Двенадцать лет тому Великий князь Рязанский отдал Ратьшу, ставшего тогда круглым сиротой, на обучение в десяток степной стражи, которым командовал Могута. Учеником четырнадцатилетний отрок оказался способным. Ратное мастерство давалось ему на удивление легко. Что и не мудрено: на коня Ратислава посадил отец, как и положено княжичу, в пять лет, в то же время началось и его воинское обучение. Перерыв из-за смерти родителя оказался недолгим — в городище ивутичей мать нашла юному княжичу нового наставника из местных. Потом — набег Булгар, гибель матери и ивутичских родичей, чудесное спасение, скитания по лесам. В конце концов, он добрался до Рязани и был узнан своим крестным, епископом Евфросием, который и представил Ратьшу пред светлы очи Великого князя, поведав вначале тому историю его не простой жизни. Какое-то время сирота воспитывался с детьми Юрия Ингоревича, а потом князь отдал его в обучение к Могуте.
К шестнадцати годам Ратьшу, превратившегося в крепкого юношу, поставили десятником. К восемнадцати — сотником. А пять лет тому, когда Ратиславу исполнилось двадцать, Великий князь рязанский Юрий Ингоревич пожаловал его боярским званием. Пожаловал заслуженно — в бою он не многим уступал Могуте, а в вождении воинских отрядов, знании степи и ее обитателей превзошел всех своих учителей. Потому к боярскому званию Ратислав был назначен воеводой степной стражи. Должность хлопотная. Отдохнуть можно было разве только в глухозимье да ранней весной, а как снег сойдет и степь просохнет, только успевай поворачиваться. Сколько пограничных городков да крепостиц раскидано, по постоянно двигающейся на юг Рязанской границе. Опять же, засечные линии, дальние дозоры. Потом, поездки к дружественным и не очень половецким ханам и старшинам бродников, переговоры, улещивания, угрозы. А уж если набег случится.... В общем, хлопот много. Могута остался при новоиспеченном боярине ближником — советы многоопытного воеводы всегда приходились к месту.
С такой беспокойной жизнью Ратислав до сих пор не обзавелся семьей. Хоть вымахал в рослого, крепкого, как молодой дубок белокурого красавца, на которого заглядывались, девки, молодухи и даже зрелые за тридцать весен, обремененные кучей ребятишек, замужние бабы и честные вдовицы.
Боярин еще раз глянул на скачущего.
— Подождем, — сказал он и снова присел на скамейку.
Могута устроился рядом.
Ждали недолго. Скакун застучал копытами по мосту через ров и через миг, присев на задние ноги и обдав запахом конского пота, был осажен седоком рядом с поднявшимися на ноги Ратиславом и Могутой. Запыленный всадник, без брони, из оружия только меч на поясе, спрыгнул на землю и, отдав легкий поклон, произнес:
— Боярин, Великий князь срочно требует в Рязань.
— Что там стряслось такое? — тревожась, спросил Ратьша.
— Мне не ведомо, велено только передать, что б не мешкал.
— Ладно, пойди умойся, поешь. Коня на конюшню сведи, там примут. Обратно с нами поедешь.
Гонец кивнул, взял скакуна под уздцы и повел его в ворота.
— Что ж такое случиться-то могло? — задумчиво протянул Ратислав. — Седьмицы не прошло, как князь сам отпустил меня. Неуж в степи стало не спокойно?
В этом годе с самой весны, только степь просохла, Рязанские дозоры рассыпались по дикому полю, уходя далеко наполдень. Тревожно там было все последние четыре года. С тех пор, как снова появившиеся с востока татары, затеяли войну с Волжской Булгарией и восточными племенами половцев. Первый раз русичи встретились с ними четырнадцать лет назад в печально знаменитой битве при Калке. На обратном пути потрепанных победителей булгары заманили в засаду и разгромили в дым. Пленных татар продавали по цене баранов, потому и называли гордые Булгары сию битву Битвой Баранов.
Однако не прошло и десятка лет, как татары появились снова, поставили юрты в устье Итиля и начали теснить Булгар. А заодно и мешающих им пасти свои стада половцев. Татары, или монголы, как они сами себя называли, покорили, или пожгли хазарские и саксинские города в устье Итиля и по северному берегу Хвалынского моря, а потом двинулись вверх по Итилю-Волге. Шло у них спервоначалу все споро: небольшие булгарские заставы отступали, не принимая боя. Но потом пошли леса. Булгары, к тому времени, соорудили в этих лесах засеки и остроги, а крепостная линия там имелась с незапамятных времен, сторожа богатую Булгарию от жадных степняков. Здесь татар и остановили. Булгары, удерживая их возле укреплений, наносили удары мелкими отрядами, внезапно появляющимися и так же исчезающими в лесной дебри. Потом на помощь булгарам пришли башкирды, кочующие на восход от Итиля. И татары не выдержали, откатились к устью реки, к северному берегу Хвалынского моря. Правда, добить их не получилось. Между союзниками начались споры — постарались монгольские послы, имеющие богатый опыт по внесению раздоров в ряды своих врагов. Башкирды ушли обратно в степи, оставив булгар с татарами один на один.
Года четыре назад на помощь монголам явился хан Батый. С ним пришли и три его брата. Имен братьев Ратьша не запомнил. Опять татарам удалось потеснить булгар, а Башкирдов даже разбить и покорить. Но снова булгарам удалось отбиться. А в начале прошлого года Батый отъехал в главную ставку монголов, находящуюся где-то далеко на востоке рядом с Богдойским царством, тем самым, откуда возили шелк и чай. Половину этого царства, как говорили купцы, монголы уже завоевали, а со второй, южной, до сих пор длилась война.
Прошлой осенью Батый вернулся, ведя с собой несметное войско. Удара его Булгары не выдержали. Укрепленные линии были прорваны, и монголы хлынули внутрь страны. Всю зиму враг зорил Булгарскую землю, истребляя сопротивляющихся поголовно. Несколько крупных городов, в число которых входила столица Булгарии Биляр, отбивались до последнего. Теперь на их месте, говорят, остались только головни и обугленные кости сожженных жителей.
Этим летом какая-то часть завоевателей обрушилась на половцев, громя их в мелких стычках и тесня за Дон. Сколько пришельцев осталось на Итиле, сколько гоняло по степи половцев, и сколько осталось в Булгарии никто не знал. Купцы с тех мест не приходили, свои идти туда боялись. А только от купцов во все времена можно было хоть что-то узнать о происходящем в дальних странах.
На Руси, глядя на творимое татарами побоище вблизи ее границ, в этом году опасались вторжения и потому все восточные и юго-восточные княжества к нему готовились. Лето Ратислав метался по степной границе. Но в диком поле стояла удивительная тишина. Словно вымерло все. Половецкие племена, или были истреблены, или откочевали под напором монголов куда-то далеко на запад и юг. Бродников, до селищ которых добирались рязанские дозорные, монголы почему-то не трогали. Сами бродники из этих селищ говорили, что их старшины заключили с завоевателями союз. Такое, говорят, уже было тогда, в первое появление татар в половецких степях. Бродники служили у них проводниками. Плоскиня, один из старейшин бродников уговорил на Калке Мстислава Киевского, укрывшегося в укрепленном лагере со своими людьми, сдаться себе на погибель.
К началу осени все как-то решили, что на этот год опасность миновала. Видно хватало татарам хлопот с продолжающими сопротивляться половцами, буртасами и мордвой, в чьи леса они тоже решили наведаться. Да и осень уже, а осенью кочевники на Русь не набегают. Если только мелкие отряды на приграничье чуть пограбить. А с большой войной — нет. Ратьша тоже поуспокоился. Хотя, если подумать, с чего бы? Ведь Булгарию татары воевали как раз зимой. Но, с другой стороны, орда из своих степей до Волги и добралась-то осенью, не распускать же ее кочевать по всему дикому полю для прокорма? Да и не все в войске находников кочевать умеют: много воинов у них, по слухам, из народов оседлых. Те же, недавно покоренные, хазары с саксинами, народы Кавказа, народы Хорезмийского и Богдойского царства. Эти в зимней степи, да без припасов, могут и вовсе перемереть. А война, она сама себя кормит. Сейчас орда может долго кормиться булгарской добычей. В общем, в большую войну зимой со степняками не верилось. Ну, покорили зимой булгар, так ведь Русь не Булгария, ее так нахрапом не возьмешь.
Ранней осенью Ратислав прибыл в стольный город обсказать Юрию Ингоревичу каковы дела в диком поле. Гонцов он слал, конечно, чуть не каждодневно, но гонцы гонцами, много ли в послании напишешь. Потому раз в месяц он являлся пред светлы княжьи очи сам. Вот и тут приехал. Разговор вышел долгий, обстоятельный. А в конце князь Юрий вдруг вспомнил, что Ратьша просился по весне после летнего полевания в отпуск. Причина была весьма уважительной: боярин решил, наконец-то, жениться. Невесту сосватали еще прошлой осенью в Муроме. Этому делу немало поспособствовал Рязанский епископ Евфросий, продолжающий принимать самое живое участие в делах своего крестника.
Свою будущую суженную до того Ратьша ни разу не видел, а повидавши и погостив со сватами целую седьмицу у ее родителей, прикипел к ней всей душой. Видно изголодавшееся по любви сердце давно ждало того. Да и о продолжении рода пора позаботиться, тем более об этом Мелания все уши прожужжала. Была невеста из древнего рода Муромских бояр. Даже Мелания, которую Ратислав взял на сватовство с собой, и очень ревниво относящаяся к его княжескому происхождению, не без ворчания, но невесту одобрила. Ликом та оказалась весьма миловидна, станом гибка, кожей бела. Синие очи словно заглядывали в самую душу. Исполнилось ей в то время пятнадцать весен. В скорости будет шестнадцать — в самую пору замуж.
Вот Юрий Ингоревич, глядя, на исхудавшего и почерневшего от беспощадного степного солнца боярина, и велел ему отправляться в свое имение, передохнуть недельку да собираться за невестой и ее родней: свадьбу решили играть в Рязани. Великий князь, и епископ пообещали помочь в сем деле. А гроза из степи, видно, в этом году уж не придет.
И вот, на тебе — не прошло недели, отпущенной для отдыха, а Князь Юрий вызывает в Рязань. Ох, чует сердце, не к добру. Видно пришли с дикого поля черные вести. Что ж, надо собираться.
— Вели седлать, Могута, — обратился Ратьша к своему ближнику. — Мешкать нельзя.
— Сколько людей возьмем, боярин?
— Думаю никого. Вдвоем с тобой двинемся. Окрест, вроде, тихо. Жеребцы у нас резвые — доберемся быстро.
— Заводных брать?
— Да нет — путь невелик, не успеют притомиться коники.
— Пойду, распоряжусь.
Могута скрылся в воротах. Ратьша еще раз окинул взглядом окрестности и зашагал следом.
Глава 2
Выехали в полдень. Втроем: Ратьша, Могута и рязанский гонец, назвавшийся Всемилом. К вечеру предполагали добраться до стольного града. Боярин взял под седло своего любимого Буяна, крупного жеребца вороной масти. Конь был хорош на походе, бережно, как ребенка в люльке неся хозяина. Хорош был и в бою, послушный малейшему движению коленей, легко поднимая и всадника в доспехах, и кожаную конскую бронь. Ездил Ратислав на нем уж пятый год, и не мог нахвалиться. Купил еще жеребенком по случаю, будучи по посольскому делу в половецком стойбище дружественного Рязани Кутлаг-Хана. Продавал коняшку черкесский купец. Торговались, помнится, долго. Ну да какая покупка без торга — не торговаться, себя не уважать, да и продавца то ж. Большие деньги отдал тогда — пятьдесят пять хорезмийских дирхемов. Но не пожалел о потраченном ни разу. Жеребенок вырос в красавца-коня, за которого Ратьше после предлагали и две, и две с половиной сотни серебром.
Лошади — страсть Ратислава. Лошади и оружие. В конюшне Крепи стояла дюжина лошадок, на которых ездил только сам боярин, не давая под седло их больше никому, только разве пастухам для выпаса. Оружие хранилось в боярских покоях развешенное по стенам. Прямые с широкими долами варяжские мечи, поуже и подлинней — франкские, совсем узкие и длинные — фряжские. Из сабель: массивные, со слабым изгибом — булгарские, потоньше и поизогнутей — хазарские, саксинские и половецкие, которые друг от друга мог отличить только большой знаток. Ну и гордость боярина — два тонких, хищно изогнутых клинка выкованных сарацинскими мастерами с извилистым булатным узором на лезвии. Шеломы, брони кольчатые, латные и пластинчатые, щиты деревянные, кожаные с набитыми металлическими пластинами, цельнокованые.... Много чего еще. Имелось оружие и попроще, для вооружения окрестных смердов при набеге из степи. Это добро хранилось с должным уходом в подклетях терема. Связки стрел и сулиц, щиты, шлемы самые разные, но все годные для боя. Брони простые из толстой сыромятной кожи, копытные латы, немного старых, взятых с боя, пробитых-прорубленых кольчуг, починенных сельским кузнецом. Ну и копья, топоры, само собой, немного мечей и сабель попроще. Всем этим добром можно было вооружить до полутора сотен ратников.
Откуда такое богатство у боярина, весь надел которого, всего-то десяток деревенек в три-четыре двора, да еще два сельца? Все просто — воинская добыча. Мелких стычек с половцами и бродниками за лето по степной границе проходил не один десяток. Не говоря о набегах и ответных карательных походах в степь. Поле боя, как правило, оставалось за Рязанцами. С мертвых и пленных сдиралось все до последней железки, а зачастую, и тряпки. Имущество, захваченное в половецких стойбищах и селищах бродников, собиралось в кучу. Потом добыча тщательно считалась и делилась. Десятая часть по закону шла Ратьше — воеводе степной стражи. Отсюда и столько железа накопилось. И не только железа. Так сколько еще продал! Оружие, что в степи, что в соседних княжествах всегда пользовалось спросом и уходило по хорошей цене. Еще выкупы за знатных пленников. В общем, боярин не бедствовал.
По дороге, ведущей от крепости, спустились с холма, свернули налево, проехали березовую рощицу, обогнули небольшой холм, на котором расположилось маленькое сельское кладбище. Двенадцать деревянных восьмиконечных крестов стояло на холме. А чуть в стороне высился камень красного гранита в полтора человеческих роста. Камень нашли на отмели в Проне. Ратьша увидел его такой необычный для здешних мест в прозрачной воде и приказал выволочь на берег, обтесать и отвезти на кладбище. Обтесать и отвезти получилось с трудом. Особенно — обтесать. Хотя, и затащить на высокий берег получилось не просто. На само кладбище камень не позволил поставить батюшка Василий. Обычно мягкий и терпимый, здесь он уперся: невместно, мол, языческому символу стоять на православном кладбище.
Ратислав смирился. Символ и правда был, что ни на есть языческий — в память матери, так и не принявшей христианство. Мать покоилась где-то на дне омутистой речки, на крутом берегу которой стояло сожженное теперь селение ивутичей. У этих сородичей Ратьши имелся обычай ставить памятные камни на пустых могилах родичей, чьи тела не удалось захоронить. Боярин своеручно высек на граните мерянский символ солнца. Получилось хорошо — вроде душа погибшей мамы поселилась здесь у каменного столба.
Женщиной Аршава — мать Ратислава была не простой. Род свой она вела от славных вождей народа ивутичей. А народ сей в глубокой древности даже создал свое государство, которому покорились оба племени мордвы, буртасы и еще какие-то народы, имена которых, по прошествии стольких веков канули в лету. Рухнуло государство ивутичей под ударами кочевников, хлынувших с востока в незапамятные времена. Звались враги, вроде бы, гуннами. Какое-то время выжившие прятались в лесных дебрях, смирив гордость и опустившись до уровня окрестных племен. Но память о былом величии передавалась в народных преданиях из поколения в поколение. К несчастью хорошая память оказалась и у лесных народов, в окружении которых теперь жили ивутичи. И память не добрая. Они помнили, что когда-то Ивутичи покорили их и долгое время держали под своим ярмом. Настала пора мести. Несколько столетий продолжалась лесная война. В конце концов, от когда-то могучего народа осталось несколько поселений, смирившихся с поражением, и старающихся жить с соседями в мире. И соседи, наконец-то, оставили их в покое. То ли прошло уже слишком много времени и былые обиды забылись, то ли польза, которую приносили ивутичи, превысила память о тех же обидах.... А польза имелась. В их народе много было колдунов и целителей, которые не отказывали в помощи никому.
