Я - ур-рамак

Я — ур-рамак

Посвящается моему другу Кириллу (Бэд Кристиан)

Бусины судьбы

В порядке новом встанут,

Едва шагнёшь ты.

Неизвестный автор

Глава 1. Зуд в ушах

У-Он Каро проснулся от невыносимого зуда — будто по его ушным раковинам ползали тучи рыжих ядовитых муравьёв. Хотелось расцарапать, растереть зудящую кожу, содрать её с проклятых ушей... У-Он сдержался. Не открывая глаз, он начал осторожно поглаживать и массировать пальцами свои локаторы, чтобы невзначай не пораниться ногтями. Его жена Э-Ар спала, свернувшись клубочком у него под боком. Корча от непереносимой муки жуткие гримасы, У-Он нежно тёр уши... А хотелось просто разодрать их в кровь.

Встав с постели, У-Он бесшумно проскользнул в ванную и включил холодную воду. Нагибаясь к раковине, он обмывал то одно ухо, то другое. Размером и формой их он мог гордиться... Они были похожи на совки для сыпучих продуктов — вроде того, каким старый Ай-Ок Варо насыпал в кульки жареные орешки в сахаре, по три номы за кулёк... В детстве это было любимым лакомством У-Она. Больше шести-восьми ном у него в карманах тогда не водилось — родители не баловали.

Воспоминания о хрустящих орешках даже как будто уменьшили проклятый зуд. Плюс холодная вода, само собой. Вроде, полегчало. У-Он выпрямился и глянул в зеркало. Уши рдели, как лепестки мако-мако. То, что надо.

Э-Ар только что проснулась, и её остренькое, как мордочка лисы, личико удивлённо тыкалось в соседнюю подушку: куда делся муж?

— Доброе утро, лопоухая, — сказал У-Он, садясь на край постели и нежно теребя алые шелковистые ушки жены.

Тёмные глаза Э-Ар заискрились и прищурились от удовольствия, а тонкие пальцы игриво поползли вверх по груди У-Она. Сейчас они доберутся до его многострадальных ушей... Он приготовился стискивать зубы. Мелькнула унылая мысль: "Сколько можно так мучиться?"

Он вытерпел, и Э-Ар не заметила, что ритуал, который должен был приносить радость и удовольствие, причинял ему неприятные ощущения.

Подперев щёку рукой, он смотрел, как жена в кокетливом фартучке жарит омлет с зеленью и пряностями — его любимый завтрак. Сама она сидела на какой-то новомодной диете и вместо завтрака жевала побеги сельдониса. Глядя, как её белые зубы с хрустом уничтожают один сочный побег за другим, он не удержался от ехидства:

— Слушай, ты так в травоядное скоро превратишься.

Э-Ар не обиделась, только фыркнула, шлёпнув на тарелку готовый омлет. Перед ней стояло целое блюдо сельдониса, и она, сидя напротив У-Она, звучно хрумкала.

— ЧуднАя ты, — усмехнулся У-Он. — Зачем тебе какие-то диеты? Мне и так нравится, как ты выглядишь.

— Ничего ты не понимаешь, глупый, — ответила она снисходительно, перестав жевать. — Сельдонис очищает организм, улучшает пищеварение и обмен веществ... Он очень полезен и вкусен! На, попробуй.

У-Он отвернулся было от протянутого ему побега, но под укоризненным взглядом Э-Ар не посмел отказаться. С постной физиономией и угасшим взглядом он принялся жевать. И что только Э-Ар в этом находит? Трава как трава. Безвкусная какая-то. Если бы с солью, возможно, было бы ещё терпимо...

— Ну, как? — полюбопытствовала жена.

— Ээ... ммм... — промычал он, чавкая. — Ну... Ничего себе так. Ага.

— Ещё? — обрадованно спросила Э-Ар, протягивая ему второй побег.

"Вот влип", — обречённо подумал У-Он, в то время как его зубы уже хрустели "травой". Э-Ар сияла довольством.

— Слушай, а может, ты со мной за компанию посидишь на диете? — осенило её. — А то готовить отдельно для тебя и для себя как-то неудобно, правда? Было бы проще, если бы мы с тобой ели одно и то же. Меньше заморочек!

У-Он не разделял её энтузиазма. Питаться травой? Этак можно и ноги протянуть. Нет, он был не готов отказаться от любимой еды, а потому вцепился в тарелку с омлетом, которую Э-Ар попыталась у него забрать.

— Э-э! Не так резко! — воскликнул он. — Может, я это... постепенно буду? В смысле, привыкать.

Глаза жены насмешливо заискрились.

— Что, силы воли не хватит? — поддела она У-Она.

Да, на "слабо" брать она умела, это всегда безотказно срабатывало с У-Оном. Э-Ар знала, на какие точки давить. Семь месяцев назад, когда они ещё не были женаты, У-Он как-то не замечал этого — он был просто влюблённым остолопом. Сейчас он прозрел и понял, какая Э-Ар хитренькая особа, но это не мешало ему любить её с прежней силой.

— Спорим, что тебе слабо? — подначивала она.

У-Он хмыкнул и решительно отодвинул тарелку с омлетом.

— А вот и не слабо, — сказал он. — Давай сюда свою траву.

В течение пяти минут он героически жевал безвкусные побеги, а жена, поставив локти на стол и подперев ладонями подбородок, с любопытством наблюдала. В её глазах искрились смешинки. Да уж, мужик сказал — мужик сделал! Встав, она взялась за край тарелки с омлетом.

— Я убираю? — спросила она.

— Убирай, — кивнул У-Он, вычищая языком застрявшие в зубах кусочки сельдониса.

Э-Ар хитро прищурилась.

— Уверен?

У-Он сглотнул.

— Да.

Проводив тоскливым взглядом исчезнувшую в глубине холодильника тарелку, он поднялся из-за стола.

— Сейчас я быстренько тебе обед соберу, — сказала Э-Ар. — Ты пока одевайся.

По дороге на работу У-Он проходил мимо "Диванного рая". Скудный травяной завтрак не произвёл впечатления на его желудок, внутри было как-то тоскливо и неуютно... Хотелось чего-нибудь вкусненького. Воровато оглянувшись, будто Э-Ар могла его увидеть, У-Он толкнул дверь и шагнул внутрь.

Заведение оправдывало своё название: зал был полон уютных диванчиков со столиками. Большой экран на стене никогда не выключался, на нём мелькали то кадры новостей, то спортивных соревнований, то фильмы, то реклама. В соседнюю стену был встроен подсвеченный аквариум с яркими рыбами. Посетителей в этот час было немного, и рыжий вислоухий Ум-Ат скучал за стойкой один. Официанты приходили на работу ближе к полудню — тогда начинался наплыв посетителей, а по утрам Ум-Ат управлялся сам. Зато и уходили работники тоже поздно — в полночь.

Звякнул колокольчик над дверью, и Ум-Ат, привычно вскинув взгляд на нового клиента, узнал У-Она и приветственно задёргал ярко-розовыми ушами:

— Доброе утро!

— Привет, Ум-Ат, — кивнул тот. — Я буквально на пять минут — чего-нибудь перехватить, да на работу бежать надо. Специально пораньше вышел.

Сев на высокий стул у пустой стойки, он положил рядом с собой пакет с обедом и подтащил к себе меню. От названий блюд рот наполнился слюной.

— Так, мне двойную порцию блинчиков с мясом и чашку фуль-фуля.

Через пять минут заказ был принесён. Ум-Ат предложил:

— Может, за столиком будет удобнее?

— Умм, — отрицательно промычал У-Он, уже успевший до отказа набить рот. — Нормально.

Несколько секунд Ум-Ат молча, с деланным безразличием наблюдал, как У-Он ест, но природное любопытство взяло верх, и он поинтересовался:

— А чего это ты сегодня прямо с утра к нам заглянул? Да ещё и голодный, как медведь? Что, жене ночью не угодил, э? — И Ум-Ат понимающе подмигнул.

У-Он, делавший в это время большой глоток сладкого горячего фуль-фуля, поперхнулся и булькнул в чашку. Другие посетители вроде бы не обращали на него внимания, хотя не могли не слышать слов Ум-Ата.

— Да нет, просто моей половине вздумалось сегодня посадить меня на вегетарианскую диету, — ответил У-Он. — На завтрак сожрал целую тарелку этих... как их? Молодых побегов сельдониса.

— Ай-ай-ай, не повезло, однако! — посочувствовал Ум-Ат.

— Она сама на этой диете, — сказал У-Он. — И хочет, чтоб я тоже... За компанию. А на обед она дала мне вот... — Он развернул пакет и скривился. — Овощной салатик!

— Н-да, — покачал У-Ат головой. — А твоя плотоядная натура требует мяса, понимаю!.. Этим дамам как взбредёт что-нибудь... А чего она вдруг на диету решила сесть? Она же вроде и так... э-э, в хорошей форме. Зачем ей?

— Видимо, её что-то не устраивает, — мрачно ответил У-Он, запихивая остаток блинчика в рот.

Жуя, он смотрел в окно. Осень, его любимое время года. На смену невыносимой летней жаре пришло мягкое ровное тепло — приятное, не обжигающее, а деревья пестрели нарядами самых сумасбродных расцветок. В Темурамаку осень вообще была самым приятным временем — не жарким и не холодным, с множеством солнечных сухих дней, а дождливая прохлада наступала только ближе к зиме. С будущей женой У-Он познакомился именно осенью...

Звякнул колокольчик: новый посетитель, а точнее, двое — парень и девушка, очень симпатичные. Он — сероглазый платиновый блондин, она — обладательница больших карих глаз и каштановых волос с солнечной рыжинкой, похожая на длинноногую косулю — только рожек не хватало. Стройные, молодые ребята — в общем, красивая пара... Всё бы хорошо, если бы не их уши.

У парня они вызывающе торчали в стороны локаторами, как у самого У-Она, подвижные и чуткие, а у его спутницы едва виднелись, почти скрытые пышной копной волос. Они просвечивали в утренних солнечных лучах и были не красными или розовыми, как у большинства жителей Темурамаку, а голубыми. Синеухие или ур-рамаки — так их называли.

Ребята прошли к ближайшему свободному столику и сели на диван. Счастливые и поглощённые друг другом, они не замечали косых взглядов, которые на них бросали остальные посетители — все до одного красноухие.

Ум-Ат подошёл к столику молодой пары и подал меню, с любопытством поглядывая то на одного, то на другого. Он не демонстрировал враждебности, но что-то неуловимо изменилось и в его походке, и в движениях рук, и во взгляде. Ну да, он обслуживал СИНЕУХИХ.

— Что будем заказывать? — служебным тоном осведомился он.

— Уль-И, ты что будешь? — спросил синеухий парень свою спутницу.

"Красивое имя, — подумал У-Он. — Уль-И..."

Девушка долго выбирала, водя по строчкам меню тонким пальцем с длинным острым коготком, а Ум-Ат стоял, нетерпеливо притопывая носком ноги и глядя в потолок.

— Вот, — наконец остановила свой выбор Уль-И. — Мне, пожалуйста, ррубату с ма'аровым пюре. И подливкой. И чашку фуль-фуля, только несладкого, пожалуйста.

"Тоже, наверно, на диете, — подумалось У-Ону. — Не ест сладкого. Хотя нет, в остальном-то она себе не отказывает. Э-Ар назвала бы это жутко тяжёлой пищей".

— Ррубату прожаренную или с кровью? — спросил Ум-Ат.

В зале повисла тишина. Казалось, не только Ум-Ат, но и все посетители ждали, что ответит девушка. Ур-рамаки, как известно, были большими любителями мясного. В далёкие времена они, обращаясь ночами в зверей, охотились и жрали мясо сырым, но постепенно среди них становилось всё меньше способных превращаться, а современные медикаменты вообще сводили эту способность на нет. Ур-рамаки стали такими же, как их красноухие собратья, отличаясь только цветом ушных раковин, да изредка — крупными клыками.

Уль-И, пронзив Ум-Ата вызывающим взглядом из-под длинных ресниц, отчеканила:

— С кровью, если можно. И чтобы крови было побольше!

Только сейчас ребята заметили, как все на них смотрели. Девушка усмехнулась, а парень прищурился. Они бросали вызов всем, молодые и смелые — У-Он даже позавидовал. Он бы так не смог, наверно...

— Гм, хорошо, — солидно кивнул Ум-Ат. И обратился к парню: — А вы?

— Мне то же самое, — ответил тот.

— Понял, сейчас всё будет.

Он ушёл, а парень с девушкой улыбнулись друг другу. У-Он поймал и себя на невольной улыбке — так ему понравилась эта парочка. Ну и что же, что у них синие уши? Вполне славные ребята. Наверно, пожениться собираются... У-Он стёр улыбку, пока кто-нибудь не заметил.

Испуганно звякнул колокольчик: это в кафе ввалился здоровяк Ор-Дук Ваарос, их с Э-Ар сосед по дому, из квартиры напротив. Немалый рост, необъятная спина, обвислое брюшко, короткая шея и пунцовые уши на стриженой ёжиком голове — вот и весь его портрет. Работал он истопником в котельной на деревообрабатывающей фабрике и весь свой заработок умудрялся за неделю проматывать на выпивку и развлечения. А потом, естественно, клал зубы на полку и просил у всех в долг — до следующей получки.

Он сразу заметил У-Она у стойки и подсел к нему. От удара его железной ручищи по лопатке изо рта У-Она чуть не вылетел блинчик.

— ЗдорОво! Ты чего это тут завтракаешь? Жена, что ль, дома не кормит?

"Далось им всем — кормит, не кормит", — с досадой подумал У-Он. И про себя порадовался, что он не жук: тогда от него мокрого места не осталось бы после такого приветствия. Будто дубиной по спине огрели.

— Да так, — уклончиво ответил он, пожав плечами. С Ор-Дуком ему не особенно хотелось беседовать, да к тому же, он загривком чувствовал, что сосед сейчас попросит одолжить ему денег.

— Слышь, парень, не отсыплешь мне чуток из своего бумажника, а? — спросил Ор-Дук. — А то я совсем на мели.

Ну, что и требовалось доказать. У-Он с кислой миной жевал блинчик.

— Да ладно тебе, чего морду скривил? Отдам я, ты же меня знаешь! — упрашивал сосед.

Отдавал Ор-Дук редко и, как правило, лишь частично. Э-Ар уже ворчала всякий раз, когда У-Он по доброте душевной одалживал ему. "Если он живёт не по средствам, это его проблемы, — повторяла она. — Нечего ходить и побираться! Пусть меньше пьёт и по девочкам не шастает — глядишь, и в долги влезать не придётся!"

— Э-э... Я как бы... Мы с Э-Ар сами сейчас на мели, — ответил У-Он. — Извини, приятель.

Ор-Дук свёл куцые брови к мясистой переносице.

— Жёнушка подучила так отвечать, да? Эх, ты, подкаблучник! — И он презрительно и с сожалением скривился.

У-Он решил не вестись. Он сам прекрасно знал, что никакой он не подкаблучник, а что думали об этом соседи... Плевать. Они с Э-Ар просто любили друг друга, и точка. В самом деле, сколько можно практически безвозвратно отдавать свои трудовые деньги этому разгильдяю? Никакая мужская солидарность этого уже не оправдывала.

— Извини, Ор, — повторил У-Он твёрдо. — Не получится. В другой раз как-нибудь.

— Эх, хороший ты был парень, пока не женился, — вздохнул Ор-Дук. — А жена появилась — и всё, как подменили тебя. Да что ж за жизнь-то такая?!

И в порыве чувств он хватил кулачищем по пакету с обедом. Пакет — в лепёшку. Что там внутри, и представить было страшно... Наверно, вместо овощного салата придётся есть овощное пюре, усмехнулся У-Он.

И тут Ор-Дук заметил за столиком ур-рамаков, ждавших своего заказа.

— А это ещё что такое? — пробормотал он возмущённо. — Что делают синеухие в приличном заведении?

Ор-Дук был из тех ребят, которые терпеть не могли ур-рамаков, несмотря ни на какие призывы к толерантности. И он не скрывал своей ненависти к синеухим. Ноздри его мясистого носа раздулись и злобно засвистели.

В это время Ум-Ат принёс ур-рамакам заказ. Аккуратно переставив тарелки и чашки с подноса на столик, он отошёл за стойку и, увидев Ор-Дука, кивнул ему. Тот, свистя носом, спросил:

— Какого лешего здесь делают синеухие?

Ум-Ат и ухом не повёл.

— Как видишь, завтракают, — ответил он спокойно.

Ор-Дук выкатил глаза.

— Ты что, пускаешь их сюда?!

Ум-Ат невозмутимо протирал салфеткой бокалы.

— А почему их нельзя пускать?

— Это же... синеухие!

— И что?

Все посетители, конечно, слышали этот диалог — и красноухие, и синеухие. Виновники ярости Ор-Дука работали вилками и челюстями, делая вид, что разговор их не касается, хотя от У-Она не укрылась тень тревоги, промелькнувшая во взгляде девушки. Парень успокоительно дотронулся до её руки.

— А то, что это — синеухие, и им не место здесь! — вскричал Ор-Дук, не имея других аргументов.

"Дикость какая", — подумал У-Он. Ему стало не по себе, блинчики не лезли в горло.

— Ор, не скандаль, а? — не повышая голоса, попросил Ум-Ат. — Перед клиентами неловко.

Но Ор-Дуку явно хотелось разборок. Сжимая и разжимая кулаки, он неспешно направился к столику.

— Вы, синеухие уроды! А ну, выметайтесь отсюда, не портите воздух в приличном заведении!

Глаза парня приобрели жутковатый серебристый блеск, на скулах заиграли желваки. Положив вилку и нож на край тарелки, он так же, как Ор-Дук, играл кулаками. Девушка бросала на него испуганные взгляды.

— Ло-Ир, не надо, — чуть слышно сказала она. — Может, просто уйдём?

— Не бойся, — ответил он спокойно.

Его глаза заволокло холодной серебристой плёнкой, от блеска которой по спине У-Она пробежал морозец. Вот они какие, глаза оборотня... Может, этот парень — один из тех немногих, кто ещё умеет превращаться в зверя? Или это — просто легенды, и среди ур-рамаков не осталось "перевёртышей"?

— Вот именно, убирайтесь отсюда! — прорычал Ор-Дук.

— Хозяин заведения, кажется, сказал, что мы можем остаться, — ответил синеухий парень невозмутимо, хотя его серебристый взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Хозяин ничего такого не говорил, — с издёвкой ответил Ор-Дук.

— А мне послышалось, что он не имеет ничего против нашего присутствия, — возразил парень.

По улице тяжело прогрохотал грузовик, от вибрации противно зазвенело стекло бокалов: "Ззззз..." — аж зубы сводило. Некстати снова зачесались уши, и У-Он осторожно потёр их. А посетители перестали жевать и, затаив дыхание, ждали.

— Тебе послышалось?! — торжествующе взревел Ор-Дук, найдя наконец подходящий момент для перехода от слов к делу. — Так я тебе сейчас прочищу твои синие уши!

Он замахнулся, девушка закрыла лицо ладонями...

Удар не попал в цель: кулак Ор-Дука был перехвачен на лету синеухим пареньком. Стискивая его до треска костей, молодой ур-рамак проговорил всё тем же невозмутимым тоном:

— Зря вы так. Мы же ничего плохого не делаем, а вот вы хулиганите.

Неуловимое движение — и пальцы Ор-Дука были выгнуты в болевом захвате. Хрустнули суставы. Скуля, он осел на пол.

— Это вам урок, как следует вести себя в общественных местах, — с улыбкой сказал парень.

— Ыыыйууйййй... — скулил Ор-Дук, скаля зубы от боли.

— Ло-Ир, хватит, — дрожащим голоском попросила девушка. — Ему же больно...

— Ему и должно быть больно, милая, — ответил парень. — Иначе он не запомнит урок.

— Пусти, хорёк вонючиййййй... уйййй, — сдавленно выл Ор-Дук.

— Больше не будете хулиганить? — строго спросил Ло-Ир.

— Да пош-ш-шёл тыыыы... ыыыййй...

— Неправильный ответ.

Нажатие, хруст, и вой Ор-Дука перешёл в писк.

— Ой-ой-ой, Ло, хватит, пусти его, не надо больше, — застонала Уль-И, морщась от ужаса и жалости.

— Ну что ж, скажите спасибо Уль-И, — проговорил Ло-Ир. — По её просьбе я вас отпускаю.

Он разжал захват, и Ор-Дук плюхнулся на зад, держа на отлёте руку с торчащими под неестественным углом пальцами.

— Вам больше не больно? — встревоженно спросила Уль-И.

— Заткнись, кошка драная, — прошипел тот.

Глаза Ло-Ира вспыхнули ледяной амальгамой.

— Как ты назвал мою девушку?..

— Ло, не надо, это он просто от боли, — попыталась заступиться Уль-И.

Но Ло-Ир встал, тонкий и прямой, как стрела, шагнул к Ор-Дуку и одним рывком заставил его подняться на ноги.

— Ты можешь говорить что угодно обо мне, но оскорблять мою девушку я тебе не позволю, — сказал он.

Короткий размах, удар — и Ор-Дук полетел через весь зал, с грохотом опрокидывая столики и разбивая посуду. Одна посетительница — не Уль-И — взвизгнула, забравшись с ногами на диванчик, другие, повскакав со своих мест, отпрыгнули на безопасное расстояние.

— Вот теперь — всё, — улыбнулся Ло-Ир. Бросив на свой столик возле тарелки несколько денежных купюр, он сказал Ум-Ату: — Тут за наш заказ и за ущерб заведению.

Тот, проворно подхватив деньги, моментально пересчитал и расплылся в улыбке:

— Да ну что вы, какие пустяки! Пара-тройка разбитых тарелок — всего-то! Заходите к нам ещё, будем вам очень рады!

— Не знаю, придём ли мы ещё, — с сомнением ответил Ло-Ир, глянув на свою девушку. — Наверно, Уль-И здесь не очень понравилось... Встречаются тут у вас посетители... не очень приятные, мягко скажем.

— Это редкость, что вы! — замахал руками Ум-Ат. — У нас очень тихая и приличная публика... в основном. А из неприятных, как вы изволили выразиться... — Ум-Ат покосился на лежавшего в отключке Ор-Дука, — только этот. Но он редко заходит. Он предпочитает иные заведения.

Публика тем временем потихоньку возвращалась на места, к своим тарелкам (если те остались целы), всё ещё опасливо косясь на возмутителей спокойствия.

— Здесь очень мило в целом, — сказала Уль-И. — Уютненько.

— Ну хорошо, вы нас убедили, — обаятельно улыбнулся Ло-Ир, обнимая её за плечи, и У-Он слегка напрягся, заметив у него во рту выступающие из дёсен бугры клыков. — Мы как-нибудь зайдём сюда ещё. А сейчас нам пора.

Ум-Ат проводил синеухих до самой двери, потом вернулся в зал и объявил:

— Всё хорошо, уважаемые посетители, кушайте спокойно! Приношу извинения за причинённые неудобства.

Посетители жевали, ворча себе под нос. Впрочем, обижен никто не был: видимо, не каждый день им доводилось видеть такой боевик, да не на экране, а "живьём"! Море адреналина!

Очнувшийся Ор-Дук принялся ворчать и скулить:

— Вот перевёртыш проклятый... Он мне пальцы сломал!..

— Не сломал, а только вывихнул, — хладнокровно возразил Ум-Ат. — Давай, вправлю.

— А ты умеешь? — недоверчиво спросил Ор-Дук.

— Доводилось, — кратко и сухо ответил Ум-Ат.

Хрястнули суставы, и от рёва Ор-Дука задребезжали оконные стёкла. Изрыгая потоки отборной грязной ругани, он тряс рукой, а Ум-Ат посмеивался.

— Всё, всё, чего орёшь-то? И выбирай выражения — тут дамы, между прочим, присутствуют!..

— Где этот маленький вонючий гадёныш?! Я с него живьём шкуру сдеру! — неистовствовал Ор-Дук.

— Поздно после драки кулаками махать, — усмехнулся Ум-Ат. — Уделали тебя, как есть уделали. На обе лопатки положили.

Да, синеухий парень оказался не промах, мысленно согласился У-Он. С виду не такой уж силач, мальчишка совсем, а в два счёта сделал такого громилу! А девушка ещё и жалела Ор-Дука... Он её оскорбил, обозвал драной кошкой, а она просила своего парня, чтобы он не делал этому гаду больно! Добрая, видно, очень... Э-Ар на её месте, наверно, ещё и сама бы добавила оскорбителю боли — коленом в пах, например.

— Слушай, налей чего-нибудь выпить, а? — вдруг попросил Ор-Дук, разминая рукой охрипшее от воплей горло. — И это... На счёт мой запиши, я потом расплачусь всенепременно.

— В кредит больше не отпускаю, — сухо ответил Ум-Ат.

— Ну, в последний раз! Будь другом, а?

Ум-Ат остался непреклонен.

— Извини, но только при условии уплаты наличными.

Плюнув и пнув диванчик, Ор-Дук тяжело затопал к выходу, бубня себе под нос проклятия.

У-Он, глянув на часы, спохватился: он уже на десять минут опаздывал. Вроде вышел пораньше... Но кто ж знал, что тут такое разыграется! Открыв бумажник и шлёпнув на стойку деньги, он сказал:

— Ладно, побежал... С этим шоу я опоздал уже!

— Да уж, шоу получилось отменное, — засмеялся Ум-Ат, треща ушами, как стрекоза крылышками. — Давненько такого не было! А этот синеухий парнишка щедро заплатил, ежа ему в задницу! Если он каждый раз будет так платить, пусть хоть все тарелки переколотит, хе-хе-хе... Вот только что-то сомневаюсь я, что это его собственные денежки... Папочки-толстосума, наверно. Ну да ладно, какая разница. Слышь, ты это... — Ум-Ат положил руку на плечо уже собравшемуся уходить У-Ону. — Может, возьмёшь с собой что-нибудь? А то обед-то твой приказал долго жить, похоже!

Действительно, от удара кулаком весь салат вылетел из тонкостенного пластикового контейнера и размазался по внутренней поверхности пакета. Теперь всё это можно было только отправить в мусорное ведро, что У-Он и сделал со вздохом. Не то чтобы он так любил овощной салат, просто жалко было труда Э-Ар. Она старалась, резала, крошила, заправляла, а этот дурило — бах кулаком! — и всё всмятку.

— Хорошая идея, — согласился У-Он. — Знаешь, заверни-ка мне парочку ррубат и гарнир какой-нибудь в придачу.

— Ррубаты жарить надо, — ответил Ум-Ат. — Будешь ждать? Ты же вроде опаздываешь.

— Так заверни, сырыми, — подумав, попросил У-Он. — У нас там гриль есть, поджарю сам.

С новым обедом в бумажном пакете под мышкой он вышел на улицу и припустил трусцой. Можно было бы и на автобусе подъехать, но... У-Он махнул рукой. Не критично.

Работал он в мастерской по ремонту бытовой техники. Хозяин наведывался с проверкой, как правило, после обеда, так что небольшое опоздание не было такой уж страшной бедой. Приёмщица Ка-Линн весело поприветствовала его:

— Ах ты, соня-засоня! Соизволил явиться! А если б хозяин с утра нагрянул?

— И тебе привет, — улыбнулся У-Он. — Я не проспал, просто... задержали кое-какие обстоятельства.

— Расскажешь? — сразу захлопала Ка-Линн густо накрашенными ресницами.

— Может, и расскажу.

По сравнению с чистеньким и аккуратным передним залом, где сидела приёмщица, помещение мастерской выглядело жутко захламлённым. Горы деталей, приборов, инструментов... Но У-Он прекрасно ориентировался в этом бардаке и мог моментально найти нужную вещь, и такой "порядок" их расположения его вполне устраивал. После уборки же, напротив, невозможно было что-либо найти.

У-Он скинул куртку и повесил в шкафчик, сунул в холодильник обед и плюхнулся на свой стул.

— А где все остальные? — крикнул он приёмщице.

— Ай-Лэн предупредил, что пошёл лечить зубы, и его сегодня не будет, — ответила та, прислонившись к дверному косяку и кокетливо наматывая золотистый локон на палец. — А Да-Летти вышел за угол за своими любимыми пончиками.

У-Он хмыкнул.

— Вот обжора... Не успел на работу явиться, а уже о еде печётся.

Всё было как обычно. У-Он погрузился в работу, на время забыв о происшествии в кафе, зуд в ушах также пока не беспокоил его. Пару раз он, правда, машинально почесался, но это было не в счёт. В обеденный перерыв он достал из холодильника пакет и хотел было сунуть ррубаты в микроволновку с грилем, но странное желание посетило его вдруг... Желание съесть эти куски мяса сырыми.

И он вонзил зубы в холодную, влажноватую, сочащуюся кровью ррубату. Ммм! А сырое мясо оказалось ничуть не хуже жареного или варёного. Как он раньше этого не знал? Своеобразный, неповторимый вкус... Ни с чем не сравнимый. Вкус крови.

Однако вытаращенные глаза толстяка Да-Летти вернули его в реальность.

— Да так, поэкспериментировать с едой захотелось, — с кривой усмешкой объяснил он.

Он сам испугался собственных желаний. Испугалось, видимо, и его нутро, потому что через час У-Он ощутил сильные и мучительные позывы в кишечнике.

Когда он побежал в туалет в третий раз, Да-Летти ехидненько заметил:

— Ну что, доигрался, экспериментатор?

— Да иди ты, — простонал У-Он. Ему было уже больно садиться.

Отчего же? Что он такое "не то" съел? Он ломал голову, скорчившись на унитазе. Сырое мясо? А может, сочетание сельдониса и фуль-фуля? Загадка...

Пришлось посылать Ка-Линн в аптеку за средством от диареи: сам У-Он не добежал бы...

Да, что-то из съеденного не пошло ему на пользу. Но вот что?

Глава 2. Неполная трансформация

Кое-как уняв взбунтовавшиеся кишки, У-Он задумался. Не к добру всё это, ох, не к добру... И этот зуд в ушах, и внезапное желание есть сырое мясо, и эта встреча в кафе... Парень с амальгамой в глазах. Жуткий, нездешний взгляд.

Впрочем, насчёт зуда у него имелись кое-какие подозрения: возможно, дело было в искусственном пигменте — побочные эффекты или что-то вроде того. Правда, раньше из-за этого ничего подобного не возникало, У-Он нормально переносил инъекции и жил относительно спокойно. Может, Там-Ир вколол ему какую-то дрянь вместо качественного препарата? Надо будет наведаться к нему... Да, пожалуй, сегодня же после работы.

— Чего это тебя на сырое мясо потянуло? — всё не унимался Да-Летти. — Ты, часом, ночами не разгуливаешь в обличье зверюги?

Толстый любитель пончиков подшучивал, конечно, но У-Ону было не по себе. В каждой шутке — лишь доля шутки... А остальное?

— Пончик, как ты относишься к синеухим? — спросил У-Он.

Да-Летти, отняв глаз от окуляра микроскопа, выпрямился на стуле. Его пальцы-сосиски, несмотря на кажущуюся неловкость, виртуозно справлялись с пайкой мельчайших деталей, а рот, если не был занят едой, беспрестанно болтал. Вопрос У-Она слегка удивил толстяка, но он оказался не прочь высказать своё мнение и по этой теме.

— К синеухим-то? Ну... Странные они. Откуда они взялись? Непонятно. Мутация какая-то? Болезнь? Кто его знает... Может, и не превращаются они в зверей больше, но я бы держался от них подальше на всякий случай.

— А если бы в школе у твоего сына появился синеухий одноклассник, ты забрал бы его из этой школы? — поинтересовался У-Он.

— Есть там парочка синих, — ответил Да-Летти. — Но, к счастью, не в классе моего парня. Не знаю, может, и не стал бы... Уж больно много хлопот с переводом в другую школу. Да и куда от них денешься? Всюду они, куда ни сунься. И богачи среди них есть, и дельцы разные, живут-здравствуют под солнцем. Но если бы я узнал, что мой пацан с ними якшается, я б ему задал...

У-Он, задумчиво переворачивая пинцетом "дохлую" микросхему, спросил риторически:

— Неужели всё из-за цвета ушей?..

У-Он уже сожалел, что поднял эту тему. С толстяком было всё ясно: умеренный ур-рамакофоб. С грустной улыбкой он подцепил микросхему и поднёс к глазам, разглядывая маркировку на корпусе, потом вздохнул и бросил её в пакет к остальному хламу. Отслужила своё деталька.

— А чего это ты про синеухих разговор завёл? — поинтересовался Да-Летти.

— Да так... — У-Он пожал плечами.

— Хм. — Толстяк заинтересованно прищурился. — Сырые ррубаты уплетал, теперь вот про этих заговорил... С чего бы это вдруг?

— Да видел сегодня в кафе парочку синеухих, — признался У-Он.

— Они сырое мясо заказали? — выпучил глаза Да-Летти.

— Да нет, немного поджаренное, — усмехнулся У-Он. — Но с кровью.

— И ты, глядя на них, решил... ну... сырую ррубату стрескать?

— Вроде того.

Да-Летти передёрнулся.

— Брр... Не представляю себе, как можно сырое мясо жрать!

— Ну, едят же животные, — сказал У-Он. — Хищники.

— Но мы же не животные! — заключил Да-Летти. — И вообще, хватит на эту тему... А то у меня весь аппетит пропадёт!

И он выудил из коробки очередной пухлый пончик, любовно оглядел со всех сторон и впился зубами в его круглый бок. У-Ону стало грустно и тошно... Хотелось поскорее добраться домой, зарыться лицом в пушистые рыжие волосы Э-Ар и забыть всё на свете.

Нет, сначала нужно было зайти в салон Там-Ира, куда У-Он и отправился после окончания рабочего дня. Пешком туда добираться было далековато, и он вскочил в автобус. Однако ему сразу не повезло.

— Свободных мест нет! — раздался гнусавый голос.

— А можно, я стоя? — робко попросил У-Он.

— Не предусмотрены стоячие места!

Пришлось спрыгнуть с подножки на тротуар. Автобус укатил. Поглядывая на часы, У-Он высматривал следующий... Обычно в это время он был уже дома, но сегодня Э-Ар придётся его подождать. Тёплый осенний вечер был полон густо-оранжевого солнечного света, уютного и немного грустного, прощального. Ещё час — и стемнеет. Сейчас бы побродить по аллеям парка под руку с Э-Ар, собирая букет из разноцветных листьев, а он был вынужден ждать транспорт, чтобы добраться до этого салона, будь он трижды неладен, и решить вопрос с пигментом (если он вообще как-либо решался). А потом — снова ждать транспорт и ехать из этой дали домой. У-Он предпочёл бы сразу последнее, но... Вот именно — "но", и очень большое.

Наконец ему удалось сесть в автобус, и через полчаса он был почти на месте. Почти, потому что от остановки до салона нужно было ещё топать пешком полквартала, плутая переулками.

И вот, он открыл дверь салона татуировок "Меддья". В маленькой приёмной, размером не больше прихожей, помещался диванчик-уголок, тумбочка с альбомами и стойка, за которой сидела черноволосая девушка-администратор с удлинёнными нежно-розовыми ушами, поглощённая чтением книги. У-Он немного помялся перед ней. Девушка — ноль внимания. Тогда он легонько постучал пальцем по стойке.

— Мм? — отозвалась любительница чтения на рабочем месте, не отрывая взгляда от страницы.

— Здравствуйте, мне нужен Там-Ир, — сказал У-Он.

Девушка подняла на него аккуратно подведённые и, как ему показалось, сонные глаза.

— Там-Ир сейчас занят, у него клиент, — проговорила она медленно и устало.

— А когда он с ним закончит? — спросил У-Он.

— Откуда мне знать, — пожала та плечами и перевернула страницу книги, прижав её пальцем с длинным, причудливо расписанным ногтем.

— У меня срочное дело, — настаивал У-Он.

Девушка устало и раздражённо цокнула языком и вздохнула.

— У нас по записи, понимаете? — растягивая слова, как жвачку, ответила она. — Записываетесь и приходите к назначенному времени... У мастеров весь день расписан.

— Я в курсе, — сухо улыбнулся У-Он. — Но у меня ОЧЕНЬ важное дело. И оно не терпит отлагательств.

В задумчиво-сонных глазах администраторши медленно отражался мыслительный процесс. Наконец, неприятная догадка окончательно сформировалась у неё в мозгу, и она её озвучила:

— Претензии, что ли?

"На месте Там-Ира я бы уволил эту особу", — подумал У-Он с нарастающим раздражением.

— Можно сказать и так, — сказал он вслух.

Администраторша приняла служебно-внимательный вид (вероятно, по её представлению, он предполагал наличие пустого взгляда в брови посетителю и сцепленных замком пальцев) и сказала:

— Слушаю вас. В чём состоят ваши претензии?

— Простите, но это я должен обсудить с Там-Иром лично, — ответил У-Он вкрадчиво. — С глазу на глаз. Мне нужно поговорить с ним самим.

А про себя он отметил, что его запас терпения и вежливости неуклонно иссякает. При воспоминании об утреннем мучительном зуде хотелось начать хамить, но он из последних сил держался в рамках приличий.

— Что у вас там за претензии-то такие, я не понимаю! — жвачно-тягуче удивилась девушка, опять возмущённо цокнув.

Решая, стоило ли преодолевать притяжение стула и книги, чтобы сообщить хозяину салона о клиенте, она задумчиво пожевала губами и в конце концов предприняла попытку оторвать зад от сиденья... Это было так тяжело, что ей понадобилось опереться обеими руками о край стойки, но она таки сделала это. Заглянув в кабинет и держа зад слегка на отлёте (видимо, его всё ещё неимоверно притягивало к стулу — даже за дверной косяк держаться приходилось, чтобы не уволокло обратно), она громогласно объявила:

— Там-Ир, там клиент с претензиями.

Она произнесла это так, будто в приёмной у неё находился не У-Он, а какое-то чудо-юдо чешуйчатое.

Послышался голос Там-Ира:

— Что за претензии?

— Ему надо пообщаться с тобой лично, — ответила администраторша.

Пока к У-Ону была обращена её задняя сторона, он успел заглянуть на обложку книги: уж очень стало любопытно, что за невероятно увлекательное чтиво держало внимание администраторши так крепко. "ЛЮБОВЬ ОБОРОТНЯ", эротический триллер. Н-да, в самый раз. А ну-ка, хоть абзац...

"Холодная когтистая лапа опустилась ей на плечо... Ам-Ума обмерла, словно пронзённая тысячей ледяных иголочек, и её уха коснулось мертвящее дыхание.

— Я пришёл за тобой, Ам-Ума, — услышала она низкий и глухой, рычащий голос. — Ты обещала хранить мне верность до конца... Ты сдержала своё обещание?"

Брр... Жуть. У-Он нахмурился, пролистал дальше, заложив палец на том месте, где книга была открыта. Так, а вот и эротика пошла...

"Его широкий шершавый язык прошёлся по внутренней стороне её бёдер, а она, закрыв глаза и откинув голову, вцепилась пальцами в густую жёсткую шерсть на его загривке, топорщившуюся дыбом от возбуждения. Он ласкал её в зверином обличье, и Ам-Ума не без содрогания осознавала, что это нравится ей даже больше обычного способа..."

Он положил книгу, открыв её на прежнем месте, и едва успел увернуться от возвращающегося под силой притяжения зада администраторши: она отпустила дверной косяк, и больше ничто не удерживало её. Зад приземлился на своё насиженное место, а его обладательница вернулась к чтению. В дверном проёме появился Там-Ир — в резиновых перчатках, со смуглой сверкающей лысиной и прижатыми к голове светло-охристыми заострёнными ушами. Увидев У-Она, он чуть приметно шевельнул бровью.

— А-а... Э-э... Мм... Подожди немного, хорошо? — сказал он. — Сейчас я закончу с клиентом, и тогда поговорим.

— А долго ещё? — спросил У-Он.

— Думаю, не очень, — ответил Там-Ир. — Не более получаса.

Что делать? У-Он остался ждать, примостившись на узком диванчике и от скуки листая альбом с изображениями татуировок.

Да, ярко-красный, как лепестки мако-мако, цвет ушей У-Она не был настоящим, впрочем, как и охристый цвет ушей Там-Ира. Уже три года, с тех пор как У-Он приехал в этот город, он посещал салон, чтобы поддерживать "нормальный" цвет ушных раковин с помощью синтетического пигмента. От татуажа это отличалось тем, что цвет ушей получался более естественным, и результат выглядел идеально сразу же — без долгого шелушения, воспаления и припухлости, но пигмент держался в коже только два месяца, и процедуры приходилось повторять. Сам препарат также отличался от тех, что использовались для обычного татуажа, и был гораздо дороже. Услуга по смене цвета ушей не рекламировалась открыто и была почти подпольной, и никаких гарантий, следовательно, не давалось. У-Он и не ждал ничего особенного от разговора с Там-Иром, но совсем не попытаться что-то выяснить тоже не мог.

Наконец Там-Ир освободился. Клиент, здоровенный белобрысый парень в кожаной жилетке, вышел из зала с повязкой на мускулистом плече. Это была далеко не первая его татуировка: другую его руку покрывал сине-зелёный узор. Появившись в дверях, Там-Ир чуть приметно кивнул У-Ону, и тот, оставив куртку на крючке, проследовал за ним в каморку за кабинетом. Включив свет и плотно закрыв дверь, Там-Ир спросил:

— Ну что, какие проблемы?

В этой каморке пылилось старое стоматологическое кресло, тумбочка, швабры, вёдра, пылесос. Присев на край тумбочки, У-Он ответил:

— Зуд в ушах. Что за пигмент ты мне вколол?

Там-Ир, глянув на его уши, потеребил свою коротко подстриженную бородку.

— Да вроде нормально выглядят твои уши.

— Но чешутся страшно! — Тумбочка пошатнулась под У-Оном, и он встал.

— Пигмент как пигмент, всё как обычно, — сказал Там-Ир. — Я сам таким пользуюсь, из той же партии, и ничего.

— А если...

— Нет, если ты беспокоишься по поводу стерильности инструментов, то мы за этим всегда следим. У нас в салоне с этим полный порядок.

— Но из-за чего это может быть?

— Откуда я знаю!

У-Он снова присел на край шатающейся тумбочки. Примерно такого ответа он и ожидал. Да и чего можно было вообще ожидать, если процедуры эти даже в списке услуг салона не значились?

— Ты хочешь предъявить мне какие-то претензии? Ты же знаешь, я занимаюсь этим неофициально... — начал Там-Ир, отгораживаясь от У-Она ладонями.

— Я в курсе, — перебил У-Он. — Я лишь хочу знать... Ты уверен, что вколол мне доброкачественный пигмент, а не туфту какую-то?

— Слушай, я не стал бы колоть клиентам то, что не пробовал на себе! — обиженно округлил глаза Там-Ир. — Ты знаешь, что у меня с ушами та же... гм, проблема. — Он потрогал мочку уха, скользнул ладонью по гладкому затылку. — Ещё раз говорю, себе я брал краситель из той же партии, что и твой... Никакого зуда. В поставщике я уверен, он всегда снабжал и снабжает меня качественной продукцией.

У-Он обхватил и смял свои несчастные уши, вздохнул.

— Что делать-то тогда?

— Дай, посмотрю. Повернись к свету. — Там-Ир ещё раз внимательно и придирчиво обследовал уши У-Она, оттягивая мочки и заглядывая на тыльную сторону. — Ну, ничего такого я не вижу. Ни раздражения, ни сыпи, ни язвочек... Нормальная кожа.

— Чего она чешется-то тогда? — жалобно спросил У-Он. — Отвечай, специалист!

Там-Ир подумал, пощипывая бородку.

— Ну, не знаю... А ты уколы делаешь? Когда в последний раз курс проходил?

Курсы уколов нужно было проходить два раза в год, пятнадцать инъекций в каждом курсе. Когда У-Он последний раз кололся? Да как раз три года назад это и было... Точнее, в прошлой жизни. Приехав сюда уже с красными ушами, при постановке на учёт в больнице по новому месту жительства он умолчал о некоторых своих особенностях... И, естественно, не попросил направление на уколы. На работу он устроился удачно — почти сразу, да ещё и недалеко от дома. Новая жизнь потекла своим чередом, а о старой он пытался забыть. А потом пришло счастье по имени Э-Ар, и У-Он начисто забыл, что когда-то жил по-другому...

И сейчас он сидел на шаткой тумбочке в подсобке тату-салона, а рядом стоял Там-Ир, поблёскивая лысиной в свете тусклой лампочки. В уши У-Она просочился его вопрос:

— Что, пропустил курс?

У-Он поднял на него взгляд. Там-Ир покачал головой:

— Я так и думал!

— Не один курс, Там-Ир, — пробормотал У-Он. — Несколько.

— Ты сдурел! — поразился тот. — А что твой врач говорит?

— Врач ничего не знает. В моей новой медицинской карте даже не отмечено, что я... С тех пор, как я сюда приехал, я не проходил ни одного серьёзного обследования.

У-Он умолк, с кривой усмешкой покачиваясь на тумбочке и разглядывая свои туфли.

— И жена не знает? — догадался Там-Ир.

У-Он кивнул.

— Ну ты даёшь, парень, — вздохнул Там-Ир.

— Думаешь, это из-за того, что я перестал колоться? — спросил У-Он.

— Если честно — не знаю, брат. — Там-Ир опустился в кресло, откинулся на спинку и положил руки с переплетёнными пальцами себе на голову. — Не могу сказать точно, потому что, в отличие от тебя, колюсь регулярно... Правда, как-то я пропустил курс — один-единственный раз. Закрутился, забыл... Врач мне потом такой втык сделал, что я больше ни разу не пропускаю. Советую тебе всё-таки сказать врачу. А то кто его знает, чем это может кончиться...

— А может, это всё-таки из-за пигмента? — со слабой надеждой спросил У-Он.

Там-Ир отрицательно качнул блестящим черепом.

— Исключено. Препарат нормальный — говорю же, на себе пробовал, — да и кожа твоих ушей выглядит здоровой. Что-то тут другое, приятель. Так мне моя задница подсказывает.

У-Он хмыкнул.

— А ты заднице больше доверяешь, чем голове? — съехидничал он.

Там-Ир хохотнул, блеснув зубами, и У-Он заметил у него клыки — не слишком бросающиеся в глаза, но всё же выступающие чуть больше обычного. Ну да, всё правильно. Так и должно быть.

— Моя задница — точнейший и чувствительнейший прибор! Она чует то, что голове и не снилось! — заявил Там-Ир, выкарабкиваясь из кресла.

Он был невысок, но хорошо сложен: под тонкой водолазкой болотного цвета рельефно проступали мускулы. Открыв дверь подсобки, он кивнул У-Ону:

— Ладно, пошли.

У-Он обречённо поднялся с тумбочки, придавленный тяжестью нового подозрения. Если не некачественный пигмент был виноват, то что же с ним происходило? В раздумьях глядя в ладную спину Там-Ира, шагавшего впереди уверенной пружинистой походкой, У-Он еле волочил ноги...

— Ещё раз мой тебе совет, — негромко сказал Там-Ир на прощание, подавая ему куртку, — обратись к врачу.

Оказавшись на улице, У-Он с полминуты стоял, щурясь на фонарь. Синева сумерек расползалась по улицам, вечерняя прохлада пробралась в рукава куртки. У-Он запахнул полы и вжикнул молнией. Что-то подозрительное опять зашевелилось в животе. Как бы не... Так, а таблетки от поноса он с собой захватил? Пощупав карманы, У-Он шёпотом выругался. Видно, оставил в мастерской, растяпа. Ну что ж, теперь придётся как-то терпеть до дома... Он зашагал к остановке автобуса.

В одном из сумрачных переулков его внимание привлекла подозрительная компания. Группа из пяти или шести крепких парней окружила пару, в которой У-Он узнал утренних синеухих посетителей кафе. Он остановился и притаился за углом. Здравый смысл подсказывал ему вызвать полицию, причём немедленно, пока эти отморозки не начали избивать ребят обрезками металлических труб и цепями, которыми они были вооружены, но ноги У-Она ослабели и будто приросли к асфальту. В животе начало бурлить ощутимее.

— Ну что, уроды синеухие?! Вас же предупреждали, чтобы вы не шатались по этому району! Ни одной синеухой твари тут не должно быть, это наша территория!

Голос синеухого парня прозвучал в тишине пустынного переулка спокойно и отчётливо:

— Город принадлежит всем жителям, и они имеют право свободно ходить там, где им вздумается.

— Да что ты говоришь! — с издёвкой ответил один из уличных бандитов. — Урод ты недоделанный! Умничать он тут будет! Нет, ребятки, х*р вам в глотку, а не свобода! Тут наши правила, и вы их нарушили. И за это твоя девчонка отсосёт у нас всех по очереди. А нет — её мозги размажутся по забору! А потом и твои!

Позвякивали цепи, готовые в кровь рассекать живую плоть, а трубы похлопывали по ладоням: ещё секунда — и они будут дробить черепа и ломать кости. Шуршали по асфальту листья, а окна домов были слепы к тому, что происходило в переулке. У-Он стоял за углом, закусив кулак, и прикидывал варианты действий. Броситься на помощь? Взять на себя вон того, крайнего бандита с цепью. Синеухий парень неплохо показал себя в кафе, и, судя по всему, ему ничего не стоило уложить сразу двух-трёх противников... Свои шансы У-Он не брался оценивать точно. Был и риск получить трубой по голове и не вернуться домой, к Э-Ар. Но оставаться в стороне...

Закусив до боли костяшки пальцев, У-Он решился. Только бы кишки не подвели... Угораздило же его сожрать целое блюдо этой дурацкой травы!

Шагнув из своего укрытия, он сказал громко:

— Эй, ребята! Я немного заблудился, где тут ближайшая автобусная остановка?

— Иди, гуляй! — посоветовали ему. — Пока тебе тоже не перепало!

Чувствуя лёгкую дурноту в желудке, У-Он всё же не двинулся с места.

— Я бы рад погулять, но не знаю, куда мне идти, — ответил он с простодушным видом. — Боюсь, так я совсем заплутаю!

Один бандит сказал другому:

— Он правда такой недоумок или прикидывается?

— Прикидывается или нет, но он начинает меня бесить, — ответил второй.

У-Он же во время этой "светской беседы" наблюдал за синеухим парнем, во внешности которого на глазах происходили странные перемены: его рост увеличился, под одеждой вздулись бугры мускулов, кожа покрылась светлой шерстью с круглыми тёмными пятнами, форма пальцев рук изменилась, и на них выросли огромные кривые когти стального цвета. Лицо трансформировалось в звериную морду, усатую и клыкастую, с ледяным серебристым блеском в круглых безжалостных глазах. Слышался треск швов: одежда синеухого парня оказалась этому существу явно не по размеру. Чуть пригнувшись, оно приняло боевую стойку и издало низкий гортанный рык, от которого все волоски на теле У-Она зашевелились, как наэлектризованные.

Все ругательства застряли у бандитов в горле при виде этого двуногого зверя, торчащие когти которого запросто могли вспороть живот. Чудовище сделало шаг вперёд, помахивая вырвавшимся из-под брюк пушистым хвостом и скаля кошмарные клыки, а шпана попятилась. С каждым шагом пятнистого монстра парни отступали, сразу позабыв и об У-Оне, и о девушке, прижавшейся к бетонному забору. Чудовище оглушительно рявкнуло и сделало предупреждающий выпад, и шпана с воплем "Оборотень!" бросилась бежать, а У-Он ощутил невыносимый тягучий спазм в кишках и скорчился в три погибели, схватившись за живот. Кусты! Немедленно, какие-нибудь кусты!

Спасительные кусты обнаружились за ближайшим домом, и весьма пышные — в самый раз. Царапая лицо и руки, У-Он полез в самую середину, на ходу расстёгивая брюки. Присев, он дал себе волю...

Вдруг откуда-то сзади раздалось шипение и дикий вой, и что-то вцепилось У-Ону в зад. У-Он сам взвыл ещё громче, нащупал что-то пушистое и яростно царапающееся, отодрал от себя и вышвырнул из кустов. Существо с обиженным "мяяуууаууу!!!" шлёпнулось чёрным меховым клубком на землю и рвануло со всех четырёх лап прочь.

— Ффу, чуть разрыв сердца не случился, — пробормотал У-Он.

После этого живот у него скрутило ещё сильнее, и он обильно удобрил кусты. Ну, вроде, всё... Пока — всё.

Выбравшись наружу, он вздрогнул, встретившись со взглядом серебристых глаз синеухого парня, уже принявшего свой прежний облик. Тут же стояла и девушка, беззвучно смеясь в кулачок.

— Сильно испугался? — спросил парень с беззлобной усмешкой.

О его недавнем превращении в чудовище напоминали только висевшие на нём лохмотья одежды. У-Он ответил:

— Да нет, это я просто сегодня что-то не то съел. Серьёзно говорю! Ничего смешного. — Но на его лице уже сама собой расплывалась улыбка. — Да ещё эта тварь в кустах...

— Да уж, мы видели полёт бедного животного, — усмехнулся парень. — Кажется, оно было в шоке.

— Да я сам в шоке, — фыркнул У-Он.

И они все втроём засмеялись. У-Он ощутил облегчение — во всех смыслах.

— Как тебя зовут? — спросил парень.

— У-Он Каро.

Парень порылся в карманах и извлёк визитку.

— Ло-Ир Деку-Вердо, — представился он, протягивая её. — А это моя девушка, Уль-И.

У-Он взял визитку.

— Я знаю, как вас зовут, — сказал он. — Видел вас сегодня утром в кафе "Диванный рай".

— Вот оно что! — усмехнулся Ло-Ир. — Да, мы завтракали там.

Об инциденте с Ор-Дуком он не сказал ни слова, а У-Он не решился заводить разговор на эту тему. Ребята проводили его до автобусной остановки. По дороге они сказали друг другу пару слов о себе. Ло-Ир был сыном влиятельного в городе бизнесмена, учился по экономической специальности. Уль-И училась в медицинском колледже. Когда У-Он спросил их о превращении, Ло-Ир ответил:

— Это была только неполная трансформация.

У-Он сглотнул.

— А когда полная — это как? — полюбопытствовал он.

Глаза Ло-Ира снова блеснули серебром.

— Это когда с двух конечностей становишься на четыре.

— А Уль-И тоже умеет это?

— Умеет. Только она — другое животное.

— А разве вы не ходите на уколы?

Ло-Ир ответил:

— Нет. Можно жить и без них, научившись контролировать себя.

У-Ону вдруг пришла в голову идея.

— Слушайте, а приходите ко мне в гости! Жена, правда, недавно села на диету, но я попробую уговорить её приготовить что-нибудь вкусное. Она здорово готовит, настоящая мастерица!

Ребята переглянулись.

— Спасибо за приглашение, — улыбнулся Ло-Ир. — С удовольствием. Когда?

— Ну, когда вам будет удобно. Лучше в выходной, конечно.

У-Он назвал свой адрес и объяснил, как туда добраться, и на том они расстались. Сидя в почти пустом автобусе, он чувствовал слабость под коленями. Пальцы подрагивали, а когда У-Он закрывал глаза, сиденье начинало уплывать из-под него. Ещё бы — столько впечатлений... Прислонившись виском к стеклу, он думал, не поступил ли он опрометчиво, пригласив этих ребят на обед — всё-таки они были настоящими ур-рамаками, да ещё и обладали редкой способностью превращаться в зверей. Откуда вообще взялась эта идея — пригласить их? У-Он и сам не знал. Просто почувствовал в них что-то своё, родное... И они как будто почувствовали то же самое, потому что разговаривали с ним, как со своим, несмотря на цвет его ушей.

Фальшивый, кстати, цвет. У-Он сделал его себе, потому что хотел быть как все. Так было проще, но на душе при этом становилось всё гаже день ото дня.

Глава 3. Парк аттракционов

Сидя в автобусе, У-Он думал: "Когда я слышал эту фамилию — Деку-Вердо? Что-то знакомое..." Возможно, он и слышал, ведь молодой оборотень сказал, что его отец — бизнесмен, влиятельная персона в городе. Но У-Ону не давала покоя мысль: кажется, он слышал эту фамилию ещё ДО ТОГО, как приехал сюда... Очень давно.

* * *

Детство и ранняя юность У-Она прошли в гетто. Его родной город Уммаканатль был не очень-то дружелюбен к синеухим жителям, и они вынуждены были селиться в отдельных районах, со своими школами, магазинами и больницами. В Уммаканатле было два таких гетто — районы Лулукан и Каа'алоа. Появление синеухих за пределами гетто не приветствовалось. Что стояло за этим словом — "не приветствовалось" — У-Он испытал на собственной шкуре.

Ни в Каа'алоа, ни в родном для У-Она Лулукане, к большому несчастью детей, не было парка аттракционов, зато в соседнем районе Кхал-Ойн он имелся, и великолепный — настоящий рай для ребятишек. Увы, Кхал-Ойн был районом красноухих, и родители строго запрещали своим чадам туда ходить.

Но какой запрет удержит ребёнка, жаждущего развлечений? Карусели У-Он с младшей сестрой и дворовыми приятелями видели только на картинках, и этот парк был их сверкающей радужной мечтой, тогда как в реальности в их распоряжении имелись только старые скрипучие качели. На них, даже сильно раскачавшись, едва-едва до второго этажа достанешь, а в парке... О, в парке было огромное колесо с кабинками — выше самых высоких деревьев и выше крыш! Ну, по крайней мере, должно было быть. А кто в детстве не мечтает взглянуть на верхушки деревьев не снизу, а сверху?..

— Да как мы найдём этот парк? — беспокоился Кум-Ай, очкастый толстяк, отличник и нытик. — Мы же просто там заблудимся!

Вылазку в Кхал-Ойн они обсуждали у тех самых старых качелей во дворе. Дело было весной: на деревьях начали лопаться почки. Их было четверо: У-Он, его сестрёнка Тиш-Им, толстяк Кум-Ай и белобрысый Йан-Ко. Тиш-Им задумчиво грызла ноготь, сидя на качелях.

— Ничего, у кого-нибудь дорогу спросим, — бодро ответил Йан-Ко, с силой толкнув качели. Тиш-Им, не ожидавшая этого, взвизгнула и соскользнула с сиденья, а Йан-Ко засмеялся, довольный своей выходкой. Девочка, сердито оправляя задравшуюся клетчатую юбку, пробурчала себе под нос что-то нелестное в адрес его умственных способностей.

Они с У-Оном были одной масти — темноволосые, с жгуче-карими, почти чёрными глазами, но светлой кожей. У-Он был угрюмоват, замкнут и вечно взъерошен, как волчонок, а Тиш-Им обладала более весёлым и открытым характером, хотя и на неё временами накатывала задумчивость. Иногда её взгляд вдруг становился отрешённым, она каменела и некоторое время — от нескольких секунд до минуты — ни на что не реагировала. Год тому назад её обследовали, и врач сказал, что это болезнь. Падучая — так он её назвал. Впрочем, Тиш-Им никогда не падала, просто замирала на несколько мгновений, а потом как ни в чём не бывало продолжала движение. О своих выпадениях из реальности она ничего не помнила.

Очкарик Кум-Ай продолжал просчитывать худшие варианты развития событий.

— И у кого ты спросишь дорогу? Так тебе, синеухому, и покажут её, жди!

— Найдётся какой-нибудь добрый человек, — пожал плечами Йан-Ко. Его оптимизм порой граничил с беспечностью.

У-Он, до сих пор молчавший, подал голос:

— Красноухие не все сплошь злые. Есть среди них и нормальные люди. Некоторые даже хорошо к нам относятся.

Решено было попытать счастья, и они вчетвером отправились в Кхал-Ойн. Кум-Ай всю дорогу ныл и предрекал всяческие беды, пока У-Он на него не рыкнул:

— Заткнись уже, а? Если боишься — никто тебя с нами идти не заставляет. Зато ты никогда не прокатишься на колесе.

Круглое веснушчатое лицо Кум-Ая отражало муку мученическую. С одной стороны, он был не прочь прокатиться на аттракционах, а с другой — боялся возможных неприятностей, которые их подстерегали за пределами гетто.

— Ну что, струсил? — насмешливо спросил его У-Он. — Или ты с нами?

— Ммм... Эээ... — промямлил Кум-Ай. — Я с вами!

— Ладно. Тогда не каркай!

Кум-Ай заткнулся, но продолжал трусить — молча. Задачки по математике он щёлкал, как орешки, на счёт "раз", и безотказно давал списывать, но вот по части уличных драк был полный ноль. Он предпочитал стерпеть обиду, нежели дать сдачи.

Йан-Ко слыл задирой и скандалистом, но силён был больше на словах, чем физически. Язык его был длинен, но вот удар слабоват. У-Он считал, что к такому языку, как у Йан-Ко, следовало иметь в придачу гору мускулов, чтобы противостоять последствиям несдержанности. Сам он хоть и был не слишком разговорчив, зато бил — будь здоров. Драчуном он не был, но постоять за себя мог, а частенько приходилось спасать ещё и попавшего в передрягу Йан-Ко, когда тот не мог справиться своими силами. Вляпываться в неприятности Йан-Ко был великий мастер, но вот выпутаться из них без посторонней помощи зачастую у него не получалось. И для этого у него был друг — У-Он.

Тиш-Им... А что — Тиш-Им? Она была просто младшей сестрёнкой, и У-Он любил её. Немного чудаковатая, то общительная, то замкнутая, с периодическими "стоп-кадрами", она не имела постоянных друзей, училась средне, в центре внимания быть не любила. Огрызаться в ответ на обиду не умела и нуждалась в защите.

Вот такая в этот пасмурный весенний день шла по улице компания: отличник-нытик, незадачливый забияка, странная девочка и У-Он — один боец на всех.

Если хорошенько припомнить, шило в заднице сидело у Йан-Ко. Это была его идея — выбраться в парк аттракционов. Он так красноречиво расписывал его прелести, напропалую фантазируя, что чудаковатые, нездешние глаза Тиш-Им мечтательно засияли, а у Кум-Ая отвисла нижняя губа. У-Он тоже невольно загорелся. Они никогда в жизни не катались на настоящих каруселях...

Но одно дело — мечтать, и совсем другое — претворить мечту в жизнь. Когда дело дошло до исполнения задуманного, Кум-Ай, как обычно, начал выдвигать нескончаемые "а вдруг", грозя заразить своим пораженчеством впечатлительную Тиш-Им. Йан-Ко и У-Он решительно пресекли его нытьё. Дело было за малым — деньгами. Ребята опустошили свои копилки. Впрочем, о ценах на аттракционы они не имели никакого понятия, но большей суммы у них просто не было.

Кхал-Ойн встретил их неприветливой серостью каменных стен, озабоченным шумом транспорта и настороженными взглядами прохожих. Здесь даже ветер казался каким-то по-особенному злым — налетал из-за угла и норовил сорвать с головы Тиш-Им шерстяной берет. Ребята сжались в кучку, и даже у Йан-Ко, больше всех рвавшегося на карусели, поубавилось энтузиазма. У-Он попытался их подбодрить:

— Ладно вам, не трусьте. Здесь живут такие же люди, как мы. Не звери же. Не съедят нас, поди!

Звери здесь жили или люди, но пока что-то никто не горел желанием помочь четверым плутавшим по улицам детям. Первый прохожий, мужчина с кожаной папкой под мышкой, отмахнулся и пробежал дальше, девушка на шпильках, растерянно глянув на уши ребят, глупо улыбнулась и пробормотала "не знаю". Старичок в сером пальто проскрипел:

— Шли бы вы домой, детки! Нечего вам тут делать... Не доведёт оно вас до добра...

Кум-Ай снова начал ныть:

— Не нравится мне это... Ой, не нравится...

— Не нравится — оставался бы дома, — проворчал У-Он. — А коль уж ты с нами, то не скули!

— Всё будет нормалёк, прорвёмся, — поддержал Йан-Ко, бодрясь, хотя уверенности в его голосе прозвучало не очень-то много.

Тиш-Им вцепилась в рукав У-Она, затравленно озираясь по сторонам.

— Да найдём мы этот парк, — грубовато успокоил её У-Он. — Не дрейфь!

— Всё будет нормалёк, всё будет отлично, — повторял Йан-Ко дрожащим голосом, храбрясь изо всех сил, но не слишком преуспевая в этом. — Всё будет путём, всё будет классно!..

Наконец им повезло: встречный парень, к которому они обратились, откликнулся на их просьбу объяснить дорогу к парку.

— Значит так, ребятки, — начал он, отчего-то пританцовывая на месте. — Идёте по этой улице, где мы сейчас стоим, до большого перекрёстка. Там ещё магазин с такой яркой вывеской, красно-жёлтой. Сразу увидите... Значит, там сворачиваете налево... Налево, а не направо, запомните! Идёте прямо два квартала. Потом сворачиваете... снова налево. Там будет такой скверик со скамеечками. Идёте мимо него ещё один квартал, и там вам будет ваш парк с каруселями!..

Пока он объяснял, лицо его то и дело странно подёргивалось, как будто он всеми силами старался не расхохотаться. Когда У-Он его поблагодарил, парень фыркнул в кулак и отвернулся.

— Желаю вам знатно повеселиться! — бросил он через плечо, уходя прочь.

Ребята проводили взглядами его удаляющуюся фигуру.

— Странный он какой-то, — поделился своим впечатлением Кум-Ай.

— Ну, хоть дорогу объяснил — и на том спасибо, — ответил Йан-Ко.

— Не нравится мне всё это, — вздохнул толстяк.

