Ал-Анпа, аколит верховного, прежде объединял утроенную мощь своих спутников.
Но теперь он ранен, Ал-Анпа, багровый след тянется за ним по каменным плитам храма.
— Танрэй! — голос его, теряющий жизнь, достиг слуха жрицы сквозь рев обезумевшего мироздания. — Танцуй, Танрэй!
Женщина молча сбросила синюю накидку и осталась в наряде Встречи Рассвета.
И тогда Танрэй-Нефернептет начала свой танец.
Из пучины с шумом и плеском вырвалась огромная солнечная птица.
Люди застились руками: глазам стало невыносимо больно. Никто не мог посмотреть на бессмертного Бену, не ослепнув после этого. И Бену запел. Он воспарял все выше, а песня его становилась все горестнее. Луч солнца ударил в грудь священной цапли.
Жрица кружилась в безмолвном танце. Мертвая рука Ал-Анпа свесилась к воде кипящего бассейна. Белый Хава в ужасе отступил. Бык Немур окаменел. Лишь колдун, гордый, надменный, прекрасный колдун бросил в пучину ветку вербы и воззвал к разуму жрицы.
Черный снег сыпался с небес, черный снег — все, что осталось от птицы Бену.
И нужно было подобрать каждую обугленную снежинку, а тогда...
Полыхая огненной чешуей, из костров, порожденных гневом бога Солнца, выскочили прыткие ящерицы и набросились на прах священной птицы.
Я наберусь терпения, как ты, о, вода!
— Нефернептет! Очнись! Что же ты?! — кричал колдун, сотворяя десять огненных плотин, что удерживали бег времени. — Опомнись!
Я наберусь терпения, как ты, о, вода!
И жрица, набрав пригоршню воды, брызнула ею в саламандр. Ящерицы зашипели, исходя густым паром. Еще пригоршня и еще. Твари отступили и спаслись бегством в родную стихию.
Всё, до последней песчинки...
И тогда мертвый пепел зашевелился, из смерти возрождалась жизнь.
И тогда из спокойной воды возник обелиск Бен-Бен, а из ветки вербы на нем проросло древо Ишед.
И тогда на ветвях древа Ишед вспыхнуло огненное гнездо, поддерживающее новорожденное Солнце.
И тогда скорлупа юного светила треснула, а в небо взлетела священная цапля Пятой Эпохи.
И тогда рухнули плотины времени, начиная новый отсчет...
Варо Оритан!
Птица подняла полотнища крыльев над собою. Вместо сверкающих перьев в небо потянулись человеческие руки. Рукава раздвинулись, открывая спрятанную под капюшоном голову. Ветер трепал легкие черные одежды Ал-Анпа.
Аколит верховного жреца мягко прыгнул на плиты — словно сильный разыгравшийся зверь. Коснулся рукой камня, оттолкнулся, выпрямился и положил живую, человеческую ладонь на рукоять своего меча.
Танрэй бросилась к нему, и он, рассмеявшись, поймал ее в свои объятья.
Жрица скинула капюшон с его головы...
* * *
— Ренка! — кричал Николай, выволакивая жену из машины и укладывая на высохшую бурую траву.
Рената была мертва. Пустые глаза смотрели в небо, растрескавшиеся губы блестели от крови. Она была безнадежно мертва.
— Рена! Ладонька! Ну что же ты наделала? — молодой человек теребил и тряс ее, но какого ответа можно добиться от пустой оболочки?
Орел наметил жертву, сложил крылья и спикировал вниз. Лишь одна птаха замешкалась и бросилась к людям — словно за помощью.
— Как же так можно, ну как?! Как?!!
От рывков ее белая рука безвольно болталась, цепляя землю.
Жаворонок пролетал точно над людьми, когда орел нырнул и впился когтями в его тело.
И тогда капля крови убитой птицы, подхваченная ветром, полетела вниз, дрожа и меняя форму. Орел уселся на столб, выдернул мощным клювом кусок плоти своей жертвы и бесцеремонно огляделся по сторонам.
