Сокрытые-в-тенях

— Слушай, Ань, я глубоко извиняюсь, память у меня дырявая. Мне ведь сегодня нужно срочно еще в одно место. Давай поторопимся?

— Ну вот! — сразу же сварливо отозвалась Дина из коридора. — Я же говорю, что добраться до Остоженки нам не светит!

Аня поморщилась и быстро доела то, что оставалось в ее тарелке. Она заметила, что в какой-то момент Костя сильно изменил поведение, но не поняла, в чем причина появившейся холодности. В его присутствии девушка настолько утратила бдительность, что предупреждение о будущем за полторы минуты до начала события не возникало и Костина перемена оказалась для нее полнейшей неожиданностью. Аня догадалась, что его спешка "по делам" — всего-навсего отговорка. Ей стало неуютно в его доме.

Снова посторонними людьми они оделись в коридоре под насмешливым взглядом Дины. Ане показалось, что подруга довольна их взаимным охлаждением с Костей. Она решила не разговаривать с подругой. То, что вчера они уехали на Хэллоуин, еще не повод для глупых мстюлек: ее ведь звали, и она отказалась.

-6-

Они вышли из подземки и, оставив слева Александровский сад, отороченный кремлевской стеной, направились вверх по Воздвиженке.

Дождь закончился, тучи слегка разошлись. Выпущенное на свободу осеннее солнце пронзило воздух чистыми, но прохладными лучами.

Вдалеке, за храмом Христа Спасителя, проявились очертания гигантской скульптуры.

— Что это там?

— Памятник Петру Первому, — сухо объяснил Костя. — На Москве-реке.

— Неужели он такой громадный?

— Конечно! Это ж Церетели делал, а он малыми формами не утруждается, — он улыбнулся, но тут же, опомнившись, посерьезнел.

Храм приближался. Солнце играло золотом его куполов, светлые стены тянулись вверх, и нельзя было поверить, что еще совсем недавно на его месте была яма, символ скверны, образованный двумя страшными взрывами прежнего храма, построенного еще при царе. И говорили тогда на кухнях коммуналок, шепотом да с оглядкой: "Сначала был храм, потом стал хлам, а теперь и вовсе срам". То, последнее, было адресовано большому городскому бассейну, в который было превращено болото воронки. Говорили еще, что лезет из грязной воды всякая чертовщина, радуясь, что повержена цитадель, защищавшая мир живых от мира иного — неизвестного, а то и опасного. А стоило утопнуть в том бассейне какому-нибудь бедолаге, молва тут же приписывала этой смерти происки нечистой силы. Так оно было или нет — неведомо, но когда на рубеже тысячелетий златоглавый храм опять вознес свои кресты над Древней Москвой, пересуды прекратились. Грязной, замусоренной лужей стала уже сама Москва-река, текущая рядом, мимо Пречистенской набережной, да только изменить это был не в силах даже великий, намоленный дух храма-страдальца.

Аня остановилась.

— Можно я посмотрю? — шепотом спросила она.

Костя неопределенно пожал плечами и отошел в сторону. Всем своим видом он показывал, как сильно ему хочется поскорей сбыть своих спутниц и не вспоминать о них никогда.

— Посмотрю-посмотрю... — ворчала Дина. — Да насмотришься ты на него еще, никуда твой храм уже не денется. Давай сделаем дела, а потом таращись себе на что угодно и сколько угодно.

Аня ее не слышала. А слышала она сотни, тысячи голосов, когда-либо в поклоне и с крестным знамением шептавших молитвы, просящие за родных и близких, чаявших лучшего. Внимала она той беспредельной надежде, которая навечно поселилась в этих местах и не покидала их даже в самые страшные времена.

— Пойдем? — робко позвал Костя.

Остоженка была кривоватой и узенькой улочкой музеев и учебных заведений. Старинные дома причудливым образом перемежались с ультра-современными свидетельствами века XXI — рекламными щитами, автомобилями, электропроводами; изредка в древность вклинивались и новые постройки, не вызывая, впрочем, ощущения диссонанса, а скорее удивляя.

— Вот этот дом! — сказала Дина. — Третий подъезд.

Аня решительно подошла к двери и нажала на домофоне кнопку 118.

Костя ждал в стороне. Он был взъерошенным и нахохлившимся, точно воробей после драки.

На вызов не отвечали долго. Аня огляделась, и тут ее посетило видение — назвать это иначе было невозможно: в соседний подъезд, таясь, заскочила та скандалистка, которая вчера вломилась в квартиру Кости и назвалась Диной. А пряталась она, очевидно, либо от Ани, либо от Кости. Либо от обоих.

— Кто? — вдруг донеслось из передатчика; Аня и Дина вздрогнули.

— Давай! Как мы задумали! — горячо зашептала Дина, подталкивая подругу к двери.

Аня кашлянула и пропищала:

— Добрый день! Будьте добры — Диану Владимировну Сольвейго. Ценное письмо ей.

Несколько секунд длилось молчание. Потом все тот же неприятный женский голос ответил:

— Подозреваю, вы ошиблись подъездом или домом. Во всяком случае, в нашем подъезде такая не проживает.

— Но...

— Девушка, вы в следующий раз узнавайте поточнее адрес у себя на почте! И вообще, у наших почтальонов есть ключи! Убедительно вас прошу больше сюда не набирать! Дверь я вам все равно не открою, а охрану вызову.

И сигнал прервался гробовой тишиной.

Обескураженная, Аня посмотрела на Дину.

— Да... Все еще хуже, чем я думала... — проговорила та.

Слышал разговор с хозяйкой и Костя. На лице его отразилась борьба двух желаний. С одной стороны, он хотел уйти. С другой — испытывал сильную тягу к Ане и совершенно искренне хотел ей помочь.

— Может быть, ты расскажешь мне, в чем дело? — спросил он. — И тогда подумаем, что делать. Тебя кто-то обманул?

— Не рассказывай всего! — успела шепнуть Дина. — Он хоть и пафосный, но какой-то неадекват.

И пока они втроем медленно брели в сторону Красной площади, Аня, стараясь не вдаваться в излишние подробности, рассказала Косте о проблемах Дины и об их побеге из психиатрической лечебницы. Когда Костя, оживившись, уже начал думать вслух, какие шаги им следует предпринять — а было это на аллее Александровского сада — навстречу словно из ниоткуда выскочила пожилая тетка в сером плаще и целой сворой собачонок на поводках.

— Анна Сергевна! — вскричала она, и противные шавки затрясли лохматыми хвостами, погавкивая на разные лады и восторженно чихая. — Аннушка Сергевна! Мы уж все голову сломали, куда это вы запропастились! И ведь даже Глорушка ваша, ласточка, затосковала и погибла, бедняжка! Ирина так убивалась! Вот, говорит, вернется, мол, Аннушка, а что я ей скажу — померла ее Глория...

Совершенно ничего не понимая, Аня попятилась. В последнее мгновение увидела она глубокое отвращение на лице Кости, а в глазах его прочла: "И зачем было так лгать?" Он развернулся и быстро пошел ко входу в метро, но через несколько шагов встал, однако не счел нужным оглядываться:

— Не забудь забрать свой мотоцикл, Анна Сергеевна. Иначе его наверняка угонят.

Проводив его взглядом, Аня поняла, что его не вернуть никакими силами, и почти с ненавистью уставилась на женщину:

— Что такое вы несете? Какая я вам Анна Сергевна? Меня вообще зовут по-другому, и отчество у меня другое!

— Но как же? — озадачилась женщина. — Зайцева вы, Анна, значит, Сергеевна. Из сто восемнадцатой квартиры. А я Петровна, прислуга Цикуриных из сто шестнадцатой. Неужели вы не помните? Ах ты ж боже мой!

— Так-так-так, а это уже интересно! — зловеще подметила Дина, складывая руки на груди. — Из сто восемнадцатой, значит!

— Так где же вы пропадали, Аннушка Сергевна? Да еще и не помните ничего, я погляжу!

— За маслом подсолнечным бегала... — сквозь зубы проронила Дина, стараясь сжечь Аню взглядом.

