Стремянка в небо

Петя кивнул, позабыв, что его кивок не виден.

— Просто в свои семьдесят шесть я задумался о смерти.

— А как одно связано с другим? — удивился Петя.

— Напрямую. У тебя никогда не бывало такого: просыпаешься утром и понимаешь, что ты сегодняшний — совершенно не то, что ты вчерашний, что между вами огромная пропасть и ничего не вернуть?

— Нет.

— А у меня бывает. Вчера жизнь была полна смысла: в ней были дочь, работа, Тбилиси; сегодня — одиночество, пенсия, возраст. Я вдруг понял, что вышел на финишную прямую, дальше нет ничего, кроме смерти. Я тот же самый живой мертвец, все дела, ради которых стоило жить, остались в прошлом. Ты понимаешь? — прикоснулся старик к рукаву Петиной куртки.

— Без родных плохо, — согласился тот.

— Не о том я, — голос старика был полон досады. — Хотя и о том тоже. Я прожил свою жизнь, хорошо, плохо ли, прожил. Она закончилась. Понимаешь? Все, что я любил, все, что имело для меня смысл, осталось в прошлом. Вышелес — последняя моя последняя остановка. Пусть самая замечательная на свете деревня, в ней живут чудесные люди, для меня она — скопление убогих домишек, в одном из которых живу и я. Каждый день будет одно и то же, и так до самой смерти. Старость отняла у меня завтра, оставив в утешение прошлое. А я не хочу жить прошлым.

— Это да, тихо у нас здесь.

Петя с трудом понимал, о чем толкует Арменыч. О смерти он задумывался редко, считая, что "все там будем". Смерть на селе была, скорее, событием общественным. Покойника ни на минуту не оставляли одного. Когда приходило время, всем селом провожали сначала до церкви, а потом на погост. После похорон были поминки. Поминали тоже всем селом. В избе все сразу обычно не помещались, приходилось заходить в избу сменами. За переменами блюд старушки пели молитвы, хорошим тоном считалось сказать о покойнике что-нибудь лестное. Родственники кланялись, просили извинить, если что не так. Ритуал смягчал горечь утраты, придавал смерти налет респектабельности. Безвременная кончина превращалась в конец земного пути, важную веху на бесконечной дороге к Богу. Все это Петя чувствовал, но, привычное с детства, выразить словами не мог.

— Я вдруг начал бояться смерти. До того дошло, что начал видеть собственные похороны, как меня едят могильные червы... Бр... Ужасно глупо, но поделать с собой ничего не могу. Совсем в последнее время тоскливо стало и тут на тебе, визит живых мертвецов. Интересно-то как! Собственная смерть отошла на задний план. Какая к черту смерть, если тут такое! Скалли и Малдер отдыхают. Я ожил, извини за каламбур. Вот, собственно, почему мне надо извиниться. То, что для меня развлечение, для тебя проблема. С моей стороны — эгоизм чистой воды. И в погребе мы сидим исключительно по моей вине.

— Хватит, Шотик Арменович!

— Так я правду говорю. Если бы я не начал активничать, ничего бы не случилось. Одно событие тянет за собой другое, и в результате человек оказывается там, где оказывается. В нашем случае, в погребе.

— Хотите, Шотик Арменович, я дочери вашей напишу, чтобы приезжала? — предложил Петя. Сделал он это с изрядной долей робости, потому что любые разговоры о дочери Арменыч обрывал. Но не в этот раз.

— Не приедет Каринка. Мы с ней давно чужие люди, да и не хочу я такую обузу ей на плечи взваливать. Как-нибудь уж сам.

— Как скажете, — продолжать разговор о дочери дальше парень поостерегся. Утешения старик тоже мог воспринять неоднозначно, поэтому Петя сделал попытку перевести разговор в другое русло:

— Интересно, как там наш Федор.

— Что ему сделается? Сразу домой его не отпустят, еще к нам вернется. Тогда и узнаешь лично от него, — пробурчал Шотик Арменович.

Судя по всему, попытка не удалась.

