Глава 19
Стан подавлял своей невероятной громадностью. Ничего подобного не видели Рязанцы, даже те, кто помнили владимирскую осаду тридцать с лишком лет назад. Шатры, юрты, палатки, снующие меж ними пешие и всадники. Даже сюда до дозорной башенки долетал мощный гул, в который сливались лошадиное ржание, рев скотины, скрип тележных колес, человеческий говор.
Из-за леса, перед которым раскинулся вражеский стан, поднимались столбы дыма — татары жгли окрестные селения. Хотелось надеяться, что пустые: предупрежденные жители должны были успеть уйти за рязанские стены, или в лесные схроны. Дымы поднимались на севере и юге тоже. Только на закате за Окой дымов не видно. Да и то, там, в лесной дебри, пересеченной болотами, селений имелось раз, два и обчелся, и добраться до них было совсем не просто.
— Исады горят, — глухо обронил один из двух дозорных, топчущихся на наблюдательной площадке, кивнув на особо толстый столб дыма на восходе.
— Люди там оставались? — спросил Ратислав. — Или ушли?
Дозорный пожал плечами, нахмурился, ответил:
— Люд оттуда в Рязань шел. Но, говорили, кто-то хотел остаться, оборонять родной город. А остались, нет ли, кто знает?
— Навряд ли, — встрял в разговор второй дозорный, совсем молоденький — только усы пробиваться начали. — Коль оборонялись, не могли татарове его за утро взять.
— Сколько там осталось тех защитников! — не согласился первый дозорный. А укрепления в Исадах не чета рязанским. Арканы на заборола накинули и полезли кучей. Тут не отмашешься. Зазря только головы положили. И-ех! — старший дозорный сокрушенно покачал головой.
— Чего это? Смотрите! — вскинувшись, вытянул руку куда-то вправо молодой дозорный.
Ратислав, Гунчак и второй дозорный кинулись к правой стороне башенной площадки. Действительно, далеко справа по Пронской дороге двигалось пешком множество людей. И люди эти не были похожи на монголов, или их подручников.
— Да это же наши, — сдавленно просипел молодой дозорный, зрение которого оказалось поострее, чем у остальных. — Похоже, смерды из окрестных деревень. Не убереглись...
Теперь и Ратьша рассмотрел, что серая толпа состоит из рязанских селян, а может, и жителей мелких городков. Они угрюмо брели по дороге, кутаясь от мороза в какую-то рванину — хорошей зимней одежи ни на ком видно не было. Мужики, бабы, подростки. Стариков и совсем малых детей — не видать. По бокам двигающейся по дороге людской змеи ехала редкая цепочка татарских всадников — охрана.
— Хашар, — каркнул из-за спины Ратислава Гунчак.
— Что? — обернулся к нему Ратьша.
Оба дозорных тоже обернулись к половецкому хану.
— Осадная толпа, — пояснил тот. — Татары собирают ее из отловленных в округе осажденного города местных жителей. Берут туда только тех, кто может работать. Детей и стариков, обычно, убивают. Хашар используют на тяжелых и опасных осадных работах.
— Вот ведь чего удумали, нехристи, — широко перекрестился старший дозорный. — Это ж додуматься до такого надо...
Дальше смотрели на приближающихся пленников в горестном молчании. Людская змея доползла до татарского стана. Здесь хашар уже ждали. У правого края лагеря плотно стояло с сотню двуосных телег на больших целиком деревянных колесах. Охрана гнала русских к ним. Здесь с телег раздавали инструмент: топоры, заступы, лопаты, слеги. Потом пленников делили на отряды человек по сто-сто пятьдесят и вели, кого в ближний лес, кого в сторону городских стен.
— Чего теперь ждать? — поинтересовался у Гунчака Ратислав. — Чего их делать заставят?
— Кто-то будет ров заваливать, — пожав плечами и вздохнув, ответил половец. — Кто-то частокол вокруг города ладить от вылазок и от обстрела со стен. Я тебе о таком, вроде, говорил, когда об осаде Биляра булгарского сказывал.
