Расческу, книжку, косметику, ключи, даже картошку, если очень надо, специи, пряности, кучу детских вещей, вязание, вышивку... просто — все. Говорят, при шитье сумок, в них вшивают карман в четвертое измерение, и глядя на горку содержимого, в это начинаешь верить.

В сумке Феолы было много-много бумажных и полотняных пакетиков. Несколько коробочек. Штук шесть маленьких пузырьков. И все это явно было уложено в строгом порядке, потому что нужный пакетик Феола достала почти не глядя. И трубочку из какого-то светлого дерева. И крохотную костяную ложечку, которой и зачерпнула зеленоватое содержимое пакетика.

— Вот так. Держите ей голову, крепко. Чтобы не дернулась лишний раз.

Амадо послушался.

Феола ловко вставила трубочку в нос женщины. Та задергалась, заорала что-то невнятно-матерное, но куда там!

Феола резко двинула ее под ребра, вызвала непроизвольный выдох — и на вдохе в трубочку отправилась ложечка травяного порошка.

— Можете отпускать, — трубочку девушка выдернула и кинула в серебристый лоток для инструментов. — Надо промыть.

— И что теперь?

— Ждем, — даже удивилась Феола. — Считайте до пятисот, а я пока занята.

Из той же сумочки на свет появился мел, Феола принялась что-то рисовать прямо на полу. Амадо пригляделся — вроде бы как жирная запятая, только хвост у нее закручен спиралью. Несколько зигзагов вокруг, еще какая-то кривулина...

— Никогда такого не видел.

— Откуда бы? — Феола не отрывала от пола кусочек мела. Самого простого, белого, такого в любой лавке хоть ложкой ешь.

— Я изучал индейцев. В Университете.

— Это ритуальное письмо. Его нигде нет. Вообще нигде, — разъяснила Феола. — им владеют только шаманы, и передают только от учителя к ученику.

— А то, что я изучал, — Амадо небрежно набросал на листе названия месяцев и показал Феоле.

— Это для всех. Эти знаки не имеют силы. Все, не отвлекайте меня...

Мел полетел в сумочку, а из сумки появился маленький, не больше ладони, бубен. Черная кожа, белая кость.

Феола встряхнула его. Раз, два, три — удар! Раз, два, три — удар!

Хавьер смотрел, словно вглядывался в нечто надмирное. Амадо молча ждал. Что поделать, если он не родился магом?

Ничего. Магов тут и без него хватает.

* * *

Марина, в девичестве Вальдес, а сейчас ритана Сегарра была предупреждена отцом, и уже ждала гостей. Даже кофе сварить приказала, и пирожные на стол выставила.

Херардо подумал, что такая как она вполне могла дружить с Вирджинией Веласкес. Женщины были решительно непохожи друг на друга.

Вирждиния напоминала статую в своей величественности.

Марина была невысокой, хрупкой, легкой, словно птичка, светловолосой и подвижной. И Мерседес она обняла совершенно искренне.

— Бедная малышка!

Хотя малышка уже сейчас была на голову выше, чем Марина и шире в плечах. Но — неважно. Сострадания у Марины на шестерых хватило бы. Может, это и привлекло в ней ту же Вирджинию? Чувства, которых была практически лишена полумединка?

Возможно.

Уж насколько там чувства искренние — неизвестно, но главное, что они есть. Человек может их испытывать. А мединцы — далеко не всегда.

— Я слышала о трагедии. Держись, детка. Главное — пережить этот кошмар, рано или поздно все наладится.

Мерседес кивнула.

— Я тоже в это верю. Но мне кажется, что корни трагедии в мамином прошлом. Тетя Марина, мама с вами ничем не делилась? Расскажите, пожалуйста?

Марина прикусила кончик длиннющей косы. Спохватилась и сплюнула волос.

— Вот дурная привычка... сколько уж лет, а не отвыкнуть. Мерче, ты уверена?