Дело исправил Марс. Пес вдруг взвизгнул и со всех лап бросился наверх к двери, чего-то там завозился, заскребся, потом басовито залаял. В голосе овчара слышалась радость. Чему он обрадовался, стало ясно через несколько минут, когда настоянную на пыли тишину сменил шум шагов и мужские голоса.

— Люди, — протянул Петя. На его лице проступила улыбка. Счастливая, счастливая.

— Не спи, — дернул его Арменыч. — Надо кричать, а то, не дай бог, уйдут.

Покричать они не успели — дверь распахнулась, явив в проеме Антона Павловича собственной персоной.

— Сил моих нет вас видеть, — с чувством произнес он.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Двор был золотым от солнца. Солнечные блики млели на листьях сорняков, гладили золотыми ладонями дом, норовили заглянуть в глаза людям. К такому вниманию люди относились по-разному. Одни морщились, другие отворачивались, третьи натягивали черные очки. И лишь двое из них — радовались, подставляя лицо любопытным взглядам солнца. Хотя именно им делать этого не стоило, потому что после темноты погреба их глаза были слишком чувствительны к свету.

Медитацию новоявленных солнцепоклонников прервал Антон Павлович:

— Имеется предложение.

Предложениями, равно как и приключениями, Петя был сыт по горло. Ему хотелось есть и спать. Он жалел, что не сможет делать это одновременно. Видимо, посыл адресата по известному эротическому пешеходному маршруту был написан на лице парня, поскольку Антон Павлович заторопился:

— Пару часиков отдохните, а потом поговорим.

— Я пас, — отказался Петя. — Без меня, думаю, справитесь.

— Петр Николаевич, это же ваша деревня. Патриотичнее надо быть.

— А кто не так давно советовал нам сидеть дома? — отбрил тот. — Вон, Шотик Арменович рвется помогать, его возьмите.

Шотик Арменович сопел за спиной. Казалось, он, словно первоклассник, сейчас запрыгает, тяня руку вверх: "Я, я хочу!"

— Ситуация изменилась, — признался Антон Павлович. Видно было, что признание далось ему с трудом.

Петя молчал.

— Я ведь и мобилизовать вас могу, — намекнул Антон Павлович. — Имею право.

Петя удивился:

— Вроде же набирать помощников из местного населения нельзя?

— Поменьше боевиков американских смотрите. Наш Отдел право такое имеет.

— Да не нужно мне от вас ничего серьезного, — перешел начальник Шестого Отдела на просительный тон. — Так, сплетни, слухи, информация о местах с дурной славой. Таких, как например, Маратов дом. Жалко вам что ли?

Крыть было нечем.

— Денег заплатите? — поинтересовался Петя безнадежно.

— Нет, — мгновенно отреагировал Антон Павлович. — Только на общественных началах.

Голос его был тверд.

— Так я и знал, — пробормотал парень. — Неужели других дураков не нашлось?

— Вы самые активные, — едко сообщил Антон Павлович. — Кто в подвале сидел? Я? А так, мало того, что пользу принесете, но и под присмотром будете. Вот делать мне больше нечего, как за вами еще присматривать. Обойдетесь.

— Да согласны мы, согласны! Шотик Арменович особенно согласен. Чего носом-то, как щенят, тыкать?

— То-то же. Жду вас у Светланы..., — Антон Павлович посмотрел на часы, — через два часа.

— Через три, иначе мы отдохнуть не успеем. Всю ночь ведь на ногах!

— Ладно, через три. Не задерживайтесь.

— Не задерживайтесь, не задерживайтесь, тоже начальник нашелся! — пробурчал Петя вполголоса. Ноги споро несли его к дому. Арменыч еле за ним успевал. — Чего ему, тебя одного мало было? Можно подумать, ты местных легенд не знаешь. В крайнем случае, всегда можно у стариков спросить. Они расскажут, мама не горюй! По ночам со светом спать будешь.

Арменыч его не слышал. Он был горд собой.

— Прям по моему вышло! Места с дурной славой, местные легенды — все, как я говорил!

— Подслушивал он нас, что ли? КГБ всегда КГБ, пусть даже оно теперь и ФСБ, — задумался Арменыч на минутку. Потом махнул рукой:

— Ай, какая разница! Главное, мы участвуем. Петь, ну здорово же!

— Здорово, здорово, — сдался Петя. — Ты сейчас ко мне? Пойдем, мама наверняка чего-нибудь вкусненького приготовила. Пирожки там, оладушки... Борщ со сметаной... Много...

Он облизнулся.

— Тебе лишь бы жрать. О брюхе думаешь, а лучше б о душе, — укорил его старик. — Не, мне домой зайти надо. Давно я там не был. Катерина Павловна волнуется поди.

— Как знаешь, — не стал настаивать Петя. Тонкость отношений Шотика Арменовича с соседкой Катериной Павловной была для него тайной за семью печатями, но он считал, что Шотик Арменович человек взрослый и как-нибудь разберется. Если старику надо домой, значит, надо. Без вопросов. Мысленно Петя уже опускал ложку в огненные глубины тарелки с борщом. — Тогда встречаемся через три часа.

— Хорошо, — старик кивнул и засеменил в направлении своего дома.

Человек полагает, а бог располагает. Эту мудрую пословицу стоит помнить всегда, чтобы избежать разочарований. Когда Петя с криком "Мать, жрать хочу!" влетел на кухню, к нему обернулось двое: мама и чем-то знакомый молодой человек, почти юнец. У юнца были синие глаза в длинных ресницах и Петины волнистые волосы. Он улыбался улыбкой, которая была ему знакома, но откуда знакома, вспомнить не получалось.

— Петяша пришел! — обрадовалась Мария Семеновна. Она сияла внутренним светом. — Петяш, у Митеньки для тебя сюрприз! Помнишь, он тебе велосипед купить обещал? Так купил!

На лице у того, кого мать назвала Митенькой, появилась растерянность. А вот Петя теряться не стал.

— Мам, можно тебя на минуточку? — позвал он. Голос у него звучал ровно.

Мать подняла голову, улыбнулась, поправила угол клеенки, вытерла руки тряпкой, обернулась:

— Чего хотел-то?

— Иди сюда, очень надо!

В голове стучало: "Медленно, как же медленно!"

— Ну иду, иду. Вот неугомонный! Ты велосипед видел? Хороший какой велосипед!

Мать шла навстречу, а Петя считал секунды.

Наконец-то.

Одним движением, он схватил Марию Семеновну за плечи и аккуратно толкнул-направил в сени, под Марсову охрану. Затем плотно закрыл за матерью дверь.

Теперь можно было поговорить.

— Ты кто, родной?

— М-митя, — синеглазый парень был испуган, но виду не показывал — хорохорился. Петю он не узнавал, зато Петя его — прекрасно.

— Я брат твой, Петя, — сообщил он, уперев руки в боки. — Ты, Митенька — если это ты конечно — умер больше восемнадцати лет назад. Теперь рассказывай: Зачем из могилы вылез? Зачем в дверь этой ночью скребся? Зачем сюда пришел? Мать с собой забрать?

Юноша встал.

— Не вздумай подходить, — предупредил его Петя. — Убью на хрен! И обратно закопаю.

Однако тот подходить не спешил. Вместо этого он вдруг зашатался и, не то упал, не то лег на пол. Глаза у него закатились.

— Твою мать, — выразился Петя. Такого он точно не ожидал.

— Что же ты делаешь, изверг! Хулиган, настоящий хулиган! — из-за двери голос Марии Семеновны прозвучал приглушенно, но визгливые нотки в нем все равно ощущались.

— Гав, — поддержал ее Марс.

— Заступники, блин, — проворчал Петя. Страх почему-то исчез, он даже почувствовал себя неловко, что довел человека до обморока.

— Эй, вставай! — он потрепал предполагаемого брата по щекам. Делал он это осторожно, готовый отскочить ежели что. На ум ему навязчиво лез Федор. Такой же выходец из могилы.

— Ты мой брат? — не открывая глаз, спросил парень. — Не похож.

— Это ты на него не похож! — Петя почувствовал себя уязвленным. — Нежный больно.

— Я Митя.

— Ладно, ладно, пусть ты Митя. Сейчас ты встаешь, и мы, тихо и быстро, идем в одно место. Матери ни слова, понял?

— Понял. Куда идем-то? — парень принялся подниматься.