У-Он рассердился и отвесил отличнику подзатыльник.

— Слушай, ты достал уже своим нытьём! Всё не так уж плохо! Вот, дорогу нам уже объяснили — чего тебе ещё надо?!

Кум-Ай только вжал мелкокучерявую голову в плечи и пробормотал дрожащим голосом:

— А если это неправильная дорога...

— Вот и узнаем! — рявкнул У-Он.

Впрочем, сомнения закрались и в его душу. Уж очень странно вёл себя этот тип. Плясал, рожи корчил.

— Может, он дуренюх? — глубокомысленно изрёк Йан-Ко.

— Кто? — нахмурился У-Он.

— Ну, наркоман, — пояснил тот. — Может, с утра дозу принял и... вот?

— Да хрен его знает, — буркнул У-Он. — Пошли.

Ребята двинулись по объяснённому им маршруту, но... Или они неправильно запомнили дорогу, или этот парень и впрямь им наболтал какую-то ерунду. Парка они не нашли, только заблудились среди высоких, угрюмых зданий. Ветер с шуршанием нёс по пустынной улице какие-то обрывки газет, пакеты, фантики.

— Как-то здесь... неуютно, — прошептала Тиш-Им, поднимая воротник куртки.

Кум-Ай снова начал сокрушаться:

— Ну вот, я же говорил!.. Этот клоун сказал нам неправильную дорогу! Красноухим нельзя верить... Они только и думают, как бы нас провести, посмеяться над нами...

У-Он не знал, что ему возразить, да и возражать, собственно, уже не очень хотелось... Приходилось признать, что в чём-то толстяк был прав. У-Он окинул взглядом приунывших друзей. Почему-то он чувствовал себя в ответе за них, хотя идея выбраться в парк изначально ему не принадлежала. Йан-Ко втравил всех в неприятности, а расхлёбывать эту кашу, видимо, придётся, как обычно, У-Ону...

— Сопли подобрать, — грубовато скомандовал он. — Не раскисать! Мы найдём парк и прокатимся на всех каруселях, не будь я У-Он Каро. Надо спросить дорогу у какого-нибудь полицейского — уж он-то точно не станет водить нас за нос. Ну, потопали!

И они потопали, подгоняемые в спину негостеприимным ветром.

— Всё будет нормалёк, всё будет отлично, — повторял Йан-Ко, как заведённый. — Всё будет хорошо, всё... будет... нор... ма...

Последние его слова съёжились, как охваченный огнём сухой лист: храбрая четвёрка искателей приключений наткнулась на группу взрослых ребят, лет пятнадцати-шестнадцати, которые расположились на сложенных стопкой у забора бесхозных бетонных плитах. Они курили толстую самокрутку, передавая её друг другу и по очереди затягиваясь.

— Слышь, чё-то не вставляет, — сказал один парень другому. — Хреновая трава!

Тут они увидели "храбрую четвёрку", лишь с виду казавшуюся храброй, а на самом деле порядком струсившую.

— О-па! А это кто к нам пожаловал? А уши у них какие-то странные!

Парни вальяжно и неторопливо слезли с плит и окружили ребят. Обуты они были в высокие ботинки на толстой подошве, на всех были кожаные куртки и различные прибамбасы — серьги, пирсинг, перстни. У-Он бросил быстрый взгляд вокруг: улица была пустынна, издалека доносился шум транспорта. Там ехали люди, которым не было никакого дела до их неприятностей. Помощи ждать было особо неоткуда...

— И что это мы делаем здесь, а? — спросил один из взрослых парней, с торчащими во все стороны волосами и следами рассасывавшегося синяка под глазом. — Тут с таким цветом ушей ходить не положено.

— Мы идём в парк аттракционов, — ответил У-Он, стараясь говорить спокойно.

— Ага! Значит, на каруселях покататься, мороженого поесть, — прищурился парень. — Я б тоже покатался. А вы — как? — обратился он к своей компании.

Ему ответили:

— А чё не покататься... Идея — класс!

— Может, хоть от каруселей башка закружится, раз эта дрянная трава не действует, гы-гы!..

— Гыыы...

Парни, похохатывая, сомкнули кольцо плотнее вокруг четвёрки.

— Вот только денежек у нас нету, — с сожалением признал парень с фингалом и грязно выругался. Остальные заржали.

— Ну, а мы здесь при чём? — спросил У-Он.

Парень с фингалом вытаращил глаза и округлил рот.

— О! Да ты хамишь, синеухий! Он ведь хамит, ребята?

— Хамит, паскуда, — согласились остальные.

Парень с подбитым глазом сплюнул на асфальт. Его лицо приобрело жёсткое и беспощадное выражение.

— При чём тут вы? А при том, что за нахождение в районе красноухих надо платить! Ну-ка, мелюзга синеухая, выворачивай карманы! И не врите, что у вас нет денег. Раз идёте на карусели, бренчалки-хрустелки у вас должны быть!

У-Он, сжав кулаки, сказал твёрдо:

— Это наши деньги. И мы вам их отдавать не собираемся.

— О как, — хмыкнул парень.

Воодушевлённый примером У-Она Йан-Ко подпел:

— А как называется твоя причёска? "Дёрнуло током"? Наверно, чтобы её сделать, надо сунуть пальцы в розетку, а потом побрызгать лаком? Да, и красивые тени. Но почему только на одном глазу? Надо было и второй накрасить! Какой фирмы, кстати? Я своей бабушке такие же подарю!

Кто-то хохотнул, но тут же заткнулся под свирепым взглядом парня с фингалом. У-Он сжал челюсти, чтобы сдержать нервный смех. К горлу подступала лёгкая дурнота, по спине бежал холодок. Йан-Ко продемонстрировал силу своего языка, но удастся ли У-Ону показать силу мускулов? Нет, им не отбиться от шестерых взрослых и сильных ребят. Безнадёжное дело... Неужели придётся раскошеливаться? И — прощай, карусели?.. От этой мысли во рту стало горько.

— Выворачивай карманы, — прошипел парень с фингалом. — Хотел отпустить вас живыми, но вы хамить начали... Что ж, сами нарвались.

У-Он почувствовал, как кто-то вцепился в его рукав. Тиш-Им. Он кожей чувствовал её страх, и на его скулах заходили желваки. Если они тронут её хоть пальцем... Ледяная лапа ярости стиснула его кишки.

— У-Он, может, отдадим им деньги? — пробормотал где-то возле уха трусливый голос Кум-Ая. — А то ведь... гм.

— Во, толстяк правильно мыслит! — одобрил коротко стриженый парень с серьгой в ухе. — Давайте, а то ваши папы-мамы получат вас по кусочкам!

— Вы не имеете права отнимать у нас деньги, — сказал У-Он. Спина задеревенела, внутренности превратились в кусок льда.

— Ого, о правах он заговорил! — усмехнулся парень с подбитым глазом. — Запомни, малолетняя синеухая тварь: есть только одно право — право сильного. И оно сейчас не на твоей стороне! Гони деньги!

У-Он получил лёгкий толчок в плечо и пошатнулся. Парень с фингалом надвигался на него. Краем глаза У-Он видел, как Кум-Ай достал из кармана свои сбережения и трясущейся рукой протянул их одному из парней.

— Возьмите, пожалуйста... Только отпустите... — пролепетал он.

Парень грубо забрал деньги, оценил сумму.

— Да тут только на бутылку газировки, — сказал он разочарованно. — Получи, жирдяй!..

И он наподдал Кум-Аю коленом под зад, да так крепко, что тот не устоял на ногах. Падая, он умудрился поймать слетевшие очки.

— Жирдяй, — плюнул в него парень, сунув в карман полученные от Кум-Ая жалкие крохи.

Йан-Ко змеёй извивался в руках двоих парней: один удерживал, другой обшаривал карманы. Мальчишка всё-таки умудрился лягнуть в пах того, кто его обшаривал, и тот, согнувшись, со стоном закрыл руками пострадавшее место. Что за этим последовало, У-Он не видел: обзор загородил парень с фингалом. Он снова толкнул У-Она — сильнее, чем в первый раз, но У-Он всё же устоял, хоть и отшатнулся. С ним начало происходить что-то странное: поле зрения сузилось, и противник ему виделся как бы сквозь круглое окошко в красновато-коричневой искрящейся пелене. Кончики пальцев онемели, в них чувствовалось лёгкое покалывание, кости ныли. Получив очередной толчок, У-Он размахнулся и ударил.

Как сок спелого туматля, брызнула кровь из носа парня с фингалом, побежала густыми струйками, запятнав футболку на груди. Проведя пальцами над верхней губой, парень глянул на них, а потом уставился на У-Она высветленными яростью глазами.

— Зверёныш! — прорычал он. — Ты мне нос сломал!

От удара в грудь У-Он отлетел на несколько шагов и шмякнулся спиной об асфальт. Дыхание сбилось, пелена перед глазами сомкнулась, и он на какой-то миг перестал видеть. Тишину пустынной улицы пронзил девчоночий крик, и всё внутри У-Она сжалось и выкрутилось жгутом...

Они ТРОНУЛИ Тиш-Им. Они посмели её тронуть.

Кристаллы ярости пронзили мозг, кости пальцев заныли просто нестерпимо — было такое чувство, будто они росли в длину, разрывая плоть... Прояснившимся зрением У-Он увидел, что это не кости разорвали плоть, а выросли огромные, загнутые, желтоватые острые когти. Чудовищные! Да и форма рук изменилась: пальцы стали узловатыми, под кожей проступали толстые шнуры жил. Удивляться времени не было, нужно было наказать негодяя, осмелившегося сделать больно его сестре.

У-Он поднялся на ноги. Йан-Ко отчаянно лягался, охаживая по рёбрам пытавшегося к нему подступиться парня, но его шея была в удушающем захвате локтевым сгибом. На лбу Йан-Ко вздулись вены, лицо побагровело. Ноги лягались всё более вяло. Кум-Ай сидел на асфальте, в одной руке сжимая очки, а другой размазывая по лицу слёзы.

А Тиш-Им билась в руках двоих подонков.

Парень с фингалом снова кинулся на У-Она, но тот ловко обошёл его и с криком бросился на обидчиков сестры: один из них удерживал её, а другой пытался стащить с неё колготки. Вместо крика из горла вырвался звериный рык, раскрытая на всю ширину когтистая пятерня полоснула по гладкому лицу шестнадцатилетнего отморозка, оставив пять красных полос. Парень взвыл и отшатнулся, закрывая окровавленное лицо руками, а второй побледнел и сразу выпустил Тиш-Им, когда У-Он развернулся к нему. Девочка соскользнула наземь и поползла в сторону, утирая слёзы.

В ушах горячо пульсировала кровь. У-Он, не раздумывая, набросился на опешившего парня и вонзился зубами в его ухо, рванул. Жалобный вой парня, солоноватый вкус во рту и кусок уха на асфальте. Язык царапнули удлинившиеся клыки.

— Бей зверёныша!

На У-Она накинулись сзади, повалили. Сквозь просвет между чьими-то ногами в высоких ботинках он увидел два внимательных, гипнотических серебристо-серых глаза, наблюдавших за дракой из сверкающего чёрного лимузина. По мановению руки в белоснежной манжете и чёрной кожаной перчатке из машины выскочили три дюжих коротко стриженых молодца и в два счёта раскидали парней, что навалились на У-Она. Спокойный, звучный мужской голос сказал из машины:

— Ребята, ребята, полегче. Это же малолетние балбесы. Дети.

Детьми он назвал эту уличную шпану, не иначе. Банду в кожаных куртках как ветром сдуло — драпанули, показав тыл! Первым обратился в бегство их украшенный фингалом предводитель, на ходу отдав команду:

— Пацаны, ноги!..

Тем временем крепкая рука помогла У-Ону встать.

— Ты цел, малец?

У-Он посмотрел на свою руку: она стала прежней, жёлтые острые когти снова превратились в человеческие розовые ногти, и только чужая кровь под ними напоминала о недавней метаморфозе. Громко бренчали сопли в носу шмыгающего Кум-Ая, всхлипывала Тиш-Им, шуршал по тротуару гоняемый ветром обрывок газеты, а на асфальте лежал растоптанный кусок уха. У-Он провёл языком по зубам. Они тоже вернулись к нормальной длине.

С мягким щелчком открылась дверца лимузина, и на асфальт ступил короткий чёрный сапог с острым носком, на каблуке сантиметров в пять-шесть. Приподнявшийся при движении край штанины с идеально наведённой стрелкой снова лёг на обычное место, скрыв голенище, и к одной ноге присоединилась другая.

Небольшие ярко-красные уши были почти до кончиков скрыты чуть вьющимися платиновыми волосами, а короткий чёрный двубортный плащ с широким поясом сидел на широкоплечей фигуре идеально. Элегантный длинноволосый господин, осмотрев "поле битвы", остановил взгляд серебристо-серых глаз на сидевшей на асфальте Тиш-Им. Опираясь на сложенный зонтик, как на трость, он подошёл к девочке, снял тугую перчатку и спросил, подавая руку:

— Вы не ушиблись, юная леди? Позвольте вам помочь.

Тиш-Им, вытерев рукавом мокрые глаза, смотрела на него, как зачарованная. Вложив в его холеную руку свою маленькую обветренную кисть, она поднялась на ноги и смущённо одёрнула короткую юбку. Спокойно сложенные губы господина тронула улыбка.

— Вижу, вы в порядке. Я рад.

Он выглядел молодо — лет на тридцать, не больше, и обладал не идеальными, но приятными чертами лица. Ярче всего выделялись на нём большие, светло-серые глаза, временами отливавшие блеском амальгамы. Подойдя к У-Ону, он взял его руку с окровавленными ногтями, рассматривал пару секунд, потом тронул кончиком зонтика кусочек уха на асфальте и проговорил загадочно:

— Вот ты и попробовал кровь на вкус, маленький волчонок. — И, окинув смеющимся взглядом четвёрку "попаданцев" в неприятности, спросил: — Ну что, мои храбрые ребятки, какими вы судьбами здесь?

У-Он смотрел на него исподлобья. Друг он или враг? Учитывая то, что дюжие охранники этого господина спасли их из беды, его можно было считать другом, но вот цвет ушей...

Уже пришедший в себя Йан-Ко поспешил доложить спасителю:

— Мы шли в парк аттракционов, спрашивали у прохожих дорогу, и один парень нам объяснил... Но, наверно, неправильно. Чтобы мы заблудились. И мы заблудились... А потом на нас напали эти. Хотели отобрать наши деньги, господин... э-э...

— Меня зовут Рай-Ан Деку-Вердо, — представился элегантный господин.

— Господин Деку-Вердо, — закончил Йан-Ко.

— Где вы живёте? — спросил тот.

— В Лулукане. Там нет парков с каруселями, только старые качели. — И Йан-Ко вздохнул.

— И вы выбрались из гетто, только чтобы покататься там? — нахмурился господин Деку-Вердо. — Это же небезопасно для вас! Неужели вы не знаете этого?

У-Он поднял голову и сказал:

— Да, мы знаем. Потому что мы синеухие. Но мы никогда раньше не катались на настоящих каруселях.

Господин Деку-Вердо улыбнулся и сказал:

— Не синеухие, а ур-рамаки. Именуй себя только так, мой юный друг.

При этом его глаза блеснули этим таинственным серебристым отливом, который, появившись на миг, тут же исчез, подобно пробежавшему по стальному клинку блику света.

— Значит, вы никогда не катались на каруселях? — проговорил он задумчиво. — Что ж, вам повезло, ребятки. Если хотите, я могу вас подвезти до парка. Мы с сыном как раз туда едем.

Ребята не поверили своим ушам. Их приглашали сесть в этот потрясающий, роскошный лимузин, а пунктом назначения был парк их мечты! Сказка, не иначе...

Впрочем, сказка всё же оказалась реальностью. Мальчишки, забыв обо всём на свете, заскочили первыми и расселись на кожаных сиденьях, осматривая салон с немым восторгом.

— Дам нужно пропускать вперёд, — строго заметил господин Деку-Вердо. — Где ваши манеры? Безобразие, господа!

Но несмотря на строгость тона, глаза его улыбались, и мальчишки ответили только смущённым "хы-хы". Тиш-Им в нерешительности остановилась перед открытой дверцей, и господин Деку-Вердо галантно подал ей руку.

— Прошу вас, садитесь, юная леди.

Сын их спасителя, мальчик лет шести-семи в чёрном костюмчике и пушистом белом свитере, смотрел на четвёрку спокойно, без удивления. Он был маленькой копией отца: те же платиновые волосы и светло-серые глаза с серебристым отливом. Уши у него были такие же — глянцево-красные. Ангелочек, да и только, но серьёзный не по годам. Сложив розовые губы в вежливую улыбку, он сказал:

— Здравствуйте.

— Привет, — ответил У-Он.

— Здрасьте, — пробормотал Йан-Ко.

Кум-Ай тоже пробормотал что-то приветственное. Тиш-Им открыто улыбнулась и протянула мальчику руку.

— Привет.

Деку-Вердо-младший ответил ей такой же лучистой улыбкой и пожал протянутую руку.

Это был незабываемый день. Парк ошеломил ребят с первого взгляда, и они застыли с раскрытыми ртами, не зная, куда кинуться в первую очередь. Господин Деку-Вердо засмеялся:

— Ну что, нравится?

— Нравится — не то слово! — от души воскликнул Йан-Ко. — Это... Это... ВАЩЕ ОБАЛДЕТЬ!

Впрочем, многим посетителям парка пришлось не по душе присутствие синеухих. На одной из каруселей несколько родителей демонстративно забрали своих детей и ушли, заявив, что не желают, чтобы их чада катались вместе с ур-рамаками. Их примеру последовали и все остальные, кто занял очередь на этот аттракцион. Карусель опустела. Господин Деку-Вердо хмыкнул им вслед.

— Ну что ж, дети, кажется, эта карусель целиком в вашем распоряжении, — сказал он. — Замечательно!

Но тут возникло препятствие в виде карусельщика. Он заявил, что не будет запускать аттракцион только ради пятерых клиентов, так как это себе в убыток, и так далее, и тому подобное.

— Хорошо, — невозмутимо сказал господин Деку-Вердо, доставая бумажник. — Я оплачиваю не только билеты для этих ребят, но и все пустые места, как если бы они были занятыми. Такой вариант вас устроит?

Карусельщик был сражён его щедростью. Впрочем, глядя на господина Деку-Вердо, не возникало сомнений, что он был в состоянии купить не только этот аттракцион с карусельщиком в придачу, но и весь этот парк.

Несколько "волшебных" денежных купюр — и счастье полёта стало для ребят явью. Они крутились на карусели с визгом и хохотом, а добрый волшебник стоял на земле, вонзив острый кончик зонта в песок, и улыбался. Выглянувшее из-за туч солнце ослепительно сверкало на запонках его белоснежных манжет, когда он ловил посланный сыном воздушный поцелуй, а охранники стояли поодаль, сканируя взглядами все триста шестьдесят градусов обзора.

Да, это был потрясающий, неповторимый день. Ребята перекатались на всех аттракционах, и благодаря присутствию, а также щедрости господина Деку-Вердо никто не осмелился их обидеть. Правда, со стороны красноухих граждан всё же была ещё парочка попыток протеста, но рядом с их всемогущим благодетелем ребята могли ничего не страшиться. Когда открывался чей-то рот, он доставал свой бездонный бумажник, и рот тут же захлопывался.

Они катались бы до самого закрытия парка, но под конец у Тиш-Им закружилась голова, и её затошнило.

— Хватит с вас на сегодня впечатлений, моя юная леди, — сказал господин Деку-Вердо. — Да и нам пора домой, сынок.

Вошедшие во вкус мальчишки заныли:

— Ну ещё кружочек, господин Деку-Вердо, ну пожалуйста!

— Друзья мои, вас уже, вероятно, хватились дома, — ответил тот ласково, но твёрдо.

Хорошего никогда не бывает много — это У-Он давно понял. Всегда хочется ещё и ещё, но находятся какие-то ограничивающие обстоятельства. Он досадовал на сестрёнку, из-за которой пришлось закончить веселье, но не мог не понимать, что вечным счастье не бывает. Почувствовавшую себя плохо Тиш-Им господин Деку-Вердо нёс к машине на руках, а она, робко обняв его за шею, смотрела на него влюблёнными глазами.

Да, это был счастливый день.

Дома влетело обоим — и У-Ону, и Тиш-Им. Мама, разумеется, заметила кровь под ногтями У-Она, и от объяснений было невозможно отвертеться.

Потом был визит к врачу. Сидя в скучном белом кабинете, У-Он смотрел, как нудный доктор выписывает рецепт. Отныне ему предстояло вместо препарата RX-400 колоть RX-600.

* * *

Ещё три года назад У-Он колол RX-800. Сейчас — ничего.

Выйдя из автобуса, он быстрым шагом направился к дому. Кишки как будто успокоились, но зад горел от царапин, нанесённых им той разъярённой фурией в кустах. Всё, больше никакого сельдониса. Никаких диет.

Окно его квартиры светилось. У-Он улыбнулся. Его ждали и любили там. Однако, предстояло сообщить жене, что он пригласил на воскресный обед двоих ур-рамаков.

— Уфф, — выдохнул он и решительно вошёл в дом.

Глава 4. Истинная сущность

Увеличение дозировки препарата RX сработало: у У-Она больше не наблюдалось ни появления когтей, ни других признаков оборотня. Да и значило ли это, что он — настоящий оборотень? В гетто слыхом не слыхивали, чтобы кто-то из синеухих ещё мог обращаться в зверя. Так, остаточные явления. Врач так и сказал матери У-Она, и она, казалось, была рада услышать, что её сын — обычный синеухий, без этой жутковатой способности.

* * *

Квартира встретила У-Она сумраком прихожей и бормотанием телевизора в гостиной. Он принюхался: ужином не пахло. Неужели Э-Ар — серьёзно насчёт диеты? Перспектива жевать траву совсем не улыбалась У-Ону, особенно сейчас, когда в нём всколыхнулись плотоядные инстинкты. Воспоминание о сельдонисе вызвало у него в животе новый болезненный спазм и бурчание.

— О нет, только не опять! — простонал он.

Метнувшись в туалет, он едва успел спустить брюки... Уфф, вот же наказание! Нет, с него хватит героизма... Больше на "слабо" он не поведётся.

Сидя в туалете, он услышал лёгкие шаги жены: она прошла на кухню, включила свет. Загремела посудой, открыла холодильник. На неё это было не похоже: обычно по вечерам У-Она всегда ждал готовый ужин, а сейчас Э-Ар как будто только что спохватилась.

Переходя из туалета в ванную, он крикнул в кухню:

— Привет, ушастик! Извини, что задержался!

— Угум, — послышался отклик жены.

Вымыв руки, У-Он заглянул на кухню: оттуда доносился энергичный стук ложки. Э-Ар выглядела сонной и помятой, хмурилась, сердито смешивая в эмалированной миске что-то белое с чем-то жёлтым. Творог с яйцами, определил У-Он. На плите стояла сковородка — значит, будут чишукеки (сырники — прим. авт.). У-Он облизнулся.

— Прости, с ужином я сегодня что-то... никак, — сказала Э-Ар через плечо, бросая в творожно-яичную массу пару ложек муки. — Сейчас быстренько чишукеки поджарю.

— А сайакурима (кисломолочный продукт наподобие сметаны — прим. авт.) есть? — поинтересовался У-Он, подходя сзади и кладя руки на талию жены.

— Глянь в холодильник, должна быть там, — ответила она, не реагируя на его заигрывание.

На сковороде аппетитно шипели чишукеки, а жена стояла с лопаточкой в руке, устало опираясь на рабочую поверхность рядом с плитой.

— Ты чего такая? — спросил У-Он, сочувственно приподнимая брови домиком.

Э-Ар поморщилась.

— Да так, недомогание какое-то. Пришла с работы, прилегла, уснула... Ужин не успела приготовить.

У-Он встал из-за стола, озабоченно пощупал её лоб.

— Ты заболела?

— Да нет, так... ерунда, пройдёт, — неохотно проронила Э-Ар.

— Кстати, раз уж речь зашла о недомоганиях... Я этот твой сельдонис больше в рот не возьму, — сказал У-Он. — Я сегодня на работе весь день с толчка не слезал, потом по дороге домой приспичило — пришлось в кусты лезть, и вот сейчас... еле до туалета добежал. Кто его знает — может, ещё бежать придётся.

— Да, я читала, что у него послабляющий эффект, — задумчиво кивнула Э-Ар с тенью улыбки в уголках губ.

— Так это... предупреждать надо! — воскликнул У-Он обиженно.

— Извини. — Жена, устало прикрыв глаза, потёрлась щекой о его плечо. — Я сама его в первый раз пробую. Не знала, что он так... сильно действует.

— И решила сначала испытать его на мне? — невесело усмехнулся У-Он. — Установить, так сказать, максимальную дозу экспериментальным путём?

— Прости, — снова промурлыкала Э-Ар. — Моя промашка. Теперь будем знать, что сельдониса нельзя есть так много.

— Ну вот, промахиваешься ты, а страдает моя... мой кишечник, — проворчал У-Он.

Но слишком сильно сердиться он не мог себе позволить: во-первых, его огорчило недомогание Э-Ар и её болезненный вид, а во-вторых, ему предстояло обрадовать её новостью о том, что в выходные у них будут в гостях синеухие ребята. Беспечно приглашая их отведать вкусную стряпню своей жены, он почему-то не удосужился подумать: а как к этому отнесётся она сама?..

На тему синеухих они с ней, помнится, вообще не говорили. И настоящий цвет ушей У-Она был тайной не только для коллег, но и для жены.

Э-Ар поставила перед ним тарелку с вкусно дымящейся горкой круглых, румяных чишукеков, политых сайакуримой, оставив себе только три штуки. Спохватившись, поставила чайник и достала из шкафчика коробочку с заваркой для тоо. У-Он любил этот напиток из листьев, цветков и почек высокогорного растения тоо за его горьковато-пряный аромат и приятную терпкость. Кстати, он и закреплял — в самый раз для взбунтовавшегося нутра У-Она.

— Ты чего себе так мало положила? — спросил он, кивнув на тарелку жены с пока ещё не тронутыми чишукеками.

— Да я не особенно хочу есть, — ответила она рассеянно.

Когда горячие творожные лепёшечки согрели желудок У-Она, внутри у него ёкнуло, и он напрягся в тревожном ожидании, но... ничего. Обошлось. А крепкий тоо окончательно успокоил его внутренности, и он, разомлевший, довольный и сытый, с сожалением посматривал на Э-Ар, домучивающую ещё только второй чишукек. Что с ней такое, интересно знать? Женский организм был для У-Она чем-то непонятным и загадочным. У женщин постоянно что-то не в порядке, и поди разберись, что именно... Ещё утром она была бодра и полна сил, а сейчас вся как-то сникла и побледнела. Другое дело — телефон или музыкальный центр. Разобрал — понял. А тут...

Сколько ни тяни, а говорить надо. Прочистив размякшее после тоо горло, У-Он начал:

— Ушастик, тут такое дело...

Э-Ар тут же навострила свои пунцовые локаторы. Вся вялая, бледная, а ухо — раз! — и дернулось кверху. Глаза тусклые, а ухо настороже. У-Он, собравшись с духом, продолжил:

— Я пригласил к нам в выходные пару своих знакомых. Я подумал — может, ты приготовишь что-нибудь особенное? Хотя, вообще-то, теперь и не знаю, как быть... Если ты собралась разболеться...

— Нет, пусть приходят, — негромко, но быстро ответила Э-Ар. — Хоть какое-то развлечение. Когда — в тульйойль или в ирйойль?

— Мы договорились на тульйойль, на два часа, — ответил У-Он осторожно. — А ты уверена, что будешь хорошо себя чувствовать?

— Нормально, оклемаюсь, — кивнула Э-Ар. — Я люблю, когда приходят гости. А кто они? Кто-нибудь с твоей работы?

— Э-мм, — замялся У-Он. — Не совсем. Понимаешь, они... Синеухие. Это ничего?

В наставшей тишине тикали часы и громко стучало сердце У-Она. Теперь уже оба уха Э-Ар работали в режиме приёма с усилением сигнала, глаза округлились, одна бровь приподнялась. У-Он, прижав уши, ждал.

— Нууу, — протянула Э-Ар, округлив губы в очаровательный поцелуйчик, — синеухие так синеухие. Что в этом такого? Пусть приходят, я приготовлю что-нибудь мясное. — И "поцелуйчик" Э-Ар перетёк в обольстительную улыбку, а глаза превратились в щёлочки, янтарно искрящиеся сквозь пушистые метёлки ресниц.

У-Он с облегчением расслабился. Всё-таки Э-Ар — умница, и предрассудками её головка не забита. Ему неудержимо захотелось нежно потеребить её уши, и он сделал это, привстав и перегнувшись через маленький кухонный стол. Э-Ар зажмурилась от удовольствия и заурчала.

Утром в тульйойль Э-Ар послала У-Она в магазин, вручив ему длинный список продуктов. Когда он вернулся, нагруженный двумя тяжёлыми пакетами, по квартире расхаживало существо в махровом халате, в бигуди и с толстым слоем какого-то кремообразного зеленоватого вещества на лице. Только по фигуре и голосу оторопевший У-Он узнал свою жену.

— Ой, — вырвалось у него.

Э-Ар тем временем схватила оба пакета с продуктами и поволокла их на кухню. У-Он запоздало воскликнул ей вслед:

— Ушастик, куда? Тяжело ведь, я бы отнёс!

На полпути Э-Ар всё же поставила один пакет на пол, и У-Он взял его. Пыхтя и отдуваясь, жена втащила первый пакет на стол.

— Уф, как ты только всё это приволок!

— Сколько заказала, столько и приволок, — усмехнулся У-Он. — Всё по списку.

— Ладно, давай займись уборкой, а я буду готовить, — распорядилась Э-Ар.

У-Он взялся за пылесос и тряпку, а с кухни послышался энергичный стук молотка для отбивания мяса. Когда раздался телефонный звонок, У-Он мгновенно ощутил укол беспокойства: это не могли быть Ло-Ир с Уль-И. Им он дал номер своего мобильного, а звонил стационарный телефон.

— Я подойду! — крикнула Э-Ар. — Не включай пока пылесос, а то будет не слышно!

Через пять минут она вошла в комнату с озадаченным видом — это можно было разглядеть даже сквозь толстый слой косметической маски.

— К нам сегодня придут мама с папой, — сообщила она. — Боюсь, им не понравятся твои знакомые. Мне-то — ничего, а вот они синеухих... как бы это сказать... недолюбливают. Так уж получилось. — И Э-Ар состроила жалобно-виноватую гримаску.

У-Он выпрямился и бросил тряпку на столик, который протирал.

— А ты не могла что-нибудь придумать? — спросил он с досадой. — Ну, будто у нас сегодня другие планы, что мы надолго уйдём из дома... Или что-то в таком роде?

Э-Ар развела руками.

— Не получилось... Ну, ты же знаешь мою маму! Когда она говорит, слово вставить невозможно. "Мы совсем ненадолго, только на чашечку тоо, не беспокойся, ничего особенного готовить не нужно, придём не с пустыми руками", — скороговоркой передала она слова матери, весьма правдоподобно подражая и её голосу, и темпу речи.

— Ну, и во сколько они придут? — обречённо спросил У-Он.

— В два, — в тон ему ответила Э-Ар.

— Мда... — У-Он почесал за ухом.

Они сели на диван и некоторое время молчали.

— А ты не можешь позвонить своим синеухим и перенести визит? — спросила Э-Ар и, не дав У-Ону раскрыть рта, тут же ответила сама: — Нет, это неудобно как-то... Пригласили, а потом сами же всё отменили... Да и второй раз столько готовить хлопотно... Да. Кажется, сегодня нам предстоит напряжённый обед. Ммм... А может, и обойдётся всё.

— Ло-Ир и Уль-И — очень славные ребята, — сказал У-Он. — Может быть, они понравятся твоим родителям.

— Хотелось бы надеяться, — вздохнула Э-Ар. И тут же подскочила, будто снизу в неё вонзилось шило: — Ой, у меня же там мясной рулет!..

Она умчалась на кухню, а У-Он сидел в задумчивости. С родителями жены у него сложились не слишком тёплые отношения. Не сказать чтобы враждебные, но и не особенно дружественные. Тесть — ректор университета и тёща — декан одного из его факультетов (филологического, кажется) были ужасными снобами и свысока относились к У-Ону, скромному мастеру сервисного центра по ремонту техники. И каким бы высококлассным специалистом в своей области он ни был, в их глазах это мало что значило. Они были светилами науки, а он чинил телефоны.

А если бы они узнали, что он — синеухий? Тогда вряд ли их с Э-Ар свадьба вообще состоялась бы. На этой свадьбе родных У-Она не было. Ему пришлось объяснять, что они живут слишком далеко (и это было правдой) и такое путешествие им не по карману (что тоже было недалеко от истины). На характере Э-Ар, как ни странно, не отразились привычки и взгляды родителей, и она весьма разочаровала их — не пошла по их стопам в науку, а стала учительницей младших классов. И, к тому же, в мужья выбрала не преуспевающего бизнесмена, не дипломата, не доктора наук, не офицера, а его, У-Она. Простого парня. Её родители проглотили это, но так и не переварили.

Это был всего лишь второй их визит за семь месяцев совместной жизни У-Она и Э-Ар. И если первый больше напоминал посещение комиссии из социальной службы — с целью оценки состояния жилищных условий, то чего ждать от сегодняшнего?..

Без двадцати два мимо него продефилировала, стуча высокими каблучками, сногсшибательная красавица. Исчезли халат, бигуди и маска, и Э-Ар предстала перед У-Оном в голубовато-сиреневом платье, янтарных браслетах на обеих руках и с пышной волнистой рыжей гривой, рассыпанной по плечам и спине. Всё, что смог произнести обалдевший У-Он, было:

— Ух ты!

Крася губы у зеркала в прихожей — последний штрих! — Э-Ар только хмыкнула.

— И это всё, что ты можешь сказать?

— Ну... — У-Он приблизился и встал у жены за плечом, любуясь её отражением в зеркале. — Ты сегодня божественно красива, вот.

Э-Ар гордо вздёрнула лисью мордочку.

— Спасибо, я знаю, — сказала она не без самодовольства.

У-Он засмеялся. Из состояния блаженной влюблённости его вывел звонок мобильного.

— Привет, это Ло-Ир, — раздался в динамике молодой мужской голос. — Мы с Уль-И уже в пути.

— А, привет! Мы вас ждём, конечно же, — ответил У-Он. — Моя жена приготовила просто фантастический обед.

— Мы сгораем от нетерпения всё попробовать, — весело отозвался Ло-Ир.

И вот — звонок в дверь, и Э-Ар простучала каблуками в прихожую, повеяв на У-Она ароматом духов. Щёлкнули отпираемые замки, и голос Э-Ар сказал весело и безмятежно:

— Привет, мам, привет, пап.

У-Он, сжав челюсти, сидел на диване и слушал.

— О, как ты сегодня умопомрачительно выглядишь, роднуля! Надеюсь, мы своим приходом не нарушили ваших планов? Вы куда-то собирались? — Голос тёщи — как смычком по нервам. У-Он мысленно пожалел студентов, вынужденных слушать её на лекциях. Расстроенная виолончель.

— Нет, мам, просто так получилось, что мы ждём в гости друзей У-Она, — ответила Э-Ар. Её голос по сравнению с голосом матери разливался лёгким, прозрачным перезвоном металлофона, ясный и свежий, как лесной родник, и слушать его было одно наслаждение.

— Ах вот как! — снова заныла виолончель, доводя У-Она до зубной боли. — Значит, мы правильно сделали, что купили такой большой торт! Я хотела взять поменьше, но отец настоял вот на этом, преогромном!

— О, мам, спасибо! У нас и так куча еды наготовлена, ну да ладно, торт тоже будет весьма кстати.

У-Он всё-таки заставил себя встать и выйти им навстречу с любезной и гостеприимной улыбкой на лице.

— Здравствуйте, госпожа Отерис. Господин Отерис, моё почтение, — поклонился он.

Госпожа Отерис, обладая занудно-виолончельным голосом, также и фигурой напоминала этот инструмент, только без "талии" и перевёрнутый вниз грифом. Она как бы состояла из частей разных женщин: будто к ногам манекенщицы приделали бесформенное туловище толстухи. Брючный костюм ещё больше подчёркивал её нелепое телосложение: если в платье она была бы уличной тумбой для афиш, то в брюках и жакете смотрелась бочкой на длинных ногах. Белые крупные бусы покоились на её бюсте почти параллельно земле, а обведённый тёмной помадой рот утопал в дряблых, обвисших складках её щёк. Её муж был весьма под стать ей — крупный, солидный, сытый господин с интеллигентной седеющей бородкой и в очках в золотой оправе. У него в руках была коробка с тортом весьма внушительного размера и пакет с фруктами, а госпожа Отерис держала холеными пальцами, похожими на перетянутые в двух местах сосиски, бутылку какой-то ягодной настойки.

— Здравствуйте, голубчик, — снисходительно ответила она на приветствие.

Тесть промолчал, только важно кивнул У-Ону головой, блеснув очками.

У-Он протянул руки:

— Позвольте торт и фрукты, я отнесу на кухню.

Пока он мыл фрукты, родители жены чинно уселись на диван.

— Ну, дорогая, рассказывай, как вы поживаете, — запела виолончель.

— У нас всё прекрасно, мама, — бодро ответила Э-Ар.

— Да, вид у тебя вполне цветущий, — продолжала пилить госпожа Отерис, безбожно не попадая в ноты. — А тебя ещё не утомила работа в школе? Ох уж эти дети!.. Этот шум, гвалт! Я не выдержала бы и получаса там! По мне, так лучше студенты: они, по крайней мере, ведут себя сдержаннее.

— Мне нравится работать с малышами, — честно ответила Э-Ар. — Они искренние и открытые, а вот студенты... Они уже себе на уме.

— Зря, зря ты не стала защищать диссертацию! — посетовала госпожа Отерис. — Познакомилась бы с молодым человеком нашего круга, вышла бы замуж...

— Мама! — с досадой перебила Э-Ар. — Ну, не начинай опять.

У-Он в это время стоял за дверью с блюдом вымытых фруктов. Сжав зубы, он надел маску вежливости и вошёл. "Как официант", — подумал он, ставя блюдо на стол. И вид соответствующий: белая рубашка, чёрные брюки — только фартука не хватает и салфетки через руку. Госпожа Отерис смолкла на секунду, но тут же заговорила на другую тему:

— У-Он, как ваши успехи, карьера?

Да уж, знала она, чем уязвить. Какая могла быть карьера у мастера-ремонтника? Разве что податься в частное предпринимательство? Но это было рискованно, да пока и не по средствам У-Ону.

— Благодарю вас, я доволен своей работой, — ответил он сдержанно.

— Всё там же, в... э-э, сервисном центре? — спросила госпожа Отерис.

— Да.

— Простите, я запамятовала... Вы его директор?

— Нет, я просто мастер.

— А!.. Понятно.

При этом госпожа Отерис многозначительно переглянулась с мужем, который до сих пор хранил важное и глубокомысленное молчание, предоставляя своей половине возможность играть первую скрипку, то есть, виолончель.

Звонок в дверь заставил У-Она напрячься и ощутить лёгкий зуд в ушах.

— А! Это, видимо, друзья У-Она, — встрепенулась Э-Ар.

— Я открою, — глухо ответил тот.

В сложившихся обстоятельствах У-Он не был рад приходу Ло-Ира с Уль-И, и это, видимо, было написано на его лице, потому что молодой ур-рамак спросил:

— Что-то случилось?

Ло-Ир был в сером костюме с голубой рубашкой, девушка — в чёрном коротком платье и белой кожаной куртке. Уши ребят беззастенчиво синели из-под волос. У-Он вздохнул.

— Родители жены припёрлись, — сообщил он шёпотом. — Когда их никто не звал.

Ло-Ир, заблестев амальгамой в глазах, понимающе усмехнулся.

— А ты их, стало быть, не перевариваешь.

— Скорее, это они не переваривают меня, — ответил У-Он. — К тому же, они не любят синеухих.

Ло-Ир, серьёзно заглянув У-Ону в глаза, спросил тихо:

— Скажи мне одно: их общество тебе неприятно?

— Да уж мало хорошего, — признал тот.

Беловолосый ур-рамак кивнул.

— Ну, значит, сейчас они вылетят отсюда, как пробка из бутылки.

— Подожди... Ты хочешь... — начал У-Он встревоженно.

Парень улыбнулся и ободряюще похлопал У-Она по плечу.

— Всё будет тип-топ.

Мягкой, уверенной походкой крупного хищника он вошёл в гостиную. Уль-И грациозно шагала следом за ним, а позади них плёлся У-Он с выражением "как бы чего не вышло" на лице.

— Всем привет, — сказал Ло-Ир низким бархатным голосом, в котором мягко перекатывались опасные рычащие нотки, и обнажил в улыбке выступающие клыки. — Позвольте представиться: меня зовут Ло-Ир Деку-Вердо, а это моя девушка Уль-И.

Э-Ар, поддавшись его звериным чарам, поднялась с кресла и сделала шаг ему навстречу. Госпожа Отерис, опомнившись и сообразив, кто находился перед ними, вскочила и вцепилась в её руку:

— Дорогая, стой! Не подходи к нему, это же... это же...

Под гипнотическим серебристо-холодным взглядом Ло-Ира слова застряли у неё в горле. Тот закончил за неё:

— Ур-рамак, правильно. Но я не причиню никакого вреда вашей дочери. Не беспокойтесь, — кивнул он господину Отерису, также вскочившему со своего места.

И с этими словами он галантно поцеловал руку Э-Ар, которая стояла, глядя на него, как зачарованная. Поскольку рядом находилась его девушка, Ло-Ир продержал руку Э-Ар в своей ни секундой дольше, чем того требовали приличия, но от У-Она не укрылось задумчивое восхищение, промелькнувшее в его взгляде: беловолосый ур-рамак был, видимо, весьма неравнодушен к женской красоте. Глаза Э-Ар из тёмно-янтарных стали цвета медового топаза, и она пролепетала:

— Здравствуйте... Мне очень приятно с вами познакомиться.

— Наслышан о ваших кулинарных способностях, — клыкасто улыбнулся Ло-Ир.

— Прошу... пожалуйста, к столу, — пригласила Э-Ар.

Ло-Ир ласково кивнул своей девушке, и они уселись на места, предложенные им хозяйкой.

— Мама, папа, присаживайтесь, — пригласила Э-Ар родителей.

Те, однако, не спешили присоединиться. Вид у них был такой, будто их дочь только что усадила за стол пару диких медведей.

— Мы, пожалуй, пойдём, дорогая, — пробормотала госпожа Отерис.

— Как, вы уже уходите? — спросил Ло-Ир с искусно разыгранным удивлением. — Стол выглядит просто потрясающе. Хозяйка так старалась, а вы даже не хотите ничего попробовать?

Чета Отерисов, заикаясь, пятилась к двери.

— Н-нет, мы, п-пожалуй... Извините...

— Мама, папа, куда вы? А торт? — воскликнула Э-Ар. — Нам ведь не съесть такой большой торт без вас!

— О! И торт есть? Здорово! — обрадовался Ло-Ир. И, потирая руки, окинул взглядом стол: — Просто не терпится начать! Не хватает только вас, — плотоядно улыбнулся он Отерисам и подмигнул У-Ону. "Ага, в качестве основного блюда", — мысленно продолжил тот фразу Ло-Ира, при этом хрюкнув от смеха.

Видимо, Отерисы именно так и решили, потому что они ретировались задом всё быстрее. Господин Отерис вдруг кинулся вперёд и, схватив дочь за руку, силой потащил за собой.

— Скорее, Э-Ар, уходим отсюда, — забормотал он, нервно блестя очками. — Я не оставлю тебя в лапах этих чудовищ!..

Э-Ар упёрлась.

— Папа... ты что?.. Никуда я не пойду! И вы с мамой оставайтесь!

— Нет, нет, бросай всё и уходим сейчас же! — настаивал отец, боязливо косясь на хищно улыбающегося Ло-Ира. — Это... оборотни!

— Папа, пусти, ты мне делаешь больно! — воскликнула Э-Ар, пытаясь освободиться от его рук.

Нотки страдания, прозвучавшие в её голосе, подействовали на У-Она, как хлыст. Как в далёком детстве, когда уличная шпана посмела тронуть его сестру, алая пелена ярости сомкнулась перед его глазами, пальцы пронзила боль, и в следующее мгновение он уже стискивал запястье тестя, а его горло вибрировало низким, утробным рыком. Растущие с фантастической скоростью когти вонзились в плоть, и господин Отерис вскрикнул.

На плечо У-Она легла тяжёлая рука.

— Остынь, брат мой, — сказал дружелюбный, но твёрдый и строгий голос. — Пусть он идёт.

У-Он, повинуясь, разжал хватку. Тесть, скуля и держась за окровавленное запястье, был оттащен его женой к выходу, и Отерисы, невзирая на свою солидную комплекцию и возраст, скрылись с поистине заячьим проворством.

От взгляда совсем посветлевших от ужаса, медово-жёлтых глаз жены У-Он пришёл в себя окончательно. Взбухшие на руке толстые шнуры жил разгладились, когти спрятались. Давно, очень давно этого с ним не происходило... С того самого случая в детстве.

И Э-Ар это видела.

Пятясь, она наткнулась на журнальный столик и упала бы, но Ло-Ир молниеносно оказался рядом и подхватил её. Ещё какую-то долю секунды назад он стоял рядом с У-Оном, а сейчас уже обнимал за плечи Э-Ар.

— Успокойся, — сказал он. — Никто не причинит тебе вреда.

Она, глядя на него округлившимися и пожелтевшими глазами, пролепетала чуть слышно:

— Вы... вы...

— Да, — кивнул Ло-Ир. — Мы истинные оборотни.

— Но ведь их же не осталось...

— Остались, Э-Ар, ещё как остались. Нас немного, но мы есть.

Э-Ар перевела угасающий, предобморочный взгляд на У-Она, от которого у него внутри всё неистово сжалось. Неужели она теперь будет бояться его?..

— А У-Он... — шевельнулись её губы.

— Он прежде всего твой муж, — сказал Ло-Ир мягко. — И он очень тебя любит. Не забывай об этом. Только это и имеет значение. Ну... иди к нему.

Она не хотела идти, У-Он это видел. И ему было больно. Он проклинал свою сущность, так некстати вырвавшуюся наружу. Лучше бы он никогда не переставал колоть препарат RX и оставался тихим, скромным синеухим, скрывающим истинный цвет своих ушей, лишь бы не видеть сейчас этот страх в глазах Э-Ар. Он был готов увидеть в них всё что угодно, кроме страха.

Ло-Ир тихонько подталкивал её к У-Ону, и она, хоть и маленькими шажками, но приближалась. Когда У-Он протянул к ней руки, она вздрогнула и отпрянула, но он успел её привлечь к себе. Гладя её волосы и теребя уши, он шептал:

— Ушастик мой... Это я. Твой У-Он. Я люблю тебя.

Постепенно она перестала дрожать в его объятиях. Вскоре послышались её всхлипы. У-Он взял её за подбородок и заглянул в глаза.

— Ты сделал папе больно, — всхлипнула Э-Ар.

— Прости, — вздохнул У-Он. — Это потому что сначала ОН сделал больно ТЕБЕ. И я просто... потерял голову. Никому... ты слышишь? Никому я не позволю тронуть тебя хотя бы пальцем! Потому что я люблю тебя больше всего на свете.

Он говорил Э-Ар слова, которые в иных обстоятельствах, наверное, сказал бы ей только наедине, но сейчас его не смущало присутствие Ло-Ира и Уль-И. Он ощущал их как родных, как часть себя — часть, от которой у него не было секретов.

— Правда? — шмыгнула Э-Ар носом.

— Да, — от всего сердца ответил У-Он.

Пока они стояли обнявшись, Ло-Ир с Уль-И снова уселись за стол. Беловолосый ур-рамак сказал с улыбкой:

— Ну, все успокоились, да? Давайте тогда наконец воздадим должное этому прекрасному обеду! У меня уже в животе урчит от голода!

У-Он, удостоверяясь, что Э-Ар действительно успокоилась, ещё раз заглянул ей в глаза и потеребил уши. Она робко, сквозь слёзы улыбнулась. Всё-таки она ещё побаивалась. У-Он вздохнул.

Гости ели с аппетитом, нахваливая кулинарное искусство хозяйки; особенно пришёлся им по вкусу мясной рулет, который был покрыт снаружи хрустящей корочкой, а внутри остался мягким и сочным, чуть с кровью — именно так, как нравилось ур-рамакам. Сама хозяйка только несмело улыбалась в ответ на комплименты и почти ни к чему не притрагивалась. Не лез кусок в горло и У-Ону: он был расстроен, чувствуя состояние Э-Ар. Когда он под столом дотронулся до её руки, она вздрогнула... А раньше улыбнулась бы. Он всего лишь хотел её подбодрить, а вышло ещё хуже.

После обеда женщины стали убирать со стола, а У-Он с Ло-Иром стояли на балконе, любуясь золотисто-багряным осенним безумием, застывшим в янтарных лучах солнца. Беловолосый оборотень, достав красный мешочек, набил трубку какой-то курительной смесью и задымил на весь балкон. Дым был совсем не едкий, а даже приятный: в нём чувствовалась тонкая, печальная горчинка и таинственная изысканность экзотических благовоний.

— А я тебя помню, — сказал У-Он. — Мы встречались в детстве. Твой отец тогда подвёз меня с друзьями до парка аттракционов.

Ло-Ир кивнул.

— И я этот случай помню. Ты выпустил когти и здорово расцарапал одному парню лицо.

— Только у тебя и твоего отца тогда уши были красные, — припомнил У-Он. — А сейчас синие. Почему?

Ло-Ир, попыхивая трубкой и щурясь от дыма, ответил:

— Так было нужно. Мы с отцом скрывали свою сущность, как ты сейчас. До поры. Теперь настают иные времена... Маски упадут, и тем, кто изменил своей сути, сильно не поздоровится...

— Говоришь загадками, — усмехнулся У-Он.

— Скоро поймёшь, — ответил Ло-Ир, разглядывая опустившийся ему на ладонь красновато-жёлтый резной листок. — Ты, похоже, потомок клана Белогрудого Волка, который считается исчезнувшим. Потому мой отец тогда и заинтересовался тобой.

У-Он хмыкнул. Всё это было пока слишком туманно.

— Мой отец — глава клана Белого Ягуара, — продолжал Ло-Ир задумчиво, отпустив листок в свободный полёт. — Ещё есть кланы Чёрного Медведя, Рыси, Росомахи, Огненной Лисицы, Седого Оленя и Орла. Нас, истинных оборотней, осталось мало... А большинство нынешних синеухих только называются ур-рамаками, но по духу они сравнялись с красноухими. Как и красноухие, они утратили знания, убив Зверя в себе. А Зверь этого не прощает. Для него они, увы, потеряны.

— Гм... Что-то пока малопонятно, — пробормотал У-Он, теребя себя за кончик уха.

Впрочем, слова Ло-Ира вызвали в его душе странный отклик. Смутная тоска заныла в груди — тоска по чему-то покинутому и давно позабытому, но родному. Мурашки волнения пробежали по спине от звука этих имён: Белый Ягуар, Чёрный Медведь... Белогрудый Волк. Знакомо, очень знакомо.

— Тебе надо встретиться с Учителем, — сказал Ло-Ир. — Твоя судьба неразрывно связана с нашими, и никуда тебе от нас не деться.

Глава 5. Дух Зверя

— Значит, ты синеухий?

Пальцы Э-Ар застыли в нервном обхвате на кружке с остывающим тоо. У-Он нежно дотронулся до них: холодные. Он накрыл их обеими ладонями, и ресницы жены вскинулись вверх. Кажется, опять вздрогнула.

— Я — ур-рамак, — сказал У-Он.

Э-Ар помолчала, грустно глядя на него, потом снова уронила взгляд в кружку.

— Мог хотя бы мне сказать, когда мы ещё только встречались...

У-Он невесело усмехнулся одним углом рта.

— И ты крепко подумала бы, прежде чем выходить за меня, да? Да, наверно, стоило тебе признаться... Прости.

Пальцы Э-Ар дрогнули под его ладонями, она встрепенулась, приоткрыв губы в порыве что-то сказать. Но сникла.

— Я не осуждаю тебя за то, что ты скрывал это, — проговорила она глухо. — Красил уши. Быть не таким, как все, трудно.

— Спасибо, что понимаешь, — проронил У-Он, отходя к окну.

Моросил скучный дождик, и яркая осенняя роскошь цветов поблекла, вымокла и поникла. В сердце глухо ныла и скреблась когтями тоска... Белогрудые Волки. У-Он закрывал глаза и видел большого зверя на мощных длинных лапах, с чёрно-серебристым мехом и белым треугольным "нагрудником". Хвост — огромный, пушистый, которым зверь вполне мог укрыться, свернувшись клубком. Высота волка в холке была с кухонный стол, на который со стуком поставила кружку Э-Ар.

Её носик ткнулся в плечо У-Она, тепло дыхания робко проникло сквозь ткань рубашки.

— Я не против синеухости... Синеухие... Ну, то есть, ур-рамаки... Они ничем не хуже нас. Вот только эти когти... И то, как ты рычал... Это было страшновато. — Пальчик Э-Ар заискивающе выводил на плече У-Она крендельки и завитушки. — Я даже испугалась за папу, ты ведь поранил его. Уши — ладно, но о своей способности превращаться в зверя ты мог бы мне сказать.

У-Он поймал её рисующую крендельки руку, повернулся к ней лицом и привлёк к себе. Рыжая, стройная и гибкая, как ветка яннаги, и горячая, как огонь... Глаза — то янтарь, то мёд. Как там? Огненная Лисица? Похожа... Могла бы быть ею. Если бы у неё были синие уши.

— Я не мог сказать, — выдохнул У-Он, касаясь губами её уха. — Потому что и сам толком не знал, могу ли... Пока не пропустил шесть курсов инъекций.

— А зачем... зачем ты пропускал? — Э-Ар изогнулась в его объятиях, не решаясь прижаться всем телом, но и не отстраняясь.

— Сам не знаю. — У-Он дышал ей в ухо, чувствуя, как по телу разбегаются мурашки возбуждения. Запах Э-Ар, аромат тоо от её губ, щекотное прикосновение пушистой пряди её волос — всё это будоражило не менее сильно, чем призраки воспоминаний о собственных истоках.

— Наверно, чтобы не привлекать этим внимания? Ведь это выдало бы в тебе сине... то есть, ур-рамака? — Э-Ар переместила руки с плеч У-Она на его шею, обвив её горячим кольцом.

Он чувствовал быстрый стук её сердца. Возбуждение или страх?..

— Да, наверно. Зачем красноухому колоть RX?

...И то, и другое. Она не решалась обнять его крепко, готовая в любую секунду вырваться и убежать. Нет, убежать он ей не даст: руки налились жаром и силой, и он сжал ими податливое, гибкое тело Э-Ар. Попалась лисичка. Она в панике пискнула, когда он чуть прикусил ей ухо, но У-Он только засмеялся, зарываясь лицом ей в шею и вдыхая запах кожи и волос своей женщины.

Потом она лежала, свернувшись клубочком, притихшая и не то озадаченная, не то испуганная, натянув одеяло до носа и как бы отгораживаясь им от У-Она. Интересно, что её так впечатлило? Когтей он вроде не выпускал, порычал только, разве что. Ну, так не на Э-Ар же, а от удовольствия.

— Ты чего? — спросил он, поворачиваясь на бок, лицом к ней.

Она задумалась ещё глубже прежнего. Чтобы растормошить её, У-Он отодвинул край одеяла и пощекотал Э-Ар под подбородком.

— Выглядишь так, будто мы не любовью занимались, а смотрели фильм ужасов, — пошутил он. — И самое страшное чудище вдруг прыгнуло на тебя с экрана.

— Почти так и есть. — Э-Ар уткнулась в подушку так, что был виден только один глаз — медово-жёлтый, медленно темнеющий.

У-Он хмыкнул и насупился. Не хватало, чтобы она ещё и в постели его боялась. Зверь он, что ли, какой?

А ведь таки да. Кто, как не зверь? Потомок клана Белогрудого Волка...

— Иди ко мне.

Ему хотелось согреть её, успокоить. У-Он сгрёб Э-Ар, прижал к себе и молча лежал с ней в обнимку, иногда нюхая её пушистые рыжие волосы.

Интересно, по какой линии ему передалась кровь Волков — по отцовской или материнской? Он помнил волосы матери — чёрные как смоль, с редкой проседью, и её жгуче-тёмные глаза с затаённой искоркой. Отец в минуты нежности называл её "волчонком"...

* * *

Ай-Маа Найко никогда не была особенно красивой: широко расставленные глаза, коротковатый нос, большой рот, нездоровый цвет лица. Надежды матери на то, что из девочки-дурнушки она вырастет если не в красавицу, то хотя бы в девушку с приемлемой внешностью, не оправдались. Ни лицом, ни фигурой природа Ай-Маа не наградила. Кожа у неё была смуглой с болезненным желтоватым оттенком, а губы — розовато-серыми. Лишь в том природа расщедрилась, что наделила Ай-Маа длинными чёрными волосами — ниже пояса, да такими густыми, что её небольшие заострённые синие уши почти полностью скрывались под ними.

— Не видать тебе женихов, — вздыхала мать. — Учись делу какому-нибудь, что ли. Чтоб сама себя прокормить могла, если замуж не выйдешь.

И Ай-Маа училась — на закройщицу. Училище располагалось, по счастью, в её родном гетто, Каа'алоа, и работу в ателье она нашла здесь же. Зная о своей непривлекательности, о женихах и не мечтала. Была диковатой, нелюдимой, одевалась скромно, а модным стрижкам предпочитала косу, по-старомодному уложенную в тяжёлый узел на затылке. Напряжённый, испытующий взгляд её тёмно-карих глаз мало кто мог выдержать без смущения, и её за спиной называли "волчонком". Покупая раз в неделю в мясном магазине кусок говяжьей вырезки, она держалась чинно и спокойно, и никому не пришло бы в голову заподозрить, что, придя домой, она эту вырезку не поджарит и не запечёт, а съест сырой. Вот такая у Ай-Маа была тайная слабость, которой она стыдилась, и которую безуспешно пыталась заглушить курсами инъекций препарата RX. Подруг среди работниц ателье она не приобрела, держалась особняком. И все были весьма удивлены, что однажды за ней начал ухаживать мужчина.

Он был клиентом — заказал костюм. На вид ему было за сорок, его виски уже начали седеть. Мягкий взгляд с грустинкой в глубине серо-голубых глаз, добрая открытая улыбка, приятный голос — чем-то он напомнил девушке отца, умершего за полгода до окончания ею училища. Когда она снимала с него мерки, он сказал:

— Какие у вас волосы чудесные!

Ай-Маа ничего не ответила, даже не покраснела, но уши налились жаром и запульсировали.

Заказчик приходил на примерки в срок, не привередничал и не придирался. К тому времени, когда костюм был готов, Ай-Маа знала, что клиента звали Вук-Хим Каро, что он уже десять лет как вдовец, детей в браке не нажил. Работал директором школы в другом гетто — Лулукане.

Ему было сорок три, ей — двадцать четыре. Чувствуя доброе к себе отношение, Ай-Маа потянулась к нему, но поначалу больше как к отцу, чем как к мужчине — претенденту на её руку и сердце. Её нового знакомого не отпугнули ни её непривлекательная внешность, ни замкнутый нрав, ни резковатые манеры. Он не отошёл в сторону с усмешкой, как все, а смотрел на неё со своей доброй грустинкой в глазах, и тепло его руки, касающейся её волос, и смущало, и трогало, и странно волновало Ай-Маа. Но когда он в первый раз поцеловал её, девушка отреагировала резко и нервно — хоть пощёчину и не дала, но, колюче засверкав глазами, потребовала, чтобы он больше этого не делал.

— Почему? — засмеялся он.

Ай-Маа, пощупав под волосами запылавшие жаром уши, ответила:

— Знаю я... чего может хотеть одинокий мужчина от такой девушки, как я! Затащить в постель, а потом...

Господин Каро не рассердился и не удивился — только улыбнулся в ответ.

— Волчонок ты мой... ни разу не целованный, — сказал он, глядя на неё с грустной нежностью.

А на глазах у Ай-Маа вдруг выступили жгучие слёзы. Они неудержимо текли, как она ни старалась загнать их обратно, кусая губы, моргая и задерживая дыхание до боли в груди. Это и в самом деле был её первый поцелуй, и признаваться в том, что она "засиделась в девках" до двадцати четырёх лет, когда все вокруг теряли девственность в четырнадцать-пятнадцать, было для неё мучительно. А господин Каро уже нащупал под её волосами уши и нежно мял их пальцами. Он больше не пытался её поцеловать, просто погладил по голове, как ребёнка.

— Ладно... Я докажу серьёзность своих намерений, — улыбнулся он. — Сегодня вечером жди меня в гости.

И он пришёл — в новом костюме, который скроила для него Ай-Маа. Оказалось — просить её руки. Мать, приятно удивлённая, попотчевала гостя, как полагается, и сказала, что она не против отдать ему свою дочь, если та согласна. Ай-Маа пробормотала, заикаясь:

— М-мне надо п-подумать...

Потом, наедине, мать бросилась к ней с объятиями:

— Вот порадовала так порадовала, доченька!.. И где же ты такого жениха нашла? Какой видный мужчина, и сразу понятно — порядочный и хороший! Вот что я тебе скажу: выходи за него, даже не задумывайся! Я бы сама за него вышла, да зачем уж мне теперь... И так свой век доживу, а вот тебе устраиваться в жизни надо.

— А ничего, что ему уже за сорок? — усомнилась Ай-Маа, у которой всё ещё не могло уложиться в голове: она — выйдет замуж?

— Э, дорогая! Старый волк, да зубы остры, — сказала мать, многозначительно подняв палец. — Не упускай такой шанс, лучшей судьбы при твоей-то "красоте" тебе и не найти. Кто ещё тебя возьмёт?

— И вовсе не во внешности дело, — буркнула Ай-Маа, уязвлённая. Она и сама знала, что не хороша собой, но слушать это от других, пусть даже от собственной матери — увольте!

Не о таком "принце" она мечтала... Да, всё-таки мечтала, как и все девушки. Хотя почти и не надеялась дождаться. Что делать? Отказать господину Каро и ждать дальше?

Она решила ещё подождать, чем вызвала у матери бурю раздражения. Господин Каро грустно улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, насильно мил не будешь... Позволь остаться твоим другом. Ты можешь рассчитывать на меня во всём.

Мать с укоризной качала головой, глядя на эту дружбу: она считала, что дочь упускает свой единственный шанс создать семью. Но "волчонок" Ай-Маа, при всей своей внешней угловатой угрюмости и замкнутости, была всё же не без романтичной жилки в характере... Она ждала "принца".

"Принц" лишь промаячил на горизонте, оставив на сердце Ай-Маа рубец. Его звали Ан-Ким, он только что принял от своего отца небольшой бизнес в гетто — торговлю канцтоварами. Ан-Ким сочетал в себе все достоинства "принца": был красив, молод, энергичен и обаятелен. Но все эти достоинства перевешивал один большой недостаток: у него уже была подруга. Ай-Маа страдала по нему, не смея признаться в своих чувствах и плача в жилетку господину Каро. Больше ей было не с кем поделиться своей сердечной болью: после её легкомысленного отказа школьному директору мать и слушать ничего не желала, а отца не было в живых.

Разочарование пришло, как катастрофа. Ан-Ким пригласил Ай-Маа на свой день рождения, и девушка не удержалась — пришла. Её почти и не приглашал никто, и она была тронута этим жестом Ан-Кима. На вечеринке именинник напился и повздорил со своей девушкой, а утешения стал искать у Ай-Маа, уединившись с ней в укромном уголке. Она чистосердечно и безо всякой задней мысли успокаивала его — словами, но слов Ан-Киму показалось мало, и он перешёл к делу, за чем его и застукала подруга. Он ещё не успел зайти с Ай-Маа слишком далеко, но от его разъярённой возлюбленной крепко досталось обоим. Именинник получил от своей пассии в глаз, а Ай-Маа взбешённая девица вцепилась в волосы.

Поначалу Ай-Маа оторопела и не сразу смогла отбиться, но виноватой она себя не чувствовала — напротив, это Ан-Ким выставил её на позор, а его подруга пыталась лишить её единственного украшения — шевелюры. Уже несколько недель подряд Ай-Маа боролась со своим пристрастием к сырому мясу и не брала его в рот, держа себя "в узде"; она даже не думала, к чему это могло привести. А привело это к тому, что Ай-Маа озверела...

Девушка Ан-Кима выла, заливаясь слезами и прижимая салфетку к окровавленному лицу, а все с ужасом смотрели на Ай-Маа. А что? Она только защищалась от этой фурии и даже не успела заметить трансформацию своих рук. Всего лишь хотела царапнуть противницу ногтями по лицу, а получилось — когтями...

Именинник даже протрезвел.

— Ты что, RX не колешь? — набросился он на Ай-Маа. — Сумасшедшая! Выметайся отсюда, и чтоб я тебя больше не видел!

Оказаться в центре скандала, быть грубо выставленной дорогим её сердцу человеком, да ещё и потерять над собой контроль до частичного превращения в зверя — всё это было слишком для нервов Ай-Маа. Рыдая, она поплелась домой.

