Дневники Иана "Богослова"

Прождав безрезультатно полчаса и прислушавшись к моим разумным доводам (я объяснял ей, что так мы всё равно ничего не узнаем), Аврора решительно поднялась и по-кошачьи осторожно направилась к дому, всё время, озираясь по сторонам. Мне ничего не оставалось, как пойти за ней следом.

Напряжённо вслушиваясь в ночные шорохи, я удивлялся самому себе. Что я делаю?.. Что я делаю здесь, на этой планете, где жизнь людей оказалась куда хуже, чем на нашей Земле?.. Зачем мне всё это?.. И как теперь быть?.. Продолжать рисковать жизнью ради чужих мне людей?.. Чем всё это закончиться?.. Смертью?.. Да, возможно... Только эта смерть будет мучительной и бессмысленной для меня... Может быть, не стоило тогда мешать Лютеру, открыть выходной люк и покончить со всем разом, без особых мучений?..

Мы питали надежду найти здесь лучший мир, а она рухнула... Затем я обманул себя новой надеждой — изменить этот мир — и она тоже рухнула под напором объективной реальности... Наверное, я просто не создан быть героем, спасателем человечества... На поверку оказалось, что это очень тяжёлый груз, как крест, носимый Иисусом на Голгофу... Но мой ли это крест?..

Входная дверь жалобно скрипнула. Я удивился, что она не заперта и тут же почувствовал удушающий смрад, резко ударивший по ноздрям. Аврора нащупала на стене выключатель: на потолке загорелась тусклая лампочка без абажура.

В комнате царил полный кавардак: немногочисленная мебель перевёрнута; вещи валяются повсюду; разбитый телевизор на полу; рядом с ним, запрокинув голову на диван, в засохшей луже крови лежит дед Нифор. Лицо его стало землистым, а тело раздулось. Здоровая нога была кем-то отрублена, костыли сломаны.

— Чёрт возьми! Какие подонки могли убить старика-инвалида? — вырвалось у меня.

Я был ошеломлён увиденным.

Аврора остановила на трупе застывший взгляд. Она даже не вскрикнула от испуга, когда увидела его, как будто вид разлагающегося мёртвого тела был для неё самым обычным зрелищем.

— "Чёрны соколы" убили, кто же ещё... — с уверенностью промолвила она.

— Полиция? — изумился я. — Ты хочешь сказать. что его убили полицейские? Да, что же за мир у вас такой?

Аврора бросила на меня холодный взгляд. Брови её надломились.

— А кто, по-твоему, идёт служить полицаем и почему? Потому что это всё сплошь честные и жаждущие справедливости люди, которые не могут сидеть, сложа руки, пока в мире существует зло?.. Иан! Все они отъявленные негодяи, подонки и садисты, которым захотелось иметь законное право убивать других людей. Они жаждут иметь над нами власть благодаря такому праву, потому что сами никчёмные ничтожества!

Я не знал, что ей возразить.

— Нужно отыскать Хиро!

— Думаю, твоего друга нужно теперь искать в одном из исправительных лагерей, — покачала головой Аврора. — В Чёрной долине, в Эфиопике... Если он ещё жив...

— Тогда нужно уходить отсюда!

— Я заберу продукты, всё, что найду.

Бросив в последний раз взгляд на тело деда Нифора, Аврора поспешно вышла в соседнюю комнату. Сложив в вещмешок банки с консервами и хлеб, мы покинули дом с покойником.

Снаружи лёгкий ночной ветерок наполнил грудь спасительной свежестью. Тёмное небо над головой было полно звёзд.

— Что теперь? — спросил я у Авроры.

— Доберёмся до железнодорожной станции в Кинеле, а утром сядем на поезд, — ответила она бесцветным голосом. — Через три дня будем уже в порту Таркуна.

Когда мы вышли на пыльную улицу, я сразу заметил в свете далёкого фонаря подозрительную группу тёмных фигур.

— Патруль! Уже за полночь!

Аврора, не раздумывая, потянула меня за рукав.

— Бежим! Скорее!

Мы бросились бежать вниз по узкой улочке. Вещмешок больно стучал меня по спине консервными банками. Сзади слышались громкие окрики и визгливые полицейские свистки.

Дети?.. Я остановился в недоумении. Это были, несомненно, детские голоса!

— Бежим, бежим! — поторопила меня запыхавшаяся Аврора. — Ты что встал?

Я сообразил, что нас преследуют те самые "назгулы" из ПАЗОН. Но что нам могут сделать дети?..

И тут я понял что: несколько выстрелов разорвали ночную тишину. Пули просвистели совсем близко.

— Сюда!

Аврора схватила меня за руку и затащила в тёмную подворотню слева. Мы остановились, переводя дух. С улицы доносился топот приближающихся ног, громкая ругань и злобные выкрики.

Аврора судорожно огляделась по сторонам, быстро подняла с земли валявшийся там обрезок ржавой трубы. Я не успел опомниться, как она уже с размаху треснула ею по голове вылетевшего из-за угла подростка с револьвером в руке. Тот упал, как подкошенный. Аврора бросила окровавленную трубу и схватила выпавший из рук "назгула" пистолет.

Всё произошло в какие-то считанные секунды. Чувствуя странное оцепенение, я увидел, как перед нами появился ещё один юнец в съехавшем на ухо малиновом берете. Его раскрасневшееся от быстрого бега лицо было перекошено зверской гримасой, а выпученные стеклянные глаза походили на глаза безумца.

Заметив нас, он поднял зажатый в дрожащей руке пистолет, собираясь выстрелить в меня, но Аврора оказалась проворнее него.

Не раздумывая, она сделала два выстрела в лицо подростку, раскроив ему череп.

"Назгул" упал навзничь, а Аврора продолжила стрелять по невидимым мне преследователям.

Я услышал испуганные крики, и топот убегающих прочь ног.

Когда всё стихло, Аврора обессилено опустила дымящийся револьвер.

— Чёрт возьми! Ты с ума сошла? Это же дети! — ещё до конца не придя в себя, воскликнул я.

— Это отморозки, а не дети! — холодно отрезала Аврора, грозно блеснув глазами в мою сторону. — Они убьют тебя и меня, и даже не задумаются. Для них это как игра... Понимаешь? Их так научили. Не забывай, кто им объяснял, что такое добро, а что зло!

Запись двадцатая

Ночь прошла в пешем пути по пыльной просёлочной дороге под тёмным звёздным небом и в томительном ожидании рассвета. А когда солнце встало и мы, наконец, добрались до железнодорожной станции, то поняли, что без проблем сесть на пассажирский поезд не получиться. Судя по всему, известие о ночном происшествии в Весене добралось сюда с восходом солнца, и в округе уже рыскали команды "чистильщиков" и отряды "назгулов".

Оставшись всё же незамеченными, мы сумели пробраться на запасные станционные пути, где стоял грузовой состав, который, как оказалось, должен был, отправляется в порт Таркуна на Южном побережье.

Машинист — пожилой дядька в изломанной кепке и промасленной робе — оказался добрым в душе и понимающим человеком, не очень симпатизирующим нынешней власти (он ещё помнил времена РССС и отзывался о прежней жизни с печальной тоской в голосе). Да и как ему было не разжалобиться, глядя в печальные глаза Авроры, полные слёз. Он согласился взять нас с собой и отвёл нам место за своей будкой, в тесном стяжном ящике, который служил для соединения паровоза с тендером.

Три дня мы вынуждены были глотать паровозный дым и дышать угольной пылью, лишь на редких полустанках имея возможность размять ноги и сходить в туалет. Но зато до Таркуна мы добрались инкогнито и без всяких проблем с полицией или "чистильщиками". В самом же порту было спокойно и тихо. Вести о "оскорбителях" сюда явно доходили с большим опозданием.

