Ратислав с Могутой молча переглянулись, оценивая слова хана.
— Ладно. Что дальше?
— Дальше. Меньше чем за полдня камнеметы разбили частокол на первом валу, и монголы послали в проломы через засыпанный ров на приступ своих союзников. Таких же, как мы. Сами прикрывали их стрельбой из луков. Надо сказать, этот вал булгары оборонять не стали, отошли за второй и с его частокола начали осыпать штурмующих стрелами. Монголы это предвидели: союзники несли с собой лестницы, которые приставили к тыну на втором валу и полезли наверх. Вот тут булгары встали насмерть: на лезущих по лестницам сыпались стрелы, летели камни, лился кипяток и расплавленная смола. Немногих, добравшихся до гребня тына, рубили воины, защищенные с ног до головы броней. Штурмующие отхлынули, но, стоящие за их спинами монголы копьями погнали их обратно. Кого-то зарубили для острастки. И те ринулись на новый приступ. И тут булгары совершили вылазку. Их отборные воины ударили с боков по штурмующим, выбравшись из калиток в частоколе на втором валу. Они двигались между наружным и средним валом в местах, где боя не было, и частокол не был поврежден, так что добраться до них снаружи монголы не могли. А они ударили по трем штурмующим отрядам и буквально отбросили их от второго вала. Преследовать бегущих, которых монголы уже не смогли остановить, булгары не стали. Постояли в проломах наружного частокола, прикрывшись щитами, а потом, не спеша, отошли за второй вал через те же калитки.
Гунчак немного помолчал, видно, вспоминая ту картину. Потом продолжил:
— Монголы, однако, долго отдыхать булгарам не дали. Совсем скоро они бросили новую волну воинов на приступ. Благо, 'союзников' в осадном стане хватало. Их было побольше, чем монголов: мы — половцы, башкирды, маджгарды, саксины, ясы, касоги, аланы... Кого там только не было! Но и этих булгары отбросили все тем же приемом, атаковав между двумя валами. Потом новый приступ и новый. До темноты булгары отразили пять приступов. Но и ночью монголы продолжали посылать союзников на штурм, меняя расстроенные, понесшие потери отряды, на свежие. Людей у них было много, и они могли себе это позволить. Булгары тоже несли ощутимые потери в рукопашной, от стрел монголов и камней метательных машин, которые продолжали обстрел и во время приступов, иногда поражая при этом и своих. Подступы ко второму валу и его основание было завалено трупами в несколько слоев. Истоптанные ногами сражающихся, перемешанные с грязью, в которую превратился снег и оттаявшая от крови, кипятка и горячей смолы земля.
Утром, как рассвело, монголы прекратили штурм. Подтянули поближе осадные орудия и начали рушить частокол на втором валу. Но тут в дело вступили булгарские камнеметы, установленные на стене третьего, внутреннего вала. И, надо сказать, стреляли булгары весьма метко — воины обслуживающие монгольские камнеметы начали нести потери. Гибли и циньцы, командующие стрельбой. Потом булгарам удалось разбить, один за другим, три камнемета, после чего оставшиеся было приказано оттащить подальше, на расстояние, где камни со стены не могли причинить сильного вреда. Правда, и камни из монгольских пороков редко долетали до частокола на втором валу. А если и долетали, почти ему не вредили. Вот тогда циньцы применили кувшины с греческим огнем. Видно он дорог и запасы его у монголов не слишком велики. Только этим можно объяснить, почему они не использовали это страшное оружие сразу.
Половец замолчал и поежился, вспоминая.
— Рассказывай, рассказывай, — подбодрил его Ратьша.
