Жившие здесь. У них была сталь, была конница, их было больше. У пришедших тогда ещё не было пушек. У них была ярость. Была сила. Они презирали смерть...
Не могу понять, почему пали одни. Почему вознеслись другие. Бодроны рвали сердца, их противники вспарывали животы побеждённым и на их глазах ели сырую печень.
Кем были те, от кого происходим мы? Героями? Чудовищами? Или и тем и другим сразу?
— Тебе не живописи учиться надо, а философию изучать.
— Ты ведь и сама философов немало читаешь. Ибо мир надо познать, чтобы понять, почему он такой, а не иной.
— Он несправедлив, и его надо изменить.
— Вот только, кто знает как?
— Может, ты. Может, я.
— А может, те, кто думают, что для этого изменения тебя или меня надо убить. Мы именно то, что мешает миру стать лучше.
— Самоубиться, часом, не решила?
— Нет, — просто говорит Коатликуэ, и Марина ей верит.
— Ещё странность заметила. В бодронской коллекции много изображений гремучих змей. От ацтеков их тоже немало осталось. Символы богов и богинь. Давно ушедших. Но ведь столетия уже гремучая змея — ваш символ. Тебя саму зовут змеёй иногда. На Архипелаге гремучих змей не было. Вы с ними только здесь познакомились. И взяли себе этот символ. Ваши мечи названы в честь змей. Вы сами...
— Мы сами змеи. Говорила уже. Для меня — это просто часть имени. Кстати, не советую выискивать связи между именем и качествами человека. Их нет и быть не может.
— Сомневаюсь иногда.
— Ты странная не из-за странного имени, а из-за того, что сама решила странной быть, и эту странность на имя накрутила.
— Но похожие символы у людей, живущих в разных мирах...
— Заладила 'символы', 'символы'. У многих народов символ солнца — круг, а спутника — полумесяц. Тоже странным кажется?
У въездов в город теперь везде помимо постов по два пулемётных дота фланкирующего огня. Если знать, как смотреть, невдалеке можно заметить и артиллерийские. Можно заметить и переделанные под новые орудия башни устаревших танков на бетонных основаниях.
Над улицами маскировочные сети, крыши домов перекрашены. Говорят, сверху можно увидеть нечто, не имеющее ничего общего с настоящей столицей. Парки на месте заводов, заводы вместо парков. Леса вместо жилых домов, даже река течёт по-другому. Но сама Марина над городом давно не летала, да и в квалификации мирренских штурманов, умеющих бомбить по географическим координатам, не сомневается.
Вроде бы, число стволов зенитной артиллерии в столице стало измеряться уже пятизначными цифрами.
'Материнский инстинкт пробудился что ль? Никогда ведь потребности заботится ни о ком мелком не испытывала. Не рановато ли? С другой стороны, у некоторых инстинкт этот так и не включается никогда'.
Эр гуляет по парку. Можно сказать одна, хотя медработники в поле зрения присутствуют. Марина уже мысленно прикинула численность персонала, и тихо злиться на соправителя — столько народа следят за здоровьем одного человека. Пусть это человек — Эрида. В тылу хроническая нехватка врачей всех специальностей, в прифронтовых районах (столица тоже к ним относится) получше, но тоже не переизбыток.
Но Херту просто плевать. Его любовь к дочери сродни помешательству. Даже странно, Эр только чудная, но не избалованная и не капризная. Очень спокойная только временами.
Марине кажется, она перестаёт её понимать.
Сестра бывало, со смехом рассказывала, как вроде бы подруги ссорились и делали друг другу гадости, соперничая за внимание Софи. 'Кажется, меня только к Эр никто из этих дур не ревновал'.
Вовремя сообразила — Эр просто хорохорится. Кожа бледная, жилки видно, совсем какой-то воздушной стала. Всеми силами старается скрыть своё состояние от окружающих, и от отца в первую очередь. Проблема в том, Херту всё известно куда лучше, нежели дочери. Марина старательно делает вид, игры Эриды не замечает. Вот только та тоже явно обо всём догадывается.
