Скорпион повернулся:
— Бригадир, а что это у тебя имя странное такое, старомодное? Сейчас так и не называют...
— А не имя это, Андрей Константиныч. Погоняло. Они меня Полиграфом величать пытались, потом поняли, что... не надо так делать...
— Ясно, — Андрей обвел его ироническим взглядом: и правда ведь похож! А Серапионов-то весь вечер, глядя на него и думая о своем, пытался сообразить, кого этот Клим ему напоминает. — Ну, бывай, Климушко, бывай!
* * *
— Здорово, Степаныч! Дежуришь?
Доктор поднял голову. Андрюха Серапионов. Почти не изменился с тех лет.
— О-о-о! Заходи!
Они поболтали ни о чем и обо всем.
— Крикливые у тебя сегодня бабенки, Степа, — сказал Серапионов, который в поисках кабинета заведующего миновал как минимум две палаты рожениц. — У меня дело к тебе такое... деликатное. В морг мне нужно.
Степан Степаныч непонимающе уставился на него, потом засмеялся:
— А не рано ли?
— Да нет, — хмыкнул Андрей. — Как раз самое оно. Я серьезно, Степа. Ты уж удружи по старинке.
— Ну, разберемся, разберемся. Ты мне еще за рыжую свою должен. Шучу...
— Не отказываюсь: должен. Давай, все до кучи собери, там уж рассчитаюсь.
— А что тебе в морге понадобилось?
— Парочка неопознанных. Женщина молодая и мужчина — нашего с тобой примерно возраста... Только мне самому на них поглядеть нужно.
— М-да... Это уже к судмедэкспертам надо постучаться, их епархия. Когда тебе надо?
— Прямо сейчас, Степа. Прямо сейчас.
* * *
— Алло? — с трудом размыкая глаза, простонала в трубку Маргарита; ужас какой-то: в первом часу ночи...
— Маргарита Валерьевна, это я. Я сейчас подхожу к вашей квартире, вы мне дверь откройте...
Марго встрепенулась. Снова этот Андрей. Кошмар! Оставят ее уже в покое с Гроссманами или нет?!
Женщина быстро накинула халат, покрепче прикрыла дверь в комнату сына.
Серапионов стоял на пороге. Когда Марго открыла, он скользнул в прихожую и, понизив голос, спросил:
— У вас машина на ходу?
— Да, — шепнула она.
— Оденьтесь, пожалуйста, покажите, где ваш гараж. Это в последний раз, Маргарита Валерьевна, больше я вас не потревожу. Уж извините.
Марго не ожидала услышать слова извинения от такого человека, как он, и сумбурно проговорила, что, дескать, ничего страшного.
Андрей ждал в коридоре.
До гаража было минут десять ходу. Оба молчали.
Голубева выгнала свой автомобиль и протянула Андрею ключи.
— Я покупаю у вас вашу машину, — он взял брелок и вместо него вложил в руки растерянной женщины две толстые пачки денег. — Обратно добежите сами? У меня времени в обрез.
— А...ы...у... Да.
— Ну и славно. Благодарю вас. Обо всем — полное молчание. Завтра объявите машину в угон.
Марго так и осталась на месте, провожая взглядом удаляющиеся красные габариты своей несчастной "шестерки".
* * *
Сиваш остался далеко позади. Влад топил педаль в пол. Осталось немного. Скоро начнет светать, в Бахчисарай он доберется вместе с солнцем. Что ж, у него получилось быстрее, чем он рассчитывал. Это хорошо, да только двое суток без сна уже начинают сказываться на координации движений. Чтобы ехать обратно, нужно будет или пару часов подремать, или подключить резерв. Делать последнее очень не хотелось: мало ли что его ожидает впереди. Лучше уж обычный сон...
* * *
Слегка поморщившись от звука взрыва, Андрей вышел из-за дерева и направился к берегу. "Шестерка" Голубевой пылала. Он нарочно прикрутил взрывчатку точно под сидениями водителя и пассажира: теперь там бушевал огонь. Подождав несколько минут, Серапионов сходил к своей "Субару", вытащил маленький огнетушитель и полил салон пеной. Нужно, чтобы кое-какие приметы остались. Для папочки дорогого.
