Дневники Иана "Богослова"

Нет. Теперь мы были регулярным вооружённым подразделением САВЭКСа, в котором работали люди, полные бесшабашной отваги, горячего энтузиазма и безапелляционной уверенности в своей правоте. Две трети моего отряда — молодые ребята не старше двадцати, вчерашние выпускники школ-интернатов, пожелавшие послужить делу защиты Коммун от отщепенцев, не желавших мириться с неизбежным ходом истории. В коротких полевых кителях мультикам, в толстых армейских бронниках и разгрузочных жилетах с запасными магазинами эти ребята совсем не походили на вчерашних школьников. Особой гордостью для каждого из них служили нарукавные нашивки "кровавых шипов", расположенные на левом предплечье, которые заменяли теперь все прежние армейские знаки различия.

Два багровых "шипа" — капрал, три — сержант, четыре — комиссар-лейтенант.

Четыре "шипа" на рукаве моего кителя были моей личной заслугой и гордостью. Как мне удалось получить это звание?.. Я и сам до сих пор удивляюсь этому. Но, наверное, за три года службы в САВЭКСе я всё-таки заслужил подобное доверие Совета Коммун.

А вот оружие в нашем отряде у всех было самое разношёрстное: от русских АК-102 или АЕК-972 под натовские патроны, до австрийских "Штейров" или южноафриканских "Векторов". Кое у кого были даже японские штурмовые винтовки "Хова" и израильские "Галил" — большая редкость. С оружием в Коммунах большие проблемы. ВПК больше не существовало. Советами Коммун был введён мораторий на производство любого оружия. Поэтому вооружали нас в основном тем, что находили не повреждённым на полях сражений последней мировой войны отчаянные сталкеры. Те рисковали забираться за границы "Зоны Забвения" без поддержки САВЭКСа. Ещё нас снабжали тем, что сохранилось на немногих военных складах, которые не успели ликвидировать после введения моратория. Но экипировали нас всегда с соблюдением унификации, дабы избежать проблем с боеприпасами в возможных столкновениях с противником.

Кстати, в нашу задачу так же входит уничтожение подобных складов и схронов оружия за пределами Коммун. Всё шло к тому, что вскоре всё оставшееся оружие вообще будет пущено на переплавку. Но пока этого не произошло и обстоятельства требовали, нас вооружали, чем могли.

Лично я предпочитал двуствольный "Змей" от израильской "Гильбоа". Он достался мне в наследство от старика Сиракуза. Я любил этот автомат за его компактность. К тому же, я прекрасно понимал, что, будучи не очень хорошим стрелком, в условиях жёстко ограниченного времени на открытие огня, у меня всегда будет в два раза больше шансов попасть в цель из двух стволов, нежели из одного. Да и двойной боекомплект в виде магазинов каждый на тридцать патронов внушал мне больше уверенности в своих силах. Правда, это несколько увеличивало вес оружия и усиливало отдачу, но я быстро приноровился к подобному неудобству.

Запись пятая

Нужно, наверное, пояснить, что за обстоятельства вынуждали нас носить с собой оружие и применять его против других людей?

Определяющим принципом общественных отношений на Земле теперь считается закон, согласно, которому индивидуальное и массовое насилие должно незамедлительно и неизбежно встречать противодействие, не дожидаясь вмешательства Бога, судьбы или заботливого владыки. Его называют "Третьим законом" по аналогии с ньютоновскими законами.

Согласно этому "Третьему закону", воздаяние палачам, преступникам и просто скверным людям не должно быть долгим. Только так можно быстро искоренить все человеческие подлости, только так можно избавить хороших людей от мучений и страданий, только так возможно раз и навсегда искоренить любое зло в этом мире. Так учил данный закон, принятый Советом Коммун как руководство к действию в условиях постапокалипсиса. Считалось, что это временная и вынужденная мера, но на данном отрезке истории она исполнялась неукоснительно и неуклонно.

