Мы звездная память друг друга."
Блок о России, вставленный в программу концерта по настоянию Глав Совета "Омеги" открыли своим дуэтом Шепард и Андерсон. Светлана, стоя под прикрытием светозанавеса, видела, как её Джон уважительно пропустил вперёд своего командира, как он отдал ему право и возможность спеть весь текст на языке оригинала, ничуть не усомнившись в том, что именно так будет справедливо — много повидавший и много переживший человек имел все основания петь эту песню. Только он и никто более.
Светлана знала, что Шепард нисколько не удивился её предложению — петь эту песню должен был петь именно капитан Дэвид Андерсон. Да, в составе экипажа крейсера были опытные, пожилые офицеры, которые могли бы тоже с успехом исполнить эту знаковую для имперцев песню. Но они единогласно отдали право исполнения песни командиру союзного корабля, здраво рассудив, что именно его командирский статус, его опыт и его возраст дают дополнительные основания для того, чтобы именно он спел эту старую, древнюю, но остающуюся для имперцев вечно молодой и актуальной песню.
"С чего начинается Родина?
С картинки в твоём букваре,
С хороших и верных товарищей,
Живущих в соседнем дворе.
А может она начинается
С той песни, что пела нам мать,
С того, что в любых испытаниях
У нас никому не отнять.
С чего начинается Родина?
С заветной скамьи у ворот,
С той самой берёзки, что во поле,
Под ветром склоняясь, растёт.
А может она начинается
С весенней запевки скворца
И с этой дороги просёлочной,
Которой не видно конца.
С чего начинается Родина?
С окошек, горящих вдали,
Со старой отцовской будёновки,
Что где-то в шкафу мы нашли.
А может она начинается
Со стука вагонных колёс,
И с клятвы, которую в юности
Ты ей в своём сердце принёс.
С чего начинается Родина....
С чего начинается Родина...."
После того, как смолкли финальные аккорды, в зале установилась звенящая тишина. Пока зрители и слушатели приходили в себя от мощного заряда, переданного в их души видеорядом, музыкой и пением хора и солиста, на сцене под прикрытием светозанавеса кипела работа: готовились декорации для четырёх финальных песен блока "о России".
Вместо Шепарда и Андерсона на сцену вышел старпом Титов, рядом с ним встали многие старшие и средние офицеры крейсера, младшие офицеры расположились чуть поотдаль, образовав мини-хор. Осторожно вступивший оркестр поддержал Титова, размеренно, в ритме простого разговора-рассказа поведшего повествование о тоске по родине тех, кому приходится быть подолгу вдали от материнской планеты, от своей России:
"Лишь только подснежник
Распустится в срок
Лишь только приблизятся
Первые грозы
На белых стволах
Появляется сок
То плачут березы
То плачут березы
Как часто пьянея
Средь ясного дня
Я брел наугад
По весенним протокам
И Родина щедро
Поила меня
Березовым соком
Березовым соком"
Вступивший хор мощно поддержал солиста:
"Заветную память
Храня обо всем
Мы помним холмы
И проселки родные
Мы трудную службу
Сегодня несем
Вдали от России
Вдали от России."
И в дальнейшем голоса солиста и хористов слились в единый поток, как весеннее половодье, смывавший с душ грусть, рождавший уверенность в том, что обязательно наступит момент — и можно будет вернуться на родную планету, ощутить во всей полноте и детальности непередаваемое единение с родной природой, с родной страной, со своим народом, с землёй предков, современников и потомков:
"Где эти туманы
Родной стороны
И ветви берез
Что над заводью гнутся
Туда мы с тобой
Непременно должны
Однажды вернуться
Однажды вернуться."
Финальные строки, казалось, пели все земляне, обитавшие на станции. Светлана, отказавшись сесть в немедленно принесённое кресло, стоя где-то с краю первого ряда большого хора, проигнорировав предложение встать в центре группы солистов, чувствовала это вполне отчётливо:
"Открой нам Отчизна
Просторы свои
Заветные чащи
Открой ненароком
И так же как прежде
Меня напои
Березовым соком
Березовым соком."
После небольшой паузы зал взорвался аплодисментами и восторжёнными возгласами. Полог опустившегося светозанавеса, обрёл вид и размеры гигантского экрана. Вышедший вперёд шеф-пилот "Волги" Валентин Серебров, выждал момент — и над зрителями и слушателями, заполнившими Зало Концерта взлетел быстро набрав силу, его неожиданно глубокий и низкий голос:
"Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
От Москвы до самых до окpаин,
С южных гоp до севеpных моpей,
Человек пpоходит как хозяин
Hеобъятной Pодины своей.
Всюду жизнь пpивольно и шиpоко,
Точно Волга полная, течет.
Молодым везде у нас доpога,
Стаpикам везде у нас почёт."
