Най-Ур верил. Ещё бы! У него такие глаза...
— Мою силу тоже направь, — прошептал он.
— Конечно, — серьёзно пообещал Череп. — Всё это будет не зря. Это — для спасения твоей жены. Её жизнь стоит дороже сотни жизней красноухих.
Най-Уру стало тепло, и он прищурил глаза, продолжая куда-то мягко скользить вместе с сиденьем.
— Я сразу понял, что ты — маг, — сказал он.
— Ты раскусил меня, — усмехнулся Череп, надевая очки. — Ну... Нам пора.
Снег всё ещё падал, налипая на ресницы. Най-Ур, улыбаясь, подставил ему лицо. Под курткой у него было спасение Ма-Уны.
Хорошо, что тушь водостойкая, а то потекла бы... Надья-На поморгала, избавляясь от налипших на ресницы снежинок. Выпятив нижнюю губу, дунула на правый глаз, потом на левый. Всё.
Расположившись у тротуара на углу двух улиц, девушка сидела верхом на мотоцикле и задумчиво обозревала городскую суету. У входа в парк торговали сладостями, и она купила большой леденец на палочке. Ещё не так давно светило солнышко, осень горела золотом, и вот — снег. Зима пришла, однако. И принесла ей новых родственников. Кому рассказать — не поверит... Ну, может, только вот этот жёлтый, уже почти облетевший парк сможет и выслушать, и поверить. Девушке вдруг захотелось поговорить именно с ним, с парком. С молчаливыми деревьями, ветки которых свешивались через высокую чугунную ограду и понимающе кивали. Сумасшедшая, конечно, идея — разговаривать с деревьями, но её просто распирало... В висках стучало и давило на грудь. И кто вообще сказал, что она в своём уме?
"Офигенное сегодня было утречко, приятель, — мысленно начала Надья-На свой рассказ. — Началось всё с того, что я опять проспала в универ. Ну, до двух ночи в компьютерные игры резалась, а потом вставать было влом. Еле глаза продрала, смотрю — уж одиннадцатый час. Какой уж тут универ, думаю. Ну, и забила.
Встала, ногами тапочки нащупала... Попёрлась в ванную. А там — здрасьте-пожалте — маманька водные процедуры принимает. Я и забыла, блин, спросонья, что она дома. Ррр!..
Да, глупо разговаривать с парком. Но что, если больше никому я об этом рассказать не могу? Я ведь, по сути, одиночка. Мото-тусовка? Да, неплохие ребята, но всё-таки придурки в основном. Стала б я им такое выкладывать! Да им это на фиг не надо. А ты — хороший слушатель...
Так о чём я, бишь? А, маманька в ванной плещется. Я уж и отвыкла, что она всегда подолгу там мокнет, плюнула, на кухню попёрлась. Надо что-то сожрать, думаю. Не особо хочется, но надо, а то я забываю иногда. Вспоминаю, только когда голова от голода кружится... Тоо, что ль, заварить? Или тоху? Решила — тоху: он бодрит лучше.
Два яйца разбила на сковородку. Маманя уже завтракала или нет ещё — не знаю. Ладно, её проблемы.
Сижу, значит, яичницу трескаю, тоху прихлёбываю. Тут маманя в халате на кухню плывёт. Удивилась, меня увидев.
— Ты ещё дома? А я думала, ты уже в университете, — говорит.
— Ну, нифигасе, — хмыкаю я. — Ты где витаешь? Не знаешь даже, дома я или нет.
Она молчит. Из холодильника достала сок и бутылочку бодукки, плеснула себе, смешала. Я подколола:
— Пить с утра — плохой признак.
Она фыркнула.
— Молчи, мелюзга.
Я бы огрызнулась, да скучно мне стало, глядя на маманькино кислое лицо. Она на кухонном уголке расселась, сморщилась, коктейльчик свой потягивая. Нет, бухать с утра — раньше такого за ней не водилось. Похоже, и впрямь у неё в театре дела дрянь.
— Что у тебя с этим оборотнем? — спросила она меня.
— А тебе-то какая разница? — огрызнулась я всё-таки.
