Без броней с одними только мечами против конницы, даже легкой половецкой оставшаяся сотня тех, кто еще мог на ногах стоять, мало чего смогла. Строй наш слабый сразу распался, всадники половецкие топтали конями, рубили, кололи пиками. Мы с князем встали спина к спине, отбивались, сколько могли. А потом, слышу, захрипел Изяслав, вздрогнул смертно. Обернулся к нему, а он на копье половецком висит, клонится вперед. Половец, что его на копье насадил, зубы скалит довольно, копье в ране проворачивает. Взъярился тут я. Света невзвидел. Кинулся на половца, лётом с боку на коня его вспрыгнул, рубанул вражину по шее, напрочь голову срубил.
Голос Прозора пресекся, он схватил со стола кубок со сбитнем, глотнул, смачивая горло, опустил голову, стиснув кубок так, что побелели пальцы. Скулы его, не покрытые бородой, запунцовели. Видно было, что как наяву переживает инок тот страшный бой. Помолчав немного, и справившись с волнением, он хрипловатым голосом продолжил свою печальную повесть.
— Срубил я башку вражине, спрыгнул с лошади, кинулся к Изяславу, выдернул копье, а он уж отходит, силится сказать что-то, но не может — кровью своей захлебывается. Так и отошел у меня на руках. Погоревать мне не дали — с колен подняться не успел, как ударило меня чем-то по голове ничем не прикрытой. Дальше только темнота.
Прозор снова примолк. Вздохнул шумно. Еще раз глотнул из кубка. Сказал:
— Вот так погиб твой отец, Ратислав.
Какое-то время в закутке царила тишина. Ратьша сидел с опущенной головой. В душе его бушевали ненависть к убийцам отца, жалость к нему, жалость к матери, желание отомстить. Но кому мстить? Сколько воды утекло с того времени. Главный виновник отцовой гибели — Глеб сгинул в южных степях... Понемногу он успокаивался. Появилось желание узнать, что стало дальше с отцовым ближником. Как ему удалось спастись, почему оказался в монастыре такой воин, явно не из последних? Задал этот вопрос Прозору.
— Что дальше со мной, было? — печально усмехнулся инок. — Очнулся я оттого, что дышать стало нечем. Открыл глаза — темнота. Ничего не видать. А еще землей пахнет. И кровью... В общем, закопали меня в яме вместе со всеми побитыми пронцами. Видно, за мертвого приняли. Как я выбрался из этой могилы, толком и не помню. Смотрю только — ночь, луна полная с неба светит и дышится... Век бы дышал. Хотел встать, не смог — голова кругом. Пополз. Спасло то, что хорошие люди приютили, выходили, не выдали врагам.
Когда поправился, как я думал, хотел мстить, но тут скрутил меня первый приступ. От удара того по голове, булавой, видать, сделалась со мной падучая. Приступы шли один за другим, стоило только чуть перенапрячься, или даже сильно взволноваться. А после такого приступа лежал я в лёжку иногда две, а иногда и три недели. Какое — воевать, себя-то обиходить не мог. И сгинуть бы мне — ни родни, ни близких у меня не имелось, но приняли у себя и пригрели божьи люди. Вот у них и остался. Со временем приступы стали все реже и реже. А лет восемь назад и совсем прекратились. Работать начал на братию, потом настоятель попросил возглавить десяток монастырской стражи. Вспомнил старое. Упражнения воинские. На удивление быстро все вспомнилось. В тело силы вернулись. Через три года возглавил сотню владычного полка, а год назад стал его воеводою. Вот и вся моя история, Ратислав.
После печальной повести Прозора в закуте воцарилась тишина. Ратислав молчал, переживая вновь смерть отца. Ведь подробностей его гибели, вот так из первых рук, никто ему не поведал. Мол, убили родителя вместе с пятью двоюродными братьями, пронскими князьями. Убили гридни Глеба и Константина с помощью нанятых половцев. А как убили, каковы были последние его минуты? Рассказать было некому. Не выжил никто из его ближников. Так думалось, пока не встретил он Прозора.
