Ратьша легонько потряс Первушу за окольчуженное плечо. Тот мотнул головой, повернулся на другой бок и продолжил спать. Боярин уже чувствительно ткнул его кулаком между лопаток.
— Вставай, воин! Пора!
Меченоша уселся на соломе, непонимающе хлопая белесыми ресницами. Глянул на Ратьшу, тряхнул головой, растер лицо ладонями. После этого посмотрел на своего боярина уже осмысленно. Спросил глухим со сна голосом:
— Что, пора?
— Пора, — похлопал его по плечу Ратислав. — Пора. Слышишь, набат? Татары, видно, показались. Сейчас сходим на стену, глянем, что там и как снаружи. Потом малость приведем себя в порядок и к Великому князю, обсказать наши дела последние. Ну а потом он нас, должно, к какому-нибудь делу приставит.
Первуша кивнул и одним рывком встал на ноги. Поморщился, потер бок.
— Болит? — спросил Ратьша, имея ввиду полученную парнем рану.
— Немного, — виновато улыбнулся тот.
— Не дергает? Жара нет?
— Нет, ничего.
— Ну, ин, ладно.
Ратьша тоже поднялся, и они двинули к Оковской стене — ближней к Спасской площади. Там поднялись на угловую башню Столичного града, Северо-западную, от которой отходила, пересекая глубокий ров стена, соединяющая Столичный град с градом Средним. Была эта башня высока. Выше ее только Дозорная, та, что стоит на самом высоком месте города рядом с Полуденными воротами.
Взобравшись на дозорную башенку, венчающую четырехскатный шатер Северо-западной башни, осмотрелись. Снег, валивший с вечера, прекратился. Поднявшийся ночью юго-восточный ветер, разогнал тяжелые тучи, висевшие низко над землей последние несколько дней. На восходе за куполами городских храмов, за высокими крышами боярских теремов и гребнем восточной крепостной стены поднималось бледное, холодное солнце. Мороз усилился и мелкая изморозь, висящая в воздухе, празднично сверкала в лучах восходящего светила. Над заснеженными крышами городских домов поднимались столбы дыма от очагов и кузнечных горнов. Саженей на десять дым поднимался ровно, защищенный от ветра городскими валами и стенами. Выше ветер подхватывал его, перемешивал в бело-сизое облако и сносил за Оку, вытягивая длинной размытой полосой, теряющейся где-то за Мещерскими лесами.
Внизу прямо под башней и крутым откосом, на Подоле, непривычно безлюдном с вымороженными избами, зияющими открытыми дверьми, врагов видно не было. До самого ледяного берега Оки. А вот по реке, покрытой ледяным панцирем исполосованным снежными переметами, не спеша, ехала вереница всадников, с сотню, примерно. Ехали довольно далеко от крепостной стены — по стрежню, так, что достать их даже из крепостного самострела было невозможно. По голому льду ехали сторожко — кони, должно, не кованы. На местах, покрытых снегом, прибавляли ходу. По одежде и доспехам — монголы. Впереди двигалась кучка степняков в богатых шубах и виднеющихся под ними хороших доспехах. Кто-то из ханов? Должно, так. Всадники внимательно осматривали городские укрепления, переговаривались, наклоняясь друг к другу. Кроме них на льду реки больше никого. Дальше на противоположном берегу тоже безлюдно.
На севере, насколько позволяли видеть башни и стены Крома, вражеских отрядов не имелось. На юге, на холме за Черным оврагом гарцевали какие-то всадники. Кто, толком не рассмотреть — далековато. Сами монголы? Их приспешники? В общем, какая разница — хрен редьки не слаще! А вот на востоке с Исадской стороны врагов было густо. Тоже далековато, конечно — весь Столичный град между ними. Но видны были и конные, и пешие, маячившие на открытом месте между городом и стеной леса, там, где в теплое время горожане разбивали огороды и пасли скотину. Эти пока тоже держались на почтительном расстоянии от крепостных стен. Пробовать на прочность Рязань, по всему, будут именно там, хоть и укрепления на Исадской стороне самые мощные. Зато место ровное, ни откосов, ни обрывов. Могут еще попробовать взломать Полуденные ворота — к ним тоже подойти попроще. Но здесь тоже и ров, и башня, и стены укреплены на совесть. Ничего, позволят боги, отобьемся, попытался вселить в себя уверенность Ратьша. Тем паче, ничего другого не остается.