Глаза закрывались. Андрей тяжело упал за руль и набрал номер Клима:
— Все сделано. Забирайте пирожки. Левый берег, три километра от плотины, в логе.
— Понял, Андрей Константиныч... Благодарствую.
Серапионов откинулся на подголовник. Ну как же узнал отец, а? Надо будет поспрашивать на эту тему бычков из "крыши" над фирмой Голубевой. Вот заведется одна такая крыса в зернохранилище, потом вся мука гнилая... Может, Маргарита кого-нибудь выведет на чистую воду. Хотя — оно ей надо? Тетка и так переполошилась не на шутку. Нет, Голубева не могла их выдать. Слишком опасная игра, а у нее чересчур много слабых мест: сын, работа, да и на самоубийцу она не похожа. Нет, не Голубева это. Кто-то другой "крысячит"... И еще: кто предупредил Андрея? Надо бы найти этого доброжелателя, поблагодарить. А заодно узнать, на кой ему это было нужно. Что-то здесь нечисто.
Все, пора.
* * *
Николай ощутил, что его потрясли за плечо. Встревоженное лицо Ренаты.
Уже почти совсем светло, но до подъема на работу (Гроссман взглянул на часы) спать бы еще и спать.
— Что, ладонька?
Она приподняла палец, потом показала, что кто-то стучался. Николай прислушался. Оба вздрогнули от короткого резкого звонка, последовавшего за тем стуком.
— Тихо! — сказал он и, натянув брюки с майкой, подкрался к двери, затем посмотрел в глазок. — О, господи ты боже мой... Снова это... — Николай со стоном открыл дверь и впустил Андрея.
Серапионов вошел, но Гроссман отвернулся, чтобы не видеть его, защелкнул замок.
В прихожей возникла Рената и, прижав ладонь к груди, привалилась к стене.
— Ребята, все в прошлом, — предупредил Андрей, не желая поощрять причитания Ника. — Сейчас не до того. Давайте так: вы меня выслушаете, сделаете так, как говорю я, и мы разбегаемся. Надеюсь, теперь навсегда...
— Свежо предание, да верится с трудом... — проворчал Николай. — Идем на кухню.
Рената собралась духом и последовала вслед за мужем и Андреем.
"Сильная стала, — подумал Серапионов, исподтишка наблюдая за нею. — Какая сильная!"
— В общем, так... — Андрей оседлал стул и сложил руки на спинке. — Ничего хорошего я вам, конечно, сказать не могу...
— Собственно, как всегда, — Николай налил воды, мельком взглянул на незваного гостя, залпом осушил стакан. — Здесь грохнешь или за город повезешь?
— Хватит херню нести! — нахмурившись, одернул его Андрей. — На вас вышли. Не знаю, как, но вышли. Постараюсь узнать. Слушай и не перебивай...
В этот момент громко заплакал Сашулька. Требовательно, призывно. Они замолчали. Рената сбегала в спальню и вернулась с ним на руках. Андрей внимательно посмотрел на мальчика. Ник отвернулся в окно.
Внезапно зрачки Саши расширились, заняли всю радужку. Он перестал плакать и немного улыбнулся. И Андрей, внутренне потянувшись к нему, ощутил вкус знакомой энергии. Значит, все-таки он был прав, когда думал, что вероятность, хоть и маленькая, но существует... И, в первый момент почувствовав радость, тут же понял: это еще хуже. Хуже, потому что рядом им не быть никогда. Все. Точка.
Он быстро справился с собой.
— Сейчас вы собираетесь, едете со мной. Недели две, а лучше три поживете, не высовываясь. Я договорился с человеком, он, вернее, она будет приносить вам продукты и все, что вы ей скажете. Потом — делайте, что хотите. С Маргаритой Голубевой, да и вообще с прежними знакомыми в контакт не входите. Первое время я буду вам звонить, потом — по обстоятельствам. Устраивает?
— Как узнали? — угрюмо спросил Николай.
— Я бы и сам хотел знать, как узнали... — проворчал Андрей. — Дайте чего-нибудь пожевать, если есть... Ник, собирайся.
