Он задумался о том, как его примут, если он всё-таки выйдет к людям. Возможно, он окажется нежеланным гостем, а может быть, к нему отнесутся спокойно. Как бы то ни было, Бер-Идмир чувствовал, что рано или поздно ему придётся выйти. Тыльная сторона передних лап — там, где Хранитель Запада оставил ему свой "подарок" — временами начинала гореть и зудеть, и чем дальше он находился от людей, тем сильнее было это ощущение.
Летом он нашёл свою одежду и обувь, которую припрятал в дупле дерева, просушил её и надел. От долгого пребывания в зверином облике было даже непривычно снова встать на две ноги, но узор, проступивший на тыльной стороне его кистей на месте давно сошедшей ожоговой корочки, зудел и заставлял что-то предпринимать, а временами начинал светиться: особенно это было заметно в темноте. Светящийся узор на коже — это, как Бер-Идмир понял, был знак Хранителей, но как он мог оказаться у него?
Однако и способность перемещаться с помощью порталов тоже являлась прерогативой Хранителей. "Правая рука — запад, левая — восток, голова — север, ноги — юг", — вспомнил он. Но что могли означать обе руки, как в его случае? Восток-запад? Странно. Да и узор занимал всю тыльную сторону кисти, а у Хранителя он был в виде браслета.
Сначала Бер-Идмиру подумалось: "Я недостоин этого". Он, бывший Убийца, не мог стать носителем такого дара. Однако потом он вспомнил о долге... И понял, что всё это дано ему не просто так. Искупить вину перед людьми — вот зачем он был отпущен на свободу.
Первыми, кому он помог, стала пара детишек, которые заблудились в лесу. Девочка, похоже, напоролась ногой на острый сучок и теперь сидела на кочке, разглядывая рану и размазывая по лицу слёзы, а мальчик бродил вокруг, усиленно думая, как быть дальше. В траве стояла корзинка с ягодами. Бер-Идмир прятался за деревом, вдыхая запах крови, собираясь с духом перед первым своим контактом со здешними людьми и вспоминая немногие слова из их языка, которые он выучил. Одно он помнил хорошо, с него и начал.
— Привет.
Дети посмотрели на него не то удивлённо, не то испуганно и промолчали в ответ.
— Бояться нет надо, — сказал Бер-Идмир, присаживаясь перед девочкой. — Я — друг. Друг. Помочь, — он показал на окровавленную голень и улыбнулся. — Я — помочь.
Когда его язык коснулся раны, девочка удивлённо вскрикнула.
— Я — друг, — повторил Бер-Идмир. — Помочь.
Девочке было больно, но Бер-Идмир не испытывал от этого радости, напротив — он переживал её боль каждой своей клеткой, как свою собственную. Дочиста вылизав рану, он стал смыкать её края, поглаживая пальцами. Всё это он делал интуитивно, и тепло, растекавшееся по узору на руках, подсказывало, что он на правильном пути. Подошедший мальчик смотрел во все глаза... Края раны под пальцами Бер-Идмира слиплись, образовалась корочка; Бер-Идмир погладил ногу девочки ещё, и корочка начала сама отставать. Под ней была новая розовая кожа.
Мальчик что-то изумленно воскликнул, а Бер-Идмир, шевеля губами, повторял про себя новое выражение: "Вот это да".
— Спасибо, — сказала девочка.
Это слово Бер-Идмир знал. И улыбнулся. А девочка спросила:
— Вы — volshebnik?
Слово было новое, но он понял, что оно означало — "человек, творящий чудеса, магию".
— Волшебников не бывает, — сказал мальчик.
— А это тогда, по-твоему, что было? — спросила девочка, показывая на свою зажившую ногу. И протянула Бер-Идмиру корзинку: — Угощайтесь, пожалуйста!
— Спасибо, — сказал он и взял несколько ягод — очень душистых и вкусных.
— А как вас зовут, дяденька? — полюбопытствовал мальчик.
— Бер-Идмир, — представился бывший Убийца.
— Беримир? — повторил мальчик. — А я — Пашка. А она — Ирка.
— Пашка, Ирка, — повторил Бер-Идмир с улыбкой. — Хорошо.
Он вывел их из леса на дорогу, которая вела в посёлок. Дальше дети уже сами знали, куда идти.