По дороге её чуть не сбила машина, девушка упала в лужу и пришла домой в ужасном состоянии — грязная и почти невменяемая от горя. Едва переступив порог, она упала на руки потрясённого господина Каро, сидевшего у них в гостях. Мать только всплеснула руками, застыв с приоткрытым ртом.

Глядя на Ай-Маа, они заподозрили самое страшное: уж не изнасиловали ли её?.. Да, пожалуй, это можно было назвать изнасилованием, но скорее моральным, нежели физическим, в чём Ай-Маа и заверила их, когда немного успокоилась. Господин Каро был возмущён и разгневан до такой степени, что хотел немедленно пойти к Ан-Киму и дать ему пощёчину. В его добрых светлых глазах зажёгся жёсткий, непривычный и жутковатый огонь, при виде которого Ай-Маа невольно содрогнулась: наверно, вот так же выглядела и она, потеряв власть над собой на вечеринке. Нет, его ни в коем случае нельзя было отпускать в таком воинственном настрое — кто знает, что он мог натворить сгоряча? Ай-Маа встретилась взглядом с матерью: та, видимо, думала сейчас об этом же.

— Я должен пойти и высказать этому мерзавцу всё!.. — негодовал господин Каро, сжимая кулаки.

Нет, когти у него не росли, но этот огонь в глазах...

— Не надо, господин Каро, прошу вас! — И Ай-Маа со слезами повисла у него на шее.

Тот сначала пытался мягко высвободиться, но девушка вцепилась в него, как клещ, и тряслась от рыданий. Господин Каро растерялся, обмяк и сдался — прижал Ай-Маа к себе и стал успокаивать, гладя по голове.

— В самом деле, не стоит оно того, — присоединилась к уговорам мать. — Ещё руки об эту мразь пачкать! Да чтоб ему провалиться!

В общем, господин Каро так и не пошёл к Ан-Киму выяснять отношения: Ай-Маа после такого потрясения заболела, и он навещал её каждый день, принося фрукты и лакомства. Когда она, заикаясь от смущения, попросила его принести ей лучше кусочек сырого мяса, он мягко улыбнулся и кивнул. На следующий день он, протягивая ей на тарелке кусок говяжьей вырезки, сказал:

— Самое свежее, что я смог найти.

Теперь он знал "постыдный" секрет Ай-Маа, и это его не шокировало и не отталкивало. Такие секреты знают только самые близкие... В общем-то, он уже давно и был для неё самым близким человеком после матери.

Она стала его женой — через три года после предложения руки и сердца. Ей было двадцать семь, ему — сорок шесть. Он был уже в том возрасте, когда мужчина ценит в женщине не внешнюю красоту и сексапильность, а внутренние качества — как раз то сочетание, которое Ай-Маа собой и представляла.

Ан-Ким, к слову, через год после того случая на вечеринке заболел "чёрным безумием" — недугом, от которого не было спасения. Начиналось оно с нарастающей нервозности и утомляемости, переходящей в помешательство — тихое или буйное, в зависимости от личности больного, и заканчивалось истощением, параличом и смертью. Поражал этот недуг как синеухих, так и красноухих — без разбора. Сколько ни бились врачи в поисках лечения, между словами "чёрное безумие" и "смерть" можно было поставить знак равенства. Через полгода после начала болезни Ан-Кима не стало.

Итак, Ай-Маа Найко стала Ай-Маа Каро, но нисколько не сожалела об этом. В чувствах супруга к ней сочетались любовь мужа и нежность отца. Ай-Маа с гордостью носила обручальный браслет, и работницы ателье удивлённо и не без зависти качали головами: как это она, угрюмый "волчонок", дурнушка, каких поискать, умудрилась выйти замуж? Да ей же на роду было написано вековать старой девой!..

Время шло, замужняя жизнь Ай-Маа текла благополучно, вот только она никак не могла забеременеть. Минуло уже четыре года со дня свадьбы, но порадовать мать внуками у неё не получалось. Муж грешил на себя — как-никак, уже пятьдесят стукнуло, но обследование показало, что его семя вполне способно к оплодотворению. Ай-Маа тоже была здорова. Что же мешало им зачать ребёнка?

Они переехали из района Каа'алоа в Лулукан, поближе к работе мужа, и Ай-Маа устроилась в местное ателье. Там она на удивление быстро влилась в новый коллектив; её приняли дружелюбно, никто не шушукался у неё за спиной, и с парой портних они стали даже близкими приятельницами. Одна из них, узнав о проблеме Ай-Маа, посоветовала ей сходить к знахарке. Ай-Маа поначалу посмеялась:

— Да ты что! Мы же не в древние времена живём, чтобы по лекарям, колдунам да бабкам ходить! Есть ведь современная медицина, и неплохая.

— Не скажи, — покачала головой подруга. — Помогла тебе хоть на капельку эта хвалёная медицина? Нет.

И она принялась рассказывать о знахарке такие чудеса, что Ай-Маа задумалась. Может, и правда, этой бабке доступны такие области, в которых обычная медицина теряется, как младенец в лесу? Домой она пришла под впечатлением и тут же рассказала всё мужу. Тот лишь посмеялся над ней:

— Ох и дремучие вы, девушки! Верите всяким шарлатанам, которым только и нужно, что выманить побольше денег у таких доверчивых простушек! Даже не думай, волчонок. Справимся как-нибудь без твоих бабок-знахарок. — И с этими словами Вук-Хим поцеловал её в лоб и в глаза.

Хоть в словах мужа и был некий резон, но Ай-Маа запала в душу эта идея. Через неделю она попросила у подруги адрес знахарки и тайком от мужа отправилась к ней.

Жила знахарка на окраине гетто, в двухэтажном доме на четыре квартиры; пробираясь через двор к входу, Ай-Маа почти по щиколотку утопала в грязи, а поднимаясь к заветной двери, пару раз чуть не запнулась о шастающих под ногами котов. Задранные трубой хвосты, горящие глаза и вызывающий мяв со всех сторон произвели на неё неизгладимое впечатление. Кошачью свадьбу они тут устроили, что ли, прямо на лестнице?.. А на коврике перед дверью сидела белая кошечка с голубыми невинными глазами.

"Бабка" оказалась совсем ещё не старой женщиной с цепкими, пронзительными глазами и глубоким голосом. Открыв дверь и окинув Ай-Маа взглядом с ног до головы, она подхватила белую кошечку с коврика.

— Ах ты, распутница! Глаза твои бесстыжие!

Ай-Маа сначала оторопела, подумав, что эти слова адресованы ей, но знахарка обращалась к кошке, сводившей с ума всех местных кавалеров. Без слов, кивком головы знахарка пригласила Ай-Маа внутрь. "Будто ждала меня", — промелькнуло в голове молодой женщины.

Квартира была вполне обычная, уютная и опрятная, отделанная в тёмно-красных и коричневых тонах, на первый взгляд ничем не выдававшая рода занятий своей хозяйки. Разве что немного сумрачная. А может, это просто потому что вечер был такой — угрюмый и тёмный? Ай-Маа исподтишка разглядывала знахарку. Двигалась женщина плавно и быстро, а глаза у неё были круглые и светлые, хищные, рысьи. Чёрное платье, красная ажурная шаль на плечах, волосы с обильной проседью, собранные сзади в сетку.

— Быть тебе матерью двоих детей, — сказала знахарка, отпуская кошку. Та белой молнией сразу скрылась в глубине квартиры. — Зачнёшь и родишь благополучно, если не будешь убивать в себе Зверя, калеча свой дух.

Ай-Маа так и села в ближайшее кресло: ноги подкосились. Она ещё ничего не сказала, а женщина уже всё знала!

Знахарка чуть усмехнулась и тоже села — к круглому столу, покрытому вышитой скатертью, с лампой посередине. Склонив голову набок и прищурившись, она смотрела на Ай-Маа задумчиво.

— Тело твоё, девочка, не поражено болезнью, а вот дух нездоров, — сказала она. И добавила со вздохом: — Как, впрочем, и у многих сейчас. От духа всё идёт.

Тикали часы, у соседей за стеной плакал ребёнок.

— Так что мне делать? — чуть слышно спросила Ай-Маа.

Знахарка провела ладонью по скатерти, расправляя на ней складки.

— Скажу тебе, что делать, — кивнула она. — Год живи без уколов. В мясе себе не отказывай. Забеременеешь — тоже не колись, пока не родишь. Но самое главное — надо снова открыть себя Духу Зверя.

— А... как это?

Знахарка помолчала, потом проговорила устало:

— Не могут ур-рамаки жить счастливо, будучи отлучёнными от Зверя. Он даёт им силу и направляет по нужному пути, без единения с ним нет равновесия в нашем мире... Что ж, помогу тебе открыть себя Зверю. Откинься в кресле и закрой глаза.

Что это? Квартира исчезла, вокруг был лес. Ай-Маа бежала между деревьями... на четырёх ногах. Дух захватывало от этого бега, её переполнял бешеный восторг и упоение свободой. Зелёный шатёр одобрительно шелестел над головой, а она всё мчалась и мчалась... навстречу чему-то забытому, но родному. И не было конца этому бегу и этому счастью...

...Пахло какими-то травами, из чайника в чашку лилась, уютно журча, струйка янтарного отвара. Всё ещё немного слабая и растерянная, Ай-Маа пошевелилась в кресле. В горле страшно пересохло, так что звук льющейся влаги был прекраснее самой совершенной музыки в мире.

— Выпей и ступай домой. — В уголках рысьих глаз знахарки притаилась улыбка. — Денег не надо. Радость Зверя от восстановления единства со своим детёнышем дороже любых денег.

Это было правдой — Ай-Маа чувствовала её, эту радость. Даже слёзы на глазах выступили. Домой она шла, улыбаясь и плача одновременно.

Выполняя указания женщины с рысьими глазами, она пропустила два курса инъекций RX. Ей пришло из процедурного кабинета два извещения о неявках, но она их проигнорировала. Вот если бы на работу сообщили, неприятности не заставили бы себя ждать — до увольнения, может, дело и не дошло бы, но выговор и штраф можно было схлопотать точно. Но сообщали лишь после третьего пропуска, да и то не всегда. А некоторые работодатели, особенно если сами были из синеухих, закрывали на это глаза — лишь бы человек хорошо работал и не кидался на коллег. А Ай-Маа вела себя прилично и работала, как всегда, образцово. По ней вообще было не заметно, что она не колола RX — только цвет лица улучшился и глаза заблестели.

Когда она сообщила мужу, что наконец-то ждёт ребёнка, тот чуть не заплакал от радости. В его возрасте можно было бы уже иметь внуков.

— Ну вот, волчонок... Я же говорил, что всё получится, — сказал он, нежно теребя Ай-Маа за уши. — И к бабкам этим твоим ходить не пришлось.

Она только таинственно улыбнулась. Если бы он знал!..

Родился мальчик. Счастливая и умиротворённая в своём долгожданном материнстве, Ай-Маа чувствовала непреодолимое желание снова сходить к той знахарке с рысьими глазами и поблагодарить её.

Длинные чёрные пряди её волос, посеребрённые первой сединой, выбивались из-под берета и трепетали на ветру, когда она, стуча каблуками ботинок по тротуару, катила перед собой коляску. Небывалое дело — мужчины оборачивались ей вслед. Красивее черты её лица не стали, но дело было не в них самих, а во внутреннем свете, их озарявшем, и в блеске огромных глаз, тёмных, как звёздная бездна. Ай-Маа уверенно шагала, прямая и гордая, источая волны звериной силы и страсти — это-то и притягивало к ней мужские взгляды. Осенний ветер, балуясь, сорвал с её головы берет, и проходивший мимо синеухий незнакомец поймал его.

— Девушка, вот ваш...

Ай-Маа, принимая возвращаемый берет, поблагодарила прохожего ослепительной клыкастой улыбкой и продолжила свой путь, а он ещё долго смотрел ей вслед со смесью восхищения и замешательства во взгляде. Когда фигура в приталенном бежевом пальто и с размётанной чёрно-серебристой копной волос скрылась из виду, мужчина поморгал, стряхивая наваждение, что-то пробормотал себе под нос и пошёл дальше — не сразу, однако, вспомнив, куда ему надо идти.

А листья кружились и падали.

Ай-Маа успела вовремя: знахарка паковала вещи, по-видимому, собираясь съезжать. Дверь квартиры была распахнута настежь, белая кошка в прихожей дремала в корзинке с байковой подстилкой.

— А, это ты, — бросила знахарка через плечо, занятая чемоданами. — Правильно сделала, что принесла ребёнка. Надо и его открыть Зверю. Он важен для равновесия.

Взяв малыша, она заглянула ему в личико и улыбнулась, спросила:

— Как его имя?

— У-Он, — ответила Ай-Маа.

Знахарка закрыла глаза и постояла так, с плотно сжатыми губами, несколько секунд, потом положила свёрток с малышом на стол и сделала какие-то движения руками над головкой ребёнка. Коснувшись его лобика пальцами, она повернулась к Ай-Маа и сказала:

— Знаю, ты снова станешь убивать в себе Зверя. Ты вынуждена это делать, иначе общество красноухих тебя отвергнет. Помни одно: что бы твой сын ни стал делать, не препятствуй ему.

Даже возобновление инъекций уже не помешало Ай-Маа через три года родить У-Ону сестрёнку, Тиш-Им. Она не говорила с детьми о Звере: муж не одобрял этих разговоров, называя их "дремучими пережитками старины". От отца брат с сестрой унаследовали светлую кожу, а от матери — тёмные волосы и глаза. И Дух Зверя.

Глава 6. Историю пишут победители

— Вот так-то, мой друг. Историю пишут победители, — подытожил Рай-Ан Деку-Вердо.

Падающие листья и пляшущие на дорожках солнечные зайчики сливались под ногами в один легкомысленный золотой хоровод, клумбы пестрели осенними цветами, доверчивые ручные птахи пищали и слетали с веток, чтобы поклевать крупы прямо из ладони хозяина. Эта идиллическая картинка совсем не соответствовала тому, что творилось на душе У-Она после всего того, что глава клана Белого Ягуара рассказал ему.

У-Он молча шёл рядом с хозяином дома по садовой дорожке. Тот почти не изменился с той достопамятной встречи — лишь вместо платиновых локонов до плеч у него была теперь короткая стрижка. Ну и, само собой, теперь У-Он смотрел ему в глаза прямо, а не снизу вверх: в росте они сравнялись. Но ощущал он Рай-Ана так же, как в детстве: У-Он был котёнком, а тот — львом.

А пичуги смело садились этому льву, а точнее, ягуару на руку и клевали крупу, пища и оттесняя друг друга. Хозяин смотрел на их возню с задумчивой усмешкой.

— Не боятся, привыкли, что их тут кормят, — сказал он. — И в их глупые птичьи головы даже не приходит, что в любую минуту они сами могут стать кормом!..

Его кошачьи глаза блеснули амальгамой, клыки обнажились в белоснежном оскале, и одна зазевавшаяся (самая жадная) пташка очутилась в западне: Рай-Ан молниеносно накрыл её второй рукой. "Неужели съест?" — подумал У-Он.

— Вот так и люди, — вздохнул Рай-Ан. — Кидаются на выгоду, не задумываясь: а вдруг — погибель? Осознание приходит, как правило, слишком поздно.

Он поднёс руки к лицу и заглянул внутрь сквозь щель между пальцами.

— Бьётся-то как, бедняжка... Испугалась. Страшно умирать, а как же. Но — сама виновата. Надо было улетать быстрее, а не жадничать! — Ещё приоткрыв ладони, так что птичья головка высунулась наружу, Рай-Ан сказал ласково: — Ну, не бойся, не бойся... Я пошутил. Живи, пташка.

Поцеловав испуганно вертящуюся по сторонам головку, он разжал руки, и птичка выпорхнула. Рай-Ан проводил её коварной улыбкой — ни дать ни взять, сытый кот, которому вздумалось поиграть. Он был в высоких сапогах для верховой езды и длинном чёрном плаще с глубокой шлицей сзади, а его шею уютно обнимал пушистый ворот белого свитера.

— Скоро будем обедать, — сказал он буднично. — Что бы тебе ещё показать тут?.. А, конюшню. Пошли.

Были времена, когда народ ур-рамаков не делился по цвету ушей: синими они были у всех. И превращаться в зверя не считалось чем-то постыдным и страшным — это было естественно. Тогда все это могли, и Дух Зверя покровительствовал своим детям, пока они были ему открыты. Но, как водится, не обходилось без крайностей. Встречались среди ур-рамаков неистовые и невоздержанные оборотни, жестокость которых наводила ужас на сородичей. Не Дух Зверя был тому виной, а тьма в их душах. Они терроризировали своих же соплеменников, убивали для забавы и самоутверждения как себе подобных, так и меньших братьев, животных. Их называли к'йобо-маками — "бешеными оборотнями". И вот, устав терпеть бесчинства, ур-рамаки стали объединяться для борьбы против к'йобо-маков. Началась война. Неистовая сила не спасла бешеных: их было меньше, и они проиграли — подверглись полному истреблению.

В ходе этой войны и родилась идея о том, что нужно усмирять в себе Зверя, дабы не впасть в крайность, подобно к'йобо-макам... Идея, основанная на заблуждении, так как не Зверь был виноват в их жестокости. Сам по себе Зверь ни зол, ни добр; что есть зло и что — добро, решают люди. Учителя говорили об этом, но только меньшая часть ур-рамаков прислушалась к ним, а те, кто не прислушался, стали калечить собственную сущность. Они прибегли к обряду отлучения от Духа Зверя, использовавшемуся раньше крайне редко, лишь в качестве самого страшного наказания: отлучённый утрачивал способность обращаться в животное. Но если он сам был ещё достаточно силён и без этой способности, то его потомки уже не наследовали той звериной силы, здоровья и долголетия, что присущи всем настоящим ур-рамакам.

Ударившись в другую крайность, этому наказанию будущие красноухие и подвергали себя добровольно и убеждали — а порой и принуждали других сделать то же. Если глава клана отрёкся от Зверя, то и весь клан не мог поступить иначе. Тех же, кто отказывался, объявляли вне закона и безжалостно преследовали как "последователей бешеных". На этой почве едва не разразилась новая братоубийственная междоусобица, и только Учителя удержали оставшихся верными Духу Зверя от восстания. Троим самым сильным Учителям удалось повлиять на лидеров нового сообщества и убедить их прекратить преследования. Оборотней оставили в покое, но отныне они были изгоями.

Время шло, глава самого сильного из кланов, Хумо-Тай Лаэно, объединил все земли в одно королевство. Потом монархия стала конституционной. Уши, через которые, как считалось издревле, Дух Зверя входит в тело, стали красными у тех ур-рамаков, что отныне не признавали себя его детьми. Само это наименование — "ур-рамак" — теперь стало относиться только к приверженцам старого образа жизни и обладателям синих ушей. Как ни странно, несмотря на то, что синеухие насильственно не разрывали свою связь со Зверем, они всё же почувствовали её ослабление и начали понемногу терять силу и способности. То, что сотворили с собой красноухие, повлияло на всё — искорёжило реальность и нарушило равновесие. Мир перекосился и покатился... по другим рельсам. Под откос? Возможно. Сейчас было возможно всё.

— Сейчас мир подкатывается к очередной точке развилки, — сказал Рай-Ан. — Перед ним несколько путей, и по какому он покатится дальше — неизвестно. В прошлый раз нам не удалось вырулить на нормальный, и мы пошли по... очень скверному пути. Теперь снова близится шанс что-то изменить. Редкий шанс, когда даже пёрышко, в нужный момент уроненное на чашу весов, свернёт всю эту махину на совершенно иную дорогу.

— Почему в учебниках истории ничего подобного не написано? — спросил У-Он, слушавший всё это в неком подобии транса.

— Так всегда бывает, — усмехнулся Рай-Ан.

Упоминание Духа Зверя было теперь сродни ругательству, на древние знания ур-рамаков был также наложен запрет. Учителя удалились от мира, к настоящему моменту их осталось всего три. Историю "подкорректировали" несколько раз, и теперь только истинные оборотни в своей памяти хранили правду о том, что случилось. По официальной же, самой последней версии, которую У-Он учил в школе, изначально уши у всех были красными, а синеухие появились в результате неизвестной генетической мутации. Этимология древнего слова "ур-рамак" была утрачена, и никто сейчас не знал, что так когда-то назывался весь народ длинноухих. А обозначало это слово "дитя Зверя".

А сто лет назад изобрели препарат RX — специально для ур-рамаков, желающих "выйти из тени". Цель была благая — снять или хотя бы уменьшить напряжение в обществе, создаваемое соседством оборотней, и многие синеухие восприняли это как шанс на улучшение своего положения. С одной стороны, это действительно позволило многим из них поднять голову, но с другой — окончательно подорвало остатки звериной силы, которая в них ещё сохранялась. За равные (по крайней мере, на бумаге) с красноухими права они заплатили окончательным отрывом от Духа Зверя. Нынешнее поколение ур-рамаков почти поголовно ничем не отличалось от красноухих собратьев по физическим и духовным параметрам и не знало своей настоящей истории — весьма печальной, надо признать. Лишь любовь к мясу да цвет ушей — вот всё, что у современных синеухих осталось от тех, настоящих ур-рамаков. Ну, и ещё у некоторых из них — своеобразное звериное обаяние и чутье, позволявшее им порой неплохо устраиваться в жизни. Но несмотря на успешность отдельных представителей и прописанные в законах права, отношение к ним красноухих было в целом презрительное. У-Он испытал его на себе сполна.

О том, что не все ур-рамаки регулярно кололи себе RX, У-Он подозревал — хотя бы исходя из своего опыта, но о том, что существовали и такие оборотни, которые вообще его не кололи, он узнал с удивлением и — что скрывать? — долей тайной гордости за находчивых соплеменников. В ход шло всё: подкуп врачей, "запудривание мозгов" — психическое воздействие на медперсонал, махинации с подменой настоящего препарата пустышкой ("запудривание" плюс ловкость рук), устройство на работу в больницы своих людей, а также сложные комбинации этих способов. Процветала взаимовыручка: для истинного оборотня было делом чести помочь собрату обмануть врачей. Это называлось "делиться возможностями". Оборотень, обладающий в данный момент бОльшими возможностями для проделывания трюков подобного рода (статус, деньги, связи, способности) помогал своим обделённым в этом плане собратьям. Как правило, этим занимались главы кланов и их приближённые — "правые и левые руки", а также помощники — "глаза" и "уши". Ну, а если так случалось (редко, но случалось), что врач был синеухим, то он сам зачастую помогал оборотням обманывать себя из чувства солидарности. Бескорыстно.

Однако высшим пилотажем была способность некоторых истинных оборотней нейтрализовать в своём организме уже введённый препарат. Это было по плечу немногим — лишь самым опытным и сильным. На это уходило много энергии, и к концу курса они падали без сил. Восстановление занимало до нескольких дней. Именно таким способом и пользовался глава клана Белого Ягуара, Рай-Ан Деку-Вердо.

Приехав в его загородный дом, У-Он думал, что уже там его ждёт встреча с Учителем, но оказалось, что до этого ещё далеко. Учитель жил в какой-то глуши, и дом Рай-Ана был только промежуточным пунктом. Ну и, видимо, в планах старшего из Белых Ягуаров было подготовить У-Она к встрече с ним. Мда... Подготовил он его так, что У-Он прийти в себя не мог от свалившейся на него правды об ур-рамаках. И о том, что история — в сущности, послушная рабыня в руках власть имущих.

Он следовал за блестящими сапогами хозяина дома — смотреть конюшню, которая представляла собой уютный золотистый теремок с деревянной отделкой, окружённый зелёной лужайкой. На огороженном плацу, покрытом смесью песка и опилок, резвились две лошади.

— Вообще-то, у меня их три, — сказал Рай-Ан, подходя к ограде. И добавил с чуть заметной улыбкой: — На третьей, видимо, сейчас катаются.

Подошедший конюх сообщил:

— Господин Деку-Вердо, ваша гостья уехала кататься, обещала вернуться к обеду... Да вот и она, легка на помине!

У-Он одновременно с Рай-Аном повернулся на топот копыт: по дорожке к конюшне подъезжала всадница. Хозяин дома, засияв улыбкой, устремился ей навстречу. Соскочив на землю, девушка отдала поводья конюху и похлопала напоследок лошадь по шее. Облегающий костюм для верховой езды и сапоги сидели на ней превосходно, подчёркивая изящество её стройной фигуры, волосы были убраны под жокейку.

— Ну что, накаталась? — ласково спросил Рай-Ан, завладевая её рукой в кожаной перчатке.

— Ага, — весело ответила та, сияя ему глазами из-под козырька. — Проголодалась просто жутко!

— Обед уже на подходе, — сказал хозяин дома. — Ты как раз вовремя.

У-Он смотрел и слушал, не веря глазам и ушам. Нет, ни зрение, ни слух не обманывали его: это была Тиш-Им. Похоже, чувствовала она себя здесь совсем как дома! И смотрела на Рай-Ана всё теми же восхищённо-влюблёнными глазами, что и тогда, в детстве, когда он устроил им праздник аттракционов. Он же с улыбкой держал её руку в своей, и хищная холодная амальгама в его взгляде сменилась человеческой теплотой и задумчивой нежностью. Что между ними было?.. Впрочем, кажется, всё предельно ясно. У-Он потёр вмиг вспотевшие уши. Уфф... Ну и дела, однако! Много же поменялось в её жизни за три года, что они не виделись!

Тиш-Им наконец посмотрела на него и засияла ещё радостнее. Улыбка — от уха до уха, а клыки — ого-го, какие! Насколько У-Он помнил, они у неё никогда заметно не выступали. Неужели тоже без уколов?

— У-Он! — воскликнула она и с разбегу повисла на шее брата. — Привет! Ты какими судьбами здесь?

— Я тебя об этом же хотел бы спросить, сестрёнка, — усмехнулся У-Он.

— А я гощу здесь у Рай... то есть, у господина Деку-Вердо, — последовал её смущённый ответ.

— Я же сказал, что можно без церемоний, — сказал Рай-Ан, подходя. — Для тебя я просто Рай-Ан.

У-Он прищурился. Так-так, интересно. Что же всё-таки тут между ними происходит? Если она ещё "церемонится", значит, близки они или пока не стали, или стали, но — буквально только что, просто Тиш-Им ещё стесняется вести себя с ним как с возлюбленным при посторонних. Это вполне в её характере.

А хозяин дома, обняв за плечи их обоих, спросил:

— Ну что, ребятки, пойдём обедать? — И тут же сам себе ответил: — А пойдём! Уже всё готово, наверно. Я, знаете ли, тоже проголодался.

Глава 7. Примета времени

— Что ты на меня так смотришь? — усмехнулся Рай-Ан. — У меня с твоей сестрой нет ничего... о чём ты подумал. Я отношусь к ней как к дочери. Я знал Тиш-Им ещё ребёнком — её и тебя.

У-Он не успел ничего ответить: на лестнице послышались шаги. Это спускалась Тиш-Им, переодевшаяся в не прикрывающую пупок белую блузку и узкие чёрные брюки с усыпанным стразами белым ремешком. Её блестящие тёмные волосы были забраны на затылке в хвост, в ушах сверкали серьги.

Мда... Что случилось с его глазами? Они видели её как будто впервые. Ещё три года назад У-Он был убеждён, что внешность Тиш-Им — никакая. Скромная и неприметная, невидимка для мужчин. А сейчас он с удивлением понимал, что его младшая сестра, оказывается, весьма эффектная девушка. Не красавица, но взгляд притягивает... и не отпускает. Или дело было просто в одежде, причёске и макияже?

От У-Она не ускользнуло, как во взгляде хозяина дома снова проступила нежность: он тоже любовался Тиш-Им с нескрываемым удовольствием. В общем, он мог не рассказывать сказки о своём целомудренном отеческом отношении к ней, У-Он ни за что не поверил бы, что Рай-Ан ни разу не смотрел на неё глазами мужчины и не допускал хотя бы мысленно возможность зайти с ней гораздо дальше. Впрочем, что в этом плохого? Да ничего, в сущности, но если по вине этого хитрого кота прольётся хоть одна её слезинка... У-Он сжал кулаки.

И встретился с понимающим взглядом Рай-Ана. Лёгкий холодок пробежал по его плечам и спине, а кишки вдруг сжались в комок. Он ничего не говорил вслух, но Белый Ягуар как будто услышал его мысли и посмотрел на него. "Хитрый кот"... Уфф, хорошо, что У-Он не выразился мысленно как-нибудь покрепче. Неудобно бы получилось: гостю вроде бы не пристало ругать хозяина.

Столовая была оформлена в тёплом золотистом, коричневом и бежевом тонах. В углу тикали старинные напольные часы с маятником, одну стену занимал шкаф с посудой и хрусталём, а другую скрывал зелёный водопад из длинных плетей комнатного растения — У-Он забыл, как оно называлось. Такое же, помнилось ему, украшало стену в учительской. С этой комнатой у него были связаны воспоминания о не очень приятных моментах. Не то чтобы У-Он постоянно хулиганил в школе, но бывало всякое. И когда это "всякое" случалось, его вызвали туда для беседы...

Рай-Ан галантно подвинул стул, когда Тиш-Им садилась, и гостеприимным жестом показал У-Ону на место по левую руку от себя. Стол был сервирован превосходно, как в дорогом ресторане, и ломился от яств. Его украшала ваза с цветами и блюдо фруктов.

— Ну что ж, приятного нам аппетита, — сказал хозяин дома.

Было два мясных блюда, суп, пирожки, рыба с гарниром и десерт. У-Он никак не мог отделаться от ощущения, что обедает в учительской, и чувствовал себя странно. Тиш-Им была задумчивой и молчаливой, а серьги в её ушах сверкали ярче звёзд. Бриллианты, не иначе, подумалось У-Ону. Но суммы денег, достаточные для того, чтобы купить такие, у неё вряд ли водились — значит, чей-то подарок. Не исключено даже, что Рай-Ана.

Хозяин дома ел с завидным аппетитом. Хлебнув супа, расправившись с обоими мясными блюдами и умяв пару пирожков, он с наслаждением принялся за рыбу.

— Ты что вдруг загрустила, дорогая? — обратился он к Тиш-Им. — Слова не проронишь. Что с тобой?

— Всё в порядке, — чуть улыбнулась та.

— Даже не поинтересуешься, для чего приехал твой брат, — заметил Рай-Ан. — Завтра мы с ним выезжаем в Нир-ам-Айяль, к Учителю. Так что несколько дней я буду отсутствовать. Ты, если хочешь, можешь остаться, а можешь ехать домой.

Тиш-Им вскинула на него погрустневший взгляд.

— Понятно, — тихо сказала она.

Да, многое изменилось за эти три года. Похоже, она и знала больше У-Она — не удивилась, когда Рай-Ан упомянул Учителя. Интересные дела!..

— Не огорчайся. — Рай-Ан мягко накрыл её руку своей. — Это же не навсегда, мы ещё увидимся. Я обязательно позвоню тебе, как только вернусь.

"Вернусь", а не "вернёмся", насторожился У-Он. И подумал: "Он вернётся, а я, что ли, там останусь? Ещё интереснее!"

Обед подошёл к концу. Рай-Ан, пододвигая Тиш-Им блюдо с фруктами, сказал:

— Бери. Полезно для пищеварения.

Она нехотя взяла яблоко. У-Он взял грушу, а хозяин дома фрукты, по-видимому, не очень любил. Глядя на его белые, острые зубы, невольно думалось, что они созданы для разрывания плоти, а растительная пища не представляла для их обладателя большого интереса. Впрочем, овощной гарнир он съел и, наверно, счёл это достаточной порцией на сегодня. Достав из внутреннего кармана кисет с курительной смесью и небольшую трубку, он встал и отошёл к окну. По столовой поплыл знакомый У-Ону аромат экзотических благовоний.

— Вижу, вам не терпится пообщаться, — сказал Рай-Ан, затягиваясь и выпуская дым. — Вы давно не виделись, и вам есть что сказать друг другу. Не буду вам мешать, пойду к себе в кабинет. Мне тоже есть чем заняться. Надо сделать пару звонков.

Когда он проходил мимо Тиш-Им, она встрепенулась и сделала движение к нему, как бы желая его задержать. Рай-Ан, улыбнувшись, склонился и поцеловал ей руку. Кивнув У-Ону, он вышел.

Они перешли в гостиную, где Тиш-Им села на диван и наконец-то впилась зубами в красный бок яблока. По ней было пока не очень заметно, что она горела желанием пообщаться с У-Оном. Так они и сидели: у Тиш-Им рот был набит яблоком, а у У-Она — грушей.

Он доел первым. И спросил:

— Ну, что скажешь, сестрёнка?

Тиш-Им пожала плечами. У-Он, не зная, с чего начать, заметил:

— Ты изменилась. Здорово выглядишь.

Она приняла комплимент молча, не переставая жевать. У-Он спросил:

— Давно с Рай-Аном... дружишь?

Тиш-Им сверкнула колючими искорками в тёмных глазах.

— А ты имеешь что-то против этого?

— Да не знаю... Не то чтобы... — У-Он откинулся на спинку кресла, вертя в пальцах огрызок и не зная, куда его деть. Не на столик же класть?

— Он прекрасный человек, — нервно сказала Тиш-Им, стискивая в руках недоеденное яблоко. — Он сделал для нас... и для меня много хорошего. И вообще, ты его совсем не знаешь, чтобы делать выводы...

— Стоп, стоп, сестрёнка, — перебил У-Он. — Я вообще ещё не успел ничего сказать. Чего ты на меня наезжаешь? Что с тобой? Ты не рада меня видеть?

— Извини. — Тиш-Им выдохнула, прижав к запылавшей румянцем щеке прохладный бок яблока. — Я, конечно, рада... Просто... Не обращай внимания. Всё в порядке.

* * *

Господин Деку-Вердо запал в душу Тиш-Им с того самого первого раза, когда по мановению его руки здоровенные охранники спасли их с У-Оном и школьными приятелями от взрослых ребят, приставших к ним на улице.

Когда он, загадочный и элегантный, помог ей подняться с асфальта и усадил в свой шикарный лимузин, обращаясь с ней как с леди, а не сопливой девчонкой, она поняла: вот он, идеал настоящего мужчины. Они так накатались на каруселях, что Тиш-Им стало нехорошо, и господин Деку-Вердо нёс её до машины на руках. Вдыхая холодный изысканный аромат его туалетной воды, она вовсе не думала о том, что он слишком стар для неё, а через десять лет, когда она наконец станет взрослой, он будет ещё старше. Тиш-Им казалось, что господин Деку-Вердо никогда не изменится.

В другой раз она увидела его в школе. Казалось бы, что красноухий (тогда у него были красные уши) забыл в квартале ур-рамаков? Как выяснилось, он собирался помочь школе материально. И сделал это: на его деньги отремонтировали здание и купили новое оборудование для кабинетов химии и информатики.

А потом господин Деку-Вердо с сыном куда-то уехал — с глаз Тиш-Им долой, но не из её сердца. Она часто вспоминала его и мечтала когда-нибудь встретить такого, как он...

У-Он уехал искать счастья в Темурамаку — город, в котором не было гетто, и синеухие жили и работали рядом с красноухими. Звонил он редко и бывал немногословен, сообщая лишь обычно, что жив-здоров, работает, и всё у него в порядке. Регулярно высылал деньги своей семье.

Через год после его отъезда начал болеть отец. Диагноз прозвучал как смертный приговор: "чёрное безумие". Мать уволилась с работы, чтобы ухаживать за ним, а Тиш-Им пришлось вкалывать за двоих: днём она учила детей музыке, а вечерами мыла полы в той же школе. У-Он продолжал присылать часть своего заработка, жёстко экономя в своём быту на всём. И всё равно денег не хватало. Увидев в газете объявление: "Требуется приходящая домработница сроком на полгода. Зарплата высокая, цвет ушей не имеет значения", Тиш-Им решила попытать удачи.

Экономя на транспорте, она давно ходила пешком. Её старенькие ботинки хлюпали по весенней слякоти, ветер пытался пробраться под шарфик и холодил уши. Нужный адрес находился в часе ходьбы, и она немного продрогла в демисезонном пальто, под которым был строгий костюм и тонкая блузка, самая лучшая и самая дорогая в её скромном гардеробе. Уши она спрятала под косынку.

Это оказался богатый дом в районе красноухих. Её встретил охранник, который принял у неё пальто, косынку и шарф, после чего проводил на второй этаж, в кабинет хозяина. По дороге Тиш-Им, слегка нервничая, поправляла воротничок блузки и лацканы жакета. Всё ли в порядке в её внешнем виде? Пусть она и бедная, но гордая... И только нужда заставила её, учительницу музыки, наниматься прислугой, потому что в таких домах горничная за месяц получает больше, чем она своими уроками — за три.

А хозяином оказался господин Деку-Вердо! Тиш-Им его сразу узнала и на пару минут лишилась дара речи. Её сердце затрепыхалось и повисло на тонкой ниточке над бездной. Да, те же глаза с холодным серебристым отблеском, тот же элегантный и подтянутый вид... Волосы, правда, острижены, но и так ему тоже шло.

Но больше всего Тиш-Им поразило то, что уши его были... синими. Да, теперь всё становилось на свои места. Вот почему он тогда спас их от молодых красноухих отморозков и почему помогал школе в районе ур-рамаков!

— Здравствуйте, вы по объявлению? — спросил господин Деку-Вердо, вставая с большого коричневого кресла.

Тиш-Им смогла только кивнуть в ответ. Да, это была его неизменная галантность: обычно работодатели-мужчины не утруждались отрыванием своих задов от кресел, встречая её на собеседовании, а он учтиво встал перед дамой — пусть и потенциальной прислугой — и чуть нагнул светловолосую голову в поклоне.

— Присаживайтесь, прошу вас... Итак, работа только на полгода, — продолжил он, когда Тиш-Им села. — Я живу сейчас в другом городе, а временно вернуться сюда меня заставляют дела. Пока я живу здесь, мне нужна домработница. Готовить не нужно, только уборка и стирка два раза в неделю. Ну и, возможно, кое-какие мелкие поручения.

Тиш-Им стояла ни жива ни мертва. Язык отнялся, губы дрожали, душа превратилась в надутый до отказа парус. Видимо, она сильно побледнела, потому что хозяин дома обеспокоенно спросил:

— Что с вами? Вы плохо себя чувствуете?

— Господин Деку-Вердо... Это я, — пролепетала она. — Тиш-Им Каро... Помните? Парк аттракционов. Ваша охрана раскидала эту уличную шпану, которая к нам пристала... Там была я, мой брат У-Он и наши школьные приятели. Вы отвезли нас в парк, и мы там катались... А потом мне стало нехорошо, и вы несли меня на руках... Помните? Это я, та самая девочка... А потом вы ещё нашей школе помогали...

От волнения Тиш-Им заикалась, задыхалась и под конец своей сбивчивой речи, поймав ртом воздух, откинулась на спинку стула...

Глоток воды пролился в её горло. Похоже, у неё снова был "стоп-кадр", абсанс. Обычно Тиш-Им не помнила об этих провалах, но судя по тому, что господин Деку-Вердо был уже не за столом, а сидел на корточках, держа её за руку, на несколько секунд она выпала из реальности.

— Не волнуйтесь так, пожалуйста. — Он поставил стакан на стол и накрыл руку Тиш-Им сверху второй ладонью. — Да, я помню. Разве можно забыть столь очаровательную юную леди?

"Юная леди". Именно так он её назвал тогда. Значит, и правда помнил.

— Вам лучше?

— Да, спасибо... Не знаю, отчего я вдруг так разволновалась.

Тиш-Им выдавила смущённую улыбку, а господин Деку-Вердо улыбнулся ласково и чуть грустно. В его глазах было такое понимание, что Тиш-Им подумалось: не иначе, он только что заглянул в её мысли... И ей стало ещё более не по себе. Ладонь господина Деку-Вердо грела её руку, но по спине бежали холодные мурашки.

В течение следующих получаса она рассказывала о себе, а он слушал и помогал вопросами. Его интересовало всё: где она училась, где работала, о чём мечтала. По поводу их бедственного положения он сказал:

— Постараюсь помочь. Но от чёрного безумия ещё никто не выздоравливал, увы... Оно — примета нашего времени, страшная примета. А что касается работы... Может быть, вы не будете утруждать себя делом, к которому не лежит ваша душа? Я ведь вижу, что вы переступили через себя, придя устраиваться домработницей. А деньгами я вашей семье и так помогу.

Тиш-Им даже вздрогнула: случайно или нет, но он попал в точку. И всё же она попыталась возразить, чувствуя приливающий к щекам жар:

— Ничего подобного! Я считаю любую работу достойной...

— И всё же работу учительницы музыки вы считаете более достойной, чем работу прислуги, хоть за последнюю и платят порой больше, — мягко перебил господин Деку-Вердо, выделив голосом слово "прислуги". И опять попал в точку. Именно так Тиш-Им думала. Но вслух этого слова она не произносила...

— Вовсе нет, я... — снова начала она и осеклась под всё понимающим, безгранично проницательным взглядом собеседника. С ним было бесполезно кривить душой: казалось, он видел её насквозь.

— Хорошо! — Господин Деку-Вердо хлопнул себя по колену и решительно встал. — Если вы настаиваете, я вас принимаю. Можете приступать завтра.

— Завтра? — встрепенулась Тиш-Им. — Спасибо, господин...

— Рай-Ан, — перебил он. — Просто Рай-Ан. Прошу вас, без церемоний.

— Хорошо, как скажете, — просияв, поспешно согласилась Тиш-Им. — Во сколько мне приходить?

— А во сколько вы заканчиваете свою основную работу?

— Ну... когда как, смотря сколько уроков. Но к пяти вечера я, как правило, уже освобождаюсь.

— Тогда жду вас к половине седьмого. Успеете?

— Да. Конечно.

— Ну, тогда договорились. Увидимся завтра.

Домой Тиш-Им не шла — летела. Сердце колотилось, щёки пламенели, а ноги не чувствовали земли. "Рай-Ан, Рай-Ан", — стучало в висках. Годы ничуть его не изменили, время было словно не властно над ним. Длинные волосы — красиво, но с короткой стрижкой ему, пожалуй, даже лучше. Более мужественный вид.

"О чём я только думаю!" — вздохнула Тиш-Им, качая головой.

Проезжавшая мимо на большой скорости машина обрызгала её из лужи. Она даже не расстроилась. Ерунда! Когда пятна подсохнут, их можно будет легко удалить щёткой.

"Синие уши. Значит, он наш. Наш!" — вот что гораздо больше занимало её мысли.

Дома были крики и стоны отца и усталое, напряжённое лицо матери. Её чёрно-серебристая коса, как всегда, была аккуратно уложена на затылке, а возле губ залегли суровые и горькие морщинки. Впрочем, их тут же тронула улыбка — в ответ на улыбку Тиш-Им.

— Ты чего такая радостная? — спросила мать.

— Мам, я на дополнительную работу устроилась, — сообщила Тиш-Им. И рассказала о своём собеседовании.

Мать помолчала. Её брови чуть сдвинулись.

— Значит, в богатом доме убирать, — проговорила она. Не то чтобы неодобрительно, а... как-то грустно, что ли. — Ну что ж... Хоть такая, а всё же работа. — И спросила уже деловито: — А платить-то сколько будут?

— Не знаю точно, но, кажется, много, — засмеялась Тиш-Им. — Во всяком случае, намного больше, чем я получаю в школе искусств. Но самое главное не это, мам!

— И что же?

— Это ОН!

И Тиш-Им взяла паузу, выжидая, что скажет мать. Та, однако, не сразу поняла, о чём речь.

— Кто — он? — непонимающе нахмурилась она.

— Ой, мам, господин Деку-Вердо! Тот красноухий богач, который нас с ребятами в детстве на каруселях катал! Помнишь, я тебе рассказывала? — Тиш-Им вытаращила глаза, переходя к самой ошеломительной новости. — Так вот... Ты сейчас упадёшь. Он на самом деле не красноухий, а синеухий! Наш!

Мать озадаченно усмехнулась.

— Надо же...

На следующий день, закончив занятия, Тиш-Им забежала домой буквально на десять минут — только перекусить. Отец вёл себя тише, чем вчера. Мать, наливая и ставя на стол тарелку супа, сказала:

— Ну что, удачи тебе на новой работе.

— Спасибо, мам. — Тиш-Им сверкнула улыбкой, которая, как в зеркале, отразилась на лице матери, приоткрыв её чуть удлинённые клыки. Сырое мясо Ай-Маа позволяла себе всё реже: регулярное его употребление пробивало слишком большую брешь в их оскудевшем семейном бюджете.

Во что одеться? — озадачилась вдруг Тиш-Им. Может, нужна была какая-то униформа, фартук? Но господин Деку-Вердо ничего об этом не говорил, а потому она решила, что сойдёт просто что-нибудь скромное, что запачкать не жалко: старые брюки, футболка и шерстяная кофта.

Её встретил тот же охранник. Он принял её пальто с не совсем отчистившимися пятнами и сказал, что хозяин ждёт в кабинете. Тиш-Им поднялась и постучала в дверь.

— Войдите! — услышала она.

Увидев её, господин Деку-Вердо встал из-за стола и погасил экран компьютера.

— Здравствуйте, Тиш-Им, рад вас снова видеть, — улыбнулся он. И выступающие клыки ничуть не портили приветливость его улыбки.

— Я готова приступать, — сказала она. — С чего начать?

— Пойдёмте, я покажу вам ваше рабочее место, — ответил господин Деку-Вердо.

В светло-бежевом шерстяном кардигане поверх белой водолазки и в свободных серых брюках он выглядел уютно и по-домашнему, но не менее элегантно, чем в деловом костюме. Он умел одеваться со вкусом.

Когда они вошли в просторный зал с примыкающей к нему лоджией, внушительных размеров домашним кинотеатром и роялем, Тиш-Им подумала, что с этой комнаты ей и предстоит начать уборку, но господин Деку-Вердо, взяв её за пальцы, подвёл к роялю и попросил:

— Сыграйте мне что-нибудь, пожалуйста. — И, видя немое изумление Тиш-Им, засмеялся: — Мне на данный момент больше интересно, что вы представляете из себя как музыкант, чем как домработница. Считайте это моей маленькой прихотью.

Тиш-Им озадаченно села за роскошный инструмент... Пробежала пальцами по клавишам, и струны отзывались чистым, глубоким звуком. Похоже, первым делом хозяин пригласил не домработницу, а настройщика.

— Как вам инструмент? — спросил господин Деку-Вердо.

— Превосходный, — искренне похвалила Тиш-Им. И, зажав руки между колен, с нервным смешком спросила в свою очередь: — Нет, вы правда не шутите? Может, я всё-таки должна здесь убрать, а не играть?

— Играйте, прошу вас, — серьёзно ответил хозяин дома. — Уборка подождёт. Сначала — музыка.

Первые звуки падали удивлённо и тяжело, как капли начинающегося дождя, а потом полились всё увереннее. Нот не было, Тиш-Им играла по памяти своё любимое — "Закат солнца" Ум-Но Кьяму, а господин Деку-Вердо слушал, стоя возле рояля. Когда стих последний звук, Тиш-Им подняла на него вопросительный взгляд: маленькая прихоть удовлетворена? Можно приступать к уборке?

— Ещё что-нибудь, — попросил тот.

Тиш-Им сыграла ещё. Господин Деку-Вердо расхаживал по залу, скрестив на груди руки и скользя взглядом по лепным карнизам под потолком.

— Прекрасно, — сказал он. — А если я дам вам ноты?

Он принёс целую стопку нот. Что делать? Тиш-Им продолжила исполнять его "маленькую прихоть". Пока она играла, на рояле появилась бутылка буодо* и два бокала. (*Лёгкий алкогольный напиток — прим. авт.)

— Нужно немного промочить горло, — с улыбкой сказал хозяин. И поинтересовался: — А петь вы умеете?

Тиш-Им про себя хмыкнула: что за вопрос! Умела, и ещё как, и это умение она продемонстрировала со всем возможным старанием. Всё это было хоть и забавно, но странно... Она пришла сюда убирать, а попала на свой сольный концерт.

По настоянию хозяина она выпила бокал буодо. Они немного поговорили о музыке, и оказалось, что господин Деку-Вердо весьма сведущ в этой области. Современную эстраду он терпеть не мог, предпочитал классику. А эстрада, по его словам, давала неправильные вибрации. Что это значило, Тиш-Им постеснялась спросить, но господин Деку-Вердо пояснил сам:

— Слушая этих скакунов по сцене, можно заболеть. Или отупеть. Или — то и другое.

До уборки дело так и не дошло. В девять часов хозяин объявил, что Тиш-Им на сегодня свободна. Весьма удивлённая тем, как прошёл её первый рабочий день, она спросила, когда ей приходить в следующий раз. Господин Деку-Вердо, улыбнувшись, как сытый кот, ответил:

— Мне хотелось бы видеть вас каждый день... Но договор есть договор, а по нему — два раза в неделю. Приходите через два дня, в то же время.

В следующий раз всё повторилось: Тиш-Им снова играла и пела, а наградой ей стал ужин при свечах.

— Вас что-то смущает? — спросил господин Деку-Вердо, заметив её скованность.

Тиш-Им не решилась ответить, что её смущает вообще всё. Вместо этого она сказала:

— Ну... Этот прекрасный инструмент и я... Мы как-то не смотримся вместе. Я считаю для себя неприемлемым садиться к нему в таком затрапезном виде.

— Так что же мешает вам в следующий раз прийти в вечернем платье? — улыбнулся владелец инструмента. — У вас оно есть?

Тиш-Им молча потупила взгляд.

— Понятно, — промолвил господин Деку-Вердо. — Ну, это поправимо.

Через два дня курьер доставил ей большую коробку, в которой Тиш-Им увидела алый шёлк, чёрный шифон и блёстки. У неё чуть не подкосились ноги, когда это великолепие прохладно и невесомо окутало её тело. Платье подошло идеально, а мать только нахмурила брови и покачала головой. Но это были ещё не все сюрпризы: в четверть седьмого у дома остановился чёрный лимузин. Шофёр вручил ей записку:

"Чтобы Ваше платье не испачкалось по дороге — погода довольно слякотная, — мой водитель доставит Вас ко мне. Жду Вас с нетерпением. Ваш Рай-Ан Деку-Вердо".

К платью Тиш-Им обула свои единственные выходные туфли на высоком каблуке. Убогое пальтецо на время скрыло её роскошный наряд, но не полностью — длинный многослойный подол приходилось подбирать, чтобы он не коснулся грязи.

Господин Деку-Вердо вышел к ней в белом смокинге. С удовольствием оглядев её с головы до ног, он протянул ей футляр.

— Вы выглядите изумительно. Но, по-моему, вам не хватает вот этого.

С бархатной подкладки её ослепили бриллиантовым блеском колье и серьги.

— Я... Я не могу этого принять, — пробормотала потрясённая Тиш-Им.

— Ну, хотя бы примерьте, — лукаво улыбнулся господин Деку-Вердо.

Он сам застегнул ей колье и осторожно вдел в уши серьги, а потом, отойдя на несколько шагов, любовался ею, чем вогнал девушку в жгучее смущение. Поцеловав её пальцы, сказал:

— Нет, обтягивать эти ручки хозяйственными перчатками и заставлять их драить пол и туалет — бесчеловечно. Просто бесчеловечно. Так не должно быть, и так не будет, или я не Рай-Ан Деку-Вердо.

Он подвёл её к роялю и торжественно проговорил:

— Вот теперь вы друг другу под стать.

В этот вечер он сел рядом с ней за инструмент, и они сыграли в четыре руки. Окутанная исходящим от него теплом, Тиш-Им осмелела и позволила себе коснуться его ноги коленом. Случайно это вышло или намеренно, она сама не поняла; господин Деку-Вердо никак не отреагировал, и они продолжали играть. Вдруг Тиш-Им заметила, что рук на клавиатуре не четыре, а три: одной Рай-Ан обнимал её за талию. Тут и она перестала играть.

Господин Деку-Вердо закрыл крышку и встал.

— Давайте лучше потанцуем. — И нажал кнопку на музыкальном центре.

— И всё-таки странно, — сказала Тиш-Им, переступая ногами в медленном танце, — я когда-нибудь начну делать свою работу?

— Вы её и так делаете, — ответил господин Деку-Вердо. — И превосходно. Вечер в обществе прекрасной девушки — что может быть лучше?

— Но кто же будет вытирать пыль? — усмехнулась Тиш-Им. — И стирать ваши рубашки?

— С этим прекрасно справляется домработница.

— Стоп... Какая ещё домработница? — Тиш-Им остановилась. — А я тогда кто?

Господин Деку-Вердо взял её за руки.

— А вы... Вы — цветок, которым нужно любоваться, — сказал он с нежностью во взгляде. — И беречь его.

— Постойте, постойте... — Тиш-Им в панике высвободила руки. — И за это вы собираетесь платить мне? Я правильно понимаю?

— Абсолютно.

— Нет, это... выше моего понимания!

Господин Деку-Вердо заглянул ей в глаза ласково и серьёзно.

— Я не хочу, чтобы вы делали то, для чего не созданы. Вы отказались принять от меня материальную помощь просто так — что ж, я даю вам возможность сделать что-то взамен. Какая вам разница, что именно? Или вы предпочитаете мыть туалет?

— Да, туалет можно мыть за деньги! — воскликнула Тиш-Им. — Но за ВОТ ЭТО ВСЁ я деньги брать не могу! Это... неправильно! Или... — Внезапная догадка обожгла нутро Тиш-Им, и она отшатнулась, прищурившись. — Или вы хотите от меня чего-то... большего, чем просто приятные беседы, танцы и игра на рояле? Нет уж, увольте... Этим я заниматься за деньги точно не стану, даже если буду голодать! За кого вы меня принимаете?

Во взгляде господина Деку-Вердо проступила горечь. Он подошёл к музыкальному центру и остановил воспроизведение.

— Девочка... — проговорил он грустно. — Зачем ты так? Плохого же ты мнения обо мне, если думаешь, что я способен на такое в отношении тебя — тебя, которую я знал ещё ребёнком! Ты выросла и стала прекрасной девушкой, но для меня ты осталась всё той же малышкой, на которую напали уличные отморозки... Я всегда мечтал о дочери. Сын у меня есть, а вот дочки нет. Не сложилось. Когда я тебя увидел, я подумал: "Вот такую дочку я хотел бы". И то, о чём ты говоришь... Нет. У меня и в мыслях такого не было. Мне просто нравится любоваться тобой, слышать твой голос, видеть тебя красивой, нарядной, улыбающейся... Ты прекрасна. И ты не должна страдать и нуждаться.

Тиш-Им уже сожалела о вырвавшихся у неё словах — до жгучей пульсирующей боли в груди и кома в горле. Как она могла заподозрить его в столь низких побуждениях?

— Простите, — пробормотала она.

Господин Деку-Вердо вздохнул.

— И это тоже примета нашего времени — когда за тем, что делаешь от души и с добрыми намерениями, усматривают какие-то недостойные мотивы... Всё перевернулось с ног на голову.

Всё, что Тиш-Им могла выговорить, было "простите, господин Деку-Вердо". Его тёплая рука легла ей на голову.

— Прощу, если будешь называть меня Рай-Ан.

Господин Деку-Вердо оплатил пребывание отца Тиш-Им в специальном хосписе, и это сняло тяготы по уходу за ним с плеч его дочери и жены — вплоть до самой его смерти. Под конец он уже никого не узнавал и не мог даже разговаривать. У-Он приезжал на его похороны уже с красными ушами, пряча глаза за тёмными очками и стараясь не привлекать к себе внимания. Перекрашивание обходилось недёшево.

Также Рай-Ан помог Ай-Маа открыть её собственное ателье, а Тиш-Им благодаря ему открыла вокальную студию для детей, оснащённую звуковым оборудованием по последнему слову техники, и ребятам было очень интересно там заниматься. Студия была расположена на границе "синего" и "красного" районов, и туда не гнушались отдавать своих детей и толерантно настроенные красноухие родители.

У-Он не знал, что подняться его родным помог именно Рай-Ан: по просьбе своего спонсора и благодетеля Тиш-Им и Ай-Маа не называли никому его имени. Он вообще многое делал анонимно или по возможности стараясь привлекать к своим благим делам минимум внимания, но, тем не менее, пользовался среди ур-рамаков огромным уважением и авторитетом. Взамен на свою помощь он просил немного — лишь дружбу и готовность оказать ответную услугу (с обязательной оговоркой, что необходимость в ней, впрочем, может так никогда и не наступить). Клан Белого Ягуара считался самым сильным на данный момент, и на советах слово его главы имело наибольший вес.

Спускаясь по лестнице, Тиш-Им слышала, как Рай-Ан говорил У-Ону о том, что он относится к ней лишь как к дочери и ничего большего между ними нет. Эти слова отозвались болью в её сердце и стали причиной её молчаливости и грусти за обедом.

Потому что она ХОТЕЛА большего. Всегда.

Глава 8. Ягуар и Медведь

— Надолго я там застряну? — спросил У-Он.

— Это как Учитель скажет, — ответил Рай-Ан.

— Я взял отпуск только на две недели.

Рай-Ан усмехнулся.

— Уложишься в две недели — хорошо. Нет — ну что ж... Найдёшь другую работу, только и всего.

— Ну, работа-то — ладно. Но если я пропаду надолго, Э-Ар же там с ума сходить будет! — озвучил У-Он свою главную заботу.

Подошёл охранник с дорожной сумкой, и Рай-Ан немного посторонился, пропуская его к багажнику. День начинался погожий, пространство было вновь наполнено мельтешением солнечных зайчиков и осенним багрово-золотым огнём листвы.

— Я понимаю, о любимой женщине нельзя не думать совсем, — сказал Рай-Ан, улыбнувшись одними глазами. — Но поверь, есть вещи поважнее, чем "уволят — не уволят". То, о чём ты сейчас беспокоишься — пустяки по сравнению с этим.

— Рай-Ан! — раздался звонкий голос — с щемящей осенней печалью, как прощальный крик птиц, улетающих в тёплые края.

По дорожке от дома бежала Тиш-Им. Убранные в хвост волосы болтались из стороны в сторону на бегу, глаза сверкали... У-Он приготовился наблюдать душещипательную сцену. Сейчас Тиш-Им с разбегу повиснет на шее Рай-Ана... Нет, не повисла — застыла прямо перед ним, не добегая одного шага.

— Рай-Ан, я...

— Что, милая? — Тот взял её за руки и вопросительно заглянул в глаза.

Тиш-Им, быстро взглянув на У-Она, сказала:

— Мне не по себе... Какое-то предчувствие.

Рай-Ан, привлекая Тиш-Им к себе, нежно чмокнул её в нос.

— Всё будет хорошо. Мы должны туда поехать, это необходимо, без этого — никак. Но ты права... Я не из тех, кто игнорирует предчувствия. Знаешь, что? Оставайся здесь, под охраной, и дождись меня. — Тиш-Им хотела что-то сказать, но Рай-Ан прижал её губы пальцем. — За меня не беспокойся. Я могу за себя постоять.

Они приехали на аэродром, где их ждал личный самолёт Рай-Ана. Далеко не такой большой, как пассажирские лайнеры, но обеспечивающий все условия для комфортного перелёта. У-Он тихонько присвистнул, войдя в салон. Сколько же денег у главы клана Белого Ягуара? Удовольствие летать на собственном самолёте стоит недёшево...

— Надеюсь, тебя не укачивает? — спросил Рай-Ан. — А то я, кажется, не захватил таблетки. Мне самому они не нужны, а вот про тебя я не подумал.

На вестибулярный аппарат У-Он не жаловался, но перед взлётом грыз ногти: это было его первое в жизни путешествие по воздуху.

Перелёт занял три часа. Они сели на частном аэродроме, поблизости от которого не было видно никаких построек — только поле, а вдалеке сквозь дымку виднелись горные вершины. С самолёта они пересели на внедорожник, который уже ждал их на парковке.

Полтора часа они ехали по трассе, потом свернули на извилистую грунтовую дорогу. Два часа петляния — и они приехали наконец в Нир-ам-Айяль. Даже деревней это поселение назвать было трудно: это была, по-видимому, заброшенная турбаза, на которой обосновались несколько семей ур-рамаков. У ворот гостей встретили пятеро мужчин внушительного телосложения, в которых У-Он сразу почуял истинных оборотней. Из оружия у каждого на поясе была пара ножей в чехлах, и ничего огнестрельного на первый взгляд у них не имелось. Но кто мог гарантировать, что в многочисленных карманах их камуфляжных брюк и таких же рубашек не нашлось бы чего-нибудь смертоносного? Самый высокий из них, заросший чёрными кудрями и бородой почти до самых глаз, выступил вперёд и спросил:

— Кто такие и к кому?

Рай-Ан представился:

— Рай-Ан Деку-Вердо, глава клана Белого Ягуара. Это — моя охрана, — он кивнул на двух телохранителей, стоявших позади. — Мы к Учителю.

Чернобородый перевёл тяжёлый, испытующий взгляд на У-Она:

— А ты кто?

У-Он назвал своё имя.

— Какого клана? — спросил чернобородый.

— Клан Белогрудого Волка, — ответил за У-Она Рай-Ан.

Чернобородый угрожающе блеснул белоснежным оскалом:

— Этого клана больше нет!

— Поверь моему слову, брат мой, его потомки выжили, — сказал Рай-Ан. — Только рассеяны по земле. Почти все они давно утратили силу и даже не знают своей родословной. У-Он — один из них. Мы прибыли к Учителю по очень важному делу издалека, устали и проголодались в дороге...

Чернобородый усмехнулся.

— Складно говоришь, Ягуар. В твоих словах я не чувствую подвоха... Меня зовут Сайи-То Кузур, клан Росомахи. Впустить-то мы вас впустим и даже накормим, только с Учителем увидеться вы сейчас не сможете: он позавчера ушёл в лес, когда вернётся — не сказал. Думаю, раньше, чем через неделю, он обратно не придёт. А может, и позже. Будете ждать?

Рай-Ан подумал.

— Обременять вас не хотелось бы... А как-нибудь найти его в лесу нельзя? — спросил он.

— Найти-то можно, только не советую, — усмехнулся Сайи-То. — Учитель не любит, когда его беспокоят в такое время.

— Видимо, придётся побеспокоить. Дело важное и срочное, — сказал Рай-Ан.

— Ну что ж, моё дело — предупредить, — ответил Сайи-То. — Рур-Ки вас проводит к лесному домику, а в остальном — пеняйте на себя! — И он снова белозубо оскалился в улыбке. — Оружие, какое имеется — сдать. И — проходим!

Территория бывшей базы, а ныне — резиденции Учителя представляла собой один большой сад. Росли тут и фруктовые деревья, и ягодные кусты, а в глубине сада виднелись парники и грядки. С грядок урожай был уже снят, а вот в парниках ещё что-то росло. Жилой корпус был двухэтажный, по всему второму этажу тянулась общая лоджия без перегородок; кроме него имелись и хозяйственные постройки, а вся территория по периметру была обнесена забором-сеткой. Сторожевых псов У-Он не заметил. Впрочем, нужны ли оборотням собаки, если они сами обладают звериным чутьём?

Внутренняя обстановка была простой и скуповатой. В холле на первом этаже пахло краской: черноволосая девушка в длинной пёстрой юбке писала на стене пейзаж с водопадом. Пёстрой её юбка была не только за счёт рисунка из павлиньих перьев, но и пятен от краски. Отставив одну ногу назад и упираясь носком поношенной спортивной балетки в пол, она вдохновенно рисовала склонённые к воде ветки, а вошедших не удостоила ни малейшего внимания. У-Он невольно задержал взгляд на её точёных смуглых щиколотках, и она, как будто почувствовав это кожей, обернулась. Растрёпанная копна крупных кудрей обрамляла изящное личико с острым подбородком, чернобровое и большеглазое, придавая ему бунтарский, диковатый вид и делая его обладательницу похожей на мальчишку-сорванца. Темпераментный изгиб бровей, тонкий нос с чуть приметной горбинкой, чёрные опахала ресниц, длинная шея, статная фигура — вся эта красота была естественной, вольной и дикой... И столь непохожей на ухоженную красоту Э-Ар.

— Здрасьте, — пробормотал У-Он, чувствуя, как на лице расплывается глупая ухмылка.

Девушка, смерив его взглядом, не ответила на приветствие, только заносчиво хмыкнула и вернулась к своему занятию. "Невоспитанная девица, однако, — подумал У-Он. — Но рисует, надо признать, неплохо".

Комнаты на втором этаже, в которых их разместили, были когда-то двухместными номерами: на дверях ещё висели таблички с цифрами, а внутри стояло по две деревянных кровати с голыми матрасами и подушками.

— Оставляйте вещи тут, — сказал Сайи-То. — Постельное принесут потом. А сейчас айда в столовую... Организуем что-нибудь для голодных путников.

Пятеро оборотней сопровождали гостей, как конвой, не отставая ни на шаг. Сайи-То шагал впереди, ступая на удивление мягко и неслышно для своей комплекции, так же передвигались и остальные мужчины. При виде этого неотступного сопровождения У-Ону невольно подумалось: а кто они с Рай-Аном здесь, собственно? Гости или уже пленники?

Ресторан с примыкающей к нему кухней располагался на первом этаже. Покрытые скатертями в голубую клеточку столики и весёлые занавески на окнах придавали помещению уютный вид, тогда как комнаты с кроватями без постельного белья по сравнению с ним выглядели по-казённому. В центре четыре столика были сдвинуты в один большой, и именно на него показал кивком Сайи-То.