Рената заметалась, хотела отдать сына мужу, но Саша захныкал, стал упираться. Гроссман выскочил в комнату. Женщина одной рукой открыла холодильник, замешкалась, покосилась на Андрея и отдала мальчика ему. Серапионов улыбнулся. Выразить свое доверие лучшим способом она бы уже и не смогла.
— Давай, давай, — поторопил он вслух, а про себя подумал: "Не спеши!"
Теплый, легкий, мягкий Сашка лежал на руках спокойно, прижавшись к Серапионову, похлопывая ладошкой по его груди и разглядывая незнакомое лицо. Никогда не ощущал Андрей к своей дочери того, что чувствовал теперь по отношению к этому мальчику. Да что там говорить, тогда все было по-другому. Забыть бы к черту прошлое! Зачеркнуть, стереть...
— Как ты его назвала?
Она показала на губы и виновато улыбнулась. Андрей махнул рукой: какая разница? Наверняка ведь Сашей...
Наскоро затолкнув в себя пищу и даже не заметив, что проглотил, Андрей посмотрел на часы. Рената унесла Сашу в комнату и вернулась, уже полностью одетая.
Серапионов снова подумал, что видятся они, скорее всего, в последний раз.
— Рената, ты можешь меня выслушать?
Царица. Вечно юная, красивая, сияющая. Он еще тогда, в Одессе, поймал себя на том сравнении: царица!
Рената кивнула, сцепила руки за спиной, оперлась на подоконник.
— Я знаю, что не вызываю у тебя никаких хороших чувств. Это неудивительно. Мне жаль, что мы были по разные стороны. Мне жаль, что я причинил тебе много зла. Я не претендую ни на что. Мне не нужно прощения. Просто хочу, чтобы ты знала: я многое бы отдал... я все бы отдал, чтобы изменить прошлое. Но это невозможно.
Она привстала, выпрямилась, продолжая молча глядеть прямо ему в глаза. Ни одна женщина не могла долго смотреть ему в глаза. Ни одна женщина не могла находиться рядом с ним, не испытывая робости. Ни робости, ни ненависти не было в Ренате. Она внимательно слушала. Без укоров, без слез.
Андрей шагнул к ней, обнял. Он и не надеялся, что когда-нибудь сможет сделать подобное, а потому с ужасом подумал теперь, что эти сказочные, неправдоподобные мгновения вот-вот закончатся...
Рената — он чувствовал — расцепила и приподняла руки. Он ощущал ее сомнения, прижимаясь губами к пахшим юной осенью золотым волосам, теплым и мягким, как макушка ее сына. Их сына. И тогда она осторожно обняла его за талию, тело ее стало податливым, напряжение исчезло.
— Солнце... солнышко мое, — прошептал Андрей, проведя пальцами по ее щеке.
Она не отвела лица, когда он поцеловал ее — нежно-нежно, как не целовал еще никого и никогда. И Рената ответила, отозвалась всей своей душой, всем сердцем...
Всё. Время. Иначе он просто никуда ее больше не отпустит, а это... а так, он знал, будет хуже для них для всех. Неправильно, убийственно, безрассудно... Так нельзя. Идиотизм этой игры, которая для него уже перестала быть игрой, заключался именно в том, что так — нельзя...
— Ну все, погнали, — оборвал Андрей сам себя, отводя от нее руки. — Бегом-бегом...
Рената отступила и выскользнула за дверь. Как все запуталось... Не для этих троих запуталось — для него...
Вещей у них было немного. Даже не пришлось возвращаться — все поместилось в его маленькую спортивную машинку сразу. И лишь когда Рената медленно прикрыла за ним дверь своего нового пристанища, он сообразил: вот теперь — точка. Вот теперь-то и пора начинать забывать их имена...
Уже дома, заезжая в гараж, Андрей обратил внимание, что на коврике у заднего кресла валяется какая-то тетрадка в темно-коричневой обложке.
Он поставил машину, взял тетрадь и, наскоро пролистав ее, полностью исписанную, поднялся к себе.
