Ратислав поискал взглядом татар, присматривающих за пленниками и упражнявшихся в стрельбе по ним. Нашел. Те рассыпались на дальнем от стены краю Предградия у самого обрыва Черного оврага. Пешие. Прикрываясь за заборами и строениями, они вели вялую перестрелку с рязанскими воинами на стене, не забывая угрожающе покрикивать на работников хашара. Тех же, судя по всему, охватило тупое безразличие обреченных. Работали и даже двигались они с трудом — сказались тяжелый вчерашний день и нынешняя бессонная ночь на крепком морозе, почти без еды и обогрева.
На противоположном склоне Черного оврага уже возвышался частокол, но насыпей для пороков не делали. Понятно — место для приступа не слишком удобное. Лучше приступать к городу с напольной стороны, пусть даже там и валы, и стены гораздо более мощные.
Двинулись дальше. Скоро стена пошла вниз, следуя понижению местности и отступая подальше от оврага. Местами спуск был настолько крут, что боевой ход перемежался ступенями. Дошли до захаба южных ворот, пробрались в его внешнюю башню, поднялись на боевую площадку. Здесь была самая низкая часть городских укреплений. Южные врата стояли почти вровень с окским берегом, разве чуть повыше, но подъем был плавным, малозаметным. Ворота предназначались для торговых гостей, прибывающих на лодьях по Оке. К ним вела мощеная бревнами дорога, начинающаяся от торговых причалов. Подход к башне и участку стены прикрывался рвом, углубленным и приведенным в порядок перед самой осадой. Мост через ров разобран. Еще и два ряда надолбов, как в напольной части крепости, прикрывают ворота. Монгольский частокол имелся и здесь. Продолжался он, насколько было видно, и по побережью Оки через весь Подол. Дворы в Подоле уже разобраны по большей части и продолжают разбираться. Судя по всему, частокол сооружен уже вокруг всего града. Что называется, мышь не выскочит.
Напротив ворот за частоколом невольники сооружают три плоских насыпи. Похоже, и здесь татары собираются устанавливать пороки. Ну так место вполне подходящее. Чуть подальше насыпей собирают какое-то сооружение с двускатной крышей.
— Таран, — подсказал Гунчак.
— Понятно... — кивнул Ратислав. — А как они думают на приступ идти? — спросил, помолчав. — Свой же частокол рушить будут?
— Нет, — покачал головой хан. — Частокол у них устроен хитро: в нужных местах колья не вкопаны, а скреплены поперечными бревнами и стоят на маленьких колесиках, или полозьях, если зима. Пока идет обстрел из пороков и проходы не нужны, эти врата крепят с обеих сторон к частоколу и укрепляют еще кольями изнутри. Как только начинается приступ, колья убираются и врата открывают.
— Все продумали, поганые, — встрял в разговор княжич Андрей.
— Ну, то не они, — повернулся к нему Гунчак. — То придумали богдийцы в незапамятные времена. Монголы только переняли их придумку.
Княжич кивнул: понятно, мол.
— Зря не проследили в каких местах эти самые проходы татары устроили. Понятно бы было, где они приступ готовят, да и для вылазки это можно было использовать, — подосадовал Ратьша. — Чего ж ты раньше не сказал!
Гунчак виновато пожал плечами.
— Не подумал, что важно. Да и делают проходы они в темное время, вряд ли бы углядели.
— А так их отличить от частокола можно?
— Вряд ли: крепеж и колья с той стороны. Летом еще, наверное, можно было бы рассмотреть, если к нижней части приглядеться — колья-то не вкопаны. А сейчас — снегом низы присыпали, не поймешь, вкопаны колья, или нет.
Ратьша досадливо крякнул, дернул запорошенную снегом бородку. Буркнул недовольно:
— Ладно, пошли дальше.
Двинулись от Южных ворот по Оковской стене. Теперь стена поднималась круто вверх. Опять пошли ступени по боевому ходу. Двигались ходко, запыхались, пока добрались до самой высокой части городской стены — дозорной башни. Подниматься на нее не стали: чего там нового с нее увидишь — обложили стольный град со всех сторон.