Остальные молчали из уважения к горю боярина, а еще потому, что думали грустные думы: не грызлись бы промеж собой русские князья, не зорили сел, деревень и городов, не гибли бы в бесконечных усобицах лучшие ратные люди. Тогда б, может, и не подошли бы татары сейчас к стенам стольного града Рязанского княжества, встретило бы их объединенное русское войско далеко в степи, растрепало-разбило поганых. Хотя... Сильны татары, организованы в стальной кулак. Может и все силы Руси не перемогли бы их в чистом поле. Но можно же было встретить их на засеках, в лесной дебри, где русским драться знакомо и привычно. Отбили бы. Может и не разбили, но отбили бы точно. А там и замириться стало б можно. Но — увы! Вон, даже Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович не спешит на помощь Рязани, хоть и считается, что находится та под его могучей десницей. И Черниговский Великий князь Михаил, на чьей сестре женат Юрий Ингоревич не поспешил с помощью... Вот и стоят теперь татары под стенами. И рушат стены эти. И к вечеру, если верить Гунчаку, эти стены обрушат. А дальше... Гибель? Гибель всех от старого до малого? Да. Если верить Гунчаку. Да и не только половецкий хан об том рассказывал.
Нарушил тяжелое молчание все тот же Прозор.
— Вот чего еще хотел сказать тебе, боярин, — он примолк, вроде колеблясь, стоит ли продолжать.
— Ну, говори уже, если начал, — поторопил инока Ратислав. Сердце его зачастило в предчувствии каких-то важных для него лично известий.
— Были в нашей обители в самом конце осени монахи из угров. Подданные короля Белы, — наконец заговорил Прозор. — Принял их и Великий князь, но долго с ними не разговаривал — не до того ему было. А у нас в монастыре они гостевали почитай, целую седмицу, отдыхали, отъедались. Говорил я с ними часто и подолгу. Досталось им их путешествие недешево — прошли они от своего королевства все поле дикое. Дошли, почитай, до самого Каменного Пояса, до южных его предгорий. Искали там земли предков своих. Знаешь, нет ли — угры в стародавние времена вышли как раз из тех мест. Говорят, нашли там людей своего языка. Но я сейчас не об том.
Прозор снова замолчал, крутя в руках пустой кубок, и на лице его было написано сожаление о затеянном разговоре. Ратьша забрал кубок из рук монаха, наполнил питьем, пододвинул к нему, потребовал:
— Сказывай дальше.
— Так вот, — вздохнув, неохотно продолжил Прозор. — На обратном пути они попались татарскому разъезду и были доставлены в стан предводителя монгол Батыя. Их не обидели. Обогрели, накормили. Сам Батый принял их, долго расспрашивал о том, о сем. Потом, снабдив припасами и дав деревянную пайцзу, отпустил восвояси. Пайцза, это...
— Я знаю, — перебил Ратислав. — Реки далее.
— Знаешь, так ладно, — кивнул монах и отхлебнул из кубка. Потом, видно окончательно решившись, сказал. — Пока гостевали угры в татарском стане, был к ним приставлен человек. Не из последних в орде — серебряная пайцза висела у него на шее. Вхож был в шатер самого Батыя. Происходил он родом из наших — русских, притом, рода не простого — княжеского. Звали его татары нойоном Галибом.
— Что! — Ратьша аж привстал со своего места. Ты хочешь сказать...
— Не знаю! — поднял ладони Прозор. — Не знаю... — Он опустил голову, сложил руки на столешнице. Опять помолчал чуток. Потом сказал глухо. — Но, посуди сам: имя, возраст тоже подходит, внешность... Я подробно расспросил монахов. Все сходится.
— Так убийца моего отца жив... — раздумчиво протянул Ратислав после долгого молчания. — Не сгинул в степи и находится в стане наших врагов. Наверное, помогает им. Советует... А уж не он ли... — внезапная догадка вспыхнула в сознании Ратьши. — Не он ли надоумил Батыя убить Федора. И про жену его — греческую царевну рассказал?