Вереница всадников, двигавшихся по льду, тем временем, уже миновала Кром, проехала еще с пол версты по реке и, свернув направо к обрывистому берегу, скрылась из виду. Видно, решили подняться наверх Соловьиным оврагом, глубоко рассекающим окский откос. Ладно, в ближайшее время всяко приступ не начнут: Рязань не та крепость, которую можно нахрапом взять. И татары, по слухам, взявшие уже не один десяток городов, это хорошо понимают. Мысль о количестве взятых степняками городов, заставило тоскливо сжаться сердце. Ратислав глубоко вздохнул, отгоняя черные мысли, хлопнул по спине, стоящего рядом Первушу, сказал:
— Пойдем приведем себя в порядок, и я к князю, пред светлы очи.
Меченоша, с трудом оторвав взгляд от врагов, кивнул и побежал вниз по лестнице, ведущей к выходу из башни. Добравшись до ратьшиных покоев в княжьем тереме, с облегчением стянули с себя потускневшие, забрызганные побуревшей кровью панцири. Ратьша добыл из сундука чистое исподнее. И для себя, и для Первуши — благо они с меченошей были примерно одного роста и сложения. Потом спустились в подклеть, где имелась большая мыльня для гридней. Та оказалась натоплена заботливой дворней. Несколько десятков воев, из тех, что он привел вчера в град, уже смывали с себя многодневные грязь, пот и чужую кровь, въевшуюся в кожу. Париться времени не было. Быстро помылись, чуток остыли в предбаннике и опять поднялись в ратьшину каморку.
Здесь он приоделся поприличнее и, оставив Первушу отчищать и приводить в порядок доспехи и оружие, пошел на княжескую половину терема. Совет уже шел. Совещались в малой приемной. Для присутствующих, двух с небольшим десятков человек, места вполне хватало. Во главе стола восседал Юрий Ингоревич. С немалым облегчением Ратьша увидел, что Великий князь полностью оправился от потрясения после потери войска в злосчастной битве при реке Воронеж: во всяком случае, никаких следов растерянности и пугающего безразличия. Был он, конечно, мрачен и озабочен, но тут уж понятно — не до веселья, когда страшный враг обложил город. Еще за столом совета сидели тысяцкий Будимир, княжий тиун Корней, Кир Пронский с уцелевшими племянниками Михаилом и Всеволодом. Сидел за столом даже Олег Юрьевич племянник погибшего Юрия Муромского. Видно полегчало ему, раз смог подняться. Присутствовали с десяток думских бояр, уцелевших в битве, или по возрасту, аль по здоровью в битве не участвовавших. Пяток городских начальных людей имелось. Ну и епископ Евфросий, конечно, со своим неизменным посохом. Корней — тиун княжеский, говоривший о чем-то, когда Ратьша вошел, примолк, дождался, когда тот усядется за стол, продолжил.
— Так вот, городских с посадскими за стенами собралось тысяч десять. Это я всех считаю и мужиков, и баб, и младней, и стариков. Из окрестных сел да деревень сбежалось тысяч до пятнадцати. Воев в городе собралось поболе семи тысяч. Это считаю уже с теми, которых нынешней ночью воевода степной стражи привел, — тиун кивнул на Ратислава. — Так что всего получается больше трех десятков тысяч едоков. Припасов в закромах накопили изрядно. Месяца два даже такую прорву народа прокормим. Да и смерды в град не налегке приехали — со своими харчами. Да скотины понагнали. Чаю, надо будет и три месяца прокормимся. Дров вот маловато, хоть и забили ими все дровянники. Ну да разбирать будем сараи да амбары, ежели что.
Тиун шумно вздохнул, погладил сивую бороду, добавил:
— Скотину, что смерды пригнали, надо отогнать в Межградье, как всегда водилось при осадах, а то загадит весь город.