— Покончила с собой моя бабушка. По матери. Убили отца, не просто так, а постаравшись подставить мать. Откуда-то у отца в сейфе взялись старинные драгоценности, а потом пропали. Это не просто так. я уверена, что мама не откровенничала, но может быть, хоть что-то она говорила? Нам бы хоть какую-то зацепку.

Марина прищурилась в сторону Херардо.

— Детка, ты уверена...?

Мерседес выпрямилась. Темные глаза сверкнули огнем, который хорошо был знаком всем обитателям Каса Норра. Глаза она унаследовала от деда...

— Если бы не тан Мальдонадо, меня бы уже и похитили, и убили, а может, и что похуже. У меня нет от него тайн.

— А у твоих родителей?

— У некроманта спрошу, — огрызнулась Мерседес. — Их эти тайны уже до могилы довели. Отца... мать может и не выкарабкаться!

Марина потупилась. Осознала.

— Прости. Ладно, я попробую все вспомнить. Проходите, располагайтесь, я прикажу подать кофе.

В уютной гостиной было тепло и солнечно. Отделка в золотистых тонах, цветы в больших вазах, легкие шторы...

Марина дождалась служанку с кофейником и сладостями, и только потом заговорила.

— Ты сама знаешь, Мерче, твоя мать не слишком любила откровенничать...

Если бы Мальдонадо не был художником, он бы и не заметил, как насмешливо блеснули глаза у служанки при этих словах. Но мужчина был и умен, и приметлив. А потом вежливо кашлянул.

— Дамы, вы позволите вас оставить на минуту?

Дамы, конечно, позволили. И мужчина вышел вслед за служанкой.

Служанкой ли? Домоправительница, не иначе. Так что Херардо был исключительно вежлив.

— Синьора, уделите мне пару минут?

— Конечно, тан. Что вам угодно?

Херардо поднял руку. В пальцах сверкнула золотая монета, которую он аккуратно вложил в руку дамы.

— Кусочек правды. Маленький такой...

— Насколько маленький, тан?

В пальцах мужчины сверкнула вторая монета.

— Ритана Марина и синьора Вирджиния действительно такие замечательные подруги? Или не совсем?

Женщина показательно задумалась.

Третья монета. Четвертая. Пятая.

И все словно в воздухе растворяются. Свойство у воздуха такое. Или у золота... куда там фокусникам!

После шестой монеты дама раскололась.

— Да не были они подругами никогда. Так, общались, но больше для прикрытия.

— Прикрытия?

— Ритана Марина никогда синьору Вирджинию не любила. Общалась, безусловно, но не любила. Не знаю уж, за что, но и отказа от дома ей нет, и радости от ее посещений нет. А вот только я с кучером поболтала пару раз...

— С кучером? Синьора?

Херардо слушал очень внимательно. И о потраченном золоте не жалел. Потому что Вирджиния оказалась не так проста. Зная, что ее визиты ритане Марине не доставляют никакого удовольствия, она их и не затягивала. А вместо этого просила вызвать ей коляску с кучером, и уезжала домой.

Ритана не возражала.

Можно бы и свой мобиль предложить, но синьора Вирджиния раз отказалась, два, она больше и не настаивала. Авось, и мобиль чище будет.

Херардо просто не знал, что первым мужчиной Вирджинии стал Серхио Вальдес. А то бы понял и ревность его супруги, и злость Марины Вальдес, и ее гнев на подругу. И ведь не выдерешь негодяйке волосы. Ничего такого она не сделала, подарков не требовала, отца из семьи не уводила, была с ним не так, чтобы очень долго, отношений не возобновляла, просто дружила и общалась.

Но кому ж такое приятно будет? Любоваться на свидетельство измены? А сколько их — неизвестных? Если есть эта, есть и другие?

Конечно, Вирджиния обижалась и злилась, и за себя, и за мать! И молчала...