Едва отзвучали строки первых куплетов, как к сцене приблизились земляне-обитатели станции. Граждане и уроженцы самых разных стран Земли, прекрасно осведомлённые о реальной жизни в Империи, они образовали перед сценой своеобразный дополнительный хор, подхвативший припев песни:
"Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек."
Их старание было оценено и большой хор главной сцены продолжил неторопливо, с огромным достоинством озвучивать строки одного из самых известных гимнов России:
"Hад стpаной весенний ветеp веет,
С каждым днем все pадостнее жить,
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить.
Hо суpово бpови мы насупим
Если вpаг захочет нас сломать,
Как невесту, Pодину мы любим,
Беpежем, как ласковую мать."
А потом, казалось, запел весь зал, пели все зрители и слушатели, пели скрытые в технических помещениях зала видеоинженеры, техники, связисты, пели на своих языках, не сводя взглядов с экранов, транслировавших сотни раз встреченные в интернете ролики об Империи, о её гигантских размерах и впечатляющем разнообразии, огромной мощи и сотни раз доказанном высоком совершенстве. А солист уверенно вёл повествование о своей родной стране, в нужных местах ощущая мягкую, мощную поддержку хора:
"Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек."
То, что концерт подходит к концу, зрители и слушатели ощутили, едва увидев резко увеличившийся в размерах хор, появившихся на переднем крае сцены многочисленных солистов, включившиеся в режиме прогрева дополнительные большие экраны.
Вышедший вперёд группы солистов Джон Шепард был встречен громкими одобрительными аплодисментами. Но лицо капитана было немного грустным и отстранённым. Причину этого зрители и слушатели поняли, едва старпом озвучил первые строки первого куплета старой, но очень хорошо известной многим землянам — и не обязательно россиянам — песни:
"Я прошу: хоть ненадолго,
Боль моя, ты покинь меня,
Облаком, сизым облаком
Ты полети к родному дому,
Отсюда к родному дому."
Многие, очень многие разумные знали, что Шепард — сирота. Потому почти никого не удивило, с каким ясно ощутимым надрывом он озвучил строки следующих куплетов:
"Берег мой, покажись вдали,
Краешком, тонкой линией,
Берег мой, берег ласковый,
Ах до тебя, родной, доплыть бы,
Доплыть бы хотя б когда-нибудь.
Где-то далеко, где-то далеко
Идут грибные дожди.
Прямо у реки в маленьком саду
Созрели вишни, наклонясь до земли.
Где-то далеко в памяти моей
Сейчас, как в детстве тепло,
Хоть память укрыта такими большими снегами."
Глядя, как поёт эти строки её Джон, Светлана едва сдерживала слёзы. Она знала, чувствовала, для неё было яснее ясного, что сейчас Шепард поёт сердцем. Измученным глубоко скрытой болью человека, выросшего в детдоме, лишённого с младенчества родительской ласки и внимания. Он поёт для того, чтобы другие разумные глубже, острее, полнее поняли, ради чего им предстоит в недалёком будущем сражаться и умирать:
"Ты гроза, напои меня,
Допьяна, да не досмерти.
Вот опять, как в последний раз,
Я все гляжу куда-то в небо,
Как будто ищу ответа..."
А когда зазвучали слова последнего куплета, хор землян, собравшийся возле сцены, слаженно поддержал солиста, отдав ему первенство:
"Я прошу: хоть ненадолго,
Боль моя, ты покинь меня,
Облаком, сизым облаком
Ты полети к родному дому,
Отсюда к родному дому.
С минуту в зале стояла тишина, а потом зрители взорвались овацией. Десять минут звучала она, отдавая должное смелости капитана Шепарда, не просто спевшего очередную песню, а исполнившего гимн самому сокровенному, тому, что в немалой степени определяет суть большинства разумных органиков. Шепард не торопился раскрепощаться, не торопился улыбаться и не спешил менять позу. И оркестровое вступление не было игривым и радостным. Оно сменилось напряжённой, ритмичной мелодией, на фоне которой голос Шепарда зазвучал строго и сурово:
"Не думай о секундах свысока
Наступит время, сам поймешь, наверное
Свистят они, как пули у виска
Мгновения, мгновения, мгновения
У каждого мнгновенья свой резон
Свои колокола, своя отметина
Мгновенья раздают кому позор
Кому бесславье, а кому бессмертие
Из крохотных мгновений соткан дождь
Течет с небес вода обыкновенная
Ты порой почти полжизни ждешь
Когда оно придет, твое мгновение
Придет оно большое, как глоток
Глоток воды, во время зноя летнего
А в общем, надо просто помнить долг
От первого мгновенья до последнего
Мгновения спрессованы в года
Мгновения спрессованы в столетия
И я не понимаю иногда
Где первое мгновенье, где последнее
Не думай о секундах свысока
Наступит время, сам поймешь, наверное
Свистят они, как пули у виска
Мгновения, мгновения, мгновения
Мгновения..."