Теперь шли по участку стены идущей по гребню Окского откоса. Стражники здесь стояли гораздо реже, чем на напольной части. Да и то — идти на приступ со стороны высоченного, крутого, обледеневшего откоса решится только безумец.
Снег прекратился. Тучи потеряли свинцовую налитость, приобретя молочную белизну. Но небо закрывали все еще плотно, только поднялись повыше и приобрели четкие очертания нижних краев. Ветер же наоборот усилился, завывая голодным волком в бойницах.
Между Борисоглебскими и Оковскими воротами Ратислав остановился, выглянул наружу, обозревая Оку и заокские леса, хорошо видные отсюда с верхотуры. Спутники его остановились, держась чуть позади. Княжич тоже было высунулся из бойницы.
— Куда выставился! — одернул его Ратьша. — Стрелу поймать хочешь?
До частокола, построенного за ночь хашаром на Подоле у самого берега реки, конечно, далековато, да и стрелять вверх на такую высоту очень непросто, а уж попасть... Но береженого Бог бережет. Княжич послушался, хоть и поморщился недовольно.
За Окой татары тоже понаставили палаток и шатров. Хоть и было их не в пример меньше, чем в основном стане и стояли они не сплошняком, а куренями. Над шатрами поднимались дымы, которые подхватывал ветер и растрепывал о голые кроны деревьев Заочья. По льду реки, по запорошенным снегом местам, неторопливо перемещались разъезды легкой конницы. Было этих разъездов десятка два, два с половиной. За частоколом, который вырос за ночь между откосом и берегом, вкопанным с небольшим наклоном в сторону Оки, чтобы можно было укрываться за ним от стрел, летящих сверху со стены, мелькали фигурки татарских воинов. Самих монголов, или кого-то из союзников — не понять. Было их не слишком много. Некоторые постреливали, но только в ответ на стрелы, летящие сверху. Защитники, впрочем, тоже слали стрелы вниз не часто.
Один из стражей, оказавшийся рядом с Ратиславом, то ли просто из удали, то ли, чтобы показать старание перед воеводой, высунулся в бойницу, натянул лук и пустил стрелу. Ратьша проследил ее полет. Мимо!
— Дай мне, — раздался гортанный голос Гунчака. — Попробую.
Стражник глянул на Ратислава. Тот разрешающе кивнул. Гунчак принял из рук воина лук, попробовал его на изгиб, пробежал пальцами по рогам, провел большим и указательным по тетиве. Скинул шлем с подшлемником, подал Первуше.
— Подержи.
Вытащил из большого тула прислоненного к стене стрелу, осмотрел — не понравилась. Сунул обратно, вынул другую. Эта подошла. Облизнул палец, выставил руку наружу в бойницу, оценивая силу и направление ветра. Хмыкнул неопределенно. Потом осторожно выглянул наружу сам. Ветер взъерошил его короткие волосы, бросил в лицо горсть мелкого снега, сдутого с крыши стены. Гунчак даже не поморщился. Лицо его приняло сосредоточенное выражение: степняк искал добычу. Ратьша тоже аккуратненько выглянул в бойницу, с интересом следя за действиями половецкого хана.
Ждать пришлось недолго. Щелкнула тетива и стрела, мелькнув пестрым оперением, порхнула вниз. Есть! Попал степной бродяга! Один из татарских воинов, имевших неосторожность показать из-за частокола голову, пошатнулся, сделал несколько шагов прочь от изгороди, упал набок, посучил какое-то время ногами и замер. Сразу же несколько стрел взмыли снизу в ответ. Ратислав и Гунчак укрылись за заборолами. Пара стрел с глухим стуком воткнулись в стену возле бойниц, откуда выглядывали воевода и хан. Одна влетела в бойницу, воткнулась в противоположную стену боевого хода, задрожала, вроде как досадуя на промах. Стражник, получивший свой лук обратно, выдернул татарскую стрелу и хозяйственно засунул ее в тул к своим стрелам.
— Хороший выстрел, — похвалил степняка Ратислав.
Княжич и его меченоши смотрели на Гунчака с нескрываемым восторгом. Первуша тоже одобряюще кивнул. Гунчак самодовольно усмехнулся, напялил шлем на голову, заложил большие пальцы рук за широкий узорчатый пояс, гордясь.
