— Психическая? — Лейтенант выпустил Убийцу и выпрямился. — Бедняга Алакно... Он, кажется, с катушек слетел.
— Это временное помешательство, — сказал Хранитель. — Ничего, и он придёт в норму. А ты молодец, Неир, не растерялся. На месте твоего начальства я бы поощрил тебя за поимку опаснейшего преступника!
И он похлопал лейтенанта по плечу. Тот устало опустился на диван, и Убийца получил от него толчок ногой.
— Сдаётся мне, что эта заслуга не очень-то и моя.
— Ну, как же не твоя? — усмехнулся Хранитель. — Твоя, твоя, гордись. Думаю, скоро пойдёшь на повышение.
Убийца закрыл глаза. Он чувствовал себя опустошённым, как выпотрошенная свиная туша. В голове тупо пульсировала боль, а на душе было так тошно, что хоть наизнанку выворачивайся.
Если, конечно, она у него имелась, эта душа.
Наверно, всё-таки имелась. Иначе не было бы так тошно.
Глава 30. Девятая больница
"Привет, дерево. Не знаю, почему я выбрала именно тебя для своей исповеди... Ты отличаешься от всех остальных в этом парке. В тебе как будто есть живая душа, и она шепчет. Этот шёпот и заставил меня подойти к тебе...
Наверно, у меня не все дома, раз я опять разговариваю с деревьями. Но мне пофиг, что обо мне подумают. Я всегда была одна на целом свете, и мне легче исповедаться дереву, чем собрату-человеку. Людям нет дела до меня, у них свои проблемы, а ты... Ты — идеальный слушатель.
Сегодня утром мы поехали в больницу к мамане. Не знаю, что со мной было бы, если бы не Ло-Ир и его отец... Наверно, я бы точно куда-нибудь врезалась, угробив и мотик, и себя. А их присутствие поддерживало меня, не давая раскиснуть.
— Ты уверена, что сможешь сама сесть за руль? — спросил Рай-Ан, стоя у дверцы машины. — Может, лучше поедешь с нами?
Я мотнула головой.
— Нет, спасибо. Я на машинах не езжу, господин Деку-Вердо. — И я погладила руль мотоцикла.
Он усмехнулся.
— Понимаю... Но я беспокоюсь за тебя. Может, хотя бы один раз изменишь своему принципу?
— Не переживайте, — сказала я. — Мой мотик для меня — как вторые ноги.
Ло-Ир ничего не сказал, только бросил на меня взгляд, перед тем как сесть в машину. По моему телу поползли тёплые мурашки, и меня начало немного отпускать. Каменное напряжение ушло с плеч, спина расслабилась, сердцу полегчало. Мотор машины заработал, как бы спрашивая меня: "Ты как?" "В порядке", — ответил мой мотоцикл.
Они ехали впереди, я — чуть поодаль, не стараясь ни обогнать, ни отстать. Хотя Ло-Ир с его отцом были там, в машине, но мне казалось, будто они ехали рядом, по обе стороны от меня. Тепло их присутствия и помогло мне продержаться, не сойти с дистанции.
И вот она — девятая больница. Мои сапоги выглядели глупо с натянутыми поверх них бахилами, а со всех сторон на меня давила мягкая и чистая, как стерильная вата, тишина. Я никогда не любила больниц из-за этой гнетущей атмосферы. Куча страдающих людей в одном месте — не самое приятное соседство. И теперь среди них была моя маманя.
Рай-Ан о чём-то разговаривал с медсестрой у регистрационной стойки, а я щурилась от холодного света длинных ламп на потолке: хмурое, сонное утро за окном было слишком тусклым, чтобы обходиться внутри без электрического освещения.
Рай-Ан беседовал с врачом, а я с трудом понимала, что тот говорил: мне мерещилась какая-то сизая сеть, пронизывавшая всё пространство вокруг. Стоило мне на миг закрыть глаза, как перед ними вставала эта бредовая картинка — будто я попала в грибницу. Наверно, у меня глюки после бессонной ночи, решила я. В ушах странно шумело — ритмично, как удары сердца. Может, это моё сердце? Я протёрла глаза кулаками, проморгалась — вроде, всё исчезло.
И встретилась со взглядом Ло-Ира. Тоже странным таким... Понимающим.
