Как зачарованный, Саша смотрел на них, и какие-то смутные образы, почти неуловимые отголоски странной памяти зародились (или воскресли?) в его душе.
Внезапно личинки — все, одновременно, будто по команде — вздрогнули и задергались. Это длилось несколько секунд, потом они замерли. А через минуту все повторилось, подвластное какому-то гадкому ритму.
Саша поневоле ухватился за руку Дмитрия. Аксенов похолодел. Тошнота подкатила к горлу. Он выдернул кисть из цепких детских пальчиков и, покинув напуганного малыша, бросился к сухому стволу. Лишь бы Саша не стал свидетелем того, что сейчас произойдет!..
— Ормо... — слетело с языка недосказанное имя, но тут же темная пена хлестнула у Дмитрия изо рта.
А сердце мальчика обволокло теплом. Где-то рядом теперь была мама, и ее присутствие грело, словно солнышко. Саша почувствовал себя маленьким-маленьким, засыпающим на ее ласковых руках...
Личинки дернулись не в ритм. Что-то нарушило их жизнь. Движения гусениц теперь больше походили на предсмертные конвульсии. Так извивается червяк на раскаленных камнях.
— Дядя Дима!
Дмитрий с трудом оторвал тяжелый лоб от осыпающейся коры мертвого тутовника. В глазах Аксенова необычайным образом соединились тоска и радость освобождения.
— Что, сэр Алексашка? — заставил себя пошутить молодой человек и поднялся с колен.
— А скажи, если я кому-то что-то дал на время и позабыл об этом, а затем вспомнил и попросил вернуть — я прав?
— Безусловно.
— Ты сам произнес это, Сетен, — улыбнулся мальчик, и это была улыбка взрослой женщины.
Аксенову захотелось что есть сил закричать, завопить от радости в раскаленные небеса. Глухо зарокотал гром над рекой. А Саша продолжал говорить, наслаждаясь звучанием своего звонкого и нежного голоса, взахлеб, счастливо, но уже на языке, который был способен понять лишь тот, чье имя было названо им напоследок. И заструились, помчались горным ручейком стихи забытого народа:
— Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана, была свежа и нежна, словно румянец на щеке младенца. И заря эта — идеальное дитя Природы — сама словно любовалась великим Городом, созданным в гармонии со всей Вселенной. Что на небе, то и на земле. Заря объединит тех, кто жил прежде, с теми, кто придет позднее. Зарей начинается все, закатом заканчивается. Но будет новый день, и, глядя на новую зарю, вчерашнее вспомнят многие. Это послание в "завтра", его получат все, не помня своих лиц, голосов, цвета кожи, давно угасших помыслов. Да будет так, покуда светят звезды!..
Дмитрий нежно погладил мертвый ствол дерева и посмотрел в лицо мальчика:
— Однажды ты сохранила жизнь Коорэ, сестренка, теперь и он сохранил тебя. Вернется то, что было отнято, ибо ты вспомнила, наш златовласый душехранитель. А остальную часть ученику не нужно видеть. Уходи, Коорэ!
Саша развернулся и вприпрыжку побежал к пристани, куда как раз подходил большой пассажирский катер. Спустя двадцать минут судно проплывет под "быками" моста, похожими на зубы крокодила, цедившего воду реки. Мальчик уже не увидит, как над островом мелькнет сверкающее змеиное тело, как ослепительная вспышка поразит сухое дерево.
Расколотый надвое, загоревшийся, громадный ствол медленно рухнет вниз, а из разорванных туч сплошной стеной вырвется ливень, пожирая огонь.
И лишь неровный, расщепленный пень высотой в Сашин рост останется стоять. Старый трухлявый пень, как и было предречено.
— Ты сама нам это предсказала, Ормона... — мрачно глядя на гнилые дымящиеся опилки, пробормочет Тессетен.
* * *
Ормона успела увидеть только извивающиеся ультрамариновые спирали возмущенного Перекрестка иного мира. Она ощущала себя обездвиженной, закованной в ствол мертвого дерева. Возглас ярости вырвался из груди изгнанного Разрушителя. Она так привыкла жить в слиянии с тем, кто давал ей столько сил, кто оберегал ее от остальных, а остальных — от нее...