А почти ледяная капля крови упала под сердце женщины.
Тело Ренаты дрогнуло. Она втянула воздух, тяжело, с долгим всхлипом. Изо рта ее выплеснулась белая пена с горчайшим запахом полыни. Николай повернул ее набок. Спазмы то проходили, то вновь овладевали несчастной.
Наконец она вывернулась из рук мужа и, отдыхая, судорожно ловя ртом воздух, какое-то время лежала в траве.
— Ну всё! Всё прошло! Нам нужно ехать, — он неуверенно протянул руку и коснулся пальцами ее волос, перепачканной щеки. — Моя любимая... Я подумал, что... — Николай стряхнул страшное наваждение: — Нам нужно ехать дальше.
Рената подняла голову и непонимающе огляделась. Очень быстро глаза ее приобрели осмысленность, стали непрозрачными, будто кусочки серого гранита. Распухшие губы упрямо изогнулись, дрогнули в улыбке.
— Как ты? А, Рената? Тебе лучше?
В улыбке появилась легкая — не её — лукавинка. Николай думал, что Рената уже разучилась смеяться.
Она приложила к губам указательный палец и виновато покачала головой.
Гроссман нахмурился. Было в том, как она это сделала, что-то нехорошее. Ненормальное. Она что-то хотела сказать и не говорила.
Они сели в машину, и Николай погнал дальше. Рената молчала, глядя перед собой.
— Ты не можешь говорить? Что произошло?
Она опустила глаза, пожала плечами, вздохнула, слегка поморщилась, будто от неприятного вкуса. В машине сильно пахло горечью полыни.
— У тебя что-то во рту? — Николай отвлекся от дороги, одной рукой ухватил ее подбородок. — Покажи.
Она заупрямилась, но потом приоткрыла рот. Гроссман готов был увидеть самое страшное: развороченную десну, прокушенный язык, еще что-нибудь похуже. Но все было в полном порядке.
— Ты пугаешь меня!
Рената напряглась, пытаясь что-то произнести. Выражение лица изменилось, глаза на несколько секунд стали прежними — янтарными, солнечными, с легкой, почти незаметной зеленцой, и в глазах этих растаяло сразу лет десять. Она издала несколько звуков, похожих на слабый стон, и страдальчески сдвинула брови.
— Ты сорвала голос?
Может, и к лучшему, что она не может сейчас говорить? Николай больше всего боялся одного ее вопроса. О Саше. А его больше нет. Странно, страшно поверить в это, представить себе... Еще десять минут назад он прикасался к ним, разговаривал с ними, вел их по этой жизни. А теперь... Теперь Гроссман с трудом вспоминал даже его лицо. В этом было что-то неправильное, что-то несправедливое...
"Самое постоянное в ЭТОЙ жизни — наша оболочка.
Мы никуда не денемся от нее. Мы скованы ею, но ею же и хранимы.
И никто не заблуждается более уверенного в том, что так было, так будет и ничего нельзя изменить... Мы сами оценим поступки своего духа через тысячелетия, не помня лиц тех, кто их совершал...
Да и не стараясь вспомнить"...
Николай встряхнулся. Кто прошептал ему это?.. Только что в голове прозвучал голос. Не женский, не мужской. Словно он сам разговаривал с собой. Но это не его мысли!
Рената исподтишка поглядела на него, и снова улыбка слегка покривила ее незнакомые губы. Вернее, знакомые... но... не вспомнить. Не вспомнить... Как сон, что не можешь ни воскресить в памяти, ни избыть...
— Рената, некоторое время нам придется поездить по Крыму. Понимаешь? Ты не против? Я боюсь привезти этих... к маме. Когда мы убедимся, что нас потеряли, то поедем в Одессу. Хорошо? Ты понимаешь меня, ладонька?
Она задумчиво кивнула и отвернулась в окно. И Николаю показалось, что ей уже абсолютно все равно, что происходит в этой жизни.
