— Как пожелаете... М-м-м... на чем я остановился?.. — Сетен пробежался глазами по тексту.
— "Имя твое"... — подсказала женщина.
— Угу. "Имя твое подобно свисту лезвия, рассекающего плоть", — сказала она. Он взглянул на корону, венчавшую голову ее, и ответил: "Вот убийца, стократ опаснее любого злодея!" И ответила царица: "Не обманывай себя, Тассатио! Это оправдание достойно лишь юнца, не умеющего отвечать за поступки свои! Ты когда-то служил храму, но жажда власти затмила твои очи. Ты стал преступником пред лицом моего мужа. Но теперь ты убил и его. Не смей говорить, что из любви ко мне! Я не смогу спасти тебя, и завтра состоится суд. Ты желал этой короны, но получишь ты другую!" Тассатио остался один в темнице, зная, что не забыть ему той ночи. И отныне дни его будут сокращаться, а число их, отделяющих от него благословенную ночь — увеличиваться...
...Но суд состоялся лишь спустя восемь циклов спутника синей — чужой для Тассатио, ненавистной — планеты. Пройдя через пытки, через избиения в своей темнице, бывший священнослужитель не сломался. Его духом владела гордыня, но она же помогала ему встречать невзгоды с высоко поднятой головой, как бы ни страдало бренное тело.
И соотечественниками был вынесен такой приговор: "Ввиду того, что и приютившая наш народ планета может в будущем пострадать от того же, от чего погибла родная нам Ала, а мудрость великой цивилизации забудется потомками, повелеваем: пожертвовать одной из машин для перемещения в безвоздушном пространстве ради того, чтобы запечатлеть следы нашего пребывания в том и этом мире. Обвиняемый Тассатио будет приговорен к смертной казни, однако мы усложним приговор. Свою вину перед людьми он сможет искупить, воссоздав на погибшей Але какой-либо образ, способный натолкнуть потомков на верный путь в искании своих корней. Памятуя, что в прошлом обвиняемый был непревзойденным созидателем, что сила его сравнима с силой нескольких, приказываем: отправить на Алу приговоренного Тассатио и обязать его сотворить там имя нашего народа. Лишь в этом случае мы сочтем раскаяние правомочным и не предъявим обвинения к его соучастнице, а также в списках аллийцев наречем его самого новым, незапятнанным, именем".
И Тассатио был отправлен в путешествие, из которого не смог бы вернуться при всем желании. Из окна своей машины в черной глубине вселенной он видел красную звездочку — свою погибшую родину. И звалась она на языке праотцев Алой, что означало "Горящая". И не было для Тассатио участи желаннее, чем смерть на Але. Он знал, сколько глаз сейчас с завистью наблюдают за его полетом. Все они любили свой мир, но оказаться там было суждено лишь самому преступному из всех воров и убийц... Ведь он поднял руку на Правителя — и даже не раскаялся. Насмешка судьбы...
Он ничего не знал о своей "соучастнице", о царице Танэ-Ра. Возможно, ее уже не было в живых, а лживые судьи обманули его, дабы заставить служить в своих целях. Тассатио не собирался угождать им. Он много убивал после переселения на синюю планету. Его "куарт" не знал покоя. Тассатио хотел сорвать защитную "корону", едва оказавшись на лишенной атмосферы Але. Но не сделал этого. Машина опустилась на поверхность погибшей планеты в том месте, где прежде жил и он, и Танэ-Ра. Это был их Город, уничтоженный, разоренный, залитый лавой вулканов, возникших после удара блуждающей звезды. И "куарт" напомнил Тассатио о себе, хлынув обжигающими слезами из его глаз. Справившись со своей болью, бывший священнослужитель в течение многих дней, покуда хватало воздуха, творил из камня лик той, которую он любил всегда и которая никогда не принадлежала ему всецело. Он знал, что судьи разгневаются на него за нарушение уговора и не выполнят той части постановления, которая касалась списка коренных аллийцев. Он знал, что сотворенное "имя" будет расценено ими как вызов. Но Тассатио делал то, что велел делать его "куарт". Обреченному было плевать на сородичей, и он давал им это понять ежесекундно.
