Танго с призраком - 5. Танго Верано

Амадо кивнул. Он понял и запомнил.

* * *

Феола проводила взглядом Амадо Риалона. И хорошо, что никто этого взгляда не видел, столько в нем было нежности.

Все, все она понимает!

Он женат, он старше, он...

А, неважно все это. Важно другое. Это — ее любимый мужчина. И никому она его не отдаст. Просто не сумеет. Рядом с ним становится легче. Просто сидеть рядом, держать его за руку... такое бывает, хотя и редко. Когда двое полностью совпадают, когда их ауры переплетаются друг с другом, когда растворяются...

Она не рассчитывала, что у нее будет так. Но вот — пришло. И случилось. И что теперь?

Конечно, можно себе сказать тысячу разных оправданий. И что ей всего семнадцать. И что еще столько всего может быть... хоть сто мужчин, всяких и разных, как в дорогой кондитерской, и что нельзя себя хоронить за первым встречным. Это бы ей наверняка сказала мать.

И Алисия...

Хотя мать за отца выскочила после пары встреч, и до сих пор жалеет только об одном. Надо бы — сразу! Чего это они целый месяц потеряли?

А Алисия... ну да! Анхель — не первый встречный, конечно...

Крыса!

Впрочем, долго ругаться Феола не стала. Потому что Висента вошла в комнату.

— Феола, ты сможешь встать?

— Могу попробовать. А что?

— Тебе телефонируют... некто синьора Торо.

— Элена Фелиса?

— Д-да, кажется...

Феола протянула руку. И отметила, что Висента не отшатнулась назад. Может, у них будет еще одна подруга? Хорошо бы...

Интересно, что сейчас делают девочки?

А зачем звонит синьора Элена?

* * *

— Ритана Феола, мне кажется, вы должны это знать.

— Это?

Записку-то Лоуренсио бросил на столе. И понять ее как-то иначе было сложно. Конечно, синьора ее прочитала. И решила, что это самый натуральный шантаж. Что ж она, дура какая? Все ясно и понятно!

Феола решила то же самое.

— Аллея?

Чувствуй она себя хоть немного получше, она бы туда отправилась. И разузнала бы все сама. Но...

Боль снова рвала виски когтями. И голова кружилась, и Феола понимала, если она сейчас не вернется на диван, под пуховое одеяло, она просто свалится в обморок. И будет этому рада.

Обморок — хорошо.

Пока ты в обмороке, ты ничего не чувствуешь, а вот как выйдешь из него... о, там ты и получишь все богатство ощущений. Маги пропускают силу через свои каналы. А Феола... шаман — он же не щупальцами взаимодействует, если проводить аналогии. Он просто растворяется в окружающем мире. И требуется очень много сил, именно, чтобы не уйти.

Не рассыпаться, сохранить целостность.

Магам — чтобы не пропустить избыток сил и не сгореть.

Шаманам — чтобы не раствориться.

Адэхи рассказывал, когда шаман готов умереть, он просто... рассеивается. На рассвете, как правило, его учитель ушел именно так. Его тело рассыпалось миллионами сверкающих искорок, и на небе появилась радуга.

Ненадолго. Но она — была.

Шаманы плоть от плоти и кровь от крови мира.

Феола тепло поблагодарила синьору Торо, и опираясь на Висенту, отправилась обратно.

— Что-то случилось? — поинтересовалась подруга.

— Да, наверное, — вздохнула Феола.

— Я могу помочь?

Феола обдумала это предложение.

— Да, возможно. Скажи, есть ли у тебя возможность навести справки о некоем тане Анхеле Толедо?

— Я попробую. Нужно — что именно?

— Просто, что это за гусь. Слишком уж он прилизанный, аж лоснится. Уверена — он дрянь. Просто я в столице чужая, не знаю, куда можно пойти и где спросить.

Честность Висента оценила.

— Я знаю. И спрошу. Меня бы сегодня ночью сложили, если бы не ты.

Феола кивнула.

— Спасибо. Если узнаешь о нем что-то — считай, в расчете. Семья для меня важнее всего, а он к семье лезет.