Она со стуком поставила стакан на стол, истерично так.
— Ты как с матерью разговариваешь? Я серьёзно спрашиваю: ты встречаешься с этим парнем?
Я сначала не спеша доела яичницу, кусочком хлеба тарелку подчистила, хлеб сжевала и глотком тоху запила. И только потом спокойно ответила:
— Тебя бесит, что он синеухий, да? А мне вот плевать на цвет его ушей.
— Ты не ответила на вопрос, — перебила маманя, сверля меня взглядом. Мда, а без косметики она не так уж хорошо выглядит.
— Ну, встречаюсь, а что? — Ни фига я с Ло-Иром, конечно, не встречалась. Так, побесить её захотелось.
— А то, что вы не можете этого делать, — заявила она, пробарабанив ногтями по столу.
Ну, началось опять. Туда не ходи, с тем не встречайся, это не кури, то не пей...
— Ма, я уже не ребёнок как бы, да? — заметила я. — И сама буду решать.
— Да, да, конечно, взрослая, взрослая, — поморщилась маманя. — Только тут не в этом дело. Отбрось, пожалуйста, свои выкрутасы и восприми это серьёзно.
Я подпёрла рукой щёку и возвела глаза к потолку.
— Вот только не надо делать скучающий вид, — сказала маманя. — Это действительно серьёзно... Это долгая история, так что, с другой стороны, даже хорошо, что ты прогуляла занятия... А вечером ты либо пропадаешь где-то, либо сидишь, уткнувшись в монитор.
— Давай без долгих вступлений, ага? — перебила я.
Она единым духом допила свой сок с "добавкой". Поставила пустой стакан, откинулась на спинку диванчика и закрыла глаза, как бы собираясь и с силами, и с мыслями.
— Лет двадцать назад или чуть больше я встретила мужчину, — начала она. — Он был потрясающий... Успешен в бизнесе, красив, харизматичен... У нас начался бурный роман. Он красиво ухаживал, дарил подарки — в общем, всё, как полагается. Я тогда училась в театральном и жила не здесь, а в Уммаканатле, где были гетто для синеухих. Выпендривалась перед сокурсницами — какой меня мужчина шикарный обхаживает. Счастливая была, дура... — Маманя провела пальцем по краю стакана, сморгнула что-то. — Ну и залетела. Испугалась, что он меня бросит, когда узнает: такие, как он, проблем с незаконнорожденными детьми не любят. Я в детали его личной жизни даже особо не вдавалась и не спрашивала, не женат ли он. Сам он тоже о себе мало рассказывал. А когда забеременела, задумалась. Долго боялась ему сказать. Но потом призналась всё-таки... — Лицо мамани чуть смягчилось, уголки губ приподнялись в слабой грустной улыбке. — Он обрадовался... Подарил мне огромный букет цветов и сделал предложение. Вот так красиво и хорошо всё начиналось...
Маманя умолкла. Я не перебивала, ждала, когда она продолжит. И она, вздохнув, продолжила:
— Но перед тем как я дала ответ, он признался, что он оборотень. Сказал, что с его стороны было бы нечестно скрывать правду, и теперь, когда наши с ним отношения перешли на такую серьёзную ступень, я должна узнать, кем на самом деле являлся отец моего будущего ребёнка.
Я нахмурилась и перебила:
— Постой, а уши? Какого они были у него цвета?
— Красные, — ответила маманя. — Он признался, что красит их. Так ему было проще. Но самое главное — ребёнок должен был родиться таким же, как он. То есть, оборотнем. Сомневаться в этом не приходилось: всем давно известно, что признак синеухости побеждает красноухость.
Тут маманя опять замолчала, встала и снова сделала себе смесь сока и бодукки. Видимо, она подошла к самой трудной части своей истории.
— Ма, ты, это... не увлекалась бы, — заметила я, кивком показывая на стакан.
Она тряхнула мокрыми волосами, блеснув ненакрашенными глазами.
— Давай, я самостоятельно, как и ты, решу, что мне делать? — И уселась обратно. Но пить не стала.
За окном в это время закружились первые хлопья снега. Как белые мухи. А маманя собралась с духом и продолжила свою исповедь.