— Присаживайтесь, а я пока кликну женщин, они сообразят что-нибудь поесть... Обед у нас сегодня уже прошёл, ну да ничего — что-то должно было остаться.

Блеснув яркими белками глаз, он сделал какой-то еле заметный знак остальным четверым оборотням, и они без слов уселись за соседний столик, достав две колоды карт.

— Приглядывать за нами остались, — шепнул Рай-Ан У-Ону.

У одного из оборотней шевельнулось ухо — но и только. Четвёрка делала вид, что занята игрой. Ребятами они были дюжими, не уступая телохранителям главы клана Белого Ягуара, а ножи с их поясов свисали довольно внушительной длины.

Минут через пять послышалось глубокое, раскатистое контральто, которое становилось всё громче по мере приближения:

-...Кого там ещё принесло? И на вас-то не наготовишься, такую прорву каждый день жрёте — как целый полк, да вот теперь ещё гости какие-то!.. И чего им только надо в наших краях?

— Не шуми, Дом-Нэй, гости важные, к Учителю, — урезонивающе басил в ответ Сайи-То. — От обеда осталось что-нибудь? Вот и разогрей.

— Гостей объедками кормить?! — воскликнула женщина. — Где это видано? Не смеши мою м

* * *

!

— Гм, кхм, — смущённо крякнул Сайи-То. Он-то знал, что гости всё слышат. — Вот и поди пойми тебя. То ты гостям не рада, то собираешься для них свежий обед стряпать...

Дверной проём загородила собой могучая, дородная фигура — ни дать ни взять, оживший буфет. Стало понятно, почему Сайи-То разговаривал с ней довольно-таки смиренно и мягко: упёртые в бока кулаки этой бабищи по размеру не уступали его собственным, да и роста они были почти одинакового, а вот в обхвате туловища она намного превосходила чернобородого ур-рамака. Рай-Ан поднялся, У-Он последовал его примеру, встали и телохранители. Завидев гостей, шкафообразная Дом-Нэй тут же переменилась в лице и расплылась в смущённой улыбке, обнажив ряд желтоватых, весьма плотоядных зубов:

— Ой... День добрый, рада приветствовать! Вы уж простите, обед у нас уже прошёл. Сейчас я по-быстрому что-нибудь сготовлю... Что ж такое сготовить, чтобы вам не ждать-то? А, в морозильнике же ньёку есть! Вот их и сварю, это мигом! — Развернувшись кругом, она наткнулась на стоявшего за её спиной Сайи-То, которому она создавала непреодолимое препятствие в дверях. — Уйди с дороги, морда бородатая!

Только благодаря быстрой реакции Сайи-То столкновения удалось избежать. В кухне загрохотала посуда, а Сайи-То, улыбаясь в бороду, присел за большой стол.

— Великая Дом-Нэй — госпожа и богиня кухни, — сказал он. — Прогневишь её — останешься без обеда.

— А ты чего тут уселся? — Дом-Нэй раздала всем вилки, тарелки и поставила кувшинчик со сливочным соусом. — На твою долю варить не буду, ты уже обедал!

— Эх, а я-то надеялся, что и мне перепадёт, — Сайи-То разочарованно хлопнул себя по колену.

— Брюхо лопнет по два раза обедать, — безапелляционно отрезала повелительница кастрюль и величественно уплыла, покачивая подолом синего платья в белый горошек.

Через пятнадцать минут улыбающаяся богиня кухни вошла в зал с большой аппетитно дымящейся миской, полной ньёку — шариков мясного фарша со специями, завёрнутых в тонко раскатанное тесто. У У-Она слюнки потекли от одного их запаха. Дом-Нэй большой деревянной ложкой щедро отсыпала в каждую тарелку и поставила миску на стол. В ней ещё оставалось немного ньёку — на одну или две порции. Строго сдвинув брови, Дом-Нэй сказала Сайи-То:

— И не облизывайся! Это — если гостям добавка понадобится.

Ньёку были выше всяческих похвал — в меру острые, сочные, а сливочный соус — нежный и жирный. У-Он наелся до отвала и с удовольствием выпил чашку травяного отвара, чтобы смыть лёгкое жжение от специй.

— Ну что ж, коли вам так срочно нужно к Учителю, то Рур-Ки отведёт вас к лесному домику, куда он приходит отдыхать, — сказал Сайи-То. — Но предупреждаю ещё раз: Учителю это может не понравиться...

— Как-нибудь переживём, — усмехнулся Рай-Ан.

— ...А незваным гостям может и не поздоровиться, — добавил Сайи-То значительно.

— Это наши проблемы. Справимся.

— Ну что ж... — Сайи-То обернулся через плечо. — Рур-Ки!

Один из играющих за соседним столиком в карты оборотней — самый молодой, с пшеничными волосами и бесстрашно-нагловатыми серыми глазами — поднялся и подошёл.

— Рур-Ки Ринкус, клан Рыси, — представился он. — Рад служить тебе, Белый Ягуар.

Они вышли втроём — У-Он, Рай-Ан и их провожатый. Охрану Сайи-То посоветовал оставить: чем меньше незваных гостей, тем слабее будет недовольство Учителя. У-Он нёс в рюкзаке бутерброды и термос с тоо, фляжку местного морса и аптечку; то и дело под ногами попадались алые россыпи спелой буракки, плодоносившей с конца лета и до первых морозов, и он, нагибаясь, рвал и отправлял в рот сочные кисло-сладкие ягоды. Едва ли не ежесекундно под его ногой что-нибудь хрустело, или его била по лицу ветка, и Рур-Ки, двигавшийся по лесу бесшумно и быстро, только качал головой, видимо, думая: "Вот ещё городской увалень на нашу голову свалился..."

Через полтора часа Рай-Ан предложил сделать короткий привал. Рур-Ки, не выказывавший пока ни малейшего признака усталости, пожал плечами, как бы говоря: "Как вам будет угодно".

— Минут на десять, а то пить хочется после обеда, — сказал Рай-Ан.

У-Он достал фляжку с морсом и протянул ему, а сам, приметив полянку, принялся собирать полупрозрачную, брызжущую соком буракку, горстями отправляя её в рот. Свежие лесные ягоды для него, городского жителя, были в диковинку, а буракку он вообще пробовал в первый раз.

— Вкусно? — раздался голос Рур-Ки.

— Угум, — промычал У-Он с набитым ягодами ртом. — Никогда нишего вкушнее не пробовал!

— Ты не увлекайся слишком, — усмехнулся светловолосый оборотень. — Буракка, если много её съесть, послабляет здорово. Особенно с непривычки. Потом, когда постоянно её ешь, уже не так. Привыкаешь.

У-Он даже перестал жевать — полный ягодной кашицы рот так и остался открытым.

— Что ж ты раньше-то не предупредил? — воскликнул он через секунду, проглотив. Воспоминания об опыте с сельдонисом заставили его кишки вздрогнуть.

Рай-Ан, сидевший с фляжкой на стволе поваленного дерева, посмеивался. Стряхнув с ладоней остатки ягод, У-Он поднялся с корточек.

— Ну что же мне "везёт"-то всё время так?.. — буркнул он себе под нос.

— Кто себя от природы отделяет, того она не балует, — раздался голос Рур-Ки, да так близко, что У-Он слегка вздрогнул. Повернулся на звук, но его хлопнули по плечу с противоположной стороны.

Повернулся снова и встретил взгляд бесстрашных рысьих глаз — как в стену упёрся.

— Не раз ещё споткнёшься, пока вновь её частью станешь, — сказал Рур-Ки.

Присев, он собрал несколько ягод и бросил себе в рот, насмешливо поглядывая на У-Она.

Рай-Ан встал и отдал У-Ону фляжку.

— Идём дальше.

Они двигались ещё два часа, пока не вышли на поляну, на которой стоял потемневший от времени бревенчатый домик. На этом их проводник счёл свою миссию завершённой и объявил, что возвращается — не хочет попадаться на глаза Учителю.

— Большое спасибо за помощь, брат мой, — поблагодарил его Рай-Ан.

Рур-Ки как ветром сдуло в буквальном смысле: вот он только что стоял в тени деревьев, и — нет его. Ни шороха, ни треска ветки под ногой... Был и пропал.

— Быстрый малый, — усмехнулся Рай-Ан, направляясь к домику.

На стук в высохшую, обшарпанную некрашеную дверь никто не отозвался. Более того — домик оказался не заперт, и они вошли внутрь.

День уже клонился к вечеру, и в единственной комнате с маленьким окошком было сумрачно. Свет карманного фонарика Рай-Ана озарил массивный деревянный стол с двумя скамейками, у стены — длинную лавку и низкий, но широкий топчан с тюфяком, под потолком — лежанку вроде полатей. Имелась небольшая кирпичная печь с плитой, на которой стоял закопчённый чайник, а посреди стола — масляная лампа с потускневшим от пыли стеклом. В углу у двери — веник, на крючках — чья-то одежда.

— Никого нет, — сказал У-Он. — Что будем делать?

— Ждать, что же ещё? — ответил Рай-Ан, проверяя, есть ли в лампе масло.

Масло булькало, и он зажёг её. Комната озарилась тусклым светом. Ноги У-Она после трёх с половиной часов ходьбы ныли, и он, устало плюхнувшись на скамейку, облокотился на стол. Время в этом домике, казалось, застыло много лет назад, когда электричества, машин и прочих благ цивилизации не было и в помине.

— А если Учитель сюда не зайдёт? — озвучил У-Он только что пришедшую ему в голову мысль. — А, например, сразу направится домой? Получится, что мы тут напрасно проторчим?

Рай-Ан, стоя у окошка, подчёркнуто спокойно ответил:

— Да. Если не зайдёт, то напрасно.

— И?.. — спросил У-Он, чувствуя, что беседовать Рай-Ан сейчас не склонен.

Тот не ответил, и У-Ону оставалось только гадать, что крылось за его молчанием. Наверно, он всё-таки каким-то непостижимым образом знал, что Учитель сюда придёт.

Они ждали молча. Рай-Ан устроился полулёжа на топчане, погружённый в какие-то свои мысли, а У-Он от нечего делать возился с мобильным телефоном. Сеть здесь не ловилась, и ему оставалось только играть в игры.

Стемнело. В животе У-Она снова требовательно заныло, а сытный обед казался теперь давнишним сном. Хорошо, что они захватили бутерброды! Подтащив рюкзак к столу, он выложил их, достал термос, стаканчики и обратился к Рай-Ану:

— Может, по бутерброду?

Тот был словно в трансе: глаза под полуопущенными веками потускнели, он не двигался и, казалось, даже не дышал. Подождав секунду, У-Он окликнул его погромче:

— Я говорю — может, перекусим? Есть не хотите?

Взгляд Рай-Ана ожил. Он сел прямо, зажмурился, поморгал, размял шею. "Спал он, что ли, с открытыми глазами?" — подумал У-Он.

— Можно и перекусить, — сказал Рай-Ан, вставая и подходя к столу.

Тоо уже немного остыл в термосе. У-Он ел за столом, а Рай-Ан жевал бутерброд, стоя у окна. Но что можно было разглядеть в этой темени?

— Ложись где-нибудь, — сказал глава клана Белого Ягуара после ужина, садясь на топчан и развязывая шнурки высоких ботинок. — Нечего без толку жечь лампу.

У-Он тоже разулся и полез на лежанку под потолком. Там оказались какие-то пахучие шкуры, на которых он, морщась, устроился. Доски скрипели под тяжестью его тела, а внизу Рай-Ан погасил свет. В наступившем кромешном мраке скрипнул топчан, стукнули об пол сброшенные ботинки, и всё стихло.

Всё, да не всё. Вскоре У-Он начал различать какие-то лесные звуки, совершенно незнакомые, а потому заставлявшие его напряжённо вслушиваться. Впрочем, какая опасность могла грозить им в доме? Хотя дверь не показалась У-Ону очень надёжной. Оружие осталось там, в резиденции Учителя. Даже ножа... Хотя нет, складной ножик лежал в рюкзаке, о нём У-Он промолчал, когда охранники сдавали оружие. К обыску оборотни прибегать не стали, поверили гостям на слово.

Но складной ножик — разве же это оружие?.. Против крупного зверя он — иголка.

— Если знать, куда бить, и складной ножик — оружие, — вдруг раздалось в темноте.

У-Он вздрогнул. Да, он подозревал, что Рай-Ан читает или каким-то образом угадывает мысли, но чтобы вот так...

— Ты очень громко думаешь, — засмеялся тот. — Успокойся, нам ничто не угрожает. Спи.

Задремать У-Ону удалось с трудом, и тут же ему начал сниться дурацкий сон: будто к домику подходит старик-великан с волочащейся по земле белой бородой и длинной клюкой толщиной с бревно. Гневно сверкая глазами из-под кустистых бровей, он громовым голосом кричит: "Я же просил меня не беспокоить! А ну, пошли вон отсюда!" Вышедшего на крыльцо Рай-Ана старичище хватает за шкирку, как щенка, и швыряет о ствол дерева, а У-Она хочет зашибить своей гигантской клюкой...

У-Он проснулся. Запах шкур, пот на лбу. Нажав на часах кнопку подсветки, он глянул время: полвторого ночи. На полу лежало пятно лунного света, и попривыкшие к темноте глаза У-Она различали обстановку комнаты — стол с термосом и лампой, скамейки, даже веник у двери. Успокоившись, он снова опустил было голову на шкуру, как вдруг кто-то начал скрестись в дверь, громко сопя. У-Он замер.

Скребущийся звук стих, но движение не прекратилось. Кто-то бродил вокруг дома, пофыркивая. Всей кожей У-Он чувствовал: это не человек, а зверь. Очень большой. Как он это определил, У-Он и сам не понимал. Просто чувствовал кожей, солнечным сплетением... и задом тоже. "Моя задница чует приключения", — промелькнуло в голове.

Всё стихло. Ушёл? Хорошо бы, а то из оружия — только складной ножик... Ну, кроме лезвия, в нём ещё была пилка для ногтей, ножницы, консервный нож, отвёртка, шило и открывалка для бутылок.

Снова что-то зашуршало, но потом надолго затихло. С колотящимся сердцем У-Он слез с лежанки: ему вдруг почудилось, что его кто-то окликнул. Не голосом, нет... Просто нервы запели, как струны, будто их тронула чья-то рука. Будто сама ночь, огромная и чёрная звёздная бездна, заглядывала в окно и звала его к себе. Это она ходила там, воплотившись в могучем мохнатом теле, потому что ей стало любопытно: кто, не побоявшись её, вошёл в этот лес и лёг спать, как у себя дома?

Мягко ступая по половицам, У-Он подкрался к рюкзаку, лежавшему на скамейке. Может, складной ножик и плохое оружие, но всё лучше, чем никакого. Вот он... Ещё бы найти в потёмках лезвие среди всех этих приспособлений. Его пальцы лихорадочно щупали, а луна светила в окно. Ночь звала его на поединок.

Скрипнула дверь, влажная прохлада дохнула в лицо. "Ну же, выходи", — звала ночь. У-Он ступил на крыльцо, держа нож перед собой. Ступенька, ещё ступенька. Земля. Луна сияла над верхушками деревьев, заливая всю полянку призрачным мертвенным светом, а ночь затаилась... чтобы тронуть холодной рукой за плечо.

Вздрогнув и обернувшись, У-Он остолбенел. Буквально в нескольких шагах от него огромная, мохнатая чёрная туша с красноватым блеском в глазах поднялась на задние лапы и заревела, разинув зубастую пасть. Это был медведь, но невероятно большой — в природе таких громадин просто не могло существовать.

У-Он стоял, будто пригвождённый к месту, чувствуя онемение, расползающееся на руках от кончиков пальцев, а на лице — с губ. Одновременно какая-то холодная сила сдавливала обручем череп и не давала отвести взгляд от горящих адским пламенем глаз чудовища, которое с рёвом надвигалось на него, сверкая в лунном свете смертоносными зубами и когтями. Нож выпал из онемевшей руки.

Вдруг над головой У-Она мелькнула тень, и на загривок медведю прыгнул серебристый зверь с пятнистой шкурой и длинным хвостом. Медведь завалился на спину, чтобы придавить его своим чудовищным весом, но тот ловко вывернулся и отскочил, отвлекая его внимание на себя. "Это Рай-Ан перекинулся", — всплыло в парализованных, сдавленных холодным обручем мозгах У-Она. Вздыбленная на загривке шерсть белого ягуара серебрилась под луной, глаза вызывающе сверкали безжалостной амальгамой, и медведь вынужден был переключиться с потенциальной добычи на нежданного противника.

С минуту звери рычали и рявкали друг на друга, демонстрируя мощь своих клыков и стараясь своим видом заставить противника дрогнуть. Но запугивание не помогло — каждый стоял на своём и не собирался ретироваться. Ягуар прыгнул первым, и они покатились по земле ревущим и воющим клубком. У-Он и хотел бы помочь Рай-Ану, но, как ни старался, не мог вызвать у себя хотя бы трансформацию рук. Даже когти не появлялись: из У-Она будто разом выкачали силы. Он был опустошён, руки повисли безвольными тряпками, ноги подгибались, а в животе... Проклятье! Урчание и невыносимая тянущая боль заставили его согнуться пополам и осесть на землю.

Усмирить взбунтовавшиеся кишки он был не в силах, а потому со стонами и ругательствами заполз за угол домика. Какой же он Белогрудый Волк, если его чуть что — сразу скручивает медвежья болезнь?.. Её мощные лапы мяли и терзали ему нутро, пока оно полностью не опустошилось, а рёв на поляне тем временем стих. С беспокойством вслушиваясь, У-Он вместо туалетной бумаги, оставшейся в рюкзаке, воспользовался широким мягким листком таккианы, по удачному стечению обстоятельств росшей у самой стены.

Ни медведя, ни ягуара не оказалось на поляне. Только сейчас У-Он заметил, что был без обуви, в одних носках. И где же нож? Нет, пожалуй, сейчас его не найти: слишком темно. Окошко между тем уютно светилось... Как же это понимать?

В свете лампы глаза Рай-Ана, уже вернувшегося в человеческий вид, ещё поблёскивали амальгамой; он зашнуровывал ботинок, когда У-Он вошёл. На топчане сидел сутулый бородатый незнакомец, кряжистый, широкоплечий и совсем ещё не старый: его тёмно-каштановые волосы были лишь на висках тронуты сединой, да в бороде она блестела. На нём были штаны непонятного цвета и мятая расстёгнутая рубашка, а обут он был в чёрные войлочные боты. Застёгивая рубашку, он смотрел на У-Она с добродушной усмешкой в уголках глаз — рот утопал в бороде.

— Значит, когти волчьи, а болезнь медвежья, ммм? — прогудел он приятным, глубоко нутряным голосом, какой в городе и не услышишь. Там голоса были тонкими, открытыми, звенящими, в них чувствовался скрип искусственной кожи и синтетики, а голос незнакомца был шерстисто-тёплым и плотным, как войлок его обуви.

— Я... ягод переел, — хрипло ответил У-Он и вопросительно взглянул на Рай-Ана.

Тот усмехнулся.

— Да, бураккой он увлёкся по дороге, Учитель. Видно, с непривычки его и...

Учитель?! У-Он так и сел. Не на пол — благо, скамейка была близко. Значит, вот этот ухмыляющийся бородач с седеющей курчавой порослью на груди — и есть он? Но когда он успел вернуться? Или...

Медведь?..

— Ты думал, мы дерёмся? — проговорил Учитель задумчиво, подтверждая эту догадку. — Да нет, это было дружеское приветствие. Давно мы с Рай-Аном не виделись, сил друг друга не пытали... Заматерел он, совсем взрослым стал.

Рай-Ан чуть наклонил голову в ответ на эти слова. Учитель встал, накинул тёплую жилетку и принялся растапливать печку.

— Отвар сейчас сделаем, — пробурчал он в бороду. — И живот закрепит, и душу отогреет. А домой, так и быть, утром пойдём, раз уж нашли вы меня тут.

...Трещал огонь в печи, на плите закипал чайник. Учитель спросил, обращаясь к Рай-Ану:

— Поющего волчонка что не привёз?

Тот оживился, блеснул глазами.

— Да я подумал, что ей пока не нужно во всё это...

— Надо было привезти, — медленно проговорил Учитель, забрав бороду в руку.

— Могу съездить за ней, — ответил Рай-Ан.

Учитель, качнув головой, вздохнул.

— Нет, друг, ветер уже в другую сторону подул... Нехороший ветер.

— Ты думаешь..

— Да. Советую тебе как можно скорее возвращаться.

Эти двое понимали друг друга с полуслова — да что там, без слов. А вот У-Он сидел, чувствуя себя младенцем при разговоре взрослых: смысл фраз, которыми они перебрасывались, был для него не более ясен, чем какая-нибудь шифровка. И он встрял в разговор:

— Простите, а...

Учитель и Рай-Ан посмотрели на него, и У-Он почувствовал себя поджариваемой на сковороде рыбой. Но раз уж набрался наглости, назад пути нет, и он продолжил:

— Э... А "поющий волчонок" — это вы о ком, Учитель?

— Ты. Говори мне "ты", мальчик, — ответил тот, еле приметным жестом перебив Рай-Ана, собиравшегося что-то сказать У-Ону, и тот покорно закрыл рот. Посмотрев на У-Она пару мгновений с задумчивым прищуром, Учитель промолвил: — Туго же ты соображаешь, волчонок. Дай руку.

У-Он протянул руку, и Учитель, взяв её, закрыл глаза. Через пару секунд открыв их, он сказал:

— Клан Белогрудого Волка почти стёрт. Одни его потомки убили в себе Зверя, и их уши покраснели; другие, с синими ушами, убивают уколами. Почти уже убили... Силы в них нет. А в тебе — есть. Есть она и в твоей матери. И в сестре, которая поёт. — Помолчав, Учитель закончил с улыбкой: — И будет она в ТВОЁМ маленьком волчонке. И в волчонке, что родится у твоей сестры. Может так статься, что клан Белогрудого Волка возродится. И возглавлять его — тебе. — Палец Учителя уткнулся в грудь У-Она. — Но... пока ты и сам ещё щенок. Весьма глупый, надо сказать.

И Учитель направился к исходящему на плите паром чайнику, оставив У-Она в ещё большем замешательстве, чем прежде. Рай-Ан хмуро и озабоченно молчал, скрестив на груди руки, и, похоже, ничего не собирался объяснять У-Ону.

Отвар был запарен в термосе, откуда Учитель без сожаления выплеснул остатки холодного тоо. Из-за печи появились мешочки с травами; щепотка из одного, щепотка из другого, кипяток, крышка. У-Ону не верилось, что вот этот деревенский мужик в мятой рубахе и нелепых войлочных круглоносых чунях и есть Учитель, но он боялся даже подумать так, чтобы никого ненароком не оскорбить. Если уж Рай-Ан читал его мысли, как открытую книгу...

Стаканчик с тёмно-коричневым душистым отваром было невозможно взять в руки. Держа его за самые края, У-Он дул на обжигающий напиток. Он был горьким, и Учитель достал гостям по липкому, янтарно-золотистому кусочку сотового мёда из деревянной кадушечки.

— Ну, пейте и отдыхать, — сказал он. — Утро поведает нам больше, чем ночь. Да, кстати. — Учитель положил на стол складной нож У-Она. — Не ты потерял?

Из корпуса торчало не лезвие, а пилочка для ногтей. У-Он смущённо крякнул. Мда. Отличное оружие против медведя!.. Маникюр ему сделать, разве что.

Глава 9. Чёрные псы

— Ну что в нём такого особенного, дочка, что ты за него так цепляешься? Какие такие достоинства, которых нет у других?

В отсутствие У-Она к Э-Ар снова нагрянули родители. Мать принесла большую коробку пирожных и заставила Э-Ар заварить тоо побольше и покрепче — "для обстоятельной беседы". Говорила в основном она, а отец присутствовал, по-видимому, для пущей убедительности, потому что вся его роль сводилась к поддакиванию. Всякий раз, когда жена к нему обращалась за поддержкой, господин Отерис значительно кивал и утвердительно мычал. Слов ему по сценарию было не положено.

Родители уговаривали Э-Ар уйти от мужа. Случившееся на обеде так напугало их, что они почти слёзно умоляли её оставить У-Она и вернуться домой, к ним. Точнее, это мать умоляла, а отец только кивал, когда от него это требовалось, время от времени щупая повязку на пораненной когтями У-Она руке.

— Доченька, пойми, ты же в опасности! — виолончелью стонала мать, не забывая между делом уминать пирожные одно за другим. — Это же... это же шайка оборотней, от которой надо бежать, и как можно дальше! — продолжала она с набитым ртом. — Ну вот, ты меня расстроила... А когда я расстроена, я всегда набрасываюсь на сладкое... — Она с досадой махнула рукой и шумно отхлебнула глоток тоо.

Э-Ар с самого начала разговора сидела с напряжённо сдвинутыми бровями, не притрагиваясь ни к пирожным, ни к тоо.

— Мама, чем я тебя расстроила? — спросила она, воспользовавшись моментом, пока рот матери был занят. — Я-то что сделала?

Та фыркнула и раздражённо звякнула чашкой о блюдце.

— Чем, ты спрашиваешь?.. Да хотя бы тем, что, не послушав нас с отцом, вышла замуж за этого... синеухого! — Последнее слово она произнесла с оттенком пренебрежения, скривив губы.

— Мама... ну зачем так? — со сдержанной укоризной проговорила Э-Ар. — Я не понимаю, что в этом плохого.

Ярко накрашенные губы матери затряслись.

— Что плохого? — переспросила она, задохнувшись от избытка возмущения. — Что плохого?! Он же обманул нас... обманул тебя, ввёл в заблуждение! Красил уши! Ну, сами по себе уши — ещё ладно... Но ведь он оказался оборотнем! И он не делал уколы! Он не задумывался о том, что тем самым подвергает тебя опасности!

— Какой опасности? У-Он никогда не причинил бы мне вреда! — возразила Э-Ар, тоже заводясь. — За всё время, что мы живём вместе, он ни разу не вышел из себя... ничего такого не сделал!

— Ничего такого? А это?! — Мать схватила отца за пострадавшую руку, да так крепко, что тот поморщился от боли. — Он же своими когтищами твоему отцу чуть руку не оторвал! Только не говори, что ты не видела, каким жутким был твой ненаглядный У-Он! Просто зверюга! Он был готов растерзать отца!

Э-Ар не знала, что возразить. Выглядел У-Он в тот момент действительно жутко... Но она не верила, что он был способен на что-то по-настоящему ужасное. На убийство, например. Нет, никогда. Она просто чувствовала это... сердцем, наверное.

— Он бы не сделал этого, — упрямо повторила она. — И не просите меня бросить его. Я этого не сделаю, во-первых, потому что люблю его, а он — меня... А во-вторых, у нас с ним будет ребёнок.

Мать пару секунд сидела с открытым ртом, моргая, а потом откинулась на спинку стула, как будто ей стало дурно. Одной рукой она схватилась за сердце, а другой обмахивалась.

— Ох... Капли... У тебя есть что-нибудь от сердца?.. — выдохнула она, закатывая глаза.

— Да... сейчас посмотрю, — ответила Э-Ар, вставая. Она подозревала, что мать просто пытается играть на её чувствах: сердце у неё было всегда в полном порядке. Хотя... кто его знает. Всё когда-то бывает в первый раз.

— Ну, пошевелись же! — подал голос отец, выходя из своей немой роли. — Не видишь — матери плохо! — И спросил озабоченно: — Дорогая, может, врача?..

Мать только отрицательно мотнула головой.

Э-Ар нашла лекарство и накапала в рюмку с водой. Её не покидало нехорошее чувство, что перед ней разыгрывают спектакль. А то, что подобным образом вели себя два близких ей человека, усугубляло это неприятное ощущение фальши.

Мать выпила капли, поморщилась и заела пирожным.

— Нет, нет, это невозможно, — выдохнула она. — Отродье оборотня в нашей семье?.. Нет, не бывать этому! Ты должна прервать беременность.

Эти слова обдали Э-Ар сначала холодом, потом жаром. Возмущение, негодование, горечь — всё это смешалось, захлестнуло её тяжёлой волной и лишило дара речи на несколько мгновений. Поймав ртом воздух, Э-Ар припечатала ладонью к столу гневное:

— Нет! Не смей так говорить о нашем ребёнке... и о своём внуке!

Мать вздрогнула, подпрыгнув на стуле и снова схватившись за грудь. Она онемела, взглядом умоляя отца о помощи. Тот, решительно поправив очки, обратил на Э-Ар возмущённый взгляд.

— Дочь! Как ты разговариваешь с матерью?

— Так, как считаю правильным, — отчеканила Э-Ар жёстко. — Это моя жизнь, и вы не проживёте её за меня! И только я сама буду принимать решения, как мне жить и что делать.

Отец заморгал за стёклами очков, бессильно развёл руками и сказал, обращаясь к матери:

— Вот так всегда! Всегда поступает по-своему! Что прикажешь с ней делать?

Мать тем временем вылила остатки уже холодной заварки себе в чашку и, морщась от терпкости, выпила одним духом.

— Ну ничего... ничего, — сказала она. — У меня есть знакомый гинеколог, который всё уладит... за определённую плату, конечно...

— Нет! — крикнула Э-Ар и выбежала из комнаты.

В ванной она умылась холодной водой, пытаясь унять дрожь в пальцах. Сделать аборт?.. Убить ребёнка? Их с У-Оном первенца?.. Да как такая мысль вообще могла зародиться в голове у матери? Губы Э-Ар задрожали, из глаз покатились слёзы.

И тут раздался звонок в дверь. У Э-Ар вдруг всё обледенело внутри от странного предчувствия.

Она не сразу решилась открыть. Пока Э-Ар на цыпочках подкрадывалась к двери, звонок повторился несколько раз, настойчиво и тревожно. Может, У-Он вернулся? Но у него свои ключи...

— Кто там? — спросила она робко.

— Э-Ар, открой скорее! Это Ло-Ир!

— Ло-Ир? Что случилось?

— Случилось... Впусти меня быстрее, это важно!

Молодой беловолосый оборотень выглядел так, будто только что подрался: на скуле красовался кровоподтёк, джинсы на колене порваны и пропитаны кровью. Едва переступив порог, он заявил:

— Э-Ар, уходим отсюда немедленно.

Э-Ар растерялась.

— Но... почему? Куда? Что происходит?

Ло-Ир взял её за плечи и проговорил устало и серьёзно:

— Времени мало. С минуты на минуту к тебе могут нагрянуть очень неприятные гости. Они напали на загородный дом отца, пока тот был в отъезде, перебили почти всю охрану и похитили Тиш-Им, сестру твоего мужа. Меня только что пытались убить. Ребята очень серьёзные, отбиться я бы не смог, пришлось бежать... Еле ушёл я от них. Отец направил меня к тебе... Он... В общем, у него предчувствие, что ты тоже можешь быть в опасности.

— Предчувствие?

— Долго объяснять, просто пойдём со мной, я отвезу тебя в безопасное место. Хорошо, что я успел до них.

— Подожди, постой... — Э-Ар медленно провела похолодевшими пальцами по щекам. — Кто эти люди? Что им надо?

— Мы пока не знаем, — ответил Ло-Ир, еле сдерживая нетерпение. — Но выясним. Пожалуйста, идём, времени очень мало!

— Подождите, не так быстро, юноша, — раздался голос матери.

Подошедшие родители с вызывающим и воинственным видом встали по обе стороны от Э-Ар.

— Куда вы собираетесь забрать нашу дочь? — выступил отец. — Откуда нам знать — а может, вы и есть похититель? Нечего тут лапшу нам на уши вешать!

Более бредового предположения Э-Ар не слышала в своей жизни. Ло-Иру она почему-то безотчётно верила — как У-Ону, и ей почему-то казалось, что он говорит правду.

— Папа! — воскликнула она, закатив глаза. — Не глупи! Ло-Ир никакой не похититель!

— А ты помолчи, — перебил отец. — С ним ещё нужно разобраться, кто он такой.

— Некогда разбираться, уважаемый, — теряя терпение, ответил Ло-Ир с низкими рычащими нотками в голосе, от которых у Э-Ар пробежали по коже мурашки. — Счёт идёт на минуты! Вам я бы тоже посоветовал покинуть этот дом от греха подальше.

— А вы тут не командуйте, вы не у себя дома, чтобы говорить нам, куда идти и что делать, — парировал отец. Держа руки в карманах и вызывающе щурясь, он подошёл к Ло-Иру. — Думаете, если вы сын какого-то там синеухого выскочки-нувориша, на вас управы нет? Найдётся! Мы сейчас полицию вызовем!

— Па-апа! — изнеможённо простонала Э-Ар.

— Молчи, — опять отрезал он. — Ты никуда с ним не пойдёшь, даже думать не смей.

Глядя отцу в глаза, Ло-Ир холодно блеснул амальгамой во взгляде, и Э-Ар на секунду показалось, что он даже стал выше ростом и шире в плечах. Воинственного настроя у отца сразу как-то поубавилось.

— Э-Ар, идём, — сказал молодой оборотень. — Мы должны были уже пять минут назад отсюда уйти, но вместо этого всё ещё разговариваем.

— Стой, где стоишь, Э-Ар! — приказал отец.

И тут в дверь снова позвонили. Настала жуткая тишина.

Ло-Ир беззвучно, как тень, скользнул к кухонному окну, шёпотом выругался.

— Дождались... Они пришли.

Мать вдруг решительно двинулась к двери, не обращая внимания на бешеную жестикуляцию всех остальных, призывавших её этого не делать. Зачем-то поправив причёску и бусы, она вежливо и спокойно спросила:

— Кто там?

Из-за двери ответил заикающийся женский голос:

— Это с-соседка... Из квартиры н-напротив. Я уезжаю и хот-тела бы оставить вам на сохранение к-ключи от моей двери...

Мать обернулась, всем видом как бы говоря: "Ну вот, всего лишь! Стоило из-за этого волноваться!" А вслух сказала:

— Подождите одну минуту!

Отец, беззвучно возмущаясь, оттащил её от двери.

— Эта соседка обычно заикается? — шёпотом спросил Ло-Ир у Э-Ар.

Она отрицательно мотнула головой.

— Значит, они её заставили.

Ло-Ир метнулся к балкону, выходившему на задний двор, выглянул. На его скулах заиграли решительные желваки, и он устремил пронзительно-гипнотизирующий взгляд на Э-Ар.

— Иди сюда, — позвал он, протягивая ей руку.

— А родители? — пролепетала Э-Ар.

— Им они не нужны. Им нужна ты.

— Я без мамы и папы не...

Э-Ар хотела сказать: "Я без мамы и папы не пойду", но её челюсть будто придержала невидимая сильная рука, а голосовые связки словно прижали пальцем. Уже не невидимая, а настоящая рука Ло-Ира сжала её запястье и притянула к балконной двери.

— Я посажу тебя на закорки. Обхвати меня руками и ногами и держись изо всех сил.

Амальгама его глаз затягивала её внутрь, в зазеркалье его воли, и Э-Ар не смогла ослушаться.

— Погодите, вы куда? — шагнул к ним отец. — Там же третий этаж!

— А вот теперь, папаша, вызывай полицию, — ответил Ло-Ир, сверкнув зубами и глазами. — И ни в коем случае не открывай дверь.

Холодный ветер растрепал волосы Э-Ар. Она висела на Ло-Ире сзади, а он, вскарабкавшись на стоявшую на балконе старую тумбочку, сказал:

— Зажмурься и держись изо всех сил. И ничего не бойся.

Она зажмурилась. Прыжок... Сердце упало в бездну. Затрещали ветки, царапая её по лицу, а тело Ло-Ира совершало мощные рывки. Удар о землю. Они больше никуда не падали, и Э-Ар открыла глаза.

Как оказалось, Ло-Ир приземлился на ноги. Не разбиться им помогло дерево, по веткам которого он и спустился. Оглядевшись по сторонам, он рванул с места с такой скоростью, что у Э-Ар в глазах потемнело.

— Я сле... сле... зу! — пропыхтела она, трясясь у него за спиной. — Са... са... ма по... бе... гу!

— Так быстро, как я — не сможешь! — ответил Ло-Ир. — Держись!

Он действительно бежал фантастически быстро — и это с Э-Ар в качестве ноши! Но через минуту этого бега оказалось, что их догоняет чёрная машина.

— Проклятье, — скрипнул зубами Ло-Ир. Достав из кармана мобильный, он сунул его Э-Ар. — Подержи!

Держась одной рукой, Э-Ар взяла телефон и сунула себе в карман.

— А сейчас... кое-что произойдёт, — выдохнул Ло-Ир. — Ты только не бойся и главное — не свались с меня!

Не прекращая бежать, он выгнул грудь колесом, застонал, и через мгновение его стон перешёл в звериный рык. Под руками Э-Ар его тело стало увеличиваться, мускулы чудовищно вздувались, одежда трещала по швам. Э-Ар закричала, цепляясь за светлую пятнистую шерсть и сжимая ногами бока зверя, который скакал уже на четырёх лапах. Талия его осталась по-человечески тонкой, и лишь на ней держались лохмотья джинсов. Сзади мелькал длинный пушистый хвост, а вокруг шеи болтались остатки куртки. Чтобы не свалиться, Э-Ар вцепилась в них. Ягуар, сорвав с себя ремень, взял его в зубы посередине, а концы бросил Э-Ар, чтобы она держалась за него, как за уздечку.

Чёрная машина изрядно отстала. Зверь мчался огромными прыжками, не соблюдая никаких правил уличного движения, перепрыгивая с тротуара на проезжую часть и обратно. Преследовать его было трудно, потому что он был гораздо маневреннее любого автомобиля. Впрочем, бежал он хоть и быстро, но старался не сбросить с себя истерично вцепившуюся в него и кричащую Э-Ар.

Вдруг по ним открыли стрельбу. Э-Ар обернулась... Лучше бы она этого не делала. За ними гналось трое чёрных, огромных полупсов-полулюдей с горящими глазами. Бежали и стреляли, перепрыгивая через машины. Но, в отличие от пятнистого зверя, скакавшего на всех четырёх, они бежали на двух задних лапах: в передних у них было по автомату.

Белый ягуар, тяжело приземляясь на крыши, капоты и багажники машин, оставлял на них глубокие вмятины. Э-Ар чувствовала, что не удержится и сейчас сорвётся: руки и ноги ослабели.

— Я па-а-адаю... — закричала она, заваливаясь набок.

Но упасть ей не дала мощная лапа: дальше ягуар побежал на трёх, одной прижимая Э-Ар к себе. Разумеется, это сильно снизило его скорость. Вдруг он рявкнул и дёрнулся... Пятнистая шерсть на его плече окрасилась кровью. "Они в него попали, — с ужасом содрогнулась Э-Ар. — Нам конец".

Но до конца было ещё далеко. Несмотря на ранение, ягуар был вполне способен передвигаться, и всё ещё очень быстро. По пожарной лестнице он взобрался на крышу; чёрные псы не отставали: высунув красные языки, они карабкались следом, а автоматы болтались у них за спинами. Погоня продолжилась уже не по улицам, а над ними. Цепляясь за неохватную, могучую шею ягуара, Э-Ар молилась, чтобы больше ни одна пуля не настигла его... Странные слова вертелись у неё в мыслях: "Дух Зверя, сохрани нас... Помоги нам..." Или это кто-то другой молился в её голове?

Ягуар прыгал с крыши на крышу, с лёгкостью преодолевая пяти-, десяти— и даже пятнадцатиметровые промежутки между домами, одновременно уворачиваясь от пуль. Э-Ар казалось, что в эти моменты время вокруг застывало, и зверь просто подныривал под медленно летящие смертоносные кометы с хвостом из воздуха с вращающимся металлическим ядром или перепрыгивал через них. Псы-преследователи скакали за ними, вынужденные совершать прыжки такой же длины, что иногда давалось им не без труда. Ягуар был прирождённым прыгуном, для него и двадцать метров не являлись препятствием: хоть у него и не было крыльев, но Э-Ар казалось, что он умел летать. Внизу серел асфальт, вверху — тучи, в ушах свистел ветер, а под руками Э-Ар напряжённо работали его разгорячённые мускулы. И пахло кровью...

А вот чёрные псы летать не умели, да и стрельба на бегу удавалась им не так хорошо, как из машины. Когда под ягуаром с Э-Ар разверзлась очередная пропасть улицы, это был не просто прыжок, а супер-мега-прыжок, холодящий нутро и головокружительный. "Не допрыгнем, упадём..." — сжалось сердце Э-Ар. Допрыгнули! Да!..

И сорвались.

Лапы ягуара заскользили, и он повис на краю крыши, уцепившись за неё выпущенными когтями. Двое преследователей затормозили у противоположного края, вовремя сообразив, что им на сей раз не перепрыгнуть, а один, переоценив свои возможности, устремился следом за ягуаром и рухнул вниз, не долетев. Э-Ар, понимая, что ягуару, чтобы спасти их обоих, понадобится вторая передняя лапа, вцепилась в него что было сил — и руками, и ногами. Зверь ухватился освободившейся лапой за водосточный жёлоб, но тот не выдержал их веса и начал отрываться. Э-Ар закричала.

Они упали, но ягуар сумел уцепиться за балкон. Во время этого падения Э-Ар сильно ушибла спину и от боли взвыла, но каким-то чудом удержалась на звере. Чёрным псам на крыше между тем стало гораздо удобнее стрелять, и они опять открыли огонь. Э-Ар ощутила, как что-то ужалило её в левое бедро. Ягуар зарычал, выпустил край балкона, и они снова рухнули...

Снова балкон, потом ещё один и ещё — зверь не переставал двигаться, чтобы не быть слишком лёгкой мишенью. Что-то жёлтое внизу... Э-Ар не успела понять. Последний прыжок — и они лежали в кузове грузовика, на куче песка. Чёрные псы остались на крыше.

Э-Ар осторожно дотронулась до шеи ягуара, лежавшего с устало зажмуренными глазами. Его пятнистая шкура была вся в крови, бока тяжело вздымались. Э-Ар попыталась его осмотреть.

— Ты сильно ранен?

Зверь издал что-то среднее между стоном и рычанием. Э-Ар, склонившись над ним в смешанном порыве сострадания, восхищения, уважения и нежности, погладила его по усатой морде, мягким ушам, мощной шее. И поцеловала в нос. Ягуар заурчал устало и ласково, а потом лизнул её в лицо шершавым языком. Э-Ар засмеялась, зарываясь пальцами в его густой тёплый мех. На её глазах снова произошла метаморфоза: зверь вернулся в человеческий облик. На песке рядом с ней лежал Ло-Ир, окровавленный, в ошмётках одежды, усталый и бледный, но улыбающийся.

— Сильно испугалась? — спросил он, дотрагиваясь до её щеки.

— Не знаю... Я слегка... в шоке, — простонала Э-Ар. — И меня, кажется, зацепило.

Ло-Ир приподнялся, сел и осмотрел её ногу.

— Пустяки, только мышцу насквозь пробило. Сейчас.

Одной из полосок ткани, оставшейся от его куртки, он перевязал кровоточащее бедро Э-Ар.

— А ты? — беспокоилась она. — Ты же в нескольких местах ранен.

— На нас, оборотнях, всё быстро заживает, — улыбнулся Ло-Ир. — Только ранения в голову и сердце смертельны, а всё остальное — ерунда. Видишь, уже кровь остановилась.

— Мне страшно, — всхлипнула Э-Ар, уткнувшись ему в плечо. — Я беременна... А если из-за всего этого я потеряю ребёнка?

Ло-Ир помолчал, потом зарылся носом в её волосы.

— Ух ты... Значит, скоро на свет появится новый маленький оборотень, и нас станет больше. Нет... Нет, мы, оборотни, крепко держимся за жизнь. С твоим малышом всё будет в порядке. Не волнуйся.

Он обнял её и уложил на песок. Э-Ар думала: а что бы подумал У-Он, если бы увидел эту картину? Она — в объятиях полуголого парня, пусть сильно потрёпанного и окровавленного, но всё равно чертовски привлекательного? Обрывки одежды почти не прикрывали его сильного, гармонично сложенного, прекрасного тела, а раны и кровь... Они были ему нипочём. Он их не замечал, весь поглощённый обнюхиванием её волос.

— Рыжик, — щекотно выдохнул он ей на ухо.

Э-Ар поёжилась.

— Ты чего?

Ло-Ир, урча, тыкался носом в её шею.

— Ничего... Просто мне хочется тебя защищать. Всегда.

Они выехали на грузовике за пределы города. Решив, что они достаточно далеко ушли от преследователей, Ло-Ир подхватил Э-Ар на руки и выпрыгнул из кузова на обочину. Бережно усадив её на траву, он попросил у неё назад свой телефон.

— Отец, это я... Да, успел, она со мной. В нас стреляли, обоих немного зацепило... Нет, пустяки. Мы сейчас за городом, на пятьдесят втором шоссе, минутах в двадцати езды от границы... Направление на восток, на Мурауи. Пришли кого-нибудь, чтобы нас забрали.

Закончив разговор, Ло-Ир растянулся на траве. Э-Ар, лёжа на боку, всхлипывала. Кажется, начиналась истерика. Что это за псы? Зачем они хотели убить их с Ло-Иром? Что стало с родителями? Не грозит ли опасность У-Ону? Вопросов было слишком много, и от всех них хотелось рвать на себе волосы и выть.

— Что я им сделала? — плакала Э-Ар. — Я их даже не знаю... За что мне всё это?!

— Ну-ка, тихо. — Её снова обняли руки Ло-Ира, а его дыхание щекотало и грело ей лоб. — Мы не дадим тебя в обиду, Рыжик.

— У-Ону что-нибудь угрожает? — всхлипнула Э-Ар.

— Думаю, там, где он сейчас находится, он в гораздо большей безопасности, чем мы, — ответил Ло-Ир.

— А где он?

— С Учителем.

— А кто это?

Ло-Ир тихонько засмеялся.

— Всё узнаешь, обязательно... Но потом.

— А я хочу сейчас! — расплакалась Э-Ар.

Ло-Ир потёрся носом об её ухо, урча, как большой кот.

— Потерпи, Рыжик. Мы во всём разберёмся. Кто бы ни были эти псы, мы им спуску не дадим.

— А если они убили маму с папой? — спросила Э-Ар, содрогаясь от рыданий. — Почему ты меня забрал, а их оставил там?..

Ло-Ир вздохнул.

— Был шанс уйти всем вместе, но помешала их чрезмерная болтливость и глупость — уж извини, что я так о твоих родителях говорю. Пришлось принимать решение быстро... Я мог вытащить только кого-то одного. Задача была — предотвратить покушение на тебя или твоё похищение, и я её выполнил.

Через час Э-Ар лежала на мягком диване в гостиной большого дома, а её раной занималась Уль-И. В другой комнате перевязывали Ло-Ира.

Увидев в руках девушки шприц, Э-Ар насторожилась:

— А это что?

— Сыворотка из крови оборотней, — с улыбкой ответила та. — С ней твоя рана быстрее заживёт.

— А я сама при этом не превращусь... в кого-нибудь? — спросила Э-Ар, с испугом и недоверием глядя на блестящую иглу.

— Не знаю, можно ли красноухого превратить в оборотня, — задумчиво ответила Уль-И. — Чтобы быть им, нужна связь с Духом Зверя с самого рождения, а у вас, красноухих, она уже много веков разорвана. Даже если её восстановить... не знаю, вернётся ли при этом сила и способность превращаться в зверя. От этого укола — точно не превратишься.

И игла вонзилась.

— Ну, как тут наша гостья? — раздался голос, очень похожий на голос Ло-Ира, но более зрело звучащий.

Его обладатель был и внешне похож на Ло-Ира — даже амальгама в глазах у него поблёскивала точно так же, и волосы были того же платинового оттенка. Наверно, это его отец, догадалась Э-Ар. Но выглядел он скорее как его старший брат.

— Ничего, жить будет, — улыбнулась Уль-И, прикрывая Э-Ар по пояс пледом.

— Меня зовут Рай-Ан, — представился отец Ло-Ира, присаживаясь на диван. — Здесь ты в безопасности. Вижу, у тебя много вопросов... Что ж, можешь задавать.

— Что с У-Оном? — спросила Э-Ар. Это её сейчас больше всего волновало.

— Он у Учителя, — ответил Рай-Ан. — Это далеко отсюда, в укромном уголке... За него не беспокойся.

— А кто эти... чёрные псы? Что им нужно?

Рай-Ан вздохнул, между его бровей пролегла суровая складка.

— Мы пока не знаем, что им нужно. Но это оборотни, такие же, как мы. Вот это больше всего и озадачивает. Мы были готовы ожидать такое скорее уж от вас, красноухих, чем от своих.

— А можно как-нибудь узнать, что с моими родителями? Я боюсь за них, они остались там... — Э-Ар, чувствуя озноб, натянула плед выше к подбородку.

— Попробую послать туда кого-нибудь, — пообещал Рай-Ан. — Ещё какие-то вопросы? Задавай, не стесняйся.

— Скажите, а... А то, что У-Он — синеу... то есть, ур-рамак, как-то повлияет на нашего с ним ребёнка?

Рай-Ан улыбнулся.

— Тебя беспокоит, кто у вас родится?

Э-Ар кивнула.

— Думаю, Дух Зверя уже ждёт рождения этого малыша наравне с его родителями, — сказал Рай-Ан мягко, завораживая Э-Ар взглядом. — И примет его как своё дитя. Но ты не должна этого бояться, потому что, по правде говоря, так и должно быть. Все мы — и красноухие, и синеухие — изначально его дети. Он примет и тебя, если ты захочешь принять его в себя. Уши твои от этого не посинеют, и в животное ты превращаться вряд ли сможешь, но вот твои потомки — при условии, что они не будут убивать Зверя в себе — могут стать настоящими ур-рамаками. Ну, ладно... Думаю, на сегодня с тебя довольно впечатлений. — Рай-Ан поднялся. — Тебе необходим отдых.

Он уже повернулся, чтобы уйти, но Э-Ар, сама не зная, зачем, сказала:

— Я думаю, Тиш-Им жива. Вы вернёте её, я верю.

Рай-Ан остановился и пронзил её таким взглядом, что Э-Ар ощутила себя куском мяса на разделочной доске.

— Верь. Порой вера — это единственное, что у нас есть. Но это уже много.

Глава 10. Погром

Руки и ноги двенадцатилетней Ла-Амы занемели от крепко стягивавшей их верёвки, и без одежды она совсем замёрзла холодной осенней ночью. На ней не было даже трусиков — как и на остальных трёх девочках, вместе с которыми она сюда попала. И, видимо, им было уже не суждено выбраться...

Ещё этим утром мама поцеловала её, провожая в школу, а сейчас Ла-Ама сидела голая и связанная на холодном полу, прижимаясь спиной к спинам товарок по несчастью. Сумрачную пещеру озарял только тускло-оранжевый, пляшущий свет факелов, воткнутых в щели между камнями. В горло Ла-Амы лез мерзкий запах, заставляя его сжиматься от тошноты, а с высокой каменной плиты у стены на неё безжалостно взирали круглые, совиные глаза чудовища с собачьей головой и обнажённой женской грудью. Ноги искусно высеченного в камне чудовища походили на волчьи или собачьи, а руки были человеческими, но с длинными загнутыми когтями. Вокруг ног змеёй обвивался голый крысиный хвост.

Увидев близко перед собой раскрашенное белым и красным лицо, Ла-Ама тоненько вскрикнула. Лицо ухмыльнулось, глядя на неё жёлтыми глазами с вертикальными зрачками, грубый палец с когтем потрогал верёвку на её ноге.

— Ще, моччна вяровь? — спросил хриплый, рычащий голос на каком-то странном наречии. — Нитчь, трощчке тьерпливощще. Буде вольна наскро.

Как ни странно, как ни жутко звучали эти слова, смысл их девочка смутно улавливала... Что-то знакомое... "Ничего, потерпи, будешь скоро свободна", что ли?..

— Отпустите меня домой, пожалуйста, — всхлипнула Ла-Ама.

Раскрашенное лицо зловеще заулыбалось. На голове его обладателя красовался капюшон из серой собачьей шкуры с частью морды. Над лбом нависал собачий нос и клыки. И точно такие же клыки торчали в его рту, осклабившемся в улыбке.

— Яко туо нажзыва?

Ла-Ама, дрожа от холода и смертельного отчаяния, молчала.

— Пытамо, яко туойе ймэно? — рыкнул собакоголовый.

Девочка поняла, чего от неё хотели. Имя.

— Ла-Ама, — пролепетала она. — Отпустите меня... Я хочу домой...

Собакоголовый встал. Обращаясь к высеченному на плите чудовищу, он сказал:

— Влийке мати Нга-Шу! Пржинещщу туви тето дитэ Ла-Ама! Пршиме йео крву, а нейм дайе жичще и шийле!

Звуки, перекатываясь в его клыкастом рту, выходили раскатисто и шипяще. Никогда Ла-Ама не слышала более страшного языка. И не тем он был страшен, что звучал жутко и завораживающе, а тем, что напоминал её родной, но невероятно исковерканный, и смысл слов холодными щупальцами касался её души. "Жичще и шийле" — жизнь и сила... Это она поняла. Или, скорее, почувствовала-угадала. А вот что такое "крву"?

Остальные три девочки, голые, замёрзшие на каменном полу, обречённо хныкали и дрожали. Собакоголовый и у них спросил имена, а потом снова обратился к "мати Нга-Шу" ("нг" произносилось гнусаво-заднеязычно), объявляя, что приносит ей их "крву". Из глубины пещеры появились ещё пять длинноволосых мужских фигур с раскрашенными лицами и звериными глазами, раздетых до пояса. Собакоголовый гавкнул им уже что-то нечленораздельное, и они уселись на пол вокруг грубо отёсанной прямоугольной глыбы перед каменным чудовищем. Глыба эта была шириной с небольшой столик, а в высоту доходила сидящим мужчинам до середины живота. Её покрывали какие-то тёмные пятна.

Собакоголовый упал на колени перед каменным идолом и начал раскачиваться из стороны в сторону, издавая монотонный гудящий звук. Мужчины последовали его примеру. Они раскачивались и раскачивались в каком-то трансе, закрыв глаза и гудя нескончаемым "мммм", поблёскивая голыми мускулистыми торсами и встряхивая волосами.

Пока они раскачивались, Ла-Ама, извиваясь всем телом и кряхтя, пыталась высвободиться из пут, но верёвки были затянуты крепко, безжалостно впиваясь в тело. Она уже не чувствовала кистей рук и ступней. Собакоголовый тем временем замер с широко открытыми глазами.

— Нашед час, — сказал он. — Трэбво да пролэва крва!

Ла-Ама замерла... Она поняла, что такое "крва". Тёмные пятна на каменной глыбе.

Один из длинноволосых поднялся и подошёл к девочкам, вопросительно оглянулся на собакоголового. Тот с рыком показал пальцем. Ла-Ама помертвела: ей почудилось, что на неё. Длинноволосый нагнулся и схватил... её соседку. Ла-Ама, обмякнув, жадно дышала. Кто знает, сколько вдохов ей ещё осталось?

Девочку уложили на глыбу. Длинноволосые легко удерживали её худенькое трепыхающееся тело за руки и ноги, а собакоголовый, склонившись, смотрел ей в глаза, пока она не перестала биться. Взгляд её остекленел, тело безвольно обмякло, и главарь жестом приказал длинноволосым развязать верёвки. Пока они занимались этим, он достал из чехла на поясе длинный нож, попробовал на когте остроту лезвия и ухмыльнулся, поймав полный ужаса взгляд Ла-Амы.

— Ще, страйщнэ? Тако и найе бе.

— Ненавижу вас, — сквозь зубы ответила Ла-Ама. — Вы мерзкие...

Собакоголовый кивнул.

— Ещте по добре. Мати Нга-Шу буде йист туи омразьжну и страйх. То — найдобре йедело про неи. — И, занося над безжизненно распростёртой на глыбе девочкой нож, сказал: — Узре! То буде й з тобэ.

Один из длинноволосых поставил рядом с глыбой большой таз. Ла-Ама зажмурилась, но закрыть уши не могла. Слабый вскрик жертвы, потом что-то влажно шмякнулось в тазик, потом ещё и ещё... Чавкающие, мокрые звуки. Ла-Ама отдала бы всё на свете, только бы не слышать их. Девочек-соседок рвало, и она тоже чувствовала, как к горлу подкатило. Ягодицами она ощутила расползающуюся тёплую лужу... Не свою — чужую. Значит, ещё и описались.

И её тоже вырвало.

Выпотрошенные тела четырёх красноухих девочек нашли в мусорном контейнере в "красном" районе Уммаканатля. На них были характерные следы когтей и зубов, в ранах обнаружилась слюна оборотней, так что ни у кого не возникло сомнений, делом чьих рук было это зверство.

На следующий день после обнаружения девочек были найдены ещё два трупа — беременной женщины и молодого парня. У парня были обглоданы ноги и разодрано горло, а у женщины вспорот живот. От вырванного из чрева матери ребёнка осталась только головка.

Во всех медпунктах, где делали уколы RX, проводилась проверка отчётности. Полиция искала тех, кто, возможно, уклонялся от инъекций препарата. Информация попала в новостные сюжеты, и в городе началась паника. А потом — погромы в гетто.

Ай-Маа почему-то не хотелось выходить на работу: было дурное предчувствие. Но она заставила себя прийти в ателье — хотя бы для того, чтобы настроить нервничающих работниц на деловой лад и подбодрить. Весь день только и было пересудов, что об этих зверских убийствах.

Во время обеденного перерыва она услышала разговор швей:

— Ой, девочки, что-то будет... Как бы всё это для нас боком не вышло.

— А нам-то каким боком?

— А таким... Красноухим только дай повод. Опять начнутся притеснения... Мало им, что заставляют нас этой дрянью колоться, так ещё что-нибудь придумают.

— С них, пожалуй, станется... А мне вот интересно, кто из наших докатился до такого озверения? И главное — как? Не кололся, что ли?

— Тёмная история... Кто их знает.

— Ужас, конечно... Детей убивать... женщин беременных! Это ж ничего святого нет у них. Звери просто. Бешеные звери.

— Бешеные оборотни...

Ай-Маа сочла своим долгом вмешаться.

— Так, что это тут за разговорчики? Обед кончился уже, пора за работу!

Разогнав девушек по рабочим местам, она села в своё кресло и уже в который раз набрала номер дочери. Тиш-Им не отвечала уже три дня, и материнское сердце тревожно ныло.

А под конец рабочего дня в ателье ворвалась банда в чёрных шерстяных масках. Приёмщица заказов Ай-Се, едва успевшая поднять телефонную трубку, чтобы позвонить в полицию, была убита на месте ударом обрезка металлической трубы по голове.

Один из бандитов, пока его сообщники работали дубинками и трубами, направился к примерочным и выстрелил из короткоствольного ружья в занавеску. Отдёрнув её, он удовлетворённо хмыкнул: зеркала были забрызганы кровью, а с пола на него смотрела расширенными от ужаса глазами закройщица. Её лицо было тоже в брызгах, а рядом лежала клиентка в юбке и белом лифчике, с бесформенной кровавой кашей вместо лица. Глаза закройщицы умоляли: пощадите, не убивайте. Пока бандит перезаряжал ружьё, она сидела с дрожащими губами и бегущими по щекам слезами.

— Сдохни, синеухая сука, — сказал он глухо из-под маски, прицеливаясь. — Вы убиваете наших детей... И за это вам — смерть!

Его рука не дрогнула при виде трясущихся губ и слёз на глазах. Выстрел снёс женщине полчерепа, и она упала рядом со своей клиенткой.

Банда работала слаженно: пока одни избивали работниц и по воле несчастного случая оказавшихся в ателье клиентов, другие обливали всё бензином. Но не всем им удалось уйти невредимыми. Первому не повезло парню с ружьём: одна из занавесок примерочных вдруг отдёрнулась, и оттуда на него бросился зверь в только что сшитом, но уже трещащем по швам костюме. По кисточкам на ушах в нём можно было узнать рысь, но размером он был с тигра, вставшего на задние лапы. Ружьё отлетело, хрустнула шея, и оборотень, отбросив тело, как манекен, с рыком двинулся на троих бандитов, орудовавших в холле.

Ай-Маа, сидя в своём кабинете, чувствовала жар в груди и боль в пальцах. И жгучую ненависть к этим подонкам, которые пришли избивать ни в чём не повинных женщин. Закрыв глаза, она ощутила себя бегущей по лесу — совсем как много лет назад у знахарки, открывшей ей связь с Духом Зверя, благодаря которой она родила У-Она. Открыв глаза, Ай-Маа посмотрела на руки. Они изменились, став похожими на звериные лапы, а на пальцах выросли острые когти. "Иди и защищай своих", — позвал её какой-то голос. Ай-Маа встала и глянула на себя в настенное зеркало: на искажённом, немного вытянувшемся и приобретшем волчьи черты лице тлели красными угольками глаза. Ещё не морда, но уже не лицо. Дать волю Зверю? Без сомнения.

Ворвавшийся в кабинет бандит замер на пороге.

— А это ещё кто? — пробормотал он и выругался.

Ай-Маа, оскалив клыки, прорычала:

— Я — ур-рамак!

Парень не успел ударить: она перехватила его руку с дубинкой. Другой рукой она сорвала с него маску. Ярко-красные уши... А на вид — лет восемнадцать, не больше. Перекошенная от страха мордашка, совсем мальчишеская. Мог бы быть её сыном. Но разве сын поднимает руку на мать?..

— Что, не ждали встретить тут оборотней? — низким, рычащим голосом проговорила она. — Думали, мы так — обычные безобидные синеухие? Да, в большинстве своём мы и правда безобидны. Но не все!

Она так сжала руку парня, что дубинка со стуком упала на пол. Выкрутив ему руку за спину, Ай-Маа сгребла его за волосы. Парень заскулил:

— Тётенька, отпустите, не бейте...

Она ощутила запах мочи. Ещё и обделался от страха!

— Отпустите, тётенька, — хныкал горе-погромщик.

Что с ним делать? Ай-Маа стало его отчего-то жаль: мальчишка совсем. Она хотела швырнуть его сквозь оконное стекло, но подумала по-хозяйски: стекло не казённое, а своё, потом новое вставлять, себе в убыток будет. Держа парня за волосы одной рукой, она подвела его к окну, открыла раму, и только тогда вышвырнула — на его счастье, с первого этажа. При этом она почти не ощутила напряжения, будто выбросила тряпичную куклу.

Парень, шмякнувшись на газон, вскочил и, прихрамывая, бросился наутёк. Ай-Маа крикнула ему вслед:

— Беги к своей матери! И пусть она тебя хорошенько выдерет, чтобы не связывался с дурной компанией!

Она бросилась в мастерскую. Там орудовали трое красноухих: двое согнали в кучку швей, угрожая им цепью и трубой, а третий расплёскивал бензин. Ай-Маа, не задумываясь, прыгнула на спину парню с цепью, крикнув перепуганным девушкам:

— Не стойте, как овцы на скотобойне! Помогайте!

Парню с цепью она сломала шею, а второй, с трубой, обалдев, уставился на неё и пропустил момент, когда одна из девушек, Вэй-Ка, схватила со стола большие ножницы.

— Ах ты, старая волчица! — воскликнул третий, бросая канистру и выхватывая нож.

Они надвигались на Ай-Маа вдвоём: один с трубой, второй — с ножом. Она хищно улыбнулась, пригибаясь и выставляя вперёд когти.

— Зря ты это сказал, мальчишка. Может, я и волчица, но ещё не старая!

Зверь овладел Ай-Маа до конца, наполняя тело силой и упругостью. Полностью она не превращалась, и одежда на ней не рвалась, но и с голыми руками она была сейчас опасной. Впрочем, вооружиться Ай-Маа успела, забрав у убитого цепь. Вращая ею, она заставляла противников держаться на расстоянии и медлить. Девушки тем временем забились под стол, как трусливые кошки, и только Вэй-Ка, сжимая ножницы, чего-то выжидала, сидя на корточках почти на виду.

Вращая цепью, Ай-Маа видела краем глаза, как девушка прикрыла веки и чуть нагнула голову. Что-то с ней происходило. Лицо её пошло буграми, на открытых до локтя руках вздулись жилы, а ногти начали вытягиваться и загибаться. Значит, не на одну Ай-Маа в этом ателье недостаточно действовали уколы...

— Ну, давай уже что ли, старуха, — подначивал парень с ножом. — А то смотри — я тебе коготки-то подрежу!..

— Молоко на губах не обсохло, — рыкнула Ай-Маа.

Она хлестнула цепью, но попала по трубе. Цепь обмоталась вокруг трубы, и красноухий, дёрнув, вырвал её у Ай-Маа. Оставшись безоружной, Ай-Маа на секунду растерялась, и оба противника кинулись на неё. Трубу она успела схватить рукой, а вот нож вонзился ей в бедро. Но боль только разозлила Зверя в ней, и Ай-Маа, схватив ранившего её парня за горло, приподняла и отшвырнула что было сил.

Он отлетел на несколько шагов и упал на спину. В этот момент Вэй-Ка, сверкая алым огнём в глазах, прыгнула на него, как кошка, и всадила ножницы ему в грудь. Парень с трубой взвыл: Ай-Маа вцепилась в его промежность, проткнув когтями ткань брюк и вонзив их в плоть. Другой рукой она вырвала у него трубу и ткнула его в живот. Он отшатнулся, согнувшись, а Ай-Маа принялась охаживать его по спине и бокам, рыча:

— Мерзавцы... Засранцы... Убирайтесь... Убирайтесь отсюда!