Межградьем называлась глубокая лощина шириной в семь десятков саженей, отделяющая Средний город от Крома. Межградье прикрывали стены, являющиеся продолжением общей городской стены, спускающейся с холма Среднего города ступенями и так же ступенями поднимающейся на останец Крома. С обеих сторон в самой низкой части лощины Межградья имелись две воротные башни. Одна выходила на Окский берег к Подолу и прозывалась Подольской, вторая с противоположной стороны, к речке Серебрянке, к дороге, огибающей Кром с севера и выходящей к тому же подолу. Называлась эта башня Серебряной, по имени речки. Дорога, проходящая по дну лощины, соединяла обе воротные башни. Поперек лощину пересекала еще одна дорога, ведущая от воротной башни Среднего города к воротной башне Крома — единственного входа в эту крепость последней надежды. Летом Межградие зарастало травой. Жилье там не строили. Для огородов в лощине было темновато и сыровато. Жители Среднего города пасли здесь скотину да выпускали птицу. Больше никак Межградие не использовали.
— Пошли людей, — кивнул князь Юрий. — Пусть делают. — Ежели смерды противиться будут — пресекать. — В голосе Великого князя лязгнул металл. — Приставь всех к делу, чтоб не болтались, не бражничали. Погреба винные на замок и стражу поставь.
— Сделаю, княже, — кивнул Корней.
— Ладно, что у нас с воинской силой? Говори, Будимир.
Из-за стола поднялся рязанский тысяцкий. Прокашляся, тоже огладил бороду. Начал неторопливо:
— Что сказать. Городовой стражи осталось три сотни. Шесть тысяч ополчения, тех, что в степь брать не стали — оставили у города. Вооружены и выучены они слабовато, но тут уж ничего не поделать. Ратьша ночью привел четыре с половиной сотни. Эти хороши. Да и с татарами уже переведались. Со степи беглецов четыре с небольшим сотни вернулось. Тоже вооружены неплохо, но напуганы...
Тысяцкий сокрушенно покачал головой, потом дернул себя за бороду, уперся со стуком кулаком в стол, сказал жестко:
— Ну, ничего, вразумим. Биться будут не хуже остальных. — Будимир помолчал немного, продолжил. — Мужиков можно на стены поставить, но вооружать их почти что нечем — кладовые пусты. Кое-кто, правда, со своим оружием пришел. Таких тысячи полторы. Всего же мужиков в городе, тех, что оружие держать способны, под восемь тысяч наберется, чаю. Что касаемо городских укреплений. Стены подновлены, валы подсыпаны, рвы углубили. Надолбов за рвом еще один ряд вкопали в тридцати саженях от старого, а то, слышно, луки у монгол зело дальнобойные, так чтобы стрелки их конные подале от стен держались.
Тысяцкий умолк.
— Все у тебя? — спросил Юрий Ингоревич.
— Все, княже, — кивнул Будимир.
— Кто еще чего добавить может? — спросил князь Юрий.
— Я скажу, — легонько стукнул по полу посохом епископ Евфросий.
— Слушаем, отче, — кивнул Юрий.
— Монастыри Успенский и Богородицкий, что вблизи града, я велел оставить. Иконы и утварь вывезли сюда в столицу. Припасы то ж. Чернецов вооружил из владычных кладовых. Полторы сотни хорошо оружных воев вышло. Располагай ими по своему разумению, князь. С теми же, кто немощен, или увечен я молиться буду во спасения града стольного и обитателей его денно и нощно.
— Спаси бог, владыка.
Великий князь перекрестился. Глянул на присутствующих.
— Еще кто?
Никто ничего сказать больше не хотел. Видно, высказались еще до прихода Ратьши.
— А что нам воевода степной стражи расскажет? — обратился Юрий к Ратиславу.
Тот, поднявшись из-за стола, поведал о последних событиях.
— Значит, задали им, все-таки, трепку, — посветлел лицом Великий князь, услышав о бое в лощине близ Рязани.
— То половцы были, — счел нужным уточнить Ратьша.