— Молодец, молодец, — повторил Ратьша. Выглянул осторожно из бойницы. Сказал. — Ладно, пошли. Надо до князя дойти. Узнать новости.
Добравшись до башни Оковских ворот, спустились в город, пересекли торговую площадь, двинулись в сторону княжьего двора. Если у самой крепостной стены и вблизи осадных клетей, тянущихся с ее внутренней стороны, было довольно оживленно — менялись стражи на стене, смерды из беженцев подносили боезапас, бабы жгли костры для кипятка и смолы, а заодно готовили еду для домочадцев, бегали неугомонные ребятишки, — то подальше в самом городе народу на улицах встречалось совсем чуть. Город затаился в ожидании вражьего приступа. Редкие встречные прохожие с тревогой и надежной вглядывались в лица Ратислава и его спутников — как там за стенами, как силен супротивник, выдюжим ли? Княжича в лицо знали все горожане, Ратьшу многие. Оттого и вглядывались в них, пытались понять, что грядет впереди... Неуютно было Ратиславу под этими взглядами, отворачивался, хмурясь. А Андрей ничего, улыбался. С парой-тройкой девиц, из боярышень, судя по одежде, перекинулся шутками. Неуж и впрямь не понимает, что грозит городу? Может и так... Дошли до великокняжьего двора. Судя по выезжающим из его врат гонцам и снующей меж дворовыми строениями прислугой, Юрий Ингоревич был здесь.
— Сходите в гридницу поснедайте, — распорядился Ратислав, а сам зашагал к крыльцу княжеского терема.
Позади послышался звук быстрых шагов и с ним поравнялся Гунчак.
— Позволишь с тобой? — спросил.
— Коли князь не прогонит... — памятуя удачный выстрел половецкого хана, Ратьша был настроен к тому благодушно.
Гунчак шумно вздохнул и пошел рядом с воеводой. Поднялись на крыльцо, кивнув начальнику охранного десятка, караулившего вход, минуя коридоры и лестницы, добрались до княжьих покоев. Здесь, похоже, только закончился совет: из дверей выходило десятка полтора вятших людей. Кто просто кивнул Ратиславу, кто поздравствовался, но поприветствовали его все. Пропустив выходящих, вошли в покои. На воеводу и хана пахнуло застоялым теплом, запахом масла горящих светочей и горячего сбитня. За столом, в центре которого стояла объемистая серебряная корчага с питьем, восседал Великий князь. Рядом тысяцкий Будимир. Больше в покоях никого не было, если не считать пары теремных девок, убирающих со стола пустые чаши и тарелки с заедками.
— А, Ратьша! — в голосе князя слышалась неподдельная радость. — Проходи, хоробр! Говорят, ночью на вылазку ходил, изрядно татар потрепал, полон отбил. Проходи, садись, рассказывай, как дело было.
На Гунчака Юрий Ингоревич особого внимания не обратил. Кивнул только легонько в ответ на его поясной поклон.
— Дозволишь тоже присесть, Великий князь? — с плохо скрытой обидой в голосе спросил половец.
— И ты садись, хан, — без особой теплоты ответил ему Юрий. — Садись, угощайся.
Гунчак присел, не чинясь, налил себе сбитня в чистую чашу, только что принесенную теремными девками, пригубил, крякнул довольно — видно хорошо пошло горячее питье с мороза. Ратислав же сам наливать не стал, дождался, когда ему нальют — положение обязывало. Погрел сначала руки о теплые стенки серебряной чаши, раздувая ноздри, вдохнул терпкий запах, и только потом глотнул. И впрямь, хорошо пошел сбитень с морозца, сразу согрел сжавшиеся в ком потроха! Не спеша, но и не слишком медля — князь с тысяцким ждут — выцедил питье. Отставил чашу, тут же наполненную девкой вновь, откашлялся и сказал:
— Правда. Ходили в эту ночь за стену.
— С кем ходил? В какой силе?
— С ближниками своими да охотниками из стражи и ополчения.
— Что и княжича с собой потащил? — на только что довольное, веселое даже лицо Юрия Ингоревича словно набежала туча. Глаза недобро блеснули. Показалось ли, нет Ратиславу — что-то жуткое, затмившее тогда после приграничной битвы разум князя снова глянуло на него через черные его зрачки.