Парень, не разгибаясь, заковылял прочь, подгоняемый ударами трубы по заду. Ай-Маа выгнала его в холл, где тоже вовсю шло сражение. Двое погромщиков уже лежали — то ли мёртвые, то ли без сознания, а один, оставшийся на ногах, отмахивался от клиента-оборотня манекеном. Бывший обладатель трубы крикнул сообщнику:

— Валим отсюда!

Тот бросил манекен, и они, чуть не выломав дверь, вывалились на улицу. Но один из них напоследок успел-таки на бегу поджечь комок бумаги и бросить внутрь.

Но до бензиновой лужи на полу он не добросил. Оборотень схватил со стены огнетушитель и залил горящую бумажку пеной. Поджог не состоялся.

— Мерзавцы красноухие, — прорычала Ай-Маа.

Грянул выстрел, и что-то обожгло ей бок. Она обернулась. Один из валявшихся на полу мертвецов "ожил" и добрался до ружья... А в следующий миг на череп стрелявшего обрушился удар оборотня, превративший его уже в настоящего покойника.

Упасть ей не дали сильные лапы. Или руки? Её бережно опустили на диванчик, и она увидела перед собой зелёные кошачьи глаза на человеческом лице.

— Потерпите, всё будет хорошо, — сказал приятный, низкий мужской голос. И уже другим, властным и требовательным тоном позвал: — Девушки! Да, да, вы. Нет ли у вас какого-нибудь мягкого материала?

— Ва... ватин подойдёт? — отозвался робкий заикающийся голос. Из-за нарастающего шума в ушах Ай-Маа не поняла, чей.

— Давайте, и поскорее! Кровотечение сильное.

Пока кто-то там ходил за ватином, большая тёплая рука гладила лоб Ай-Маа, вытирая с него холодный пот.

С примотанным к боку куском ватина, сложенным в несколько раз, её перенесли в машину и усадили на заднее сиденье.

— Сейчас поедем в больницу, — сказал зеленоглазый оборотень. — Только переоденусь... Я мигом.

Ай-Маа закрыла глаза и провалилась в тошнотворную бездну. Тиш-Им не отвечает... Что-то случилось.

Из полузабытья её вывел звук захлопнувшейся дверцы и урчание мотора.

— Ну всё, поехали.

Ай-Маа снова закрыла глаза. От движения тошнило ещё сильнее.

— Вот проклятье, — проворчал оборотень. — Новый костюм — в клочья. Даже поносить не успел!

— А ателье... как там они... — прошептала Ай-Маа.

— Там уже с минуты на минуту будет полиция. Да и врачей они, я думаю, догадаются вызвать. Так что всё будет хорошо.

Она бежала по лесу, под зелёным шатром листвы. Тело было сильным, послушным, быстрым, легко перепрыгивало через поваленные стволы. Как в прошлый раз — навстречу чему-то знакомому и родному. Только в прошлый раз она не успела найти это... А сейчас? Успеет ли?

Бег продолжался, разливая в каждом мускуле волны наслаждения. Грудь дышала, сердце билось, глаза видели. Что могло быть прекраснее?

Только встреча с Ним. С тем, к кому она бежала.

И Он выскочил из-за дерева — огромный пятнистый зверь с зелёными глазами и кисточками на ушах. Она с рычанием припала к земле, а Он подошёл и обнюхал её, ласково урча. И ткнулся носом ей в ухо.

Её вздыбленная шерсть улеглась от этой неожиданной ласки. "Что ты делаешь?" — хотела Ай-Маа спросить, но получился вопросительный скулёж. А он потёрся носом о её нос.

А в следующий миг её гладили руки — не лапы. Под этими ладонями её шерсть исчезла, превратившись в гладкую кожу, а морда под поцелуями снова стала лицом. Они лежали нагие на мягкой подстилке из мха, и Ай-Маа, не в силах противиться, раскрыла губы навстречу горячему щекотному проникновению...

Мох превратился в матрас. Голубые стены, белый потолок, блестящие никелированные бортики больничной кровати. Вертикальные жалюзи, тумбочка, а на ней — блюдечко с кусочками сырого мяса.

Лёгкая боль в боку подсказала ей, что надо быть поосторожнее в движениях: слишком проворно Ай-Маа потянулась за мясом. Тёплая рука легла ей на плечо.

— Тихонько... Тебе ещё нельзя так вскакивать.

Это был он, зеленоглазый оборотень. Кэр-Айн... Откуда она знала его имя?

— Проголодалась? На, ешь.

Он взял блюдечко, присел на табурет у кровати и поднёс один кусочек мяса к её рту. Почему они уже на "ты"? Ну да... После того, что между ними было в лесу, вполне можно переходить на "ты".

Стоп... Было ли? А может, померещилось? Ай-Маа почувствовала, что краснеет от смущения.

— Ну, что ты? Ешь. Тебе необходимо подкрепить силы чем-то материальным, — засмеялся Кэр-Айн.

Ай-Маа взяла зубами мясо. Стоило ей ощутить вкус крови, как нутро отозвалось голодным урчанием.

— Ещё? — спросил Кэр-Айн с улыбкой.

— Угум... угум, — отозвалась она.

Чувствовала себя Ай-Маа почти хорошо. Небольшая слабость, и только. Ну, и лёгкая боль под повязкой при резких движениях. А в бедре, получившем ножевую рану, вообще не было никаких особенных ощущений.

— Тебе перелили мою кровь, — сказал Кэр-Айн. — Так что, хочешь ты того или нет, между нами теперь связь... Через которую я немного помог тебе.

Рот Ай-Маа был занят едой, и она только вопросительно двинула бровями.

— Помог справиться с раной. — Пальцы Кэр-Айна поднесли ей новый кусочек. — Но ты и сама по себе удивительная... Сильная настолько, что часть препарата RX твой организм сам нейтрализует. Ты можешь научиться нейтрализовать его и полностью — такое у нас умеют очень немногие. Управлять своим телом через дух.

Он говорил, глядя на Ай-Маа с нежностью, заботливо поднося к её рту кусочки мяса, по мере того как она съедала. Ей вдруг подумалось: неужели он, привлекательный молодой мужчина, может смотреть на неё ТАК? Ведь у неё уже и морщины, и седина... о которых там, в лесу, она почему-то совершенно забыла.

Она посмотрела на свои руки — руки пятидесятисемилетней женщины... Обычно они выдают возраст безжалостно, но сейчас они говорили, что их обладательнице от силы лет тридцать пять — сорок. Как такое могло быть?

Зеркало! Всё на свете — за зеркало!

— Ты прекрасна, — тепло улыбнулся Кэр-Айн. — Мы, истинные ур-рамаки, выглядим на столько лет, на сколько себя чувствуем.

— Это ты... меня сделал такой?

— Чуть-чуть помог. Остальное ты сделала сама.

На следующий день он снова принёс ей сырое мясо и... зеркало. Мысли, что ли, её прочитал? Как бы то ни было, она слегка нервничала, беря зеркало в руки.

Вместо рано постаревшей от нескончаемых забот, труда и многих огорчений женщины Ай-Маа увидела там молодую смуглянку с огромными тёмными глазами. Седина из её косы никуда не делась, но теперь не старила, а только украшала её благородным серебром. Лица же своего Ай-Маа попросту не узнала.

— Мне что, сделали пластическую операцию? — пробормотала она.

— Нет, — улыбнулся Кэр-Айн. — Это ты.

— Нет, не я! — воскликнула Ай-Маа. — Я себя... не узнаю!

— А ты присмотрись. — Зеленоглазый оборотень обнял её за плечи, вместе с ней заглядывая в зеркало.

Ай-Маа смотрела и не могла поверить. Нет, она не могла сама по себе вдруг превратиться из дурнушки в эту красавицу. Может, зеркало с подвохом? Она улыбнулась, и отражение тоже улыбнулось, став ещё миловиднее. Что за личико! Нет, не идеально правильное, но до того хорошенькое, что хотелось его расцеловать. Тиш-Им... Вот кого оно напоминало.

Тревога снова заныла в сердце, и Ай-Маа со вздохом опустила зеркало.

— Что? — спросил Кэр-Айн, заглядывая ей в глаза.

— Ничего, — ответила Ай-Маа, выдавив улыбку. — Я всё-таки не понимаю... Это я или не я в зеркале?

— Ты, — серьёзно и ласково ответил Кэр-Айн. — Просто ты научилась видеть настоящую себя, не ограничиваясь поверхностью своей физической оболочки. То, что ты видишь — это и есть ты.

— То есть... — пробормотала Ай-Маа, холодея от разочарования. — Ты видишь меня так же, или...

"По-прежнему старухой" она не смогла договорить: слёзы задрожали в голосе. А зеленоглазый оборотень сказал:

— Так же. Я с самого начала видел тебя так.

— А другие...

Тут она вспомнила тот солнечный осенний день, когда она шла с коляской — гордая молодая мать. У-Он, её первенец, спал себе, даже не подозревая, как счастлива его мама. И — прекрасна в своём счастье. Мужчины сворачивали шеи, оглядываясь на неё, а она не могла понять, почему.

Дух Зверя наполнял тогда её сердце до краёв, и сейчас она ощущала то же самое.

— Мы выглядим так, как себя чувствуем, — повторил Кэр-Айн, беря руку Ай-Маа в свои.

— Значит, я не старуха, — пробормотала Ай-Маа, не зная, то ли ей смеяться, то ли плакать.

— Нет, ты — Женщина. Прекрасная и достойная восхищения. — Кэр-Айн поцеловал её руку и добавил с улыбкой: — А ещё невероятно бесстрашная и боевая.

Ай-Маа молодо и звонко засмеялась, хмелея и утопая в тёплой зелени его глаз. Неужели это возможно снова?.. После легкомысленного "принца" канцтоваров Ан-Кима, разбившего вдребезги её сердце, после надёжного Вук-Хима, мужа-отца, за которым она преданно ухаживала на смертном одре, подумывая о том, что и ей скоро отправляться вслед за ним... В третий раз? Вот этот молодой зеленоглазый оборотень? Брось, сказала она себе. В пятьдесят семь лет... Смешно.

— Почему смешно? — Кэр-Айн завладел второй её рукой. — Жизнь только начинается.

— Но ты моложе меня, — вздохнула она, с нежностью глядя в его изумрудно искрящиеся, лукавые кошачьи глаза.

Он придвинулся ближе, окутывая Ай-Маа исходящими от него волнами тепла.

— Откуда тебе знать, сколько мне лет? Мы выглядим так, как себя чувствуем — забыла? У меня уже взрослые внуки, так что ты по сравнению со мной — девочка.

— Ты женат? — вздрогнула Ай-Маа.

— Вдовец, — ответил он тихо. — Мою жену унесло чёрное безумие.

— Моего мужа — тоже, — сказала Ай-Маа.

Они помолчали. В открытую форточку влетел жёлтый лист и опустился на одеяло.

— Давай не будем о грустном, — сказал Кэр-Айн и потёрся носом об её ухо — совсем как в лесном сне. А потом положил руки на край её матраса, а сверху — голову. Устал, наверное, подумала Ай-Маа, чувствуя прилив тепла к сердцу. Что за связь между ними? И как он ей помог через неё? Как бы то ни было, много сил потратил, наверно... Её рука, лаская, легла на его волосы.

А в другой руке Ай-Маа вертела осенний листок. Значит, пятьдесят семь — это только начало?..

Глава 11. Браконьеры и первая охота

Рур-Ки, Най-Ам и Сат-Ол лесными призраками скользили между стволов: земляного цвета куртки и штаны делали их неприметными, мокасины придавали поступи мягкость и неслышность. У-Он был одет так же, как они, но вот собственными мокасинами пока не обзавёлся — пробирался по лесу в тех же ботинках, в которых приехал. Если куртка и штаны для него нашлись без проблем, то с обувью тут всё обстояло сложнее.

Ему объяснили, что мокасины должны быть у каждого свои, надевать их с чужой ноги было не принято. В идеале, каждый ур-рамак был обязан сам уметь их шить, или же обувь для него должен был сшить друг, мужчина или женщина — неважно. Главное — вкладываемое в работу "тепло". Только такие мокасины могли и хорошо носиться, и приносить удачу, и не препятствовать энергетическому обмену с землёй.

Сам шить мокасины У-Он, конечно, не умел, а где найти такого друга — мужчину или женщину — не знал, потому и неуклюже топал в своих "вездеходах". Он пытался подражать походке молодых оборотней — скользящей, как бы ласкающей землю, но берцы, пусть и облегченной модели, были не очень подходящей для этого обувью. По сравнению с мокасинами они были как танки.

Хрустнула ветка под его ногой. Рур-Ки, обернувшись, нахмурился и предостерегающе приложил палец к губам. Его пышная светло-русая шевелюра была подвязана вокруг головы тесёмкой, серые глаза со стальным отблеском предвещали что-то серьёзное. У-Он, извиняясь за неловкость, кивнул.

Ему сразу сказали: кто не работает, тот не ест. За свой хлеб и мясо придётся потопать и попотеть, бездельников здесь нет. Что ж, он был согласен делать всё, что скажут: на шее сидеть он не привык ни у кого. А перед тем, как они вышли сегодня в лес, У-Она позвал к себе Учитель. Разговор был странный. У-Он приготовился выслушать напутствие, какие-нибудь наставления, но тот лишь спросил:

"Хорошо спал?"

"Да, спасибо", — ответил У-Он.

Учитель усмехнулся:

"За что благодаришь?"

У-Он слегка опешил. Пока он в замешательстве стоял, хлопая глазами, Учитель подошёл и слегка ударил его по лбу.

Пол исчез из-под ног У-Она, перед глазами сомкнулась чёрная пелена, и его затошнило. Очнулся он по-прежнему на ногах, поддерживаемый под локоть Учителем.

"Устоял, смотри-ка, — улыбнулся тот в бороду. — Крепкая голова. Будем надеяться, что не пустая".

У-Ону очень хотелось спросить, что всё это значило, но вместо слов у него из горла вырвался не то рык, не то урчание. А Учитель сказал:

"Меньше говори. Смотри в четыре глаза, слушай в четыре уха. Благодари за дело, не за спрос. — И добавил задумчиво: — А вот мне плохо спалось..."

Когда они вчетвером вышли проверять лесные угодья Нир-ам-Айяль, У-Она ещё подташнивало, и он недоумевал: что с ним сделали и зачем после этого заставляют ещё куда-то идти? Самочувствие оставляло желать лучшего. О том, чтобы смотреть в четыре глаза и слушать в четыре уха, не могло быть и речи. Тут хотя бы себе под ноги как-то смотреть, чтобы не запнуться о корягу.

Впрочем, ему быстро становилось лучше. Крепкая свежесть осеннего лесного воздуха скоро привела его в чувство и взбодрила, зрение прояснилось и даже обострилось. У-Он начал ярче ощущать запахи — раздавленных ногой ягод буракки, опавших листьев, грибов... Ещё какие-то, незнакомые. И, конечно, тепло и запах своих спутников — Рур-Ки, Най-Ама и Сат-Ола. Закрывая глаза, он мог даже определить, кто из них где находится.

Нир-ам-Айяль был чем-то вроде заповедника, только неофициального: оборотни оберегали и сам лес, и живущих в нём зверей. Сами они питались в основном мясом с местной фермы, на которой часть мужчин трудилась пастухами, охраняя стадо лучше любых собак. Иногда они позволяли себе и охотиться, но весьма умеренно и с соблюдением ритуала. Чужаки попадались редко, но если уж попадались, то, по словам Рур-Ки, мало им не казалось...

Светловолосый оборотень замер с приподнятой рукой, Най-Ам и Сат-Ол молча пригнулись и затаились. А У-Она угораздило прошептать:

— Что случилось?

Рур-Ки беззвучно оскалился, подняв палец. Он всматривался вперёд, в пространство между стволами. У-Он спросил, как ему казалось, ещё тише:

— Там кто-то есть?

И получил чувствительный тычок в спину от коренастого темноволосого Най-Ама. Недоуменно обернувшись, он увидел внушительные клыки и свирепый взгляд.

— Понял, понял, молчу, — нарушил он тишину в третий и последний раз.

Пригнувшись, Рур-Ки издал оглушительный рявк, а потом бросился вперёд. Най-Ам и Сат-Ол — за ним, и У-Ону не оставалось ничего, как только последовать их примеру.

Рык Рур-Ки спугнул тонконогую косулю на полянке. Изящное животное прыгнуло и исчезло — только его и видели, а Рур-Ки погнался за незнакомцем в камуфляжном костюме и с ружьём. В несколько прыжков он его настиг и повалил на землю, придавив собой, а У-Он, действуя по интуиции, отобрал ружьё. Охотник оказался красноухим средних лет, с проседью в тёмных волосах и загорелым лицом в складках.

А Най-Ам и Сат-Ол уже вели на поляну ещё двоих красноухих, на вид помоложе. Их оружие висело у оборотней за плечами, а сами охотники имели растерянный и взъерошенный вид — совсем как попавшиеся на шалости школьники. Сытые, с обрюзгшими щеками и круглыми брюшками, они были совершенно не похожи на здешних обитателей — подтянутых, мускулистых, гибких оборотней.

— Значит, браконьерствуем, да? — Рур-Ки, знаком велев У-Ону прижать красноухого, встал.

У-Он, держа руки нарушителя скрученными за спиной, сел верхом на его поясницу. Тот, пытаясь поднять голову, грубо закричал:

— Вы кто такие? Вы по какому праву нас задерживаете, срываете нам охоту? Да вы вообще знаете, на кого наехали?! Да я из вас... я вас на фарш пущу! — И он дёрнулся, пытаясь выбраться из-под У-Она.

— Да нам начхать, кто ты такой, — негромко и спокойно сказал Рур-Ки. — Там, у себя, ты можешь быть шишкой на ровном месте, а здесь, у нас, ты никто. Так что разговаривай потише и повежливее, папаша. Ты на чужой территории.

У седого глаза чуть не вылезли из орбит, лицо сначала собралось в гармошку, а потом заорало и заплевалось, сыпля ругательствами через слово:

— Да какой я тебе папаша,

* * *

?! Я тебя, урод, и твоих недоносков в землю зарою!

— Это уж мы скорее тебя тут зароем, — усмехнулся Рур-Ки, подмигнув У-Ону. — Это наш лес и наша дичь, и для нас ты — браконьер.

Он сделал чуть приметный знак Най-Аму и Сат-Олу. У-Он не понял, что они сделали, но охотники, которых они держали, вдруг закатили глаза и повалились на землю. Рур-Ки, вынув из чехла нож, полюбовался клинком и, небрежно поигрывая им, присел. Подняв голову седого за подбородок, он показал ему звериный оскал во всей красе.

— Да, это как раз мы можем похоронить вас здесь, так что никто концов не сыщет, — прорычал он, плавно, без нажима проводя острием по щекам и подбородку седого. — Будете числиться пропавшими без вести. Пойми одну простую вещь, папаша: нельзя убивать для забавы. Если не голоден — не тронь. Это закон. Но таким, как ты, плевать!..

Презрительно приподнятая верхняя губа Рур-Ки дрожала над клыками, зрачки превратились в чёрные вертикальные щелки. Встав, он вынул из кармана моток верёвки и бросил У-Ону.

— Свяжи ему руки за спиной.

Седой посерел лицом: он понял, кто перед ним. Пока У-Он связывал ему руки, он бормотал (куда делись его нахрапистость и апломб!):

— Слушайте, ребята... Ну ладно вам, а? Если мы зашли на вашу территорию, я готов извиниться и свалить отсюда. Мы ж никого не успели убить... Вы нам помешали. Мы вообще думали, что этот лес — ничей!

Най-Ам и Сат-Ол взвалили бесчувственных охотников себе на плечи, а седого повели на верёвке. Рур-Ки шагал впереди, а вести седого доверили У-Ону.

— Эй, я с вами разговариваю! — нервничал тот. — Ну, давайте, я штраф заплачу? Сколько? У меня достаточно денег! Вам всем хватит!

Рур-Ки бросил через плечо:

— Не нужны нам твои деньги.

Они пришли в лесной домик — тот самый, в котором У-Он с Рай-Аном встретились с Учителем. Там охотников уложили и связали, заткнув им рты кляпами, а У-Ону велели остаться с ними до ночи.

— Ночью придёт кто-нибудь из старших и обработает их, — сказал Рур-Ки. — Красноухие не должны выносить отсюда ничего — даже воспоминаний. Покарауль их, чтоб не умудрились как-нибудь сбежать.

— Ладно, — кивнул У-Он. — А на обед можно будет сходить? День-то долгий.

Рур-Ки усмехнулся.

— Еду сам себе поймаешь. Но помни простые правила: убивать добычу надо быстро, не причиняя мучений, попросить прощения, поблагодарить и вручить её дух Зверю. Неправильно убитую добычу есть нельзя. Да, и ещё. Будешь превращаться — не забудь раздеться.

Ошарашенный У-Он раскрыл рот, но слова не находились. Рур-Ки похлопал его по плечу, сверкнул на прощание клыкастой улыбкой, и три молодых оборотня скрылись в лесу.

У-Он сел на крылечко, в высшей степени озадаченный. Нет, он, конечно, был согласен на любую работу, лишь бы подружиться с местными, влиться в их общину. Сторожить — не такое уж сложное поручение, но оставлять без горячего обеда — это уже слишком с их стороны!

— Нет, ну нормально! "Поймаешь еду сам"! — проворчал он себе под нос. — А ничего, что я ни толком превращаться, ни охотиться не умею?

Сторожить было скучно. Двое охотников помоложе всё ещё пребывали в бесчувственности, а седой глядел злыми глазами, лёжа на топчане с кляпом во рту. У-Он от нечего делать стал гулять вокруг домика, дыша воздухом. Всё-таки он здесь не такой, как в городе. Никакого сравнения. Ещё бы Э-Ар сюда! Можно было бы устроить пикник, а потом завалиться на полати и... У-Он улыбнулся своим игривым мыслям и вздохнул. Увы, жена была далеко. Зато под самым носом находилась Бэл-Айя, та черноволосая надменная девица, что расписывала стену в холле пейзажем. Хороша чертовски, но столь же чертовски горда — до сих пор не удостоила его ни одного слова. Приёмная дочь самого Учителя, как сказали ему. Чьего клана — У-Ону было пока непонятно. Интересно, она умела шить мокасины? Вот было бы забавно попросить её сшить ему их!..

Поймав себя на мыслях о другой женщине, У-Он усовестился... ненадолго. В конце концов, мысли — ещё не измена. Да и ни о чём "таком" особенном он не думал, собственно. А мокасины нужны, безусловно: они и легче, чем берцы, и двигаться в них можно гораздо тише, и, к тому же, массаж ступней о неровности земли через мягкую кожаную подошву... Говорят, полезно для здоровья. Ну и, конечно, мокасины — это статус "своего": у всех тут они есть, и только один У-Он, как чужак — в ботинках.

Когда он заглянул в дом, седой что-то активно замычал, явно желая высказаться. У-Он подошёл.

— Ну, что?

Ответом было нечленораздельное мычание.

— Ничего не понимаю, что ты говоришь, — покачал головой У-Он. — Освободить тебе рот, что ли?

Кляп был вынут, и седой, отплевавшись, заявил:

— В туалет хочу — не могу! Развяжи, а?

— Ага, щас! — хмыкнул У-Он. — Думаешь, я идиот? Сбежать хочешь, ясно же.

Седой с выражением покорности судьбе на лице сказал:

— А смысл-то? Куда бежать? Места незнакомые, заблужусь. Потом ваши же меня и поймают снова. Ну, не будь извергом, а? Приспичило — сил нет. Никуда я не денусь, развяжи.

Извергом У-Он не был, но решил смотреть в оба. Развязав седого, он выпустил его из домика. Тот не делал резких движений: спокойно зашёл за дерево, начал неторопливо возиться с брюками... И вдруг как дал стрекача! У-Он даже не ожидал от него такой прыти: мужик он был в возрасте, и застарелым табачным запахом от него несло — значит, дыхалка неважная и бегун он никакой. У-Он с досадой бросился вдогонку: ему было стыдно подвести Рур-Ки. Эх, ну как же предсказуемо всё!

С самого начала погони стало ясно, что седому не убежать. У-Он гнался за ним без особого напряжения, но расстояние между ними неуклонно сокращалось. Он даже весело крикнул седому вслед:

— Э-э! Мужик! Не выбивайся из сил! Всё равно догоню!

Кончилось всё это и вовсе смешно: у седого на бегу свалились штаны, и он со всего разбега полетел на землю. Тут-то У-Он и настиг беглеца, прыгнул сверху и снова прижал своим весом.

— Ну что? Убежал?

Седой морщился: ушибся, видимо, при падении.

— Ну, в общем, дурака свалял, конечно, — признал он, тяжело дыша.

— Вот именно, — засмеялся У-Он.

Они полежали немного, переводя дух.

— Слушай, может, отпустишь? — спросил седой. — Я тебе денег дам.

У-Он поморщился. От звучания этого слова — "деньги" — ему становилось и смешно, и противно. Здесь, под этим высоким строгим небом, среди молчаливых стволов, в этой зябкой, наполненной осенними запахами тишине сама мысль о деньгах была глупой и неуместной.

— Что ты всё заладил — деньги, деньги! — проговорил У-Он. — Думаешь, всё на свете можно решить с их помощью?

— Подавляющее большинство проблем, — ответил седой.

— Ошибаешься, дядя.

— Я прав.

— Ну, значит, мне с твоей правдой не по пути. Вставай, возвращаемся.

Они пошли обратно к домику. Седой плёлся покорно и устало: набегался, по-видимому. Пару раз он прижимал руку к левой стороне груди, морщась.

— Слушай, что вы с нами сделать-то собираетесь? — спросил он. — Убить, что ли?

— Убить — вряд ли, — подумав, ответил У-Он. — Вы же никого застрелить не успели. Скорее всего, отделаетесь воспитательной беседой. Хотя... не знаю. Это не я решаю.

В домике седой попросил не связывать его, пообещав, что пытаться бежать больше не будет. Уж очень, по его словам, тяжело и неудобно лежать связанным — всё тело ноет. У-Он буквально несколько минут назад убедился, что бегун тот никудышный, оружие охотников оборотни забрали с собой, а в рукопашной седому тоже ничего особо не светило. У-Он не мог гарантировать, что в пылу драки у него не начнётся трансформация, а если она начнётся, противнику может и не поздоровиться.

— Ладно, только без глупостей, — сказал он.

— Был бы я помоложе — обязательно натворил бы глупостей, — усмехнулся седой. — А сейчас уже...

Махнув рукой, он улёгся на топчан и закрыл глаза.

У-Он снова заскучал. Даже заняться тут было нечем. Ничего съестного в домике тоже не обнаружилось, только какие-то высушенные травы да пустая кадушка из-под мёда, которым их с Рай-Аном угощал Учитель. Вспомнив его вкус, У-Он облизнулся и тоскливо вздохнул. В животе уже начал сосать голодный червячок, а как поймать себе еду, У-Он не имел понятия. Пойти, что ли, грибов поискать? Сковородка есть, можно поджарить... Ах, так ведь масла нет! Не на чем жарить. Да и хорошо ли он их знал, эти грибы? В том-то и дело, что не очень. Так и отравиться недолго.

Есть хотелось всё сильнее. А ещё — в туалет. С беспокойством глянув на отвернувшегося к стене седого, У-Он вышел из домика и быстро справил малую нужду за углом. Всё-таки надо было его снова связать безо всякой жалости: ведь косулю он не склонен был пожалеть.

Когда У-Он вернулся, седого на топчане не оказалось. Не успел он удивиться, как получил удар по голове.

...Пришёл в себя он на полу. Голова гудела болью, рядом валялась сковородка (та самая, на которой он поджарил бы грибы, если бы набрал их и если бы нашлось масло). У-Он потрогал место удара: крови не было, только болезненное вздутие прощупывалось под волосами. Или череп у него оказался крепкий, или седой ударил слабо... "Кстати, а где он?"

Седой пропал. Верёвки на двух его товарищах, по-прежнему лежавших в отключке, были развязаны: видимо, седой пытался привести их в чувство и увести с собой, но не смог и убежал один. У-Он сел, и смена положения отозвалась болью в голове. Зарычав от досады, он подумал: неужели нельзя было и седого "вырубить", как этих двух? Спят себе спокойно, никаких хлопот не доставляют. Или это что-то вроде испытания его способностей, проверка? Хорошая проверка, нечего сказать!.. Ударь седой чуть сильнее, и...

— Ну, мужик... На этот раз ты меня реально разозлил, — прорычал У-Он.

Боль пронзила пальцы: из них лезли острые, как кинжалы, когти. Ногам стало тесно в ботинках, вся одежда тоже вдруг стала как будто мала У-Ону. "Превращаюсь", — мелькнуло в голове. Рыча от боли в груди, он срывал с себя всё, пока не лопнуло по швам: совет Рур-Ки всплыл в памяти как раз кстати. Его всего корёжило от боли, а особенно — копчик. С трудом повернув плохо гнущуюся шею, он увидел сзади чёрный хвост. Взглянув на свои руки, У-Он закричал: они превратились в покрытые чёрно-серебристой шерстью когтистые лапы. Но вместо крика вырвался вой...

Он выскочил на крыльцо, озираясь. Видел он как будто сквозь жёлтое стекло, а на двух ногах стало неудобно двигаться — очень хотелось опуститься на четвереньки, что У-Он и сделал. Стало гораздо лучше: из поясницы ушло напряжение, пропало ощущение неустойчивости, а руки (или передние лапы?) прочно упёрлись в землю. Запах седого бил ему в нос, а к запаху примешивалось что-то ещё... "Добраться до машины, уехать, убраться отсюда". Это были не его мысли, а чужие. Седого. След был свежим, ярким, в нём седой был весь как на ладони — его характер, личность, привычки. У-Он чувствовал всё это, и в нём поднималось негодование: это чужак, разрушитель, возомнивший себя хозяином всего на свете... Ему было плевать на лес, на зверей. И ему здесь не место... Не место!

У-Он побежал по следу во всю мощь и скорость своих преображённых ног. Стволы деревьев так и мелькали, оставаясь позади, встречный ветер обдувал лицо (морду?), а земля... Казалось, это не У-Он бежал, а она сама несла его, как заботливая и любящая мать. Она — живая, понял он. Она чувствует. И всё вокруг — тоже живое: каждое дерево, каждая травинка. Листья падали и умирали, и от этого сердце У-Она грустно сжималось... Но он знал, что весной распустятся новые. Так должно быть, и это повторяется из года в год — веками.

След ощущался всё чётче и сильнее: седой был близко. "Чтоб им провалиться, проклятые оборотни, добежать бы до машины". "Нет, мужик, уже не добежишь", — злорадно подумал У-Он, прибавляя скорость. Он уже увидел мелькавшую за деревьями фигуру, слышал тяжёлое дыхание, чуял застарелую табачную вонь и — помчался на обгон.

Забежав вперёд, У-Он выскочил из-за дерева прямо перед седым, пригнув голову и оскалившись. Тот резко затормозил, и его горло издало булькающий звук. Страх! У-Он мог бы сжать лапой его сердце и раздавить. Седой был полностью в его власти.

В три прыжка он настиг его и повалил наземь. Серая бледность лица, ужас в глазах, бескровные губы, бешеный стук сердца... Тёплая кровь, текущая по жилам, и мягкая, податливая плоть. Мясо! Вот каково, оказывается, поймать жертву! У-Он дохнул седому в лицо, издав низкое и гортанное, раскатистое рычание... и скривился. Нет, слишком уж мужик отравлен табаком и всеми этими ароматизаторами, консервантами, загустителями и стабилизаторами... Скверная пища — плохая кровь, невкусное мясо.

А ещё У-Он вдруг увидел красноухую девочку лет шести, в белом платьице. "Дедуля, догоняй!" Детский смех наполнил его череп головокружительным эхом, и У-Он присел на хвост. Седой загнанно дышал. Последняя его мысль была о внучке.

Эта девочка помешала У-Ону окончательно превратиться в зверя. Он отпустил седого, и тот, бороздя локтями и пятками землю, стал отползать на спине. Потом поднялся и нетвёрдо, оступаясь на каждом шагу, начал обходить У-Она, чтобы продолжить убегать в прежнем направлении...

Поручение, вспомнил У-Он. Ему же велели сторожить охотников, чтобы не сбежали. Поднявшись, он зарычал. Седой испуганно замер.

— Что? — хрипло спросил он.

У-Он преградил ему дорогу.

— Ну, чего? — занервничал седой. — Отпускаешь меня — так отпускай!

Он снова попытался обойти У-Она, но тот в один прыжок вновь оказался у него на пути и зарычал ещё более угрожающе. Плечи седого обречённо обвисли.

— Что? Туда, да? — робким и севшим голосом спросил он, показав пальцем в направлении, противоположном тому, в котором двигался прежде. — Ну, как скажешь... Туда так туда.

Он знал теперь, что пытаться бежать — бесполезно. Его конвоировало огромное, похожее на волка чудовище, которому ничего не стоило одним лёгким движением челюстей оторвать ему голову. Седой покорно и обречённо шел вперёд, а У-Он — следом, забавляясь тем, что мог воспринимать себя его глазами. Он виделся седому огромным, намного больше обычного волка, с колоссальными клыками и горящими глазами. Ничего, пусть боится... Пусть уважает Зверя и лес, пусть не простирает свою уничтожающую руку над землёй, будучи недостойным по ней ходить.

Они вернулись в домик. Товарищи седого так и не приходили в себя — лежали в тех же позах. У-Он вдруг понял, что они всё слышат, чувствуют и понимают, но не могут пошевелиться. Он ощущал их страх. Сколько ещё продлится это полукоматозное состояние? Неизвестно. Может, их снова связать — на случай, если очнутся раньше, чем придут старшие оборотни? Получить по голове сковородкой У-Ону больше не хотелось...

Он пришёл в себя сидящим на полу. Исчезло всё, что делало его зверем: шерсть, когти и хвост. У-Он был совершенно голым. Поёживаясь от осенней прохлады (в домике было давно не топлено), он натянул одежду и обулся, потрогал шишку под волосами... и ничего не почувствовал. Бугорок ещё прощупывался, но был безболезненным.

— Ты это... извини, что я тебя того... сковородой, — сказал седой.

У-Он задумчиво посмотрел на него. Разговаривать не хотелось. Он молча взял верёвку и подошёл. Седой вздохнул и заложил руки за спину.

У-Он связал его не чрезмерно туго, чтобы не причинять боли и не останавливать кровоток, но основательно. Проделав то же самое с его товарищами, он вышел на крыльцо и сел.

Впечатления от превращения были столь сильны, что он забыл о голоде. Он просто сидел, дышал осенней грустью и вслушивался в шёпот засыпающих деревьев. Нагнувшись, приложил ладонь к холодной земле, закрыл глаза и... повис в пустоте. Но пустота эта шелестела десятками голосов, среди которых У-Он узнал голос Э-Ар. "У-Он!" — позвала она. Он вздрогнул и очнулся.

Тревожный холодок пробежал по его спине и растворился в шелесте опадающей листвы. Он понял, что успел безумно соскучиться по жене — по её рыжим волосам, меняющим цвет глазам, остренькой лисьей мордочке... Примет ли она его таким, каким он здесь стал? Нет, он всегда таким был, но здесь его сущность раскрылась до конца. Впрочем, это было ещё только начало.

Стемнело. У-Он зажёг масляную лампу и оставил её на столе, а сам встал в дверях, прислонившись к косяку. Голод пылал пожаром, а надвигающаяся ночь звала, манила, вселяя в сердце странную тоску. Хотелось выть. Или бежать бесконечно долго, мчаться непонятно куда, пока не кончатся силы... Тоска нарастала, превращаясь в боль, от которой У-Он заметался, царапая растущими когтями деревянный косяк. Долой одежду, долой человеческий облик, пусть синие уши станут пушистыми, а нос — чутким. Бежать, бежать!..

Он снова стал зверем, и не было на свете ничего лучше этого. И не было ничего прекраснее ночи, луны, леса и ветра в ушах.

У-Он замер, прислушиваясь и принюхиваясь. Живое тепло. Он повёл ухом, улавливая шуршание и возню. Многих запахов он ещё не знал, но то, что возилось в темноте, было небольшим и явно не представляло для него опасности. Подгоняемый невыносимым голодом, он бросился на звук... И отскочил, взвыв: в нос ему вонзились колючки. Ёж! Кляня себя за поспешность, он тёр лапой пострадавший нос, а ёж, конечно же, свернулся в колючий шар. Можно было, конечно, попробовать развернуть его, но У-Он решил не возиться с такой мелочью и поискать кого-нибудь покрупнее. Ежу сегодня повезло... "Живи, колючка!" — подумал У-Он.

Но первой его добычей стала мышь. Бросаясь на всё живое и движущееся, он прихлопнул её лапой прежде, чем она успела юркнуть в траву. Невелика добыча, но следовало соблюсти правила. Мысленно вздохнув, он подумал: "Ну что ж... Прости, мышка, я был голоден. Конечно, ты мне — на один зуб, но всё равно спасибо. Да примет Зверь твой дух". И с этими словами У-Он проглотил крошечную тушку, не жуя.

"Браво, великий охотник У-Он, — думал он, по-прежнему голодный, пробираясь между стволами. — Славная добыча!"

Этой ночью ему не повезло: только на опушке леса попалась ему лисица, но он, вспомнив Э-Ар, дал ей уйти. Он продолжил бы охоту, и, может быть, его упорство было бы вознаграждено, но У-Он решил, что пора возвращаться в домик: что о нём подумают старшие оборотни, если обнаружат, что вверенные под его охрану красноухие остались без присмотра, а он сам где-то шастает?

Он не был особенно огорчён тем, что не удалось никого поймать: впечатлений и без того хватало. Обратную дорогу У-Он нашёл без труда — по своему следу; перед домиком он вернул себе человеческий облик, немного пришёл в себя и осторожно, будто вор, заглянул в светящееся окошко...

Горела лампа, топилась печь. Охотников не было: топчан пустовал, лавка у стены — тоже. Неужели сбежали? Нет, он чуял: оборотни были здесь недавно. Кто-то знакомый... Сайи-То? Возможно. Значит, забрали красноухих куда-то. А он отсутствовал... Нехорошо.

Что делать? Не торчать же на ночном холоде голышом! Кто бы там ни ждал его, встречи не миновать всё равно. У-Он вошёл... Никого. Странно. Печь топится, на плите — чайник, лампа светит. Может, вышли ненадолго? Ну, тем лучше: у него есть время одеться.

Натягивая штаны, он учуял вкусный запах... На печке стояла корзинка, укутанная тряпицей. Очарованный ароматом, У-Он подкрался, отогнул край ткани. Пирожки с мясом! Видно, от сегодняшнего обеда, а на печку их поставили, чтобы они согрелись. Рот У-Она наполнился слюной, в животе заурчало... Съесть незаметно пару штук, чтобы дотерпеть до завтрака? Хотя кто его знает: может, за отлучку его без завтрака оставят. Не размышляя долго, У-Он схватил пирожок и впился зубами. Ммм... Мясо!

— Ну, с рождением тебя, Волк, — раздалось с полатей.

У-Он застыл с пирожком во рту: на пол спустился Учитель.

— Ешь, ешь... Первая охота редко у кого бывает удачной.

У-Он смущённо прожевал, проглотил и спросил:

— А красноухие где?

Учитель, доставая откуда-то из-под лавки мешочек с травами, сказал:

— Чужаки уже далеко. Не беспокойся, больше они сюда — ни ногой.

В глиняном кувшинчике с крышечкой он заварил травяной чай. Отбросив смущение в пользу голода, У-Он уплетал пирожки, а Учитель, потрогав его шишку, сказал:

— Да, и правда крепкая. Выдержала.

У-Он проглотил и открыл рот, чтобы задать давно интересовавший его вопрос, но Учитель ответил, не дожидаясь, пока он его сформулирует:

— Чтобы способность обращаться в зверя пробудилась, тебе нужен был удар, толчок. Ты сегодня получил их два. — И с улыбкой добавил: — А тем, что это обойдётся без вредных последствий, ты обязан своей крепкой голове.

Утром красноухие охотники проснулись под открытым небом. Рядом — палатка, на траве — скатерть с остатками обильного застолья, бутылки... Неподалёку — машина. Головы у всех троих страшно гудели, как с перепоя.

— Мда, — пробормотал седой. — Кажется, охота удалась...

Он помнил только, как они приехали, а дальше — провал. Даже как напивались, не помнил. А при виде желтеющего леса вдали в нём поднимались какое-то беспричинное беспокойство и страх, желание поскорее отсюда убраться. Что-то недоброе таилось там...

— Ну, ребята, опохмелимся — и домой, — сказал он. — Не нравится мне тут. Странное место...

Через час палатка была сложена, остатки еды и посуда собраны. Охотники сели в машину и покатили прочь от странного леса, чтобы никогда сюда не возвращаться.

Глава 12. Водопад прошлого

— Я видел это место, но водопада там нет.

Бэл-Айя обернулась и хмыкнула. Ничего не ответив, она продолжила писать фигуру медведя. Пейзаж с водопадом был окончен, теперь она расписывала вторую стену, а У-Он досаждал ей тем, что стоял и смотрел.

— Уйди, ты мне мешаешь, — буркнула она.

У-Он только осклабился в улыбке во все тридцать два зуба и не двинулся с места. Чёрные кудри не закрывали длинную шею девушки, и он откровенно любовался её изящными изгибами. Что-то знакомое ему мерещилось в этих плавных линиях, но чего-то явно не хватало... Чего? У-Он искал и глазами, и в памяти, но не мог выудить из неё этот недостающий кусочек. Что-то ещё должно было быть на этой гладкой лебединой шее.

— Твоя картина хорошая, но ей недостаёт реализма, — набравшись нахальства, заявил он. Он сейчас сознательно пытался рассердить Бэл-Айю, заставить её отреагировать. Зачем? У-Он и сам не понимал. Но зачем-то это ему было нужно.

Его критическое замечание возымело действие: черноволосая художница бросила на него угрюмый и колючий взгляд.

— Почему это?

— Потому что водопада нет в этом месте, — ответил У-Он. — Это как бы... э-э... твоя фантазия.

Глаза девушки потемнели и антрацитово заблестели.

— Это не фантазия, — процедила она. — Это альтернативный пласт.

— А что это? — полюбопытствовал У-Он.

Бэл-Айя хотела ответить, но дальше беззвучного движения губ дело не пошло. Она отвернулась и продолжила наносить на стену мазки. У-Он как заворожённый следил за уверенными движениями кисти, в то же время пытаясь достать-таки из недр несговорчивой памяти эту занозу. Чего не хватало, казалось бы, совершенной во всех отношениях шее Бэл-Айи?

— А покажи мне это, — попросил он.

— Что?

— Ну... этот альтернативный пласт.

Девушка фыркнула.

— Я занята, не видишь? Нет у меня времени. Оставь меня в покое.

— Я не отстану, — заявил У-Он. — Пока не покажешь.

Чтобы продемонстрировать своё упорство, он уселся на пол, подвернув ноги калачиком. Бэл-Айя не повела и бровью, продолжая работать так, словно У-Она здесь и близко не было. Ни одной антрацитовой блёстки в его сторону, ни одного щекотного взмаха густых ресниц... Они почему-то щекотали сердце У-Она, эти тёмные щёточки, и это чувство тоже было головокружительно знакомым.

От долгого сидения на жёстком зад его затёк, а смуглянка по-прежнему бессердечно не замечала его присутствия. Потом она принялась мыть кисти, и У-Он оживился, чувствуя приближение удобного момента. Теперь можно было встать.

— Так как насчёт... — начал он.

Ноль внимания. Девушка упорно делала вид, будто У-Он — прозрачный. Заноза раскалилась, её срочно требовалось вытащить... Вспомнить бы. У-Он в бессильном отчаянии провожал уходящую Бэл-Айю взглядом, потом сжал кулаки и увязался за ней. Остановился он только тогда, когда перед его носом захлопнулась дверь.

У-Он встряхнул головой. Бр-р, что за наваждение! С чего он взял, что на её шее должно что-то быть? Что? Родинка, может быть?

Да, родинки там очень не хватало. Чуть ниже линии роста волос.

Ерунда какая-то.

Тем временем дверь открылась, и Бэл-Айя появилась на пороге — в маскировочном лесном костюме и мокасинах, с матерчатой сумкой через плечо. Бесшумным летящим шагом она устремилась во двор, и У-Он, мучимый занозой в памяти, бросился вдогонку.

— Эй, ты куда? Можно с тобой... в смысле, ты не будешь возражать, если я...?

В ответ — молчание и покачивание бахромы на брюках и сумке.

Бэл-Айя неслышно скользила по лесу. Остановившись у молодого дерева с раной на коре, она достала из сумки свёрток с садовым варом и принялась бережно замазывать повреждение. Закончив, она ласково приложила ладони к коре, приблизила к стволу лицо, и её губы зашевелились. У-Он наблюдал с почтительного расстояния, не в силах отвести взгляд от её тонкой фигурки.

В лесу у девушки было множество дел. Она лечила деревья, беззвучно разговаривая с ними, собирала какие-то коренья, выручала попавших в беду зверюшек... У-Он неотступно следовал за ней, за несуществующей, но такой тёплой и знакомой родинкой на её шее.

"Где я её раньше видел?"

В том-то и дело, что не мог он её нигде видеть.

Тогда что это за наваждение?

Через пару часов Бэл-Айя уселась на выступающий из земли корень у подножия старого дерева. Присела почтительно, бросив снизу вверх на лесного старожила спрашивающий разрешения взгляд. Великан благосклонно ронял жёлто-багровые листья, а девушка достала из расшитой цветными лоскутками сумки пирожок и впилась в него крепкими белоснежными зубами. У притаившегося за кустами У-Она заурчало в животе, да так громко, что это выдало его присутствие. Впрочем, вряд ли Бэл-Айя действительно не замечала У-Она. Он был уверен, что замечала она гораздо больше его самого...

Улыбка приоткрыла её небольшие, но острые клыки.

— Не завтракал, что ли? — спросила она совсем не враждебно, а спокойно, буднично и чуть насмешливо.

Действительно, во рту У-Она не было с утра ни крошки: он почему-то полагал, что его позовут к завтраку, но приглашения не последовало. А сам он на кухню сунуться постеснялся, вспомнив её грозную шкафоподобную владычицу Дом-Нэй. Даже старшие оборотни относились к ней уважительно, а у женщин она и вовсе пользовалась непререкаемым авторитетом — как у Учителя.

— Ага, что-то пропустил я сегодня завтрак, — признался У-Он.

Бэл-Айя кивком показала ему на место рядом с собой. У-Он, удивлённый переменой её настроения с угрюмо-нелюдимого на почти дружелюбное, подошёл и примостился на соседней коряге. Сиденье было не из удобных, он предпочёл бы траву. А что, собственно, мешало ему сесть на неё? Что за скованность на него вдруг накатила? Или это из-за ресниц Бэл-Айи, щекотавших ему сердце?

Пересев с коряги прямо на траву, У-Он устроил поудобнее ноги. Рядом с его огромными ботинками лёгкие мокасины девушки казались детскими. Украшенные похожими на ягоды тёмно-красными бусинами и кусочками цветной ткани, они выглядели даже нарядно.

— На, — предложила она, достав из сумки второй пирожок.

— Спасибо, — смущённо улыбнулся У-Он.

Пирожок был, как и дерево, великан — с трудом умещался на ладони, и мясной начинки в него было положено щедро, а поджаристая корочка так и манила вонзить в неё зубы. У-Он втянул ноздрями вкусный запах, и тут же его рот наполнился слюной. Жадно отхватив огромный кусок, он принялся с трудом жевать, и вид его до отказа набитого рта вызвал у девушки улыбку. При этом на её смуглых щеках вспрыгнули озорные ямочки.

— Не жадничай, никто не отберёт, — засмеялась она.

У-Он и сам не знал, зачем откусил так много. То ли от голода, то ли под действием этого колдовства. Ресницы-кудри-ямочки... Родинка, которой нет.

— Ты не сошьёшь мне такие же? — спросил он, кивком показывая на мокасины. Наваждение он пытался победить нахальством.

Рот Бэл-Айи тоже был занят пирожком, поэтому она только хмыкнула. И, прожевав, спросила:

— С какой это стати я буду шить тебе мокасины? Мы с тобой едва знакомы.

— Может прозвучать странно, но мне почему-то кажется, что я знаю тебя уже давно... — У-Он поднял голову, щурясь от колючих солнечных лучиков, пробивавшихся сквозь несолидно рыжую осеннюю крону лесного долгожителя.

Девушка снова хмыкнула. К ней вернулась её прежняя насмешливость. У-Он, обращая на это столько же внимания, сколько уделял он опавшей листве под ногами, добавил с открытой улыбкой:

— А у тебя такого чувства не возникает?

Бэл-Айя ничего не ответила. Впрочем, от него не ускользнуло некое беспокойство, промелькнувшее в её взгляде. Спрятав эту искорку в тени ресниц, она принялась сосредоточенно жевать. У-Он последовал её примеру и энергично набросился на восхитительно вкусный пирожок. Доев, он глазел на неё, как ребёнок смотрит на манящий красотой, огромный игрушечный дом, и ничего не мог с собой поделать.

— Ну, и что ты во мне такого увидел? — За язвительным тоном в голосе смуглянки крылось смущение.

У-Он искренне пожал плечами. И спросил:

— А ты родинки какие-нибудь не сводила?

— Нет, — буркнула Бэл-Айя, видимо, сочтя вопрос дурацким. И добавила тихо: — Чудной ты...

У-Он снова невпопад пожал плечами.

— Это ты на меня так действуешь, — признался он.

Сопротивляться наваждению было не только бесполезно, но и чревато неприятным напряжением, поэтому У-Он просто расслабился и отдался на его милость, позволяя лучикам солнца шаловливо бегать по своему лицу. Бэл-Айя доела пирожок, достала из сумки фляжку и сделала глоток. Её губы заалели от ягодного морса, вызвав в животе У-Она болезненно-сладкий спазм.

— Можно мне глоточек? — попросил он хрипло, протягивая руку к фляжке.

Фляжка легла ему в руку. Её бок ещё хранил тепло ладони Бэл-Айи, а на горлышке была ягодная влага, смешанная с влагой её губ и блеском осеннего солнца. В животе У-Она потеплело, как от буодо.

Помолчав, Бэл-Айя спросила задумчиво:

— Значит, ты считаешь, моей картине не хватает реализма?

У-Он был готов извиниться за эти слова, которые были просто средством привлечения внимания, но девушка задала второй вопрос:

— Тебе нравится меня доставать?

Возможно, улыбка, расползшаяся на лице У-Она, была глупой. Он чувствовал это, но маска серьёзности была ему сейчас не по силам. Слишком расслабили его эти непоседливые солнечные зайчики, которые дерево пропускало сквозь свою крону со снисходительностью доброго дедушки.

— Просто когда ты сердишься, ты становишься ещё красивее, — ляпнул У-Он, не в силах стереть дурацкую ухмылку с лица. Он будто охмелел от этого морса.

Бэл-Айя фыркнула:

— Прости, ты не оригинален. — И, пружинисто встав, спросила почти с вызовом: — Ну что, хочешь посмотреть на мою "фантазию"?

— Ну, и?.. Как я и говорил, его здесь нет, — сказал У-Он.

Водопада не было. Только широкие каменные уступы, по которым когда-то текла вода, замшелые камни, обнажённые корни, печальные поникшие стволы и опавшие листья, скопившиеся в каждом углублении.

В потемневших глазах Бэл-Айи снова замерцал таинственный антрацитовый блеск, выбросив на спину У-Она горсть мурашек. Рука девушки поднялась и будто бы толкнула невидимую вращающуюся дверь, отчего лес поплыл вокруг У-Она, а земля тошнотворно качнулась. На ногах он устоял, только в голове зазвенело, да в желудке бултыхнулась дурнота. Что-то похожее он чувствовал после того, как Учитель ударил его по лбу, разве только провала в черноту сейчас не было.

Всё тот же лес окружал его, ничего вроде бы не изменилось... Кроме невесть откуда взявшегося шума водопада. Седые струи ниспадали по каменным плечам, бурля между бархатной зелени мха и устремляясь широким потоком вглубь леса.

Когда дурнота в желудке улеглась, У-Он с немым изумлением уставился на Бэл-Айю. Читая в его глазах вопрос, она усмехнулась:

— Вот это и есть альтернативный пласт.

— Пласт чего? — пробормотал У-Он.

— Реальности.

— И ты вот так просто его... перелистнула, как страницу? Как ты это сделала?

Бэл-Айя козочкой вспрыгнула на скользкий камень, огибаемый струями воды. Слегка балансируя руками, встала устойчивее.

— В двух словах не объяснишь, — сказала она, вдыхая полной грудью.

У-Он озирался, ища хоть какие-нибудь намёки на нереальность окружающего. Он больно ущипнул себя — ничего не изменилось. Сказал себе: "Это сон. Я просыпаюсь", — тоже ничего. Вода была холодной и, как полагается, мокрой, мох — упругим и сырым, воздух — пронзительно-свежим.

— Где мы вообще? — задал он ошеломлённый вопрос. — Это какой-то сон?

Бэл-Айя, перепрыгнув на соседний камень, снова удержала равновесие и ответила:

— Нет, не сон. Реальность. Просто другая.

— Ничего себе! — У-Он нервно засмеялся. — А обратно мы сможем вернуться?

— Сможем.

Девушка спрыгнула на берег, ополоснула напоследок в студёной воде руки и мокрыми ладонями развернула У-Она кругом. Пространство гулко дрогнуло, как железный лист, желудок У-Она подпрыгнул, и водопада не стало. Снова камни, опавшие листья и пересохшее русло.

— Уфф... — У-Он помотал головой, приходя в себя. — Кажется, на полный желудок это лучше не делать. Из меня пирожок чуть обратно не запросился...

— Это с непривычки, — небрежно бросила Бэл-Айя.

— А вот так "переключиться" где угодно можно? — спросил У-Он, присаживаясь на камень. Слегка кружилась голова.

— Есть определённые места, где альтернативный пласт легко ухватить, — сказала девушка, вскарабкиваясь на соседний крупный валун. — Этот пересохший водопад — как раз такое место. Оно не единственное, в лесу есть ещё несколько. А в принципе, можно это проделать где угодно, но тут нужен опыт и навык. Я пока умею только так — в таких вот местах сцепления пластов.

— Ничего себе, — пробормотал У-Он.

Он замолк, придавленный впечатлением от произошедшего. Камень, на котором он сидел, только что омывался водой, а сейчас воды не было и в помине.

— А там... в этой другой реальности... кто-то живёт? — с трудом подбирая слова, спросил он. — В смысле... это чужой мир со своими жителями или наш же?

— Наш, — последовал ответ девушки. — Это вариант нашей реальности, только с несколько иначе построенными причинно-следственными связями. Это нереализованный вариант, а тот, в котором мы сейчас находимся — реализованный. Но при желании и, опять же, умении можно подменить настоящий вариант на другой, где всё потечёт по-другому.

— Как это — подменить? — У-Ону даже стало холодно и жутковато от этих слов. Неужели такие вещи существуют?.. Бэл-Айя так просто говорила о них, будто это было чем-то обыденным — как почистить зубы перед сном.

— Так. Вытащить альтернативный пласт и заставить мир катиться по другим рельсам, — ответила Бэл-Айя. — Конечно, надо ещё суметь выбрать для этого подходящий момент... Сложно это всё, — девушка устало прикрыла глаза, обхватив колени руками.

Заноза снова кольнула, пелена наваждения накрыла У-Она: что-то неуловимо знакомое было в этом движении — в том, как Бэл-Айя обхватила руками колени. Когда же это было? Что за дежавю? "Было, было", — зудела заноза. У-Он в беспокойстве заёрзал на камне, потом встал. Слова не шли на язык, запутавшись в сетях эмоций, которые поднялись со дна души, как стая вспугнутых птиц.

Взгляд девушки в тени ресниц был мутноватым и матовым, без блеска.

— Ты чего?

— Ммм, — промычал У-Он. — Сам не знаю. Слушай... А давай ещё раз? Мне надо посмотреть на этот водопад снова, я как будто что-то... не могу ухватить.

— По-моему, с тебя на сегодня хватит острых ощущений. — Бэл-Айя неохотно разогнула одну ногу.

— Пожалуйста, мне надо ещё разок, — настаивал У-Он. Ощущения и правда были не из приятных, но они всколыхнули в нём что-то... Нужно было поднять это из глубин памяти до конца.

— Тебя может стошнить, — предупредила Бэл-Айя.

— Не стошнит.

— Ладно. Сам напросился.

И снова гулкое сотрясение пространства, уход почвы из-под ног и вдруг — удар. У-Он очнулся на траве с гудящей головой и привкусом крови во рту. Оглушённый рёвом клыкастого чудовища — огромного чёрного пса, он отполз на локтях, шаря по земле в поисках оружия. Меч лежал в полуметре, примяв собой легкомысленные жёлтые цветочки, но до него нужно было ещё дотянуться, опередив приближающуюся смертоносную пасть. "Не успеваю", — понял он.

Что-то светлое мелькнуло сбоку. Белый ягуар! Рай-Ан бил себя хвостом по бокам, пригнув голову и угрожающе скалясь, а его кольчуга и одежда лежали в стороне. Он решил всё-таки противопоставить чёрному псу не человеческое оружие, а когти, зубы и силу лап. И пусть имя сейчас у него было почему-то другое — Амо-Ин, но это был он, У-Он узнал его.

Чёрный и белый звери сцепились на берегу бурлящего потока. Пёс был ранен железом, но всё ещё силён, и белому ягуару не помешала бы помощь. У-Он потянулся за мечом... Боль. Кажется, рёбра сломаны. Сбросить одежду, перекинуться. К чему сдерживать в себе Зверя сейчас, когда другу нужна помощь? Бешеным оборотням он этим и не уподобится, ибо они убивают без смысла, распаляя собственную ярость.

Одежду он снять не успел: звериная ипостась рванулась наружу, но он сумел остановить её на четверти от полного превращения. Когтистой волосатой рукой он подхватил меч, освободив от его тяжести жёлтые цветочки, и на четверть зверем поднялся с травы...

Прийти на помощь белому ягуару ему помешал второй чёрный пёс, выскочивший из-за деревьев. Этот был меньше размером, чем противник ягуара, и наполовину превращён — передвигался на двух ногах и мчался на У-Она с мечом. Железо ударилось о железо...

Рай-Ан взвыл: зубы пса впились в его плечо. У-Он вскинулся и оскалил клыки, почувствовав боль друга, но на него наседал противник. Слишком много ярости было у бешеного оборотня: она вибрировала в мече, капала с клыков, горела под шкурой. Она сбивала У-Она с ног, как обжигающий ураган. Тяжело было даже поднять руку. "Стать прозрачным, как стекло, текучим, как вода, упругим, как мох", — вспыхнуло в памяти. Это и будет оружием против этой сметающей всё на своём пути ярости и обернёт её против её же обладателя...

Податливая упругость мха приняла на себя удар злобы пса и мягко отразила его. Сам У-Он был при этом спокоен, как гладь озёрной воды на рассвете. Оглушённый собственной яростью, пёс отшатнулся и опустил клинок, и У-Он взмахнул светлым и ярким, как молния, мечом. Пёсья голова покатилась по траве, а когда остановилась, у неё оказалось человеческое лицо.

Густые волосы и когти на руках исчезли, У-Он вернулся в людской облик. От боли в боку пришлось опуститься на колено. Погладив испуганные жёлтые цветочки, У-Он улыбнулся и зарылся пальцами в прохладную траву.

Подкатывающийся к нему новый сгусток ярости он почувствовал за несколько мгновений до того, как из-за стволов показались ещё двое псов. Ягуар с псом-великаном дрались в ручье, окрашивая его струи в розовый цвет. "Потерпи немного, я сейчас", — мысленно сказал У-Он другу, вставая и встречая новых противников поднятым мечом.

Он отражал их ярость мягкостью мха. Оттолкнув таким образом одного пса, он сцеплялся с другим, но чувствовал, что надолго его не хватит. Он весь горел, силы таяли, а удары псов становились всё тяжелее. Возможно, он, Дан-Клай, старший сын главы клана Белогрудого Волка, встретил бы свою смерть у этого водопада, если бы не стрела.

Она просвистела откуда-то сверху и попала в глаз одному из псов. Он рухнул наземь, теряя звериный облик, а шею второго У-Он — Дан-Клай задел мечом, окрылённый неожиданной помощью. Голову не отрубил, но артерии перерезал.

Прочно упираясь в ветки дерева стройными ногами в зелёных чулках и прислонившись плечом к стволу, сверху на У-Она смотрела прекрасная лучница. Хоть её волосы, заплетённые в толстую косу, были золотисто-орехового цвета, а глаза сияли солнечным янтарём, он узнал её: это была Бэл-Айя. Мгновение — и она была уже на земле, а ещё спустя миг он утонул в медовой мягкости её губ.

"Ты умница, — сказал он, обнимая её. — Спасибо тебе. А теперь попробуй сделать то же самое для ягуара".

Тонкие пальцы достали из колчана стрелу и наложили на тетиву, зоркие глаза поймали цель. Ари-Ун — так звали Бэл-Айю — поморщилась и проговорила:

"Нет, слишком рискованно. Они сплелись в клубок, я могу попасть в ягуара".

"Хорошо, тогда будь наготове, я попробую заставить их расцепиться", — сказал У-Он.

Белого ягуара уже можно было назвать красным: его пятнистая шерсть пропиталась кровью ран. Его противник, вожак бешеных оборотней, тоже был весь покрыт ранами, но на фоне его чёрной шерсти они не так бросались в глаза. Тяжело дыша и поскальзываясь на камнях, оборотни вспарывали друг другу плоть клыками, наносили удары тяжёлыми когтистыми лапами, и это была только физическая сторона схватки. Сражались они и ментально: чёрный пёс в основном агрессивно атаковал и давил, а ягуар уходил от атак, заставляя противника тратить психические силы. В этот момент У-Он окликнул пса:

"Эй, ты! Блохастая псина! Сразись лучше со мной!"

Окрик не возымел действия. Тогда У-Он запустил в пса раскалённую иглу психического вызова. Она вонзилась куда надо: пёс вздыбил мокрую шерсть на загривке и повернул оскаленную пасть в сторону У-Она. Налитые кровью глаза бешеного обещали ему долгую и мучительную смерть.

Рык ягуара можно было перевести как "не лезь!", но У-Он продолжал злить пса и отвлекать его на себя. Понося вожака бешеных бранью, он колол его психическими "иглами", еле выдерживая потоки его огнедышащей ярости. С негромким коротким свистом воздух рассекла стрела и вонзилась в могучую шею чёрного пса, но только разозлила его и вызвала в его глазах вспышку адского огня. Не издав ни звука, вожак бешеных развернулся в сторону стрелявшего — а там побледневшая Бэл-Айя уже вновь натягивала лук. Острый слух У-Она уловил тихий скрип тетивы. Вторую стрелу чёрный пёс получил в плечо, но и она не остановила его: чудовище, подняв тучу брызг, выпрыгнуло из ручья и бросилось на девушку.

От потери любимого существа У-Она отделяли несколько прыжков бешеного оборотня. У Бэл-Айи не было шансов спасти себя самой: ни сделать третий выстрел, ни перекинуться она уже не успевала. У-Он встретился взглядом с белым ягуаром, и они, не сговариваясь, одновременно устремились вслед бешеному.

Стройные ноги в зелёных чулках бежали по жёлтым цветам, едва их касаясь, чудовищные чёрные лапы оставляли глубокие вмятины, а следом отмеряли длинные прыжки мягкие лапы огромной кошки. Ягуар настиг бешеного первым и придавил его всей своей тяжестью к земле, прыгнув ему на спину. И вовремя: ноги девушки споткнулись, и она, вскрикнув, покатилась по траве. Коса, соскользнув с шеи, открыла родинку, похожую на крыло бабочки.

Сомкнув ветки, лес укрыл от неба гибель вожака бешеных. Клыки ягуара намертво впились сзади в его шею, а меч У-Она вошёл между его рёбер.

— Да очнись же! Вставай, надо уходить отсюда!

У-Он лежал на траве, а Бэл-Айя трясла его и била по щекам. Ореховое золото её косы через десять веков превратилось в копну вороных кудрей, а солнечный янтарь глаз — в блестящий антрацит, но это была она — Ари-Ун, его любовь. Он поймал бьющие его руки за тонкие запястья и смотрел в лицо, узнавая в нём те, прежние черты. Они неуловимо проступали из глубины столетий.

— Я знаю, почему ты должна сшить мне мокасины, — сказал он.

Она застонала.

— Да не время сейчас... Сюда идут чужие, я чую! Нас выследили!

У-Он тоже чуял знакомую ярость. Он узнал бы их и через сто веков: бешеные оборотни. Но ведь их уничтожили в той войне? Или это какая-то иная реальность, где водопад не пересох, а бешеные всё ещё существуют?

Ветер шуршал опавшими листьями по каменным уступам. Воды не было, а бешеные надвигались из леса.

Глава 13. Вепрь-отшельник

С утра из непроглядных серых туч моросил нудный дождик. Э-Ар, стоя в проёме балконной двери, дышала сырой свежестью осени и время от времени пыталась дозвониться родителям. Ни отец, ни мать не отвечали. Слушая гудки, Э-Ар хмурила молочно-белый гладкий лоб и покусывала губу.

Уезжая утром, хозяин дома, Рай-Ан, сказал ей: "Ничего не бойся. Ты здесь в безопасности". Ло-Ир ушёл чуть позже, на прощание ласково заглянув ей в глаза. Э-Ар невольно любовалась кошачьей скользящей пластичностью его движений, а вспоминая его в облике ягуара, чувствовала лёгкий уважительный трепет.

Минувшая ночь выдалась странной. Э-Ар уже лежала в постели, когда в комнату бесшумно проскользнула тень большого зверя. Огромная пятнистая кошка подошла к кровати и обнюхала свесившуюся с края матраса руку молодой женщины. Прохладная петля страха лёгким шарфом обняла плечи Э-Ар и заставила вжаться в постель под зачаровывающим взглядом серебристо мерцающих в сумраке глаз зверя. Кто это был — Ло-Ир или его отец? Каким-то непостижимым образом Э-Ар знала: это Ло-Ир. Раны, полученные им в погоне, уже затянулись... Невероятно быстро. Как и её рана после впрыскивания сыворотки. Усатая морда ягуара приблизилась, и что-то мокрое и шершавое скользнуло по губам Э-Ар. Не понимая, снится это ей или происходит наяву, она выпростала руку из-под одеяла и дотронулась до густой шерсти великолепного зверя, зарылась в неё пальцами, а его язык влажно щекотал ей подбородок, щёки и шею. Со смесью восторга, страха и изумления Э-Ар скользила ладонью по мягкой шерсти; зверь был большой и тёплый, и ей вдруг захотелось уснуть с ним в обнимку. Хоть она и осознавала, что живой ягуар — не мягкая игрушка, а опасный оборотень, зубастый хищник, но в ней всколыхнулась нежность. Страх всё ещё щекотал ей сердце, но нежность одерживала верх, и Э-Ар почесала зверю за пушистым ухом. Серебристые глаза сузились от удовольствия.

— Хороший... Хороший пушистик, — пролепетала Э-Ар. И, осмелев, добавила: — Котяра ты пятнистый... Ух...

Она сама не заметила, как глубокий треугольный вырез её футболки оказался прямо перед мордой "пятнистого котяры", и испуганно ойкнула, когда нахальный нос ягуара ткнулся ей в грудь.

— Ты что это? Шалишь! — Она взяла морду ягуара обеими ладонями и заглянула в мерцающие амальгамой глаза. — Я вообще-то замужем, котик.

Но необъяснимая нежность мягкой лапой сжала её сердце. Красивый и опасный хищник улёгся на коврике рядом с кроватью, а Э-Ар, свесив руку, ворошила пальцами его шерсть. Так она и уснула.

Когда серое дождливое утро заглянуло в окно, коврик был пуст. Э-Ар озадаченно вспомнила ночной визит... Может, ей всё это пригрезилось? Лучше бы пригрезилось, потому что... Щёки Э-Ар порозовели, когда она скосила глаза в вырез своей футболки. Разумеется, У-Ону не нужно было об этом знать.

Но ласковый взгляд Ло-Ира убедил её, что это всё-таки было, а не приснилось. Он словно накрыл тёплой ладонью её сердце, и она ослабела от смущения. Сейчас, глядя на мокрый двор из-под козырька балкона, Э-Ар только хмыкнула: хорош красавец... Мало ему, что ли, своей девушки? Котяра похотливый. Хотя была ли с его стороны похоть? — тут же усомнилась она. Кажется, только теплота и нежность. Такая же, какая поселилась в её собственном сердце.

Гудки улетали в тревожную пустоту. Э-Ар со вздохом нажала "отбой" и положила трубку. В этом доме чуть ли не в каждой комнате было по телефону.

Какое-то движение внизу привлекло её внимание. У чугунных ворот стоял высокий, грузный незнакомец в плаще-балахоне с поднятым капюшоном и через прутья разговаривал с охранником. Вид у гостя был властный и надменный, несмотря на потёртый плащ неопределённого цвета и не очень-то элегантную обувь. Будь Э-Ар одета во что-то подобное, вряд ли она чувствовала бы себя так уверенно... Но то — Э-Ар, а незнакомца собственный внешний вид, похоже, мало волновал. Более того, охраннику визитёр внушил такое почтение, какое не внушил бы и разодетый богач на лимузине. Ворота открылись, и мужчина вошёл. Э-Ар вздрогнула: цепкий, всезнающий взгляд его маленьких глаз из-под мокрого капюшона ударил её, как выпущенный из пращи камень. Да и сами глаза были твёрдыми и тёмными, как отшлифованные кусочки вулканического стекла.

Первым желанием Э-Ар было закрыться в своей спальне и не выходить ни при каких обстоятельствах. А ещё лучше — спрятаться под кровать, как маленькая девчонка. Ещё никто не внушал ей такого... Страха? Беспокойства? Смущения? Даже слово было трудно подобрать, чтобы назвать то чувство, которое Э-Ар испытала при виде этого незнакомца. И всё же она кое-как собралась с духом, велев себе вспомнить, что она всё-таки взрослый человек, и спустилась вниз.

Гость, уже без своего балахона, сидел развалившись в одном из кресел лицом к лестнице, так что Э-Ар снова натолкнулась на его взгляд, как на остро отточенную пику. Одет был гость в мешковатые штаны, заправленные в грубые, стоптанные и грязные сапожищи и чёрную шерстяную жилетку поверх мятой серой рубашки. Вблизи он показался Э-Ар просто огромным: казалось, кресло вот-вот сплющится под его весом. Впрочем, его нельзя было назвать толстяком, заплывшим жиром, хоть он и обладал солидным брюшком: скорее он был могуч, как дикий кабан. Даже в его грубом, заросшем щетиной лице было что-то кабанье — особенно в мрачной, жёсткой линии его рта и очертаниях тяжёлой нижней челюсти. Когда он заговорил, оказалось, что нижние его клыки значительно длиннее верхних.

— Хорошо, что вышла. Чего прятаться-то? Чай, не съем я тебя, — проговорил гость низким, хрипловатым голосом. И добавил: — Красивые бабёнки — не для того, чтоб их есть... а чтоб любить их!

Довольный своим изречением, он издал короткий смешок, подхрюкнув при этом, и его живот вздрогнул. Брился гость, по всей видимости, редко и неохотно, а стрижку носил самую немудрящую — наголо. Тёмная щетина на вертикальных складках его щёк и на голове была примерно одинаковой длины.

— Что, нравлюсь? — ухмыльнулся он, окинув шокированную Э-Ар оценивающим взглядом. — И ты мне нравишься, красавица... Отвык я в своей дыре от по-настоящему красивых баб! Одни дуры деревенские, а ты — ишь, лощёная да ухоженная... Эй! Малый!

На окрик явился охранник с вопросом "чего изволите?" на лице. Видно, он уже признал незнакомца за начальство. Гость, крякнув — в области живота его фигура сгибалась с трудом, — стянул сапоги и бросил ему:

— Приведи-ка в порядок мою обувь, паренёк, да побыстрее. Уж больно тут чисто вылизаны полы у вас, грех топтать... Да смотри, чтоб блестели! А не то языком чистить заставлю!..

Поймав сапоги, охранник расторопно удалился, а Э-Ар еле сдержала желание зажать нос: лучше бы этот боров не разувался... "Боров" нахмурился.

— Чего носик морщишь? Мужского запаха не нюхала? Эх вы, городские... Вам подавай хлыщей разряженных-напомаженных, так что их от баб не отличить. И что они могут? У зеркала тряпки только примерять, тьфу! Эх... Ну ладно. Хозяина дома нет, а у меня к нему разговор. Обождать придётся. Вели, что ли, еды какой собрать: проголодался я с дороги.

Э-Ар, выполняя его просьбу (по тону скорее похожую на требование), была рада покинуть гостиную, наполнившуюся "мужским запахом". Передав экономке, что гость голоден, она едва не поддалась желанию всё-таки уйти к себе и бросить неприятного визитёра на произвол судьбы, но воспитание взяло верх. Чувствуя себя обязанной в отсутствие Рай-Ана побыть за хозяйку, она вернулась. Присев по возможности подальше от источника "мужского запаха", она с чопорным видом осведомилась:

— Не желаете ли с дороги принять душ или ванну? Ванная комната к вашим услугам.

Гость, насмешливо прищурив и без того маленькие поросячьи глазки, ответил:

— Дерзишь, милая... Намекаешь, что я воняю и для твоего изнеженного носика моё общество неприятно. Ладно, так уж и быть, приму ванну, но только если ты потрёшь мне спинку.

Ничего, кроме "э-э, гм-гм" Э-Ар не нашлась ответить. Может быть, предложение насчёт ванны и правда прозвучало несколько нетактично, но терпеть этот, с позволения сказать, мужской запах было просто невыносимо.

— То, как человек выглядит и как пахнет — не главное, — сказал гость чуть мягче — насколько это позволял его грубый голос. — Уж прости, что поучаю, но я постарше тебя буду, а значит, имею на то право.

Где-то в глубине души Э-Ар находила его слова не лишёнными смысла, но это не прибавляло ей желания находиться рядом с этим свиночеловеком. И не только из-за запаха. Ей было неуютно под взглядом его маленьких глаз, в которых отражалось нечто большее, чем разум — чёрная бездна, жутковатая и всезнающая, смотрела из них. Обладай космос глазами, они могли бы быть именно такими — из чёрного вулканического стекла, подсвеченного изнутри этим нечеловеческим, нездешним отблеском.

Тем временем вернулся охранник с сапогами. До зеркального блеска ему их, конечно, натереть не удалось — это было в принципе невозможно, но теперь они стали, по крайней мере, чистыми. Гость счёл его работу удовлетворительной и, к облегчению Э-Ар, обулся.

Обед (или по времени скорее второй завтрак) был подан в столовую, о чём экономка и доложила.

— Вот и славно, — крякнул гость, поднимаясь с кресла. И снисходительно бросил Э-Ар: — Пойдём, красавица, составишь мне компанию.

При виде сияющей скатерти и букета осенних цветов посередине стола он хмыкнул:

— Всё чинно-благородно, как в лучших домах... Ну-ну. Где уж нам, со свиным рылом, на таких скатертях обедать...

Усевшись, гость ещё раз окинул взглядом идеально сервированный стол и поморщился. Экономка стояла с недоуменным видом: что этому неотёсанному кабану могло не понравиться в её работе? Поймав её взгляд, тот усмехнулся:

— Да всё ты хорошо сделала, я не в претензии... Вот только скатёрочку эту чистенькую убери.

Брови экономки поползли вверх: очевидно, она сталкивалась с таким требованием впервые.

— Э... но зачем? — изумилась она.

— Убери, убери, — повторил гость. — Пачкотню устрою, а тебе потом стирать.

— Гм... Ничего, это моя работа, — попробовала возразить экономка.

Гость сдвинул брови:

— Убирай, я сказал... Тебя же от лишних хлопот избавляю, глупая баба.

Экономка с оскорблённым видом принялась убирать всё со стола. Э-Ар сначала наблюдала за процессом, а потом, чтобы ускорить его, встала и принялась ей помогать. Скатерть была убрана, и посуда вернулась на стол. Глянув на букет, гость сделал рукой отпускающий жест:

— И это тоже тут лишнее.

Когда всё, что, по его мнению, было лишним, исчезло со стола, гость без особых церемоний принялся за еду. Ссутулившись над тарелкой, он жадно насыщался — другим словом процесс поглощения им пищи нельзя было назвать. Он обходился без ножа, пихая в рот большие куски, шумно жевал и чавкал, срыгивал, ронял вокруг тарелки крошки и капли соуса. Э-Ар сидела, лишь для вида ковыряя вилкой в тарелке. Перестав на мгновение чавкать, гость спросил:

— А ты чего не ешь?

— Я... ела недавно, не голодна, — ответила она.

— А... ну, как знаешь, — ответил гость. Вдруг поморщившись, будто на зуб ему попался камушек, он поёрзал на стуле и издал оглушительный и раскатистый треск. — Ну вот, так-то полегче, — удовлетворённо прокомментировал он сей звук. — А то брюхо вспучило.

Разумеется, после этой свинской выходки ни о каком аппетите у Э-Ар и речи быть не могло. Она сидела с каменным лицом и просто ждала, когда гость закончит утолять голод. Когда на столе не осталось ни крошки еды, кроме той, что почти не тронутой лежала в тарелке Э-Ар, гость вопросительно взглянул на неё:

— Не будешь?

Она отрицательно качнула головой. Гость протянул руку к тарелке:

— Давай... Не пропадать же добру.

Нимало не побрезговав, он съел и её порцию. Наконец, отвалившись на спинку стула и сыто отрыгнув, он заявил:

— Эх, ещё б столько же съел, да уже не помещается.

Придя убирать со стола, экономка оценила масштабы "пачкотни", устроенной гостем, и внутренне согласилась, что скатерть от этого свинства действительно стоило поберечь. Но за "глупую бабу" она была всё ещё обижена, а гость ещё и усугубил свою вину, шлёпнув её по заду со словами:

— Молодец, хорошо готовишь!..

Экономка остолбенела, вся олицетворённое негодование, а гость разразился утробным смешком, в конце которого опять хрюкнул. А потом спросил:

— А выпивка какая-нибудь в этом доме имеется?

Пребывая в состоянии глубокого морального потрясения, экономка принесла самое лучшее буодо, какое только имелось в доме — тридцатилетней выдержки, одна бутылка которого стоила её месячной зарплаты, но гость, отхлебнув, презрительно скривился и обозвал его "бабским пойлом". После чего велел принести из кармана его плаща фляжку с "настоящей штукой" и рюмки в количестве трёх штук. Разлив в них свою "штуку", он скомандовал:

— Оцените, дамы. И запомните этот вкус.

Э-Ар поднесла рюмку к губам и с опаской понюхала. В нос ей резко ударило спиртовым запахом. Экономка стала отказываться, но под космическим взглядом обсидиановых глаз гостя осеклась и залпом вылила в себя содержимое рюмки. Из глаз её брызнули слёзы, она задохнулась и зашлась в приступе кашля.

— Вот это и есть выпивка, — торжествующе сказал гость. — А не это ваше дрянное буодо.

Э-Ар поставила рюмку.

— Спасибо, но я воздержусь, — сказала она твёрдо. — Мне сейчас нельзя.

Гость насупился.

— Я беременна, — обосновала Э-Ар свой отказ.

— А, ну тогда ладно, — согласился гость. — Детёныша беречь надо.

Он выпил обе рюмки — свою и Э-Ар, налил ещё и снова выпил, даже не поморщившись. С удобством расположившись в гостиной, он время от времени прикладывался к фляжке. Э-Ар, взяв на себя обязанности хозяйки, сидела с ним на случай, если гостю что-то понадобится.

И понадобилось. Кивнув на камин, он велел:

— Разведи-ка огонь, красавица.

Э-Ар принялась неумело растапливать камин. Дрова не хотели загораться, спички гасли, а взгляд гостя сверлил ей затылок. Понаблюдав за её неуклюжими попытками, гость с досадой вздохнул:

— Эх ты, неумёха... Смотри, как надо.

Он убрал с колосниковой решётки горку сложенных Э-Ар поленьев, положил на её место слой растопочной щепки из ведра рядом с камином, пару скомканных газетных листов, сверху — несколько четвертушек дров и поджёг. Когда огонь разгорелся, он подбросил пару поленьев покрупнее.

— Всё, дальше сама сможешь. Подбрасывай, да и все дела.

Разгибаясь, он скользнул взглядом по груди стоявшей рядом Э-Ар. Секунда — и она оказалась прижатой к его тугому, как барабан, животу.

— Вы что? — возмутилась Э-Ар.

— Уж и обнять тебя разок нельзя? — ухмыльнулся гость, не ослабляя хватки.

— Я замужем! — Э-Ар упиралась руками ему в грудь, отворачивая лицо от его кабаньих клыков и небритой физиономии.

— А муж твой далеко, — тихо и вкрадчиво возразил гость. — И ничего не узнает. А если и узнает — всё равно ему со мной не потягаться.

В голове Э-Ар промелькнуло: а откуда он вообще знал об отъезде У-Она? Вдруг на всю гостиную прогремел молодой гневный голос:

— А ну, убрал от неё руки, грязный свин!

Гость отпустил Э-Ар и повернулся всем туловищем к осмелившемуся бросить ему вызов Ло-Иру. Что произошло дальше, Э-Ар не поняла. Она ясно видела, что гость не пошевелил и пальцем, но Ло-Ир остановился и пошатнулся, прижав руку к сердцу, а потом упал в кресло. Гость, держа руки в карманах, вразвалочку подошёл к нему и спросил беззлобно:

— А сначала здороваться со старшими тебя не учили, сынок?

Ло-Ир, бледнее смерти, прохрипел:

— А тебя, свинья, не учили уважительно относиться к женщинам?..

Гость, рассматривая его как будто с любопытством, сказал:

— Ты хотел проучить грязного свина, лапающего чужих жен? Что ж, цель благая. Но к её достижению ты подошёл неверно, и я могу прямо сейчас остановить тебе сердце, если захочу. Но я не буду этого делать, чтобы ты, глупый мальчишка, ещё пожил и кое-чему научился в этой жизни. А за девчонку не беспокойся, не собирался я её трогать. Так, пошутковал малость. — Гость усмехнулся, покосившись на Э-Ар. — Уж больно хороша, чертовка. В том захолустье, где я живу последние лет этак... гм, неважно, сколько. Там с красивыми бабами — беда. Нету их. Вот её увидел и сомлел чуток.

Пока он так говорил, Ло-Ир находился при смерти — по крайней мере, Э-Ар была в этом уверена. Бросившись на гостя, она яростно забарабанила кулачками по его могучей спине.

— Прекратите! — закричала она. — Прекратите немедленно! Вы же его убьёте!

Тот стоял под её ударами с непоколебимостью горы, которую решила использовать в качестве боксёрской груши мышь.

— Даже как бьёт она — и то приятно, — сказал он задумчиво. И обратился к уже порядком запыхавшейся Э-Ар: — Пониже маленько постучи, красавица... Разомни мне там, а то, знаешь ли, ломота как вступит иногда...

— Кто ты такой? — прохрипел Ло-Ир.

Гость хмыкнул.

— Вот молодёжь... Ничего не знают, не помнят, историей не интересуются. Хотя, пожалуй, я слишком долго сидел в своём логове, могли меня и подзабыть. Меня зовут Одоми, мальчик.

Почти закатившиеся глаза молодого ягуара широко раскрылись.

— Учитель Одоми? Простите... Я не узнал вас...

Уже в следующую секунду он задышал свободно: Одоми его отпустил.

— Не Учитель я больше. Уже давно никого не учу, — сказал он устало, опускаясь в соседнее кресло и доставая фляжку. — И вот до чего я докатился... Ты прав, мальчик. Я действительно грязный свин.

Рай-Ан ехал домой после очередного нервного, непродуктивного, бестолкового — в общем, скверного дня. Розыск, проводимый его собственной службой безопасности, пока ничего не дал: ни на личности похитителей Тиш-Им, ни на её местонахождение пролить свет не удавалось. Убийства и беспорядки продолжались. Однако, в почерке убийц (а в том, что их несколько, и полиция, и сам Рай-Ан уже были уверены) появилось кое-что новое: в списке их жертв значились уже не только красноухие, но и синеухие граждане. Это значило, что враг был общим у людей с ушами обоих цветов.

С расследованием похищения Тиш-Им Рай-Ан так замотался, что пропустил очередной укол RX, чего с ним раньше никогда не происходило. Голос врача в телефонном динамике сказал:

— Господин Деку-Вердо, вы должны были явиться на инъекцию вчера к пятнадцати тридцати. Если в течение трёх дней вы не придёте, мы будем вынуждены сообщить в полицию. Простите, уж такие мы получили инструкции в связи с этими убийствами...

Рай-Ан еле сдержал рык. Взяв себя в руки, ответил вежливо:

— Это вы меня простите, я совершенно замотался с делами. Я могу заехать прямо сейчас?

— Да, конечно, можете, — ответил доктор.

Рай-Ан заехал в процедурный кабинет и сделал укол. Выйдя и сев в машину, он приказал водителю:

— Домой, Эн-Кин.

Эн-Кин вёл машину по привычному маршруту и не подозревал, что сейчас происходило в организме хозяина. А происходило там разрушение препарата RX. Внешне это ничем не выражалось: над Рай-Аном не поднимался дымок, он не падал в обморок, не скрежетал зубами и не стонал. Он сидел в обычной позе человека, едущего домой после тяжёлого дня. А на коленях у него лежала папка с документами, в которой было письмо от похитителей.

Выходя из машины, он чуть пошатнулся и вынужден был ухватиться за дверцу: глаза застлала чёрная пелена.

— Вы в порядке, господин Деку-Вердо? — осведомился водитель.

Рай-Ан, бледный и сосредоточенный, смотрел невидящим взглядом в одну точку перед собой.

— Да, я в порядке, — глухо отозвался он, прижимая к себе папку.

И твёрдым шагом направился к дому, где ему уже открывал дверь охранник.

От него же он узнал, что в доме гость — огромный, неряшливый, грубый и бесцеремонный оборотень с кабаньими клыками. Гость явился в половине одиннадцатого утра и за всё время своего пребывания в доме проявил себя следующим образом: натоптал грязными сапогами на ковре, сожрал всю еду в холодильнике, экстравагантным поведением шокировал женщин, также чуть не убил Ло-Ира, одним взглядом вызвав у него сердечный приступ, а потом произвёл над Э-Ар какой-то ритуал. Сейчас гость и Ло-Ир дружески беседовали в кабинете, а Э-Ар спала после произведенных над нею манипуляций.

Кабаньи клыки, бесцеремонное поведение, способность одним взглядом вызывать сердечный приступ — всё это могло значить только то, что гостем в доме был Учитель Одоми или, как его чаще называли, Вепрь-отшельник.

Давным-давно удалившись в какую-то глушь, он уже никого не обучал, как Учитель Баэрам Чёрный Медведь, наставник Рай-Ана, или Учитель Акхара Горный Орёл. И в прежние времена Одоми отличался тяжёлым характером и весьма "свинской" репутацией, которая, впрочем, не мешала ему быть сильным и харизматичным наставником. Далеко не всем удавалось выдержать у него ученичество, и многие покидали Одоми, а на тех, кто всё-таки выдержал, навсегда оставался отпечаток его особой закалки.

В своё время Рай-Ан оказался в числе покинувших Одоми учеников. Он ушёл от Вепря не потому, что не выдержал сурового обращения со стороны наставника, а после ссоры. С тех пор его новым наставником стал Баэрам Чёрный Медведь.

Разрыв тяжело переживали оба — и учитель, и ученик, хотя ни один так и не признался в этом. Рай-Ан не попросил прощения, а Вепрь не позвал его назад. Лишь единственный раз они встретились после этого; слов примирения друг другу они так и не сказали, но Рай-Ан прочёл в глазах Вепря, что тот чувствует всё то же, что и он: горечь и сожаление.

Они не виделись с той самой встречи. Одоми полностью отошёл от дел и уже много лет не давал о себе знать. И вот теперь Вепрь пришёл к бывшему ученику сам. Что же заставило старого секача подняться из логова?

Одоми почти не изменился, только слегка обрюзг. Зажав в зубах трубку со старинной крепкой курительной смесью, он развалился в дорогом кожаном кресле за столом Рай-Ана, а Ло-Ир, подтащив к столу второе кресло из мягкого гарнитура в углу, с раскрытым ртом слушал рассказ Вепря о былых временах. О да, Вепрь мог порассказать много интересного, ибо ему действительно было о чём поведать.

— Здравствуй, Рай-Ан, — сказал он, выпуская дым и глядя на Рай-Ана своими нездешними обсидиановыми глазами.

— Здравствуйте, Учитель Одоми, — ответил глава клана Белого Ягуара, останавливаясь перед собственным письменным столом, будто пришёл на собеседование к будущему работодателю.

Вепрь пошевелился, и кресло жалобно скрипнуло под ним.

— Не зови меня Учителем, мальчик, я утратил этот статус, — проговорил он, устало опуская веки.

— Бывших Учителей не бывает, Одоми, — возразил Рай-Ан тихо и уважительно.

Вепрь усмехнулся уголком рта. Потом строго взглянул на сидевшего в расслабленной позе Ло-Ира и сказал:

— Встань, уступи место отцу!

Тот, по-мальчишески смутившись, вскочил, а Вепрь буркнул:

— Что за манеры у детей... — И, когда Рай-Ан уселся, добавил уже мягче: — Иди, мальчик. Нам с твоим отцом нужно поговорить... Потом он сам расскажет тебе, если сочтёт нужным.

Сын вопросительно взглянул на Рай-Ана. Тот кивнул: "Иди".

Оставшись наедине, они долго молчали. О чём? О прошлом, о настоящем, о будущем... Обо всём. О том, что было и что могло бы быть. О том, чего хотелось и что так никогда и не произошло.

Наконец Вепрь нарушил молчание. Пододвигая к Рай-Ану красный и тугой, вышитый бисером кисет, произнёс:

— Вот, привёз тебе настоящего у-ока. Тот, что куришь ты... — Вепрь поморщился, — как плохая пародия.

— Спасибо, Одоми, — поблагодарил Рай-Ан, склоняя голову. — Это дорогой подарок... Настоящего у-ока сейчас днём с огнём не сыскать.

— Закуривай, — сказал Вепрь.

Рай-Ан открыл кисет и набил трубку. По аромату этот у-ок мало отличался от смеси, которую он обычно курил, но вот эффект... От первой затяжки кабинет слегка поплыл вокруг Рай-Ана, а потом он вдруг ощутил тепло во всём теле. Слабости — следствия больших энергозатрат на нейтрализацию RX — как не бывало. И это, как оказалось, было только началом действия.

— О тех, кто покидал меня, я не жалел, — провибрировал сквозь дымовую завесу голос Одоми. — Они были слабы, потому и не выдерживали. Но ты — иное дело.... Ты не был слаб, и о тебе я сожалел. Ты был одним из лучших.

— Я тоже сожалею, Учитель, — глухо пробормотал Рай-Ан, чувствуя сухую горечь, подступившую к сердцу.

— Сожалеть о прошлом нет смысла, ибо мы не можем его изменить. А вот настоящее и будущее — можем. Но прошлое иногда даёт о себе знать. Что у тебя там?

Рай-Ан отстранил от себя папку с документами: от неё будто исходила тёмная, злая вибрация. Там пульсировало прошлое.

Он достал письмо и развернул. Вепрь кивнул: "Читай".

— "Твоя девчонка находится у меня. Я знаю, ты хочешь видеть её свободной и невредимой. Это возможно. Выкуп за неё — твоя жизнь. Если ты готов заплатить эту цену, приходи в то место, которое указано на карте, через три дня с момента получения этого письма", — прочёл Рай-Ан. Голос едва повиновался ему: прошлое так и клокотало в этих словах — как лава в готовом взорваться вулкане. — Подпись: "Йедук-Шай". Карта прилагается. И — вот...

Из дрогнувших пальцев Рай-Ана выпал перевязанный ниткой тёмный локон волос. Вепрь подцепил его, потёр между пальцами, понюхал.

— Ты готов заплатить эту цену? — спросил он.

В тишине кабинета, наполненного дурманными клубами у-ока и погружённого в уютный сумрак, прозвучало приглушённо-горькое, но твёрдое:

— Да.

Вепрь взглянул на Рай-Ана задумчиво из-под отяжелевших век.

— Значит, любишь... А ты знаешь, кто такой Йедук-Шай?

— Он был вожаком бешеных оборотней, — проговорил Рай-Ан. — С его смерти прошла уже тысяча лет. Не понимаю, зачем кому-то подписываться его именем? Дурацкая шутка.

— А если это ОН? Собственной персоной? — Взгляд Вепря был тёмен и непроницаем, вокруг его фигуры в свете настольной лампы сонно колыхались длинные петли дыма.

Рай-Ан выпрямился в кресле, почувствовав дурноту в желудке. Звон железа, шум водопада, розовая от крови вода, жёлтые цветочки... Из тошнотворной глубины веков его вытащил на поверхность голос Вепря:

— Бешеные оборотни — чёрные псы Матери Нга-Шу. С их уничтожением она впала в спячку, так как некому стало ей поклоняться. Её главный служитель Йедук-Шай снова пришёл в этот мир и пробудил её... Он набрал новых псов ей в услужение. У Нга-Шу нет личности, нет воли, есть только инстинкт — питаться. Её пища — злоба, ненависть, страх, гнев, ярость, уныние, печаль, вражда. Впрочем, и без своих слуг-псов она питалась потихоньку — во все времена люди творили много дурного... Но силы её были уже не те, она стала сонной и слабой. А Йедук-Шай раздразнил её аппетит, и теперь она требует ещё и ещё. Чем больше её кормят, тем больше тёмной силы получают поклоняющиеся ей и соединённые с ней. И они творят зло, чтобы Нга-Шу процветала. Ты заметил, что в последнее время в мире стало твориться неладное? Всё катится в тартарары. Это раздувшаяся, раскормленная Нга-Шу нарушает равновесие. То решение красноухих отречься от Духа Зверя, чтобы и у Нга-Шу не стало прямого доступа к их душам, было ошибочным. Оно и стало первопричиной того, что сейчас происходит. Нельзя жить без Духа. БезДУХовность — причина любого упадка. Потому и мрём мы от "чёрного безумия", как мухи.

Рай-Ан, откинувшись в кресле, плыл по баюкающим волнам дыма. Собственный голос казался ему мальчишеским и смешным.

— Нас было трое там, у водопада, — сказал он. — Он жаждет нашей крови.

— Если он её получит, сила Нга-Шу возрастёт в разы, — прогудел ответ Вепря. — Я пришёл, чтобы сказать то, что не скажет тебе никто, даже твой Учитель. — На слове "Учитель" Вепрь сделал особое ударение, в котором таилась тень былой горечи. — А если и скажет, то другими словами.

— А в чём разница? — спросил Рай-Ан, поворачивая голову туда, куда звали дурманные петли дыма. — Слова — другие, смысл — тот же.

— Разница есть. Не мне тебе объяснять, что причину и её отдалённое следствие порой, на первый взгляд, трудно связать между собой... Если будут сказаны одни слова, надломленный росток засохнет. Если другие — выживет и вырастет в дерево. Вот тебе и разница.

Рай-Ан глотнул дыма и зарылся пальцами в траву, усеянную жёлтыми цветочками. Кровь сочилась из ран, но враг был повержен. Оказалось — только на время.

— Расклад таков: если ты убьёшь его сейчас, ему не одолеть тебя никогда, сколько бы раз он снова ни возвращался. Ему уже не оправиться от этого поражения. Но если ты убьёшь его, погибнет кто-то из тех, кто тебе дорог. За всё — своя плата. — Одоми вытряхнул пепел из трубки и вложил локон волос Рай-Ану в карман. — Ладно... Поди, посмотри, как там девочка. Я открыл её Духу Зверя: с ним у её ребёнка больше шансов родиться ур-рамаком.

Дымные петли остались позади, но транс не прошёл. Рай-Ан стоял на пороге спальни, держась за косяк, и не верил глазам: вместо рыжеволосой красавицы Э-Ар в постели лежала его скромная и милая Тиш-Им. Отдать жизнь за то, чтобы она вот так спокойно спала, не боясь никакой угрозы, и видела только хорошие сны? Без сомнений — да.

Он моргнул, и наваждение исчезло: по подушке рассыпалась рыжая шевелюра, на белом гладком лбу поблёскивали капельки пота. Дыхание Э-Ар было ровным. Рай-Ан вышел и тихонько прикрыл за собой дверь.

Потом они с Вепрем снова курили у-ок и молчали о том, что было, что будет, и чему не суждено сбыться. В непроглядной тьме глаз Одоми отражался бесконечный танец дымных струй.

— Хоть ты и ушёл от меня, но позволь мне сейчас снова ненадолго стать твоим Учителем. Возможно, вещь, которой я хочу тебя напоследок научить, тебе скоро пригодится.

Втягивая жадными глотками завораживающие волны дыма, Рай-Ан склонил голову и сказал:

— С благодарностью принимаю от тебя знание, Учитель.

Глава 14. Имя и смерть не имеют значения

— Их слишком много! Бежим, я знаю, как от них уйти!

Бэл-Айя тянула У-Она за руку, а он, заторможенный и обалдевший, стоял истуканом и смотрел на неё. И было отчего: он вытащил "занозу", и память прорвало, как плотину. Из-за деревьев надвигалась опасность, а У-Он никак не мог прийти в себя.

— Кажется, я люблю тебя, — сказал он.

— Замечательная новость! — воскликнула девушка нетерпеливо. — Обсудим это позже, а сейчас надо уходить! Немедленно!

Странный звук, стрекочуще-сухой, тихий и жуткий заставил У-Она инстинктивно приникнуть к земле, утянув за собой и Бэл-Айю. И как раз вовремя: над ними со свистом пролетела сетка. Её "добычей" стал куст.

— Нормальненько, — пробормотал У-Он. — Похоже, нас хотят изловить живьём!

Глаза девушки округлились.

— Ну и реакция у тебя...

— Сам в шоке, — ответил У-Он. — Куда бежать?

— За мной!

Пара секунд — и пересохший водопад остался далеко позади. Спину обжигала знакомая ярость, а запах чёрных псов раздражал нюх. Сердце мчалось бешеным галопом, а прошлое разворачивалось длинным шлейфом, цепляясь за деревья... Битвы, раны, охоты, горячий обхват ног любимой женщины и мучительно сладкая смерть в её объятиях. А после — воскрешение, и снова — мелькающие мимо стволы, упругая подушка мха под ногами, тёплая кровь добычи, льющаяся в горло. "Прости, брат, что пришлось тебя убить... Дух Зверя примет тебя и позаботится о тебе". Несколько раз на краю сознания У-Она вспыхивали призраки сеток — белые на тёмном фоне, и тело мгновенно реагировало, уклоняясь и защищая бегущую рядом девушку. Он "видел" их, не оборачиваясь, ещё до того, как они были выпущены: это странное объёмное внутреннее "зрение" охватывало все триста шестьдесят градусов. Сетки пролетали мимо, глаза Бэл-Айи сверкали, ноги едва касались травы...

— Сюда!

Бэл-Айя нырнула в пышные оранжево-красные кусты, У-Он полез следом. За кустами оказалась каменная расселина — вход в подземную пещеру. Бэл-Айя скользнула в неё ногами вперёд и исчезла: ни вскрика, ни ударов — только сухой треск. Сзади накатывал давящий шар ярости, и У-Он очертя голову бросился следом за девушкой.

Оцарапав о камни спину, он провалился в пустоту и с треском шлёпнулся на огромную кучу хвороста и сухих листьев. Бэл-Айя уже делала ему знаки слезть с кучи и отойти в сторону. Как только он это сделал, чиркнула спичка, и сухие листья вспыхнули.

— Чтоб им было не слишком удобно спрыгивать за нами, — процедила Бэл-Айя.

Достав из сумки фонарик на резинке, она включила его и нацепила на голову.

— За мной.

Они торопливо двинулись по каменному коридору природного происхождения, лишь слегка расширенному рукой человека. Девушка проходила почти в полный рост, а У-Ону приходилось пригибаться сильнее. Через минуту она остановилась, присела на корточки и принялась натягивать у пола шнурок. Скудный свет от её фонарика позволил У-Ону лишь в самых общих чертах оценить механизм встроенной в коридор ловушки: запинаешься о шнурок — сверху на тебя падает груда камней. Приведя ловушку в готовность, Бэл-Айя сделала У-Ону знак быстро двигаться дальше. Сзади уже слышался визг и доносился гадкий запах палёной собачьей шерсти.

— Сунулись-таки за нами, — хмыкнула девушка. — Ну ничего, есть у нас в запасе ещё парочка сюрпризов для них...

Через некоторое расстояние была расположена ещё одна ловушка — мощная падающая решётка, перекрывающая проход. Кроме того, попадание под острые наконечники её прутьев грозило смертельным исходом. Спусковой механизм на сей раз скрывался в самом полу, уже без шнурков.

— Иди за мной строго след в след, — велела Бэл-Айя. — Ступай только туда, куда ступаю я.

Следовать её указанию, полагаясь исключительно на глаза, было бы делом трудновыполнимым, если бы У-Он не чувствовал девушку иным способом, минуя зрение. Он улавливал её тепло в пространстве даже с закрытыми глазами — родное, дорогое ему до щемящей нежности в груди. Она оставляла за собой энергетические фантомы, и У-Он по этим следам мог бы с лёгкостью повторить все её движения.

Грохот камней возвестил о том, что первая ловушка сработала, и у преследователей возникла задержка. Возможно, кто-то из них был ранен или оглушён, а в коридоре образовался немаленький завал. А каждая выигранная минута была сейчас драгоценным подарком.

— Что это за катакомбы? — полюбопытствовал У-Он. — Это предусмотрено специально на случай погони?

— Догадливый, — усмехнулась Бэл-Айя. — И одна из моих обязанностей — регулярно осматривать тут всё и поддерживать в готовом к использованию состоянии... — Она застыла на месте, подняв руку: — Стоп! Через вот эти камни надо перепрыгнуть: они лежат на прогнивших досках, а под ними яма с острыми кольями.

Места для прыжка было маловато — У-Ону с трудом хватало, чтобы развернуться, но они исхитрились перескочить через замаскированную яму. Коридор разветвлялся, и Бэл-Айя устремилась в правый проход. Фонарик стал скоро не нужен: над их головами, на высоте примерно третьего-четвёртого этажа, открылось отверстие, ведущее на поверхность. Из него свешивалась верёвочная лестница.

— Туда.

Выбравшись, они втянули лестницу наверх, чтобы преследователи, если доберутся до этого места, не могли ею воспользоваться.

"Заноза", которую У-Он выдернул, оказалась затычкой бездонной бочки памяти, содержимое которой теперь затапливало его голову. Он барахтался в прошлом, как брошенный в воду щенок, и то, другое "Я" расправляло свои плечи внутри у "Я" нынешнего... И, кажется, "костюмчик" был ему маловат.

Поймав бегущую Бэл-Айю за руку, он остановил её, прижал к стволу дерева и, вглядываясь в её удивлённые глаза, настойчиво спрашивал:

— Ты помнишь, как мы переходили по мосту через ручей, и доски под тобой проломились?.. Ты чуть не упала в воду, но я тебя вытащил. А помнишь... мы были ещё ребятишками... и ночью полезли на пасеку к толстому Фэй-Туму за мёдом? Мало того, что нас пчёлы покусали, толстяк кнутом огрел, так ещё и дома досталось... Я потом неделю сидеть не мог — задница горела! А тебя гулять не пускали...

— Ты о чём?.. Что ты несёшь? — Девушка пыталась высвободиться, но У-Он читал в тёмной глубине её глаз смятение: у неё тоже сидела в памяти "заноза". Но сидела крепче, чем у него. — Что за бред! Брось, пусти, нам надо бежать домой!

Но У-Он не пускал. Напротив, стискивал всё крепче — и руками, и мысленно, стараясь подцепить и вынуть "затычку". Он не понял, почему смуглое лицо Бэл-Айи посерело, губы стали бескровными, и почему она прислонилась затылком к стволу дерева, закрыв глаза.

— Помнишь... как у нас было в первый раз? Нас застигла гроза, и мы пережидали её в пещерке, что на выходе из леса. Ты вся дрожала... с розовыми пятнышками на щеках... Снаружи громыхало и лило, пахло мокрой травой, свежестью... и у тебя пальцы ягодами пахли. А от кожи чем-то таким пахло... не знаю. Цветами какими-то, травами... а от волос — отваром маруши. Ты им полоскала, чтоб волосы с золотым отливом были.

— Маруша для светлых волос, — простонала Бэл-Айя. — Я корой ильдука полоскаю, для тёмных... Не дави... мне плохо!

— Я тебя целовал в родинки, — продолжал У-Он, скользя ладонями по её щекам и отводя с её посеревшего лба вороные кудри. — У тебя их много было... А сзади на шее — как крыло бабочки... Моя любимая родинка.

— Пожалуйста... хватит... — чуть слышно умоляла Бэл-Айя. — Ты слишком сильно давишь...

Он почти касался ртом её губ, щекотал дыханием её подбородок. Он не хотел, чтобы ей было плохо, просто пытался напомнить. Может, поцелуй окажется действеннее? Бэл-Айя не реагировала на ласку его губ, стояла помертвевшая. Её бледность испугала его, и он бросил попытки достучаться до её памяти.

— Всё, всё... прости. Я больше не буду. — У-Он обнял её, прильнул к её щеке своей щекой. У неё даже кожа похолодела и покрылась липким потом.

— Никогда... — прошелестел её голос у его уха. — Никогда больше не смей насиловать ничью психику... Дурак...

У-Он перебирал пальцами её кудри.

— ТВОЮ психику я не буду насиловать, обещаю. А что до остальных... посмотрим по ситуации.

— Идиот... — Бэл-Айя уронила голову и уткнулась лбом ему в плечо. — Нашёл подходящий момент... Нам надо спешить.

У-Он сам не ожидал от себя такого. Его тогдашнее "Я" уже вырвалось за пределы нынешнего и начало растворять его в себе. Или ему только казалось, что растворяет? Как бы то ни было, тогда он знал и умел намного больше, чем сейчас. Отчасти это его пугало, отчасти — даже забавляло. Ему даже захотелось дождаться псов и проверить, на что он в действительности способен... Размяться.

Оказалось, он высказал эту мысль вслух. И Бэл-Айе она не понравилась.

— С ума сошёл?

— Ты беги домой за подмогой, а я пойду посмотрю, чем они там заняты, — сказал У-Он с диковатой улыбкой.

— Я без тебя никуда не пойду! — уцепилась за него девушка.

У-Он присмотрелся к беспокойному блеску в её глазах: неужели что-то вспомнила? Дотронувшись ладонями до её щёк, он мягко проник взглядом глубже... Она вздрогнула, и У-Он остановился. Нет, насиловать в самом деле нельзя.

Её руки поднялись и легли ему на запястья.

— Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, — сказала Бэл-Айя тихо. — Я... Мне... тоже кажется, что я знаю тебя уже давно... Но я не помню всего того, о чём ты говоришь...

— Ты вспомнишь, — улыбнулся он и поцеловал её.

Ответ её губ был тревожно-отчаянным и вместе с тем доверчиво-нежным, а руки с запястий У-Она переместились на его шею и обвили её тёплым кольцом. Ну вот, совсем другое дело...

— Со мной ничего не случится, — сказал он. — Беги, зови подмогу и ДУМАЙ, что всё будет хорошо.

Её губы дрогнули и приоткрылись, но У-Он прижал их пальцем.

— Верь мне, ладно?

Она кивнула.

У-Он вернулся к дыре. Как он и предполагал, псы туда добрались, но не могли вылезти на поверхность. Их было трое, покрытых короткой, но густой чёрной шерстью, с собачьими мордами, но человекообразными фигурами, приспособленными как к прямохождению, так и к бегу на четырёх конечностях. Рослые и мускулистые, в боевой экипировке, они с изумлением в жёлтых холодных глазах смотрели снизу на У-Она, высунув языки.

— Ну что, ребята? Высоковато? — спросил он спокойно и буднично, почти дружелюбно. — Так я вам сейчас лестницу сброшу, она тут есть!

Он действительно сбросил им верёвочную лестницу, озадачив псов ещё больше.

— Вылезайте, я один. И без оружия. — Стоя на краю дыры, У-Он развёл руки в стороны и повернулся вокруг себя, демонстрируя отсутствие подвоха. — Вылезайте, потолкуем.

Он чувствовал их недоумение и недоверие, а также напряжённую готовность броситься и растерзать того, кого им приказано. От этой их агрессивной готовности у него начинало покалывать и пощипывать под диафрагмой... Знакомое чувство, и псы были те же, что и тогда, у водопада. Не ТЕ САМЫЕ, но похожие. Словом, всё было знакомым до головокружения... Оставалось только позволить своему "Я" вспомнить всё, что оно умело, когда У-Она звали Дан-Клаем.

Псы выбрались и приготовились стрелять сетками, но У-Он, глядя им в глаза, представил, что лес поворачивается вокруг них. Он попробовал качнуть картинку усилием воли, а центр вращения находился у него за грудиной. Деревья действительно поплыли, и оружие дрогнуло в руках у псов. У-Он раскручивал лес всё сильнее, сам оставаясь неподвижным, и у него на глазах псы начали терять звериный облик. Шерсть исчезала, собачьи морды превращались в человеческие лица, искажённые нестерпимой тошнотой, и У-Он увидел небольшие, чёрные с красными прожилками воронки, покачивающиеся у их пупков. Они были похожи на обрывки пуповины, свободные концы которых растворялись в пространстве. У-Он резко крутанул лес в противоположную сторону, и воронки начали вытягиваться и истончаться. Бывших псов бросило на колени и выворачивало наизнанку.

— Мать Нга-Шу... помоги... — хрипели они, поливая траву содержимым своих желудков.

— Она не поможет, — сказал У-Он. — Она никому не помогает. Это вас надо от неё спасать.

Он вращал лес вокруг себя то в одну, то в другую сторону, стараясь оборвать "пуповины", к чему бы они ни были прикреплены другим концом. А вскоре и стало видно, к чему они крепились. Небо застелила собой бесформенная, как облако, густая тёмная сеть из тонких волокон, мерцающих красными огоньками, и именно с ней были соединены пупки псов. Вращение леса потревожило сеть, она забурлила, содрогаясь, нити стали "давиться" красными искорками и рваться. Изменения происходили и с "пуповинами". Красные прожилки в них стали истончаться, усыхать, гаснуть, оставалась только чёрная безжизненная субстанция, вращающаяся, как столбы торнадо. Последняя смена направления вращения — и маленькие чёрные смерчи рассеялись, а псы, точнее, уже люди, упали на траву без сил и с опустошёнными желудками.

У-Он присел на корточки: у него самого слегка закружилась голова.

— Всё, парни, никакой больше Нга-Шу, — выдохнул он. — С какой стати вы должны ей служить?

Они попытались снова поднять оружие, но У-Он, воспользовавшись их слабостью, отобрал его у них и отбросил подальше.

— Отбой, отбой... Зачем нам воевать, если можно поговорить мирно? Кто вас послал и с какой целью?

— Да пошёл ты...

— С удовольствием пойду, — усмехнулся У-Он. — А вас свяжу и брошу в ту дыру. Может, повторить катание на центрифуге, а? Вам, похоже, понравилось блевать, да? Что ж, могу устроить.

Псы заскулили, пытаясь подняться с травы. У-Он уселся и с улыбкой снова двинул лес вокруг них. Послышались стоны:

— Хва-атит...

— Прекрати, ублюдок...

— Говорите, на кого работаете, тогда прекращу, — засмеялся У-Он.

Псы ещё немного поупорствовали, но через пару минут тошнотворной круговерти сдались.

— Верховный жрец Йедук-Шай приказал нам доставить тебя и девчонку к нему... Живыми.

При звуке этого имени У-Он снова услышал звон мечей и ощутил прохладу усыпанной жёлтыми цветочками травы. Красная вода в ручье и пёс-великан с торчащими из могучего тела стрелами... Вожак бешеных вернулся? Как, интересно, его теперь звали?

Спутав псов одной из их же сеток, У-Он стал ждать возвращения Бэл-Айи с подмогой. При мыслях о девушке у него согрелось сердце, захотелось снова сдаться в мягкий плен её губ и... что греха таить, ощутить горячий обхват её ног на своих бёдрах — как много веков назад.

Он потерял её спустя три года после той схватки. Её убил пылавший к ней безответной страстью Уук-Шим из клана Короткохвостых Волков. Убил за то, что она ему отказала. От мести У-Она удержал отец, а убийцу судили и приговорили к растерзанию заживо. Привести приговор в исполнение вызвалось много желающих, и У-Он был первый в их числе. И всё же ему не позволили стать исполнителем: родственников и друзей жертвы не допускали к казни преступника, предать его смерти должны были сторонние, беспристрастные и незаинтересованные оборотни.

Убийца сбежал накануне казни и исчез. Или кто-то ему помог — выяснить этого так и не удалось.

Нет, У-Он не прожил одиночкой всю оставшуюся жизнь. Через десять лет он взял жену, и она принесла ему детей. У-Он был по-своему к ней привязан и никогда не обижал, но родинка в форме крыла бабочки была выжжена на его сердце и отзывалась глухой болью ещё долгие годы, до самой его...

— Вон он!

У-Он вздрогнул и вынырнул из скорбных глубин памяти: к нему бежала та, кого он безвременно потерял — живая, невредимая и ставшая ещё прекраснее, чем прежде. Другая и вместе с тем та же. Смерть больше не имела значения, смена имён не имела значения также.

— Неплохой улов, новичок, — присвистнул Сайи-То, рассматривая пленённых псов. — А ты не промах, я погляжу. — И, слегка ткнув одного из пленных носком ноги, спросил: — Кто такие?

Псы молчали, окружённые десятком оборотней. За них ответил У-Он:

— Их послали захватить меня и Бэл-Айю. Это бешеные оборотни.

Сайи-То насупился.

— Брешешь? Их же извели давно, откуда они могли взяться снова?

— Нет, брат, это они. Долгая история, — вздохнул У-Он. И улыбнулся девушке.

Всего бешеных в группе захвата было шестеро. Один погиб в пещере, двое были ранены. Их вытащили оттуда и понесли в Берлогу — так называлась резиденция Учителя Баэрама Чёрного Медведя. Уцелевшие псы вели себя смирно и шли своими ногами: "разминка" У-Она лишила их сил настолько, что они не могли даже перекинуться. Лица у них были отрешённые, взгляд — сонный и мутный.

Бэл-Айя держалась позади всех. У-Он поравнялся с ней и взял за руку. В первую секунду её кисть была вялой, а потом ответила горячим пожатием.

— Я же говорил, что всё будет хорошо, — улыбнулся У-Он.

На её щеках вспрыгнули ямочки, глаза засияли тёплым светом. У-Ону неистово захотелось её расцеловать, но он сдержался: слишком много народу было рядом.

Учитель велел похоронить погибшего в лесу, раненых расположить в хозяйственном помещении, уцелевших запереть в погребе. Он лично провёл над ранеными обряд отлучения от Матери Нга-Шу и открытия Духу Зверя. Распорядился:

— Лечить их. Посмотрим, может, удастся сделать их из бешеных нормальными.

Побывав в погребе, он сказал:

— А над этими молодцами уже кто-то поработал. Связь с Нга-Шу у них разорвана, причём грубо и топорно... Выдрана "с мясом", если можно так сказать. Если раненым надо лечить тело, то этим придётся лечить душу.

У-Он спрятал взгляд в пол. "С мясом" — это была его работа.

— Пойдём-ка, подышим воздухом, — услышал он спокойный голос Учителя.

Гуляя между опустевших грядок, Баэрам слушал историю У-Она. С самого начала, от водопада и жёлтых цветов до сегодняшней "разминки".

— Значит, Йедук-Шай снова пришёл в наш мир, — проговорил он задумчиво. — С душой, отягощённой стремлением отомстить за свою гибель. И не только тем троим, вонзившим в него свои зубы, меч и стрелы, но и всем остальным. Всему миру. Он пришёл, чтобы открыть мир Матери Нга-Шу...

— Нужно остановить его, — сказал У-Он, не раздумывая.

— Мир уже давно пронизан нитями её связей, — ответил Учитель, поднимая с земли веточку. — Целой сетью... Сетью, по которой она питается. С этим ещё можно было мириться, пока это не нарушало равновесия, но баланс качнулся в её сторону. Йедук-Шай раскармливает её, и сеть крепнет. Раньше можно было даже почти безболезненно убирать целые её куски — там, где она становилась слишком густой... Что мы и делали время от времени. Сейчас всё уже не так просто. Если Йедук-Шай удовлетворит свою мстительность, копившуюся веками, Нга-Шу получит через него такой большой и лакомый "кусок", что... Не берусь сказать, чем это аукнется. Боюсь, нам будет уже не выпутаться из её сети. А попытка порвать её может привести к гибели.

— Чьей? — еле слышно спросил У-Он.

Учитель согнул пальцами веточку.

— Всех.

Треск сломанной веточки потряс нутро У-Она, как громовой раскат. Будто небо раскололось и посыпалось на землю. Сеть, которую он видел... Какая же она густая!..

— Я не могу вспомнить...

Клочковатые тёмные облака нависли над Берлогой до жути низко, опавшие листья осенними бабочками порхали и метались в порывах ветра. Некоторые близко подлетали к лицу Бэл-Айи и тут же отлетали, пугаясь тоскующе-тревожного выражения на нём. Этот сумрачный вечер она вместе с У-Оном провожала на балконе. Зябко кутаясь в его куртку, девушка что-то выискивала взглядом в неспокойном небе.

— Не будем торопиться, — мягко сказал У-Он. — Не получилось сейчас — получится потом.

— Но я ХОЧУ вспомнить, — тихо, но с нажимом ответила Бэл-Айя. — У меня будто что-то зудит... там. — Нервным движением она показала себе на темя. — Так и рвётся наружу...

— Значит, прорвётся, — убеждённо кивнул У-Он.

Бэл-Айя вздохнула, опустила голову. Чёрные кудри поникли, печально колыхаясь на ветру. У-Он бережно обнял её хрупкие плечи, боясь прижать крепче, чтобы не сломать эту тонкую тростинку, поднял её лицо за подбородок и заглянул в тоскливую, тёмную глубину её глаз.

— Просто верь мне, — сказал он ласково. — Я тебя знаю, и ты меня — тоже.

— Как меня звали тогда? — спросила она.

— Ари-Ун.

Девушка закрыла глаза, вслушиваясь в звуки имени.

— Как будто знакомое, — неуверенно проговорила она. — Как заброшенный дом с заколоченными окнами... в котором я играла в далёком детстве. А тебя как звали?

— Дан-Клай.

— Дан-Клай, — повторила Бэл-Айя, как будто перекатывая это имя во рту и пытаясь понять вкус. — Что-то родное. Как тёплое молоко в блюдечке у кошки, стоящем возле пятна солнечного света, который падает в окно...

— Ты не пробовала стихи писать? — улыбнулся У-Он. — У тебя здорово получается рисовать образы словами.

— Стихи — нет... Я — только кистью и красками...

Слова девушки заглушил поцелуй.

Ночь в холодном плаще с завистью заглядывала в окно комнаты, где горела свеча. Она завидовала этой свече, которая отгоняла мрак от пары, слившейся по притяжению памяти в одно целое. Имена для них не имели значения, смерть — тоже.

Сквозь дремоту У-Он видел, как Бэл-Айя, накинув на голое тело полосатый плед с плетёного кресла, выводила на стене зелёным мелком какие-то строчки. В другой её руке возмущённо подрагивал пламенем огарок свечи, недовольный тряской и перемещениями. Догорал бы себе спокойно на тумбочке, так нет же — вздумалось ей в его последние минуты устроить ему весёлую жизнь...

У-Он высунул руку из-под одеяла:

— Чего ты там? Иди сюда...

— Сейчас, — буркнула в ответ Бэл-Айя.

Мелок тихо постукивал, запечатлевая на стене её ночное озарение и убаюкивая У-Она. Разбудила его возня под боком: это Бэл-Айя потушила наконец огарок, вернулась под одеяло и пыталась угнездить поуютнее свои озябшие ноги.

— Ступни как ледышки, — сонно проворчал У-Он. — Чего ты там писала полночи?

— Утром прочитаешь, — шепнула девушка, прижимаясь к нему.

Эти прижимания прогнали сон и возымели своё действие. У-Он основательно наказал Бэл-Айю за долгое отсутствие в постели, за вдохновение в столь неудобный час и за холодные конечности.

Проснулся он в голубых утренних сумерках совершенно замёрзшим: Бэл-Айя стянула на себя одеяло и сжалась под ним в комочек. Причину похолодания в комнате У-Он через минуту выяснил: оказалось, балконная дверь была закрыта неплотно, и в щель дуло. Выйдя на балкон, он восхищённо пробормотал:

— Ух ты...

В утренней тишине падали огромные, пушистые хлопья снега, присыпая яркие листья. Дыхание превращалось в туман, а в воздухе чувствовалась близость зимы.

Полюбовавшись снегом, У-Он вспомнил о ночном бдении Бэл-Айи с мелком в руке, и его разобрало любопытство. Вернувшись в комнату, он глянул мельком на спящую девушку и улыбнулся.

Умирающий огарок свечи озарил написанное на стене стихотворение.

Моё имя — как дом,

Где играла я в детстве.

Не живут больше в нём,

Пуст и дом по соседству.

Сорняками зарос

Старый сад, где качели

На волне моих грёз

Сами в небо летели.

Пыльно дома лицо,

Позабыто, дремотно.

Покосилось крыльцо,

Заколочены окна.

Поросло всё быльём...

Здесь, мурлыкая кошкой,

Жило имя твоё

И лакало из плошки.

— Это мой первый стих, так что... без особых притязаний на высокую поэзию, — послышался хрипловатый со сна голос Бэл-Айи.

— Слушай, а хорошо получилось! — У-Он обернулся к ней с улыбкой. — Я же говорил, что ты умеешь рисовать не только красками, но и словами.

Глава 15. Сердце Нга-Шу

Статуя из чёрного мрамора была прекрасна и уродлива одновременно: прекрасна по технике исполнения и уродлива по сущности той, кого она изображала. Собачья голова с оскаленной пастью и круглыми глазами навыкате, пустыми и безумными, сидела на женском туловище с гротескно большими, набухшими грудями. Руки существа были, напротив, не по-женски мускулистые и могучие, с длинными загнутыми когтями. Чудовище чуть присело на мощных задних лапах, руками упираясь в передний край пьедестала и обвив вокруг себя тонкий, как змея, голый хвост.

— Очень хорошо, — кивнул верховный жрец Йедук-Шай, осматривая новую статую Нга-Шу для главного святилища. — Ты достойно справился и заслуживаешь соответствующей награды.

Мастер, невысокий и коренастый, с чёрной повязкой на отсутствующем правом глазу, заискивающе поклонился, пытаясь угадать, что за награду ему сулят. Взгляд светло-карих, почти жёлтых глаз верховного жреца был чем-то похож на взгляд статуи — такой же пустой и холодный. В нём не было не только ничего человеческого, но и даже звериного. Просто — ничего. Желтокожий и темнобровый, с полными губами, чуть приплюснутым носом и до блеска выбритым черепом, неподвижностью своих черт он сам походил на статую. Лицо его было маской, и в его присутствии становилось темно, холодно и жутко.

Жёлтые глаза окатили мастера волной неземного холода.

— Ты, столь хорошо изобразивший нашу Мать, достоин соединиться с ней!

По мановению его пальца стоявшие у входа в зал чёрные псы схватили мастера и поволокли прочь. Верховный жрец проводил его бесстрастным взглядом, слушая музыку его криков — его страха. Пища для Матери.

Когда-то мнение окружающих было ему небезразлично, и он старался быть как все и не выделяться. Но те времена давно миновали: вспомнив, кем он был тысячу лет назад, на чьё-либо ничтожное мнение он плюнул. Его обувь — подобие мокасин с обвивающей голень тесьмой — была изготовлена из кожи жертв, принесённых им Матери Нга-Шу. Из неё же была накидка, покрывавшая его плечи. Его запястья украшали браслеты из их волос и зубов, а на шее было костяное ожерелье из фаланг пальцев — белых и покрашенных в чёрный цвет. Всё это он не стеснялся носить и тогда, когда ему приходилось контактировать с окружающим миром: проверять, как его подчинённые ведут дела, было всё же иногда необходимо. Он в принципе не испытывал стеснения нигде и никогда, но здесь, в Северной Храмине, он чувствовал себя по-настоящему дома. Южная была им не столь любима: верховный жрец более тяготел к холодному климату. На юге у него был наместник.

Сидя в кресле с высокой спинкой, он наблюдал, как мастер-скульптор принимал свою "награду". Жалкий синеухий, предки которого потеряли способность перекидываться сто лет назад, с криками метался по огороженному решёткой манежу и умолял пощадить его. Он пытался взобраться на решётку, но спастись от зубов Борг-Хума ещё никому не удавалось... Этот монстр и в человеческом-то облике мог голыми руками разорвать кого угодно, а сейчас представлял собой покрытую черной шерстью гору с челюстями размером с ковш экскаватора. Мастер был ему на один зубок.

— За что?! — раздался вопль одноглазого скульптора. — Разве я плохо сделал работу?!

— Напротив, ты сделал её хорошо, — ответил верховный жрец. — И даже более чем. Ты создал шедевр своей жизни. Ты исполнил своё предназначение и отправишься к Матери.

Мастер, вскарабкавшись на решётку, просунул сквозь прутья руку и в мольбе протянул её к верховному жрецу.

— Я могу сделать ещё... Много, сколько пожелаете! Только оставьте мне жизнь, уберите это чудовище от меня!

— Ты сделал ВСЁ, что от тебя требовалось. Больше ничего не нужно.

Верховный жрец смотрел, как чудовищная пасть сдирает жертву с решётки, швыряет её на песчаный пол, рвёт, разбрасывая по манежу клочья плоти и внутренностей. Кровь лилась рекой, а он сидел неподвижно и невозмутимо. Когда брызги крови от неистовствующей пасти Борг-Хума долетели до его щеки, даже ресницы его не дрогнули.

Откинувшись гладким затылком на спинку кресла, он закрыл глаза и увидел сеть. Тёмно-сизая, как грозовые тучи, она пульсировала красными огоньками в такт низкому и глухому, ритмичному звуку: "Бух, бух... Бух, бух..." Это билось сердце Матери — спокойно и медленно. Она была довольна.

Кто-то ещё находился в зале — для него это была безликая толпа, хотя каждого из них он в своё время самолично соединял с Нга-Шу. Он воспринимал их целостно, как единый организм с множеством глаз, лап, когтей и сердец, излучающий однородное поле преданности Матери и верховному жрецу. Если чьи-то излучения выбивались из общего поля, Йедук-Шай сразу это замечал. Сомнений и колебаний он не терпел: "Служи верно или умри".

У него разнылись плечо, шея и бок — весьма некстати. Следов от смертельных ран, полученных им тысячу лет назад, на его нынешнем теле не было, но боль осталась. От неё иногда помогало тёплое прикосновение нежных женских рук.

Его покои наполнились негромкими звуками музыки и запахом самок. Две из них исполняли на ковре перед кроватью эротический танец, соблазнительно извиваясь и позвякивая украшениями, а трое других делали верховному жрецу массаж. Одна, сидя верхом на его пояснице, разминала ему плечи и шею, вторая массировала ступни, а третья занималась его головой. Когда их ловкие руки проходились по чувствительным точкам, он гортанно постанывал. Танцовщицы завлекали призывно-бесстыдными взглядами, но мысли Йедук-Шая снова и снова возвращались к юной пленнице, похищенной из дома Белого Ягуара. Лица её он ещё не удосужился разглядеть, и сейчас ему пришло в голову познакомиться с нею поближе.

Властным и небрежным движением руки он отпустил женщин и стал одеваться. Подумав, ограничился только штанами, обувью и костяными украшениями, торс оставив голым. Голову он покрыл капюшоном из собачьей шкуры с зубами и стеклянными глазами. Захватив с собой шубу из чернобурой лисы (слуги Нга-Шу не уважали и не щадили меньших братьев и носить их шкуры не считали зазорным), он направился к девушке.

Пёс-охранник открыл ему дверь. Обстановка комнаты, в которой держали пленницу, была более чем аскетичной: один голый матрас на полу да ведро для отправления нужды. Комната не отапливалась, и раздетая догола девушка, сжавшись в комок, дрожала от холода. В стороне от матраса стояла миска с нетронутой и уже подпортившейся едой.

Йедук-Шай оценил её: хороша. Грудь была прикрыта распущенными волосами, но ножки её он мог обозреть беспрепятственно. Очаровательная молодая самочка.

Он спросил её, почему она не ест, но пленница лишь затравленно скалилась, приподнимая верхнюю губу и обнажая небольшие, но остренькие клыки. Не понимала она речи предков... А Йедук-Шай не любил современного языка, уродливого, куцего и невыразительного, и подчинённые поневоле приноровились и научились понимать старый, на котором он предпочитал изъясняться.

Йедук-Шай неохотно повторил вопрос на нелюбимом им новом языке:

— Отчего не ешь?

Девушка молчала, глядя на него волчонком.

— Как твоё имя? — спросил он.

Она отвернулась. Верховный жрец подошёл, нагнулся и повернул её лицо к себе, взяв за подбородок.

— Что, разговаривать не умеешь? А... понятно, не хочешь. Жаль, а я хотел услышать твой голосок. На, накинь. — Он бросил ей шубу.

— Отдайте мою одежду, — глухо процедила девушка.

— О, вот и голосок прорезался, — усмехнулся Йедук-Шай. Впрочем, на лице его усмешка не отразилась. — А это чем тебе не одежда? По-моему, гораздо лучше и теплее твоей.

— Мне нужна МОЯ! — в голосе пленницы послышались дерзкие нотки.

— А ты с характером, — проговорил Йедук-Шай. — Ты мне нравишься. С удовольствием обломаю твои хорошенькие клыки. И не такие обламывал.