С каждым словом "мгновения", капитан делал шаг назад, до тех пор, пока не встал в строй солистов, не слился с ними. И почти без паузы, пресекая любую овацию и любые аплодисменты, грянула финальная песня, с первых аккордов моментально опознанная землянами, а потом — всеми остальными слушателями и зрителями — великая и простая "Надежда":
"Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома.
Снова между нами города,
Взлетные огни аэродрома...
Здесь у нас туманы и дожди,
Здесь у нас холодные рассветы,
Здесь, на неизведанном пути,
Ждут замысловатые сюжеты.
Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.
Ты поверь, что здесь, издалека,
Многое теряется из виду,
Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды.
Надо только выучиться ждать,
Надо быть спокойным и упрямым,
Чтоб порой от жизни получать
Радости скупые телеграммы...
И забыть по-прежнему нельзя
Все, что мы когда-то не допели,
Милые, усталые глаза,
Синие московские метели.
Снова между нами города,
Жизнь нас разлучает, как и прежде.
В небе незнакомая звезда
Светит, словно памятник надежде.
Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось."
С последними аккордами упал светозанавес, постепенно темневший и черневший. Раздавшиеся в наступившей тишине робкие аплодисменты быстро соединились в овацию, сотрясшую Зал Концерта громом. Зажглись софиты, открылись двери в порталах и зрители стали покидать зал, в котором они стали и свидетелями и участниками значимого для их душ и сердец действа.
Огромный хор в полном составе вместе с солистами вернулся в расположение Штаб-Квартиры, где всех участников концерта ожидали накрытые столы и мягкие кресла и стулья. Но большинство остались стоять, мало кто сел. Немного отдохнувшая Светлана подошла к стоявшему в углу зала роялю, откинула крышку, легко прошлась по клавишам, вспоминая позиции. Шепард, поняв, что от своей идеи она не отступит, молча пододвинул кресло, коротко коснулся рукой её плеча и отошёл.
На то, что командир "Волги" что-то тихо играет на рояле, поначалу почти никто из присутствующих в зале разумных — и органиков, и синтетов не обратил внимания: концерт окончился, он прошёл хорошо и теперь каждый из основных участников — а такими были почти все — и нормандовцы, и волговцы, и многочисленные жители Омеги, принадлежавшие к ключевым расам Пространства Цитадели, и все трое синтетов — могли отдохнуть, отпыхнуть, отключиться от вполне понятного и даже необходимого нервного и психического напряжения.
Тихую мелодию самыми первыми после Шепарда опознали Оливия, Марк и Легион. Их головы почти синхронно повернулись к тому месту, где стоял рояль, а затем синтеты подключили микрофоны и мелодия зазвучала уже в динамиках зала. Поймав знак Шепарда, не рекомендовавшего приближаться к Светлане, синтеты передали предупреждение старпома на инструментроны всех присутствовавших в зале разумных и те вняли предупреждению, давая возможность Светлане под чарующие звуки остаться наедине со своими мыслями и чувствами.
Титов, увидев неслышно вошедшую в зал Аллу Селезневу с Карин Чаквас и ощущая, как быстро достигает финала мелодия, погрузившая его командира в глубокие раздумья и в состояние полного успокоения, подошёл к оркестрантам, собравшимся вокруг одного из столов, переговорил с ними, боковым зрением отмечая, что к двум главам медслужб кораблей присоединяются их коллеги, после чего подхватил гитару и взял первые аккорды новой песни, обращая на себя внимание медиков, вознамерившихся было подойти к Светлане и провести небольшую разъяснительную работу:
"Смерть не хочет щадить красоты
Ни веселых, ни злых, ни крылатых.
Но встают у нее на пути
Люди в белых халатах.
Люди в белых халатах
Вот опять у нее на пути.
И дыхание станет ровней,
И страданья отступят куда-то,
Лишь нагнутся к постели твоей
Люди в белых халатах."
Голос Титова окреп, заставляя членов экипажа крейсера, присутствовавших в зале поискать взглядами своих корабельных медиков. Вставшая было с места Алла, уже хотевшая сделать первый шаг к неподвижно сидевшей за роялем Светлане, опустившей голову и обессиленно сложившей руки на коленях, ощутила, как на ней, на Чаквас и на их младших коллегах сошлись взгляды повернувшихся к ним нормандовцев, волговцев и обитателей "Омеги". Мордин Солус, напряжённо вслушивавшийся в текст песни, также оказался под взглядами множества омеговцев — все отлично помнили, что именно созданная им вакцина остановила эпидемию на станции. А Титов продолжал петь, петь гимн медикам:
