Магия грёз 1 и 2

Безмерно тоскливое, мерзкое место. Говоря кратко — ад.

Сон, смерть и забвение — три великих дара. Никто не поёт им гимнов — но чем стала бы жизнь, лишённая их?

...В начале существо не ощущало ничего. Совсем ничего. Ни чувств, ни сознания, ни мыслей — даже в форме бледных теней былых переживаний. Чистый лист, зеркало в полной тьме. И понятие времени было для существа бессмысленным.

Потом из тьмы — вернее, сквозь тьму — медленно выплыло нечто, отягощённое стремительно тающей памятью о чём-то, бывшем там. Время для существа обрело смысл, и к исходу начального срока оно уже знало, что там было плохо, очень плохо. А ещё оно знало, что вернуться туда оно нисколько не хочет. Впрочем, это нежелание существом ничуть не осознавалось. Оно лишь присутствовало в нём, присутствовало властно и мощно — но очень глубоко от поверхности. Поверхность же в целом оставалась прежней. То же зеркало во тьме без мыслей и ощущений, только теперь лишённое равнодушия и плоской незамысловатости обычных зеркал.

Существо обрело волю...

А после начало обретать и чувства: не эмоции, но ощущения.

На этот раз перемены происходили на поверхности. Первым на глади бессознательного проступило, с каждым мигом всё острее и шире, обоняние. Существо улавливало разом такую гамму запахов, что сходу разобраться в них оказалось задачей слишком сложной. Тем более что следом за запахами уже спешило вернуться ощущение собственного тела. И опять большая часть подробностей ускользнула от существа, едва успевшего осознать, что оно лежит на твёрдом и гладком, не испытывая ни боли, ни холода. От второй группы проснувшихся ощущений оно отвлеклось прежде, чем успело понять ещё что-то — ради слуха. В уши существа рекой полились многоразличные, большей частью тихие звуки, разобраться в которых было опять-таки чересчур мудрено. Вроде бы оно слышало чей-то голос, а потом уже не лежало, а двигалось, не прилагая к этому особых физических усилий (и ни малейших усилий умственных). И вот уже тело существа ощутило поверх своей кожи нечто приятное и чуть шуршащее, а следом нечто в том же роде, только не шуршавшее, оказалось у него на ногах. Снова некий голос, движение, запахи, звуки...

Существо открыло глаза.

Маленькая площадь, со всех пяти сторон стиснутая фасадами каменных зданий. Именно каменных, а не кирпичных. И сама площадь вымощена камнем: серыми, белыми, голубоватыми и тёмно-зелёными булыжниками, создающими довольно симпатичную цветовую мозаику. Стою возле середины площади, где на мощном скакуне восседает некто со шпагой на боку. Белые, совсем не бронзовые и не конские клыки в пасти скакуна скалятся как раз около лица, не далее как в четырёх локтях. А над крышами окрестных домов распахнуто густо-синее, в розоватых кучеряшках облаков рассветное небо.

Стою...

Существо обретало знание.

Утвердившись на скрещении памяти и ощущений, оно знало, что небо над ним именно рассветное, что у лошадей из пасти обычно не торчат клыки, что дома бывают не только каменные. Оно вообще знало много всякого, включая и то, что может воспринимать мир совсем иначе и что может вспомнить гораздо больше, чем уже поднято наверх из кладовых известного.

Но знание как таковое его не влекло.

Вспыхнувший в существе разум был сужен до не имеющей размеров яркой точки, начисто лишённой человеческих эмоций, и эта пустота не заполнялась, а стремительно росла — потому что чем дальше, тем сильнее и глубже прорастала в существе его Задача, она же Цель. Оно помнило-знало, что Задача — это главное. Знало — и не стремилось к иным вершинам. Оно помнило, ощущало, дышало и думало только ради одного. Не стало оно и медлить, когда настал черёд действовать.

Существо повернулось. Внутри услужливо возникло чёткое чувство направления вместе с подробным и ясным планом города. Сейчас существо находилось в верхней части левого крыла Склонов, на площади Кавиррат, возле памятника... Неважно кому: подробности память хранила исправно и в дальнейшей самопроверке не было нужды. Сойдя с места, существо быстрым шагом направилось в сторону порта по улице Серебряных Псов.

Яркая точка разума внутри существа чем-то походила на отполированную и натёртую до блеска серебряную сферу, ловящую и немедля отражающую в себе то, что находится вокруг. А чем-то — и на паука, сидящего в центре паутины и чутко ловящего каждое колебание натянутой сети. Паука, наделённого беспредельным, нечеловеческим терпением. Но в отличие от восьмилапого хищника, нацеленного на дрожь от попавших в тенёта насекомых, существо совершенно не волновало что-то конкретное, отдельное от остального. На прохожем, попавшемся навстречу, на дрожи магических потоков, громких голосах, долетающих из распахнутого окна, неожиданном порыве ветра или примешавшейся к нему нити нового запаха — ни на чём из этого не задерживалось сознание существа. Оно не интересовалось ничем... но именно поэтому успевало схватывать, запоминать и анализировать сразу всё. Напрямую и практически мгновенно.

Примерно так же могли воспринимать окружающую реальность мастера активной медитации — великие воины, достигшие просветления монахи, святые отшельники. Такая способность вырабатывалась ими после многих лет неустанных усилий и поисков, не всегда удачных. Тренировки, размышления, работа над собой...

Существо не знало ничего подобного, имея всего несколько минут "от роду". Оно просто следовало к Цели путём, подсказанным заложенным в него знанием.

Но нелепо было бы говорить, что Цель подавляла его. Разве вода подавляет рыбу, живущую в её глубинах? И разве стрелку компаса, указывающую на север, подавляет магнитное поле?

Нет, нет и нет. Существо не знало подавленности, равно как и неуместного душевного подъёма. Оно выполняло свою Задачу — и та увлекала его за собой, как ураган увлекает семена одуванчика; Задача руководила каждым его движением и каждой мыслью, точно всеобъемлющей силы сложный инстинкт. Она вела существо вперёд, а страх возвращения туда подгонял, глухой тенью повиснув глубоко внутри, за пределами осознания.

Да, два этих стимула — не то что основных, но фактически единственных — ничуть не осмыслялись. Существо не пыталось припомнить природу таинственного там, хотя смутно чувствовало, что возвращение туда станет расплатой за неудачу. Не пыталось оно и уяснить, какова Цель "вообще" и в чём будет выражаться финальное действие во имя её достижения. Хватало чёткого осознания действий, уместных и необходимых сию секунду.

И уж подавно в разуме-точке не вертелись мысли о том, что оно станет делать и о чём будет думать в том случае, если Задача будет выполнена. Но именно это безмыслие, эта пустота, схожая с предельным сосредоточением, позволяла сохранять кинжальную остроту восприятия и быстроту реакции, нацеленных на одно мгновение неуловимого "сейчас".

...А город вокруг идущего стремительно оживал. И не только потому, что солнце карабкалось по небосклону всё выше. Перейдя с улицы Серебряных Псов на Монетную, оттуда на Перепелиную и через сравнительно тихий в это время суток Рыбный рынок на Второй Приморский проспект, существо подходило всё ближе к гавани Эрдау — месту, вокруг которого веками пульсировала жизнь сотен тысяч людей.

Существо шло сквозь густеющую толпу. Торговцы любым товаром, на который только есть спрос. Ремесленники, нередко способные творить настоящие чудеса без какой бы то ни было магии. Грузчики, моряки, воры, домохозяйки, слуги и служанки, нищие, гребцы, пьяницы, стражники, шлюхи... Рыбаки, промышляющие контрабандой и контрабандисты, для прикрытия занимающиеся ловлей рыбы. Уличные фокусники и музыканты, жрецы, носильщики, гадатели и приезжие всех мастей — люди, разнящиеся сильнее, чем свет и тьма, но здесь смешанные воедино. Толпа! О, толпа, стоязыкая, тысячерукая и тысяченогая, разбавленная повозками, ручными тележками, всадниками и разными животными, не принадлежащими роду человеческому, но принадлежащими при этом твоей стихии.

Вот вереница мычащего рогатого скота, не то назначенного для перевозки морем, не то — в похлёбку соскучившимся по свежему мясу матросам. Вот попугай, хриплой многоэтажной руганью свидетельствующий, что не только беспёрые, но также и пернатые наделены даром речи. А вот большой, ростом с высокого человека медведь красно-чёрной масти, каких, говорят, полным-полно в лесах северной половины варварского Клеггва. Медведь под звон бубна и пронзительные звуки дудки ходит на задних лапах, доказывая, что не одни лишь безволосые способны на такое, и выделывает другие штуки на потеху почтеннейшей публике. Да, толпа, ты воистину принимаешь и делаешь своей частичкой любое живое существо. Даже не носящее одежды, даже самое экзотическое — не говоря уже про кошек, собак, чаек, голубей и крыс. О толпа, ты смешиваешь во чреве своём запахи сотен источников; ты подавляешь пестротой и оглушаешь шумом. Хвала тебе! Ибо в милости своей, смешивая тела, ты разделяешь души. Сводишь вместе — но не принуждаешь...

Существо шло к Цели сквозь и мимо толпы, пользуясь её милостью наравне со множеством других существ. Оно шло, не интересуясь кипенью и суетой человеческого мира, шло, сохраняя не дающую сбоев напряжённую созерцательность. Какие-то изменения в ней и в себе существу пришлось произвести лишь дважды.

В первый раз это случилось, когда за ним увязался один из платных наблюдателей-прознатчиков — не то что-то почуявший, не то... Вынужденно ослабляя сферу внимания ради воздействия на чужой ум, существо запутало наблюдателя не заклятием даже — много чести! — а простым волевым импульсом. Внезапно потеряв в сутолоке объект своего интереса, прознатчик рванулся вперёд, завертел головой, досадливо чертыхнулся вполголоса... и отстал.

Во второй раз случилось иначе.

В семи десятках шагов впереди из переулка показался конь кроваво-красной масти. С точно такими клыками, как у памятника на площади Кавиррат, и злобным фиолетовым глазом. Не успев толком разобраться в том, что видит, существо рефлекторно замутило остроту восприятия психических аур и свернуло до минимума чувствительность к магии. Иначе говоря, затаилось, сливаясь с толпой не только внешне, но отчасти и внутренне. Красный конь тем временем сделал шаг, потом другой...

И из-за угла показался всадник. А существо тут же уверилось в том, что видит перед собой сильного и искусного прирождённого мага. Судя по вышитому на плече куртки гербу — хэльта из Лайаму, что подтверждали и цвета его наряда: алый и янтарный с серебристо-серым. Мощный магический потенциал чуть ли не потрескивал, заключая хэльта в кокон послушной его воле энергии, изрядно искривлявшей ближайшие силовые линии. Даже ограничив чувствительность, существо с лёгкостью ощущало всё это. Маг ехал в Силах, как в неком подобии грозового облака — но не излучая магию впустую, иначе о его приближении существо узнало бы загодя. Конь же под хэльтом — на самом деле вовсе не конь, а гриспат, зверь родом с одного из миров Изнанки Фаэрна — действительно косился на окружающее с агрессией хищной и притом почти разумной твари. Если бы не сдерживающая воля седока, толпе пришлось бы пожалеть, что это — не вырвавшийся из клетки голодный тигр.

И, верно, даже притупленные цивилизованной жизнью инстинкты что-то нашёптывали лю­дям, поскольку ни один из них не подступил к гриспату ближе, чем на три шага. Какой-то косолапый моряк даже сотворил ограждающий знак и тайком сплюнул вослед всаднику. Однако в большинстве своём человеческие атомы, составляющие толпу, особого внимания хэльту не уделяли. Исключением были разве что приезжие, да и те глазели больше на скакуна, чем на всадника. Родовитый маг спокойно проехал по своим делам, не обратив на существо, идущее к Цели, никакого внимания, и оно вернулось к прежнему состоянию ума. Всё происшествие, если его стоило так назвать, заняло от силы секунд пятнадцать.

А потом существо свернуло со Второго Приморского в узенький проулок, оставив шум и кутерьму позади. Проулок извивался змеёй, стиснутый слепыми стенами нежилых строений, в основном складов; за вторым поворотом каменная мостовая кончилась, а началась гадостно воняющая грязь, в которой лежали, точно островки в просторах океана, кирпичи и ещё доски — порядком подгнившие. Существо не смутилось из-за этих перемен, а продолжало свой путь, ступая по этим самым кирпичам и доскам, для того здесь и брошенным, пока не добралось до...

...Стою на неком подобии крыльца носом к запертой двери — массивной, из толстых и отроду не крашеных ничем, кроме тёмной кисти непогоды, досок. Не то дубовых, не то только похожих на дубовые. Рука идёт вперёд... Зачем? Ах да, засов. Чувствую сквозь дверь — непонятно как, но чувствую. Зуд в кончиках пальцев... небрежный жест... С той стороны доносится глухой стук, да и засов теперь ощущается не там, где прежде. Интересно. Прикладываю ладонь к двери, тяну на себя, дверь распахивается — в мрачный, уходящий неведомо куда коридор. Вхожу, не забывая закрыть и заложить засовом дверь — уже изнутри коридора.

Темнота. Пахнет рыбьей чешуёй, крысами и слегка дымом. И — никого. Интересно.

Иду...

Существо приспособилось к скудному освещению быстро. Даже очень быстро. Глаза перешли на ночное зрение всего за пару секунд. И того рассеянного света, что сочился из-за спины в щели с ноготь толщиной, стало вполне достаточно, чтобы видеть коридор вплоть до не слишком близкого поворота во всех подробностях. Существо, конечно, не растерялось бы, не будь и этих щёлочек в двери и цари здесь полная тьма; но ориентироваться со зрением было проще, чем без него, а потому предпочтительнее. Не торопясь и усилив чувствительность к проявлениям магии, существо пошло к повороту. А дойдя, повернуло и сделало ещё несколько шагов.

В правой стене — неплотно прикрытая дверь, из-за которой сочится неяркий свет. Дверной проём перегорожен сетью неощутимого для большинства людей заклятия. Поскольку существо двигалось спокойно и целеустремлённо, сеть не оказала ему ни малейшего сопротивления. Эту, вторую, дверь оно закрывать не стало: воров и случайных любопытствующих заклятие в проходе отвадит куда надёжнее.

Комната за дверью выглядела в точности так, как обычно выглядят приёмные варлов, стремящихся пустить клиентам пыль в глаза. С потолка свисала сложная конструкция из серебра и стекла, сеявшая ровный голубоватый свет. На мозаичном полу и обильно инкрустированной поверхности стола теснились таинственные символы, а на открытых и застеклённых полках вдоль стен лежали увесистые тома, тетради, свитки, чучела животных вперемешку с различной алхимической и механической дребеденью. На столе — так, чтоб было видно с порога — возлежал особо увесистый фолиант в матово-чёрной кожаной обложке. Рядом — резной жезл с большим алым кристаллом в навершии, серебряный подсвечник с толстенной свечой из синего воска. И, разумеется, большой хрустальный шар на треноге из чёрной бронзы.

Толку от всего этого инструментария чуть. Хотя кой-какая магия у некоторых предметов в этой комнате имелась, основная функция обстановки заключалась в том, чтобы производить впечатление. Тайны, могущества и достатка. Вроде бы и дураку должно быть ясно, что даже самый глупый, самый ничтожный колдунчик не оставит на видном месте действительно ценные орудия своего ремесла. Однако ореол таинственности сплошь и рядом превращает в дураков даже людей довольно умных и проницательных. Ну что ж, недаром говорят, что именно некий маг запустил в обиход крылатую фразу: "Нет нужды пускать в ход истинную Силу там, где достаточно её убедительной видимости". Маг, а не воин.