Рыбацкое судно, на котором нас должны были переправить в Эфиопику, напоминало обычный дрифтер, и при первом взгляде казалось старой посудиной, покрытой шелухой облупившейся краски, с тесным кубриком. Владельца дрифтера звали Делян. Со слов Авроры, он промышлял рыболовством в нейтральных водах рядом с берегами Эфиопики. Но это лишь для отвода глаз. Основным его занятием была перевозка контрабанды, а иногда он даже подряжался доставлять небольшие партии наркотиков.

С полицией и пограничной службой Иллии Делян всегда умел договариваться и никогда не оставался внакладе. Правда, всегда была опасность нарваться на чиновников из Рейха — не таких сговорчивых и покладистых — и огрести солидный срок в одном из исправительных лагерей экваториальной Эфиопики.

Но Делян сознательно шёл на такой риск.

— Быть богатым позволяет людям быть настоящими говнюками, как им, и предначертано природой, — цинично заявлял он, с важным видом ковыряя булавкой в жёлтых зубах.

Обрюзгший коротышка с короткими ручками, хитроватыми глазками и заискивающей, деланной улыбкой, сдвигавшей его толстые щёки к маленьким ушам — он сразу же мне не понравился. Но выбора у нас не было.

Команда дрифтера оказалась под стать своему капитану. Она состояла из трёх матросов: Баташ, Малыга и Катай. Все угрюмые и неразговорчивые, смотревшие на меня с подозрением исподлобья. Вся эта братия совсем не вязалась с названием судна, красовавшимся по правому борту: "Радужная стрела". Оставалось понять, оправдает ли оно старую мудрость: как корабль назовёшь, так он и поплывёт...

Запись двадцать первая

Вот уже второй день серо-голубой океан полыхает вокруг под безжалостным солнцем. В густом, удушающем зное я едва ощущаю прохладный ветерок. Он круглит багряные верхушки волн, бьющихся о борт судна. Наш дрифтер скользит по ним неспешным ходом, иногда грузно проваливаясь между летящими навстречу всплесками, и тогда я чувствую, как мои внутренности падают вместе с ним, и тошнота подступает к самому горлу.

Стоя у левого борта и вглядываясь вдаль, я пытался рассеять тупую головную боль от многочасовой качки. Аврора же, казалось, совсем не замечала её, словно была прирождённой морячкой. Взгляд её плавал над маслянистым океаном, следя за мечущимися фиолетовыми волнами, но мыслями она витала где-то далеко.

Океан менял свои краски почти каждую минуту, и от этого ещё больше кружилась моя голова.

— Послушай! А почему ты решила связать свою жизнь с "Прометеем"? — спросил я, желая отвлечься от тошнотворного ощущения внутри.

Аврора подняла голову, и волосы её разметались в разные стороны.

— Мои родители были самыми обычными людьми. Отец работал на заводе, а мама была учителем в школе. Мы были счастливой семьёй, хоть и не богатой. Пока однажды не случилась беда. Мой отец возвращался с работы и увидел, как несколько гвардейцев издеваются над приезжим из Восточных территорий. "Чёрны соколы" вообще не считают их за людей. Они для них как рабы или безропотные животные. Отец вступился за беднягу, и тогда от гвардейцев досталось и ему...

Голос Авроры дрогнул. Я придвинулся ближе, чтобы лучше слышать её сквозь плеск волн, но она замолчала. Прошло несколько долгих минут, прежде чем она снова собралась с силами и рассказала, что её отца "чёрны соколы" избивали дубинками, и никто из соседей или прохожих не вступился за него, считая это чужой проблемой. Через два дня её отец умер в больнице, а спустя месяц от горя скончалась и мать. И тогда она поняла, что с их миром что-то не так. В нём каждый думает только о себе, о своих потребностях, о своих желаниях. Каждому важны только его радости и страхи, и совершенно безразлична судьба других людей. Никто даже не думает о том, что другие тоже могут испытывать боль, страдания, отчаяние, горе и всё это легче пережить, если получаешь чью-то помощь, ощущаешь вовремя подставленное плечо, слышишь ободряющее ласковое слово, чувствуешь искреннее сочувствие...