Тонкости "Третьего закона" мне объяснял ещё три года назад мой тогдашний куратор от Совета Коммун со странным именем Сиракуз. Я познакомился с ним в учебке САВЭКСа, где проходил "курс молодого бойца", и где Сиракуз занимался инструктажем вновь прибывших новобранцев.

О себе он рассказывал мало. Я имею в виду, о своём довоенном прошлом. Был ли он в нём отставным военным, отказавшимся расстреливать протестные акции мирных граждан, или же политическим заключённым, безвинно пострадавшим по нелепому обвинению продажного судьи — для меня так до конца и осталось неясным. Всё же я склонялся к первому, так как в разговорах с Сиракузом чувствовалось, что он прочитал немало революционной классики и заразился идеями большинства революционеров о необходимости беспощадного террора в отношении угнетающих классов и всяческой "человеческой мрази".

Я даже подозревал, что это странное имя — Сиракуз — он выбрал себе уже после начала объединения выживших в Коммуны и организации общей борьбы с последствиями войны, космической катастрофы и остатками рухнувшей капиталистической системы. Ведь Сиракуз должен был родиться аккурат спустя лет сорок после моего отлёта с Земли.

Когда я впервые увидел его, Сиракузу было уже за шестьдесят и поверить в то, что повидал он в своей жизни немало, было не так уж и трудно. Несмотря на возраст, его тело сохранило былую стать, хотя его и нельзя было назвать атлетичным. Скорее, жилистым. Особую эффектность его образу придавала большая, налысо бритая голова, посаженная на короткую шею, и уродливый шрам через правую щёку, терявшийся где-то в седой щетине, покрывавшей его тяжёлый подбородок...

Так вот, по поводу его имени. Я долго не мог привыкнуть к нему. Но, видимо, сам Сиракуз считал его вполне достойным происходящих на планете революционных преобразований... А, может быть, он видел себя потомком гетеристов из "Филики этерия"? Здесь уже могли иметь значение его национальные корни, хотя, насколько я знал, его предки были родом вовсе не из Афин или каких-нибудь Салоников, а из Одессы — той, что "у самого синего моря".

Как по мне, так он вполне мог назваться каким-нибудь Фиделем, Панчо Вилья или Маратом, и это вовсе не претило бы его национальной гордости и не убавило бы революционного шику...

В общем, это его личное дело. Я не имел особого желания лезть в это его прошлое, из которого Сиракуз охотно и красочно делился лишь своим "революционным" опытом, ничуть не умоляя своих "боевых" заслуг ни перед человечеством в целом, ни перед отдельно взятой Коммуной в частности.

Сиракуз рассказывал много историй и случаев из своей боевой практики. Например, о том, как он с отрядом народной дружины охранял нефтеперерабатывающий завод и топливные склады вблизи Скикды от наёмников бывшего хозяина-миллиардера, который хотел взорвать всё к чёртовой матери, лишь бы оно не досталось коммунарам Северной Африки. Или как принимал в Таунсвилле беженцев из Юго-Восточной Азии, которых взяли в оборот мафиозные дельцы из Читагонга, сдиравшие с бедолаг по три шкуры в порту Визака за переправку через Бенгальский залив и размещение в австралийских лагерях переселенцев.

Эта "опека" вылилась несколькими сотнями загубленных жизней — перепуганные, растерянные, оторванные от родины люди тонули во время переправки через океан на утлых судёнышках или умирали с голода в порту, запертые в контейнерах, так и не получив оплаченного ими пайка. В назидание другим Сиракуз и его милиционеры этих самых мафиозников положили мордой в бетон прямо в порту Визака и пустили каждому по пуле в затылок, сбросив потом их тела в океан на съедение акулам...