После этого узор на его руках перестал зудеть. Бер-Идмир понял: это его призвание. Он испытал от помощи детям такую же радость, какую он испытывал когда-то от причинения людям боли, и это его потрясло. Это был кайф, самый настоящий, непередаваемый. Каждая клетка наполнялась теплом, хотелось смеяться и бегать, и Бер-Идмир, сбросив одежду, перекинулся и побежал. Каждый мускул горел и был готов разорваться от восторга.
Это было прекрасно. И он хотел ещё.
Он просто пришёл в посёлок однажды вечером — брёл по улице без особой цели, пока не услышал:
— Дядя Беримир!
Это оказался мальчик Пашка. Подкатив к Бер-Идмиру на велосипеде и улыбаясь от уха до уха, он затараторил так, что тот едва успевал улавливать ход его мыслей. Положив руку Пашке на плечо, Бер-Идмир попросил:
— Говорить медленно, пожалуйста. Я понимать нет.
Пашка и Ирка были брат и сестра. Придя домой из леса, они, конечно, всё рассказали матери, которая восприняла бы их рассказ как выдумку, если бы не доказательство — след от зажившей раны на ноге Ирки, которого раньше не было.
— У нас бабушка болеет. Может, вы её тоже полечите, дядя Беримир?
Бер-Идмир улыбнулся и кивнул.
Пашка и Ирка жили в одноэтажном деревянном доме с резными ставнями и наличниками. При доме был большой участок с овощными грядками, плодовыми деревьями и ягодными кустами. Навстречу вышла светловолосая и светлоглазая женщина — мать Пашки и Ирки.
— Мам, это дядя Беримир, тот самый! — сказал мальчик. — Он вылечит бабу Катю!
— Здравствуйте, — проговорил Бер-Идмир с лёгким поклоном.
— Здравствуйте, — ответила женщина, с любопытством глядя на его уши.
Она стала задавать вопросы: кто он, откуда, чем занимается в их краях. Плохо зная язык, Бер-Идмир кое-как смог объяснить, что он издалека, а пришёл сюда, чтобы помогать людям. Его накормили вкусным обедом и угостили похожим на тоо напитком, который назывался "чай". Давно не евший по-человечески Бер-Идмир воздал должное мясному пирогу и наваристому супу красного цвета — борщу. К чаю были творожные ватрушки. Чувствуя сытую истому, разлившуюся по телу, он проговорил:
— Спасибо. Хорошо.
Женщина принялась благодарить его за детей, но он качнул головой:
— Мой долг. Мой работа. — И спросил: — Ваш бабушка — болеть? Я — помогать.
Комната, в которой лежала бабушка, была наполнена тяжёлым запахом. В этом запахе Бер-Идмир прочёл всё, чем она жила, как относилась к людям, где ошибалась, а где была права. Эта в целом достойная женщина слегла как раз после того, как мир тряхнуло огромным смерчем, который был, как Бер-Идмир предполагал, делом рук верховного жреца. Кто-то очень сильный остановил едва не разразившуюся катастрофу, после которой перестало слышаться сердце Нга-Шу.
— Я — помочь, — сказал Бер-Идмир.
Женщина была стара, вряд ли она могла прожить ещё долго, но пусть лучше она проведёт остаток своей жизни на ногах, а не в постели, решил он. Она была достойна этого, и узор на руках, пульсируя, соглашался.
Уже после первого сеанса бабушке стало лучше, а Бер-Идмир, с непривычки почувствовав усталость, попросил постелить ему где-нибудь — да хотя бы в прохладных сенцах. Едва коснувшись головой подушки, он заснул, а когда пробудился, дома уже был отец семейства, Михаил. Баба Катя сидела на постели и пила чай, сама держа кружку в руках — это произвело на Михаила большое впечатление.