А когда каменное изваяние было готово и воздух в защитном одеянии заканчивался, Тассатио выточил на щеке статуи единственную слезу, которая катилась из ее глаза. И Танэ-Ра стала ликом погибшей Алы. Приговоренный к смерти, Тассатио в гордыне своей не желал доставить удовольствие судьям, созерцающим его кончину. Он не хотел корчиться в длительной агонии. Посмотрев последний раз на лицо своей любимой, он сорвал "корону".
Судьи, как и вся страна переселенцев, увидели, что приговоренный испустил дух, несколько раз схватив ртом разряженный воздух мертвой планеты и скорчившись на земле, засыпанной рыжим прахом и пылью, обожженной вулканами. И все аллийцы встали, склонив головы пред мужеством Тассатио, а в огромных зеркалах отражалось каменное лицо прекрасной Танэ-Ра и живое лицо смертной женщины, видевшей гибель того, кого она теперь не в силах будет позабыть вовеки...
Судьи сдержали слово: родившийся спустя полтора цикла Селенио сын царицы Танэ-Ра был наречен именем Алэ, что означает "Горящий". Имя же преступного жреца Тассатио стерлось в веках, и помнит его лишь эта легенда*...
— Мать читала нам с Фирэ эту легенду. В детстве, — сказал Дрэян, когда Сетен умолк.
В каюту заглянул молодой матрос:
— Господа, капитан велел оповестить вас, что через три часа мы подойдем к южной оконечности полуострова.
___________________________________
* "Легенда об аллийцах" (полностью)
Поднявшийся со своего места Сетен оглянулся и, подмигнув Алу, тихонько запел:
Если из колодца ты, дружок,
Провалившись, выбраться не смог...
Ал засмеялся, а затем подхватил слова задорной детской песенки:
Суетиться и не нужно понапрасну!
Он обнял друга за плечи, с другой стороны Тессетена обвила рукою за пояс хрупкая Танрэй. Подпевать начал и Паском. Матрос вначале с растерянностью, а потом — расплываясь в улыбке, глядел на беззаботно веселящихся пассажиров. Из хора выделялись звучные голоса Сетена и Ала — высокий тенор и певучий баритон. Танрэй баловалась и не слишком-то старалась петь:
Просто через час иль пару лет
Там тебя найдут — сомнений нет!
И отныне будет в жизни все прекрасно!
И отныне будет в жизни все прекрасно!
Матрос ощутил прикосновение чего-то холодного и мокрого к своей руке. Волк высокого ори слегка толкнул юношу носом, интересуясь тем, что же происходит в каюте. Матрос уважительно подвинулся.
— Нат, иди к нам! — позвал Тессетен, однако своевольный пес не подчинился, встряхнул острым ухом и лег в дверях, под ногами у матроса, выпустив от жары длинный розовый язык.
Если же, дружок, в большой мороз
Отморозил уши ты и нос,
Растирать их не спеши себе — напрасно!
— Танрэй! — Ал слегка ущипнул жену за бок; взвизгнув от щекотки, она шлепнула его по руке за спиной Сетена.
Остальные примолкли. Танрэй пришлось продолжать одной:
Просто через несколько минут
Нос и уши сами отпадут...
Тессетен прихватил пальцами кончик ее чуть вздернутого носа. Танрэй, шутливо нахмурившись, непокорно освободилась, и они дуэтом допели:
И отныне будет в жизни все прекрасно!
И отныне будет в жизни все прекрасно!
— Ал! Теперь ты! — потребовал смеющийся Паском, указывая пальцем на своего ученика.
Если ты, дружок, три дня не ел,
А во сне краюху углядел,
Не стремись проснуться, парень, понапрасну!
Лучше ты скорей на тот кусок
Разевай пошире свой роток,
И отныне будет в жизни все прекрасно!
Тут не выдержал даже матрос и вместе со всеми подхватил последнюю фразу песенки:
И отныне будет в жизни все прекрасно!