Нас ненадолго пустили в палату. У меня задрожали колени, когда я увидела на подушке голову в бинтах.
— Взрывная травма средней степени тяжести, — сказал врач. — Жить будет, но потребуется пластическая операция. Скорее всего, даже не одна, а целая серия.
— Сильно она... пострадала? — спросил Рай-Ан.
— В основном — осколочные ранения, ушибы, переломы рёбер, лёгкая контузия. С левой стороны произошёл разрыв барабанной перепонки. Если бы не толстая стеклянная перегородка, принявшая на себя основную силу взрывной волны, повреждения были бы тяжелее. Ну, и расстояние до эпицентра взрыва, конечно, сыграло роль. Будь оно чуть меньше — кто знает, чем бы всё кончилось... Так что этим двум обстоятельствам госпожа Йелло, можно сказать, обязана жизнью.
Во рту разливалась горечь, горло пересохло. В ушах снова забилась глухая пульсация, вновь мелькнула эта сеть, полная красных огоньков, но я заморгала, и она исчезла. Рука Ло-Ира взяла меня под локоть.
— Нормально, — пробормотала я.
Пол куда-то поехал из-под ног.
Очнулась я на диванчике в коридоре. Ло-Ир с отцом сидели рядом, поддерживая меня с обеих сторон, а врач совал мне резко пахнущий тампончик под нос.
— Всё будет хорошо, милая, — сказал тёплый голос Рай-Ана. — Мама выживет и поправится, это главное.
Холодный ветер растрепал мне волосы и остудил вспотевший лоб. Мы спустились с больничного крыльца, и Рай-Ан, обнимая меня за плечи, спросил:
— Ты не хочешь мне ничего сказать?
Я сначала не въехала, что он хотел от меня услышать, но ответ тут же прыгнул мне в голову. Под проницательным взглядом отца Ло-Ира пришлось сознаться.
— Да... Глюки какие-то. Наверно, не выспалась.
— Что за глюки? — настойчиво расспрашивал он.
Честное слово, смотрел он так, будто и без меня всё знал.
— Да фигня, — попыталась я отмахнуться.
Он, чуть нахмурившись, спросил:
— Случайно не сеть? Такая сизая, с красными огоньками.
Я даже вздрогнула. Он, видя, что попал в точку, погладил меня по плечу.
— Не надо этого бояться. Твой страх ей и нужен, так что постарайся унять негативные чувства.
— Что это за хрень? — спросила я.
— Это сеть Нга-Шу, — ответил Рай-Ан. — Я расскажу тебе про неё... чуть позже. В данный момент меня больше интересует, как ты можешь её видеть. Впрочем... такое возможно, если ты не чистокровная красноухая. В твоём роду были синеухие?
В животе похолодело.
— Бред какой-то, — пробормотала я. — Не было никаких синеухих... стопудово. Маманя — красноухая... — Горло сжалось оттого, что всё-таки не приходилось говорить о ней в прошедшем времени. — И дед с бабкой тоже... были. Но при чём здесь это? Как эти глюки... эта сеть связана с цветом ушей?
— Давай-ка присядем.
Мы сели на скамейку в больничном дворе. Ло-Ир остался на ногах, стоя рядом в позе телохранителя и обводя взглядом улицу. Я пошарила в карманах в поисках сигарет — пусто. Видно, в доме оставила. Зато нашлась жвачка, и я бросила в рот подушечку. Она хрустнула и сплющилась на зубах, разливая во рту покалывающий мятный холод.
— Считается, что красноухие не чувствительны к тонким вещам, — сказал Рай-Ан, доставая из-за пазухи трубку и красный вышитый кисет. Закурив и выпустив струйку дыма, от дурманящего аромата которого у меня закружилась голова, он продолжил: — Если со стороны матери в твоём роду нет синеухих, то, может быть, они есть со стороны отца.
— Я никогда не видела его, — сказала я. — Ничего о нём не знаю. Слушайте, что за дурь вы курите? Дайте мне затянуться, а?
Рай-Ан усмехнулся и протянул мне трубку.
— Это у-ок. Хорошо помогает расслабиться. На, затянись, но только чуть-чуть, а то с непривычки поплывёшь.