— Узнаю, — Винни такого тоже не понимала.

И получила в ответ улыбку.

Интересно, что сейчас делают девочки?

* * *

Лоуренсио медленно шел по кладбищу.

Кому-то, наверное, кажется возвышенной эта атмосфера. Все эти пихты, ели, кипарисы, ограды и обелиски, саркофаги и склепы...

Церковь, которая возвышается над всем этим полем смерти, поблескивая изящными стрельчатыми окнами.

Поэты могут тут прогуливаться, бледные, в блузах и со взором горящим. Потом сочинят вдохновенные стихи, зарифмовав 'любовь' и 'кровь' и ощутят, что выполнили свое предназначение.

Или художники...

Для творческих личностей такая атмосфера идеальна. Мрачная, торжественная...

Лоуренсио это решительно не нравилось. Его все угнетало... в Колониях, на его родном острове, умерших хоронили в океане. Выходили в море на плоту, отходили подальше от берега, читали молитву... могли плот поджечь, а потом уплыть от него на лодке, могли не поджигать, а просто сбросить умершего в воду...

Дальше обо всем заботились море и рыбы. Кстати, потом и рыбы было больше, и улов лучше.

Обычный похоронный обряд, не хуже и не лучше других.

Сжигать на костре? И где на острове столько деревьев набрать?

Хоронить в земле?

Теоретически — можно. Практически... вы знаете, какова площадь острова, и как часто могут умирать люди? Ладно, на плантации Ксаресов такое случалось крайне редко, но на других-то? А когда пройдет пятьдесят лет? Сто?

Это попросту нерационально, так расходовать землю, на которой можно что-нибудь посадить.

На материке землю не ценят. И разбазаривают под кладбища. И ходят сюда... зачем? Тело — только оболочка, а душа уже улетела, и ей все равно...

Ты хочешь показать, что помнишь и любишь?

Но зачем это показывать кому-то? Любимые и так рядом с нами. Всегда... в душе, в сердце, даже если сейчас они далеко, они все равно с тобой. Потому что ты — всегда мысленно с ними.

Потому что ты их любишь...

Впрочем, Лоуренсио не формулировал четко свои мысли, хотя думал именно так. Ему просто было неприятно. А еще непонятно.

Вот где искать эту аллею нищих? Где их вообще хоронят?

А, вот, минуту... кажется, это местные рабочие? Будь это кто-то из родственников или друзей усопших, они не были бы такими замызганными...

Лоуренсио шагнул вперед и повертел между пальцами серебряную монету. Недолго, секунды три. Потом реал исчез, словно и не было его никогда. Растворился...

— Чего надоть, тан?

Мужчина, который задал вопрос, выглядел так, что ночью Лоуренсио к нему не подошел бы. Точно. Вот, в той таверне он казался бы на месте. А здесь...

Здесь он тоже на месте, учитывая неприязнь Лоуренсио к кладбищам.

Гадкое место, гадкий человек. Фу.

Весь толстый, какой-то бесформенный, словно свеча оплывшая... неприятный. И взгляд у него такой липкий, противный.

— Мне нужно знать, где аллея нищих.

— Это показывать надоть. Так не дойдете, тан. Заблудитесь.

— Покажите. И кто последний там похоронен — тоже.

Командный тон Лоуренсио на Слизня не произвел никакого впечатления.

— Добавить бы надоть, тан...

— Сколько?

— За желтяк я ваш на целый день.

Лоуренсио покривился. Так много ему было не нужно. Но...

— За... желтяк ты забудешь, что меня тут видел.

— Я уже забыл. И ребята тоже, — оглянулся Слизень на двух могильщиков, которые стояли рядом с ним.

— Пока не забыли, — протянул один из мужчин, показывая, что зубов у него осталось штуки три, и те черные.

Лоуренсио скрипнул зубами, но еще три серебряных монеты достал. Те тоже растворились в воздухе, и явно обеспечили кому-то амнезию.

Если больше не предложат, конечно...

Слизень сделал полупоклон, и повез Лоуренсио по одной из аллей.