— Тащить не тащил, — словно и, не заметив ничего, спокойно ответил Ратьша. — Сам пошел.
— А ты и позволил? — повысил голос Юрий. — Аль не помнишь, о чем с тобой сговаривались!
— А попробуй не позволь! — тоже возвысил голос Ратислав. — Разве переупрямишь такого! Да еще и смел без меры. И, кстати, показал себя достойно. В отца, видно, пошел.
Редко кто может устоять перед лестью. Не был исключением и Юрий Ингоревич.
— Достойно, говоришь, показал себя, — проворчал он, успокаиваясь. — Но смотри у меня, что б больше никаких вылазок с ним.
— Ладно, княже, как соберусь, пришлю его к тебе, будешь сам его держать, ибо никто другой не удержит.
— Ладно, не журись, — опять придя в благодушное настроение, произнес князь. — Ну, давай рассказывай, как все было.
Ратислав не спеша, в подробностях рассказал о ночной вылазке. Юрий Ингоревич часто перебивал, переспрашивал, уточнял, довольно улыбался. Будимир слушал молча. Только время от времени одобрительно крякал в скомканную в кулаке бороду.
— Так, значит, своих всего нескольких потеряли? — переспросил в самом конце рассказа Великий князь.
— Да, княже.
— И полона отбили едва не сотню?
— Где-то так.
— А татарвы посекли сотню не меньше?
— И это так, княже.
— Ой, привираешь, небось, воевода!
— Ежели и привираю, так самую малость, — засмеялся Ратьша.
— Ну, молодцы, — отсмеявшись вместе с ним, промолвил Великий князь. — А, главное, показали, что бить их можно! Молодцы.
Ратислав скромно пожал плечами и отхлебнул сбитня. Потянулся к сдобному калачу.
— Ну а ты, хан, тоже за стену с воеводой хаживал, аль как? — обратился Юрий к Гунчаку.
Тот, только что отхлебнувший из чаши, запивая сдобу, аж подавился. Раскашлялся. Откашлявшись, сиплым еще голосом пожаловался:
— Так не взял меня с собой воевода. Счел недостойным такого подвига должно быть.
— Не взял, аль сам не пошел? — этот вопрос князь обратил к Ратиславу.
Тот тоже едва не подавился — не ожидал, что Юрий устроит разбирательство. Шумно сглотнул полупережеванный кусок калача, перхнул, прочищая горло, ответил:
— Я не взял, княже.
— Что так?
— Береженого бог бережет, — усмехнулся Ратша. Быстро погасил улыбку, добавил. — Хоть, может, зря не взял. Сегодня, когда на стену ходили, на подоле хан с первой стрелы татарина за изгородью достал.
Сказал и глянул на Гунчака. Потом на князя. Губы Гунчака тронула довольная улыбка, на высоких скулах заиграл румянец. Юрий с оценивающим прищуром посмотрел на хана, отвел взгляд, сказал:
— Что ж, молодец, хан. Может, хорошо я сделал, что не вздернул, когда тебя связанным из степи приволокли.
Улыбка Гунчака стала кривой, а румянец стал гуще, темнее. Не по нраву пришлись бывшему вольному хану слова русского князя. Однако обиду проглотил, кивнул едва заметно, то ли благодаря, что не вздернули, то ли отвечая на похвалу. Посидели еще немного. Обсудили расстановку сил на стенах, посетовали, что трудно будет бороться с пороками татарскими. На сем расстались. Вышли из покоев все вместе. Князь с тысяцким отправились на обход стен, а воевода с ханом в сторону гридницы, поснедать — княжескими заедками только чуток червяка заморили.
Поели быстро, но плотно — сразу после обеда опять собрались на стену, а как там сложится, когда придется поесть снова, кто знает... Вышли во двор. Короткий зимний день подходил к концу, а плотные тяжелые облака, сплошь затянувшие небо, не давали толком пробиться живительным лучам Ярило-солнца. Потому уже наступали ранние сумерки. Хорошо мороз ослаб, да и ветер почти стих. Снег сыпать тоже перестал. От главного крыльца княжьего терема, увидев выходящих из гридницы Ратьшу и Гунчака, к ним направились княжич с меченошами и Первуша.