— Ну прямо как в сериалах! — продолжала квохтать бабка с собаками. — Пойдемте, пойдемте! Радость-то какая! То-то Ирина обрадуется!

И в сопровождении своры и Петровны Аня с Диной повернули назад.

— Вот, значит, ко меня подставил! — жужжала Дина над Аниным ухом. — Да еще и прикидывался таким сердечным, понимающим! Знаешь кто ты? Лицемерная сучка!

— Слушай, не говори ерунды! — взъярилась Аня. — Не слишком ли быстро ты записываешь во враги тех, чья вина не доказана? Я, в отличие от тебя, прекрасно помню свое прошлое. То, что говорит эта Петровна — бред. И я иду с нею только затем, чтобы вывести ее на чистую воду.

— Ну-ну!

Дина лишь удовлетворено хмыкала каждый раз, когда они проходили уже знакомые достопримечательности на пути к ее остоженскому дому.

Петровна уверенно завела их в подъезд, куда полчаса назад безуспешно пытались попасть они сами.

Площадками и лестничными пролетами в этом подъезде мог бы гордиться сам мэр: они походили на номера-люкс в европейских пятизвездочных отелях. Пожалуй, здешним консьержам стоило бы дать задание приклеивать на всех влетающих сюда мух метку "V.I.P.".

Ждать лифта Петровна не стала ("Какой-никакой, а все спорт!") и шустро поднялась со своими шавками на третий этаж.

— Вот Ирка сейчас удивится! — подмигивая обоими глазами поочередно, сказала она, нажимая звонок на двери под номером "118".

— Сейчас! — послышался тот самый противный женский голос.

Защелкали замки, и в промежуток между приоткрывшейся дверью и косяком высунулось лицо дамы, поразительно похожей на Дину.

— Смотри, Ириш, кого я привела! — торжествующе крикнула Петровна, пододвигая Аню в зону видимости для Ирины.

Та охнула и что-то уронила. Дина как стояла, так и оплыла в стоящую под подоконником вазу с большой пальмой.

— Аннушка Сергевна! — истошно заорала Ирина и кинулась к Ане с объятьями. — Господи, спасибо тебе, вернул!

— С тебя причитается! — погрозила ей Петровна, гремя ключами от квартиры 116. — Смотри у меня! Не отвертишься!

— Да не вопрос, Петровна! Это же надо! Да вы проходите, моя дорогая, проходите!

Аня оглянулась на свою попутчицу, однако та успела куда-то улизнуть, только внизу запищал замок на двери подъезда.

— Дина! — бросаясь на перила, крикнула Аня. — Стой, Дина! Подожди! Куда ты пойдешь?

— Проходите, Аннушка Сергевна! Это же ваш дом!

10 часть. Сойдет к тебе хранитель тьмы...

-1-

Фиптис праздновал тридцать девятый год со дня нисхождения месинора Ваццуки из недр Серебряного океана в этот мир. Ради чествования такой даты городские власти сделали горожанам роскошный, как они приказали считать, подарок: обратившись к самому талантливому в Цалларии скульптору по мрамору, они заказали выполнить в срок статую его величества верхом на коне. Скульптор наотрез отказался выезжать из своего захолустного Зокоса в столицу страны, и тогда администрация Фиптиса, не поскупившись, выделила средства на доставку громадной глыбы серого апеллеанского мрамора прямо в Зокос, а затем готовой скульптуры — обратно в столицу.

Поговаривали, месинор разгневался за столь бессовестное транжирство и хотел даже передавить всех виновников железными кибиатами*, но в последний момент подписания смертного приговора передумал и никого не отправил даже за решетку. Он ограничился арестом имущества самых рьяных подхалимов и пополнил за их счет городскую казну.

___________________________

* Железные кибиаты — три сцепленных между собой деревянных вала, в которые вбивали остриями наружу металлические колы; это устройство тянули за собой буйволы, топча копытами и давя кибиатами лежащих на земле смертников.

Меж тем все жители в красных масках пребывали в хорошем настроении. Встречая друг друга, они горланили:

— Да будут нескончаемы дни месинора! — и кланялись замку на самой высокой скале в городе.

