Она смерила-обмерила меня с ног до головы недобрым взглядом, я открыла дверь, и дриада ушла. Чувствую, принесёт она мне наряд, в таком только на ярмарку.
Или ворон пугать.
* * *
К моему удивлению, наряд оказался вполне себе ничего. Я бы сама такое не выбрала, не мои цвета и покрой, но сейчас не до капризов и предпочтений. Спасибо и за то, что есть. "Мама ниже, и талия у неё тоньше, чем у вас, я выбрала самое подходящее, наряды отчим ей одевать не больно-то разрешает, куча так и лежит ненадёванными. Одежда ещё с тех пор, когда она не была замужем за этим уродом рогатым", — пояснила Камелия, сев на подлокотник кресла и открыто, во все глаза, наблюдая за моим переодеванием. Казалось, она ищет во мне изъяны, придирчиво оценивает. Неприятно, но мне могла понадобиться её помощь, вдруг что-то из одёжки не подойдёт. Пока Камелии не было, я успела по-быстрому принять душ, роскошная ванная комната оказалась настоящим дворцом для омовений, и сейчас, возрождённая, как теперь уже мои фениксы, оживлённая малиновой водичкой из графина, что оказалась лёгким бодрящим зельем, напитанная питательными фруктами и горьким шоколадом с орехами, я собиралась на Совет. Улик я не нашла, быстрый осмотр номера ничего не дал. Ни волоска, ни зубочистки, даже постель новая, свежая, полотенца хрустят, ночные вазы пусты и озонируют цветами, ни книги "Как стать убийцей", ни сборника рецептов смесей для соблазнения, ни-че-гошеньки. Даже шкаф пуст. Где его вещи, одежда? Где-нибудь под замком и магической завесой. Сын архимага должен знать о таких вещах, как аура и якоря, особенно — древняя магия, по-простому — магия ведьм. Для этой грозной силы и следа сапога хватит, чтобы угробить или навести болезнь, не говоря уже о слежке. Наверное, "весельчак Марид" жрёт всё, что может осыпаться-упасть с хозяина, всё, что может пригодиться магам, не говоря уже о слугах "Приюта", маньяках чистоты. Кстати, о магах. Здесь нужны именно они... выручил бы Мэллан, но об этом и речи быть не может, даже если бы его сейчас и не лечил бы чужими жизнями цветок-вампир. Надо же, а ещё "светлыми" называются... ладно, сейчас не об эльфах и их каннибальских обычаях. Можно ещё попробовать снять отражение с зеркал, но это магия высших сфер. Лорна... думаю, на Совете она будет. Должна быть, если я права. И горько, и больно, если она там будет... хватит причитать. Будет на Совете — тогда и поговорим.
Я оглядела себя в зеркале.
Не хватает лука и колчана, а так вылитая дриада, если бы не цвет глаз и кожи. Дриады смуглые, зеленоглазые, обожают яркий макияж, глаза подводят углём едва не до висков, чернят брови, могут и скулы разрисовать цветной краской. Эта раскраска ещё и знак того, что дриада стала взрослой, у Камелии же лицо было чистым, не считая блеска для губ. Я, глядя в зеркало, еле узнала себя. Глаза лихорадочно блестят, бледная, тени под глазами, губы припухли, в общем, больной лихорадочный призрак при смерти. Печальный образ несколько скрашивала одёжка, что принесла юная ревнивица.
Тонкая прозрачная блузка цвета лесного ореха, с разрезами на рукавах от локтя, к блузке замшевая, тонкой, мягкой кожи стола. Прямая, с короткими рукавами стола-платье, длиной до середины бедра, изумрудно-ореховой расцветки, с отделкой широкими лентами, вышитыми узором на лесные мотивы, с разрезами до талии, была сшита, словно на меня. Да, я хорошо так схуднула... к столе полагался широкий ремень, обтянутый такой же лентой, мне даже дырки колоть не пришлось, хотя талия у дриад, чего уж там, осиная. Узкие замшевые бриджи, Камелия даже чулки принесла, трусики и лиф, правда, без затей, шёлковые, белые, но как раз по размеру, что немаловажно для белья, ведь, если трёт шов в интимном месте, как-то не до спасения миров. Чёрное кружевное белье, под платье-подарок, так и осталось лежать на кресле. Такое надевают "для него", чтобы снять или порвать.
О чём ты, Кай, думаешь?
Волосы я заплела свободной косой, свила в низкую ракушку, ленты дриада тоже принесла, молодец, девочка. Теперь оружие... за неимением ничего другого, нож для фруктов сунула в сапог. Я выпрямилась, бросив взгляд на дриаду. Камелия смотрела мне за спину, в сторону двери. Её глаза распахнулись, зрачки расширились, щеки порозовели. Она облизнула губы, тряхнула гривой, стала около огромного зеркала так, чтобы выгодно показать точёную фигурку.
Я обернулась.
На пороге стоял Геро.
30
На меня обрушились все чувства разом, сердце бухало в груди, кровь в ушах гремела рокотом водопада.
Вечность, столетия мы смотрели друг на друга. Умирали и рождались миры, гибли цивилизации, взрывались и зажигались звезды, а мы всё не могли отвести друг от друга глаз.
— Уйди, — бросил Геро Камелии.
Дриада помедлила, нарочито медленно вышла, коснувшись в дверях его бедром. Геро, казалось, не заметил. Бесшумно закрылись двери, тикали невидимые часы, за окнами расшумелись, заливались трелями славки, пеночки и воробьи.
Он смотрел, пожирал меня глазами.
А я его.
Хорош, волчий сын. Синяя, свободная шёлковая рубаха с сероватым отливом, распахнутая на груди, подчёркивает цвет глаз, одет для целого "суверенного князя" скромно, в комплект из бархатных черных, прямого покроя штанов и жилета, прошитых серебряной мерёжкой. На ногах короткие сапоги мягкой серо-чёрной кожи, на поясе из такой же кожи короткий меч в ножнах и кинжал. Колец-артефактов нет, впрочем, ему с его "весельчаком" они и не нужны.
Глаза инкуба лихорадочно блестели, взгляд безумца, безумца, что столетиями не ел и не пил, сидел в заточении, а я — хлеб и вино, вода и пища. Он смотрел, как смотрит зверь перед прыжком, в серо-голубых глазах расплескались голод, страсть, он слегка улыбался, словно в предвкушении, от этой улыбочки меня бросило в дрожь. Тёмный серафим во плоти. Невыносимо, демонически хорош. Это скуластое, смуглое лицо в обрамлении черных мягких локонов, этот рот, чьи поцелуи я ощущала до сих пор, помнила касание его твёрдых, жадных, требовательных губ, они до сих пор сводили меня с ума, я до смерти, до крика хотела его, всего его, мне было мало поцелуев. Зов, вечный и неумолимый зов плоти лишил сил сопротивляться, меня закружило, захлестнуло, унесло потоком страсти.
Взгляд, взмах ресниц, как знак, и Геро вмиг окажется рядом, прервав напряжённый, звенящий миг оглушительной тишины.
Он вдруг перестал улыбаться, став воплощением опасности. Медленно, не спеша, расстегнул пояс, бросил на пол, переступил через ножны, шагнув ко мне, не сводя с меня напряжённого, сосредоточенного взгляда хищника, одним движением распустил шнуровку жилета. Сладкой болью ёкнуло сердце, желание захватило, овладело мной.
Ещё шаг, мягкий, бесшумный, так барс идёт к раненой и беспомощной жертве. Глаза сузились, на скулах едва заметно заиграли желваки.
— Я тебя поцелую, — шаг, ещё один. Треск ткани, пуговицы с рубашки градом полетели на ковёр, Геро повёл плечами, сбросив рубашку и жилет на ковер, я увидела литые мышцы груди, плоский, мускулистый живот. — И ты примешь, пустишь меня.
Я могла только смотреть. В горле пересохло, я не могла ни шепнуть, ни крикнуть, на меня накатила, накрыла волна — огненная, жгучая, мучительная, я вожделела его до умопомрачения.
И чары здесь не при чём.
— Иди ко мне, — мягко, вкрадчиво произнёс Геро. — Ты моя, я хочу, я жажду тебя, хоть капельку пота, слезинку, один, только один поцелуй, жаль, времени на большее у нас не осталось...
Я вцепилась в кресло, как утопающий цепляется за обломок доски после кораблекрушения.
— А маменька разрешила? Я ядовитая для тебя!
— Какие маменьки, к серафимам и маменек, и яды, и смерть.
— Мы можем умереть, — пытаясь отговорить саму себя, беззвучно прошептала я.
Впустую.
Он прав, боги, я хочу его, я умру без него, я умру с ним, пусть это будет только раз, но это — будет! К серафимам всё, в геенну, гори всё оно синим пламенем!
Он уже был рядом, я остро ощутила его близость, мне захотелось уткнуться лицом ему в грудь, попробовать его на вкус губами, языком, я глубоко вдохнула аромат чистой мужской кожи с лёгкой примесью сандала и шафрана, меня повело, голова закружилась, я едва устояла на ногах.
— Ты не умрёшь, Mea vita. Да пусть исполнится кара, но я больше не могу, ты нужна мне, без тебя я мёртв, мне незачем жить, напоить и оживить меня можешь только ты, Истинная. Один поцелуй, только один, одно объятие, дай мне ощутить вкус твоих губ, отведать нектара, девочка моя, я обещаю, ты будешь жить, я это знаю, я... пусть убьёт меня, пусть я сдохну, пропаду, — хрипло сказал он, притянув меня к себе, обнял за талию. Показалось, жар его ладоней проник сквозь кожу столы, расплавил шёлк блузы, живот свело, комок мучительной боли свернулся внутри, я знала — спасти меня может только он. Только мы, мы вместе. — Ты, Mea vita, ты моя, до смерти, навеки — моя. Ты не приняла кольцо. Ты его примешь, когда примешь меня, — он приблизил лицо, я увидела черные крапинки на его радужках, зрачки расширены, его губы, такие соблазнительные, оказались совсем рядом. — Всего меня, — добавил он глухо.
Сладкий ужас обдал горячей волной, стало трудно дышать, в животе свернулся клубок горячей боли. Геро умело, ловко снял ленту, распустив мне волосы, зарылся в них лицом, глубоко, медленно вздохнул, вбирая в себя мой запах, я чувствовала тепло его дыхания, дрожь. Ёкнуло сердце, кувыркнулось и перестало биться. Он что-то простонал, прижал меня крепче, одёжки дриады нисколько не помешали ощутить его желание. Геро подхватил меня на руки и рухнул вместе со мной на кровать, придавил собой. Разряд молнии ударил, пробежал по телу. Его губы, твёрдые, настойчивые губы захватчика смяли мои, я не выдержала муки желания, атаковала в ответ. Я обняла его, приникла бёдрами, животом, предательский стон вырвался из груди, Геро в ответ ахнул, напал с новой силой, его язык проник глубже, я отвечала, приглашая его, зовя к себе. В себя. В животе родился, прожёг насквозь клубок огня, мне было мучительно больно и сладко, я оторвалась, медленно, чувственно провела языком по его губам, играя, завлекая, не позволяя слиться со мной в поцелуе вновь. Геро рванул мой пояс, что-то хрустнуло, полетело, его рука оказалась под блузкой, прошлась по животу, вобрав мою грудь, сжала сосок. Я вскрикнула, меня словно насквозь пронзил огненно-ледяной меч желания. Геро приподнял голову, посмотрел.
Глаза цвета грозы, ни капельки разума, только желание, страсть, дикая страсть.
Он завёл мне руки за голову, придавил ногой мои ноги, я с ума сходила от его тела, кожи, запаха, его силы, красоты, каменных мышц. Боги, я мечтала только об одном — слиться с ним, отдать себя, почувствовать его в себе, до боли, муки.
Крови.
— Пусть сдохнут все исчадия тьмы, боги, как же я хочу тебя, — простонал он и начал спускаться губами по шее, ниже и ниже, лаская, едва касаясь краешком губ, туда, где бешено бился пульс, его пальцы проникли под пояс, коснулись живота, от его прикосновения кожа содрогнулась, живот свело, я и не знала, что так бывает, что так может быть.
— Геро, нельзя, — простонала я, приходя в себя, пытаясь вывернуться.
Бесполезно. С таким же успехом я могла вывернуться из-под гранитной скалы.
Я и не хотела.
— Я не могу, — в его хриплом голосе слышалось безумие страсти, я поняла — я пропала, мне не сбежать, не уйти. — Я не могу, не хочу останавливаться, моя девочка, жизнь моя, боль моя, моя мука, ты вся такая тёплая, желанная, ты сводишь меня с ума, я хочу войти в твои глубины, я хочу взять тебя, взять всю...
Что-то тёмное, древнее, мощное, бесконечное поднялось из глубин моего сердца, души, накрыло меня, лишив разума, оставив только тело, затопив сердце, изменив кровь. Сердце забилось ровно, сильно, кровь вскипела, став затем ледяной. Голод. Голод Тенет нахлынул, захватил, я хотела, жаждала насытиться, поглотить Геро всего, целиком, стать им, выпить его до дна, самого донца, убить, и вместе с тем отдать себя ему, целиком и полностью, раствориться в нем, умереть. Боль, ярость, мука, и — он, только он. Только Геро может наполнить меня, избавить от пытки, возродить, умертвить и оживить вновь.
Чудовище внутри меня проснулось, открыло глаза.
Геро медленно приблизил лицо, не сводя взгляда, придавил меня ногой крепче. Я чувствовала его пах, член, тяжесть тела, меня это нисколько не пугало, я только сильнее зажглась. Я хотела его, до смерти. То, что пришло на смену страсти, тоже была страсть. Иная страсть.
Страсть, бездна Тенет.
Сейчас всё и случится. Я убью его? Да, убью. Кайра, очнись! Приди в себя! Я замотала головой, отворачиваясь от Геро, забилась, но его объятия стали только крепче. Я впилась зубами, прикусила губу, отчаянно надеясь, что боль прогонит морок, солоноватый, металлический вкус наполнил рот. Я словно очнулась, ощутила, увидела, как чистая, здоровая алая кровь хлынула по венам, плавя, изгоняя чёрный лёд. Не весь, не до конца, но, всё же... Геро навис надо мной, приник к моим губам, нежно, чувственно слизнул кровь. Да что же я делаю... в тартарары пошло всё, мы же только целуемся, всего раз, только раз, крохотный разочек...
Я вдавила колено в его пах, провела рядом с членом, ощутив мощь его желания сквозь ткань, нежно, ласково провела пальцами по напряжённым, стальным мышцам спины, наслаждаясь шелковистой, тёплой кожей, чувствуя его сильное, прекрасное, литое тело, слушая, как учащённо, гулко бьётся его сердце. Его желание эхом отдавалось во мне, пьянило, изводя мучительным блаженством, безумием плоти, я хотела чувствовать, ощущать его всего, сорвать с него одежду. Я пошевелила бёдрами, повела, как в танце, не в силах терпеть муку, я играла и звала его, полностью отдалась страсти, тело стало сверхчувствительным, налилось странной тяжестью и истомой.
Геро застонал, впился мне в губы, рывком лёг сверху, накрыв собой, прижал мои руки над головой, обездвижив меня, проник языком в рот и вдруг окаменел, застыл.
Мир замер. Миг, вселенский миг тишины.
Время остановилось.
Мы осторожно, сдержанно коснулись языками. Мы пробовали, изучали друг друга, словно в первый раз. Мягко, нежно, не спеша. Мы смаковали поцелуй, длили. Я застонала, прижалась к нему, вспышка Эйроса затуманила взор, огонь, жар перешёл в чресла, запалил живот, сжёг разум. Миг нежности прошёл, настало время страсти. Языки плясали, боролись, требовали, они, в отличие от наших тел, уже были вместе. Они танцевали, кружились, пробовали, овладевали друг другом, его — твёрдый, властный, настойчивый, и мой, податливый, мягкий. Мы стали одним, единым, кто-то что-то пытался говорить, кто-то шептать, кто-то стонал, мы оба сошли с ума, слились, обняв друг друга до боли, до хруста костей. Его жар, мой слились в ярость солнца, мы падали с небес и возносились, мы жаждали и не могли напиться, боль от этой невыносимой муки заставила меня застонать. Я забылась в поцелуе, расплавилась под каменным от желания и страсти телом Геро. Кровь кипела, я отчаянно хотела вобрать его в себя, вобрать всего, целиком, без остатка. Мы переплелись, сцепились, вросли друг в друга, забыли обо всем, кроме наших тел, ласк, объятий и поцелуев, сердце выскакивало из груди, я расплавилась, растеклась под ним, его сердце так же бешено колотилось, он впился мне в рот, поцелуй был так неистов, так явственно говорил, кричал о его желании, что я окончательно обезумела. Я попыталась вырвать руки из его железного замка, мечтала избавиться, сорвать с себя ненавистные тряпки, ощутить его всего всей своей кожей, глубинами, ногами и руками, слиться с Геро в единое целое. Вожделение — древнее, мощное, пронзило меня, его, я, как и он, хотела, жаждала больше. Мир рухнул, остались только я и он, мы, и наше безграничное желание обладать друг другом.
