Сердце его кольнула жалость.
— Я уже сказала ей, что нельзя так перетягиваться, как она перетягивается поясом джинсов. Вредно это, понимаете? Думала, вы знаете...
Николай возвел глаза на поднявшуюся с места Эльмиру:
— Скажите, а аборт — уже поздно?
Женщина удивилась и, кажется, немного возмутилась:
— На ее-то сроке? Не только поздно — противозаконно. Вы что, действительно хотите избавиться от малыша?
Гроссман едва не выругался. Нет, он просто счастлив. Это как раз ко времени — то, что доктор прописал! Наверное, это самый экстремальный "залет", о котором когда-либо доводилось слышать Николаю. Вот же паскудство! Да еще быть бы уверенным, что это ребенок Шурки, тогда хотя бы ради его памяти следовало сохранить малыша. А так... Нет, это не Рената! Это тридцать три несчастья!
— Так что делать? — выпалил он, вскидывая в вопросе руку.
— Я не могу влиять на вас. Существуют досрочные роды. Это ужасно, скажу честно. Другой вопрос: действительно ли вы хотите, чтобы она поправилась?
Николай даже не стал отвечать.
— Тогда рекомендую все оставить как есть. Во время родов женщина переживает шок, который, может быть, для вашей жены окажется благотворным.
— Лучше уж пусть молчит... Кого она родит после всего, что произошло? — она просто хватался за голову.
— Насчет "кого родит" — это не в нашем с вами ведении, Николай. Не раз видела абсолютно здоровых, ведущих спортивный образ жизни родителей, которые мучаются со своим умственно отсталым ребенком. И наоборот, у потомственных алкоголиков подчас рождаются вундеркинды. Пути аллаха неисповедимы. Но мы подошли к вопросу: "Что у вас произошло?" Не зная ответа, я не смогу лечить. Что случилось?
— Мы... как бы так выразиться?.. в бегах. Нам грозит серьезная опасность. Этого достаточно?
Эльмира махнула рукой:
— Достаточно. Я не стану спрашивать, почему вы не обратитесь в милицию и так далее. Я не имею права вмешиваться в это, а вы производите впечатление рассудочного человека. Скажу, что узнала я при общении с вашей женой. Ее отсекли от прежнего "покровителя". Теперь она свободна, но эта свобода далась ей тяжким трудом, большой кровью. Ее теперь никто и ничто не защищает, кроме, разве что, вашего малыша. В нем я ощутила силу. Кстати, это мальчик. Так вот, теперь она растеряна. Она не знает, куда сделать следующий шаг...
Николай слушал всю эту эзотерическую абракадабру вполуха, сам же ужасался перспективе, которая открывалась перед ними. Ладно еще бегать и скрываться вдвоем. Все же взрослые люди. Но с ребенком... Да еще и неизвестно, чей он. Одно дело — Сашин, так это почти свой, родной (по мере раздумий Николай вдруг с удивлением обнаружил, что чувствует именно так). А другое дело — если это выродок того отморозка. Яблоко от яблони... Вот уж счастья привалило — греби лопатой...
— Я поговорю с женой, — Гроссман поднялся. — Я поговорю и позвоню вам.
Эльмира кивнула и поджала узкие губы:
— Конечно, в идеале я посоветовала бы стационар. Но смотрите сами. Если ситуация настолько серьезна — я не могу вмешиваться... Только пожалуйста: взвесьте все "за" и "против"!
— Можете не сомневаться.
Николай помог Ренате спуститься и выволок ее на улицу. Жена покорно следовала за ним вдоль длинной дороги.
Они почти бегом миновали парк, какие-то каменные развалины. Наконец Гроссман остановился неподалеку от одного из мушараби1 и перевел дух. Люди спешили по своим делам и не обращали внимания на заполошную парочку. Зимние горы мрачными серыми массивами нависали над городом.
___________________________________________________
1 Мушараби — бахчисарайские, средневекового вида домики с балконами
— Ты что, не могла мне хоть как-то дать понять?