Нат с юмором покосился на него.
— А теперь, господа, собираться, собираться! — воскликнул Ал, поднимая руку.
* * *
"Сэхо" держал курс вдоль берега полуострова Экоэро — "Больших Болот". Танрэй не отходила от левого борта верхнего яруса палубы, восхищенно созерцая невиданную зелень лесов на такой близкой и уже совсем доступной суше. Однажды ей почудилась на берегу какая-то зверюшка, но покуда женщина бегала за увеличительной трубой, тварь, если она там и была, скрылась.
— Мне здесь нравится! — сообщила Танрэй возникшему подле нее Сетену. — Я думала, что здесь хуже...
Экономист облокотился на перила. Чем ближе они подходили к месту предполагаемой высадки, тем сильнее менялся друг Ала. Менялся не в лучшую сторону. Он уже успел съязвить в разговоре с созидателем Кронрэем, который по своему обыкновению с утра пораньше уже находился под легким хмельком; не преминул поддеть тримагестра Солондана и даже нелестно прокомментировать одно из распоряжений кулаптра Паскома, касающееся выгрузки оборудования.
— Не иначе как за время пути, сестренка, ты успела вычеркнуть из памяти былое? — едко подметил он.
Танрэй помрачнела. Как он смеет так думать и говорить? Мыслимо ли забыть Оритан?
Тессетен опустил голову и поглядел вниз, на воду. Тень "Сэхо" скользила по дну, видимому сквозь кристально-чистую воду.
— Я давно заметила у тебя этот браслет... — Танрэй сердилась недолго: она вообще не умела обижаться на людей. Водя пальцем по отчеканенному в бронзе орнаменту широкого браслета, молодая женщина удивлялась: украшение было одновременно и грубым, и привлекательным. — Это в стиле той культуры, где отныне нам придется жить, верно?
Сетен не ответил.
— Я могу сделать так, чтобы ты наконец перестал думать о дурном? — спросила она, ощущая, что он закрывается от нее все сильнее и сильнее.
— Тебе придется меняться, сестренка, — почти невпопад ответил он. — Знаешь ли, сердечки из солнышка неуместны там, где нужно убивать, чтоб не сдохнуть.
И, откинув от лица волну русых с проседью волос, Сетен заставил Танрэй содрогнуться от взгляда своих серо-голубых жутковатых глаз. Она поневоле отшатнулась и, заметив это, экономист удовлетворенно ухмыльнулся.
— А браслет подарен мне женой. Лучше иди и помоги Алу собраться.
...Вдалеке высились огромные горы. "Сэхо" входил в небольшую бухту. Здесь полуостров Экоэро сливался с материком Рэйсатру.
Трудно было назвать эту бухту портом, и все же кое-что разведывательная миссия, возглавленная в свое время Сетеном и Ормоной, уже успела создать в этих краях. Слабое подобие маяка высилось посреди каменной гряды, странное маленькое здание и причал обступали высокие густолиственные деревья.
Корабль смог подойти вплотную к берегу: место для порта избрали удачно.
Их ждали. Под огромными деревьями, оплетенными канатами (лишь рассмотрев их поближе, Танрэй поняла, что это не канаты, а живые растения) стояло несколько грузовых машин.
Из одной вышла Ормона. Танрэй почувствовала ее чуть раньше, чем увидела.
Жена Сетена сильно изменилась с тех пор, как они виделись в последний раз. Не постарела, нет. И нисколько не подурнела. Но черные глаза ее зияли пустотой, а губы кривила презрительная усмешка. Может быть, она стала даже красивее прежнего, однако вызывала опаску та красота...
Помогающий разгружать корабль Дрэян уставился на нее, позабыв о законах приличия. Ормона же не обратила на него никакого внимания, высматривая на борту своего супруга. Вокруг нее суетилось несколько темнокожих полуобнаженных мужчин.
— А-а-а! Родная моя! — воскликнул Сетен, который наконец-то объявился на палубе, и направился к сходням. — Давно ждете нас?