Темнело. Дорога бездушной серой змеей бросалась под колеса, шипела, оставаясь позади. Пахло морем и горькой-горькой полынью...
"И никто не заблуждается более уверенного в том, что так было, так будет и ничего нельзя изменить.
Деяния нашего духа оценим мы сами, не помня, какими были наши лица, цвет глаз, волос, кожи...
Мы нереальны, пока существуем только ЗДЕСЬ или только ТАМ.
Вселенная пустит нас к звездам лишь тогда, когда мы найдем гармонию меж тонким и грубым.
Новый виток спирали произойдет непременно.
Однако же...
...Если я буду иметь дело с камнями,
То не стану ломать преграды.
Я наберусь терпения, как ты, о, вода!"
Часть 2. "Я сотворю твое имя!.."
Тот, кто довольствуется тем, что имеет,
лучше всех.
Тот, чьи действия неотразимы,
обладает волей.
Тот, кто не теряет того, что приобрел,
обретает постоянство.
Тот, кто, умирая, не прекращает быть,
обретает вечность...
Лао Цзы "Дао дэ цзин"
ДЕВЯТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ...
Одна из теней отделилась от мрачной каменной стены. Беззаботный, гибкий, с головой шакала, но повадками чувственной Баст, он скользнул к Страннику:
— А ты здесь какими судьбами?! — весело и чуть удивленно вопросил он старого знакомого. — Воистину, я не ведаю всех чудес миллионов лет и миров! Что делаешь ты у Стены Дома, тайного именем?
И, склонив востроухую голову к плечу, пригляделся. Дымчато-серая звериная, но симпатичная морда, дочерна загорелое сухопарое тело, в котором таились немыслимые силы: дай только волю им — и самум1 дохнет на многотысячелетний камень построек его солнцеликого сводного брата. Желтоватые шакальи глаза лучились озорством: как всегда, мальчишка. Мудрый, древний мальчишка.
Уставший от постоянного и непомерного напряжения, Странник и сам был не прочь развеяться с Попутчиком. Только это не его Попутчик. Так получилось. Пока было так...
Странник закружился. Рассыпался осенней листвой. Облек вихрем смуглое тело человекозверя.
Попутчик захохотал, мановением руки сжег листву и перекинулся в черного волка.
Два зверя, похожих во всем, кроме цвета (второй был серебристо-сед), играючи, не ведая боли, сцепились друг с другом на Перекрестке. Черно-серебристый клубок открыл вход в бесконечную Аркаду Реальностей, пройдя которые, непосвященный потеряет себя. Неизбежно потеряет. Радуги Памяти помогают лишь Ведающему.
На вершине пирамиды — исток. Воронки миров крутились смерчами.
Задиристый Попутчик в шутку укусил Странника за мохнатое плечо, но тот лишь отряхнулся, высматривая направление.
"Ну что же ты медлишь, атмереро? Я жажду игры! Скорее в Ростау!" — мысленно возопил черный Инпу2.
"Подожди!"
Инпу никогда не менялся. И его нынешнее появление сулит удачный итог очередного хода. Коэразиоре оказалось право: без Инпу все сложилось бы в неверном порядке, либо не сложилось вообще. Как это и бывало прежде. Коэразиоре выражалось грубо, натуралистично, однако верно: "Нужен правильный замес!" Оно редко ошибалось. Тем более — в период улыбки Хонсу3. Что на земле — то и в небесах...Что на небесах — то и на земле...
Сущность Попутчика-Инпу явила себя миру в результате эманации4 двух разнонаправленных энергий. Это было почти невозможно. По всем законам мироздания, такие энергии, неизбежно притягиваясь, взаимоуничтожают друг друга, не принося плодов. Инпу был исключением из правил. Прекрасным, вне догмы, исключением. Алогичное решение задачи приняло именно коэразиоре во имя единства сущности. Оно не ошиблось! Да не покинет его лето!