Рената затравленно посмотрела на него. Николаю захотелось взвыть и что-нибудь расколотить. Он и любил ее сейчас, и ненавидел. Это была невероятная, адская смесь чувств.
— Ты нарочно скрывала, что беременна? Рената, а если это от того ублюдка?
Она опустила глаза.
— Ладонька, ну как же так, а? Ты ведь понимаешь, что теперь нам вообще не будет жизни? Давай мы что-нибудь сделаем? Я отвезу тебя к хорошим врачам...
На мгновение в ее глазах сверкнули слезы, а потом она закрылась и неприступно взглянула на него.
— Это неразумно. И жестоко. В первую очередь — по отношению к нему, — Гроссман указал на ее живот, еще никак не проступавший под одеждой. — Подумай сама. Ну учись хоть как-то общаться, я тебя умоляю! Пиши мне, учи язык глухонемых, в конце концов! Это уже невозможно!
Рената порывисто присела, схватила камень и выскоблила на асфальте: "Брось меня!"
— Вот дурища! — Николай поднял ее, схватил за руку, поволок на автобусную остановку.
Он уже понял, что она будет стоять на своем. Бросить ее? Да кем он будет после этого? Ладно бы ему было на нее наплевать, а так...
Они завернули в магазин, где Николай купил ей более удобную и свободную одежду — просто так, "навскидку", без примерки. Пусть. Раз она так решила и раз это может впоследствии пойти ей на пользу — пусть остается. Надо думать. Кстати, а вдруг их уже оставили в покое? По крайней мере, преследования Николай не замечал.
Они снимали квартиру в маленькой пятиэтажке райончика, где вперемежку ютились здания всевозможных культур и времен. "Ссыпанный" в ущелье Бахчисарай всегда славился бестолковостью своей застройки.
Явившись домой, Николай тут же заставил Ренату переодеться. Она покорилась. Увидев ее в другой одежде, он сжал зубы: сколько же ей пришлось терпеть! Ну не дурочка ли? Ну не дурочка? Ни себя не жалела, ни маленького!
— Иди сюда и послушай!
Рената хотела сесть на табуретку, но Гроссман усадил ее к себе на колени:
— Слушай. Теперь, в связи с этим, нам просто придется ехать в Одессу. Понимаешь меня? К моей маме.
Она кивнула.
— И еще. Я тебя очень прошу, просто заклинаю: делись своими проблемами со мной! Пиши мне, я не знаю...
Рената обняла его и заплакала. Впервые за столько времени — заплакала. Николай и сам едва удержался от слез. Силы иссякли давно, воля еще теплилась, но последние новости его подкосили. Все неимоверно осложнялось ее беременностью. Он даже не думал об этом. Даже не предполагал, что подобное может свалиться на их голову.
Когда жена, выплакавшись и обессилев, притихла у него на плече, молодой человек поднял ее на руки, отнес на кровать и лег рядом. Накатила ватная апатия. Мир существовал отдельно, оба они давно выпали из него. Вне закона... Вне всех законов...
Рената свернулась клубочком. Как давно Николай не видел ее спящей! По-настоящему — крепко — спящей... Как давно не высыпался он сам — без того, чтобы подпрыгивать от малейшего шороха!
И Гроссман даже не заметил, как провалился в другую реальность, где не было грез, где был только покой.
Тогда Рената открыла глаза. Она осторожно поднялась и выскользнула из комнаты, чтобы напиться воды.
"Сестренка, твой ход. Не время спать. Делай!"
Она выглянула в окно. Здесь очень красивые горы! Здесь много разных зданий, но всё не то, всё не то...
Немного болела отяжелевшая грудь. Рената опустила глаза и приложила горячую ладонь к животу, чутко вслушиваясь в свои ощущения. Спокойствие и уверенность проникли в нее. И еще — отстраненность. Это не ты, это всего лишь твое тело, твоя оболочка, вместилище. Такое же, каким сейчас оно является для огонька новой жизни внутри тебя. Не стоит относиться к себе так серьезно. Поиграй! Делай, но играючи! Делай!