— Сказал же, в одно место. Не бойся, плохого тебе там не сделают.

— Еще чего, бояться!

Синие глаза парня подернулись серой дымкой.

"Когда Митька злился, глаза у него всегда становились серыми, — вспомнилось Пете. — Как море. Какое море? Я никогда не видел моря".

— Пойдем, — он дернул его за руку резче, чем хотел.

Впрочем, Митька не обиделся. Он и двигался, словно во сне.

— Мама, мы скоро! Мы... э-э... велосипед опробовать.

— Не пугай мать, — прошептал Петя на ухо брату. Тот только кивнул.

— Уф, сбежали, — выдохнул Петя, когда они оказались на улице. Подумал, отпустил захват, которым на всякий случай фиксировал шею брата. Захвату Петю обучил давний армейский дружок, мастер спорта по вольной борьбе. Выбраться из него мог далеко не каждый. Только другой мастер этой самой борьбы. Митька сопел, растирая шею. Потом сообщил:

— Я — Дмитрий Николаевич Федоров, 1968 года рождения.

— Угу, — пробормотал Петя, — проблема только в том, что на дворе сейчас 2010 год. Смекаешь?

Митька побледнел.

— Эй, эй, только еще одного обморока не надо! — забеспокоился Петя. Откуда-то из глубины души выбралась жалость. Она, эта жалость, заполонила собой весь мир, окрепла. И внезапно Петя понял: перед ним его брат, старший и любимый, брат, который спешил порадовать его велосипедом, брат, по которому он очень-очень скучал. И на то, что брат встал из могилы, ему, Пете, плевать.

— Ты это... не нервничай, — попросил его он. — Все устаканится. А я рад, что ты вернулся... Плохо без тебя было...

Петя не договорил — стушевался.

До дома, где базировался Антон Павлович, добрались быстро. Петя боялся, что брата узнают односельчане, однако обошлось. Улица, придавленная комендантским часом, была пустынна. Да и кто, если вдуматься, опознает в юноше того, умершего много лет назад, парня? Тем ни менее, когда они вступили на метеное крыльцо, Петя вздохнул с облегчением.

Антон Павлович не спал. Он сидел за столом, вцепившись в кружку, из которой поднимался кофейный парок. Выглядел начальник Специального отдела так себе. То ли недосып сказался, то ли достали его местные чудеса. Скорее, и то и другое вместе. Рядом с его локтем лежал закрытый ноутбук.

Что-либо сказать Петя не успел.

— Раненько ты, — поприветствовал его Антон Павлович. — Ну, так даже лучше. Раньше сядешь, раньше выйдешь. Там на дороге вторая от этого дома машина — передвижной госпиталь. Попроси брата, пусть он туда заглянет. Ничего страшного, но анализы сдать необходимо. Кстати, сейчас и Федор подойдет.

— А...

— Не первый ты сегодня, — вздохнув, объяснил Антон Павлович. — Бывшие покойники валом валят. Хорошо хоть не все сразу, интервал держат. Ты еще ничего, молодцом держишься. Некоторые такое шоу устраивают! Вот буквально минут пятнадцать назад дама прибежала. Как она орала! Я бы на месте ее мужа, Перфильева Василия Андреевича, назад закопался.

— Все-то вы знаете, — заметил Петя. — Паспортные данные всей деревни наизусть учили? По ночам, в тиши кабинета на Лубянке? Огромный стол под лампой с абажуром вам положен?

— Фантазия у тебя через край, — Антон Павлович присмотрелся к парню и забеспокоился:

— Может, тебе успокаивающий укольчик, э? На всякий случай.

— Не, не, не, — Петя старательно замотал головой. — Я себя прекрасно чувствую.

Уколов он боялся даже больше, чем покойников.

— Я заметил. Но как знаешь.

— Маме если...

— Ладно, сейчас пошлем доктора, — Антон Павлович хлебнул из кружки, поморщился. — Парень. Да, да, Дмитрий, ты. Сходи до машины. Ничего страшного в осмотре нет. В пробирку пописаешь, кровь сдашь и свободен. Есть у тебя кровь-то? Извини, неудачно пошутил. Однако если страшновато, я с тобой брата пошлю.