Рассказывал Сиракуз и о том, как защищал информационные хранилища в Западной Сибири от нападений анархистов-вандалов, желавших разрушить "до основания старый мир", так чтобы от него даже памяти никакой не осталось. К тому же эти самые "анархисты" продвигали вредоносный и опасный тезис о неизбежности распада человечества на абсолютно независимые друг от друга индивидуумы, потому что объединение под любыми лозунгами превращает общество в инструмент подавления отдельной личности. И это тогда, когда столькими усилиями была, наконец-то, уничтожена любая классовость, а понятия "коммунар" и "человек" начали восприниматься как одно целое! Когда необходимо было общими усилиями решать тысячи проблем, доставшихся в наследство от старого мира!..

В общем, этих "анархистов" тогда тоже к стенке поставили и стёрли о них всякую память для примера другим, с гордостью заметил Сиракуз. Не за их идеи, конечно, а за мародёрство и вандализм в особо крупных размерах.

А пятнадцать лет назад Советы Коммун наконец-то поняли, что силами одних только добровольческих дружин, и народной милиции не справиться со всей той швалью, что досталась коммунарам в довесок от прежней системы. Со всеми этими бывшими олигархами — нефтяниками, металлургами, ретейлерами, промышленниками — вцепившимися зубами в свою собственность и не желавшими отдавать её подобру-поздорову. Хотя большая часть этой их "собственности" была, по сути своей, общенародной, общечеловеческой, и должна была принадлежать каждому жителю Земли на правах общего пользования.

А ещё существовали уголовники всех мастей и степеней, набросившиеся на разрушенный войной и астероидом мир, как шакалы на раненного беспомощного оленёнка Бемби. Или так называемые "анархисты", которые не желали признавать никаких законов, трактуя понятие о "свободе личности" на свой лад и вкус. Приходилось сталкиваться и со всяческими ублюдками, свихнувшимися на почве посттравматического синдрома до такой степени, что попросту резали направо и налево безвинных людей, стоя по колено в их крови...

— В общем, времена тогда были — мама не горюй! — подытожил свой рассказ Сиракуз. — А когда полномочный представитель Совета Коммун сообщил нам, что принято решение о создании специализированного подразделения, которое будет отвечать за безопасность коммунаров в любой точке планеты, соблюдать законность, а так же выполнять пограничный контроль на границах с "Зоной Забвения" — то есть, быть и хранителем жизней и палачом сразу — мы восприняли эту новость с особой радостью и облегчением. Казалось, закончились наши бессонные ночи и напряжное рвание жил ради всеобщего блага, ради всеобщей безопасности.

— Правда, принятие этого решения было не простым, — вздыхал Сиракуз, вспоминая прошедшее. — Сколько копий тогда было сломано, пока шло обсуждение. Сторонники и противники его объединялись в группы и целые сообщества, подавали петиции в Совет Коммун. Доходило даже до демонстраций и митингов. Но в итоге требования противников не были признаны разумными. Тем более что функции судебной власти при необходимости, в особых случаях всё равно оставались за Советами Коммун. А вот в чрезвычайных обстоятельствах вся полнота такой власти передавалась теперь сотрудникам САВЭКСа, которые ведали безопасностью коммунаров и наделялись огромными полномочиями. Прежде всего, правом самолично вершить суд и расправу. Потому для этой работы требовались компетентные люди, особой моральной закалки. Получалось так, что на покой нам было рано собираться. Ведь мы, как-никак, имели неплохой боевой опыт, профессиональные навыки, да к тому же политически твёрдо стояли на своих ногах. Кто же, как не мы?

Сообщив это, Сиракуз посмотрел тогда на меня, и, как сейчас помню, в его глубоко посаженных тёмных глазах-маслинах полыхнул огонёк нескрываемой гордости.