— Все может быть, — кивнул Прозор. Но тут же спохватился. — Только не наверняка все это. Должен понимать. Может и не Глеб то вовсе.
— Да нет, — покачал головой Ратьша. — Он это. Чую сердцем.
— А коль и так, — ерзнул на скамье Прозор. — Не добраться нам до него в сердце стана татарского. Потому и говорить тебе о нем не больно-то хотел — чего зря душу терзать местью несбыточной.
— Несбыточной? — криво улыбнулся Ратислав. — А вот это поглядим. Не все ж время он в шатре сидит. Куда-то да выезжает по поручению господина своего. Тем паче, теперь, когда зорят его отчую землю. Чаю, часто нуждается сейчас Батый в советах и помощи его.
— Что верно, то верно, — согласился Прозор. — Да только в осаде мы, помнишь?
— Осада не вечно длиться будет.
— Это — да, — кивнул монах. И добавил совсем тихо. — Вот только чем она кончится...
Глава 25
К полудню хашар закончил выкорчевывать надолбы и начал заваливать рвы. В тех местах, где в скором времени должен был начаться приступ. Узнав об этом, Ратьша со спутниками снова поехал к напольной стороне города. Поскольку обстрел этого участка начался раньше, то и разрушений здесь было гораздо больше. Камни часто залетали и в сам город. Еще на подъезде к стене стали попадаться разрушенные постройки и проломанные заборы. Несколько обломков известняка — снарядов из пороков, лежали прямо на улице. В бревенчатой мостовой видны были выщерблины от них.
Сама стена, когда к ней подъехали, произвела удручающее впечатление. Вернее, те ее участки, которые подвергались обстрелу. Заборола третьего яруса, да и вся его верхняя часть — снесены. Бревна и доски усеивали все пространство вокруг этих мест. Бутовка из глины и камней, заполняющая внутренность стенных срубов, разбросанная ударами татарских снарядов, покрывала снег рыжим прахом, издали похожим на кровь. Защитники, которые должны были отражать приступ, скрывались в осадных клетях — им пока разрушение от снарядов не угрожало. На стене оставались редкие стражи, которые хоронились на необстреливаемых участках.
С собой на стену Ратьша взял только Годеню и Гунчука. Полезли, само собой, туда, куда камни не летели, но поближе к месту будущего приступа. Там, где сейчас работали невольники. Надо было получше рассмотреть, что и как.
Внизу у подножия вала царила суета. Невольники, закончив с надолбами, заваливали ров. В основном плотно увязанными вязанками хвороста, которые подтаскивали из-за городни, возведенной в предыдущие сутки. К городне хворост подвозили на татарских большеколёсных телегах из леса. Здесь его связывали женщины и выжившие подростки. Ко рву же связки подтаскивали мужики. Несли сюда они и мешки с землей, которую набирали в большой яме, выкопанной неподалеку от города. Мешки не бросали в ров, опорожняли и несли обратно, чтобы наполнить новой порцией земли.
Хоть невольники и едва таскали ноги, дело у них, благодаря многолюдству, спорилось — ров оказался уже завален где-то на треть. Посмотрев вправо-влево, Ратислав увидел: то же самое происходит вдоль всей напольной части стены. Вернее, на участках ее, намеченных осаждающими для приступа.
Обстрел татары и не думали прекращать. Громадные камни продолжали лететь в стену. Вот один из них, пущенный с небольшим недолетом, ударился в землю совсем рядом со рвом, взметнул фонтан снега премешанного с землей, подмял под себя двоих невольников, подпрыгнул, пронесся совсем низко, сбивая с ног людей, несущих ко рву вязанки хвороста, ударился в нижнюю часть вала. Потом, растеряв силу, скатился в ров.