Бер-Идмир прикладывал к больной руки ещё три раза. Это было первое его серьёзное исцеление, и он ещё не умел рационально расходовать силы, выкладываясь по полной программе, а потом подолгу отдыхая. Всё лечение заняло три дня, и в результате бабушка начала ходить — сначала с поддержкой, а потом и сама. Всё это время Бер-Идмир спал в сенях и обедал в доме. Он впервые за долгое время вымылся — в бане. Отросшие на голове и лице волосы он сбривать не стал: с ними он был больше похож на местного жителя. Кроме того, он обнаружил у себя очередную удивительную способность, а именно — к мимикрии: теперь он мог менять размер и цвет своих ушей, делая их в точности такими, как у окружавших его людей. Его глаза из белых стали светло-голубыми, точь-в-точь как у Ирки, чью кровь он попробовал, вылизывая ей рану на ноге. Ему отдали кое-что из одежды Михаила: джинсы, кроссовки, пару носков, трусы, рубашку и летнюю куртку — всё ношеное, но чистое и в хорошем состоянии. От денег он отказался, но попросил разрешения остаться в доме на несколько дней, которое хозяева ему охотно дали.
Слухи в маленьком посёлке распространялись быстро: вечером к хозяевам пришли в гости соседи, а уже наутро Бер-Идмира позвали к следующему пациенту — мужчине, которого свалил приступ радикулита такой силы, что он стонал от боли, поворачиваясь с одного бока на другой. Бер-Идмир вылечил ему радикулит в один сеанс, так что страдалец смог разогнуться без боли буквально через полчаса. В тот день он обедал в доме у пациента. Пашка крутился тут же: ему было всё интересно.
По дороге домой их облаяла стая бродячих собак. Точнее, гавкали они на Бер-Идмира, но стоило ему только глянуть на них и показать клыки, как вожак стаи поджал хвост, а следом и все остальные. Бер-Идмир усмехнулся. Пусть знают, кто тут главный.
— Ух ты, они тебя испугались, дядя Беримир! — восхитился Пашка.
Несколько дней, на которые Бер-Идмир просил позволения пожить в доме семьи Семёновых, уже истекли, но никто и не заикался об этом: к нему приходили всё новые люди за исцелением от телесных страданий. Всем им он говорил:
— Вы должны изменить свою жизнь. Изменить мысли и чувства. Гнать тёмные и дурные. Вы должны впустить в своё сердце свет. Иначе болезнь вернётся.
Сердца Нга-Шу он больше не слышал и не видел её сеть, но знал, что каждая крупица гнева, злобы и ненависти в людях восстанавливала её на долю миллиметра.
В свободное время он работал на хозяйском огороде, и соприкосновение с землёй приносило ему покой и восполняло силы не хуже, чем еда. Пашка и Ирка всё время крутились около него, и хозяйка Наталья говорила:
— Дети всё чувствуют. Если он им по душе, значит, он не может быть плохим человеком.
Бер-Идмир поливал огурцы, когда к Семёновым пришла какая-то старуха. Они о чём-то разговаривали с Натальей, а потом гостья подошла к Бер-Идмиру и спросила:
— Вы, уважаемый, какой веры будете? Христианской? Во имя кого лечите?
Бер-Идмир задумался. Вода с журчанием струилась на грядку. Смысл вопроса был ему не очень понятен, но задан он был с недоверием и подозрением, в котором уже крылось зерно враждебности.
— Я не понимай, — ответил он.
Старуха достала из сумки миниатюрное изображение в светло-серебристой рамке — портрет какого-то молодого мужчины с бородкой.
— Христа знаете? В Бога веруете?
— Не знай, кто это, — качнул головой Бер-Идмир, переходя к следующей грядке.
— А Сатана — знаешь, кто такой? — прищурилась бабка.
— И он — не знай. Я — сын Дух Зверя. Природа, земля, вода, ветер, огонь, лес, животные. У они есть душа, — как смог, объяснил он свои верования.
— А, милок, так ты — язычник! Нехристь. Вон оно что, — сказала старуха.
Этих слов — "язычник", "нехристь" — Бер-Идмир не знал, но из уст бабки они прозвучали как ругательства. Вышедшей хозяйке она сказала:
— Ты, матушка моя, думай, кого в дом пускаешь. Безбожник он, и непонятно, какая сила им владеет. Людей-то он лечит, да неизвестно, к добру ли это! Не Божьей милостью исцеляет, нехорошо это. Вот схожу в церковь и батюшке всё расскажу.
Хозяйка, слегка порозовев, ответила:
— Да будет тебе, Антоновна, проповедовать! Неважно, какой он веры, а важно, что он делает людям добро.
— Добро? Ой ли? — покачала головой Антоновна. — Расскажу батюшке, непременно расскажу. Вот и увидим.