Вызвать у неё удушье и боль за грудиной не составило ему труда. Приём как будто подействовал: девушка закуталась в шубу, но покорной она стала лишь внешне, верховный жрец это чувствовал. Внутри у неё был неподатливый стержень. Что ж, тем хуже для неё, такие выживают реже мягкотелых: что сломано, того не склеишь.

— Но если будешь хорошей девочкой, я не обижу тебя, — сказал он.

Подхватив её на руки, Йедук-Шай понёс девушку в свои покои. Там было и теплее, и удобства не в пример лучше. Опустив её на широкую постель, он присел рядом, забрался рукой под шубу и скользнул по её шелковистому бедру. Она сразу оскалилась и брыкнула своими стройными ножками, чуть не попав верховному жрецу по челюсти, но он быстро усмирил её дерзость, захлестнув на её горле невидимую удавку.

— Не лягайся, козочка. Чем больше сопротивляешься, тем больнее будет.

Откинув полы шубы, он любовался её прекрасным молодым телом. Бёдра и грудь в меру развиты, без излишней худобы, но и без лишнего жира. Задержав взгляд на курчавом тёмном лобке, спросил:

— Интересно, мужчина уже проникал в это лоно?

Но и без её ответа он чуял в ней неиспорченную девственность. Она пахла невинностью...

— Лакомый же кусок я отнял у Белого Ягуара, — проговорил он. — Этот кусочек он, видно, приберегал для себя... Гм... Лишить тебя невинности сейчас или подождать и сделать это на глазах у него? Первое — сладко, но второе — слаще вдвойне!

С этими словами Йедук-Шай запахнул на девушке шубу и снял свой собачий капюшон. Надевая рубашку, он услышал:

— Урод лысый... Рай-Ан с тебя шкуру сдерёт.

Его лицо-маска не дрогнуло, ничего не отразив.

— А я думаю, всё будет наоборот, — ответил он.

Пленницу он велел вернуть обратно в её комнату, шубу милостиво оставив ей. Настала пора взглянуть, как шла работа по установке новой статуи в главном святилище.

По дороге туда к нему подошёл с докладом Нарт-Эй — командир боевых псов.

— Верховный жрец, группа захвата в Нир-ам-Айяле провалила операцию. Все шестеро находятся на территории Берлоги в качестве пленных. По непроверенным данным, один убит.

— Идиоты, — пожал плечами Йедук-Шай.

— Какие будут дальнейшие указания, верховный жрец?

Вместо ответа Йедук-Шай стиснул горло Нарт-Эя невидимой удавкой и держал до тех пор, пока тот не посинел. Когда он, шатаясь, рухнул на колени, верховный жрец отпустил его, повторив:

— Вы идиоты.

— Простите, верховный жрец... виноват... — прохрипел Нарт-Эй. — Жду дальнейших приказов...

— Штурмуйте Берлогу, — сказал Йедук-Шай. — Если и на сей раз вы не доставите ко мне этих двоих — скормлю тебя Борг-Хуму.

— Слушаюсь, верховный жрец... Мы не подведём!

Снег растаял, оставив после себя слякоть. Учитель и старшие оборотни были заняты лечением раненых и перевоспитанием пленных псов. У-Она одолевали сомнения в том, что последнее — возможно.

— Нет ничего невозможного, — задумчиво прогудел в бороду Учитель.

Оказалось, что после отлучения от Нга-Шу и возвращения в лоно Духа Зверя псы перестали быть таковыми. В них начала проступать их истинная сущность: до того, как стать чёрным псом Матери Нга-Шу, кто-то из них был медведем, кто-то — рысью, кто-то — волком.

— Нга-Шу подменила вашу звериную суть, — объяснял им Баэрам. — Она подавила в вас вашего зверя, навязав вам своего — чёрного пса. А Дух Зверя устроен иначе, он многолик. Он обладает множеством ипостасей, благодаря которым существует разнообразие видов ур-рамаков. Дух Зверя первичен в нас, и от него зависит всё остальное — телесное. Поэтому и возможно рождение потомства в союзах между разными видами ур-рамаков — между волком и рысью, например, или между медведем и лисой. Но в кого будет превращаться ур-рамак, рождённый у медведя и лисы, зависит от структуры Духа Зверя в момент зачатия ребёнка. Баланс между его ипостасями всё время меняется, регулируя численность кланов. Дух Зверя даёт жизнь, а Нга-Шу её отнимает. Да, она наделяет своего слугу большой силой, но заставляет его причинять боль и страдания другим, чтобы ими питаться. Силу эту слуга может использовать только во зло окружающим, а если даже и захочет совершить благо, всё равно получится зло. Предки красноухих, дабы предотвратить возможность появления новых бешеных, предпочли перестать быть оборотнями вообще. Они слишком радикально подошли к проблеме, вместе с сорной травой выдрав и добрые всходы. Но проблема не была решена, а только отодвинулась на тысячу лет в будущее. И вот, результат — вы, неплохие по своей сути ур-рамаки, стали бешеными оборотнями, чёрными псами Матери Нга-Шу. Всё хорошее, что есть в вас, она задавила, выдвинув на первый план дурное.

Бывшие псы хмуро молчали. Один наконец сказал:

— Папаша, кончай промывку мозгов. Лучше скажи, что нам светит? Какие у вас на нас планы? Убьёте или отпустите?

Учитель усмехнулся, покачав головой.

— Как мы можем убить братьев по Духу Зверя? — ответил он мягко. — Вы свободны в выборе дальнейшего пути. Можете остаться здесь, и мы поможем вам восстановить душу, покалеченную влиянием Нга-Шу, а можете идти на все четыре стороны. Но должен предупредить: обратно к Йедук-Шаю вам дороги нет. Не думаю, что он примет вас с распростёртыми объятиями.

— Ну... — бывший пёс поднялся на ноги. — Тогда я пошёл. Мне тут особо нечего делать. Ребята, — оглянулся он на товарищей. — Вы — как? Со мной?

— Не спешите, — сказал Баэрам. — Подумайте.

— Да нечего тут думать, — ответил нетерпеливый парень. — Топать надо.

— Дело твоё, — вздохнул Учитель. — Можешь взять еды в дорогу.

Один ушёл, двое других остались думать. Задумался и У-Он. Насколько прочно мир запутался в сети Нга-Шу, и будет ли она продолжать крепчать, если уничтожить Йедук-Шая и его псов? Или она распространилась, как грибница, и от неё уже не избавиться?

— Нга-Шу — часть мироздания, как Дух Зверя и как все мы, — ответил Учитель на ещё не заданный вслух вопрос У-Она. — Убить её невозможно: покуда в мире творится дурное, всегда будет пища для неё. Её можно не кормить, и она ослабеет сама. Но для этого необходимо, чтобы в лучшую сторону изменился сам мир.

— Но это возможно?

— Спроси что-нибудь полегче...

У-Он пошёл искать Бэл-Айю. Ноги сами вели его к ней, ему постоянно хотелось быть рядом, видеть её улыбку, целовать её глаза. Каждая минута с ней стоила года, а без неё, казалось, и само дыхание не имело смысла.

Он застал её за шитьём зимних мужских мокасин из коричневой замши, на тёплой меховой подкладке. Один мокасин был уже готов, над вторым Бэл-Айя сейчас трудилась, сидя на круглой подушечке на полу своей мастерской, полной картин.

— Это — для кого? — спросил У-Он, присаживаясь перед ней и с улыбкой заглядывая в её сосредоточенно-строгое лицо.

— Для тебя, — ответила девушка. — Решила сшить тёплые: зима на носу.

— Можно этот примерить?

Бэл-Айя кивнула, не отрывая взгляда от работы. У-Он расшнуровал и снял ботинок, а вместо него надел готовый мокасин. По размеру он подошёл идеально, ноге в нём было тепло, уютно и мягко, но самое главное — по сравнению с ботинком мокасин был непривычно лёгок.

— Просто отлично, — похвалил У-Он.

Бэл-Айя шила, высунув от усердия язык на щеку. У-Он, с нежностью наблюдая за ней, засмеялся.

— Что смешного? — буркнула она. — Я ещё украшу их тесьмой и чёрными бусинами, вот тогда это и будут настоящие мокасины.

Но улыбка так и просилась к ней на лицо, ямочки были готовы вот-вот заплясать на её щеках. Опустив недоделанный мокасин на колени, она подняла искрящийся взгляд на У-Она.

— Ну, что? Я не могу работать, когда смотрят! — Смех уже дрожал в её голосе.

У-Он придвинулся ближе, взял её лицо в свои ладони и поцеловал. Руки Бэл-Айи по-прежнему сжимали мокасин, но губы весьма охотно ответили на поцелуй.

— Ты пришёл мне мешать? Для тебя же делаю.

— Ничего, успеешь доделать. — У-Он отложил незаконченный мокасин в сторону и увлёк девушку в своих объятиях на пол.

Рур-Ки Ринкус, сын главы клана Рыси, шагая вдоль забора, всматривался в ночной осенний мрак. Учитель сказал: быть настороже. Что-то будет.

И троица друзей — он, Сат-Ол и Най-Ам — патрулировала сейчас периметр Берлоги, пока все остальные отдыхали. Впрочем, спал ли Сайи-То, было неизвестно: если и спал, то вполглаза. Слишком уж он озабоченно щурился, отправляя друзей в дозор.

А этот новичок, У-Он, точно спал. И, возможно, не один... Рур-Ки скрежетнул зубами. За полтора года обучения здесь ему не удалось добиться от Бэл-Айи даже благосклонного взгляда, а этот тип пришёл и провернул операцию по покорению неприступной крепости за считанные дни. Рур-Ки не досталось даже дружеского поцелуя, а У-Он получил и поцелуи, и, похоже, всё остальное... Ну, а как иначе? Если женщина шьёт мужчине мокасины, это может означать только одно.

А ведь этот гад, кажется, женат. И девушка ему нужна, скорее всего, лишь для забавы.

Так, спокойно, сказал он себе. Забурлившая в Рур-Ки глухая злоба мешала ему слышать и видеть.

— Скучновато что-то, — сказал Най-Ам. — Может, покурим?

Они набили трубки и закурили. Дым улетал к колыхающимся теням, растворяясь во мраке, и не было слышно ничего, кроме обычных звуков ночи и привычных, знакомых запахов. У-ок, который они курили, не отбивал обоняния. У Учителя приглушённо светилось окно. Он не спал, ждал чего-то.

Докурив, друзья снова разбрелись вдоль забора.

"Нет, ну что за народ — женщины! — думал Рур-Ки. — Зла на них нет... И так перед нею, и сяк — целых полтора года выделываешься, из шкуры вон лезешь, чтобы она на тебя взглянула... И хоть бы что-нибудь!.. А стоит приехать какому-то хмырю и подмигнуть — пожалуйста, она побежала за ним. Мокасины ему... Тьфу! Бабы".

Этот "хмырь" ещё и чёрных псов за собой притащил. Вернее, это они за ним притащились. На месте Учителя Рур-Ки просто отдал бы им У-Она, и дело с концом. Раз он им так нужен, пусть получат его и убираются отсюда.

Он взглянул во тьму по ту сторону металлической сетки и замер. Она тоже смотрела на него холодными, жёлтыми светящимися глазами. Причём — сразу несколькими парами.

Голову сдавило обручем боли, а по телу будто прокатился огромный раскалённый валун. Ноги превратились в разваренную лапшу, а через забор бесшумно перемахнула чёрная тень. Ветер был виноват в том, что они не почуяли запах чужаков вовремя...

Когда к первой тени присоединилась вторая, Рур-Ки уже успел преодолеть последствия ментального удара. Выхватив из чехлов оба длинных кинжала, он прыгнул чужаку на загривок и вонзил клинки ему в шею по самые рукоятки. Спрыгнув на землю, он издал предупреждающий боевой клич, но короткая автоматная очередь скосила его наземь.

Одна за другой чёрные тени с жёлтыми глазами перескакивали через забор, но нежданными гостями они не были. Оборотни лежали на постелях одетыми и с оружием, так что им оставалось только вскочить и принять бой.

Услышав выстрелы, У-Он коротко бросил Бэл-Айе: "Сиди здесь!" — и выскочил во двор. Оборотни сражались с чёрными псами: холодное оружие против огнестрельного. Но в быстроте и искусстве обращения с ножами, бумерангами и острыми тэй — метательными железными пластинками — оборотням равных не было. А пули редко достигали своей цели: когда палец нажимал на спуск, оборотня уже не было там, где он только что находился.

Сайи-То в боевом облике — на четверть от полной трансформации — показывал чудеса акробатики, подскакивая, перекатываясь, меча кинжалы и тэй, а также раздавая оказавшимся слишком близко псам удары своими страшными когтями. Будучи лучшим забойщиком скота на ферме, снабжавшей Берлогу мясом, он и в бою применял свои навыки. Коронным его приёмом было очутиться за спиной врага и ударить ножом между основанием черепа и первым позвонком. "Ударом мясника" он успел прикончить уже трёх псов, когда наконец заметил У-Она.

— Что стоишь? — рыкнул он. — Присоединяйся!

Хотел У-Он или нет, а в бой вступить пришлось: на него уже мчались два чёрных чудовища с жёлтыми глазами. Видимо, у них был всё тот же приказ — взять его живым, потому что они не стреляли. Двор, где шло сражение, тускло освещался только парой окон, но этого оборотням было достаточно. И, как оказалось, У-Ону тоже. Ему вообще не нужны были глаза, чтобы видеть, что происходит: включился иной, немного странный, но не менее действенный, чем зрение, вид восприятия. Снова всё было как при нападении в лесу: У-Он засекал "призраки" движущихся живых существ и предметов на триста шестьдесят градусов вокруг себя. Ментальный удар двух спешивших к нему псов он отразил "мягкостью мха", отскочил, припал к земле и инстинктивно включил единственное доступное ему сейчас оружие.

Центр вращения на этот раз находился не за грудиной, а в животе. Раскручивая вокруг себя пространство, У-Он захватывал псов в его радиус, как в ловушку. Попавшиеся в неё враги жалобно выли, хватались за животы и...

— Фу, — поморщил нос Сайи-То. — Хоть бы до кустов, что ли, добегали... А то весь двор ведь загадят, свиньи!..

Увы, до кустов псы добегать не успевали. А оборотни настигали их там, где им приспичивало присесть, чтобы опорожнить обезумевшие кишки. В У-Она пытались стрелять шприцами со снотворным, но безуспешно. Его прежнее "Я" окончательно развернулось и вспомнило все свои навыки.

— У-Он, берегись! — закричал вдруг знакомый голос.

Это Бэл-Айя не усидела в доме и полезла в драку. Она прыгнула на спину псу, целившемуся в У-Она, и всадила ему в загривок нож. Тот взревел, стряхнул с себя девушку и ударил её лапищей в грудь. Бэл-Айя отлетела, упала на землю, прокатилась и замерла в жуткой и безжизненной позе.

Это был последний удар, который чёрный пёс нанёс в своей жизни. В следующий миг на него набросился огромный белогрудый волк и разорвал ему горло.

В плечо волку вонзился-таки шприц, и двое псов, подскочив, схватили его и попытались вытащить за забор, но на весь двор раздался громовой рёв, от которого даже листья на деревьях задрожали, а сердца всех слышавших замерли. Гигантский чёрный медведь, грузно переваливаясь на могучих лапах, вышел из-за угла дома. Пространство завибрировало, наполняясь щекочущим ужасом, но оборотни, понимая Учителя без слов, легли на землю и стали "текучими, как вода, и прозрачными, как стекло".

Для псов всё обстояло гораздо хуже. Медведь у них на глазах увеличивался в размерах, заполняя собой весь двор. Те, кто оставался в сознании, были охвачены со всех сторон тьмой, которая лезла им в горло, как медвежья шерсть, удушала и ослепляла. Они запутались в её складках, пытаясь спастись от разрывающего их мозг невидимого взгляда...

Грозно-сизая сеть содрогнулась от удара, потускнела и натянулась, а бьющееся в ней огромное сердце стало давать сбои. Верховный жрец Йедук-Шай в Северной Храмине пошатнулся и схватился за грудь.

Во дворе остались только мёртвые псы: остальных как ветром сдуло. Оборотни понемногу приходили в себя и поднимались. Медведь подошёл к лежащему на земле У-Ону и выдернул зубами шприц из его плеча. Потом он склонился над Бэл-Айей, обнюхал её лицо и лизнул в губы.

У-Он проснулся уже утром. Ощущения были как с сильнейшего похмелья. Тошнило, во рту пересохло. Повернув голову, он увидел знакомые строчки, написанные на стене зелёным мелком.

"Бэл-Айя!" — стукнуло сердце. От удара в грудь она покатилась по земле безжизненной тряпичной куклой...

Он сел. В голове сразу затрезвонила сотня будильников, взгляд застелила пелена. Рядом прогудел голос Сайи-То:

— Ну, как ты, новичок?

Встряхнув головой и поморгав, чтобы прогнать пелену, У-Он пробормотал:

— Я не новичок... Уж лет с тысячу.

Сайи-То, сидевший в плетёном кресле, усмехнулся в бороду.

— Гм, что сказать... Ты и вправду неплох. Задал ты им... слабительного. Кто тебя такому научил?

— Они ушли? — спросил У-Он вместо ответа.

— Вернее сказать — удрали, — хмыкнул Сайи-То. — Оставив после себя кучи...

От него У-Он узнал, что среди обитателей Берлоги убитых не было. Шестеро оборотней получили раны — лёгкие и средней тяжести, только Рур-Ки был в тяжёлом состоянии. И Бэл-Айя лежала без сознания.

Держа её руку в своей, У-Он повторял про себя: "Только не снова. Только не опять". Закрывая глаза, он видел завёрнутое в холст тело на носилках и старика-проводника, идущего впереди с длинной палкой и щупающего дорогу. Солнечные зайчики легкомысленно мельтешили на смертном саване, под ногами чавкала болотная грязь, а старик, знающий тропки, вёл похоронную процессию. Чирикали птицы, а сердце висело в груди мёртвым камнем.

"Всё, пришли. Тут топь непролазная", — сказал старик.

Болото приняло завёрнутое в холстину тело, поглотило вместе с золотисто-ореховыми волосами и родинками, навсегда скрыв его от глаз У-Она. Кровавыми брызгами рассыпалась под ногами болотная ягода тультуль, и на обратном пути У-Он рвал и ел её, кисло-вяжущую, чтобы хоть чем-то пронять окаменевшее горло.

Открыв глаза, он увидел склонившегося над Бэл-Айей Учителя. Ладонь Баэрама лежала на бледном лбу девушки. Поморщившись от кислого привкуса тультули во рту, У-Он хрипло спросил:

— Учитель?..

Больше ничего его сдавленное горло выговорить не смогло. Но Баэрам понял. Сказал:

— Мы сделали всё. Остальное зависит от неё. — И добавил с улыбкой: — Истинные ур-рамаки — народ живучий.

У-Он весь день просидел возле Бэл-Айи. Не пошёл обедать, когда позвали, отказался, когда еду ему принесли прямо в комнату. Когда на его плечо легла рука Сайи-То, сказал:

— Я не хочу.

Рука настойчиво похлопала У-Она по лопатке.

— Я не насчёт еды. На балкон выйдем, подышим.

У-Ону казалось, если он отпустит руку Бэл-Айи, она умрёт.

— Нет, я с ней, — мотнул он головой.

— Я с ней пока посижу, — раздался звучный голос.

Русобородый и сероглазый оборотень из старших занял место У-Она у постели девушки. На балконе Сайи-То достал две трубки и кисет.

— Я не курю, — отказался У-Он.

— Это у-ок, — сказал Сайи-То. — Затянись пару раз — полегчает.

Взяв в рот чубук трубки, У-Он втянул в себя горьковатый дым. С непривычки закашлялся, но по совету Сайи-То сразу же сделал вторую затяжку. В горле слегка першило и было тепло. Эта покалывающая теплота спустилась из горла в грудь, затем — в живот, а потом потеплели и руки. И, как ни удивительно, сердце.

Когда У-Он вернулся к Бэл-Айе, она по-прежнему дышала.

Она так дышала до вечера, а вечером открыла глаза. У-Он чуть не упал со стула, увидев, как дрогнули и поднялись её ресницы.

— Я помню тебя, — чуть слышно прошептала она. — Тогда, в грозу, в пещере, когда мы... Ты сказал, что у тебя были девушки до меня, но я не поверила. У тебя это тоже было в первый раз.

У-Он зарылся пальцами в её волосы и просто позволял её ресницам щекотать свои губы: вся его жизнь сосредоточилась на их кончиках, и каждый их взмах был для него глотком воздуха.

Отогнать от Бэл-Айи его было невозможно никакими способами. Он не отходил от неё, пока сам не свалился от усталости.

И провалился...

"Бух, бух... Бух, бух..." — слышались глухие, тяжёлые удары чего-то огромного. Будто гигантское сердце билось где-то в глубине, и в такт ему по сизым спутанным нитям густой сети текли красные сгустки света. В одном из этих сгустков У-Он увидел лицо-маску с непроницаемыми жёлто-карими глазами и жёстким, холодным складом мясистых, чуть сплюснутых губ.

"Твоя сестра у меня", — сказало это лицо.

Его черты поплыли, начали меняться, и в красном каплеобразном сгустке всплыло другое лицо, опалив душу У-Она жгучим дыханием чёрной, как уголь, ненависти. "Приветствую тебя, Дан-Клай. Узнал меня? А твоя сестрёнка, оказывается, девственница!" У-Он хотел ударить его, но с очередным "бух, бух" красный сгусток унёс издевательски хохочущее лицо и затерялся в сизой сети среди тысяч таких же сгустков...

Домотканая ковровая дорожка разбудила У-Она пощёчиной. Вцепившись в неё выросшими за мгновение ока когтями, он проскрежетал сквозь зубы:

— Йедук-Шай...

Глава 16. Горные Орлы

В пустой квартире У-Она звонил телефон. За окном покачивались ветки, роняя жёлто-красные листья, на столе стояла коробка с испортившимися и засохшими пирожными, немытые чашки, а также флакончик с сердечными каплями и рюмка. А ответить было некому, и телефон смолк.

У-Он положил трубку. Его мобильный в Нир-ам-Айяле оказался вне зоны действия сети и мог послужить разве что записной книжкой, где были собраны нужные номера, но чтобы позвонить домой, У-Ону пришлось отправиться на ферму: только там был телефон. Междугородняя связь работала, но дома никто не отвечал. Может быть, Э-Ар на работе? Ло-Иру он не дозвонился, а номера Рай-Ана не знал, поэтому пришлось звонить домой, жене. Жене, о которой У-Он ни разу не вспомнил с того момента, как у пересохшего водопада он встретился со своим прежним "Я" и своей прежней любимой — Ари-Ун, которую теперь звали Бэл-Айя.

Возвращение в настоящее было подобно всплытию с большой глубины. Прошлое обрушилось на него такой лавиной, что "здесь" и "сейчас" отступили на дальний план, и У-Он на время забыл, что он живёт в Темурамаку, работает в мастерской по ремонту бытовой техники и что у него есть сестра и жена. Э-Ар, рыжая красавица с глазами, меняющими свой цвет с тёмного янтаря до медового опала, была его настоящим, а Ари-Ун с родинкой в форме крыла бабочки на шее — прошлым. Её тело тысячу лет назад приняло болото, и безмерную скорбь по ней У-Он заел пригоршней кислой ягоды тультули...

Но Бэл-Айя была СЕЙЧАС. Пусть без родинки, но была и тоже помнила его. На ногах У-Она были сшитые ею мокасины, а на стене в его комнате зеленели строчки её стихов об именах. "Моё имя — как дом..."

Где теперь был дом У-Она? Здесь, в лесу, где живут свободные ур-рамаки, или там, во враждебном, суетливом городе, не любящем синеухих? У-Он думал об этом, набирая номер мобильного жены. Зачем он звонил ей? Чтобы сказать: "Здравствуй, дорогая, прости, но я больше не тот, кого ты любила"?

Могло ли быть ей что-то известно о Тиш-Им? Вряд ли: они друг с другом даже не общались. Гудки вызывали пустоту, и У-Он положил трубку в очередной раз. Оставалось только одно — ехать самому. Медлить было нельзя.

Бэл-Айя чувствовала себя почти хорошо, но надолго вставать с постели ей ещё не разрешали. У-Он принёс ей завтрак и смотрел, как она ела. Смотрел так, будто хотел навсегда запечатлеть в памяти эти щекочущие сердце ресницы и ямочки на щеках, эти антрацитовые блёстки в глазах и изящный, немного хищный вырез ноздрей. Снаружи — чёрная, как уголёк, тёплая, осязаемая, а внутри — прекрасная лучница с орехово-золотистой косой... Его краткое медовое счастье с трагическим привкусом тультули.

Её ресницы вскинулись, защекотав его сердце.

— Ты что такой грустный? — спросила Бэл-Айя.

У-Он вздохнул. Как ни тяжелы были эти слова-глыбы, но приходилось двигать их.

— Мне придётся уехать. Моя сестра в опасности. Я пытался с фермы позвонить домой, но ни до кого не дозвонился...

Бэл-Айя положила вилку, отодвинула тарелку и нахохлилась, закрыв глаза, будто ей стало зябко. У-Он вопросительно приподнял брови.

— Ты чего это? Ешь давай... Тебе надо поправляться.

Обхватив себя руками, Бэл-Айя молчала. У-Он понимал её: он сам чувствовал то же, что и она. Не успели встретиться, вспомнить друг друга, и вот — расставание...

Когда девушка открыла глаза, слёз в них не было.

— Ты не вернёшься... И я больше тебя не увижу, — проговорила она глухо.

— Да с чего ты взяла-то? — У-Он засмеялся, вороша пальцами её кудри и поглаживая ей шею в том месте, где когда-то была родинка. — Вернусь, потому что — как я без тебя? Куда, зачем? Не знаю. Не мыслю себя без тебя. Поэтому не сомневайся — вернусь.

— Не всё зависит от нашего желания.

Бэл-Айя снова закрыла глаза и поникла головой. У-Он, подсев ближе, обнял её за плечи — родные, хрупкие, тёплые. Нежно прижавшись губами к её виску, он сказал:

— Не корми Нга-Шу своим унынием. Улыбайся и смейся ей назло. И ДУМАЙ, что я вернусь.

Говоря это, У-Он сам не знал, кого он убеждает — её или себя...

Когда он сообщил о своём решении уехать Учителю, тот ответил:

— Что бы я ни сказал тебе сейчас, это тебя не остановит. Скажу лишь одно: вариантов, как поступить, всегда много, немудрено запутаться в поиске своего истинного пути. Только поступок по совести будет ТВОИМ поступком. Но как бы ты ни поступил, у других неизбежно будет другая, своя правда, отличная от твоей.

Русобородый оборотень, тот самый, что подменял У-Она у постели Бэл-Айи, пока они с Сайи-То курили у-ок на балконе, отвёз его в посёлок, на автовокзал. У-Он купил билет и спустя два часа рассеянно смотрел на мелькающие за окном деревья. У него было такое чувство, будто он уехал без сердца.

В последовавшую за его отъездом ночь жизнь Рур-Ки повисла на волоске. Пули из его тела удалось извлечь не все, две остались внутри. Вся надежда была на собственные силы его организма, способность к быстрой регенерации у которого была высокой, как у всех истинных оборотней, не делавших уколы RX. Но полученные им раны даже для его молодого сильного тела оказались нелёгким испытанием.

Под утро он пришёл в себя, хрипло дыша и глядя в потолок сумрачной комнаты невидящим взглядом. Баэрам и Сайи-То, дежурившие у его постели, стряхнули дремоту и с напряжённым вниманием всмотрелись в блестящее от пота лицо раненого. Настал решающий момент.

На руках Рур-Ки вздулись жилы, зашевелилась, растя и густея, шерсть, заострились когти. На ушах выросли рысьи кисточки. Он боролся.

Изменения потекли вспять, Рур-Ки вернулся в человеческий облик, дыша уже спокойно. Учитель закрыл глаза и задремал.

А утром в Берлогу прибыли гости. Прибыли они необычным для большинства ур-рамаков способом — по воздуху, но, тем не менее, являлись ур-рамаками. Три гигантских орла, снижаясь, на лету трансформировались, возвращая себе человекообразную форму тела. Но не до конца: когда они сели перед воротами, на них оставалась густая шуба из перьев, покрывавшая их от плеч до ступней. Кожа на последних осталась плотной, а орлиные когти хоть и уменьшились, но не исчезли. От перьев очистились только лица и кисти рук, а на голове оперение превратилось в волосы. У двоих орлов шевелюра была каштановая с отдельными светлыми прядями, а у третьего пробивалась седина.

— Назовите себя и цель прибытия, — обратился к ним оборотень-охранник.

Один из молодых Орлов ответил гордо:

— Вы имеете честь видеть Учителя Акхару Горного Орла! Он прибыл, чтобы увидеться со своим братом Баэрамом Чёрным Медведем.

Гости были впущены и с почтением проведены в дом. Баэрам, немного усталый после ночного бдения у постели Рур-Ки, с улыбкой спустился в общий зал.

— Брат Акхара! Рад тебе, ты желанный гость в моём доме, — пробасил он приветливо, протягивая руки старшему из Орлов.

Тот вложил в них свои лишённые перьев ладони и троекратно поцеловался с Баэрамом. Для этого ему пришлось немного склониться: Горный Орёл был почти на целую голову выше хозяина Берлоги, статен и широкоплеч, с величавой осанкой и гордой посадкой головы.

— Здравствуй, брат Баэрам, — сказал он неожиданно молодым, звучным голосом. — Моих сыновей ты, надеюсь, помнишь? Хотя, когда ты их в последний раз видел, они были ещё мальчиками. Это старший, Рийам-Гор, а это младший, Лаэм-Тан.

Сыновья Акхары поклонились, Баэрам ответил им кивком и улыбкой в бороду. Братья были похожи и между собой, и на своего отца — красивые, гладколицые, темнобровые и золотоглазые молодые ур-рамаки с выраженно орлиными носами. Старший был чуть выше ростом, а у младшего немного сильнее вились волосы.

— Не голодны ли вы? — спросил Баэрам. — Завтрак у нас уже прошёл, а обед нескоро.

— Ничего, голод до обеда дотерпит, — улыбнулся Акхара. — А вот желание поговорить с тобой требует удовлетворения незамедлительно.

Разговор состоялся в комнате Баэрама. Гости не отказались выкурить по трубке у-ока и немного расслабились после долгого перелёта.

— В мире творится какое-то безумие, — проговорил Акхара, поджимая когтистые пальцы ног и задумчиво скрещивая на груди руки, одетые широкими рукавами из перьев. — Агрессия выплёскивается в невиданных масштабах, началась новая волна гонений на синеухих... Хоть я и сижу почти безвылазно в Горном Чертоге и редко покидаю его окрестности, но даже туда доходят слухи о зверских расправах и погромах. И сеть Нга-Шу сильно разрослась и окрепла.... Давно не было слышно её сердца, очень давно. Но на днях я слышал его биение. Может быть, ты, брат, более осведомлён о происходящем?

— Да, мне есть что рассказать вам, — кивнул Баэрам. — И новости неутешительные.

Орлы слушали его рассказ в молчании, и с каждым словом их лица темнели и суровели. Когда Баэрам умолк, чтобы затянуться у-оком, Акхара промолвил задумчиво и печально:

— Орлы всегда жили уединённо, ни во что особо не вмешиваясь, но на этот раз они не смогут остаться в стороне. Рано или поздно и мы будем вовлечены в это... Ты сказал, на вас было совершено нападение. В недобрый же час я посетил тебя... Вы понесли потери?

— К счастью, потерь у нас нет, только раненые, — ответил Баэрам.

— О, тогда позволь мне их осмотреть, — оживился Акхара. — Быть может, я смогу помочь.

— Благодарю тебя, брат, — с теплотой в голосе ответил Баэрам, наклонив косматую голову. — Большинство из них чувствует себя удовлетворительно, только одному пареньку пришлось плохо, его раны очень тяжёлые. И твой дар целителя пришёлся бы очень кстати.

— Покажи мне его, — сказал Горный Орёл, с готовностью поднимаясь на ноги. — А мои сыновья посмотрят остальных. Думаю, им это будет по силам.

Взгляд золотисто-карих проницательных глаз встретился с мутным, потусторонним взглядом измученного ранами молодого оборотня. На пробитую пулями грудь легли тёплые ладони, а перья мягко защекотали её.

— Сложный случай... Хоть он и не соединён с Нга-Шу прямым каналом, но она пьёт его боль своей сетью, — сделал Акхара заключение. — И замедляет процесс выздоровления. Нужно очистить от сети это место. Брат Баэрам, мне понадобится твоя помощь.

Хозяин Берлоги косолапо подошёл и тоже склонился над Рур-Ки.

— Это довольно рискованно, — заметил он. — Сеть уже не та, что прежде. Безболезненно и без последствий для мира рвать её уже нельзя. Если раньше её нити были капиллярами, то теперь они сравнимы с венами и артериями.

— А мы их прижжём, — Акхара закрыл глаза и чуть нагнул голову. — И "кровотечения" не будет.

Бэл-Айе стало невмоготу лежать в постели. От тоски и тревоги она не знала, куда себя девать, хотелось чем-то заняться, и она встала и оделась. Зашла в свою мастерскую. Там лежали обрезки замши и меха от мокасин... Сердце дёрнулось и заныло, как больной зуб. А под ним разлилась холодная, давящая безысходность. Хотелось бежать и выть...

В пустой комнате У-Она Бэл-Айя остановилась, глядя на строчки своего первого в жизни стихотворения. Бумаги и ручки под рукой тогда не оказалось, а вот цветных мелков у неё было хоть отбавляй. "...Жило имя твоё и лакало из плошки". Дан-Клай... Имя светлое, как день, зелёное, как солнечный луг, и звонкое, как удар меча о меч. Ласковое, как обволакивающая горло сладость мёда, и яркое, как вспышка молнии.

Кажется, опять из души просился стих. Бэл-Айя усмехнулась сквозь слёзы.

Смахнув их с глаз, девушка направилась в малый зал, оборудованный под палату для раненых. Там пахло кровью и терпким, болезненным потом. Дежуривший там русобородый Мирим-Эл строго нахмурился:

— Ты чего вскочила? Тебе ещё лежать надо.

— Належалась уже, — буркнула она. — Надоело бездельничать. Если надо повязку кому-то поменять — я готова.

Кто-то поймал её за край юбки.

— Поменяй мне...

Сат-Ол, один из троицы, первой встретившей нападение чёрных псов, лежал с перебинтованной головой, правой рукой и плечом. Бинты пропитались кровью, но он улыбался. Бэл-Айя присела возле него, дотрагиваясь до пахучих повязок, спросила с сочувствием:

— Что, мой хороший, больно?

— Ничего, красавица, терпимо, — заигрывающе оскалился Сат-Ол. — А ты пришла — и вовсе перестало.

— Сейчас.

Бэл-Айя вымыла руки, достала лежавшие в ванночке со спиртом ножницы и принялась разрезать пропитанные кровью бинты. Очистив кожу вокруг ран, Бэл-Айя наложила новые повязки. Сразу же послышались голоса остальных раненых:

— И мне смени...

— Мне тоже, пожалуйста...

— Всем сменю, не беспокойтесь, — деловито отозвалась Бэл-Айя, снова направляясь к умывальнику.

В этот момент в палату вошёл Сайи-То с двумя высокими незнакомцами необычного вида: в пернатых "костюмах", с когтистыми ногами, орлиными носами и длинными волнистыми волосами, распущенными по плечам. Короткое и мягкое оперение на груди и животе имело более светлый оттенок, чем на спине и руках, а ноги до колен были одеты в "штаны" из длинных перьев. Голени покрывали светлые и короткие пёрышки, а на ступнях желтела плотная морщинистая кожа. Самые длинные и тёмные перья росли на руках в виде широких, свисающих рукавов. Носатые красавцы были молоды, но держались с достоинством и горделивостью, поблёскивая большими, глубоко посаженными золотистыми глазами. Телосложение незнакомцев отличалось атлетичностью: тонкие талии, подтянутые рельефные прессы, узкие бёдра и могучие груди. Они очень походили друг на друга, только один был чуть крупнее, с более резкими и мужественными чертами, а у второго лицо было изящнее и утончённее, а рост — немного ниже. Подбородки у обоих сверкали гладкостью, без малейшего намёка на щетину. Ну и, конечно, из-под каштановых волос со светлыми прядями выступали голубоватые, даже с сиреневым оттенком уши.

Бэл-Айя возле умывальника, невольно залюбовавшись своеобразной красотой гостей, застыла с мылом в руках, а Сайи-То сказал:

— Вот тут у нас раненые.

— Хорошо, — ответил высокий. (Впрочем, и тот, что пониже, тоже был не маленького роста — даже по сравнению с рослым и могучим Сайи-То.)

Заметив Бэл-Айю, гости склонили гордые головы:

— Приветствуем вас, прекрасная леди.

По сравнению с простыми и грубоватыми в обхождении обитателями Берлоги они просто сражали своей изысканной аристократичностью и величавыми манерами. Бэл-Айя, смущённая таким к себе обращением, кивнула и улыбнулась.

— Здравствуйте...

Более рослый из них обратился к раненым оборотням:

— Приветствуем вас, наши лесные собратья. Мы из клана Горных Орлов, прибыли сюда с отцом, Учителем Акхарой. Он сейчас занят вашим тяжелораненым другом, а мы окажем помощь вам. Меня зовут Рийам-Гор, а это мой младший брат Лаэм-Тан.

— Мы можем сделать так, чтобы ваши раны зажили намного быстрее, — пояснил младший.

Молодые, чистые голоса обоих братьев мелодично звенели, как орлиный клёкот в высоком и солнечном полуденном небе, а их ясные лица с округлыми зоркими глазами сияли спокойным внутренним светом. Оба были отменно хороши, оба одинаково внушали трепет своей гордой орлиной статью, но Бэл-Айя по-женски выше оценила младшего, Лаэм-Тана. Он был и красивее, и имя у него звучало напевнее и мягче, нежели суровое и раскатистое "Рийам-Гор".

— А я как раз повязки меняю, — отчего-то оробев, сказала девушка. — Если вам нужно, чтобы раны были открыты, я сниму бинты.

— Мы можем воздействовать и через бинты, — ответил Рийам-Гор. — С вашего позволения, мы присоединимся и поможем вам с перевязкой.

Вспомнив наконец о мыле у себя в руках, Бэл-Айя вымыла их и уступила место перед умывальником Орлам. Их лишённые перьев кисти были холеными и красивыми, с чистыми и ухоженными ногтями — совсем не то, что грубые руки жителей Берлоги. Лесные ур-рамаки, перекидываясь, бегали ими по земле, а руки Орлов становились крыльями, предназначение которых было рассекать небесные просторы.

Эти холеные руки весьма умело принялись за снятие грязных повязок и накладывание новых. Двигаясь быстро, но бережно и нежно, они не причиняли раненым малейшего неудобства или боли, а потом ложились ладонями на готовые повязки. При этом Орлы закрывали глаза, и их лица становились отрешёнными и самоуглублёнными, а внутреннее сияние усиливалось.

Бэл-Айя наблюдала за их действиями с бегущими по спине мурашками, чувствуя нутром какую-то пульсацию пространства.

— Что ты чувствуешь? — шёпотом спросила она у Сат-Ола, на плече которого сейчас лежали руки Лаэм-Тана.

— Тепло, — так же шёпотом ответил тот, прислушиваясь к своим ощущениям. — И боль совсем прошла... Хорошо... Как после трубочки у-ока.

Пульсация была успокаивающая, мягкая, а между неплотно сомкнутыми ресницами Лаэм-Тана мерцал золотистый свет — тихий, как первый жёлтый отблеск утренней зари. Вдруг в зале стало сумрачно, будто кто-то закрыл занавески... Или это потемнело в глазах у Бэл-Айи? Потолок исчез, а вместо него пульсировала красными огоньками сизая сеть, разветвлённая, как грибница. Медленное глухое буханье, низкое и жуткое, ритмично гнало по нитям красные сгустки света, отзываясь в груди девушки содроганием. Ритм вдруг сбился, удары стали раздаваться хаотично, а нити "грибницы" начали тускнеть, истончаться и чернеть. Они будто засыхали, мертвея, и осыпались тонкой пылью. От боли в груди Бэл-Айя пошатнулась, но ей навстречу засияло золото орлиных глаз, а умирающую сеть от неё заслонили широкие крылья с пальцеобразно расставленными маховыми перьями.

Когда она очнулась, страшное видение уже исчезло, потолок был на своём месте. Её держали на весу сильные руки младшего из Орлов.

— Что это? — пробормотала Бэл-Айя.

— Всё уже кончилось, не бойтесь, — спокойно ответил Лаэм-Тан. — Кажется, это отец сделал больно старухе Нга-Шу.

Он поставил её на ноги, но у Бэл-Айи вдруг закружилась голова, и она, пошатнувшись, невольно уткнулась в его широкую грудь, покрытую светло-коричневыми мягкими пёрышками. Кто-то расторопно подставил стул, и Лаэм-Тан бережно усадил девушку.

— Говорил же ей, что ещё рано вставать с постели, — проворчал Мирим-Эл. Стул поставил он.

Брови Лаэм-Тана дрогнули и нахмурились.

— Вы тоже пострадали при нападении? — спросил он.

— Да, и ей досталось, — ответил за девушку русобородый оборотень. — Прямо в грудь.

Опустившись на колено, младший Орёл устремил взгляд в то место, куда Бэл-Айя получила удар. Его рука неуверенно поднялась.

— Леди, я прошу меня простить, — начал он. — Но чтобы вам помочь, мне необходимо дотронуться до вашей... гм, гм... груди. Вы позволите?

Его щёки даже немного порозовели от смущения. Заразившись от него, Бэл-Айя почувствовала, что тоже краснеет.

— Ну... Если вам не трудно, — пробормотала она.

— Вовсе нет, — чуть слышно ответил Лаэм-Тан. Его золотистые глаза стали совсем круглыми.

Эта пикантная ситуация развеселила раненых оборотней.

— Да ладно вам, ребята, — сказал кто-то. — Это же, прошу прощения, не обжимания, а лечебная процедура! Так что завязывайте стесняться и приступайте!

Послышались сдержанные смешки и фырканье в кулаки. Сайи-То, также присутствовавший в импровизированной палате, сурово цыкнул, и они постепенно стихли. Большая тёплая ладонь Лаэм-Тана легла на грудь Бэл-Айи, и девушка снова ощутила успокаивающую пульсацию, только центр её был теперь у неё внутри, под рёбрами. От каждого толчка по телу разбегались волны приятного тепла и лёгкие уютные мурашки. Почувствовав позывы к кашлю, она напряглась, но уже через несколько секунд в груди всё улеглось.

Спустя минуту Лаэм-Тан отнял руку и проговорил:

— Теперь вам лучше прилечь в постель, желательно тепло укрыться. Вам может захотеться спать — не противьтесь этому. Сон закрепит результат.

— Пошли, — сказал русобородый Мирим-Эл, беря Бэл-Айю за локоть. Ему больше всех хотелось, чтобы она оставалась в постели, и теперь, по его мнению, не осталось никаких препятствий к тому, чтобы её туда уложить.

В дверях Бэл-Айя обернулась и сказала Лаэм-Тану с улыбкой:

— Спасибо вам.

— Не за что, — ответил он, блеснув рядом ровных красивых зубов.

Мирим-Эл заботливо укрыл её двумя одеялами. Второе он взял из опустевшей комнаты У-Она, и Бэл-Айя утонула в родном запахе. Сердце её снова принялась грызть безысходная тоска, и девушка позволила себе, пока никто этого не видел, намочить подушку слезами. Незаметно к ней подкрался сон, ласково осушил её мокрые щёки и придавил веки тёплой тяжестью.

Она была родом из почти исчезнувшего клана Черногривых Волков. В нём остались только женщины, и самая старшая из них, бабушка Бэл-Айи, умерла десять лет тому назад, когда девочке было двенадцать. Спустя два года мать, уехав на север на заработки, не вернулась. Бэл-Айе сообщили: несчастный случай, взрыв. Тётя не особо волновалась о судьбе племянницы, и Бэл-Айя жила случайными заработками, за три года сменив с десяток работ. А в семнадцать, устроившись на ферму в Нир-ам-Айяле, она попала в поле зрения Учителя Баэрама. Способность видеть "то, чего нет" была присуща ей с детства, отчего её считали девочкой со странностями; Учитель же объяснил ей, что это — альтернативные слои реальности, и это никоим образом не странно, а значит, она не сумасшедшая. И вот уже пять лет она жила в Берлоге, работая по хозяйству, занимаясь любимым делом — живописью, а также приобщаясь к знаниям, коими обязан был владеть каждый истинный ур-рамак.

Подкравшийся к ней сон поднял в её памяти завесу с того, что она предпочла бы никогда не вспоминать: удар ножом, свои руки, алые от собственной крови, и ноги убегающего убийцы. Зачем он это сделал? Чтобы она не доставалась другому — тому, кого она любила. Она лежала, заливая кровью траву, а в летнее небо летел стон: "Дан-Клай..." Но Дан-Клая не было рядом, чтобы спасти её...

Уук-Шим — вот было имя убийцы. Гулкое и холодное, как пустой, пахнущий гнилью колодец, на ослизлом дне которого скрыта чья-то постыдная тайна.

Проснувшись, Бэл-Айя лежала, глядя в потолок. Хотелось сбросить с себя холодные щупальца прошлого, уткнуться в грудь У-Она и ни о чём не думать... Но У-Он был далеко. Тихонько заскулив сквозь сжатые зубы, Бэл-Айя впечатала в податливую мягкость подушки отчаянный удар кулака.

Жена Мирим-Эла, Улук-Наа, принесла ей обед. Бэл-Айя едва притронулась к еде: кусок в горло не лез. Рана от ножа ныла фантомной болью — болью из прошлого. Морщась, девушка потрогала место, через которое в её тело когда-то вошла смерть... Всё было цело.

В её комнату постучались, и Бэл-Айя уже чувствовала, кто это.

— Входи, Учитель, — отозвалась она.

Баэрам вошёл. Глядя на Бэл-Айю с ласково-загадочным прищуром, неторопливо присел на край постели, огладил себе бороду и сказал:

— Вижу, тебе лучше, дочка. Я рад.

— Как там Рур-Ки? — спросила девушка.

— Поправится, — кивнул Учитель.

В его голосе прозвучала успокоительная уверенность. Бэл-Айя знала: Учитель не ошибался, если он что-то говорил — так и было. А Баэрам поинтересовался:

— Как тебе наши гости с далёких гор?

— Орлы? Очень... ммм... впечатляющие, — ответила Бэл-Айя, вспомнив золото глаз и блеск улыбки Лаэм-Тана. Трудно было подобрать слово, чтобы описать впечатление, которое производили Орлы. Они восхищали, завораживали, озадачивали. Внушали уважение и трепет.

— Значит, впечатляющие... Это хорошо, — проговорил Баэрам. Подумав пару мгновений, предложил: — А как ты посмотришь на то, чтобы пожить немного с ними в Горном Чертоге?

Бэл-Айя изумлённо уставилась на него.

— Учитель... я даже не знаю... с чего это вдруг? — пробормотала она, запинаясь.

Баэрам вздохнул.

— Скажу правду: я хочу отправить тебя под крыло к брату Акхаре, потому что считаю, что там ты будешь в большей безопасности, чем здесь. Я знаю... — Учитель закрыл на миг глаза, а когда открыл снова, они были усталыми и грустными. — Знаю, что ты — весомая карта в этой партии, одна из трёх самых главных, которые вывести из игры очень сложно... Но я хочу попытаться тебя уберечь. Завтра утром ты вылетишь с Орлами.

— Но Учитель, я... — Бэл-Айя встряхнула кудрями и сдавила пальцами виски, не зная, какими словами объяснить, с чего начать. — У-Он...

— Знаю, — кивнул Баэрам. — Знаю... Это не насовсем: ты вернёшься, когда всё уляжется. Но ты должна знать, девочка: у него есть жена. Она ждёт ребёнка. У-Он пока не знает о нём, но скоро узнает и встанет перед выбором.

Оглушённая и помертвевшая, Бэл-Айя медленно откинулась на подушку. "Дан-Клай, Дан-Клай", — жалобно пели струны арфы из солнечных лучей их последнего лета. Звенели травы и вздыхал ветер, плыли облака и умирали бабочки... Уже без неё. Она вернулась, а они всё так же звенели, плыли и умирали, как тысячу лет назад.

Чтобы Бэл-Айя могла удержаться на спине Орла во время перелёта, за один вечер было изготовлено приспособление вроде сумки на лямках. Бэл-Айя должна была сесть в неё, высунув ноги в отверстия, и сумка пристёгивалась лямками к Орлу. Выглядела она странно и забавно: то ли мешок, то ли нелепо высокие трусы... Бэл-Айя собрала в рюкзак вещи — немногочисленную одежду и бельё, а самое главное — краски и кисти. Акхара с улыбкой сказал, что холсты у них найдутся, и ей не придётся тосковать без своего любимого занятия.

Дабы не простудиться, ей пришлось натянуть несколько одёжек, а сверху — лесной костюм и тёплые мокасины. Обмотавшись пушистым шарфом, она сказала:

— Я готова...

Кто из Орлов был согласен позволить ей себя оседлать? Вопрос разрешился сам собой: по взгляду Лаэм-Тана было видно, что он очень даже не против прокатить Бэл-Айю на себе. Она просунула ноги в отверстия сумки, лямки обхватили пояс молодого Орла и его грудь крест-накрест, а Рийам-Гор взял вещи девушки. Учитель Акхара летел налегке.

Она улетала, а её картины в мастерской оставались. Оставалось и стихотворение на стене, и одеяло, пахнущее У-Оном...

Волосы Лаэм-Тана превратились в перья, а нос — в клюв, и только золото глаз осталось прежним. Широкие крылья мощными взмахами подняли Бэл-Айю над Берлогой и над лесом, и она поначалу в головокружительном страхе вцепилась в лямки, но вдруг почувствовала знакомую успокоительную пульсацию... Она закрыла глаза и прижалась щекой к перьям. Холодок в животе отступал. Орёл был тёплый, огромный и сильный; чего ей бояться? Что он устанет? Да она сейчас по сравнению с ним была не больше щенка.

Ветер упруго упирался в лицо и трепал волосы, сумка обхватывала её почти до лопаток, и Бэл-Айя попробовала немного выпрямиться, насколько позволяла её ширина. Она сидела на Орле верхом, нагнувшись вперёд и держась за лямки, а под ней мчалось пёстрое море осеннего леса. Позади остались Берлога и Нир-ам-Айяль, но прошлое было по-прежнему с ней, и Дан-Клай был навеки в её сердце, и У-Он... какой бы выбор он ни сделал.

А впереди открывался бесконечно далёкий и никогда не приближающийся горизонт.

Глава 17. Бойня на площади Акоа

— Вон ещё одна синеухая тварь! — раздался чей-то крик, полный необузданной злобы. — Бей её!

Мысль о том, что следовало обойти стороной эту площадь, была слишком запоздалой. И теперь красноухий тип с кривыми, торчащими в стороны передними зубами показывал на Уль-И пальцем, а в глазах у него не было ничего, кроме тупой агрессии и ненависти.

Красноухие налетали на синеухих и вырывали у них из рук плакаты с надписями "Свободу Чор-Йану Ланно", "Нет увольнениям" и "Мы — не убийцы", с которыми те вышли на площадь Акоа, чтобы выразить протест. Загадочные убийства продолжались, а полиция до сих пор не могла поймать тех, кто их совершал. Но за два дня до этой демонстрации она арестовала синеухого Чор-Йану Ланно, пропустившего курс инъекций RX, по обвинению в убийстве красноухой девочки.

— Им нужен козёл отпущения, — сказал Ланно в коротком утреннем новостном сюжете. — У них нет прямых улик, что это совершил именно я, но те факты, что я пропустил один-единственный курс уколов и что девочка жила со мной по соседству, для них уже, видимо, достаточное доказательство.

Ланно был законопослушным гражданином, никогда ранее не привлекавшимся к ответственности, учился в докторантуре и работал над диссертацией по филологии. И всё же нашлись среди синеухих те, кто ему не верил, искренне считая его монстром и убийцей, но те, кто вышел на площадь Акоа, были убеждены в невиновности Ланно. А ещё среди них были те, кто недавно потерял работу; конечно, в качестве причины увольнения цвет ушей не значился, но всем было ясно, что их уволили именно за это.

Холодным осенним утром они собрались на площади, чтобы выразить мирный протест, но навстречу им вышла толпа агрессивно настроенных красноухих, вооружённых деревянными битами, цепями, кирпичами, бутылками с отбитым дном и ножами. И мирный протест обернулся кровавым столкновением.

Уль-И шла пошла пешком, чтобы успокоиться. Дыша холодным, пахнущим сыростью и тоской воздухом, она отмахивалась от назойливо маячащей перед её мысленным взглядом картины: Ло-Ир сидел рядом с Э-Ар и нежно держал её за руку. Нет, не лез целоваться, не обнимал за талию или иные места, но в его взгляде было что-то такое, отчего по сердцу Уль-И словно царапнули когтями. В животе пульсировал болезненный ком, горло сжимала горечь недоумения: что это могло значить? Ло-Ир, с которым они были вместе уже два года, мог "запасть" на замужнюю женщину, к тому же ждущую ребёнка от своего мужа?.. — такое допущение было чересчур нелепым, чтобы уложиться у неё в голове. Оно и не укладывалось, своими острыми углами раня её душу.

Слишком глубоко погружённая в эти мысли, Уль-И не заметила, как оказалась среди массовой драки. Под ногами у неё валялся затоптанный плакат с выполненной от руки надписью: "Мы — не убийцы!" Кто-то накануне старательно выводил и раскрашивал эти буквы зелёным маркером, а сейчас труд и чувства этого человека лежали, порванные и притоптанные грязной обувью к сырой брусчатке.

Первым её желанием было поскорее убраться: она явно очутилась в неподходящее время в неподходящем месте. Надо же ей было так погрузиться в свои чувства и позволить им отрезать восприятие окружающего! Эмоции не должны брать верх над чутьём и осторожностью — так её учили, а она забыла. А теперь было слишком поздно уносить ноги: Уль-И заметили.

Кривозубый тип с битой в руке показывал на неё пальцем, и по его крику на Уль-И устремилось ещё несколько ненавидящих взглядов. Поборов леденящую волну паники, девушка попыталась вспомнить и использовать для своей защиты то, чему её учили — то, что ей до этого момента применять на практике ещё не приходилось.

Их же ненависть она использовала, чтобы раскрутить убийственный смерч психической атаки внутри себя. Вырвавшись из её груди, он налетел на красноухих и заставил их замереть на месте, побледнеть, а потом с истерическими воплями, визгом и воем броситься наутёк. "Получилось? — даже с каким-то удивлением отметила Уль-И. — Кажется, да..." Но к ней бежали с дубинками и горлышками от бутылок ещё трое. Она успела задеть краем "смерча" только одного, и он затормозил с перекошенным от страха лицом, а двое были уже близко... слишком близко. Уль-И внезапно бросилась им под ноги, перекувырнулась по брусчатке и оказалась у них за спиной. "Смерч" она раскручивала вокруг себя, и все, кто попадал в его радиус, начинали визжать от раздирающего их нервы ужаса. Вдруг — удар в плечо и боль. Кирпич... Уль-И, чувствуя, как во рту увеличиваются клыки, обрушила на того, кто кинул его, всю силу "смерча". Теперь её действительно разозлили!..

Она не стала останавливать начавшуюся трансформацию. Бросивший кирпич красноухий корчился и хрипел, почерневший, с пеной у рта. Уль-И безжалостно давила его, как мерзкую букашку, высвобождая холодную ярость и вливая её в "смерч". Додавить ей метателя кирпичей не дали, отвлекли: её спину обжёг удар цепью. Видно, у кого-то психика оказалась покрепче, и он продрался сквозь "смерч". Боль только подхлестнула Уль-И, и она обернулась к новому врагу с оскаленной пастью и готовыми к бою когтями. Она была из клана Огненной Лисицы и не собиралась этого скрывать. Удар лапы — и обладатель цепи лежал в нокауте.

— Оборотень! Бей оборотня! — вскрикнул кто-то, но особой уверенности в голосе не прозвучало: видимо, кричавший был на периферии действия "смерча".

Уль-И обернулась на голос и пронзила его обладателя взглядом — насквозь, до самых кишок. Он затрясся и упал без чувств. Стоявший у него за спиной красноухий с квадратными от ужаса глазами попятился и получил по голове битой от своего же товарища — по ошибке.

Лиц Уль-И не различала, все красноухие казались ей сейчас одинаковыми. Они даже источали одинаковый запах, от которого её тошнило. Тупая, ненавидящая толпа, не заслуживающая ни уважения, ни жалости, ни снисхождения. Поколение недоучек, умеющих только жрать, гадить и размножаться. А это что за ничтожество? Сам бледный, с серыми губами, мобильный телефон в руке трясётся, но снимает. Уль-И подскочила к нему вплотную, обеспечив ему крупный план своей пасти, а потом сбила этого "оператора" с ног. Но укусить не успела: в бок ей что-то впилось.

Множество одинаковых касок с прозрачными забралами, похожих на мокрые ягоды чёрной ариоки, плотным потоком потеснило толпу. Кирпичи, летевшие в синеухих, теперь полетели в щиты полицейских. В ответ пополз слезоточивый газ. Уль-И, не понимая, что ужалило её в бок, поднялась с покрытой пятнами крови и усыпанной битым стеклом брусчатки. Фотовспышка отозвалась болью в глазах, а вслед за этим её снова ужалило — в плечо. Полиция стреляла в неё, причём боевыми пулями, а не резиновыми. Выпустив на них "смерч", Уль-И бросилась следом сама... Щиты расступались, каски колыхались и рассыпались — полиция дрогнула. Торжествуя, Уль-И раздавала лапами удары направо и налево, разгоняя "смерчем" всех, кто оказался поблизости, не щадя и вездесущих телевизионщиков. Ей бы сейчас уйти — никто не смог бы задержать её, но что-то не позволяло ей показать тыл, сбежать с места боя: это выглядело бы трусостью. Нет, эти красноухие должны увидеть, что ур-рамаки не сдаются и бьются до конца!

Отскочив от полицейских щитов, она встала на четыре лапы, низко пригнув голову. С её шерсти на брусчатку капала кровь. "Смерч" тяжело вращался, поднимая дыбом волосы у всех попавших в его радиус и пробегая по их нервам волнами страха. "Они увидят, что ур-рамаки — не трусы".

"Бух, бух... Бух, бух", — билось её сердце. А вместо туч в небе в такт его ударам пульсировала красными огоньками сизая сеть, похожая на грибницу.

Э-Ар приснился странный сон: будто она бежала по лесу на четырёх ногах. Не ползла на четвереньках, а бежала, весело отталкиваясь от земли. Её переполняла радость, рёбра щекотал изнутри смех, стволы деревьев мелькали, оставаясь позади. Проснувшись, она долго не могла понять, где находится: роскошная обстановка чужой спальни совершенно ни о чём ей не говорила. Кровать с балдахином и мягким изголовьем, тёмно-красные обои с золотым рисунком, янтарно-коричневый паркетный пол, лепные карнизы под потолком... У стены — резной лакированный комод и квадратное зеркало в богатой сверкающей оправе. На пуфике перед кроватью лежал халат, тоже ей не принадлежавший, но ничего другого поблизости просто не было, а потому Э-Ар, натянув его, откинула тюлевую драпировку, открыла балконную дверь и высунула голову в осеннюю сырую прохладу. Чугунные ворота... Кажется, кто-то возле них должен был стоять.

Плащ-балахон и взгляд-удар из-под мокрого капюшона. Она вспомнила: Одоми. Он что-то сделал с ней — дотронулся до лба, и она провалилась... в счастливый бег по лесу на четырёх конечностях. Где же этот свин? Неужели всё ещё в доме? Нет, завтрака в его компании она не перенесёт!.. А может быть, уже обеда — неважно. Мало того, что ест по-свински, так ещё и газы пускает за столом... ни в какие рамки. Какой бы легендой и знаменитостью он ни был, это его не оправдывало.

Э-Ар окончательно всё вспомнила и сникла под тяжестью навалившихся на неё обстоятельств. Закрыв балконную дверь, взялась за точёный столб балдахина и прислонилась к нему головой. Где же носит У-Она? Почему не отвечают родители?

Она схватила телефон и снова набрала их домашний номер. К её огромному облегчению, трубку сняли, и ответил голос матери:

— Да...

— Мама? Мам, это я! Вы как там с папой, живы?! — воскликнула Э-Ар.

Секундная пауза, и мать закричала в трубку:

— Э-Ар! Роднуля моя, где ты? С тобой всё в порядке?

— Да, да, мама, со мной всё хорошо, — чувствуя от радости и облегчения лёгкое головокружение, успокоила её Э-Ар. — Я в доме Рай-Ана Деку-Вердо.

— Тебя там... держат как заложницу? — дрожащим голосом спросила мать.

— Да нет, что ты! — засмеялась Э-Ар. — Ло-Ир — это сын Рай-Ана — наоборот, спас меня от чёрных псов, которые и хотели меня похитить. Они вас не тронули?

— Нет... Нет, но какой это был ужас, — простонала мать. — Э-Ар, отец в больнице с инфарктом!

Э-Ар села на кровать. От огорчения у неё сжалось и заболело горло.

— Мам, как он себя чувствует? Что говорят врачи?

— Как он может себя чувствовать? Плохо, конечно... Родная, ты лучше скажи, как хоть эти звери с тобой обращаются? — Послышались всхлипы.

Э-Ар нахмурилась и закрыла глаза, но продолжала куда-то медленно плыть вместе с комнатой. Родители живы, псы их не тронули, и это главное. Отец поправится, иначе просто быть не может.

— Мам, никакие они не "звери". Успокойся. То есть, конечно, да, они превращаются в зверей, но многие из них, как мне думается, будут получше нас, красноухих. Не думай о них плохо, ты просто их не знаешь...

— А ты, значит, их хорошо узнала? — Усмешка у матери из-за всхлипов получилась слезливой и горькой.

— Они необычные, — стараясь говорить мягко и спокойно, ответила Э-Ар. Да жёстко у неё и не получилось бы из-за этого странного головокружения. — Мудрые и сильные. И совсем не жестокие изверги, как ты думаешь.

Ей вспомнилась шершавая влажность языка ягуара на шее и щекотное прикосновение его усатой серебристоглазой морды в вырезе футболки. Что-то запретно-чувственное и непонятное было и этом, но и... что греха таить!... приятное. А возможность гладить и обнимать этого большого и опасного зверя, как домашнего кота, и умиляла, и щекотала нервы одновременно. Да ещё головокружение это... Оттого голос Э-Ар был еле слышным, когда она сказала:

— Они очень... очень славные. Не волнуйся за меня, я в полном порядке.

— Ты говоришь, как запрограммированная! — вдруг воскликнула мать. — Очнись, они запудрили тебе мозги!

Как ни рада была Э-Ар тому, что родители живы, сейчас она раздражённо поморщилась, и ей захотелось поскорее закончить этот разговор.

— Мам, перестань. Бред какой-то... Никто мне ничего не пудрил, успокойся. Ладно, я позже ещё позвоню. Целую, передавай привет папе.

"Хм... Не пудрил?" — подумалось ей, когда она положила трубку. Тогда как назвать то, что сделал с ней этот свин Одоми? Всё это было как-то подозрительно... И очень странный рисунок появился на потолке — в виде сизой сети-грибницы с бегающими по ней красными огоньками. Э-Ар раньше его не замечала. Новомодные обои, или...?

"Бух, бух... Бух, бух", — низкие, глухие удары. Сердцебиение — её или чьё-то?..

"Бух, бух", — кто-то бил её по щекам, а точнее, слегка похлопывал, но удары гулко отзывались у неё в голове. Неясное светлое пятно превратилось в лицо с тревожно поблёскивающей амальгамной плёнкой в глазах.

— Э-Ар, что с тобой?

На потолке больше не было той сети, только глянцевое покрытие с двумя рядами точечных светильников, но сердце билось — теперь уже точно её собственное. Заботливые руки Ло-Ира приподняли Э-Ар и помогли сесть на ковре.

— Я, наверно, сошла с ума, — пробормотала она, облокотившись на мягкий край постели.

Светловолосый оборотень, сидя рядом на корточках, спросил:

— Почему ты так думаешь?

От него приятно пахло: запах чистого, молодого, здорового тела смешивался с чуть приметным, ненавязчивым ароматом парфюма, свежим и прохладным. А может быть, это был лосьон после бритья. Э-Ар подняла палец, указывая на потолок.

— Там...

Ло-Ир поднял глаза, ничего особенного не увидел и вернул удивлённый и настороженный взгляд на Э-Ар.

— Сеть, — пробормотала она. — Сизая, как грозовые тучи. И огоньки красные. Померещилось, наверно...

Брови молодого ур-рамака сдвинулись. Он помог Э-Ар усесться на кровать и присел рядом.

— Не померещилось, Рыжик. Это Нга-Шу. Она питается негативом: болью, ненавистью, гневом, враждой... И страхом. Поэтому не бойся.

Его рука обняла Э-Ар за плечи, одев её чувством защищённости и уюта, как тёплой, пушистой шубой.

— Одоми открыл тебя Духу Зверя, ты теперь будешь видеть и чувствовать мир немного иначе. Ты проспала больше суток, но это нормально. Можно сказать, ты родилась снова, поэтому поздравляю тебя.