— Кувшины с греческим огнем легче камней, — кивнув, снова заговорил Гунчак. — Они спокойно долетали до второго частокола. Причем циньские камнеметы могли их бросить сразу по несколько штук. Уже после первого залпа частокол и подступы к нему охватило пламя. Языки огня поднялись выше стен, порождая клубы черного вонючего дыма. Вскоре к этой ни на что не похожей вони присоединился запах горелого мяса: сгорали трупы, устилающие подступы к городским валам. Потом пламя немного опало, но к тому времени тын уже занялся огнем. Монголы снова подтянули осадные орудия и ударили по нему камнями. Со стен им пробовали отвечать, но за дымом не могли толком прицелиться. Горящий частокол монголы разрушили быстро и тут же послали туда хашар, разбросать горящие бревна и очистить дорогу новой волне штурмующих. Булгары, пришедшие в ужас от бушующего огня, отступили и не сразу решились вернуться и разогнать работающих невольников. Но потом все же опомнились, ударили по хашару, вытеснили его за стены. И тут в сражение вступили аланы, покоренные монголами несколько лет назад, которых до сих пор на штурм не бросали. Могучие воины, надо сказать. И вооружены отменно. Одоспешенные, опять же, с головы до ног. Аланы хорошо дерутся и пешими и конными, потому они сумели оттеснить булгар к стене на внутреннем валу, а потом и за саму стену. Затем аланы медленно попятились, уходя из-под обстрела со стен и вскоре вернулись в осадный стан.
Пока Гунчак вел свой рассказ, наступили сумерки. В тереме стало совсем темно.
— Свету дайте! — крикнул Ратьша вниз дружинникам, караулившим пленных половцев.
Снизу, поскрипывая ступеньками лестницы, поднялся воин с горящим светочем. Поставил его на стол. Внутренность терема озарилась неровным красноватым светом.
— Хорошо, ступай, — отпустил Ратислав дружинника. — Ну, сказывай, что дальше было, — это уже к Гунчаку.
— Снова к стене отправили хашар, ломать остатки частокола и срывать участки вала, где предполагался приступ, — заговорил тот. — Со стены их безжалостно истребляли, видимо, уже позабыв, что это соплеменники. Хашар погибал, но делал свое дело. Снова наступила ночь. Под ее покровом монголы подтащили камнеметы на уровень первого вала, на те его участки, которые срыли невольники. Теперь их орудия могли доставать до третьей, основной стены. С нее пытались отвечать, но циньцы снова метнули греческий огонь и разогнали стреляющих. Эта стена горела плохо: булгары обильно полили ее водой, наморозив толстый слой льда. Всю ночь работали камнеметы, чередуя камни кувшинами с греческим огнем. К рассвету во внутренней стене образовались проломы.
Гунчак прервал рассказ, отхлебнул меда из кружки, немного помолчал и продолжил:
— Вскоре после рассвета меня нашел монгол, командовавший моей 'тысячей' и приказал готовить воинов к приступу. После полудня нас погнали на штурм. Мы шли в третьей волне. Первые две разбились о живую стену защитников города, вставшую в проломах. Я хотел, как принято и у нас, и у вас, пойти в бой в первых рядах, но начальник-монгол этого сделать не позволил: по их ясе все начальствующие над воинами, начиная от тысяцкого, во время сражения должны находиться позади боевых порядков, руководя действиями своих подчиненных. Кроме моей в этом приступе принимали участие еще три половецкие 'тысячи'. Всего около трех с половиной тысяч воинов. В проломах стояли закованные в сталь, прикрывшиеся щитами и ощетинившиеся копьями отборные булгарские сардары. Наши же половцы вооружены легко, ты сам знаешь, да и в пешем строю биться непривычны. В общем, ничего с булгарами мы сделать не смогли. Мои половцы карабкались на полуразрушенную стену, перескакивая через бревна, оскальзываясь на замерзшей крови, спотыкаясь о трупы погибших во время предшествующих приступов. Добирались до булгар они порознь, не умея слиться в единый строй и натыкались на копья, или падали, изрубленные мечами. Потом с боков по нам ударили другие булгары, снова сделавшие вылазку из-за основной стены и снова атаковавшие между валами. Мы не выдержали и побежали. Монгол-начальник ругался по-своему, брызгая слюной, хлестал бегущих плеткой, но остановить никого не смог. Нас с ним подхватил поток обезумевших от ужаса людей и вынес за валы прочь от стен. В этом бою я потерял больше половины своих воинов. Это из тех, кто оставался после блужданий по заснеженным булгарским дебрям.