Скоро тан Ксарес вынужден был признать, что песета... ладно, это много, но будь он один, он бы отсюда до утра не вышел. С пути он сбился еще на четырнадцатом повороте. А потом перед ним открылось совсем другое Сан-Хосе.

Кладбища — они ведь тоже бывают разные.

Есть чинные, солидные, достойные, с мощеными дорожками, пихтами и памятниками истории.

А есть и вот такие. Где могилы натыканы чуть не сплошняком, где никаких деревьев не растет, да и с дорожками беда, где ноги вязнут в жирной густой глине... и почему она такая? Вроде и дождей-то не было? А она цепляется за ботинки, норовит жадно засосать ноги по щиколотки, добраться до носков (между прочим, шелковых, два реала пара!), до брюк...

Да и саркофагов тут нет. Стоят кресты в два ряда, спинами друг к другу, и на каждом номер. Кое на каких таблички с именами, но и только, а так номера, номера...

— Почему так? — не выдержал Лоуренсио.

— Вы кресты-то поглядите, тан.

— А что с ними не так?

— А вот то... сбиваем, из чего придется, хоть бы и из старых заборов. Кто может, и сам крест поставит, и имя напишет, а мы, грешные... Это ж благородных хоронят, как положено, а всякую шелупень... вот, смотрите. Самоубийца лежит.

— Я думал, их в неосвященной земле хоронят?

— Да кто там разбираться-то будет, тан? Освященная она, или еще какая... понятно, для благородных и священник с кадилом пошагает, и молитовку честь по чести. А для нас — нет. Это еще из свежих кресты, старые-то вообще стоят, шатаются.

Лоуренсио сам видел. Старые кресты были полностью черными. Дерево гнило на глазах, пару-тройку лет-и от них ничего не останется. Снеси деревяшки в огонь и хорони заново.

— А там раньше... там поле?

— Да что вы, тан. В два-три ряда хороним. Тут земля такая... года три, четыре — и можно опять копать. А бывает и такое, что старые могилы разрывают, кости в ров, что останется... если останется, и хоронить по новью.

— А родственники? Не возражают?

— Какие у нищеты родственники, тан? Кто другой и сам здесь очутится к тому времени.

Лоуренсио поежился.

Такой от этого всего веяло безнадежностью, такой тоской...

— А там что?

— А, из недавних. Вот, бедолага, сивухой траванулся. Говорят, ажно синий весь был...

— Бывает...

Лоуренсио силой задавил вопрос, в каком именно кабаке траванулся несчастный. Было у него одно подозрение... учитывая ТУ сивуху.

— А вон там парня мобилем размазали. Да непростого.

— Мобилем размазали? — поглядел Лоуренсио на свежую могилу.

— А то! Такая история, тан! Хочь, расскажу?

— Расскажи, — еще одна монета поменяла владельца. Слизень приосанился и провел рукой по жидким волосам.

— Это такое дело было. Говорят, кто из благородных на мобиле гонял, да и сбили парня молодого. В канаву оттащили, как собаку... совсем недавно, пару дней тому назад дело было. Знаете, есть у благородных такая забава, на мобиле по ночам рассекать... людЯм есть нечего, а они жирують!

Лоуренсио ощутил в горле твердый ком. Тяжеленький такой, словно чугунное ядро скушал. Даже сглотнуть попытался, чтобы это прошло, но слюна как-то разом пересохла и не проталкивалась внутрь.

— Во! А парень тот был не из простых свиней свинья.

— Не понял?

— Каракатий то парень был!

— Чей?

— Вы тан, что ли, с неба свалились, Караката не знать?

Лоуренсио замотал головой, показывая, что не знает. Ни Караката, ни таракана. Про каракатиц слышал, но при чем тут одно к другому?

— Каракат под собой много кого держит. Из главарей он, понятно? — оглянулся по сторонам Слизень, хоть и не было никого рядом.

— А-а... — дошло до Лоуренсио. — Понял.

О нравах городского дна он немного был осведомлен тем же Анхелем. А то мало ли, попадет провинциал не туда, и лишится тан Толедо удобной дойной коровушки... так что Лоуренсио знал, что столица поделена бандами на несколько частей, что у каждой банды есть свой вожак, который и порядок обеспечивает на данной территории, и спрашивает чего, и доит тех, кто у него живет...