Люди не испугались, не шарахнулись в стороны, как можно было ожидать. Они продолжали тащить мешки и вязанки, бросать их в ров и возвращаться обратно. Они были похожи на тени самих себя, которым уже все равно, когда придет смерть — часом раньше, или часом позже. Двое попавших под удар камня, покалеченных, но еще живых, без криков и стонов отползли в сторону с основного пути работающих у рва и здесь затихли. Со стен по валу до самого его подножия свисали веревки, сброшенные защитниками города, но невольники не обращали на них никакого внимания. Ратиславу стало страшно — такого он еще ни разу в жизни не видел. Воистину — живые мертвецы, выходцы из нави приближали конец его родного города!
— Что делают! Что делают! — раздался позади голос, исполненный горестного недоумения.
Ратьша оглянулся. Оказывается, пока они смотрели на то, что творится за стеной города, на стену забрались человек двадцать воинов, которые, видно истомившись сидя в осадной клети и измучившись от неизвестности, решили увидеть своими глазами то, что творится снаружи. Ратислав собрался было погнать их со стены, но потом решил, что большой опасности нет, а раз так, пусть посмотрят — хуже не будет. Он отвернулся и снова стал смотреть на хашар.
А народу на стене все прибывало. Кто-то пробрался совсем близко к обстреливаемому участку стены и стал корить невольников, засыпающих ров. Кто-то сбросил вниз еще несколько веревок, призывая тех хотя бы попробовать спастись бегством. Невольники даже не смотрели в сторону кричащих.
В конце концов, один здровенный воин, из городовой стражи, судя по доспеху и одежде, не выдержал, выбежал на полуразрушенную стену в промежутке между залпами, натянул лук и выпустил вниз стрелу. Тут же выхватил из колчана вторую, выстрелил, потом третью... Две стрелы пронзили тела двоих, тащивших вязанки хвороста. Третья попала в бедро мужика, несущего мешок с землей. Пронзенные молча упали замертво. Тот, что с мешком, уронил свою ношу, жалобно заскулил и пополз куда-то в сторону. Остальные словно и не заметили того, что произошло. Они продолжали свою работу, равнодушно перешагивая через тела убитых. Изможденные, в темных пятнах от обморожений лица ничего не выражали.
Стражник вновь натянул лук. Четверо воинов, пригибаясь, кинулись к нему, сбили с ног, отобрали оружие, подхватили под руки и не сопротивляющегося даже, отволокли в относительно безопасное место рядом Ратиславом. Здесь осторожно опустили его на пол боевого хода. Ноги не держали воина. Он опустился на колени, вцепился руками в волосы и, раскачиваясь из стороны в сторону, тихонько выл. От него отворачивались. Отвернулся и Ратша. Скзал только:
— Оттащите вниз.
А хашар продолжал свое страшное дело. Ров мало-помалу заполнялся. Поглядев подальше, в сторону татарского лагеря, Ратьша увидел, что там появились два тарана. Когда только успели соорудить? Тараны не стояли на месте. Они медленно двигались в сторону ворот. Один в сторону Исадских, второй — Ряжских. Похоже, тараны стояли на полозьях, а толкали их все те же невольники. Сверху каждый таран прикрывала двускатная крыша, оббитая свежими коровьими шкурами и щедро политая водой, превратившейся в лед.
Очередной залп камнеметов закончился страшным грохотом — обрушился изрядный кусок первого яруса стены. Исклеванный камнями, он сполз в ров, рассыпаясь на бревна, комья глины и камни. Ров в этом месте сразу заполнился. Работы невольникам осталось совсем чуть. Похоже, Гунчак оказался прав — к темноте от участков стены, там, где назначен приступ, останутся рожки да ножки.
Один из камней ударил неожиданно близко. Букально в нескольких саженях. Ударил в крышу второго яруса, пробив которую, врезался в стену третьего. Пол боевого хода рванулся из-под ног. Несколько человек упали. Ратислав на ногах удержался. Обернулся, крикнул:
— Все со стены! Нечего судьбу пытать!
Защитники города послушались: хоть и недовольно ворча, но потянулись к лестнице, ведущей вниз.