— Сетен! — закричала моэнарториито, ища выход. — Сетен! Я ненавижу тебя! Как ты посмел бросить меня?! Попутчики не расстаются!
Ответом ей было урчание надвигающейся грозы. Подступало что-то неминуемое. И это пугало даже Разрушителя, так давно лелеявшего идею о возвращении Изначального "ничто"...
— Сетен! Пусти меня назад! Мы прошли с тобой столько, сколько не выдержит ни металл, ни бумага — рассыплется в прах! Все бренно, кроме нашего единения! Пусти меня, возьми в свое сердце! Я не желаю оставаться здесь!
"Ты сама нам это предсказала, Ормона!"
Она бессильно завопила, пытаясь раздвинуть пределы своей неожиданной тюрьмы. Сколько раз она попадала в плен! Да хотя бы в их последней битве — битве под Сеистаном... Нет, не тогда... Позже... После той жизни... Атмереро явилась в их с Тессетеном дворец за несколько минут до смерти тела полководца, выстроившего громадную империю на Востоке материка Рэйсатру.
— Я знаю... — молвил Теймер-ленг, хромой хан Тамерлан. — Что в руках твоих, Са?
Закутанная в черное покрывало, атмереро поставила перед его одром огромную синюю вазу, сделанную пакистанскими умельцами-стеклодувами.
— Не желаю! — ответил властелин мира. — Не желаю! Пусть лучше вечная смерть, небытие!
Но забормотала атмереро, отнимая душу у Теймер-ленга, душу, выкованную из сочетавшихся браком Воли и Смерти. Забормотала и поместила в гигантский синий сосуд с прозрачными стенками. И почернело стекло сосуда...
С тех пор полководец и Смерть влияли на мир лишь из Ростау. Атмереро искала проклятых Ала и Танрэй, искала, находила и теряла. Искала, находила и теряла, ибо еще не пришел срок, предсказанный Ормоной в Кула-Ори много тысяч лет назад...
А пакистанский кувшин сменил множество владельцев, удивляя их необычайно черным цветом своего стекла. Никто не бросал его на самое дно самого глубокого моря. Никто не вынимал его оттуда, не тер, не открывал крышку и не выпускал на свет услужливого джинна. Да и самой крышки, самого джинна как таковых не существовало. Кувшин жил своей жизнью, а союз тех, кто был заточен в его недрах, влиял на умы людей, не ведавших, что, трогая холодные и гладкие стенки сосуда, прикасаются к чьей-то тюрьме.
Черная ваза жила и при дворе французских королей, и в Германии. За сто три года до приведения в действие пророчества двух ори ваза попала в Россию. Ее привезла с собой в качестве приданого девица Алиса, готовясь принять православие, получить русское имя Александра и обвенчаться с престолонаследником, красавцем Николаем, носившим звучную фамилию "Романов".
Что было дальше? Трудно ли догадаться, имея хотя бы минимальные познания в истории огненно-кровавого ХХ века и элементарные способности к дедукции?
Ваза продолжала свой путь, переходя в этой странной эстафете из рук в руки. Убийцы семьи Николая, убийцы убийц Николая, потомки и последователи всех этих убийц...
Но даже щепку прибивает волною к берегу. И однажды неловкие руки подростка выронили роковой сосуд...
— ...Сетен!
Вот в чем разница: Ормона никогда не оставалась одна! Никогда — как и ее извечная соперница, Танрэй.
А теперь они в равных условиях. Что ждет их обеих?..
Ормона закричала от боли. Вот оно! Судьба заставила ее почувствовать то, что чувствовала Танрэй за мгновение до удара молнии на вершине скалы, еще не успевшей стать Белым Зверем Пустыни...
Вспыхнуло и развалилось пополам трухлявое дерево, сожранное мерзкими гусеницами. На месте его остался лишь корявый пень.
"Ты сама нам это предсказала, Ормона!"
— Я ненавижу вас всех!
И ее выдернуло в неизведанное пространство...
* * *
Черное, почти ночное небо в беспрерывном грохоте изрыгало слепящие серебристые копья молний. Ливень сек ледяными плетьми людей, которые неподвижно стояли на скалах в пространстве Ростау и ждали, глядя вниз, на плато.