Херктерент саму себя просто ненавидит. Приходится лгать самому близкому человеку, чтобы не стало ещё хуже, и этому человеку, в первую очередь.
— Операции не избежать.
— Каковы шансы?
— Говорят, девяносто девять и девять, — невесело ухмыляется соправитель. Кому он врать пытается? Марина же видит — сейчас ему страшно, как никогда в жизни. Перед беснующейся толпой с пулемётами много лет назад стоять было легче. Всё было в его руках, и он ничего не упустил.
А сейчас... Они все сделали всё, что могли. Теперь дело не столько в искусстве медиков, сколько в выносливости организма самой Эриды.
Специалисты правда, не совсем добровольно, и оборудование прибыли из другого мира. Организовать Эр оздоровительную поездку было невозможно в принципе. Межмировой переход крайне неполезен даже для специально подготовленных офицеров.
А уж физически не слишком здоровую девочку попросту убьёт. Марина не знает, проводились ли проверки, но прекрасно известно — политика делается не в белых перчатках. Там даже в чём-то вроде полного комплекта химической защиты грязновато будет.
Сама она ради спасения жизни значимого для неё человека на похищение или убийство смогла бы пойти. Соправитель куда старше и опытнее. Как раз тот случай, когда меньше знаешь — крепче спишь. Тем более операции на сердце и сами по себе опасны. Даже в том мире и несмотря на разницу в уровнях развития медицины.
— Они настолько уверены?
— Что ещё они мне могут сказать сейчас? Знают не хуже нас — по вложенным средствам это самая дорогостоящая операция в истории медицины.
Была Великая война. Теперь бушует пожар Мировой. В прошлую войну довольно много стран отсиживалась за сомнительной бронёй нейтралитета, зачастую даже неплохо наживаясь на торговле и перепродажи товаров сцепившихся насмерть гигантов.
Теперь война стала воистину Мировой. За прошедшие два года почти все нейтральные страны объявили войну тому или другому гиганту. Кто под давлением, а кто и сам рвался в драку, как шакал рассчитывая полакомиться остатками пиршества льва.
Конечно, многие думали, война — формальный акт, максимум на предоставление баз. Никто не желал посылать сыновей и дочерей на смерть.
Но за листком бумаги не отсидишься. Сплошь и рядом формальные акты приводили вовсе не к формальным рейдам бомбардировщиков или обстрелам побережья. Кровь жертв взывала к отмщению.
Гиганты не создавали коалиций. Заключали только двусторонние соглашения. И требовали, требовали, и требовали полнокровных дивизий. Никаких возражений они слушать не желали.
Марина от скуки решила почитать о положении военнопленных во время Последней, как её пытались называть после окончания, войны. Не прижилось название, ибо почти сразу стало ясно, это ещё не конец...
Вскоре после начала войны, тогда ещё не не успевшей стать Великой в ходе успешных боёв было захвачено большое число пленных. Совершенно не задумывавшаяся о ценности человеческих жизней Ставка, сделала немало для их сохранения. Представления о законах войны, точнее о размерах творимых беззаконий у сторон отличались не сильно, убийство пленных просто по причине 'не знаем, что с ними делать' вполне допускалось.
Заявление Ставки гласило, все пленные будут содержаться в приемлемых для жизни условиях и получать довольствие по норам частей второй очереди. Через несколько дней вражеская ставка ответила тем же.
Стороны даже учитывали, многие верующие миррены не едят самого дешёвого мяса — свинины из религиозных соображений. Миррены, в свою очередь также заменили в рационе многих пленных, хлеб рисом, прекрасно зная, приморские грэды до сих едят преимущественно его.
Уважение религии простиралось до определённого предела. Многие миррены, в пограничных и приравненных к ним частям, так все поголовно носят бороды. У грэдов по уставу бороду мог позволить военнослужащий не ниже генерала.
Пленных в обязательном порядке брили, не признавая никаких возражений.
Как ответную меру грэды восприняли присутствие пленных на богослужениях. Миррены воспринимали это как попытку обратить погрязшие во зле души в истинную веру.
Побывавшие в плену все эти богослужения и проповеди воспринимали скорее с насмешкой — в это время можно поспать лишний час, а то и больше, главное в первые ряды не попасть.
В эту войну, несмотря на гораздо более ожесточённый характер, негласные правила прошлого пока скорее соблюдались, нежели нет.
После Великой войны 'бритые', как презрительно называли побывавших в плену, единоверцы, довольно сильно изменили ситуацию в ряде городов мирренского Приморья. Возвращали их всех морским транспортом. Железных дорог с севера материка на юг не могло быть в принципе, а при пешем марше через недавние позиции можно увидеть много лишнего.
После проверки многие её прошедшие отказывались ехать в места постоянного проживания. Им, как 'не соблюдавшим себя' в плену ждало только всеобщее презрение, невозможность найти хоть какую-то работу, некоторых и смерть.
Оставаясь в Приморье они ещё и становились потенциальным горючим материалом для любых мятежей. Проблему удалось решить путём ряда масштабных строек, требовавших привлечения большого количества рабочей силы. Из архивов достали многие проекты, в своё время попавшие туда именно из-за дороговизны и сложности сосредоточения на требуемом направлении такого количества рабочих.
Теперь появилось огромное количество людей, готовых чуть ли не за медяк работать. Самыми известными из построенного стали крупные металлургические и кораблестроительные заводы и населённые пункты вокруг них, где бывшие строители, ставшие теперь рабочими и осели.
Пресловутые линкоры 'Божественной восьмёрки' впоследствии были построены именно на этих заводах.
Первые дни в школе многие в сторону Марины косились. Как же, с Херктерент ничего не случилось!
Словно не замечали, рядом с Херктерент нет Эроин.
У семерых за лето кто-то из близких родственников погиб. Сомнительное утешение для Марины — все малознакомые, никого из тех с кем лето провела. Иначе пришлось бы идти, что-то говорить. Вот только с сочувствием у Херктерент совсем криво. Только злость втихую остаётся на мирренов и их прихвостней копить. Счёт к ним уже ой, какой длинный, и детские слёзы не последний пункт.
Привыкла считать себя старше своих лет. Знает, не все так думают. Некоторым же повзрослеть и вовсе не грозит. Мозги так устроены. Одни так и не научатся ответственности за дела и слова, другие просто не хотят видеть ничего противоречащего их картине мира. Это Марина розовых очков не носит, другие без них не могут обходиться.
За первую десятку девятого никто у Марины не спросил, куда Эрида подевалась. Коаэ и Рэд тоже сказали, их не спрашивали. Решила к сестрёнке заглянуть.
— Ты знаешь, меня тоже не спрашивали. Просто заговор молчания какой-то.
— Или все разговоры о дружбе 'сордаровок' можно знаешь куда запихнуть?
— Или решили, раз мы молчим, то лучше эту тему и не поднимать, — в тон ей Софи отзывается.
— Ага, счаз. Деликатными все такими стали. Угадай, что в библиотеке уже несколько дней самое читаемое?
— Понятия не имею, что читает современная молодёжь.
— Всё шутишь, а ведь не до смеха.
— Сколько раз уже говорила, загадки ненавижу. Мысль читать попросту не умею.
— Человеческую подлость, вроде вполне адекватно оцениваешь. Сидят и чуть ли не вдесятером 'Вестник великих домов'. Все номера с начала лета. Понятно?
Софи улыбается злобно-презлобно.
— Даже слишком. Все думают, о чём мы помалкиваем, обязательно будет на первой странице одного из номеров 'Вестника'. Смерть Эриды.
— Среди читательниц есть даже те, кто вместе с нами ездили, — противно-приторно с демонстрацией клыков улыбается Марина.
— Не удивлена, — кивает Софи, — у многих поодиночке мозги работают, а толпой неизвестно что включается. Интересно, что будет, если я завтра в белое оденусь?
— Тебе пойдёт, — хмыкает Марина, — шляпку с вуалью не забудь. Думаешь, не знаю, полные дуры отличают белые платья от траурных с такой же лёгкостью, как я патроны разных заводов. Вот если я в белое выряжусь — то да, не заметят траур на мне, или просто платье.
— Да у тебя хоть есть такие!?
— Представь себе. Есть, и белые, и траурные. И ещё много каких.
— Дашь взглянуть как-нибудь?
— Кто про что...
— Я тебя тоже люблю, сестрёнка.
— Никто не набрался смелости или совести, чтобы в Канцелярию её отца позвонить. Хотя там бы им всё объяснили. Хрюк-хрюк. Особенно в адрес тех, кто за её счёт много чем разжился.
— Эта её щедрость многих раздражает.
— Ага. Тебя в первую очередь.
Софи кулак показывает. Крыть нечем, с вещами Эр расстаётся с изумительной лёгкостью. Старшая Херктерент на такое неспособна.
— Многие явно обрадовались, когда очередной ящик от соправителя привезли. Возле её комнаты ходят, как кошки у миски со сметаной.
— Ага. Привыкли за её счёт вкусностями и не только разживаться. Самого хорошего в школе всё равно не купишь.
— Зубы пусть поберегут, — желчно цедит сквозь зубы Марина, — что-то степень людского равнодушия оказалась ниже моих самых низких оценок. Ещё немного и пойду самые фальшивые улыбки прореживать.
— Ты думаешь, Эриде подобное понравится?
— Я не обязана разрешения спрашивать, особенно, когда её здесь нет.
— Лучше давай подождём, когда совесть проснётся. Тогда и у тебя больше оснований будет заниматься исправлением прикуса и обеспечивать работой зубных врачей. Ты к Эриде не ездила?
— Звоню каждый день в центр. Иногда ему самому. Пока говорят только о положительной динамике.
— Для тебя стали что-то значить запреты.
— У меня не слишком высокие познания о болезнях сердца. Тем более, там применено много всего нового. Наш визит может только навредить.
— Ты думаешь, они не врут?
— У них для этого меньше всего оснований. Я цинична, и уверена — в случае смерти Эр, соправитель не сможет выполнять свои обязанности. Он стране необходим именно на занимаемой должности.
— Как у тебя всё ловко одно с другим переплетается.
— Не было подковы, лошадь захромала, — хмыкает Марина, — в больших делах не бывает мелочей.
— Что хоть приблизительно говорят о сроках?
— Неужто, не спросила?
— Представь себе, побоялась. Это ты у нас въедливая.
— Ты даже не представляешь, насколько. Но, если серьёзно, то вся статистика идёт оттуда. А там большинство компонентов другие, да и делают это уже почти два поколения. У нас Эрида будет первой, если всё удачно пойдёт.
— А если неудачно?
— Неудачно если, то значит, ничего вообще и не было. Первая успешная операция произойдёт спустя некоторое количество лет. К тому времени, только мы Эр и будем помнить, и то, если сами на чём-нибудь не сгорим.
— Какая ты добрая!
— Стараюсь. Пересмотри учебный фильм 'Пожар на тяжелом бомбардировщике'. Крайне познавательное зрелище.
— Я его по кадрам помню. Не пытайся меня удивить.
— Хочешь, напугаю?
— Попробуй.
— По статистике оттуда, при первых подобных операциях, выживаемость составляла примерно тридцать процентов, а за первые пять-десять лет поумирали вообще все.
