Дневники Иана "Богослова"

Я хотел тогда возразить ему, но он сурово покачал пальцем перед моим носом:

— Поэтому никаких тюрем! Запомни: тюрьмы не перевоспитывают злодеев и подонков! Тюрьмы аккумулируют Зло, давая ему возможность корнями врастать в нашу повседневную жизнь. Зачем коммунам тратить силы и средства на содержание этих рассадников человеческой мерзости? Это глупо и экономически не выгодно. Вот когда изобретут такие специальные приборы, которые позволят определять скверного человека сразу же, пока он ещё не успел навредить другим — такие сканеры эмоций — будет всё совсем по другому. Я слышал, учёные уже работают над этим. В будущем, возможно, будет иссекать у такого человека кусочек его мозга с "плохой" временной памятью, чтобы вернуть обществу полноценного гражданина. Вот тогда и наша кажущаяся жестокость уйдёт навсегда в прошлое.

— Это в будущем, — вздохнул я. — А что сейчас?

— Сейчас будет всё так, как есть, — убеждённо сказал Сиракуз. — Такова объективная историческая реальность. Данность момента, если хочешь. И не мы с тобой в этом виноваты! Откуда, ты думаешь, взялось на Земле столько этой швали? Да всё оттуда же — из тюрем и лагерей, когда после катастрофы все эти заведения разрушились, как и сама буржуазная государственность с её законами и правопорядком. Старые системы сдерживания больше не работали, а новых ещё не существовало. Вот тогда-то вся эта уголовная шушера расползлась по всей планете, пытаясь установить здесь свои тюремные законы. Страшные времена были, могу тебе сказать...

Сиракуз сокрушённо покачал головой.

— Давно хотел тебя спросить. Ты знаешь, кто начал ту страшную войну?

Я с интересом посмотрел на своего собеседника.

Сиракуз задумчиво почесал в затылке.

— Насколько мне известно, первый удар нанесла тогда Америка. А вот в ответ им... Думаю, решение принималось на уровне рядовых командиров.

— Как так? — удивился я. Мне странно было думать, что судьбу мира решали какие-то безвестные люди.

— А вот так! Простые люди, решившие отомстить за свою страну — униженную и ограбленную. Любили они свою землю и не смогли простить предательства.

— Предательства? — не понял я.

— Конечно! Олигархической верхушки, продавшейся с потрохами этой самой Америке. Эти лизоблюды и холуи были слишком трусливы и алчны, чтобы противостоять тем, кто хотел испокон веков уничтожить их некогда великую страну. Подумай сам, разве могли они первыми нанести упреждающий ядерный удар туда, где жили их дети и любовницы, где хранились награбленные ими у народа богатства, где стояли их роскошные виллы и плавали дорогущие яхты?

Сиракуз покачал головой и брезгливо сплюнул в сторону.

— Всё, на что они были способны это пустые угрозы и бравада, призванная задурманить мозги простых людей и прикрыть их собственную трусость и бессилие. Я даже подозреваю, что ответные ракеты могли выпустить просто автоматически. Система обороны... Да, это было бы, пожалуй, самым логичным, — мотнул головой Сиракуз, после короткого раздумья и посмотрел на меня.

— Если честно, я до сих пор удивляюсь, откуда у русских тогда взялось ядерное оружие.

— Как? — изумился я.

— Ну, сам подумай, — Сиракуз склонился ко мне и почему-то понизил голос, будто боялся, что нас кто-то услышит. — Почти сорок лет они отдавали страну на откуп своим прежним заклятым врагам: разрушили всю промышленность, вывозили любые природные богатства, послушно уничтожали свой народ. Даже армию свою почти распустили! И кто бы им при таком раскладе, при такой покорности оставил бы 'ядерную дубину'?.. Нет! Точно, всё было ложью, улюлюканьем шпаны из подворотни, которая бежит, едва почует настоящую силу.

Некоторое время мы молчали, потом я спросил его:

— Вот ты мне скажи, а то я никак не могу это в своей голове уложить — как же вам удалось, пережив всё это, не опуститься до дикарской низости, как те, что обитают в "Зоне Забвения"?

— Непросто, — снова мотнул головой Сиракуз. — Но после объединения людей в Коммуны нормальные люди, наконец-то, почувствовали свою силу. Это только в плохих фильмах и книжках зло всегда торжествует над добром. Нет, добро всегда сильнее, если оно сплочено в один мощный кулак! И этим кулаком нужно безжалостно давить гадину, вырывать эти поганые сорняки, мешающие плодородному полю давать урожай жизни! Когда Зло оказывается безнаказанным, нарушается гармония мира. Вот мы и приняли на вооружение специальный закон. Как в физике, помнишь: сила противодействия всегда рана силе действия и направлена в том же направлении?

— Третий закон Ньютона! — закивал я. — И он у вас применяется в социальных отношениях?

— Разумеется!

Этот разговор заставил меня вспомнить самый первый урок, который Сиракуз преподал мне, чтобы я глубоко прочувствовал суть концепции Третьего закона.

Запись седьмая

Один из моих первых рейдов к границам "Зоны Забвения". Будучи новобранцем САВЭКСа, я ещё тогда не заслужил ни одного "кровавого шипа" себе на рукав. С нашего возвращения на Землю прошло уже больше трёх лет. Лютер и Хиро затерялись где-то в кипучей коммунарской жизни — один в Северной Африке, другой в Южной Азии...

А дел на Земле действительно было огромное количество. Проблем здесь хватало каждому, и отдаваться им нужно было всем сердцем, с полной самоотдачей, с небывалым энтузиазмом. Иначе было просто нельзя. Я прекрасно понимал это. Но от этого привыкать к новой жизни было ничуть не легче. Ещё сложнее было ощущать себя релятивистом — скитальцем космоса, выходцем из прежних времён, протянувшим живую эстафету к настоящему из глубины прошлого... Хотя и не столь отдалённого — мы ведь "отставали" от земного времени всего-то на какой-то век... Казалось бы, пустяк. Но это только так кажется на первый взгляд.

Даже космическая эпоха, десятилетия которой вызывали эйфорию почти в каждом жителе планеты, а полёты к ближайшим планетам и, возможно, к ближайшим звёздам виделись делом не такого, уж далёкого будущего, теперь канула в прошлое. Слишком много было проблем на Земле, чтобы оставалось время мечтать о космосе. Именно поэтому наше неожиданное возвращение вызвало и недоумение, и бурю восторгов, и искренний интерес у подавляющего большинства коммунаров.

Я поселился в Сибирской Коммуне — самой крупной, хорошо заселённой, богатой ресурсами и энергией, что способствовало её прочным связям с соседними общинами. Именно здесь до войны располагалась, так называемая, "Федеральная территория Сибирь", и именно здесь тогда начали набирать силу первые революционные молодежные движения, в дальнейшем положившие начало грандиозным преобразованиям по всей планете, которые произошли уже после войны и падения астероида.

Но работа инженером на одном из местных металлургических заводов, после пережитых мною перипетий, показалась мне слишком размеренной и обыденной, хотя она и давала право на проживание в роскошном особняке какого-то бывшего местного олигарха, имущество которого было национализировано сразу же после образования Коммуны, а сам он объявлен вне закона.

Правящие когда-то элиты сами себя заперли в гетто — своих "золотых клетках", в районах-крепостях, куда не было хода простолюдинам. Но эти "островки стабильности" в бушующем море нищеты и бесправия не смогли спасти их от всенародного гнева, ведь прячась в них от реальной действительности, обуреваемые собственной жадностью и предаваясь развратным утехам, они уже не могли ничего контролировать вовне. Революционная волна просто смела их, раздавила, и народ взял в свои руки заводы, фабрики, прииски и месторождения, которые до этого обманом, ложью или хитростью отняли у него все эти "хозяева жизни" — олигархи, политики, чиновники всех мастей.

Коммуны вернули в общее пользование всё то, что по праву принадлежало всему человечеству, что являлось достоянием всей нашей цивилизации, без материального неравенства, без разделения на классы, без всяческой элитарности...

Так вот, данный особняк был отдан под семейное общежитие по причине его близкого расположения к производственной зоне, и мне посчастливилось занять в нём пару комнат со всеми удобствами. Хотя особых заслуг перед Коммуной я тогда ещё не имел, но все здесь воспринимали меня, как героя космоса и своеобразный "исторический артефакт", что, в общем-то, даже льстило моему самолюбию. Ещё одним бесспорным преимуществом моего нового положения стала возможность получать бесплатные обеды в рабочей столовой. А так же доступ к небольшому, но вполне достаточному для человека, не избалованного безудержным потребительством, "необходимому минимуму" общих коммунарских благ и услуг.

Впрочем, этот перечень мог бы быть куда шире, а благ намного больше, если бы я согласился на предложение Совета Коммуны занять учительскую должность в одной из коммунарских школ-интернатов. Ведь с моими знаниями и опытом я мог бы стать исключительным учителем истории, который сам являл собой живой образец ушедшей в прошлое эпохи, которую учителя теперь приводили в назидание подрастающему поколению, а историки и социологи тщательно изучали все её прежние ошибки. Так мне объяснили в Совете Коммуны.

Но от учительства мне пришлось отказаться. Совесть не позволила. Я прекрасно понимал, что дело учителя не в одной лишь механической передаче совокупности знаний, некой суммы информации. Даже если ты имеешь соответствующее образование. Ведь образование ещё не признак подлинной культуры. Высокоучёные могут придумывать и оправдывать бесчеловечные деяния, а люди с университетскими дипломами убивать детей и строить концлагеря.

Нет, в этом новом мире детям нужно было нечто другое. Нужно, чтобы знания обогащали их разум, создавали стройный, гармоничный духовный мир каждого ребёнка, помогали им понять их место в жизни общества, находились в соответствии с развитием их чувств. Разве мог я — чужак здесь — дать им всё это? Быть для них хорошим воспитателем, широкий кругозор которого позволял бы объяснять не только квадратные уравнения и правила синтаксиса, но и освещать многообразие проявления человеческой жизни, отвечая на все запросы учеников? Я видел их глаза, наполненные увлечением, огнём поиска, желанием и душевным подъёмом...