Их было тринадцать. Фирэ находился среди них и видел отныне всё, и всё понимал отныне.
А пять человек внизу начали завершающий Поединок.
Ужасная, с горящими во тьме глазами, Ормона вновь наносит упреждающий удар. Но ни словом, ни действием не отвечают ей мужчины — высокий черноволосый красавец-ори; широкоплечий косматый северянин, чьи мокрые волосы густо залепили суровое лицо — так, что не различить его черт; укрытый черным плащом с капюшоном незнакомец. Пропитанный дождем плащ хлопает полами, словно крылья гигантской птицы, однако не угадаешь под ним фигуры человека...
Поединок есть Поединок. Один на один. Древний закон.
Маленькая, беззащитная женщина в синей накидке сияет, будто капля солнца в ультрамариновом омуте морских вод. И хочется Фирэ побежать к ней, хочется помочь, подсказать. Он уже понял, что...
Танрэй улыбнулась. Она раскинула руки и приняла удар в себя. В черном вихре закружило Ормону, тело "змеи", вливаясь в Танрэй, потянуло этот вихрь вслед за собой. Все ближе и ближе заклятые враги.
Ормона в изумлении ощутила, как меняется ее суть. Она переставала быть собой...
И сбросил с головы свой капюшон загадочный незнакомец в черном плаще.
Смерч поглотил Танрэй. Расступились тучи. Все смотрели в небо, на Радугу.
Все так же раскинув руки, под семицветной аркой стояла женщина. Это была Танрэй. Танрэй, которую помнил "куарт" Коорэ-Фирэ, их с Алом ученик и велением судьбы — сын. Танрэй, обладающая несметной силой. Танрэй, готовая к Восхождению.
Ибо Смерть — лишь продолжение Жизни. Таков вселенский закон, и нет смысла нарушать его. Наказание завершено, былая вина душехранителя искуплена...
* * *
...Птица подняла полотнища крыльев над головой. Вместо сверкающих перьев в небо потянулись человеческие руки. Рукава раздвинулись, открывая спрятанную под капюшоном голову. Ветер трепал легкие черные одежды Ал-Анпа.
Аколит верховного жреца мягко прыгнул на плиты — словно сильный разыгравшийся зверь. Коснулся рукой камня, оттолкнулся, выпрямился и положил живую, человеческую ладонь на рукоять своего меча.
Танрэй бросилась к нему, и он, рассмеявшись, поймал ее в свои объятья.
Жрица скинула капюшон с его головы...
— Атмереро! — воскликнула она. — Саша! Ал! Ты — настоящий! Ты... ты...
Ослепительный луч солнца обнимал обоих — тонкую прекрасную женщину и высокого сероглазого мужчину с длинными, рассыпавшимися по плечам пепельно-русыми волосами.
— Я так ждала тебя!
* * *
Было или не было? Что изменит ответ на этот вопрос? Какой прок от того, что теперь мы знаем, кого увидела тогда (и никогда) в гелиопольском храме Нефернептет, жрица Бену? Жрица, принявшая обет молчания...
Вся суть в том, что сейчас она получила право говорить. Вся суть в том, что ныне она поворачивается к своим спутникам — черноглазому ори, косматому северянину и незнакомцу, объединившему черты обеих аллийских рас. А, повернувшись, говорит голосом, исполненным властности и царского величия:
— Я жду тебя!
И фраза ее обращена ко всем троим, словно к одному. И каждый видит в ней свое: черноглазый ори — трепетную и любящую спутницу, северянин — бесстрашную воительницу, а длинноволосый незнакомец в черном плаще — свою настоящую Танрэй, Танэ-Ра, Попутчицу, предназначенную судьбой. Душехранителя, искупившего былую вину...
ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ЕГИПЕТ
Тогда с запада к статуе Белого Зверя Пустыни приблизился статный мужчина с гордо посаженной красивой головой. Влад узнал в нем Николая. Слабо улыбнувшись, Ромальцев опустил глаза.
С востока, немного прихрамывая, шел Тессетен, и закованную в вороненые доспехи мощную фигуру вечного воина окутывал развевающийся черный плащ.
Трое плечом к плечу встали перед полульвом-получеловеком. А взгляд каменного изваяния по-прежнему стремился узреть что-то за предрассветным горизонтом.
Свет зари нетерпеливо побежал по пустыне.
Золотистый тур бил копытом слежавшийся песок и хлестал себя хвостом по крутым бокам. Молча, слегка нахмурившись, глядел в землю мужчина, а слева от него, часто дыша от жары, сидел старый серебристо-седой волк.
Лик изуродованного Сфинкса засиял.
Слились воедино бык, зверь и человек, а на том самом месте, где вспыхнул солнечный луч, объявший три сущности одного "куарт", остался стоять мужчина. Его узнали бы многие: еще четыре года назад он был жив, он действовал в соответствии с предсказанием, он смеялся от радости и стонал от боли. От того себя он отличался лишь одним — длинными волосами, перехваченными на лбу темной повязкой. Это был Ал. Ибо лишь атмереро дано избирать верный облик...
Рассмеялся огромный каменный лев.
Прямо над учеником — отныне истинным — разлилась в небе Радуга. Ибо не все истолковано в древних легендах в соответствии с истиной. Смех Сфинкса — не финал времен. Освобождение — не есть свобода. Освобождение — лишь заря грядущего дня.
Былая вина сердца, души и рассудка искуплена, наказание завершено...
ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. РОСТОВ-НА-ДОНУ
Ася распахнула дверь. Через порог ей навстречу шагнул Влад, и знакомая, девически застенчивая улыбка великана-Горца озаряла его лицо. Ася ойкнула и прижала ладонь к губам: Влад насквозь промок под буйным ливнем, что несколько часов назад разразился над городом и никак не желал прекращаться.
— Ты не представляешь, что там делается, Незабудка! — с мальчишеской радостью воскликнул Ромальцев.
Его синие глаза сияли, как много лет назад. И не Влада, а Хусейна видела перед собой Незабудка-Ася.
— Я знаю, знаю! Я смотрю в окно! — почти кричала она, дабы он услышал ее в беспрерывных раскатах грома, завывании ветра и шуме дождя. — Это реки, это не дороги! Как ты добрался до меня?
— Не спрашивай, — он притянул ее к себе, и они долго смотрели сквозь оконное стекло тот грандиозный спектакль, который по прихоти своей разыгрывала над Ростовом непредсказуемая природа.
* * *
— Марго? Алле! Алле! Рита, ты? Ничего не слышно, все грохочет!
— Да я это, я! Дима?
— Да! Черт, тут такая гроза! Рита, у меня печальная новость...
— Сестра?..
— Да. Но я уверен, что теперь ей гораздо лучше.
— Мне приехать?
— Ну... знаешь, я был бы рад тебе.
— Я еду.
— Выгляни в окно... Видишь?
— Ты сумасшедший! У тебя заглохнет мотор! Тут же море!
— Спускайся!
ПЕРЕКРЕСТОК ВСЕХ РЕАЛЬНОСТЕЙ
Литые мышцы загорелого тела Инпу напряглись подобно тетиве его позолоченного лука. И, освобожденная, стрела покидает свое ложе, несется вперед и вниз, навстречу неизвестности.
Освобождение не есть свобода, как и гордость не является гордыней...
Силуэт стрелка, неподкупного судьи Дуата, растворяется в косматой туче, застрявшей средь ветвей деревьев на вершине холма.
А над Перекрестком переливается Радуга.
У самого края обрыва стоит человек. Обычный — из плоти и крови. Такой же, как миллиарды других.
В его глазах цвета сумеречного неба отражается весь мир. В его волосах, длинных, серебрящихся, будто пушистая хвоя старого кедра, поблескивают капельки росы. Влага дрожит и на длинных темных ресницах, и не понять — память ли это, которую оставил по себе недавний дождь, или же слезы, пролившиеся впервые за долгие тысячелетия. Лицо его — чистое, открытое, с верными чертами — совершенно спокойно. Именно это лицо увидела онемевшая Попутчица, сбросив капюшон с головы аколита Верховного Жреца в храме Бену. Это было так давно. Да и было ли?
