Дети Земли

Видимость в сквере, кстати, не очень. И слышимость неважная; река рядом шумит, вдалеке машины гудят. Идеальные условия для тесного дружеского общения. А в зарослях — просто красота. Насилуй, грабь, убивай — никто не увидит и не услышит.

По дороге к набережной проблем не возникло. Ни стражей порядка, ни хулиганов, ни пьяниц, ни даже захудалого маньяка Никита не встретил. Чужой тоже неприятностей не доставил; тихо и мирно скользил по земле, ответственно выполняя функцию санок. По-прежнему пребывая в бессознательном состоянии. Однако 'саночник' был в постоянном напряжении, ежесекундно ожидая подвоха. Добравшись до сквера, Селин завернул в первые же понравившиеся заросли и с облегчением бросил 'руку' Чужого на землю. Несмотря на наличие прокладки в виде носового платка, прикосновение к 'коже' мага вызывало омерзение. Словно в дерьме испачкался. И видимых причин для столь негативной реакции, казалось бы, нет никаких — покровы человекоподобного существа не вызвали однозначных ассоциаций, и чересчур брезгливым Никита себя не считал, но его ощутимо подташнивало. Или это так ксенофобия проявляется? И глядеть на него не хочется, не говоря уже о том, чтобы трогать. Селин переборол себя и еще раз внимательно осмотрел видимые части тела. Вроде бы, все на месте. Количество пальцев не увеличилось, голова не отвалилась, губы не появились, волосы не отросли. Картина не изменилась, на что тайно надеялся Никита. Можно было, конечно, еще попытаться задрать балахон и изучить нижние конечности Чужого, но Селин решил не испытывать на прочность собственную психику. И желудок с пищеводом.

Ситуация не изменилось не только с внешним обликом, но и с состоянием гуманоида — он валялся на земле поверженным боксером, не подавая признаков жизни. Никита даже испытал легкое беспокойство за нечеловеческое существо. А вдруг он от удара током коньки откинул? Кого тогда прикажите пытать, от кого информацию получать? Надо Чужого в чувства приводить, если жив еще, гадина. Щупать пульс, делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца магу, естественно, бесполезно, ведь ни один медик не скажет, где у нелюдей сердце и есть ли названный орган в нечеловеческом организме. Тем паче, что 'целоваться' с гуманоидом Никита не будет ни за какие блага мира. А вот воды из лужи в ладони набрать и в отвратительную безволосую морду плеснуть или по той же морде палкой съездить — это можно. Селин незамедлительно применил на практике известный метод, которым частенько приводят в чувства упавших в обморок экспрессивных дамочек.

Лужа отыскалась в трех метрах от тела мага. Никита зачерпнул из нее ладонью добрую порцию мутной жижи и брызнул на физиономию Чужого. Ноль эмоций. Даже не вздрогнул. 'Дамочка' оказалась из упорных. Однако Селин отступать тоже не собирался. Он перебросил разрядник в левую руку, а правой отломил от ближайшего куста разлапистую ветку и хлестанул ей по харе гуманоида. С аналогичным результатом. Приходить в чувства маг явно не собирался. А не склеил ли он ласты? Никита занервничал и стал оглядываться по сторонам, подыскивая какой-нибудь увесистый предмет, которым сподручно 'откачивать' Чужого. От ветки толку мало. Самозваный реаниматор собирался оприходовать этим найденным предметом бедного мага по голове. Если и такая мера не поможет, то придется придумывать что-то радикальное. О том, что у него в руке зажат шокер — своеобразное средство реанимации — Никита совершенно забыл.

То ли гуманоид прочувствовал нехорошие намерения человека, то ли удар веткой все-таки подействовал, то ли просто подошло время ему очнуться, но Чужой вдруг пошевелился и открыл глаза. Занимавшийся поиском дубинки Селин, заметил движение, стремительно развернулся лицом к пленнику и страстно, словно любимую женщину, стиснул разрядник. Черные провалы глаз мага притягивали взор. На фоне царящего вокруг ночного полумрака, который Никита со своим улучшенным зрением воспринимал почти как белый день, очи мага буквально 'светились' тьмой. Никита невольно в них заглянул и...