— Пусть и так, но все же задали. Значит, можно их бить и в поле, а уж из-за стен сам бог велел.
Ратислав не стал напоминать, что били половцев из-за укреплений. Пускай. Для людей в осажденном городе надежда и уверенность в силах много значит.
— В общем так, — Юрий Ингоревич поднялся из-за стола прошелся по комнате, вернулся к своему месту, но садиться не стал — встал за своим стольцом, оперся руками о спинку. — Начало над воями, боронящими Столичный град, я беру на себя. В Среднем городе начальствовать назначаю Кира Пронского с сыновцами.
Князь Кир поднялся и степенно поклонился.
— Кром отдаю под начало Олега Муромского. Достанет ли сил тебе для того, князь Олег? Рана твоя не помешает?
Олег, уцелевший в битве племянник Муромского князя, поднялся из-за стола, легонько поклонился. Поморщился: видно, болела еще спина, уклюнутая татарской стрелой. Сказал:
— Справлюсь, княже. Благодарю за честь.
— Вот и ладно, — кивнул Юрий Ингоревич. — Корней!
— Слушаю, княже, — тяжело поднял из-за стола тучное тело тиун.
— Занимаешься делами внутри града. Еда, раненые, убитые — все на тебе. Гасить пожары то ж на тебе: сказывают, татары большие затейники по этому делу. Помощников бери сколько надо. Ну и разведка на тебе. Настроения людей, опять-таки. Изменные замыслы. Хотя, кто же такому ворогу ворота решиться открыть?
— Всякое бывает, — княже, — покачал головой Корней. — Прослежу и за этим. Береженого Бог бережет.
— Ин, ладно, — еще раз кивнул князь Юрий. — Будимир!
— Я, княже, — поднялся на ноги тысяцкий.
— На тебе оружие и воины. Ополчение из смердов то ж.
— С оружием у них плохо, — сокрушенно качнул головой Будимир. — Я уж о том говорил. Ставить бездоспешных на стены — стрелами побьют без пользы.
— Того и не надо, — возразил Великий князь. — Будешь снимать доспех с раненых и убитых, надевать на ратников и только тогда уж — под стрелы. Кузнецы пускай доспех и оружие куют денно и нощно. Без изысков пусть куют, быстрее что б. Главное, что б ворогов кололо-рубило исправно.
— Понял, княже. Сделаю.
— Ратислав!
— Слушаю, княже, — вскочил из-за стола Ратьша.
— Тебе под начало оставляю всех людей, тобой приведенных, и чернецов епископских. Будешь в запасе на случай, если где на стене совсем плохо станет. Коль такое случится, по первому зову неситесь туда на помощь. Лошадей под рукой держите, что б скорей было. Важное дело тебе поручаю, но, чаю, справишься — делом доказал. Кстати, Гунчака себе возьми. Уж больно жалостную историю он мне поведал, — криво усмехнулся Юрий Ингоревич. — Обратного пути к татарам ему уж нет. А драться с ними сам вызвался. Видно, много злобы на них накопилось.
— Это — да, — кивнул Ратьша. — И добавил. — Благодарю, княже, за честь.
— И еще, — князь помедлил, словно в нерешительности. — Еще... — он опустил голову и потер виски. Потом выпрямился и, решившись, продолжил. — Возьмешь к себе еще сына моего младшего, последнего. Андрея. Тринадцать лет отроку. Пора уж ему войны понюхать. Да и рвется в бой. Удержу нет. Ежели не приставить к делу, сам на стены сбежит. Еще хуже. А так под твоим присмотром будет. Ведь присмотришь?
Ратислав кивнул.
— Хорошо присмотришь? — в голосе князя слышалась тревога отца за любимого сына и угроза ему — Ратьше, в случае, если с наследником случится что-то плохое.
— Присмотрю, княже, — такой обузе Ратьша не обрадовался, но виду не показал.
— Тогда — все, — голос Юрия Ингоревича внезапно ослаб. Он обошел столец, как-то обессиленно уселся на него, махнул рукой. — Свободны все. Ступайте. Занимайтесь делами. И... Корней, — голос князя опять потвердел.