Меня вставило с одной затяжки. В горле приятно запершило, по телу растеклось тепло и умиротворяющее спокойствие — как после пары-тройки рюмочек чего-нибудь горячительного.
— Ух... бррр! — засмеялась я, встряхивая головой. — Знатная вещь!
— Всё, для первого раза хватит, — сказал Рай-Ан, забирая трубку. — Чистокровным синеухим твой отец не мог быть: в таком случае велика вероятность того, что ты тоже родилась бы с синими ушами. Скорее всего, он был полукровкой или квартероном. При таком "разбавлении" наследственности красный цвет мог победить, но внутренне ты всё-таки отличаешься от большинства красноухих. Я чувствую в тебе эту разницу.
Я сидела, механически двигая челюстями. В теле гулял приход от у-ока, а ветерок гладил мне лоб. Я ничегошеньки не знала о своём папаше: он свалил, по-видимому, ещё до моего рождения, а маманя валялась на больничной койке и молчала как рыба об этой части своего прошлого. И, видимо, ещё не скоро она сможет заговорить...
— И что мне теперь делать, как думаете? — спросила я, выплюнув надоевшую жвачку.
— Думаю, просто жить, Надья-На, — сказал Рай-Ан. — И делать только то, к чему тебя зовёт сердце. И у тебя всё получится.
Я решила больше не злоупотреблять его гостеприимством и двинуть домой. Они с Ло-Иром стали уговаривать меня — мол, мне сейчас лучше не оставаться одной, но мне хотелось именно этого. Они проводили меня до самого дома, проверили, полон ли холодильник, и пообещали, что завтра меня навестят — либо вместе, либо кто-то один из них.
Весь день я провалялась, тупо уставившись в телевизор. Хотелось забыться. Хотелось ещё курнуть у-ока, но под рукой был только домашний бар.
Я здорово набралась — до качающегося под ногами пола и рвоты. Уже погрузившись в хмель по уши, я осознала, что это была дерьмовая затея. Легче мне не стало, проблемы не ушли, только добавилось отвратительное самочувствие. Стряхнув с головы надрывно воющие электрогитарами наушники, я уселась на пол и завыла сама.
Потом меня выворачивало наизнанку над унитазом, а потом пришли мучительные провалы в тошнотворное забытье и исчезновение телесных ощущений. Наверно, мне можно было делать операцию — я бы ничего не почувствовала. Я была будто под общим наркозом.
Утро настало весьма паршивое. На универ я забила — а хотелось забить вообще на всю эту чёртову жизнь. В доме не нашлось ни одной таблетки от головной боли, и это было самой мерзкой несправедливостью на свете. При одном взгляде — да что там, только при воспоминании о набитом выпивкой домашнем баре меня начинало мутить. И вот ведь какая ерунда: раньше я ходила мимо него спокойно, меня даже не тянуло его открыть, а тут вдруг — потянуло.
Да уж, хорошо потянуло... Со всеми вытекающими. Бедный унитаз... Как я на него наорала! До сих пор, наверно, на меня обижен.
С чашкой тоо и сигаретой я сидела на кухне, когда к дому подъехала машина.
Ло-Ир приехал без отца. Одного взгляда на меня ему было достаточно, чтобы понять:
— Пила?
Я вздохнула и тоскливо съёжилась за столом. Мне стало неуютно и зябко, накатил стыд. Но наглость была ещё жива, и я спросила:
— У тебя у-ока нет случайно?
Ло-Ир засмеялся.
— Что, понравилось?
— Неплохая штука, — усмехнулась я.
У него оказались с собой кисет и трубка. Раскурив и протянув её мне, он сказал:
— Только не слишком увлекайся.
А чтобы я не увлекалась, каждую вторую затяжку он делал сам, беря у меня трубку. Курево опять оказало своё действие: паршивое самочувствие улучшилось, стало тепло и спокойно. Дым пахнул приятно и не шёл ни в какое сравнение с табачным. Тот был удушлив, а этот даже отдавал какими-то экзотическими благовониями. Ло-Ир открыл окно, чтобы проветрить кухню, а я поникла на стол. Казалось, ещё чуть-чуть — и я растекусь, как тесто.
— Не следовало оставлять тебя вчера, — покачал головой Ло-Ир. — Что, помогло тебе одиночество?
— Не знаю, — простонала я.