Время остановилось.

Замерло опрятно одетой барышней на краю мостовой перед огромной грязной лужей. Застыли еще мгновение назад покачивавшиеся от легкого дуновения ночного ветерка листья деревьев, окаменели травинки, превратились в маленькие пернатые монументы копошившиеся возле лужи воробьи, даже молекулы воздуха, казалось, прекратили движение.

Дыхание перехватило. Сам Селин тоже обратился в камень, не в силах ни сделать шаг, ни вдохнуть глоток тягучего, словно кленовый сироп, воздуха, ни оторвать взгляд от страшных черных глаз Чужого. Остались только ощущение полной беспомощности, ужас и бестолковые беспорядочные мысли. Не мысли — тени мыслей. Никита напрягся, попробовал отвести взор от очей 'любимого', но внезапно почувствовал нечто чуждое в собственной голове. Можно сказать, физически. Селин ощутил, что неведомый холодный разум грубо и беспардонно вломился в его черепную коробку и принялся исследовать ее содержимое. Каким именно образом он это уразумел, каким органом почувствовал вторжение, Никита и сам бы ни за что на свете не сказал, но на него вдруг снизошло понимание: его изучают. Изучают мысли, эмоции, воспоминания, переживания, комплексы, намерения — то есть, все. Винегрет, из которого слеплена личность Никиты Селина.

Казалось, неведомый исследователь-телепат неторопливо и цинично препарирует сознание и, возможно, подсознание, раскладывает по полочкам, развешивает бирки и делает соответствующие записи в научном журнале: на девятой сверху полке — детские воспоминания, на крайней левой — сновидения и грезы и так далее.

Никита попытался как-то противостоять вторжению неведомого вивисектора в его разум, воздвигал в сознании стены, щиты и преграды, но они лопались, будто мыльные пузыри, под напором Чужого. Все сверхъестественные таланты Селина, включая гипнотический дар, оказались бессильны против ментальной атаки нечеловеческого существа.

Ощущение беспомощности стало почти абсолютным. Даже мысли, пусть бестолковые и никчемные, исчезли. Только одна классическим вопросом русской интеллигенции металась по задворкам сознания: 'Что делать?!'. И в этой единственной мысли не было ничего от прославленной литераторами предтечи; она представляла собой не квинтэссенцию рациональных идей, направленных на поиск способов противостояния ментальной агрессии, а лишь дикий первозданный ужас.

Ужас и беспомощность. Они заполнили не только разум, но и естество человека. Шаг за шагом, мимоходом ломая барьеры останков воли, ледяной скальпель Чужого все глубже проникал в сознание Селина. Уничтожал воспоминания, стирал образы, отмахивался от жалких попыток сопротивления и... неотвратимо приближался к тому, что называется основами личности.

Вдруг сквозь ужас и беспомощность, выраженные в безмолвном вопле, в сферу сознания пробилась одна мысль. Влетела из недр разума подстреленной птицей. Никита осознал, что вот-вот рухнет последний ментальный бастион, и тогда от его 'я' не останется ничего. Маг просто-напросто сотрет его личность, словно запись на старой видеокассете. Никита Викторович Селин перестанет существовать. Тело, вероятно, не погибнет, кровь будет бежать по венам и артериям, сердце биться, а легкие качать воздух, но разум умрет. Его разум. Душа, если она есть, отлетит в иные эмпиреи, а тело превратится в безмозглую куклу, овощ. В лучшем случае. А в худшем — будет использоваться в качестве вместилища другого разума.

Чужого разума!

Почему-то именно мысль о том, что его тело может обрести нового хозяина, вызвала новое чувство. Ужас, еще миг назад великий и всеобъемлющий, съежился, уменьшился и испарился капелькой воды на нагретом солнцем камешке. Вместо него зародился гнев. Зародился в таких мрачных глубинах разума, до которых никогда бы не добрался ни один гипнотизер, ни один телепат. Даже чрезвычайно могучий в ментальном плане Чужой едва ли сумел бы к ним пробиться — то неведомое нечто, которое составляет сущность личности Селина погибло бы раньше.

Этот чистый, незамутненный гнев стал своеобразным спасательным кругом, за который зацепился уже потерявший последнюю надежду и погружающийся в бездну Никита. Вернее, то, что от него еще уцелело. Зацепился всеми... фибрами души и потянул себя из омута наверх, к свету.

'Да как он посмел!? В его теле поселится отвратительный, мерзкий паразит?! Никогда!'.

Зародившийся гнев медленно рос, заполняя еще не оккупированную чужой волей часть внутреннего ментального пространства. Рос и ширился. Словно внутри затлела маленькая искорка, которая постепенно разгоралась и превращалась в пламя. И когда гнев достиг степени дикой ярости, он столкнулся с силой Чужого.

Волна пламени вонзилась в ледяную скалу. Булатный меч встретился со стальным скальпелем. Впрочем, никаких растиражированных литераторами красочных образов не возникло в опустошенном, изувеченном сознании человека. Не зазвенели клинки, не сошлись в кровавом поединке бойцы, не зашипела в жарких объятиях пламени огромная туша айсберга. Просто Никите вдруг стало холодно, и растущий внутри огонек начал затухать. И тогда человек подбросил в огонь последние дрова — остатки воли, разума, эмоций, чувств. Кинул в остывающую топку ярости самого себя, швырнул в костер последнее, что осталось... за душой. И едва ли не саму душу.

И случилось чудо.

Пламя вспыхнуло снова, взметнулось... до, если позволено так выразиться, ментального поднебесья и со скоростью лесного пожара покатилось по полям Никитиного разума. Выжигая все на своем пути. Холод отступил, ледяной скальпель чужой воли расплавился в высокотемпературном пламени ярости. И, главное, ощущение постороннего присутствия в собственной голове исчезло. Человек осознал (удивительное, прекрасное, замечательное слово!), что снова может дышать. И не только дышать, но и говорить, орать, шевелить пальцами, прыгать, размахивать руками, думать, наконец. Кандалы, сковывающие движения и даже мысли, разбились, сила подпитывающая незримые оковы ушла. Вернее, не ушла, а покинула его тело — Селин хребтом (или частью организма, расположенной чуть ниже) чувствовал присутствие этой силы рядом. И еще Никита ощутил страх. Не свой страх, а чужой. Унюхал, как гончая запах котлеты. Не носом, а... сам не уразумел чем, но унюхал. Стойкое амбре чужого страха. И догадался, что источник запаха — черноглазый монстр.

Маг его боится?!

Боится! Его!

Мир вокруг вдруг вспыхнул разноцветьем красок, зашумел шорохами и скрипами, возился в кожу тысячами прикосновений. Это заработали органы чувств. Никита прозрел, снова вернулись слух, осязание, обоняние. И еще 'пестровидение', интуиция и остальные сверхъестественные 'чувства'. Селин сделал судорожный короткий вдох, порадовав заработавшие обонятельные рецепторы ароматом травы и воды. Однако 'запах' страха тоже не исчез, хотя обонятельные рецепторы тут были явно не причем. 'Запах' издавала одетая в балахон фигура.

Чужой медленно поднимался с земли. Никита с удивлением обнаружил, что обозревает безволосую макушку гуманоида и не видит его глаз, хотя еще миг (или эпоху) назад мечтал оторвать взгляд от черных очей телепата. Более того, создавалось впечатление, что Чужой наклонил голову специально, дабы не встретится взором с человеком.

Боится, тварь!!

Ярость колыхнулась внутри с новой силой, разливая жар по венам и захлестывая разум удушливой волной. Однако только что вернувшаяся к Никите способность думать от бушующего в душе эмоционального шторма не пострадала. Мысли оставались ясными и четкими. Буря обошла их стороной, словно корабли, укрытые в спокойной гавани. Селин вдруг понял, что может нанести гуманоиду ответный удар. Не кулаком и не палкой, а собственной волей, силой своей ярости. И врезать уроду не по отвратительной нечеловеческой роже и не по укрытому балахоном корпусу, хотя за этим тоже дело не встанет, а по его мозгам. Не по черепной коробке, а по ее содержимому. Теперь-то Селин был точно уверен, что орган, предназначенный для высшей нервной деятельности, находился у Чужого именно в черепной коробке. Во-первых, больше негде, голова, сиречь вместилище разума, имеется в наличии, и не три, словно у Змея Горыныча, а одна. И каких-либо подозрительных наростов на теле урода Никита не заметил. Во-вторых, телепат, сколь бы отвратительно он не выглядел, своим физическим строением все же отдаленно напоминал представителя вида homo sapiens, и предполагать, что думает он тридцать пятой спинной ложноножкой или жвалами на хитиновом панцире, было бы опрометчиво и самонадеянно. В-третьих, располагайся означенный орган не в черепной коробке, а в другом укромном месте нечеловеческого тела, едва ли маг так ловко сумел бы его использовать — непроницаемый для взглядов балахон, наверняка, помешал бы. А тут одним взглядом чуть извилины не распрямил.

Теперь очередь человека извилины распрямлять. Что же, поиграем в гляделки. Никита на миг окунулся в океан ярости, черпая из него силу, и шагнул к Чужому. Аккуратно шагнул, словно боясь расплескать ярость неловким или резким движением. Маг уже почти поднялся с земли, его макушка находилась на уровне Никитиной шеи. Голова гуманоида была опущена, глаз его человек не видел. Селин хотел приласкать Чужого все еще зажатым в руке разрядником по кумполу или угостить электротоком, а затем заглянуть в его красивые глазки, но неожиданно для себя самого подумал, что пялиться в черные зенки урода нет никакой необходимости. Он и без гляделок гада приголубит. Добрым старым ментальным апперкотом. И его удар будет не слабее, чем у гуманоида. Откуда у него взялась такая уверенность, Никита не знал, но чудилось, что за его спиной стоит тот самый ящероподобный наставник из пещерного полусна-полуяви и делает необходимые подсказки.

Вот и сейчас подсказал...

Если тебя бьют по одной щеке, не подставляй другую, наоборот, стукни в ответ. Исполняя данный принцип, выраженный в завете чешуйчатого учителя, Селин переключился в режим 'пестровидения', для лучшей концентрации закрыл глаза, представил силу своей ярости в виде стрелы с острым наконечником и этим своеобразным тараном ударил по темному сгустку в верхней части энергетического тела мага. Стрела попала в цель, вонзилась точно в центр сгустка и... застряла. Самонадеянной мухой, влетевшей на полной скорости в блюдце с густым кленовым сиропом. И сам Никита будто погрузился в топкое болото. Глубоко погрузился, минимум — по грудь. Селин поднажал, влил в стрелу добавочную порцию ярости, и она, преодолевая нешуточное сопротивление вязкой среды, двинулась вперед. Раздался то ли треск, то ли хлопок, словно лопнула ткань зацепившихся за гвоздь штанов, и... на человека обрушился водопад новых образов.

Не зрительных или вербальных, а мысленных.

Чужих образов.

Закружились в быстром танце картинки, возникли неведомые ранее запахи и звуки, появились новые знания. Стало понятно назначение неизвестных предметов и вещей, привиделись какие-то лица с отталкивающими нечеловеческими чертами, показавшиеся знакомыми и, пожалуй, 'нормальными', невероятные явления получили вполне банальные объяснения. Никита словно попал в иной мир. Из жаркой сухой пустыни нырнул в ледяное озеро. Озеро информации.