Женщина улыбнулась, кивнула своим мыслям, легко развернулась и, подойдя к шкафу, вытащила небольшую дорожную сумку. Диск в прозрачной пластиковой упаковке лежал на самом дне.
"Я скоро вернусь!" — вывела она карандашом, дернула этот листочек из блокнота и положила записку на тумбочку у изголовья кровати. На тот случай, если Ник проснется раньше...
Рената спрятала диск в кармане дубленки и вышла из квартиры, тихонько защелкнув замок. Лицо ее посветлело, теперь она стала так же хороша, как до бегства из Новосибирска. Даже лучше. Что-то исключительное светилось в ее оживших янтарных глазах. Что-то новое.
Поднимавшийся навстречу мужчина-сосед поздоровался и невольно проводил взглядом легко сбегавшую по ступенькам красавицу с густыми золотистыми волосами. Роман Комаров не видел ее здесь прежде. Но в этом доме жило немало беженцев из Чечни: Комаров и сам родился в Грозном, а теперь частенько встречал здесь земляков. Возможно, красавица, с которой он только что разминулся в подъезде, тоже недавно приехала оттуда...
...Рената вернулась домой спустя несколько часов. Николай еще спал. Она с удовлетворением отметила это, улыбнулась и ушла в прихожую раздеваться. Затем положила диск на место и нырнула под одеяло. Бывший муж так ничего и не узнал.
* * *
— ...В общем, Борис, я всецело рассчитываю на тебя, — и, не добавив больше ни слова, Константин Геннадьевич положил трубку.
Борюся даже не успел ничего ответить. Беседа с патроном приводила его в священный трепет. Серапионов-старший впервые пошел в обход своего сынка, а это что-то да значило. Конечно, кого ж еще, как ни Борюсю, Андрей считает своей правой рукой! Расчет Константина Геннадьевича был верен...
ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ...
Ну что поделать, сегодня этот мальчишка, этот несносный ребенок решил измучить свою мать и нянек! Ненхут уже не знала, чем утешить четырехмесячного сына, а он все не унимался и визжал, как одержимый демонами бога пустыни, да не произнесется вслух его имя. В дом Ункара, мужа Ненхут, был приглашен лекарь, самый лучший в городе. Но, осмотрев малыша, старик пришел к выводу, что тот вполне здоров.
Скорее бы караван Ункара и он сам вернулся в Персуэ! Ненхут уже утомилась бегать в храм и возлагать гирлянды цветов к подножию статуи богини Исет1, покровительницы всех женщин, а особенно — матерей. Не иначе как богиня, утратившая своего супруга, решила испытать и Ненхут. А быть может, богоравной захотелось отведать сладкой жертвы? Но горожанка тут же прогнала прочь от себя эти кощунственные мысли, наверняка навеянные злыми духами.
_________________________________________
1 Исет — египетская транскрипция имени Исида (по-греч. — Исис).
День близился к закату. Устал и ребенок, а потому в доме воцарилась тишина. Ненхут со своими служанками уселась ткать полотно. Купец Ункар славился тем, что продавал самое лучшее льняное полотно во всем городе, если не во всей стране Та-Кемет.
Но вот во дворе раздался какой-то шум. Страдая от головной боли (не помогали уже даже уксусные обтирания — тело все равно горело), Ненхут поднялась узнать, в чем дело. Она спустилась на террасу — теперь здесь было прохладно, и все же покидать дом еще рано: зажалят слепни и оводы.
В стойлах волновались лошади Ункара, в хлеву мычала корова и блеяли овцы. И Ненхут снова ощутила тревогу, истоков которой не ведала.
Так и есть: в ворота кто-то стучался. Неужели все слуги оглохли? Кто это может быть? Соседка? Или скороход, доставивший весточку от Ункара? Но в такое время добропорядочные люди уже не стучатся в дома отходящих ко сну горожан...
Гневу Ненхут не было предела, когда она увидела на пороге измученную немолодую нищенку. Та была одна — а какая уважающая себя женщина расхаживает по городу в одиночестве, да еще и пешком?