До темноты было предпринято еще три приступа. Кроме трех мест, где уже была проломлена внутренняя стена, монголы атаковали город и в других местах, чтобы распылить силы защитников. Нас в этот день больше не трогали. Штурм продолжался всю ночь, и булгары изнемогли. Почувствовав, что они держатся из последних сил, монголы с утра снова бросили на приступ аланов и еще каких-то союзников, хорошо вооруженных и обученных биться в пешем строю. Булгары дрогнули. Аланы нажали еще сильнее. И те начали отступать. Тут же в открывшиеся проломы хлынули стоящие наготове свежие силы, воины которых разлились по улицам, поджигая дома. Потом они открыли ворота изнутри, и в город хлынула конница. Булгары медленно пятились к Внутреннему городу. Приостанавливаясь и огрызаясь. Бой во Внешнем городе продолжался остаток дня и всю ночь.
Утром нас отправили во Внешний город, откуда уже были выбиты защитники с задачей истреблять мирных жителей и собирать добычу. Добычу было приказано стаскивать в осадный стан к палаткам монгольских царевичей, где потом после сражения, ее должны были поделить. Мы вошли в проломы и разошлись по улицам. Город горел, но горел только у стен, где его подожгли штурмующие. Пожар разгорался вяло — слишком много снега, да и горожане обильно полили крыши своих домов водой от огненных подарков осаждающих. Часть жителей отступила вместе с защитниками, но многие остались в своих домах, непонятно на что надеясь. Мои воины, не разгоряченные штурмом, вначале не хотели убивать. Но монгольские десятники и сотники, командующие ими, заставили выгонять жителей на улицу, разбивать их на группы и заставлять каждого моего воина резать определенное количество людей. Не подчинявшихся убивали. И мы начали резать...
Гунчак снова замолчал, прикрыл глаза, по лицу его пробежала судорога. Потом он провел ладонями по щекам и заговорил. Голос его звучал глухо.
— Я воин, Ратьша. Я видел кровь и убивал. Но резать вот так, с холодным сердцем, по счету. А они заставили это делать и меня. Мужчин, способных держать оружие, среди убиваемых почти не было — все они дрались в рядах защитников. В основном это были женщины, дети и старики. Когда обитатели города поняли, что пощады не будет, они начали разбегаться, а кое-кто даже попытался сопротивляться. Убивать сразу стало легче — похоже на охоту. Понимаешь? Моими людьми начал овладевать азарт. Пролитая кровь пьянила. Детей и стариков просто убивали. Женщин насиловали, распластав прямо на грязном снегу, а потом тоже убивали. Монголы — наши десятники и сотники показывали пример. Эти еще и вспарывали женщинам животы. Потом они объяснили мне, что от соития с женщинами врагов не должно оставаться сыновей, которые, когда подрастут, могут сойтись с отцами в битве и, да не допустит такого Великое Небо, убить кого-то из них. Для посмертного существования монгола это очень плохо. Кровавое безумие продолжалось весь день и большую часть ночи. Только к утру, забрызганные кровью с ног до головы, мы вернулись в стан.
Весь следующий день монголы нас не тревожили, и мы отсыпались в своих юртах. Проснувшись к вечеру, я сел на коня и отправился в город. К этому времени его защитников загнали в город Внутренний. Невольники из хашара уже разобрали, примыкающие к нему дома и подтащили к стенам камнеметы. За ночь удалось проделать несколько проломов в обеих стенах, его окружающих, и наутро начался приступ. Мою 'тысячу' погнали в бой вечером, уже в темноте. Впрочем, от пламени пожаров было светло, как днем. Снова в проломах стояла железная стена из булгарских воинов, снова мои люди гибли на их копьях и снова они не выдержали и начали пятиться. Но тут сзади на нас надавила новая волна союзников, посланная монголами на приступ. Нас прижали к булгарам. Копья в такой тесноте были бесполезны. Бесполезны были даже мечи и сабли. В остервенении, поняв, что деваться некуда, мы с булгарами резали друг друга ножами, вцеплялись пальцами в глаза, душили, грызли зубами. Я тоже попал в эту страшную давку. Как выжил, до сих пор удивляюсь.