— Почему-то это бесконечное разделение является у нас главной ценностью, — говорила Аврора. — А потом я случайно познакомилась с Провом: брела по улице, убитая своим горем, уже думая о том, чтобы навсегда покончить с этой жизнью. Он буквально вытащил меня с того света, вовремя схватив за руку, когда я собиралась прыгнуть с моста. Отвёл к себе, приютил и рассказал мне о Дедале и о "Прометее". Дедал и открыл мне глаза. Он объяснил, что тоталитарная государственная машина не может быть устроена иначе, что все эти "личные потребности" не берутся из воздуха. Они специально формируются нашим государством. Ведь элите нужна раздробленность народа, потому что так им легче управлять. Индивидуализм это зло, с которым нужно бороться, которое нужно преодолевать ради общечеловеческих целей, ради общего блага, складывающегося из блага каждого отдельного человека.

— Может быть, индивидуализм не так уж плох? — засомневался я. — Что если всеобщего блага может достигнуть каждый индивидуально, создав личное благо: для себя, своей семьи, своих близких? Все они и сложатся в общее благо.

— А какой ценой? — спросила Аврора. — Любой? А если твоё индивидуалистическое благо станет моим личным горем? Это будет правильно? Это будет справедливо? Ты готов к этому: идти к своему личному счастьицу по головам других людей?

— Но нельзя, же смешивать всех людей в одну кучу. Ведь все люди разные! — напомнил я ей. — Выделяясь, обосабливаясь от общей массы, отдельный человек получает возможность ярче проявлять свою индивидуальность.

Аврора подняла на меня грустные глаза.

— Ты действительно так думаешь? Ярче проявлять свою индивидуальность?.. А для чего? Если эта индивидуальность не стремится присоединиться к общей борьбе за общечеловеческие цели, кому и зачем она нужна? В чём смысл её существования? В чём её ценность для всех остальных?

— Разве не ценна человеческая жизнь сама по себе? Потому что человек — венец творения природы?

— Ха! — усмехнулась Аврора и холодно бросила: — Да таких "венцов творения" здесь несколько миллиардов! Миллионы из них гибнут в войнах, от болезней и старости — забытые и никому не нужные. Разве страдает от этого природа? Разве окружающий мир становится от этого хуже или лучше?.. Нет! А знаешь почему? Почему погибла ваша планета, а мы здесь, у себя даже не заметили этого?

Я понуро опустил голову.

— Да потому что природе наплевать на наш индивидуализм! — уверенно продолжала Аврора. — Индивидуализм для неё ничто — ноль! И только общими усилиями мы можем заставить её обратить на себя внимание, оставить память о себе великими деяниями, созидая, а, не разрушая, и не убивая друг друга! Но этого не произойдёт, если каждый будет действовать в своих ограниченных интересах, потому что тогда никто не будет знать, в какую сторону движется в целом.

— Пойми, — говорила она. — Наша главная проблема — преодоление нашей раздробленности, которую старательно поддерживают правящие элиты. А, чтобы человек перестал быть "частностью", нужно уничтожить частную собственность и преодолеть разделение труда.

— Ты хочешь лишить людей права иметь, скажем, зубную щётку или собственную жену? — удивился я. — Разве люди не вправе иметь в своём распоряжении всё необходимое для жизни?

— Нет, не хочу. Но проблема частной собственности не в том, что необходимо конкретному человеку. Неужели ты не понимаешь, что владельцами средств производства в нашем мире являются не люди, которые их непосредственно используют? В этом и заключается корень неравенства и всех бед!

— Да, да! Ты права... Наёмные работники превращаются в рабов, вынужденных трудиться на капиталиста, который заинтересован только в личном обогащении и ему наплевать на всех остальных людей. Я знаю об этом не хуже тебя. И капиталисты заинтересованы в разрозненности народа, которая позволяет избежать революций и протестов в отстаивании своих прав.