Меня потянуло прилечь, и я перебралась на диван в гостиной. Ощущения от у-ока были однозначно приятнее, чем от выпивки: не было тошнотворного головокружения и тягостного, гнетущего чувства, будто меня вот-вот раздавит невидимая каменная плита. Он снимал последствия вчерашнего перепоя, и хотелось свернуться уютным клубочком и уснуть.
— А что это за сеть Нга... как её там? — спросила я, с трудом ворочая языком. — Твой отец вчера обмолвился... но не объяснил толком.
Ло-Ир, пристроившийся на подлокотнике дивана у меня в головах, ответил:
— Сеть Нга-Шу.
— Расскажи про неё.
И он рассказал...
Я села на диване, спустив ноги на пол и обхватив голову руками. Дико хотелось пить.
— Ну и хрень...
— Что, не веришь? — усмехнулся Ло-Ир.
— Да какое там, — хмыкнула я. — Я это своими глазами видела. А если её видел кто-то ещё, кроме меня, значит, это не глюк. Ты — тоже?
Он кивнул.
— Ну и дрянь эта ваша Нга-Шу, — только и могла я сказать. Слова не находились.
— Она не наша, — ответил Ло-Ир как-то жёстко, с металлом в голосе. — Чем больше дурного в мире, тем она сильнее. Чем она сильнее, тем больше становится в мире дурного. Замкнутый круг.
— И что будет с нами в итоге? — усмехнулась я. — Большой "бум"?
— Никто не знает. И это серьёзно, сестрёнка.
Наверно, мои усмешки со стороны выглядели глупо. Сама не знаю, отчего мне хотелось язвить. Всё стало как-то безразлично, усталость навалилась на плечи и сердце. Вязкая слюна ядовито кислила во рту.
— Само собой, серьёзнее некуда, — вздохнула я, закрывая глаза. — Слушай, у меня сушняк. Будь так любезен, принеси мне что-нибудь попить из холодильника, а?
Он принёс стакан сока. Никогда мне ещё не пилось с таким наслаждением. Кисло-сладкая холодная влага ласкала горло, а с последним глотком я утёрла губы и заплакала. Просто и глупо, по-детски.
— Ну, чего ты, сестрёнка? — Ло-Ир присел передо мной на корточки, взял за руки.
— Что мне теперь делать? — затряслась я, зажмурившись. Но слёзы из-под век сочились всё равно.
— Ну, ну.
Я мочила слезами его рубашку на груди, слушая ровное, успокаивающее биение его сердца, а он ворошил мои волосы.
— Что делать? Что угодно, кроме одного — опускать руки и отчаиваться, — сказал он. — Мы не бросим тебя.
Я подняла лицо.
— А маманя? Ей ведь нужно лечение... операции. Всё это стоит денег...
— Это не должно тебя беспокоить, — перебил Ло-Ир.
На следующий день маманя уже могла говорить. Она долго смотрела на меня мутным, непонимающим взглядом, а потом из-под повязки послышался её глуховатый голос, слабый до неузнаваемости:
— Что... произошло?
Я не стала ей врать.
— Взрыв, мам. В торговом центре.
Врач сказал, что на левое ухо она оглохла, поэтому я говорила в правое. Её веки закрылись, вздрагивая. Рука выбралась из-под одеяла, потянулась к лицу. Я поймала её пальцы на полпути к повязке.
— Всё заживёт... Ты поправишься, мам. Всё будет хорошо.
В её горле что-то булькнуло.
— Что там? Что с лицом... у меня?
— Ничего страшного, всё заживёт, — только и могла я повторить. — Врачи сделают операцию, и ты будешь как новенькая.
— Говори, как есть, — прохрипела она еле слышно. — Что?
— Ма, я не знаю, — честно ответила я. — Я не видела, что у тебя там. Но уверена, что всё поправимо. Всё это лечится и заживает... Главное — ты жива.
Я так и не решилась спросить у неё насчёт моего папаши. Наверно, сейчас не самый подходящий момент говорить с ней об этом. Вот потому я и стою сейчас перед тобой, дерево... Твои листья почти облетели, ветки выглядят неживыми, но я знаю, что в тебе есть душа. И она гораздо живее, чем те, что обретаются в телах некоторых двуногих".