— Я сначала не поверила ему, но он продемонстрировал доказательство... Полностью превращаться не стал, только когти и зубы показал. Сказать, что я была в шоке — ничего не сказать. Несколько дней мы не виделись, он дал мне время подумать. Мне пришлось во всём сознаться родителям... Отец... Ну, твой дедушка... Он тогда был художественным руководителем театра, куда я собиралась пойти после окончания учёбы. Он сказал, что если я рожу синеухого, не видать мне карьеры, как своих ушей. Что он не потерпит такого скандала в нашей семье... Требовал сделать аборт.
— А дедов театр был единственный на свете, что ли? — уже начиная подозревать, к чему маманя клонит, спросила я. — Пошла бы в другой.
— Не забывай, это было двадцать лет назад и в Уммаканатле, — ответила она. — Там нравы тогда были не такие... терпимые к синеухим, как здесь. Здесь нет гетто, а там они были. Как там стало теперь — не знаю, но в то время красноухая девушка из Уммаканатля и помышлять не смела о том, чтобы сойтись с синеухим парнем, а уж тем более, родить от него ребёнка. При устройстве на работу куда-либо это тоже имело значение...
— Так он же красил уши, — вспомнила я. — Можно было и не говорить деду, что твой ухажёр — оборотень.
— Синие уши ребёнка выдали бы нас, — вздохнула маманя. — Новорождённым крохам красить их нельзя, да и врачи... всё поняли бы. Мой оборотень обещал, что всё уладит с родами, и просил сохранить ребёнка. Отец был против... А я сама не знала, чего хочу. Запуталась... Оборотню удалось уговорить меня не делать аборт. Он... умел как-то воздействовать на волю, на ум. Я поссорилась с родителями и ушла из дома, взяла в училище академический отпуск... До самых родов я жила с оборотнем. Время шло, живот рос, но я начала понимать, что ещё не хочу становиться матерью, что ребёнок меня свяжет и не даст заниматься любимым делом... И я стану очередной домашней клушей, каких множество. Тем более, что оборотень хотел, чтобы я воспитывала ребёнка, сидела с ним дома, уделяла ему всё своё время — в общем, была именно матерью-наседкой, которой мне становиться совсем не улыбалось. Образцовой женой быть у меня тоже не получалось... Можешь меня осуждать, я и сама не отрицаю, что не создана для семейной жизни: дети, подгузники, кухня, ожидание мужа с работы и все прочие прелести "домашнего уюта" — не для меня. У меня были свои планы на собственную судьбу, я хотела блистать на сцене и отдавать себя этому делу, а ребёнок... Он стал бы помехой, отвлекал бы, забирал моё время. Возможно, когда-нибудь позже я и решилась бы... А тогда мне было всего девятнадцать, я ещё не нажилась "для себя". На этой почве у нас с оборотнем начались разногласия, даже ссоры. А любовь... Не знаю, было ли то, что я чувствовала к нему, любовью. Родила я на дому: оборотень приглашал какого-то своего врача. Родился синеухий мальчик — копия своего отца, такой же светленький. Четыре месяца я с ребёнком безвылазно жила в загородном доме оборотня... А потом просто собрала вещи и уехала, оставив ребёнка отцу. Уехала доучиваться, а потом претворять свои планы в жизнь. Осуществлять свою мечту.
Теперь уже мне понадобилось промочить горло. Правда, одним соком, без добавок: я за рулём, а потому не пью. Что мне думалось про мою маманьку? Да, бывают такие женщины... Без материнского инстинкта. А может, она просто была тогда молодая и... честолюбивая. Не знаю, как бы повела себя я, случись мне залететь. Сейчас я точно к этому не готова, так что отчасти я её понимала. Но...
— Ну, и как всё это связано с Ло-Иром? — спросила я.
— А так... Оборотня звали Рай-Ан Деку-Вердо, — ответила маманя. — Этот парень — наш с ним сын. Поэтому вы не можете встречаться: вы — кровные брат и сестра.