Ввалившиеся глаза нищенки исступленно вцепились взглядом в Ненхут:
— Уважаемая! — прошелестела она, едва шевеля полопавшимися губами; кожа ее лица обгорела до волдырей, несмотря даже на то, что неряшливо распущенные и седые от пыли волосы кое-как прикрывали его. — Прошу тебя, будь милосердна! Я не знала отдыха уже много дней и ночей. Позволь мне переночевать на дворе твоем — хотя бы вон под тем навесом для скота...
Лицо Ненхут исказилось от невольного отвращения. Пустить ее переночевать? Кто знает, чем больна эта бродяжка? Не заразятся ли потом проказой или паршой те же овцы, частенько отлеживающиеся в холодке под листьями пальмы, куда попросилась нищенка?
— Прочь! — Ненхут потянула на себя дверь, но незнакомка из последних сил уцепилась за створку своими грязными пальцами.
— Ты ведь мать, так пожалей хотя бы мое нерожденное дитя, позволь переночевать в твоем дворе!
Ненхут только теперь заметила, что бродяжка и впрямь тяжела. Этого только не хватало! Если попрошайка, да не допустят сего великие боги, еще и разрешится от бремени у нее на дворе, то от нее и подавно не отделаешься...
— Нет, не пустит! — прошелестел вдруг чей-то вкрадчивый голос рядом с Ненхут, и та испуганно огляделась в поисках того, кто мог это сказать. Однако темнеющая улица была пуста.
— Она богата, что ж ей — жалко? — зашипел кто-то другой, отовсюду.
Взгляд нищенки заметался. Ненхут поняла, что та тоже слышит.
— Не пус-с-с-стит, не пус-с-с-стит! — подтвердил третий, самый жуткий голос.
Затем мостовая зашумела — да-да, зашумела сама по себе — словно целое полчище каких-то членистоногих насекомых проползло в сторону соседнего квартала.
— Уходи-ка ты прочь, бесноватая, не то кликну слуг, и они побьют тебя! — на всякий случай предупредила Ненхут, косясь на ворота соседки: если та увидит, как долго она разговаривала с какой-то попрошайкой, Ненхут завтра же будет осмеяна на рынке другими женщинами из знатных семей Персуэ...
— Прости, уважаемая... — рука нищенки ослабла, и с безнадежным видом бездомная побрела прочь от захлопнувшейся двери.
"Это злая женщ-щ-щина! — скрежетало в ухе Ненхут, пока та поднималась по ступенькам в свою комнату. Слово "злая" — Ненхут точно знала — относилось не к нищенке, а к ней, хозяйке этого дома, а говорящий словно с кем-то советовался. — Она достойна наказания! Но хозяйка не одобрит! Так что ж — ей и не нужно знать!"
Перед тем, как отойти ко сну, Ненхут с лучиной в руке наведалась в комнату своего сына. Мальчик спал. Рядом с ним на низеньком ложе сидела ночная нянька.
И никто из троих не мог увидеть, как в узкую щель под тяжелыми, окованными бронзой, воротами прополз шустрый черный скорпион. Оказавшись на просеянном песке двора, насекомое помешкало, перебирая лапками. Затем, победно щелкнув клешнями, оно вздернуло сочащееся ядом жало хвоста и заскользило к дому...
...Тем временем нищенка вышла за город и вскоре оказалась среди болот. Сквозь дырявую одежду ее жалили насекомые, ноги то и дело проваливались в трясину, и лишь чудом она оставалась в живых и находила дорогу. И тут за стеблями папируса бродяга увидела слабый свет. Это было маленькое поселение в три лачуги. Странница постучалась в первое же, и дверь отворили. Ей не пришлось долго рассказывать, с чем она пришла, ибо сердобольная обитательница болот тут же приветила ее. У нищенки не было сил даже попить воды и поесть нехитрой пресной лепешки из овса — все, что могла ей предложить бедная хозяйка лачуги. Странница лишь упала на циновку и забылась беспробудным сном...