Ратьша кивнул — помнил.
— Ну, вот, — продолжил Гунчак. — Тех, кого в лес погнали, будут колья для этого самого частокола рубить. Еще там же в лесу дерево готовить будут для осадных орудий. Татары их собирают только при осаде. Части железные от них в обозе возят, а деревянные делают на месте. Кстати, камень где-нибудь близ града у вас ломают? Им камень для пороков нужен будет. Ежели они, конечно с собой его не везут. Но то — вряд ли. Кувшины с зажигательной жидкостью, это — да, а камни — нет, вряд ли, тяжелы. Но, коль нет камней, могут вместо них деревянные обрубки метать из древесных комелей сделанных, водой для веса напитанных.
— Есть каменоломня верстах десяти, за Исадами — протянул Ратислав. — Камень там ломали для постройки храмов. Да и до сих пор берут для мелких нужд, да для пережога на известь. Место глухое. Думаешь, найдут?
— Найдут, — дернул плечом Гунчак. — Татары спрашивать умеют — чего не знаешь, расскажешь.
— Так, говоришь, у них кувшины с греческим огнем есть? — переспросил Ратьша.
— С киданьским, скорее, — поправил половец.
— С каким?
— Киданьцы это те, кого вы богдийцами называете. Умный народ. Много чего придумали. И огонь греческий то ж. Да и не токмо огонь. Есть еще в обозе татарском, наверняка, кувшины с эдаким черным порошком, который от огня пламенем вспыхивает с громом страшным. Этим громом они даже каменные крепостные стены расколоть могут.
Об этом Ратислав, помнится, слышал от пленного Ли Хая, потому не особо удивился. А вот дозорный, тот, что постарше, забормотал что-то. Опять молитвы Христу возносит? На богов надейся, а сам не плошай! Предками завещано.
— Орудия осадные для татар тоже киданьцы делают, — продолжал тем временем половецкий хан. — И киданьские же мастера их обслуживают. Татары вообще много чего от них переняли. Умный народ.
Не понятно было про кого сказал Гунчак последние слова — про киданьцев, или татар, сумевших покорить этих умников и заставивших их служить себе.
Тем временем татары пригнали часть хашара направо к Предградию, а часть налево к Засеребрянью. Там — с дозорной башни это было видно — полонянники начали разбирать дома и хозяйственные постройки. Видно, дерево брали для частокола, иль для орудий осадных. А что — дерево сухое, выдержанное. Здесь у восточной стены пока никакого движения не было. Только татарский стан гудел непрерывно, давя на душу.
— Пойдем пройдем по стене к Среднему городу, — повернулся Ратьша к Гунчаку. — Глянем, что там деется в Засеребрянье. Отсюда, все ж, плоховато видно.
Они спустились с башни на боевой ход стены, прошли по ее гребню влево. Миновали Серебряный овраг, заключенный внутрь городских стен. В овраге этом находился исток речки Серебрянки — хороший источник воды для горожан на случай такой вот осады. Где-то на середине оврага стена резко сворачивала влево, в сторону Среднего города, спускалась ступенями по склону, отсекая его от внутренней части города и упиралась на дне в Водяные ворота — массивную башню с небольшим, закрытым двумя кованными решетками проходом для воды, в ее основании. От башни опять ступенями стена поднималась на противоположный склон оврага и там соединялась с Серебряной не проездной башней Среднего города.
Ратьша и Гунчак спустились к Водяным воротам, поднялись к Серебряной башне, прошли по стене среднего города до башни, в которую упиралась стена, защищающая Межградие. Последние пару сотен саженей пришлось проталкиваться через Рязанцев, собравшихся здесь поглазеть на происходящее за стенами. На башне было попросторнее — десяток стражников, несших в ней службу, шугали зевак. Здесь дозорной башенки не имелось и смотреть прошлось через бойницы верхнего яруса.