Вот такие дела, приятель... Маманя поведала мне о похождениях своей молодости, чтобы мы с Ло-Иром не совершили кровосмешение. Бросив одного ребёнка, через два года она снова залетела — мной. Судя по тому, что уши у меня красные, такие же были и у моего папаши. Кто он, маманя мне никогда не говорила. До десяти лет я жила у бабушки с дедушкой — тех самых, что не хотели рождения синеухого внука, но с восторгом приняли красноухую внучку, пусть и сделанную неизвестным безответственным папашкой. Маманю я видела редко, как-то не заладилось у нас с ней с самого начала. А вот дед с бабкой были неплохими стариками, особенно бабуля. Она души во мне не чаяла. И, кстати, к синеухим относилась нормально, только скрывала это — даже от деда. И мне советовала об этом особо не распространяться.
Когда мне было десять, бабуля умерла. Дед пережил её всего на полгода, а маманьке, как она сама выразилась, совсем не улыбалось заниматься дочерью, и она, не долго думая, отдала меня в школу-интернат здесь, в Темурамаку. Ну, а сама была вся в творчестве.
В школе я узнала, что в этой жизни почём... Но об этих годах я поведаю тебе как-нибудь в другой раз, парк. А то вон те полисы как-то странно на меня смотрят. Гм, да... Теперь я, понимаешь ли, уже большая и самостоятельная девочка, студентка юрфака, и маманька милостиво разрешает мне жить с ней под одной крышей. Дед с бабулей завещали мне кое-какие деньжата, и я вступила в права наследования, как только мне стукнуло восемнадцать. Машину, на которой я сейчас сижу, я купила не на маманькины деньги, а на свои, что в наследство достались: она мне бы ни за что не дала, узнав, что я собираюсь приобрести.
— Ну что? Ты даже ничего не скажешь? — спросила между тем маманя, закончив свой рассказ.
— А что тут говорить? — пожала я плечами. — Предохраняться надо было как следует, вот что".
— Девушка, здесь нельзя парковать транспорт!
"Ну вот, приятель... Спасибо, что был моим слушателем. Кажется, у меня небольшие неприятности".
— Да пошёл ты, — сказала Надья-На подошедшему полицейскому, заводя мотор.
Окатив его из лужи, она помчалась прочь... Куда глаза глядят.
"Предохраняться надо было". Циничненькое резюме, согласилась Надья-На. Ну, а чего мать ждала от неё? Что она будет ахать и охать? Посочувствует? Сочувствовать она в этой истории могла только Ло-Иру, оставленному матерью в четырёхмесячном возрасте. Интересно, как его отец выкручивался? Скрывал, наверное, пока парень не подрос достаточно, чтобы стало можно красить ему уши... А потом они, видимо, переехали в город с более "свободными" нравами. Да, здесь, в Темурамаку, нет гетто, но в последнее время творится такая хренотень...
Успел ли тот полицейский записать номер её мотоцикла? Может, и не успел: когда получаешь поток грязной воды в моргалки, как-то не до этого... Ещё штрафов ей не хватало. Мать, наверно, опять психовать будет. Одна надежда, что поход по магазинам успокоит ей нервы.
Надья-На остановила мотоцикл. Проехалась она без шлема, чтобы ветром остудило голову. Взъерошенные мозги переваривали информацию. Значит, Ло-Ир — братец. Ну, прямо мыльная опера какая-то.
Снег падал на волосы и плечи, деревья за его прозрачной завесой стояли тихие и задумчивые. Уснувшие до вечера фонари закрывали глаза на происходящее. А происходило что-то страшное.
Торговый центр был оцеплен полицией. Окна ощерились выбитыми стёклами, тревожно белели машины "скорой помощи", в воздухе стоял горький запах гари и смерти. Снег падал на полицейских, пожарных, спасателей, медиков, легкомысленно плясал над носилками с синими пластиковыми мешками для трупов. Ему было всё равно, на кого падать.
Надья-На невольно съёжилась, а её рука потянулась за телефоном — позвонить матери. Она ведь поехала по магазинам. Только бы не...
— Аппарат абонента выключен или...
Не дослушав бездушный стандартный отзыв, она нажала "отбой" и сунула телефон в карман. Плохо... Это плохо.