Андрей думал, что, приехав, он сразу же заснет мертвым сном, но этого не случилось. Он прочел все, что было в тетради, все — от и до, — легко разбирая мелкий, убористый и четкий почерк Ренаты. Он знал, что это написала она. Каждая строчка дышала ею.
И... Андрей понял: Рената отнюдь не потеряла разум. Она обретает его. От начала повествования и до конца чувствовалось, как развивается ее видение, как просыпается ее странная, но знакомая и ему память. Он видел, почти осязал картины прошлого, нарисованные этой сказочной женщиной... Любимой женщиной. И навсегда утраченной им женщиной. Такова прихоть судьбы. Или наказание...
* * *
"...Острые зубы отравленной стрелы-змеи впились в лодыжку старого Ра. Вскрикнул он, и тьма пала на храмы и пирамиды Та-Кемета. Заслонила Ра его стража, и наступила среди бела дня глубокая ночь. Лишь спутанные волосы бога Солнца выглядывали из-за щита охранника...
Заохал отравленный Ра, а змея проникла в него и растворилась в нем без остатка.
Инпу спрыгнул вниз, поднял на руки брата, дернул его за нос и засмеялся:
— Тебе ни за что не догнать меня!
И, повизгивая, они тут же нырнули во тьму, оставив меня в смятении.
— Что случилось?! — вскричали Нетеру, Девять первых богов Та-Кемета, являясь в пустыню.
Вместе с ними с вопросом "Что случилось?" выбежала и я, дабы не подумали на меня остальные боги.
— О, дети мои! — простонал отец, терзаясь от невыносимой боли, и я закусывала губы до крови из-за жалости к нему, и сердце мое обливалось кровью, страдая так, словно ядовитая стрела пронзила меня. — Я не могу различить, что же это! Это змея, которой я не знаю, или это стрела, яда наконечника которой я не ведаю... Яд убивает меня...
Никто из Нетеру не мог спасти Ра. Тогда он вспомнил обо мне:
— А где дочь моя, Исет? Призовите ее мне на помощь!
Я предстала пред очами отца.
— Этот яд, отец, страшен тем, что он — часть тебя. И кому, как не тебе, знать, что власть над частью можно получить, лишь произнеся вслух имя владельца целого! Истинное имя, отец! Сотвори имя, отец! Произнеси имя! И я изгоню яд!
— Я не могу сказать тебе своего тайного имени, Исет... — пробормотал Ра, колотясь в судорогах.
Конвульсии отца были моими конвульсиями. Весь мир дрожал, вздыбливались моря и океаны, пожары ползли по владениям Геба, раскалывались горы, исходили дымом и лавой вулканы. И я поняла: если он не произнесет своего имени сейчас, я убью себя, лишь бы не видеть всего этого...
— В этом имени — все мое могущество! — простонал Ра, стискивая зубы. — Как я поведаю тебе такое?!
— Зачем тебе могущество, отец, если ты умираешь, не выпустив Бену из клети?! Погибнет весь мир, Великий Ра! Прозрей же!
— Хорошо, я скажу тебе истинное. Я Хепри утром, Ра в полдень и Атум вечером... Теперь ты знаешь...
Я прочла заклинание, перечислив все имена, что он сказал мне. Но яд продолжал действовать. Он обманул меня.
— Не было твоего сокровенного имени в том, что ты мне говорил, отец! Не медли, пока могут еще уста твои произносить слова!
— Нет! — и старик зарыдал.
Змея сдавила его огненными кольцами, поразила все члены, отняла речь. Я поняла, что все кончено, и потянулась к своему поясу, где припасла для себя яд.
И тут сердце мое тронула просьба. Немая просьба Ра. И он открыл мне истинное свое имя, сердце в сердце. Я трижды прокричала это имя, и ужаленный исцелился. Он уснул, а я, обретя с его сокровенным именем доселе невиданное могущество — могущество Великого Нетеру Атум-Ра — бросилась к моим сыновьям.
— Иди, подойди ко мне, спрячься под крылом твоей матери, Хор-па-харед1, мальчик мой! Спрячься в последний раз, ибо отныне ты не будешь нуждаться в моей защите! Иди, подойди и ты ко мне, Хентиаменти, сынок! Мне нужна твоя помощь!