Что было делать, когда рассудок бездействовал, а тело — дремало? Оба сдались. Они всегда сдаются прежде всего. Надежда разума и тела коротка, как их приход в мир статики, как их дыхание. Это не укор. Нет-нет, Странник был далек от каких-либо укоров или претензий. Он хорошо ведал закон мироздания. Все было естественно, все шло своим чередом. Коэразиоре держало нить, на которую атмереро нанизывала бусинки причин и следствий. Иного не дано. И еще... Вот-вот очнется Разрушитель...Очнется окончательно, вступит в силу, пробудит Изначальное.
Однажды Странник ощутил Изначальное. То, что правило, когда не было еще ничего. Правило ничем.
Инпу и Странник нырнули в новую реальность, аборигены которой с ужасом взирали на их потехи и прятались от гнева разгулявшихся стихий. Разгулявшихся именно вследствие забав усталого Странника и озорного Отпрыска Невозможного. На той земле бушевала гроза, волны гуляли по океану, дрожала почва. А они просто играли. И если бы с Отпрыском не было Странника, то еще неизвестно, к каким последствиям для аборигенов могла бы привести эта "игра".
"Давай же подразним братишку! — подначивал Инпу, ведь именно во вселенной будущего Коорэ они и находились. — Мне скучно без него, атмереро! Либо он вскорости придет ко мне, либо я обязываю тебя быть рядом со мною!"
"А что, по-твоему, я здесь делаю?"
"О!" — восторженно откликнулся черный волк и, взвыв, бросился на Странника.
Из пучины моря в небеса взмыла огромная птица. Инпу с восхищением и завистью наблюдал полет друга. Он так не умел.
— Ха-ха-ха! — не выдержал — захохотал вслух черный волк, и верхушка самой высокой горы местного мира с грохотом раскололась пополам. — Давай, щекочи его, щекочи! Он и так недалек от возвращения: без меня ему — не жизнь! Ему тоже скучно! Я понял твой Путь! Да будет по-твоему, отец!
Птица парила в небесах, наслаждаясь солнцем, ветром, насквозь пронизывающим ее сущность, и необычайной свободой, которую забываешь в тесных оковах плоти.
Аборигены в священном ужасе падали ниц во всех мирах этой вселенной.
— Жаль, что я все это забуду до поры до времени... — пробормотал Инпу, выбираясь на берег и отряхиваясь.
А рядом осыпался грот.
Инпу вывернулся и стал облизывать горько-соленую мокрую шерсть на боках.
— И куда только вы меня отправили на сей раз... Давай же подеремся, Странник! — воззвал он между делом. — Ну надо же, чтобы местным было о чем поведать в сказках своим отпрыскам! Давай потреплем друг другу холки! Давай, как будто ты — светлое добро, а я — темное зло! Ну же! — и черный волк лизнул свой густошерстый "воротник".
Задор Инпу был заразителен. Замечательный мальчишка! Своей неуемной энергией он способен излечить от самой жестокой печали! А Странник был сейчас почти на пике своих сил, какая тут печаль!
— А давай подеремся! — ответила раззадоренная птица, опустилась на пирс и сложила сверкающие крылья.
Прыжок Инпу был сравним с ударом огромной волны. И вновь по грозной морской ряби прокатился черно-серебристый шар двух энергий.
— Будет тебе! — потрепанный Инпу, рыча, вырвался из клыков серебристого Странника. — Сил своих не меряешь!
— Ого! — тут же, еще не оправившись от полученной трепки, сообразил он, узрев облик напуганной красавицы-аборигенки. — Не уходи, заберешь меня отсюда! Странник! Слышишь? Если заплутаю — укушу!
Обратившись в неотразимого юнца, Инпу легко рванул к берегу.
Странник оставил ему коридор и вернулся к подножию пирамиды. Так он уже давно не смеялся. Инпу — это Инпу...
______________________________________________________
1 Самум — сухой, знойный ветер пустыни. В Древнем Египте считалось, что самум насылает бог пустыни Сет (Сетх).