Не танов, понятно.

Но всякую шелупень — почему нет?

— Во! У Караката как раз дочка замуж за парня собиралась! Говорят, рыдает день и ночь, Каракат поклялся, найдет, кто его в канаву... того, скинул — кишки по веткам размотает.

Чугунное ядро в горле Лоуренсио увеличилось в размерах.

— А... кишки?

— Вы, тан, не местный. Не знаете, как оно... того, бывает...

Уж что-что, а языком болтать — не лопатой махать. Слизень рассказывал вдохновенно. И о том, как людей находили без кожи, и завернутыми в содранную кожу, и сожженными заживо...

Те, кто работает на кладбище, такого порассказать могут... авторы ужастиков тихо заплачут, посыплют пеплом голову и удалятся под одеяло. Бояться.

Лоуренсио исключением не оказался. Песету он Слизню отдал, и еще пару реалов добавил. Но когда он дошел обратно до мобиля, его серьезно пошатывало. И тошнило.

И страшно было не на шутку.

Чего уж там, жить хотелось тану Ксаресу, жить... с неразмотанными по кустам кишками. А как уладить эту ситуацию?

Он и не знал даже.

Надо посоветоваться с Анхелем. Может, друг чего подскажет?

И... придется отдать деньги. Во всяком случае — пока.

Ой, мамочки, как же страшно!

* * *

— Не знаю, — честно ответил синьор Веласкес, на вопрос, кого он потревожил за эти два дня. — Знакомых и партнеров сына обзванивал, было...

— Список составляйте, — распорядился Амадо. — Подробный.

— Да, конечно. Тан Риалон, спасибо вам.

— Это моя работа, — отмахнулся от благодарностей Амадо.

Гонсало покачал головой.

— Тан Риалон, вы ж не понимаете. Кто другой не подумал бы, и нас бы приговорили, и кого угодно, и вообще... если б не ритана Ксарес, нас бы ночью порешили. Я-то понимаю... поговорил с людьми. Нас убивать шли. Это понятно и видно.

— Вот, тем более, думайте, раз поняли, — распорядился Амадо.

Синьор Веласкес кивнул.

— Да, конечно, тан. Скажите, а чем бы можно ритану Ксарес поблагодарить?

Амадо даже не задумался.

— Не запрещайте им с Мерседес дружить. Мне кажется, для нее это ценнее золота. Кто у нее там, на островах и был-то? Считай, одна сестра. А сейчас она себе подруг нашла.

— Не запрещу, конечно! — аж вскинулся синьор Гонсало. — Как вы могли подумать!

Как-как! Молча!

Что Амадо, слепой, что ли? Не видел, какими вы глазами на Феолу смотрели? Боитесь вы ее, видно же, и от своей семьи постараетесь держать подальше! Но проводить разъяснительную работу он не станет, еще не хватало. Так что тан Риалон еще раз повторил свою просьбу и по списку, и по дружбе, и вежливо поинтересовался, как там Мерседес.

— Отлично, — сообщил синьор Веласкес. — Проснулась, позавтракала, говорит, что сидит и рисует. А тан Мальдонадо рисует ее.

— Синьор, вы понимаете, что никому...

— Слово даю, — поклялся Веласкес.

— Даже жене. Даже подушке ночью.

— Я понимаю, тан Риалон. Во что-то мой несчастный сын вляпался, иначе и не скажешь.

Амадо кивнул.

И не скажешь, и не надо ни о чем таком говорить... вляпался? Он и всю семью втянул, и под удар подставил... чем, ЧЕМ ты думал, идиот?! Денег хотелось? И побольше, побольше... ну, забери их с собой, на тот свет! В гроб подложи для весомости!

Что вот твои родные делать теперь будут? Как расхлебывать? Чтобы их за тобой следом не отправили?

А что еще тан Кампос скажет? Накануне коронации, такое...

Никаких слов, кроме матерных, у Амадо не было. И надо было ехать в порт. Вдруг да повезет?