Танрэй исподтишка взглянула на них.
Ормона молча, но пылко обняла мужа, впилась губами в его губы, а потом, после длительного поцелуя — Танрэй и Ал с помощниками успели догрузить и отправить машину — взяла Сетена за руку, пытаясь увлечь за собой.
— Подожди, Ормона.
От Танрэй не ускользнуло, как вспыхнули раздражением глаза Ормоны после этих его слов. Распаленная нескромным поцелуем (она никогда не считалась с этикетом ори), Ормона сжала губы в ниточку. Сетен взбежал на корабль, и ее вниманием завладел Ал.
— Да не иссякнет солнце в твоем сердце, Ормона! — воскликнул он, отводя со лба черные, как и у нее, волосы.
— Да будет "куарт" наш един... — медленно проговорила женщина, упирая на слово "един".
Они едва успели обняться, как из-за борта нижнего яруса палубы выглянул Тессетен и воскликнул:
— Да, господа ученые, вы расстарались... Всю лабораторию вывезли, или осталось что?
И действительно: машин уже не хватало, а матросы и пассажиры все еще спускали на берег ящики с поклажей.
Танрэй невольно подалась к Алу и Ормоне, отвлекла мужа каким-то пустяковым вопросом, получив за это насмешливый взгляд холодной красавицы-ори.
Из зарослей выбежал Нат, который по прибытии незаметно улизнул с корабля и успел, наверное, изучить уже все окрестности.
— Атме! Атме! — Танрэй ощутила, что кто-то легко дергает ее за рукав платья, и обернулась.
Один из дикарей Ормоны, подобострастно улыбаясь, указывал на поклажу, поднятую женой Ала.
Она непонимающе подняла брови, и тогда Ормона сквозь зубы процедила:
— Обезьяна хочет помочь тебе нести тяжесть...
— Почему он зовет меня "душенькой"?
— Это немногое, что способен уместить их примитивный мозг и выговорить неповоротливый язык. "Душа" — это для них слишком сложно. Так уж повелось, что они называют нас, белокожих, на современном ори — "душенькой". Я нахожу это забавным.
— Интересно, интересно! — задумчиво проговорила Танрэй.
На древнеорийском слово "душа" звучало возвышенно и в то же время сложно — атмереро. Пропеть такое без своего страшного акцента аборигены не могли. И жене Ала это казалось интересным именно с профессиональной точки зрения, ведь в скором будущем ей придется столкнуться с проблемой коммуникации.
— Что тебе интересно? — рассмеялась Ормона и не без вызова взглянула на соотечественницу. — То, что я нахожу это забавным, или нечто другое?
— Нечто другое, — улыбнулась Танрэй, тогда как Ал, проверив крепления на ящиках, которые они были вынуждены погрузить на повозки, запряженные волами, разрешил возницам трогаться в путь.
— Абсмрхын крранчххи пакхреч рыррчкхан гу! — тут же проревели рядом с ухом Танрэй, и женщина отшатнулась, придя в ужас.
Еще один дикарь.
— Не пугайся, сестричка! — Тессетен в сопровождении кулаптра Паскома подошел к ним. — Этого красавца зовут Ишвар, и он, сдается мне, приветствует тебя... Абсмархын, абсмархын! — экономист похлопал парня по щеке и отправился вслед за повозкой.
— Ну и язык! — пробормотал впечатленный Ал, беря напуганную жену за руку.
Нат встал между нею и дикарем — худым, с грязно-серой кожей, большеглазым, улыбчивым. Улыбка не была присуща культуре этого племени, ей Ишвар наверняка научился у приезжих, и оттого она выглядела на его лице неестественно, даже устрашающе, словно оскал разъяренного зверя.
— Тебе, Ал, как минимум, придется теперь оставить свои аристократичные замашки... — сказала Ормона и, когда муж попытался взять ее под локоть, отодвинулась, складывая руки на груди. — Твоей жене я боюсь давать советы: она склонна реагировать на них чересчур болезненно...