Горничная была приметлива и умна. И когда такое повторилось пару раз... а чего б не дать заработать кому знакомому? У нее оказался знакомый кучер с коляской, она его вызывала, и оказалось, что каждый раз синьора Вирджиния едет не домой. Нет, Вирджиния Веласкес ехала... да-да, в богадельню!

А уж что она там делала, кто ж ее знает? Но оставалась всегда на два-три часа, приезжала не с пустыми руками... в какую богадельню?

А вот в ту, что на углу улицы святой Мартины.

Там что богадельня, что улица — одной святой названы.

Кучер ее там не ждал. Он приезжал через три часа, иногда еще и подождать приходилось. Но синьору Веласкес он забирал оттуда. Так-то...

Херардо поблагодарил умничку еще парой золотых, и отправился назад.

Вовремя.

Мерседес как раз прощалась с ританой Мариной. Улыбалась, благодарила, но глаза были тоскливыми. Херардо тоже рассыпался в комплиментах, и только когда они сели в мобиль, позволил себе вопрос.

— не помогло?

— Нет. Меня вежливо выставили. Я говорила, что маме плохо, что отец мертв...

— Тебя не выставили. Она просто сама ничего не знает.

— Да? А...

— и сильно недооценивает тех, кто на нее работает.

Мерседес подняла брови. Херардо лишний раз полюбовался точеным лицом девушки, а потом рассказал и про святую Мартину, и про богадельню...

Конечно Мерседес настояла на немедленной поездке туда. Да Херардо и не возражал.

Хочется девушке?

Едем!

* * *

Феола задавала вопросы.

Точнее, вопросы задавал Амадо, а потом и пришедший по его просьбе Серхио Вальдес. И вопросов этих было много, девушка даже охрипла. Хавьер подсунул ей кофе, сваренный Треси уже в четвертый раз, и Феола кое-как отпивала по глоточку.

Но иначе было нельзя. На чужой голос Эва Мария не отзывалась. Только на ее.

А отзываться надо было.

Эва Мария была настоящим сокровищем. Нет-нет, не зарыть и забыть, а знала она очень и очень много. Как сотрудница управы, она была в курсе практически всего.

Дома для размещения взрывчатки покупались и через нее в том числе.

Взрывчатка доставлялась в столицу с ее непосредственной помощью. Сама она ее не ввозила. Но знала много, знала многих, и знала, кого и на чем можно прихватить.

Часа не прошло, а у Серхио было шесть имен. И все в таможне, и все пропускали мимо глаз лишние грузы.

А что?

Может, это не взрывчатка, а приправа такая. Пряность.

Понятно, не за спасибо. Эва кое-что знала про их грехи, и это нечто она излагала ровным бесцветным тоном.

Хавьер записывал. Амадо тоже — мало ли что?

Допустить сюда кого-то еще?

Нет, нельзя. Слишком неприятные вещи тут говорятся. Слишком страшные...

Больше сорока домов со взрывчаткой, если бы все это сработало разом, накрыло бы малым не весь город. Не только его центр, захватило бы и бедные кварталы. А что?

Людей там много, а в праздник полиция бы постаралась, чтобы все это отребье к приличным людям не лезло.

Что ж и не воспользоваться?

Пентаграмма?

Да, есть и она. Именно по ее лучам расположены эти дома.

Кто ее рисовал?

Есть маги.

Но их Эва не знала.

Их знал только Рамон Амадо Бустос. Только он видел все части головоломки. Кстати, что самое интересное, про Веласкесов Эва практически ничего сказать не смогла.

Да, Веласкес работал с Рамоном. Кажется, помогал с деньгами, что-то реализовывал. Точнее она в эти торговые дела не лезла, ей важна была информация о людях, а не купцы. Зачем ей те купцы? У нее своя задача, и так ни на что времени не хватает!

Когда Эва уставала говорить и чуть замедлялась, Феола сдувала ей новую порцию снадобья. И снова говорил легкий костяной бубен.

И снова звучал лишенный всякого выражения голос женщины.

И снова продолжался допрос.

— Долго ее так можно? — тихо поинтересовался Серхио у Феолы.

