней, где меня ждёт смерть. Передо мной лежал зверь, великолепный самец, от которого до безумия, до боли хотелось зачать. Сплестись в одно целое, отдать себя всю, целиком, до донышка, до капли, принести божеству в жертву.
Постель, как алтарь, я, нож жреца и сила, освобождённая для того, чтобы быть испитой до дна.
И вакханалия началась.
Вместо того, чтобы уносить ноги, пока Геро, совершенно нагой, дико желанный, раскинулся на кровати, пожирая меня взглядом, я застыла, дрожа, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на него. Влечение захлестнуло меня, лишив последних остатков разума. Искусителю было чем гордиться, вид его орудия ужасал, завораживал. Ну да, он демон, не человек. До сего дня эта часть мужского тела не вызвала у меня никаких развратных желаний, кроме вопросов, чего же такого нашли в этом жилистом отвратительном пруте озабоченные дамочки, и, главное, чистый ли он. Мэллан... Мэллан хорош, девочки в борделе от его члена в восторге, но он — мой первый, вначале у меня было больше боли и страха, потом стало "он мужчина, ему надо", а потом пришла и страсть, но холить и лелеять его член мне так и не захотелось. Лжец. После откровений Лоэтиэль Мэллан остался где-то далеко. Он разбудил во мне женщину, но тем самым — желанным, единственным, так и не стал, и теперь я знаю, почему, наверное, я всё же чувствовала фальшь. Мира тебе, Ло, будь счастлива там, где ты теперь есть. А вот сейчас, к моему собственному изумлению, пожирая глазами член Геро, я осознала его древнюю земную красоту и мощь. Я сглотнула, ком упал вниз, прожёг грудь, желудок и растёкся пламенем по ногам, коленки подкосились, но я устояла вопреки дурману, поглотившему меня.
— Ты восхитительна, Mea vita. Иди же ко мне, девочка, — глубоким, зовущим, охрипшим от страсти голосом сказал он. — Я хочу тебя. Всю.
У меня вырвался стон, я прикусила губу, но всё же удержалась от дикого желания брякнуться на колени и поползти к искусителю. Медленно, крадущейся кошкой, предвкушая то, что ждёт перед смертью, ждёт впереди. Ещё не дотронувшись, уже ощутив его кожу, биение пульса на шее под моими губами, его сильные, властные руки на моей талии, их мучительно-медленный спуск вниз, по ложбинке на спине...
"Кайра!" — рявкнула я сама себе, в мозгах немного прояснилось.
Он смотрел. Молча, пожирая глазами, от этого взгляда хотелось кричать. Острая боль и наслаждение, нож в тело — лёд на рану, в этом взгляде было все, чего так жаждала моя плоть-предательница. Она горела, пылала и молила о том, чтобы принять то, что облегчит муку. Ноги налились чугунной тяжестью, и соглашались идти-ползти-бежать только к нему — голубоглазому черноволосому чудовищу, при взгляде на которого и камень возбудится. Разрезать себя на кусочки и медленно, с пальцев скормить ему всю себя, умоляя, чтобы съел все, до последней крошки. Отдаться так, чтобы вывернуло наизнанку, чтобы ни одна клеточка тела не осталась обойдённой его руками, телом, его сутью, чтобы он сделал больно, чудовищно больно, до обморока, дрожи, пота на лбу, чтобы унять пламя, что заживо выжигает предательское нутро. Унять эту боль может только смерть. И пусть. Пусть! Я буду его, пусть миг, пусть мгновение, я буду с ним, он будет во мне, его ноги обовьют мои, я растворюсь в нем, растаю, я отдам ему всю себя, я... выругалась, шагнула назад. Всего шаг, но чего он мне стоил!
— Я возьму тебя, — он не сводил с меня глаз хищника. Властных, зовущих, в которых расплескалась тёмная, чёрная страсть. Голод. — Сдайся, иди ко мне, девочка, не дли муку. Ты моя. Вся моя.
— Помоги себе сам, — огрызнулась я.