Внизу под башней простерся Серебряный овраг с речкой Серебрянкой на его дне, закованной сейчас в ледяной панцирь и похороненной под неглубокими пока сугробами. Овраг в этом месте расширялся почти до сотни саженей. За оврагом, отступив от его края еще саженей сто с небольшим, вздымалась в высь Соколиная гора — самое высокое место вблизи Рязани. Поднималась она даже повыше городских стен и тянулась с восхода на закат саженей на пятьсот. Меж краем оврага и подножием горы растянулись дворы Засеребрянья, брошенные ныне своими хозяевами.
Полоняники под присмотром татар разбирали строения, складывая отдельно бревна, отдельно доски, отдельно мелкий древесный мусор. Последний, видимо, предполагалось использовать для костров. Татары, те, кто не караулил пленников, занимались обшариванием брошенного жилья. И чего-то там находили, судя по узлам, которые они вытаскивали и сваливали кучами. Те, кто присматривал за хашаром, ездили верхом между работающими и, время от времени, подбадривали ударами плетей того, кто, по их мнению, работал недостаточно хорошо.
Часть полоняников, в основном здоровые мужики, начали копать ямы для частокола по самому краю оврага. Кто-то из толпящихся на стене узнавал в них своих знакомцев, или даже родню. Окликал. Те пробовали отвечать, но быстро замолкали под ударами татарских плетей. Народ на стене угрожающе гудел. Один из стражников в башне, из которой смотрели за всем происходящим Ратьша и Гунчак, не выдержал, взвел затинный самострел, стоящий на вертлуге у бойницы, прицелился и выстрелил. Гулко ударила тетива. Тяжелая стрела с шмелиным гудением сорвалась с направляющего желоба и, мелькнув красным оперением, улетела за овраг. Стрелком стражник оказался неважным — промазал. Но татар, все же, пугнул: те отъехали от самого края оврага и стали держаться за еще не порушенными строениями.
— Давайте сюда! — понеслось со стены. — Против своих ведь трудитесь! Бросайте работу! Лезьте сюда!
Кто-то уже сбросил со стены, раздобытые где-то веревки. С десяток мужиков, копавших ямы, не удержались: побросали лопаты с заступами и кинулись вниз по склону оврага к стене города. Татары видно уже были готовы к чему-то подобному. Десятка полтора всадников выехали из-за своих укрытий, вроде бы даже не спеша, достали луки из налучий, наложили стрелы, привстали в стременах, рывком, натянули тетивы до уха и выстрелили. Не промахнулся ни один. Беглецы, уже несущиеся по дну оврага, закувыркались в сугробах, кто с одной, а кто и с двумя стрелами в спине.
Народ, столпившийся на стене, глухо охнул, запричитали бабы. Еще трое стражников с яростным рычанием кинулись к оставшимся свободными затинным самострелам, начали споро натягивать вертушками тетивы, вкладывать стрелы в желоба. Тот, который уже выстрелил в первый раз и остававшийся рядом с орудием, справился раньше других. Снова загудела, дрожа, спущенная тетива. Новая стрела унеслась за овраг. На этот раз стрелок оказался более удачливым — толстая длинная стрела угодила в одного из татарских коней, уйдя ему в грудь до самого оперения. Конь сделал судорожный скачок вперед, рухнул на колени у самого края оврага, в агонии дернул задними ногами и, упав на бок, заскользил вниз по склону. Татарин еще успел выпростать ноги из стремян, но вовремя соскочить с падающего скакуна уже не смог и заскользил по малоснежному склону рядом с подстреленной животиной.
Народ злорадно загудел. В следующий миг ударили еще три самострела. Две стрелы из трех угодили в цель. Одна ударила в бедро, начинающего разворачиваться степняка, пришпилив его ногу к боку лошади. Лошадь и всадник хором заверещали от невыносимой боли и скрылись за еще не разобранными строениями Засеребрянья. Вторая стрела угодила в середину груди еще одного татарина, вынеся его из седла. Этот даже не вскрикнул, видно, умерев мгновенно. Попадания были встречены восторженными криками, а татары вновь скрылись за ближними постройками.
Воодушевленные меткой стрельбой со стен и исчезновением охраны, еще человек семь-восемь мужиков из осадной толпы кинулись в овраг, стремясь добраться до веревок, так и оставшихся свисать со стены. Но куда там... Снова на краю оврага возникли страшные всадники, снова раздалось щелканье тетив, и снова все беглецы остались лежать на дне оврага, не преодолев и половины пути до городской стены.
На этот раз степные стрелки мешкать на краю оврага и ждать самострельных стрел не стали — быстро развернули лошадей и вновь скрылись за стенами изб и дворовых построек. К этому времени стражники только-только успели взвести самострелы. Две стелы, явно запоздав, все же унеслись вслед осадникам. Пропали зазря, само собой.
Для свершения мести оставался еще татарин в овраге, сбитый первым залпом. Он уже доскользил до дна оврага и теперь, лихорадочно перебирая ногами и руками, карабкался вверх по склону. Сразу три стрелы полетели к нему с башни. Одна вонзилась чуть выше головы, глубоко уйдя в не успевшую еще толком промерзнуть землю. Две других, легко пробив не защищенную никаким доспехом спину и пройдя насквозь тело, ушли в землю почти так же глубоко, приколов степняка к склону оврага. Тот, в смертной муке подергав какое-то время конечностями, затих, повиснув на древках. Тонкий слой снега под ним начал набухать красным. Отвоевался гаденыш!
Напуганные всем происходящим работники осадной толпы, кто присел, кто застыл столбом. Работать прекратили все. Опять из-за строений показались татары. Засвистели плетки. Кого-то особо строптивого двое всадников начали рубить кривыми мечами. Стоны, крики боли и возмущения раздались из-за оврага. Затинщики попробовали стрелять по зверствующим татарам. Но те постоянно перемещались, наученные горьким опытом, не давая толком прицелиться. Растратив понапрасну с десяток дорогих в изготовлении стрел, стражники стрельбу прекратили.
Ратьша пожалел, что не взял с собой свой лук: сотня саженей до татар — можно было бы попробовать их достать. Расстояние для прицельного и убойного выстрела вполне его мощному луку по силам. Единственно, татары наготове и стрелу на таком расстоянии заметят и, если чего-то стоят, как воины, ее отобьют, а то и просто увернутся. Ратьша бы так точно увернулся. А татары, как он уже понял, воины тоже добрые. Не ушли от выстрелов самострелов? Так стрела из него летит куда как быстрее стрелы из простого лука, да и не ожидали, должно, попервоначалу.
Тем временем, татары навели порядок среди работников хашара. Мужики вновь взялись за лопаты и заступы, подростки и бабы продолжили разбирать постройки Засеребрянья. Убедившись, что все их подопечные при деле, несколько всадников вооруженных побогаче других съехались посовещаться. Один из стражей попробовал достать их самострельной стрелой. Не вышло — далеко, саженей сто пятьдесят. Татары краем глаза продолжали следить за постреливающей башней и, услышав гул спущенной тетивы, успели отъехать чуть в сторону. Стрела опять пропала зря. Посовещавшись, один из кучки погнал коня вокруг Соколиной горы и вскоре скрылся с глаз.
— Чего-то задумали? — встревожено спросил Ратислав у Гунчука.
— Пожалуй, — озабоченно покачал головой половец. Потом глянул с боевой площадки вниз на стену, забитую людьми. Сказал:
— Знаешь, надо убрать народ со стены. Если татары сейчас начнут стрелять — будет худо.
И правда. Ратьша все время забывал, что луки у татар бьют далеко. А народ на стене стоит плотно. При обстреле все за заборолами не укроются. Он обернулся к стражникам, все еще стоящим возле самострелов.
— Гоните толпу со стены, — приказал. — И скорее.
