Поняли те угрозу, нет ли, но приказание начали выполнять сразу, не задумываясь. Да вот только народ их слушать не больно хотел — не насмотрелись еще на то, что за стенами творится. Те, на которых стража давила, подавались назад, но задние упирались, не пуская к лестницам, ведущим со стены. Дело застопорилось. Поднялся недовольный гомон. И тут из-за Соколиной горы показался отряд татар. С сотню человек. Низенькие лошадки неслись вскачь, разбрасывая в стороны комья грязного снега. Снова сами монголы? Судя по лошадкам и одежде, похоже. Эти стрельнут, так стрельнут!
— Вниз! — заорал Ратислав, так, как орал, отдавая приказы воинам в битве. — Вниз со стены! Стрелами побьют!
Нет. Не вразумил. Да и чего взять со смердов, детворы и женок — в битвах не бывали. Да и поотвыкли здесь в сердце рязанских земель от набегов степняков — давненько они сюда не захаживали. Дальше приграничья храбрецы и удальцы рязанские их не пускали до недавнего времени.
Слишком близко к краю оврага монголы подъезжать не стали. Переведя коней на рысь, они начали заворачивать их влево, закручивая обычную для конных стрелков карусель в самом широком месте Засеребрянья, там, где в теплое время года жители его выпасали уток кур и гусей. Там еще имелся небольшой прудик для водоплавающих пернатых. Мелкий, сейчас, наверное, уже промерзший до дна.
Мгновение спустя, по людям, столпившимся на стене, ударили стрелы. Летели они не густо, но весьма метко. Залетали ровнехонько в бойницы между заборолами. Ни одна в заборола, или в крышу, прикрывающую боевой ход, не угодила. Закричали раненые, завопили перепуганные бабы и детвора. Народ колыхнулся от наружной стороны стены, уперся в пристенок, прикрывающий внутреннюю сторону боевого хода. Кто-то не удержался, опрокинулся через него, упал внутрь города, кто-то спрыгнул туда сам. Некоторым повезло — угодили в сугробы снега, сметенного со стены. Эти даже не покалечились. Другим повезло меньше и они, в горячке отползали подальше, волоча сломанные конечности. Кому-то совсем не повезло. Эти лежали под стеной неподвижно.
На самой же стене гуляла смерть. Стрелы впивались в бестолково мечущуюся, топчущую упавших, толпу. Ратьша, в бессилии скрипя зубами, смотрел на все это. Что-то кричать, приказывать было бесполезно — никто бы все равно его не услышал. Стрелы продолжали сыпаться, собирая обильную жатву. Самые сообразительные начали пробиваться к лестницам, ведущим вниз, другие, поняв, где безопасно, укрылись за заборолами, кто-то кинулся в открытую калитку башни.
Понемногу движение на стене замерло. Спрятавшиеся за заборолами, прижались к ним, боясь шевельнуться, упавшие на пол случайно, или намеренно, кому не хватило места за заборолами, придвинулись к внешнему пристенку, расположенному меж заборолами, доходящему взрослому мужу до пояса. Мертвые, пробитые стрелами, или затоптанные в давке лежали недвижно. Только раненые корчились в лужах крови.
— Что б вас... — выругался Ратьша, сам толком не понимая, кого имеет ввиду — бестолковых соплеменников, так глупо подставившихся под стрелы? Татар? А быть может себя, вовремя не сообразившего согнать со стены зевак?
Он глянул, на продолжающих крутить смертоносную карусель степняков, потом на забежавших, спрятавшихся от стрел внутри башни стражников. Рявкнул:
— К самострелам!
Сам тоже не удержался — ухватился за ближний затинный самострел, оказавшийся заряженным, и направил его в сторону гарцующих монголов. Хоть большого опыта стрельбы из этого оружия у него и не имелось, но душа жаждала мести. И он попал. Самострел дернулся, выпуская стрелу весом в добрых две гривны. Хорошо видное красное оперение устремилось за овраг и скрылось внутри крутящегося колеса конных стрелков. Сначала ничего не произошло. Ратьша уже было подумал, что стрела пропала зря, но вот из плотного строя выкатился один из всадников. Коник его, словно пьяный, встал, пошатываясь, а потом упал на бок, судорожно взрывая копытами снег. Всадник успел соскочить, погрозил зло луком в сторону башни, а потом, неуклюже переваливаясь, но довольно шустро посеменил прочь, огибая продолжающих крутить карусель степняков.
Ударили еще четыре самострела, расположенных на боевой площадке башни. Две стрелы, выпущенные из них, тоже нашли цель. Одна, так же, как и ратьшина, угодила в коня, вторая вынесла из седла всадника. Ровная до сих пор карусель степняков всколыхнулась, подаваясь подальше от огрызающейся страшными стрелами башни. Но подальше движению карусели мешали еще не разобранные заборы и строения Засеребрянья, потому карусель встала. Монголы рассыпались в лаву, укрываясь за заборами и продолжая обстрел. Но теперь они находились от стены далековато, потому меткость заметно упала. Все больше стрел с глухим стуком втыкались в заборола и крышу.
Почуяв слабину, прячущиеся и боящиеся до сих пор даже пошевельнуться зеваки, начали по одному, по двое пробираться к лестницам, ведущим вниз со стены. Мало-помалу стена очистилась. Осталась только редкая цепочка стражей, хоронящихся за заборолами, раненые и убитые.
Ратислав и четверо стражников продолжали обстреливать монголов из самострелов. Те, поняв откуда исходит угроза, сосредоточили стрельбу на башне. Далековато для них было, но, все же то одна черная стрела, то другая влетали в неширокие бойницы. Вот зашипел от боли один из стражей, которому стрела угодила в незащищенную кисть руки. Другая, звякнув, ударила в шлем второго. Не пробила к счастью — далековато, все ж. Одна из стрел достала и Ратислава — угодила в оплечье. Тоже не пробила. Они продолжали отвечать, и ответ их был куда как внушительнее: четверых всадников уже достали, хоть малой толикой, да отплатили находникам за смерть горожан.
В конце концов, первыми прекратили стрельбу монголы. Или они просто опустошили колчаны? Так ли, иначе, но вскоре проревел сигнальный рог, и степные всадники развернули коней туда, откуда примчали — на дорогу, ведущую за Соколиную гору, дав скакунам шпоры. Убрались быстро, уже во время скачки, сбиваясь в плотную кучу. Вслед им стрелять не стали — и так перевели уйму боеприпаса.
Невольники из хашара продолжали копать ямы, разбирать заборы и строения. Надзирающие за ними татары держались с опаской подальше от башни, постоянно перемещаясь, чтобы не дать толком прицелиться. Но за работниками следили зорко, и когда еще пара парнишек лет по тринадцати-четырнадцати тоже решили испытать счастье и добежать через овраг до стены, споро утыкали их стрелами. Ратислав снова только зубами скрипнул. Остановил стражника, бросившегося к самострелу:
— Оставь. Все равно промажешь. Стрелу зря переведешь.
Тот послушался. Только в ярости ударил кулаком в бревенчатую стену возле бойницы. Еще раз и еще... Ратислав обернулся к безучастно стоявшему у дальней стены башенной площадки Гунчаку. Сказал:
— Пойдем отсель. Надо отряд собирать. Могут ведь и на приступ кинуться.
Половец покачал головой.
— Не кинутся. Пока изгородь вокруг града не возведут, на приступ не пойдут. Я знаю. Видел... Да и после изгороди... Сначала пороками будут стены жечь-ломать. Без этого ходили на приступ при мне только раз. И то — послали на стены огузов в наказание. Те накануне плохо показали себя в битве. Так и полегли почти все: бегущих от стен монголы расстреливали и рубили.
Гунчак тяжко вздохнул. Потом добавил:
— А идти, пойдем. Делать здесь нам и впрямь нечего. Без нас управятся. Такое сейчас твориться вдоль всей городской стены.
Половецкий хан оказался прав. Работы по возведению ограды начались вокруг всего города. Добрались монголы и до Подола — узкой полосы земли между Окским откосом, на котором стояла западная стена города и берегом Оки. Полоса эта была плотно застроена, и сейчас пленники из хашара, подбадриваемые монгольскими плетями, споро разбирали строения, копали ямы для кольев ограды. Надзирающие за хашаром воины близко к откосу старались не подъезжать, чтобы не получить со стен неприятный гостинец. Гарцевали на окском льду на тех его местах, что имели снежные наносы — на голом льду не кованные лошади оскальзывались. Иногда подъезжали по одному по двое к толпе на рысях, хлестали работающих недостаточно усердно и тут же устремлялись прочь. Попыток бежать пленники даже не предпринимали — взобраться на политый водой, ледяной откос, если и было возможно, то не быстро и с большим трудом. Собьют стрелой в самом начале подъема.
Все это увидели Ратьша и Гунчак, когда шли по окской стороне стены Среднего города. Так добраться до княжеского двора пешком было быстрее и легче. Прошли Межградие — лощину между Средним городом и Кромом, окруженную со всех сторон стенами. Межградие уже было заполнено скотиной, пригнанной из окрестностей беженцами. Мычание, блеянье и рев голодной и недоеной животины поднимались снизу до самых стен, глуша разговор. Там же суетились бабы, кто с охапками сена, кто с торбами зерна, кто с ведрами — кормили, поили, доили свою живность.
Когда вышли по стене на окский откос, Ратислав примерно прикинул количество работающих внизу на Подоле невольников. Выходило никак не меньше полутора тысяч. Да, хоть и подневольно трудятся, а закончат быстро — завтра-послезавтра, не позднее. Надзирало за работниками сотни три монголов. Именно монголов. Видать своим союзникам они такое важное дело доверять не хотели. Большая часть их гарцевала, как уже сказано, по льду Оки. Какая-то часть добралась до противоположного берега. Там в морозной дымке можно было рассмотреть десятка три шатров, разбитых среди прибрежного кустарника. От шатров поднимались дымки костров — должно кашеварят. Да и обогреться, то одна стайка степняков туда отправляется, то другая — морозно. Пленники, закутанные в рванину, работали без отдыха и обогрева. Их хоть кормят?
Ратислав в который уже раз горестно вздохнул. И ведь не поможешь ничем. Хотя... Есть ведь на откосе Борисоглебские ворота. Есть Оковские. Попробовать вылазку через них сделать. Глядишь, кого-то из полона и удастся спасти, завести в град. Но нет: пока воины будут спускаться по врезанным в откосе дорогам, тоже, кстати, политым застывшей на морозе водой, постреляют татары половину. А вторую половину при возвращении заодно с освобожденным полоном.
Разве ночью попробовать? Небось, заставят и ночью работать невольников? Да и ночью будет почти то же. Людей положишь, а никого не спасешь. Нет, здесь вылезать бесполезно. Если пробовать, то на исадской стороне. Хотя и там — ров, два ряда надолбов. Заваливать, рушить? Долго, да и татарам работу облегчить... Не спасти полон. Не спасти... Город бы удержать.
Ратислав отвел глаза от копошащихся мурашами внизу под откосом людей. Зашагал дальше по стене. Гунчак неслышной тенью последовал за ним. Половецкий хан ничего не говорил, и боярин был ему за это благодарен — любое слово сейчас некстати.
Чтобы не видеть обреченных сместился ближе к внутреннему краю стены. После верхотуры откоса земля с этой стороны стены казалась совсем близкой. А крыши осадных клетей так и совсем рядом, буквально рукой подать. Из продухов клетей поднимался дым — старосты городских концов заселили уже сюда пришедших с окрестностей Рязани беглецов. Они помалу обживались. Бабы сновали туда-сюда, стараясь обустроить осадный быт, вездесущая детвора с азартными криками играла в свои, только им понятные игры, пытаясь, время от времени забраться на стены. Стража не пускала: хватит того, что случилась около Серебрянки.
Миновали башню, соединяющую стену Столичного города со стеной Среднего. От нее повернули налево и саженей через сто пятьдесят уперлись в воротную башню Спасских ворот, соединяющих Средний и Столичный город. Сошли вниз. Через опущенный пока подъемный мост перешли глубокий и широкий ров, оказавшись совсем недалеко саженях в ста от Спасской площади с расположенными на ее краю княжьими хоромами. Сбор для своих воинов и епископских чернецов Ратьша назначил в княжьей гриднице. Туда и направились.
На княжьем дворе — сутолока: посыльные, гонцы, воины, бездоспешные, но оружные горожане из ополчения. Этих, правда, немного. Среди этой вроде бы бестолково галдящей толпы видны и монахи-воины. С десяток Ратьша углядел. Эти были одоспешены. И одоспешены хорошо, в добротные кольчуги, нагрудники с оплечьями, наручи. У каждого меч на поясе. Узнал их Ратислав легко: на головах чернецов — клобуки, из-под кольчужных юбок — ряса почти до земли. Что, без шеломов владыка решил воинов христовых в бой послать? Воевода подошел к троим из монахов, степенно разговаривающих о чем-то возле коновязи. Ага! Есть и шеломы! За подбородочные ремешки к поясам пристегнуты. Тяжелы с непривычки? Аль хотят, чтобы сан их все видали? Скорей, последнее. И не иначе Евфросий о сем распорядился. Любит епископ подчеркнуть пользу, христианской церковью приносимую. Ну, может, и прав...
Ратислав и Гунчак прошли в гридницу. Там и вовсе оказалось тесно: четыре с лишним сотни ратьшиных воинов тут собрались, да полторы, если точную цифирь назвал владыка, чернецов. Кто-то сидел за столами, кто-то похрапывал на соломе вдоль стен — добирал недобранного сна, а может впрок отсыпался. В гриднице стоял несмолкаемый гул голосов. Было душновато — надышали. Пахло едой, сеном и ядреным мужским потом. Хмелем не пахло — видно приказание князя ввести ограничение на выдачу хмельного уже дошло и досюда. А с утра ему с Гунчаком еще подавали. Или наливают только начальным людям? Ну, по-любому Великий князь прав — не дело в осаде хмельным баловаться, особливо воинам. К Ратиславу подскочил Первуша, за которым маячили княжич Андрей с двумя меченошами. Первуша доложился:
— Все наши здесь собраны. Чернецы то ж. — Он радостно улыбнулся. — Сотники тоже тут, трапезничают. Позвать?
— Пусть доедят спокойно, — махнул рукой Ратьша. — И нам с Гунчаком Кобяковичем что-нибудь перекусить принеси — промялись мы с ним знатно, да и на морозе харч быстро сгорает.
Первуша мухой метнулся к кучкующимся возле дальней стены девкам-подавальщицам, быстро сказал им что-то. Потом так же быстро прошел к воеводскому столу, никем не занятому, стряхнул кольчужным рукавом невидимые крошки, замахал руками — сюда, мол.
— Ну, пошли поснедаем, — проговорил Ратислав и неспешно направился к столу.
За ним Гунчак с княжичем и следом оба юных меченоши. Воины, оказавшиеся у Ратьши на дороге, почтительно расступались. За стол сели воевода, половецкий хан и княжич. Трое меченош остались стоять за спинами господ. Был бы Ратислав один, не чинясь, усадил бы своего Первушу рядом — чего там! Но за столом сидели княжич и Гунчак. Как они посмотрят на такое нарушение обычая? Гунчак-то — ладно, претерпел бы, а вот княжич... Взыграет гонор, смутит меченошу. Ничего, потом поснедают. Время есть.
Девки принесли еду. Из запивок только сбитень, квас и настоеная на родниковой воде мятая клюква. И впрямь хмельное под полным запретом. Оно, конечно, правильно, но с морозца чего-то такого хотелось бы... Впрочем, горячий духмяный сбитень тоже с мороза хорош! Поели. Ратислав оглянулся на Первушу. Тот голодными глазами смотрел на снедь. Увидев взгляд господина, торопливо отвел от стола взгляд. Неужто так с утра и не евши? Вот ведь! Не проследишь, так и помрет с голодухи!