Гунчак опять замолк. Покрутил головой и продолжил:
— Монголы бросали в пролом отряд за отрядом, и мы просто вдавили своей массой булгар внутрь города. Дальше началось примерно то же, что и двумя днями раньше — горели дома, лилась рекой кровь мирных жителей. В жуткой сутолоке я растерял своих людей. Тех немногих, что остались в живых к тому времени. В бою я потерял шлем и получил рану в голову. Ничего серьезного — просто рассекли кожу, но кровило сильно. Залило половину лица. Ссылаясь на рану, я выбрался из гибнущего города, добрался до своей юрты, рухнул без сил на ложе и провалился в сон. Спал целые сутки. Разбудил меня монгольский начальник моей 'тысячи'. Он приказал собрать и посчитать людей. Мои половцы к этому времени уже выбрались из города и спали по юртам. Я поднял их, выгнал на улицу. Оказалось, что боеспособных осталось семьдесят восемь человек. Еще с полсотни лежали в юртах ранеными. Это почти из полутора тысяч, что были под моим началом еще осенью!
Что было дальше? Булгары продержались еще три дня в детинце. Монголы непрерывно штурмовали и, в конце концов, ворвались и туда, устроив страшную резню. Пленных в Биляре не брали. Говорят, так они мстили за свое давнее поражение, которое булгары нанесли им лет пятнадцать назад. Что еще сказать? Меня поставили начальником сотни. Над моими оставшимися в живых воинами. Вот так, из ханов в простые сотники, Ратьша.
Половец печально улыбнулся.
— И что было дальше? — спросил Ратислав.
— Дальше? Остаток зимы мы зорили Булгарские селения. Не все, правда. Пара их князей перешли на сторону монголов. Их владений не тронули. Ближе к весне нас отпустили в наше новое кочевье в низовьях Итиля. Там нас тоже не ждало ничего радостного. Скот почти весь пал от бескормицы. Наши женщины и дети голодали. Многие умерли. Умерли и мои новорожденные дети. Жена, не выдержав такого, ушла в зимнюю степь и там сгинула. Вот такое было возвращение.
Гунчак, замолчал, потом, жутко усмехнувшись, добавил:
— Хотя, добычи мы привезли много. Очень много. Не знали куда девать. В конце весны к нам опять приехали монгольские посланники и приказали через неделю прибыть оружными, одвуконь к буртасскому городку, стоящему на берегу Итиля. Названия его не помню. Мы должны были выставить не меньше трех сотен. Мне сказали, что я отвечаю за число головой. Собрали всех мужчин, способных держаться в седле от пятнадцатилетних мальчишек до стариков далеко за пятьдесят. С трудом, но три сотни набралось. Прибыли к месту сбора в начале лета. Здесь уже находилось несколько тысяч наших соплеменников. Куда нас собирались гнать, никто не знал. Ходили слухи, что в низовьях Итиля против монголов поднял восстание хан Бачман. Вроде бы он уже разбил несколько небольших отрядов завоевателей. Я поговорил с несколькими ханами, которых знал по прошлой жизни. Все они рассказали истории очень похожие на мою. Правда их люди пострадали немного меньше, чем мои, но и им досталось. Договорились: если нас погонят воевать с Бачманом, перейдем на его сторону и будь, что будет. Но монголы не были дураками: нас отправили к Кавказским горам, где тоже восстали черкесы. Там мы и воевали до осени. К тому времени Бачман был разбит, загнан на какой-то остров в низовьях Итиля, взят в плен и разрублен пополам, говорят, собственноручно одним из царевичей-чингизидов. Черкесов мы умиротворили. Из моих трех сотен осталось полторы. После этого нас отправили прямо сюда — на Рязанскую границу, с приказом зорить пограничные селения и выманивать ваши отряды в степь под мечи монголов.