— Она все равно потом живой не нужна, — равнодушно ответила Феола.

— Она помрет после этого?

— Нет, не сразу. Одна порция снадобья — не вызывает привыкания. Пять — уже вызывает. Я ей скормила уже восемь, так что... может, дней десять — двадцать проживет, а потом все. Если еще ей не дать, помрет в мучениях.

— А у вас есть еще это снадобье? Нам больше-то и не надо, но вдруг потребуется что-то уточнить?

— Есть, — Феола снова встряхнула бубен и повторила вопрос за Амадо.

Имена, имена, фамилии, должности...

— Она будет потом помнить хоть что-то?

— Нет.

— Это хорошо...

Феола смотрела на мединку без всякой симпатии. Милосердие?

Э, нет, это не так работает. Жалеть можно того, кто других пожалел. А эта гадина приговорила к смерти целый город. Работала ради этого, активно работала, хорошо, с душой, старалась...

Что она — не знала, что будет? Мужчины, женщины, старики, дети... за такое только казнить. И лучше не просто так, а медленно, мучительно и с выдумкой. Чтобы точно не выжила. Сжечь, например.

И снова вопросы и вопросы.

В том числе и про несчастного секретаря.

Как оказалось, Эва Мария лично поспособствовала его устройству. Она, конечно, работала в мэрии, но не ко всем документам у нее был доступ. Не ко всему. А надо было! Очень надо!

Поэтому она подсказывала мальчишке, как лучше подольститься к старому пню Вальверде. Дальше... дальше все было просто.

Посвящать Оливареса в такие дела, как заговор, никто не собирался. С него просто требовали документы. То один, то второй. А чтобы все оправдать, повесили на него карточный долг. Эва светиться в деле не хотела, мало ли что, мало ли кто — у нее были и другие функции. Так что она направляла и подсказывала, а шантажировали мальчишку уже другие.

Только вот... получился парадокс. Чтобы справляться с предложенной работой, мальчик должен быть достаточно умным.

Чтобы не понять, какие бумаги у него просят, и не составить из этого систему, надо быть дураком.

Оливарес понял, что речь идет о королевской семье, начал догадываться обо всем остальном — вряд ли расписание дня похорон и коронации по минутам кому-то нужно для организации сюрприза...

Результат?

В гробу. Он слишком много думал и слишком мало молчал. За что и поплатился.

У Феолы даже злости на эту тварь не было. Если ей что и было жалко, так это тана Толедо. Точнее, жалко, что он не при чем. Казалось бы, так хорошо, можно его допросить, пристегнуть к делу.... Не за что! Эва Мария про него ничего не знала. Да, кто-то играл. И что?

Играть в карты не запрещено! Хоть с чиновниками, хоть с мэром лично. Хоть с королем садись, если уговоришь.

Выигрывать? Тоже без проблем. И долговые расписки принимать. Это все законно. Тебя в кабалу? А ты не играй!

И самое печальное, продавать долговые расписки тоже может каждый. Может — с потерей денег, может с выгодой для себя, дело житейское. Но может.

Толедо просто заработал на этом. Да, заработал дважды, ему заплатили, чтобы он обыграл конкретного человека, и ему заплатили за долговые расписки. Даже чуточку больше, чем они стоили.

И все.

На этом его роль закончилась. Если и нет — мединка подробностей не знала, а спросить... лови Бустоса и допрашивай. Нет? Пока — нет...

А Феоле было обидно, Феолу это злило! Вот как хорошо было бы пристегнуть негодяя к заговору. Но — не за что. Увы.

А как эту дрянь от дома отваживать?

Заговоры, короли и прочие — это отдельно. Это их дела и их короны, Феоле с того ни жарко, ни холодно. Она такими категориями не размышляет. Ее дело — семья, брат и сестра, родители и Адэхи, чуть подальше — подруги и город, который ей понравился. Человеческое желание остановить кошмарную бойню, задуманную мединцами. Но это подальше.