Нет, в этой профессии мне делать было просто нечего, ведь брак в ней обходится слишком дорого. А вот Лютер, как я узнал позже, в своей Коммуне занял учительскую должность без зазрения совести и, видимо, чувствовал себя теперь вполне комфортно.

Запись восьмая

Потом я не раз расспрашивал Сиракуза о том, как Коммунам удалось добиться таких возможностей в обеспечении благ для всех своих обитателей?

— Смысл в том, — объяснял мне он, — чтобы создать для всех одинаковые условия, дать всем людям равные возможности. Как ни странно, но у нас в руках оказалась неплохая материальная база после обобществления всех сохранившихся на Земле материальных ресурсов и полной ликвидации собственности на средства производства, без всяких скидок и поблажек. Считай, по законам военного времени! Революция есть некое качественное, кардинальное изменение общественно-экономического уклада. Переход на принципиально другой уровень развития. Этот переход может длиться столетиями и тысячелетиями. Из одной формации в другую. Потоки крови совсем не обязательны при этом. Но у нас не было этих столетий! Вопрос выживания стоял слишком остро: либо мы построим что-то новое, человечное и справедливое, либо погибнем окончательно, перегрызая глотки друг другу за место под солнцем. Большинство выбрало первое. Но, как ты понимаешь, предыдущая формация никогда не уходит без боя. Более того, некоторые осколки прежних порядков могут спокойно оставаться активными и на новом витке развития истории.

— Любопытная мысль, — заметил я.

— А то! — важно надул щёки Сиракуз. — Сам посуди, рабовладение давно не является основой экономики, но рабы и рабовладельцы, вообще-то, оставались вплоть до девятнадцатого века. После сменившего его феодализма, показавшего большую экономическую эффективность, капитализм маршировал по всей планете несколько столетий. Ловкие рвачи-капиталисты разных национальностей вырвали у рыцарей-феодалов из рук всю реальную власть и все реальные деньги. Но монархии и аристократия оставались!.. Кое-где... Пусть конституционные, не вполне настоящие. Более того, они играли не самую последнюю роль в структурах высшей власти и бизнеса... И теперь что? Конец истории?.. Да вроде нет.

А ведь он, по сути, прав, подумал тогда я.

— Вообще-то, — продолжал объяснять Сиракуз, — в конце двадцать первого века все эти капиталисты никому больше на фиг не нужны. Фигура владельца средств производства сегодня — махровый анахронизм. Без неё можно спокойно обойтись. И мы вполне себе обходимся! С организацией производства и распределения вполне справляются люди, как говорится, со стороны. Вчерашний дворник или простой мальчишка, которые получили в специальных учебных заведениях нужную подготовку и должное образование делают это без особых усилий и головной боли. А почему нет? Если какой-то талантливый человечек, у которого есть к этому предрасположенность, может на общественных началах спокойно управлять заводом, то за каким чёртом нужны всякие там Форды или Ротшильды? А ни за каким! Притом что существует и Рабочий Контроль!

— И вы решили, что пора бы вычеркнуть из уравнения лишний символ?

— Верно. Он только мешает на самом деле, получая абсолютно незаслуженную прибыль. А эту прибыль можно спокойно потратить на стариков, голодающих, беспризорников, на бесплатное всеобщее образование. Не говоря уже о необходимости восстанавливать и переустраивать планету! И мы тратим, при этом, заметь, обеспечивая каждому гарантированный, необходимый для жизни минимум. Самое же главное, что этот самый "минимум", гарантированный Коммунами любому её жителю, зависит не только от его трудового вклада. Он в большей степени зависит от личных качеств самого человека — чем больше в этом человеке хорошего, чем больше в нём добра, чем больше бескорыстной пользы он приносит другим, тем выше его социальная значимость и тем ощутимее растёт его "гарантированный минимум", предоставляя доступ к другим возможностям: учиться, отдыхать, заниматься свободным творчеством.

— Значит, такие, как мы с тобой, за рамками этого списка счастливчиков? — с грустной усмешкой спросил я.

Сиракуз уставил в меня суровый холодный взгляд.

— По-твоему, мы творим здесь зло?

— Всё в этом мире относительно, — уклончиво ответил я. И чтобы не обострять, спросил, переводя разговор в другое русло: — Значит, каждый из коммунаров согласился с таким раскладом вещей? А как у вас вообще происходят обсуждения общественно значимых вопросов? Свободным голосованием, как на древнегреческих форумах?

Сиракуз покачал головой.

— Скорее, как опрос общественного мнения.

— То есть, нет ни каких общественных собраний с шумными и жаркими спорами и обсуждениями? Демонстраций и митингов? В наше время такое было не редкостью. Я бы поучаствовал в таком и здесь.

Сиракуз ухмыльнулся, искоса посмотрел на меня.

— Только при одном условии.