Старуха ушла, а хозяйка, подойдя к Бер-Идмиру, сказала со смущённой улыбкой:
— Не обращайте внимания.
Через пару дней в гости к Семёновым пришёл бородатый мужчина, нестарый, со спокойным и умным лбом, в длиннополом чёрном одеянии и с крестообразной подвеской, надетой на шею. Он поговорил с хозяйкой, не отказался от чашки чая, а потом попросил позвать Бер-Идмира.
— Здравствуйте, я отец Василий, — представился он. — Вы — Беримир?
Бер-Идмир кивнул. Искажённое Пашкой имя прижилось, здесь все называли его так, а он уже и не стал поправлять.
— Редкое имя, — сказал отец Василий, поглаживая аккуратную бородку. — Ещё дохристианское. Оно означает "тот, кто бережёт мир". Или "заботящийся о мире", что, в общем-то, одно и то же. Так откуда вы?
Этому человеку Бер-Идмир ответил честно:
— Я — с земля длинноухих. — Почему-то не хотелось лгать и уклоняться.
— Вот оно что, — проговорил отец Василий. И протянул ему такой же предмет, какой висел у него на шее — крест с прибитой к нему человеческой фигуркой в колючем венке, только побольше. — Не знаете, что это за символ?
Бер-Идмир покачал головой.
— Это распятие. Возьмите его в руки. Что чувствуете?
Он взял то, что называлось "распятие", и закрыл глаза. Ощущения были необычными, незнакомыми, и ему было трудно описывать их словами.
— Сила. Свет. Страдание. Кровь... Гвозди... Боль. Рана... Вот сюда, — он приложил руку к рёбрам, поморщившись от фантомной боли. — Давно, очень.
Он отдал распятие отцу Василию. Тот, задумчиво посмотрев на Бер-Идмира, сказал:
— Хм... Хоть вы и не нашей веры, но какой-то тьмы и враждебности я в вас не вижу. Вы не знаете Бога, но творите богоугодные дела. Было бы лучше, конечно, если бы вы приняли православие... Но принуждать к этому я вас не могу.
— Батюшка, Вера Антоновна считает, что принимать от Беримира помощь — грех, — сказала хозяйка. — Вы думаете, это так?
— Я бы не назвал это грехом, — ответил отец Василий. — Добро, делаемое человеком, даже не знающим Христа, не перестаёт от этого быть добром.
Религиозный аспект не стал непреодолимым препятствием для людей, желавших получить исцеление, а Бер-Идмир просто делал то, чего не мог не делать. В помощи людям он черпал радость и снимал этим зуд в руках, покрытых хранительским узором.
Слухи о необычном целителе распространились за пределы посёлка, и к Бер-Идмиру стали приезжать из других деревень и даже городов. Он никому не отказывал, ни с кого не брал денег. Ему было достаточно той радости, которую он испытывал, делая своё дело.
Иногда ему хотелось сырого мяса: оборотень в нём всё же давал о себе знать. Тогда он уходил в лес на несколько дней и охотился там. Семёновым он объяснял свои отлучки надобностью приводить свой дух в равновесие, общаясь с природой. Наталья снабжала его в такие походы съестным, и он, чтобы не вызывать подозрений, принимал её заботу: понятное дело, что пропитание он себе в лесу добывал и так, но пугать людей своей истинной натурой ему не хотелось. Уходя, он всегда был настороже — не следил ли за ним кто-нибудь любопытный. Человека он чуял на большом расстоянии, и дело было даже не в нюхе: он просто чувствовал присутствие живого существа и его намерения.
Однажды к нему приехала женщина из города. Она была сотрудницей детского хосписа.
— Наше призвание — обеспечивать достойный уход за умирающими детишками, — сказала она. — Но это не значит, что мы не хотели бы, чтобы наши пациенты выживали. Если маленький пациент уйдёт от нас не в могилу, а обратно в жизнь... Это... Не знаю даже, какими словами выразить, что это за чудо и счастье. Официальная медицина не может помочь нашим деткам, но одна моя родственница, которой вы помогли, вселила в меня надежду. Она была очень серьёзно больна, вы вытащили её практически с того света. И я подумала, что, может быть, стоит попробовать. Если для ребят есть хоть крупица надежды, хоть малюсенький шанс — надо его использовать.