Но были и восклицания иного характера, особенно при появлении нежданных-негаданных кааносцев. Местные бросали в их стороны косые взгляды, а друзей приветствовали лозунгом "Смерть врагам Ваццуки!" Но так как к врагам месинора Цаллария беломасочники себя не причисляли, то и мимо выкрикивавших провокационные призывы они проходили полные равнодушия.

И все же длиться бесконечно это не могло.

— Ха-ха! Смотри-ка! Эти комедианты снова здесь! — владелец кондитерской презрительно указал пальцем на актеров из труппы Митсара.

— А! Узнаю этого карлика! — отозвался хозяин мясной лавки, находившейся через дорогу от магазина сладостей.

— А я узнал вон ту грудастую шлюху, которая...

Договорить он не успел. Пришпорив бешеного Эфэ, Айнор с обнаженным мечом ринулся прямо на кондитера, имея намерение забить оскорблявшие Зелиду слова обратно в его глотку.

— Стра-а-а-а-ажа! — тут же заверещал цаллариец, забегая в свой магазин. — Нападение разбойников, спасите! Враги Фиптиса в городе!

Его крики подхватили мясник, цирюльник, аптекарь и еще с десяток голосов — трезвых и не очень — свидетелей, оказавшихся неподалеку от места стычки.

Ольсар так и не успел остановить телохранителя месинары, а потом было поздно. Эфэ вломился в витрину, погрязнув копытами в креме пирожных и карамели, а сам Айнор, орудуя мечом, разнес в клочья стеллажи, на которых благоухали сладкие шедевры.

Улица наполнилась воплями, ударами, лязгом и руганью. Красномасочники накинулись на караван гурьбой, метеля всех, кто попадался под руку. Настоящими защитниками можно было считать лишь Ольсара да Вальбраса, но и тех цалларийцы быстро задавили количеством. Ольсара выволокли из кареты и начали колошматить чем ни попадя прямо на мостовой, а Вальбраса долго пытались скинуть с лошади, используя против его рапиры крючья для подвешивания мясных туш и вилы. Разъяренная Зелида швырялась камнями и проклятьями, но того и другого было мало в такой заварухе. К тому же большинство комедиантов перетрусило и отсиживалось в сторонке, не оказывая сопротивления даже если им случайно прилетало с какой-нибудь стороны. Митсар предпочел воевать ругательствами, однако внимания на него не обращали, и он умолк.

Сбежавшаяся стража в лязгающих доспехах кинулась молотить щитами всех подряд, а разбирательства, кто виноват и сколько этот виновный огребет в наказание прутьев, оставила на потом.

В запале битвы Айнор, давно бросив кондитера, полезшего со страху на чердак, напал на стражников. Остервеневшие от подобной наглости чужеземца, те сочли себя вправе сражаться на убой, и несколько тяжелых стрел вырвалось из плена их арбалетов. Каждая должна была пробить его кольчугу насквозь и войти в тело как минимум на одну четверть своей длины.

И вдруг всё — даже звуки и свет — замерло в неподвижности. Стрелы повисли в воздухе в паре шагов от окаменевшего Айнора, ноги горожан остановили свои пинки, застыв возле окровавленного Ольсара.

Человек в рогатой красной маске, из-под которой выбивались длинные седые пряди, спрыгнул с балюстрады, где устроена была на свежем воздухе недурственная закусочная. Он легко растолкал с дороги всех горожан, и те, словно куклы, повалились на обочину. Ольсара незнакомец поднял за грудки, подтащил к карете и завалил на колени парализованному пухляку с вытянувшимся лицом под мокрой от пота белой маской; стрелы, подпрыгнув и обернувшись в воздухе вокруг себя, сшиб ногой наземь; взобрался на козлы, выхватил поводья из оцепеневших рук возницы и с криком "Все за мной!" щелкнул кнутом. Ожили одни лошади — в карете, под Вальбрасом и Айнором, в повозках комедиантов. Храпя и фыркая, они рванули вслед за каретой.