— Мы голодали, мёрзли, погибали, но никогда мы не сожалели о сделанном выборе! Мы верили, что можем свернуть горы, что можем взобраться на небо, а если понадобиться, то и высадить яблони на Марсе! Можем перевернуть этот мир с ног на голову! И никаких компромиссов, никаких остановок на этом пути не должно быть! — торжествующе восклицал он. — Функция божественного воздаяния ложилась теперь на общество в нашем лице. Надо было быть систематичным и абсолютно беспощадным в защите от беззакония, лжи и бесчестия. Руководствуясь достойными намерениями, мы смеем всё — так нас учили, так мы учим теперь своих детей. И этот наш огонь должен быть и в них, в молодых, в тех, что родились и выросли уже в новом мире. Они тоже должны жить не для себя, а для других. Ведь в их жизни будет ещё много, очень много острых кровавых шипов, по которым им придётся идти в наше "светлое завтра"!

Красиво говорит, подумал тогда я, образно.

— Вот почему Совет Коммун поощряет стремление молодых поступать в Рабочий Контроль или в САВЭКС. Они должны пройти через все эти ужасы старого мира, увидеть их собственными глазами, прочувствовать на своей шкуре всю боль, унижения и страх, которыми жили их предки. Так они обуздают всех "демонов" в себе. Кто пал так низко, тот имеет глубину! А имея за плечами такой опыт, можно будет надеяться, что наша молодёжь сможет изгнать этих "демонов" из себя раз и навсегда. Тогда новый, лучший мир, поднявшийся на руинах, будет двигаться дальше в будущее, совершенствуясь и развиваясь, окончательно отринув своё страшное прошлое.

Запись шестая

Что ж, Сиракуза нельзя было упрекнуть в отсутствии убеждённости в своей правоте, хотя эта убеждённость и базировалась на странном "винегрете", в котором были замешаны иногда самые несовместимые ингредиенты — от идей народовольцев и марксизма, до воззрений на революционную борьбу Че Гевары или откровенной полпотовщины. Именно поэтому в начале нашего знакомства мне всегда хотелось спросить его, как согласуются с этим его энтузиазмом отправка на тот свет без суда и следствия любого, кто встаёт на пути коммунаров. Пусть всё это закоренелые преступники, конченые отморозки или всякого рода отщепенцы, ищущие лёгкой жизни за чужой счёт.

Да, без них земля станет чище и безопаснее. Так же, как без вредоносных насекомых, распространяющих опасные болезни, или как без опасных животных, пожирающих человеческую плоть, или как без ядовитых растений, обжигающих нашу кожу...

Но разве эти самые "демоны" не таяться в каждом из нас? Разве спасение от них не заключается только в мирной работе по воспитанию личности? Через убеждение — от человека к человеку, чтобы пройти этот путь каждому? Разве любой не заслуживает суда и защиты, не заслуживает права на осознание своей вины и раскаяние? Ведь избавление от "демонов" это трудная задача и решение её, скорее всего, возможно лишь в отдалённом будущем.

Мне тогда ещё вспомнились слова Юнга об этих самых "демонах", которыми каждый из нас полон. Юнг говорил, что "демонов" всегда привлекают массы. В коллективе человек утрачивает свои корни, и тогда "демоны" завладевают им. Именно поэтому те же нацисты занимались только формированием огромных масс и никогда формированием личности. Подобное я видел и на Хестне...

А ещё Юнг предупреждал, что всякий человек, который утрачивает свою тень, и всякая нация, которая уверует в свою непогрешимость, станет добычей этих самых "демонов".

— Что ж, в этом твой Юнг был прав, — к моему удивлению, согласился со мной Сиракуз. — Только ты не задумывался, почему такие, как ты способны испытывать любовь к преступнику? Проявлять к нему жгучий интерес? Да всё просто! Потому что дьявол заставляет вас забыть о бревне в собственном глазу, когда вы замечаете соринку в глазу чужом! Это просто способ провести вас и завлечь в свои сети. Пойми ты это, наконец, Богослов! Никакой сентиментальности к ублюдкам не должно быть! Потому что эти чувства, по сути своей, есть самое настоящее жестокосердие, бесчувственность и бездушие по отношению к другим, нормальным людям!