Э-Ар поёжилась.

— Сп-пасибо, — с запинкой проронила она. — А эту... сеть я тоже теперь буду видеть?

— Твои глаза открылись, и вещи, невидимые тебе раньше, стали видны. Но ты не должна бояться. Боящийся отдаёт свои силы Нга-Шу. Равно как и гневающийся, и ненавидящий.

Заворожённая серебристым мерцанием глаз Ло-Ира, Э-Ар спросила:

— А любящий?

Он улыбнулся, и его лицо приблизилось, дыша теплом.

— По-настоящему любящий никогда не станет её добычей. Любовью он связан с Духом Зверя, и если только он сам не убьёт в себе любовь и Зверя, он неуязвим для Нга-Шу.

Его ладонь накрыла её руку, и Э-Ар самой захотелось заурчать, как кошка. В этот момент послышалось негромкое "гм, гм": в дверях стояла Уль-И. Вроде ничего особенного они с Ло-Иром не делали, но Э-Ар кольнуло скверное чувство, будто её застали на месте преступления. Молодой оборотень, однако, был невозмутим и светел, как утренняя заря. Улыбнувшись своей девушке, он встал.

— Привет. Тебе тоже ко второму периоду? Поехали вместе, я тебя отвезу.

— Нет, я... лучше пешком прогуляюсь, — ответила девушка, глядя странными, неподвижными глазами куда-то поверх его головы.

— Чего ты? — засмеялся Ло-Ир. — Поехали!

— Нет, спасибо, я... пойду.

Уль-И развернулась и вышла. Послышался удаляющийся стук её каблуков.

— ЧуднАя она какая-то сегодня, — озадаченно усмехнулся Ло-Ир, пожав плечами.

По спине Э-Ар пробежал неприятный холодок, и она поёжилась, всё явственнее чувствуя себя здесь лишней. Ещё не хватало из-за неё размолвок между ними.

— Тебе лучше догнать её, — сказала она. — По-моему, Уль-И что-то не то подумала.

— Что — не то? — Ло-Ир присел перед ней на корточки. — Думаешь, приревновала? Глупости. Ты мне нравишься, я чувствую тебя, как родную... Как сестрёнку. Я всегда был единственным в семье, у меня никогда не было братьев и сестёр. А когда увидел тебя — будто что-то щёлкнуло. У меня такое чувство, будто я тебя знаю всю жизнь... или в прошлой жизни знал. Мне хочется тебя оберегать, защищать... Тебя и твоего малыша. Рыжик...

Он ласково заправил прядь волос Э-Ар ей за ухо, встал.

— Ну... Мне пора. Выпью чашку тоо и — в универ.

Ло-Ир вышел — лёгкий, стремительный, светлый, и Э-Ар стало грустно. Будто солнце зашло. Свернувшись на постели в клубок, она снова натянула одеяло.

Отец уехал на встречу с похитителями, взяв с собой восьмерых дюжих охранников, а Ло-Иру велел остаться дома за старшего. Ло-Ир предпочёл бы поехать с ним: тяжёлое чувство не давало ему покоя. Помочь отцу, защитить его — для этого он вполне годился, будучи уже давно не ребёнком. Физически двадцатилетний младший Ягуар был уже крепок, хотя по законам до вхождения в полную зрелость ему оставалось десять лет, о ментальных приёмах он тоже имел неплохое понятие — казалось бы, что ещё нужно? Несомненно, он был бы весьма полезен отцу в этом опасном деле, но, с другой стороны, оставлять без защиты Э-Ар тоже не следовало. Только поэтому Ло-Ир и не стал возражать против своей роли.

Он не выдумывал, говоря ей о своём странном ощущении, будто он знает её всю жизнь. Оно возникло сразу, когда они в первый раз увиделись, и с тех пор не покидало Ло-Ира. Но это вовсе не означало, что ему немедленно захотелось бросить Уль-И и переключиться на неё. Ни о чём подобном он и не помышлял: Э-Ар была замужем и ждала ребёнка. Но эти весомые обстоятельства не помешали возникновению в его сердце очень тёплого чувства к ней.

На занятиях Ло-Ир был рассеян: мыслями он находился с отцом. На перемене после третьей лекции он решил созвониться-таки с Уль-И: её странная утренняя выходка не то чтобы обеспокоила — скорее, озадачила его. Но вместо её голоса он услышал стандартное сообщение, что аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. "Дуется... Ладно, пусть, — подумал Ло-Ир. — Заеду за ней в колледж, и всё выясним".

В коридоре студенты обсуждали новость: утром на площади Акоа произошли массовые беспорядки. Митинг синеухих превратился в драку с красноухими, а потом всеобщая заваруха с "мочиловом" была разогнана полицией. Были пострадавшие и погибшие. Стоя за декоративной колонной, Ло-Ир услышал разговор ребят из параллельной группы.

— Правильно, мочить надо этих синих уродов, — сказал мускулистый и коротко стриженный Дайи-Бо Рокус, лучший спортсмен-гребец на гайякке. (Длинная лодка на семь гребцов — прим. авт.)

— Надо, — поддержал его темноволосый красавчик Линн-Зео Тумм, староста группы. — Убийства — их рук дело, железно.

— Так вроде и их самих убивают, — попытался возразить кто-то. — В смысле — и среди них есть жертвы.

Дайи-Бо бросил на возразившего тяжёлый взгляд.

— Мочат своих, чтобы отвести подозрение, — выдал он своё непререкаемое мнение.

— Да нет... Не может быть.

— А я говорю — они это, уроды синие! — И Дайи-Бо заиграл кулаками, сжимая и разжимая их.

Никто не посмел ему больше прекословить. Никто, кроме Ло-Ира. Он вышел из-за колонны и сказал:

— Да нет, Рокус, ты ошибаешься. Убийства — дело рук совсем других людей.

Настала тишина. Кто-то отвёл взгляд, кто-то ухмылялся и шевелил бровями, кто-то смотрел в пол. Дайи-Бо повернулся к Ло-Иру лицом и попытался испепелить взглядом и его, но Ло-Ир только внутренне усмехнулся: в плане навыков психического воздействия Рокус был, как и все красноухие, полный ноль, и эти его штучки могли производить впечатление только на слабых и робких. Ло-Ир мог бы прямо сейчас преподать ему урок, но пока воздержался.

— А ты почём знаешь? — хмыкнул Дайи-Бо. — Может, ты и есть один из них, а?

— Идиот ты, Рокус, — бросил Ло-Ир и повернулся, чтобы уйти. Разговаривать тут было не о чем. И не с кем, кроме, пожалуй, того вихрастого паренька, который попытался возразить. Но его вихры и цыплячья шея выглядели довольно беззащитно, свидетельствуя о том, что их обладатель — плохой спорщик и никуда не годный боец. Что и подтвердилось, когда он смолк под этим "фирменным" взглядом Дайи-Бо.

Не успел Ло-Ир сделать и шага, как на плечо ему тяжело опустилась рука. Так он и думал. Сейчас Дайи-Бо спросит: "Как ты меня назвал?"

— Как ты меня назвал, урод, повтори?

Всё как по сценарию. Ло-Ир обернулся наполовину и повторил спокойно:

— Я назвал тебя идиотом, Рокус. Но, как выяснилось, ты ещё и глухой.

Кто-то фыркнул. Дайи-Бо свирепо обернулся, ища взглядом того, кто это сделал, но у всех были уже непроницаемо-постные лица. Но Ло-Ир знал, что это — вихрастый, и подмигнул ему. Уши у паренька были красные, но душа — вроде бы живая.

— Значит, так, Деку-Вердо! — рявкнул Дайи-Бо, безуспешно сверля Ло-Ира взглядом. — За свои слова ты ответишь, и мне плевать, что твой папаша — какой-то там воротила. Для меня вы оба — обычные синеухие уроды. Встречаемся после периодов на заднем дворе, и там я тебя научу, как ты должен разговаривать.

— Мой отец тут ни при чём, — ответил Ло-Ир холодно. — Я всегда сам отвечаю за свои слова и дела. После лекций я к твоим услугам.

После четвёртого периода Ло-Ир ещё раз попробовал дозвониться Уль-И. Безрезультатно. Огорчённый, он спустился по ступенькам университетского крыльца, блестевшим от недавно прошедшего дождика. Нужно было по возможности побыстрее ткнуть Дайи-Бо носом в землю и ехать на поиски Уль-И. Если он правильно помнил её расписание, сегодня у неё было пять периодов. Для верности он заглянул в органайзер в своём телефоне: там у него было отмечено время окончания занятий Уль-И, чтобы заезжать за ней. Да, всё верно, пять периодов. Должен успеть.

— Ло-Ир! — окликнули его вдруг. — Привет!

Его догонял тот вихрастый парень из параллельной группы. Ло-Ир улыбнулся.

— Привет... Слушай, в лицо я тебя помню, а вот как зовут — не знаю, не доводилось с тобой пересекаться, — сказал он.

— Ки-Оно, — заулыбался в ответ вихрастый. — Ки-Оно Карран. Там это... На заднем дворе уже все собрались, ждут. А я только хотел сказать, чтобы ты знал: я за тебя болею. Но стоять буду с теми, кто против тебя.

— Почему так? — усмехнулся Ло-Ир. Хотя и сам догадывался.

Ки-Оно замялся.

— Ну... Мне здесь ещё учиться.

— Мне тоже, — веско сказал Ло-Ир. — Ладно... Если ты не готов открыто заявить о своих взглядах — это твоё дело. Я всё понимаю. Спасибо тебе.

— Да не за что, в общем-то, — пробормотал Ки-Оно грустно.

На заднем дворе, под уже изрядно облетевшими деревьями, собрался чуть ли не весь их четвёртый курс, и не только: даже с других курсов подтянулся народ. Ло-Ир усмехнулся. Дайи-Бо хотел публично опозориться? Что ж, его выбор.

Зрители разделились: те, кто болел за Дайи-Бо, стояли отдельной группой, значительно большей по численности, чем та, которая симпатизировала Ло-Иру. Он поискал глазами вихрастого Ки-Оно. Да, так и есть, тот стоял с болельщиками Рокуса. Увы, чуда не случилось, и парень не преодолел в последний момент своей робости.

Ло-Ир подошёл к своей "группе поддержки". Вполне понятно, что там были все синеухие студенты их курса, плюс парочка с третьего и один первогодок, кажется. В обеих группах присутствовали не только парни, но и девчонки. Дайи-Бо стоял в компании сразу трёх красоток, самодовольный и уверенный в своей победе; наверно, он рассказывал им, как он сейчас сделает "этого синеухого урода". Высокий, плечистый рыжеватый блондин с пшеничными бровями и пронзительными голубыми глазами, он являл собой для виснувших на нём девиц лучший образец спортивности и мужественности.

Слушая ободряющие слова от своей команды зрителей, Ло-Ир снял куртку и отдал её им на сохранение, а также рюкзак, часы и телефон. День был сырой, холодный и пасмурный, но мышцам предстояла весьма жаркая работа.

— Ну что, синеухий, ещё не обделался от страха? — крикнул ему Дайи-Бо, также сбрасывая куртку и поигрывая рельефными бицепсами. Их плотно облегали рукава белоснежной футболки, выгодно оттеняя бронзовый загар из солярия. — Если сдрейфил, то я удовлетворюсь извинениями. Скажи: "Простите меня, господин Рокус, я — синеухий урод и больше никогда не скажу вам оскорбительных слов!" — а потом лизни мне задницу! При всех! Тогда я, пожалуй, не буду бить твою смазливую мордашку!

Его поддержал хохот болельщиков. Команда Ло-Ира стояла молчаливая и полная презрения к ним.

— Зря ты собрал такую кучу свидетелей, Рокус, — сказал Ло-Ир негромко, щурясь на ветру. — Если тебе хочется со мной подраться — я готов. Но лучше — один на один. Так тебе хотя бы удастся избежать публичного провала.

— Ну, я же говорил, что он сдрейфил! — заорал Дайи-Бо, торжествующе оборачиваясь к своим болельщикам. Потом — к Ло-Иру: — Лижи мою задницу, ублюдок, и извиняйся!

— Что ж, как тебе будет угодно, — сухо ответил младший Ягуар. — Если ты так жаждешь позора на глазах у всего курса — ты его получишь сполна.

Использовать психические приёмы он счёл по отношению к красноухому противнику не совсем честным: если драться, так на равных условиях. Рокус атаковал внезапно и яростно, но Ло-Ир столь же молниеносно уклонился. Когда он ушёл таким образом от нескольких атак, Дайи-Бо крикнул:

— Дерись, мать твою, как следует! Хватит увиливать, трус убогий!

— Мне не хочется тебя калечить, Рокус, — объяснил Ло-Ир.

— Это я тебя щас покалечу! — зарычал тот.

— Сам напросился, — пожал плечами Ло-Ир.

Он отправил Дайи-Бо в нокаут одним-единственным ударом. Ещё секунду назад тот был полон злости и энергии, а сейчас уже лежал распростёртым на газоне, с тонкой струйкой крови, текущей из носа. Секунды шли, а он не шевелился и не поднимался. К нему подбежали несколько болельщиков, принялись его тормошить, осматривать и ощупывать.

— Бо! Бо, ты в порядке? Ты живой? Бо!

Рокус не реагировал. Роскошноволосая блондинка Пэй-Лиа квохтала над ним, как курица, присев на корточки в своей узкой светло-бежевой юбке и на высоченных каблуках. Шов юбки от чрезмерного натяжения лопнул сзади на самом видном месте, и это повергло модницу в едва ли не больший шок, чем вид бесчувственного Дайи-Бо. Вскочив, она закричала Ло-Иру со злостью и слезами:

— Ты его убил, урод!

— Да жив он, — ответили ей. — Без сознания только.

У кого-то нашлась бутылка с водой. Ею полили Дайи-Бо на лицо, и он застонал и поморщился. Это внушило болельщикам надежду на продолжение драки:

— Очухался! Бо, молодец! Вставай, вмажь ему как следует, как ты умеешь!

Какое там!.. Ло-Иру невооружённым глазом было видно, что Дайи-Бо уже не боец. Он не только не мог встать, но даже и сесть без посторонней помощи оказался не в состоянии.

— Всё, ребята, бой окончен, — сказал Ло-Ир. — Расходитесь, смотреть больше не на что.

Надевая куртку и часы, он выслушивал восторженные похвалы и сносил хлопки по спине. Разве что автограф не просили. Озабоченно глянув на циферблат, он отметил, что всё ещё успевает к концу занятий Уль-И.

Возле машины его снова догнал вихрастый Ки-Оно, сияющий улыбкой.

— Ты... я не знаю... монстр просто! — выразил он Ло-Иру своё восхищение. — Вырубил его на третьей минуте боя! Я специально засекал — две минуты десять. А там ещё и тотализатор был, представляешь? Ставки делали.

— Ты на кого-нибудь поставил? — усмехнулся Ло-Ир.

— Нет, — смущённо ответил Ки-Оно. — У меня... Я не богат сегодня.

— Ничего, если не дурак — разбогатеешь когда-нибудь.

И, с грустноватой улыбкой похлопав его по плечу, Ло-Ир сел в машину и завёл мотор.

Медицинский колледж, в котором училась Уль-И, традиционно считался "факультетом невест": на восемьдесят процентов студенческий состав был женского пола. Глянув в зеркало в вестибюле, Ло-Ир не заметил на себе следов драки и остался доволен. Звонка с последнего периода ещё не было, и ему пришлось ждать в коридоре.

Вот звонок прозвенел, студенты начали покидать аудитории, и Ло-Ир попал под обстрел оценивающих девичьих взглядов. Однако сколько он ни искал глазами Уль-И, она так и не встретилась ему, и Ло-Ир ощутил первый укол беспокойства. Специфический запах, царящий в этих помещениях, также не способствовал его успокоению, и он растерянно бродил по коридорам, приглядываясь и принюхиваясь. Слабый запах Уль-И он кое-где уловил, но следы эти были явно старыми.

— Ло-Ир, привет, — услышал он приятный голос.

К нему подошла высокая брюнетка в бежевом брючном костюме, сероглазая и темнобровая — очень красивая. Из-под прямых блестящих волос виднелись кончики синих ушей.

— Привет, — улыбнулся Ло-Ир. — Мы знакомы?

— Уль-И о тебе рассказывала, так что заочно — да, немного знакомы, — ответила девушка. — Я её подруга, Ма-Ин. Ты её ищешь, да?

— Да, — сразу насторожился Ло-Ир. — А ты знаешь, где она?

— Нет, её сегодня не было в колледже, — сказала Ма-Ин, увеличив своим ответом беспокойство Ло-Ира многократно. — Я не могу до неё дозвониться. А когда увидела тебя, хотела спросить то же самое — не знаешь ли ты, где она?

— Мы виделись с ней утром, она направлялась в колледж, — пробормотал младший Ягуар. — Больше я ничего не знаю. Спасибо, Ма-Ин... Пойду её искать дальше.

Дома Уль-И тоже не оказалось. Родители её, по-видимому, были на работе, и дверь Ло-Иру никто не открыл. Он даже спросил у консьержа, не видел ли тот девушку, и тот сказал:

— Видел, как выходила утром, и всё. Как возвращалась — не видел.

У консьержа работал небольшой телевизор, и на экране мелькали кадры новостного сюжета о событиях на площади Акоа. Ло-Ир не стал бы задерживаться, если бы ему не показалась знакомой фигура оборотня, от которой шарахались в стороны полицейские. Даже через экран телевизора была ощутима холодная волна, приподнимающая на теле все волоски и пробегающая по всем внутренностями спазмом страха.

Огненная Лисица. Уль-И. Она была там.

Голос диктора вещал:

— В ходе уличных беспорядков пострадали двести синеухих граждан, сто пятьдесят красноухих, есть сведения о десяти погибших. Также во время полицейской операции был застрелен оборотень, девушка на вид двадцати — двадцати двух лет, личность которой сейчас устанавливается.

Она лежала в обрывках одежды на залитой кровью брусчатке, изрешечённая пулями. Уже в человеческом облике, хрупкая и нежная. А тупые полицейские в чёрных касках стояли и смотрели, кого они убили.

— Молодой человек... Вам что, плохо? Врача вызвать?

Консьерж зачем-то совал Ло-Иру стакан воды. Зарычав, Ло-Ир оттолкнул стакан и, спотыкаясь, направился во двор — к машине.

Глава 18. Белый оборотень

Босые ноги Тиш-Им переминались на первому снегу, а коротенькая рубашка трепетала на ветру, как схваченный заморозками осенний лист. Когтистая рука Йедук-Шая крепко держала её повыше локтя, и она приплясывала на обжигающе холодном белом покрывале, под которым похрустывал слой опавших листьев. В этих краях зима наступала явно раньше... А может, просто уже прошло много дней, и осень действительно кончилась — Тиш-Им в плену потеряла счёт времени. Месяц миновал со дня её похищения или неделя — она не могла сказать.

После постоянного полумрака комнаты (или, скорее, тюремной камеры) белизна снега до боли слепила её, и она щурилась — широко открыть глаза было невозможно. Укреплённый огромными каменными глыбами вход в подземный коридор чернел слева в небольшом взгорке, а вокруг высились частоколом тёмные стволы деревьев. Хрусткая и хрупкая, тонкая, как ледок на луже, морозная тишина сводила с ума. Слишком много воздуха, слишком много снега и свободы.

Скованной холодом груди было трудно дышать. Белый туман с перебоями вырывался изо рта, тёмные стволы окружали её жутким молчанием. Лысый череп Йедук-Шая жёлтым яблоком возвышался над укутанными в короткую меховую накидку плечами. А из-за деревьев к ним кто-то шёл, поскрипывая по снегу — о, как же ему повезло, что он обут!

Тиш-Им сквозь болезненный прищур вглядывалась... Знакомые светлые волосы платинового оттенка, стройные ноги в узких чёрных брюках, руки в карманах куртки, небрежно обмотанный шарф. Рай-Ан? Да, это был он! В сердце впились ледяные иголочки...

Он шёл не один — с обеих сторон на некотором расстоянии его сопровождали вооружённые чёрные псы. Их дыхание вырывалось таким же белым туманом...

— Стой! Покажи руки! — каркнул Йедук-Шай.

Рай-Ан остановился и вынул руки из карманов. Пусто. Впрочем, псы его, наверно, уже обыскали на предмет оружия, а со стороны верховного жреца это была просто "тёплая" встреча. Тиш-Им не стоялось на месте, хотелось рвануться к нему навстречу, повиснуть на шее, уткнувшись лицом в шарф, и плакать... плакать бесконечно. Слёзы, подступив к глазам, согрели их. Надо же, ещё что-то тёплое оставалось в её промёрзшем теле...

Рай-Ан был непроницаем. Холодный, чужой, суровый, он взглянул на Тиш-Им, но будто и не увидел её. На девушку словно дохнуло ледяным веянием от него. Слёзы застыли в разрываемых болью глазах.

— Ну что ж... Вот мы и встретились снова, — сказал верховный жрец.

— Позволь моим людям забрать девушку, — не моргнув и глазом, холодно потребовал Рай-Ан.

Йедук-Шай хмыкнул.

— Это было бы слишком легко. Нет! Я просто отпущу её в лес.

— Раздетую? — льдисто сверкнули амальгамой глаза Рай-Ана.

— А почему бы нет? — усмехнулся верховный жрец.

— Мы так не договаривались, Йедук-Шай.

— Условия ставлю здесь только я! — Когти верховного жреца больно впились в руку Тиш-Им. — Я дам ей уйти. Да, без тёплой одежды ей будет трудновато: края тут суровые, зима наступает раньше, чем у вас, но, как бы то ни было, это пусть и маленький, но шанс. А как она его использует, будет зависеть от неё.

И его хватка разжалась. Тиш-Им непонимающе стояла, обхватив себя руками и дрожа. Её выгоняли в лес... вот так? Почти голышом? Верная смерть. Ведь она просто не знала, куда идти. Слёзы уже не катились — замёрзли, наверно. Рай-Ан хотел снять куртку, чтобы отдать ей, но рука Йедук-Шая запрещающим жестом выбросилась вперёд.

— Нет! — рявкнул он. — Она пойдёт так. Иди! — Этот окрик был адресован уже Тиш-Им.

— Но к-куда? — запинаясь, спросила она.

Ответом ей была улыбка-оскал:

— Буди в себе Дух Зверя, детка, и ищи дорогу!

Девушка, дрожа, посмотрела на Рай-Ана. Он, показав рукой себе за плечо — в сторону, откуда он пришёл, — сказал:

— Туда, милая, по моим следам. Всё будет хорошо.

— А... ты? — спросила она.

На его непроницаемом, словно замороженном лице наконец проступило бледное подобие улыбки.

— Иди, малыш. Я подойду чуть позже.

Правда вдруг дохнула ледяным скорбным ужасом: он не подойдёт позже... Он вообще никогда не подойдёт, он просто жертвует собой.

— Нет! — зарыдала Тиш-Им, бросаясь к Рай-Ану.

Её не успели остановить, и она повисла-таки на его шее, сотрясаясь и от рыданий, и от холода. Уткнулась в его шарф, тонко пахнущий туалетной водой, вцепилась закоченевшими пальцами в его куртку.

— Рай-Ан...

Его ладонь легла ей на затылок.

— Мы ещё увидимся, обещаю, — шепнул он. — А я всегда держу своё слово. Иди, маленькая.

Её оторвали от него силой. Чёрные псы, рыча, наставили на неё дула автоматов, и она могла только бессильно смотреть, как Рай-Ан уходил с верховным жрецом в подземный проход. Почему он не превращался в белого ягуара, почему не разрывал их всех в клочья?!

— Рай-Ан! — закричала она, не вытирая катящихся по щекам тёплых слёз. — Рай-Ан...

Он не обернулся, исчез в темноте прохода. Всхлипывая до боли под ложечкой, Тиш-Им побрела по жгучему снегу в указанном ей направлении, следуя за отпечатками ног. Её тело терзал холод, душу разрывало отчаяние. Для чего ей его жертва? Как жить после неё? А главное — зачем, если его, единственного, самого лучшего, не будет в этом сходящем с ума мире?

В ответ — лишь молчание деревьев и снега.

Чтобы хоть немного отогнать холод, она побежала, но быстро устала и выдохлась. Нет, никуда она не дойдёт... Не было сил. Да и желания жить — тоже. Лечь в снег и уснуть. Мороз постепенно убьёт её. Но тогда жертва Рай-Ана будет напрасной...

Обхватив холодный ствол, она переводила дух. Что-нибудь на ноги бы... От рубашки, которую на неё надели, не оторвать ни куска — шёлк не порвёшь. Сев на поваленное дерево, она стала растирать, массировать и щипать заледеневшие ступни. Даже, дотягиваясь, пыталась дышать на них.

Отдохнув, Тиш-Им поплелась дальше. То и дело за стволами ей мерещились чёрные тени, и она, вздрагивая, озиралась. Неужели псы? Она ускорила шаг. Тени не отставали, мало того — их становилось всё больше. Пять или шесть... Нет, восемь. Десять? Тиш-Им сбилась со счёта. Как ожившие куски мрака, они скользили везде, куда ни глянь; чем больше Тиш-Им боялась, тем ближе и больше они становились. Оглушительно стучало её сердце, и с каждым ударом у девушки оставалось всё меньше сил. Куски мрака призрачно мелькали следом... слишком мертвенные и бесплотные, чтобы быть псами. В глазах потемнело, ноги подогнулись, и Тиш-Им упала в снег. В застелившей её взгляд тьме вспыхнули нити, тянущиеся к ней от преследователей. Они опутывали её, как паутина муху. В ушах бухали глухие толчки...

Отчаянно мотая головой и ползя по снегу уже на четвереньках, девушка пыталась содрать с себя эту сеть. Внезапно наткнувшись на что-то тёплое и волосатое, она вскрикнула. Над ней возвышалась чудовищная чёрная гора, покрытая шерстью — гигантский пёс с пастью, не уступающей по размерам ковшу экскаватора. Жёлтые глаза под нависающими мохнатыми клочками бурой шерсти — "бровями" — смотрели сверху с тупой злобой и горели плотоядным огнём, а с нижней губы капала вонючая слюна.

Крик застрял в горле Тиш-Им куском льда. Она разом ослабела и могла делать только жалкие попытки отползти по снегу от надвигающегося на неё чудовища. Сердце провалилось в удушающий чёрный мешок ужаса, а тело под взглядом маленьких жёлтых глаз пса стало беспомощным, как у новорождённого младенца. Встав на дыбы, пёс-оборотень продемонстрировал во всей красе плоское брюхо с твёрдыми мускулами и огромный, покрытый шерстью мужской орган. Из сдавленного горла Тиш-Им вырвался только писк, когда зверюга рухнул на неё всей своей тушей... Но не придавил, а удержался на мощных передних лапах, щекоча её шерстью своего брюха.

Свист внезапно налетевшей метели охладил его пыл. Пространство заполнилось бурлящим снежным безумием, всё окутал ледяной пронизывающий сумрак, и пса будто сдуло с девушки. Сквозь снежную пелену проступил холодный голубоватый свет двух огоньков — у бурана были глаза! В состоянии, близком к коме, Тиш-Им увидела, как метель приняла очертания огромного белого волка с мохнатой гривастой шеей. Его шерсть серебристо светилась, а глаза горели ледяными сапфирами; белые клыки штыками вонзились в брюхо пса-громилы и распороли его.

Бездыханная туша пса чернела на снегу, белый волк пожирал его вывалившиеся внутренности, а Тиш-Им лежала в сугробе, наполовину заметённая. Буран окружал их непроглядной стеной, а в центре было гораздо спокойнее.

Наевшись, волк подошёл к девушке, и его глаза из сапфировых стали чёрными. Леденящая своей древностью бездна смотрела из них, и Тиш-Им, став вдруг легче пёрышка, провалилась в неё. Пасть волка приблизилась, из неё пахло сырым мясом и свежей кровью, но этот запах был девушке не противен. Снова во мраке вспыхнули нити сети, по которым из Тиш-Им уходили силы, но пасть волка с лязгом оборвала их у её грудины. Всё пространство содрогнулось и хлопнуло, как внезапно натянутый ветром парус, и настала чернота.

Ситуация на лесной дороге была такова: два чёрных внедорожника, восемь крепких парней с опущенными автоматами и сорок чёрных псов — с поднятыми на изготовку. Стрельбу никто не начинал. Взятые в кольцо, охранники Рай-Ана не могли ни помочь своему хозяину, ни найти в лесу Тиш-Им. Их окружала стена плотной и осязаемой злобы, от соприкосновения с которой поднимались дыбом волоски даже на бровях, а диафрагму обжигало.

Надежды возлагались на клан Северного Волка, граница территории которого располагалась в полутораста километрах к юго-западу от этого места; он обещал помочь, но подкрепления пока не было видно. Чёрные пёсьи морды злобно таращили холодные жёлтые глаза, и руки восьмёрки охранников сжимали оружие без попыток его применить. Вдруг у одного из псов шевельнулось ухо, другой повёл носом... А третий упал, убитый снайперским выстрелом в голову. Одновременно с ним рухнули ещё четверо, а остальные начали озираться, направляя оружие в разные стороны: выстрелы были явно сделаны не окружёнными охранниками Рай-Ана, которые и пальцем не пошевелили, а кем-то снаружи.

Пули разили наповал одного пса за другим, и те стреляли наугад, временно забыв о своих пленниках. Восьмёрка, воспользовавшись моментом, бросилась бежать.

Им удалось вырваться из окружения. Двое получили лёгкие раны, на их способность передвигаться не повлиявшие. Они бежали по следу главы клана Белого Ягуара, отстреливаясь от преследовавших их псов. Но последним догонять их было не так-то просто: то и дело у них на пути возникали препятствия, берущиеся как бы из ниоткуда: то их сшибала с ног непонятно кем растянутая проволока, то укладывал на снег меткий выстрел, сделанный невидимым снайпером. Создавалось впечатление, будто их преследовали призраки. Одному псу случайно удалось ранить такого невидимку: послышался стон, и на снег осела фигура в белом маскировочном костюме с кровавым пятном на боку. Обрадовавшись, пёс кинулся было добить раненого врага, но получил пулю в сердце от другого невидимки.

"Призраками" и было обещанное подкрепление от клана Северного Волка, воины которого славились своим умением наводить морок на чувства противника, ускользая от его восприятия и таким образом оставаясь как бы невидимыми. Немногочисленный отряд, посланный на подмогу собратьям из другого клана, эффективно задерживал псов и прореживал их ряды.

На бегу частично трансформируясь — специальный покрой костюмов был рассчитан на такой случай, — отряд Рай-Ана нёсся по его следу. Внезапно с неба упал вьюжный мрак, и бойцы замедлили движение, а потом вынуждены были и вовсе остановиться: вокруг на расстоянии вытянутой руки стало не видно ни зги. Откуда взялась эта темень и метель среди ясного дня? Однако ненастье исчезло так же внезапно, как разразилось, и бойцы увидели на снегу обнажённый и окровавленный труп рослого мужчины богатырского телосложения. Здоровяку вспороли живот, и весь снег рядом был в ошмётках внутренностей. Похоже, они стали чьим-то обедом...

Девушка, которую они искали, тоже здесь побывала. Крови на её следах не было, значит, ран она, скорее всего, не получила. Один вопрос: куда она пропала, а также откуда пришёл зверь, пообедавший здесь? Судя по снегу, он будто возник из ниоткуда. Нигде, кроме как возле тела, отпечатков исполинских волчьих лап не было. И ещё одна странность: если тут бушевала метель, почему следы не занесены?

Размеры следов волка были очень крупными — намного больше, чем следы обычного среднего оборотня этого вида. И они таинственным образом обрывались, как будто зверь спустился с неба, а потом снова взлетел...

— Я видел его, — послышался сзади голос.

Из-за деревьев вышли бойцы клана Северного Волка — невысокие, поджарые, в белых костюмах с капюшонами, вооружённые автоматами с оптикой. Присев у трупа и рассмотрев следы, один из них повторил:

— Я видел его... Это Белый Волк-призрак. Никто не знает, где его логово, потому что он не оставляет следов, словно бы перемещаясь по воздуху.

— Сказки, — усмехнулся старший отряда Рай-Ана, Нар-Ук, возвращая речевым органам человеческую форму. — Привидений не бывает.

— Он не привидение, — покачал головой боец из Северных Волков. — Привидения не оставляют следы на снегу. — Он кивнул на отпечатки волчьих лап. — Но привычные для нас законы движения в пространстве для него не писаны. Он старше всех Учителей... да наверно, даже этого леса старше.

Нар-Ук почесал в затылке, и его кошачьи зрачки сузились в две вертикальные щёлки.

— Интересные дела... Если никто не знает, где он живёт, то найти девчонку будет теперь весьма проблематично. Похоже, этот тип её забрал.

— Псы идут! — раздался короткий приглушённый возглас.

Дальше было не до разговоров. Северные Волки снова стали "невидимками", а бойцы-ягуары, выпустив когти, стали карабкаться на деревья.

Группа из десяти псов выбежала на место "кровавого обеда". Вид выпотрошенного трупа ошарашил их буквально на одну секунду, но этого промедления хватило, чтобы в них полетели новые пули. Бой возобновился.

Скованные кандалами босые ноги Рай-Ана спотыкались, ограниченные в ширине шага, но пёс-конвоир то и дело тыкал его в спину дубинкой, подгоняя вперёд по коридору. Разорвать цепи он не мог: на лесной дороге ему сразу же после выхода из машины вкололи RX. Побочные эффекты уже чувствовались: его мутило, подкашивались колени, к горлу то и дело подступал ком тошноты. На сей раз нейтрализовать препарат у себя в организме ему не удавалось: слишком велика была доза, в несколько раз превышавшая обычную. От обычной его так не тошнило бы. Каменные стены, покачиваясь, плыли мимо, по голым плечам бежали мурашки. Из одежды на нём были только брюки, остальное забрали.

Глава клана Северного Волка, Трай-Кан Киткаррн, откликнулся на его просьбу о помощи и пообещал прислать своих бойцов — и из солидарности перед лицом общего врага, и потому что был Рай-Ану многим обязан. Белый Ягуар никогда не просил вознаграждения за услугу — только готовность оказать ответную. И в урочный час Северный Волк не отказался вернуть долг.

Северяне всегда были прекрасными воинами, искусство становиться "невидимками" для противника было их особым талантом, распространённым только внутри клана. Рай-Ан не сомневался, что с их помощью его бойцы вырвутся из окружения, в которое чёрные псы их взяли сразу по прибытии. И найдут Тиш-Им... Как она, должно быть, замёрзла, бедная девочка. Босыми ножками по снегу её мог заставить идти только такой выродок, как Йедук-Шай.

От нового толчка в спину Рай-Ан чуть не упал. Обернувшись, он прошипел:

— Можно не пихаться? Я и так иду.

Если бы RX не угнетал его настолько, что не было сил даже для сколько-нибудь чувствительного ментального удара, этому чересчур усердному конвоиру здорово досталось бы. И всё же нынешние, возрождённые псы не могли сравниться с теми бешеными оборотнями, что были тысячу лет назад... У тех было кое-что большее, чем просто грубая сила и давящая агрессия. Возможно, дело так обстояло не потому, что нынешних плохо обучили, а из-за того, что времена изменились... И оборотни тоже стали уже не те.

От толчка Рай-Ан упал на пол. Над ним возвышалась грудастая статуя из гладко отшлифованного чёрного мрамора, вся в бликах света от трёхногих жаровен с углями, горевших рядом.

— Туо буде ж'ртвованэ Мати Нга-Шу, — сказал Йедук-Шай. — Тисуча години трэба було щекати за тойого дару!

Этот язык гулким эхом отозвался в душе Рай-Ана... Тысячелетним эхом. "Ты будешь принесён в жертву Матери Нга-Шу. Тысячу лет пришлось ждать этого подарка".

За спиной у него был каменный алтарь, а справа, у стены зала — клетка. Его оттащили к ней и затолкали внутрь. Йедук-Шай, поблёскивая желтоватым черепом, воздел руки к каменным сводам зала и поклонился статуе, а потом подошёл к клетке и с хищной улыбкой добавил всё на том же языке:

— Но сначала ты увидишь, как на этом алтаре я лишу невинности твою девчонку!

Рай-Ан только стиснул зубы. Не бывать этому. Тиш-Им уже нашли, псам её не достать, он почему-то знал это. Знал и всё.

— Такая же участь постигнет и двух других, что были у водопада, — проскрежетал верховный жрец. — После этого ничего уже нельзя будет исправить, и даже все ваши Учителя, вместе взятые, ничем не помогут ввергающемуся в хаос миру... Три главных карты в этой партии, длившейся столько веков, будут биты, а без них, сколько ни комбинируй, сколько ни тасуй остальную колоду — желаемого вами исхода не добиться. Я замкну разорванную цепь моей судьбы, и вы уже ничего не сможете со мной сделать, даже если убьёте меня — я всегда буду возвращаться и побеждать! Вам не избавиться от меня и не отправить Мать Нга-Шу в новую спячку. И она, оттолкнувшись от этой отправной точки, взовьётся на новую ступень могущества. Глупые люди, отказавшись от источника жизни своих душ — Духа Зверя, тем самым освободили место для другого покровителя, который заполнит собой образовавшуюся пустоту. Да здравствует новая эра — эра Матери Нга-Шу!

Каждое его слово стискивало Рай-Ана, как железный обруч, не давая дышать. В ушах слышалось биение чьего-то огромного сердца, заставлявшего пульсировать сизые с красным отливом нити сети-грибницы. Собственное сердце Рай-Ана запуталось в ней, а по нитям с шипением тёк голос верховного жреца:

— Кровь девственности твоей ненаглядной малютки прольётся на этот алтарь и даст силу мне и Нга-Шу. Да, я обманул тебя, отпуская девчонку в лес... Это была только видимость, чтобы ты мне поверил. Моим солдатам не составит труда поймать и вернуть её сюда, как птичку в клетку. Раздетая она далеко не ушла! — Йедук-Шай разразился каркающим смехом, но в его глазах была только ледяная пустота.

С трудом разлепив пересохшие губы, Рай-Ан сказал:

— Не слишком-то надейся на своих тупых солдат... Они — только жалкие тени прежних бешеных.

Йедук-Шай ухмыльнулся поверх одетого мехом плеча.

— Может быть, они и туповаты, но яростны и преданны, как и раньше.

— Но и ты уже не тот, — проронил Рай-Ан, еле удерживаясь в сидячем положении.

Верховный жрец повернулся к клетке и взялся за прутья обеими руками с чёрными, длинными и загнутыми ногтями.

— И ты тоже, Ягуар, — клыкасто улыбнулся он. — Как там твой организм — справляется с ударной дозой RX?

Рай-Ан прислонился затылком к прутьям клетки и закрыл глаза. Жутко было смотреть в холодную пустоту зрачков этого безумца, одержимого идеей... И ведь он это всерьёз — вот что было самое страшное.

— Вот то-то же, — торжествующе заключил Йедук-Шай. — Я знаю, что некоторые из вас умеют нейтрализовать препарат, но с такой дозой даже тебе не справиться. И ты умрёшь в ужасных страданиях, моральных и физических. Смирись, Амо-Ин, ты проиграл.

Это имя, прозвучав, камнем упало в душу Рай-Ана, разошлось кругами по поверхности памяти. Цветочки смотрели наивными жёлтыми глазами, как он зализывал раны, и как молодой Волк целовал на шее лучницы с орехово-золотой косой родинку в форме крыла бабочки... Но ледяной ветер голоса Йедук-Шая налетел и сдул эту картину, покрыв её рябью.

— Вы отняли одну мою жизнь, а теперь я взамен заберу три ваши! Я брошу три таких камня, от которых мир захлебнётся волнами насилия и безумия! И его ещё долго будет лихорадить, уж мы это обеспечим. Мы — это я, Великая Мать и её вездесущая сеть!

Негромкий голос у входа в зал заставил Йедук-Шая обернуться:

— Верховный жрец... Разрешите доложить.

— Ну? Что там?

Рай-Ан слушал шелест ветра, колыхавшего жёлтые цветы. Одоми сказал: "Расклад таков: если ты убьёшь его сейчас, ему не одолеть тебя никогда, сколько бы раз он снова ни возвращался. Ему уже не оправиться от этого поражения. Но если ты убьёшь его, погибнет кто-то из тех, кто тебе дорог. За всё — своя плата".

Его выбор был уже сделан: он убьёт Йедук-Шая. Но не сегодня.

— Как так — упустили?! Как вы могли упустить девчонку, которую от холода ноги не слушаются?! Нарт-Эй, я простил тебе твой предыдущий провал в Нир-ам-Айяле, но сейчас... Я был слишком добр к тебе, идиоту! Ты годен только на корм Борг-Хуму!

Командир чёрных псов вздрогнул, будто его хлестнули кнутом, но почтительной позы не потерял.

— Верховный жрец... Борг-Хум мёртв.

Йедук-Шай ничего не сказал. Он закрыл глаза, прислушиваясь к сердцу Нга-Шу: оно билось спокойно, но без одобрения. Пожалуй, Белый Ягуар прав: бешеные были уже не те, что раньше. Словно им чего-то не хватало, и он ничего не мог с этим сделать. Он не мог вдохнуть ту непобедимую силу в их слабые души: они просто не вмещали её. Мир изменился, и оборотни тоже. Измельчали...

— Белому Ягуару помогает Северный Волк, — осмелился Нарт-Эй продолжить свой доклад. — Его воины-"невидимки" нанесли нам урон и помогли людям Ягуара вырваться из кольца. А Борг-Хум был обнаружен с выпущенными и наполовину съеденными кишками.

— Кто его прикончил — Ягуары или Северные Волки? — спросил верховный жрец.

— Похоже, что ни те, ни другие, господин. Следы у тела — волчьи, но среди Северных таких великанов не бывает. Северный Волк — не крупный, а тут просто исполин, и клыки у него — даже я таких не видел. Судя по ранам на теле — больше, чем у Борг-Хума.

— След взяли?

— В том-то и дело, верховный жрец... Ни откуда он пришёл, ни куда ушёл — неизвестно. Следы просто обрываются.

— Прочесать весь лес и найти!

— Слушаюсь, господин... Смею ли я надеяться, что моя казнь пока откладывается?

Йедук-Шай хмыкнул.

— Боюсь, что такого недоумка даже Мать Нга-Шу не захочет принять... Впрочем, мне надо подумать и ещё подыскать кандидата тебе на замену. Я тобой очень недоволен.

— Виноват, верховный жрец... Исправлюсь!

— Вряд ли. Идиотизм — это неизлечимо, — фыркнул Йедук-Шай.

Отмокая в горячей ванне, он предавался размышлениям — увы, пока не слишком радостным. Да, только на Убийц можно было положиться: они выполняли свою задачу более чем успешно, обводя полицию вокруг пальца и заставляя красноухих грызться с синеухими. Но Убийц у него было не так много, каждый из них ценился на вес золота. Вот они как раз более всего и походили по духу на прежних бешеных — элита, ничего не скажешь.

Нужно было ещё подумать, как отомстить Северным Волкам. Раньше он жёг деревни и грабил города, убивая всех без разбора, сейчас же следовало действовать тоньше и осторожнее. Можно было, например, отравить воду — наличие всюду централизованных водопроводных сетей только облегчало эту задачу. Или похитить и убить их детей, а потом подкинуть им тела. Убийцы справились бы с этим на "отлично".

Пора было наконец потешить себя... Он ждал этого момента так долго, и вот — Белый Ягуар был у него в руках, закованный в цепи и обколотый препаратом RX. Без девчонки-девственницы значительная часть энергетической пользы от ритуала пропадала, но и сам по себе Ягуар был ценным и лакомым куском. Или всё-таки подождать, когда найдут и вернут девчонку? Одолеваемый соблазном, Йедук-Шай вылез из ванны, обтёрся и оделся.

Ягуар лежал в клетке неподвижно, с закрытыми глазами. Верховный жрец хмыкнул.

— Спишь? Ну, поспи, поспи... Тебе недолго осталось.

Псы-ищейки вернулись под вечер ни с чем: девчонка как сквозь землю провалилась.

— Если хочешь, чтобы что-то было хорошо сделано, сделай это сам, — проворчал Йедук-Шай. — Никакого проку от вас, тупицы.

Утром, как только рассвело, он сам отправился на место, где нашли Борг-Хума. Накинув шубу из чернобурки, ещё пахнувшую девчонкой, он оседлал своего ездового пса — в местах, где не проедет машина, четыре мохнатых лапы были эффективным средством передвижения. Сам он перекидывался редко — в основном, только после ритуалов.

Утренний морозец пощипывал его голову и уши, два пса бежали чуть впереди, показывая дорогу. Заснеженные лапы сиур (хвойное дерево — прим. авт.) горели и переливались колючими искрами в розоватых лучах солнца, которое ослепительным янтарным шаром пылало между стволами низко над горизонтом. Щурясь, Йедук-Шай нагибался и уворачивался от обвисших веток, но снег всё же иногда срывался ему на голову или плечи.

То, что здесь побывала смерть, верховный жрец понял ещё до того, как увидел кровавые пятна. Нга-Шу приняла Борг-Хума, впитала в себя, и теперь он незримо наблюдал за этим холодным лесным рассветом вместе с ними. Спешившись, Йедук-Шай присел, изучая отпечатки на снегу. Да, действительно, исполинский волк. Девчонка тоже была здесь... Закрыв глаза, он проник внутренним взглядом вглубь пространства и определил обширные повреждения сети Нга-Шу: кто-то будто сжёг её. Несомненно, здесь побывал некто исключительно сильный и умеющий передвигаться весьма нетрадиционным способом: в пространстве остался след от "прокола". Верховный жрец попытался приоткрыть его, но не смог. Проклятье! Как же он не любил натыкаться на закрытые двери!..

Йедук-Шай попробовал вспомнить, кто обладал таким умением. Никто из ныне живущих истинных оборотней уже не был способен на это, даже Учителя. Верховный жрец мысленно устремился в прошлое, на тысячу лет назад...

Так передвигаться могли только четыре Великих Хранителя Сторон Света, но уже в те далёкие времена они были просто легендой. Говорили, что Великие Хранители ушли, развоплотились, растворившись в природе и став духами — Духом Севера, Духом Юга, Востока и Запада.

Неужели Хранитель Севера?.. Нет, бредовая версия. Хотя...

Когда он вернулся в Храмину, там его ошарашили очередной неприятной новостью: Белый Ягуар был мёртв.

— Что? — не поверил верховный жрец. — Как это могло произойти?

— Он сам умер, господин! Мы его не трогали и пальцем, клянусь сетью Матери!

От ментального подзатыльника пёс-конвоир отлетел к стене и сполз по ней. Йедук-Шай прошипел:

— Не бросайся клятвами, дурень.

Белый Ягуар лежал в клетке в той же позе, в какой верховный жрец видел его вчера, подумав, что он спит. Все признаки смерти были налицо: бледность и холод кожи, отсутствие дыхания и сердцебиения.

— Не может этого быть! — прорычал Йедук-Шай, ощупывая и обнюхивая Белого Ягуара.

Не доверяя грубым материальным чувствам, он проник на тонкий уровень. Души не было в этом теле. Ягуар действительно умер.

А это значило, что ритуалу не суждено было состояться.

Глава 19. Хранитель Севера

Тиш-Им проснулась, потому что стало светло. Льющийся с потолка свет был не слепящий, естественный, очень похожий на дневной, и испускал его круглый плафон в форме выпуклой линзы. Это устройство очень напоминало трубчатый световод и, похоже, им и являлось.

Комната не имела окон. Стены были составлены из крупных каменных блоков, гладко отшлифованных и подогнанных друг к другу так плотно, что в щель между ними не влезла бы, наверно, даже иголка. Никакого строительного раствора в швах между блоками не наблюдалось.

Откинув тонкое шерстяное одеяло, девушка села. Матрас качнулся... Оказалось, он лежал на жёсткой основе, подвешенной между четырёх каменных столбов. Многострадальные ноги чувствовали себя вполне сносно. А Тиш-Им казалось, что она насмерть их отморозила... Тут девушка вспомнила, как сквозь сон смутно ощущала, будто кто-то поглаживал ей ступни.

Хотя никаких отопительных приборов в комнате Тиш-Им не заметила, было совсем не холодно — для каменного сооружения. Осторожно коснувшись босыми ногами пола, она поняла, почему: камень оказался тёплым. Пол из мощных каменных плит с подогревом — такого она ещё не встречала. Ближайшая стена тоже была на ощупь тёплой.

Дверь отсутствовала — только проём. Тиш-Им вышла в коридор с высоким потолком. Было приятно ступать по нагретому камню босиком, и она поёживалась, покрываясь уютными мурашками. Двери здесь, похоже, отсутствовали везде, и можно было беспрепятственно заглядывать в комнаты и залы, оказавшиеся, впрочем, пустыми. Внутренняя обстановка этого странного сооружения отличалась аскетичностью: ни мебели, ни декоративной отделки — только голые каменные стены и пол. Помещения наполнял естественный дневной свет, который доставляли внутрь трубчатые оптические световоды — весьма экономичная вещь, не требующая электроэнергии.

Один из залов оказался оранжереей, и Тиш-Им не удержалась от соблазна побродить среди роскошной зелени и пёстрых цветов, оказавшись в тропическом лете. Освещение здесь было довольно яркое: на потолке сияло несколько круглых плафонов полуметрового диаметра. По желобам в полу текла тёплая вода, и Тиш-Им, опустив в неё руку, вдруг непреодолимо захотела помыться. За всё время пребывания в плену сделать этого ей ни разу не довелось, и от ощущения нечистоты собственного тела ей было уже противно. Может быть, здесь найдётся что-то вроде ванной?

Шагая дальше по тёплому полу коридора, Тиш-Им уловила соблазнительный звук льющейся воды. Ох, забраться бы сейчас в горячую ванну и смыть с себя всю грязь... Девушка устремилась на звук и вскоре нашла его источник — небольшой светлый зал с квадратным бассейном, отделанным зелёным и белым мрамором и окружённым четырьмя стройными колоннами из лазурита. В лицо Тиш-Им дохнуло влажным паром, и она замерла при виде блестящего, мускулистого мужского торса.

Его обладатель, босой, в закатанных до колен светлых штанах, процеживал сквозь ткань какой-то ароматный отвар, переливая его в стоящий на скамье пузатый кувшин из большого глиняного сосуда с ручками. Серебристо-белые волнистые волосы спускались по спине незнакомца огромной, густой гривой до пояса; верхние пряди были прихвачены на затылке заколкой — чтобы не лезли на лицо. Он был высок и фантастически хорош собой, особенно потрясали его волосы: Тиш-Им никогда ещё не видела у мужчин таких. Брови незнакомца тоже были светлыми, но на пару тонов темнее шевелюры, из-под которой выступали кончики синих ушей. Лоб тонкой диадемой опоясывал вытатуированный светло-коричневый рисунок, повторяя контур бровей и над переносицей сходясь в затейливый вензель.

Встретившись с его синеглазым взглядом, девушка застыла с приоткрытым ртом: горло как будто разучилось производить членораздельную речь. А он улыбнулся, блеснув рядом белоснежных, крепких зубов с чуть приметно выступающими клыками.

— Хочешь помыться? — приветливо спросил он мягким, молодым голосом. — Заходи, всё готово.

— А-а... Э-э... — только и смогла протянуть Тиш-Им, слегка ошарашенная светлой и тёплой красотой незнакомца, видом его рельефного гладкого торса и пронзительной синевой глаз.

— Заходи, что на пороге стоять? — засмеялся он.

Тиш-Им неуверенно вошла. Серебристоволосый красавец нажал на какой-то рычаг, и из небольшого желобка в прямоугольную каменную ванну у стены потекла струя воды. Тиш-Им наконец подчинила себе органы речи и спросила:

— А... а где я нахожусь? Что это за место?

— Здесь живёт Хранитель Севера, — ответил красавец. — Я у него служу, смотрю за домом. Он стоит на горячем источнике, поэтому воду греть не приходится.

Хранитель Севера... Это загадочное имя — или прозвище? — ни о чём не говорило девушке. Впрочем, в нём слышался отзвук какой-то сказки или легенды, похороненной под толщей ушедших поколений. А может, Тиш-Им всё это снилось? Или она просто замёрзла в заснеженном лесу и попала куда-то... в иное измерение? Но всё вокруг было слишком осязаемым и реальным, физически ощутимым: тепло пола, влажный, полный пара воздух, аромат травяного отвара...

— Стены и пол тоже вода обогревает? — поинтересовалась Тиш-Им.

— Пар, — ответил слуга. — Он циркулирует по каналам внутри стен.

Набрав воды, он добавил в ванну из большого бачка несколько ковшиков мутноватой жидкости. Тем же ковшиком он перемешал воду, и по её поверхности поплыли пузырьки мыльной пены.

— Залезай.

— А вы... не могли бы хотя бы отвернуться? — смутилась Тиш-Им.

— Не стесняйся меня, я не собираюсь к тебе приставать, — улыбнулся синеглазый слуга Хранителя. — Лучше говори мне "ты". И доверяй.

Тиш-Им и сама не чувствовала от него никакой угрозы. В его чистых глазах не было ни тени похоти, только грустноватая доброта и тепло. Щадя её застенчивость, он всё-таки отвёл взгляд, и Тиш-Им, быстро сбросив рубашку, забралась в приятно горячую воду. Слуга Хранителя положил на край ванны мочалку.

— А мыла нет? — спросила Тиш-Им, прикрывая грудь руками.

— Вода — со щёлоком. Он моет так же чисто, если не чище.

— Значит, и шампуня тоже нет? Я хотела бы волосы тоже вымыть, а то они уже засаленные...

Слуга поставил на край ванны мисочку с какой-то чёрной кашицей.

— Это древесная зола с отваром из трав, — пояснил он. — Нужно втереть хорошенько в волосы и прополоскать.

Тиш-Им, привыкшей к современным моющим средствам, всё это казалось странным и необычным. Она не представляла себе, как можно вымыться без мыла и шампуня — золой и каким-то щёлоком.

— А щёлок — это что? — спросила она.

— Настой из той же древесной золы, — усмехнулся слуга. — Не сомневайся, чистой будешь.

Что оставалось делать? Тиш-Им погружала мочалку в воду и медленно водила ею по коже, отжимая: сначала надо было отмокнуть. Слуга тем временем взял с полочки гребешок, сел на скамейку и стал прядь за прядью тщательно расчёсывать свою потрясающую шевелюру. В сторону девушки он не смотрел — видимо, чтобы не смущать. Тиш-Им решилась задать вопрос:

— А Хранитель Севера — он кто?

Пропустив между зубьями гребня тонкий пучок волос, слуга ответил:

— Последний из четырёх Хранителей Сторон Света. Они с незапамятных времён поддерживали мир в равновесии. Люди на протяжении всей истории постоянно терзают мироздание своей агрессией и ставят его с ног на голову. Пытаясь исправить положение, сильные из их числа вмешиваются в его тонкую структуру, но часто только кромсают её и нарушают естественное течение процессов в ней. Увы, "сильные" — не всегда значит "мудрые". Грубо говоря, в одном месте зашивают — в другом рвётся. Наступает временная, видимая стабильность, а потом всё начинается снова, порой даже в ещё худшем варианте. Новые вмешательства — новые "дыры" и "шрамы" в Душе Мира. Для большинства из вас её боль неощутима, но те, кто умеет, чувствуют её. Когда люди причиняют Душе Мира слишком сильную боль, тем самым они делают невыносимыми условия собственной жизни.

Околдованная этими странными словами, Тиш-Им машинально водила по плечам мочалкой. Ощущение нереальности происходящего не покидало её, наползая на сознание, как тонкое щекочущее покрывало. Казалось, стоит сдёрнуть его — и всё вернётся в прежнее русло, но сдёрнуть не получалось. Завораживающая иномирность пронизывала всё, что окружало Тиш-Им: от светильников на потолке до тёплой, чуть мыльной воды в каменной ванне.

— Хранители снимали эту боль, — продолжал слуга. — И дыры в Душе Мира затягивались, шрамы и спайки рассасывались. Но иногда такое "лечение" давалось Хранителям ценой собственной жизни... — Он вздохнул и помолчал, а его рука с гребнем замерла. — Так ушли Хранители Юга, Востока и Запада. В последнюю тысячу лет у мира остаётся Хранитель только одной стороны света — Севера. Люди снова причиняют Душе Мира чрезмерную боль. Хранитель Севера пытается снять её и нормализовать ситуацию, но один он не справляется. И возможно, ему тоже придётся отдать свою жизнь, как пришлось его братьям...

Слуга умолк и взглянул на Тиш-Им с грустной улыбкой.

— Что, непонятно?

Девушка, стряхивая скорбное оцепенение, невольно охватившее её от всей этой истории, призналась с неловкой усмешкой:

— Если честно, звучит как... хм, бред.

— Понимаю, тебе трудно воспринимать это, — спокойно и терпеливо ответил слуга Хранителя. — Но ты спросила, кто такой Хранитель — я ответил. Можешь верить, а можешь не верить. Ладно... Мойся, а то вода у тебя в ванне остынет. Потереть тебе спину?

Тиш-Им смущённо отказалась, но толком добраться до спины, конечно, не смогла. Слуга с добродушной усмешкой взял у неё мочалку и принялся тереть её сзади. Нижнюю половину тела она помыла сама, не поднимаясь из воды, а потом, вздохнув, намочила волосы, набрала из мисочки пригоршню чёрной кашицы и шлёпнула себе на голову. Добавив немного воды, растёрла. Ощущения были необычные — не шампунь, однозначно. Отмоются ли волосы? За эти долгие дни они стали такими грязными и жирными... Подошёл слуга Хранителя с кувшином:

— Давай, ополосну.

Зола была тщательно выполоскана травяным отваром из волос, и слуга сказал:

— Иди, окунись в бассейн.

Пришлось подняться во весь рост — нагишом, стыдливо прикрывая грудь руками. Успокаивало лишь то, что парень не пялился на обнажённые прелести Тиш-Им, будто их вообще не существовало. И тем не менее, она постаралась как можно проворнее добраться до мраморного бассейна и погрузиться в чистую горячую воду, слегка бурлившую пузырями. Лазуритовые колонны по углам искрились в свете плафона на потолке, переливаясь серебристыми вкраплениями, как тёмно-синее звёздное небо.

— Приятная водичка, — заметила Тиш-Им, погрузившись по самый подбородок. — Да, горячий источник под боком — это удобно.

Слуга улыбнулся, мягко засияв глазами.

— Поплавай там, я пока сам помоюсь.

Добавив в ванну немного свежей горячей воды из желобка, он скинул штаны и опустился в неё. Тиш-Им не успела вовремя отвернуться и увидела его округлые небольшие ягодицы и сильные, стройные ноги. Пожалуй, более совершенного, прекрасного тела не было ни у кого...

Она опасалась, что красавец-слуга попросит её потереть ему спину, но он ухитрился справиться сам. Свои роскошные волосы он промыл той же золой и отваром, после чего поверг девушку в шок, прыгнув к ней в бассейн. Тиш-Им ойкнула и схватилась за поручень, чтобы выбраться, но на плечи ей тяжело и ласково опустились мужские руки.

— Да не бойся ты, — мягко сказал смеющийся голос, от которого сердце девушки провалилось в тёплую бездну.

Тиш-Им сама не поняла, как оказалась в его объятиях. Он коснулся губами её лба, и...

...Она выпрыгнула из воды на берег и встряхнулась. Туча брызг полетела с её мокрой... шерсти?! Да, всё её тело было покрыто шерстью, а руки и ноги стали лапами. За спиной раскинулось затянутое туманом озеро, которое она с лёгкостью переплыла, чтобы на этом берегу встретиться с Рай-Аном. Лес высокой, чёрной на фоне рассветного неба стеной встал впереди, но она смело углубилась в него.

Тёмные стволы больше не пугали её — они стали привычными и родными, одушевлёнными. Лес был её домом, а дома разве можно чего-то бояться? Она бежала по нему молодой, сильной, дерзкой волчицей, и цветы кланялись ей, роняя из чашечек росу, а души деревьев перешёптывались: "Она... Это она..." Да, это была она, Тиш-Им Каро, и она искала своего любимого — Белого Ягуара.

Но сначала ей встретился белый волк с мохнатой шеей и сапфировыми глазами. "Хранитель Севера", — стукнуло сердце, узнавая. Огромный и великолепный, он гордо стоял, опираясь передними лапами на поваленный ствол и смотрел на Тиш-Им своими невозможно синими глазами, в которых вдруг распахнулась головокружительная древняя бездна. Эти глаза видели рассветы и закаты, когда мир был ещё юным, с ясной, не покалеченной людьми Душой. Тиш-Им благоговейно склонилась перед Хранителем, но он, подойдя, ласково потёрся носом о её нос. Она закрыла глаза и прильнула щекой к его щеке...

Хранитель Севера отступил, кивнув: "Беги!" Тиш-Им через несколько шагов повернулась назад, но его уже не было... Со светлой грустью в сердце она побежала дальше на поиски того, без кого не мыслила своего существования.

И она его увидела: он сражался с огромным чёрным псом в водах лесного источника. Кровь из ран обоих противников окрашивала струи в розовый цвет, клыки рвали плоть, глаза горели непримиримой враждой. Тиш-Им чувствовала боль Ягуара, как свою, но не могла помочь: она была только наблюдательницей без права на вмешательство. Внезапно появился молодой воин из волчьего клана: Тиш-Им чуяла в нём родную кровь. Лицо его было ей не знакомо, но в глазах воина она узнала душу... Это был её брат, У-Он! Он пытался отвлечь чёрного пса на себя, чтобы помочь Ягуару, но безуспешно. В этот момент в воздухе просвистела стрела и вонзилась псу в шею. Чёрное чудовище бросилось на лучника и получило ещё одну стрелу, но и та его не остановила. У-Он и Белый Ягуар одновременно кинулись за псом вдогонку, настигли и вонзили в него зубы и меч.

Лучником оказалась девушка в зелёных чулках. У-Он обнял её и поцеловал в шею, а Рай-Ан, всё ещё в облике ягуара, улёгся на траву, усыпанную жёлтыми цветочками, и принялся вылизывать свои раны. Пёс же, потеряв звериный облик, стал человеком... Тиш-Им, невидимая для всех, приблизилась и всмотрелась в его лицо. Черты его расплывались, виделись ей нечётко, но внезапно он открыл глаза, и Тиш-Им помертвела...

Это был верховный жрец — так себя называл её похититель.

Тиш-Им в ужасе отпрыгнула и упала в воду. Глубина мягко заключила её в свои невозмутимые объятия. Сердце в секундной панике трепыхнулось: откуда здесь взялась такая глубь? Ведь ручей — мелкий, с каменистым руслом... Изо всех сил Тиш-Им устремилась на поверхность, но всплывать было почему-то неимоверно трудно: вода стала густая, как тесто, и сковывала движения, сдавливала грудь. Тут чьи-то спасительные руки обхватили её и подняли, и Тиш-Им, фыркая и выплёвывая попавшую в рот воду, увидела перед собой сапфировую синь глаз слуги Хранителя.

Тут до неё дошло...

— Ты и есть Хранитель Севера!.. Зачем ты представился слугой?..

Тот белозубо улыбнулся.

— Со слугой ты бы чувствовала себя поначалу свободнее, чем с хозяином.

Лазуритовые колонны серебристо мерцали, пузырьки щекотали кожу, и Тиш-Им всё ещё находилась в объятиях Хранителя. Она упёрлась руками в его поблёскивающие капельками воды могучие плечи и пискнула:

— Пустите... пожалуйста.

Его руки разомкнулись, и Тиш-Им отплыла к краю бассейна. Хранитель вышел из воды с прилипшими к широкой мускулистой спине мокрыми волосами, отжал их, взял с полки простыню, развернул и накинул на себя. Вынув из ванны пробку, он выпустил использованную воду, а потом налил туда щёлока и немного разбавил свежей — из желобка.

— Можешь постирать тут свою рубашку, — сказал он. — Сейчас подыщу, во что тебе переодеться.

Через полчаса Тиш-Им, облачённая в рубаху и штаны из суровой ткани, которые были ей велики на несколько размеров, сидела на кухне за массивным деревянным столом и смотрела на пляшущее пламя в печи-камине. Стройный и смуглый парень-слуга с тёмными длинными волосами, притащив освежёванную тушу молодого кабанчика, рубил её на толстом чурбаке. Как и хозяин, слуга ходил раздетым по пояс и босым. Ловко разделав тушу и отложив лучшие куски мяса, он блеснул жгуче-карими глазами из-под угрюмых тёмных бровей:

— А может, так съедим? К чему возиться?

— Поджарим слегка, — сказал Хранитель, подбрасывая в топку дрова. — Нутро нашей гостьи к сырому мясу не привычно из-за той дряни, что она годами себе колола. Ну ничего, — Хранитель улыбнулся, и его глаза ласково заискрились, — научить её очищаться от этой гадости — не проблема. От сети Нга-Шу она теперь свободна, с Духом Зверя соединена, а это главное. Был бы Дух в ней, а тело изменится.

Тиш-Им поёжилась, хотя в кухне было тепло. Как должно измениться её тело? Стать оборотнем? Вид сочащихся кровью кусков сырого мяса не вызывал у неё аппетита, а вот от сдобренной специями отбивной она бы не отказалась. Мясное Тиш-Им всегда любила, хотя были времена, когда она могла его себе позволить только по праздникам.

— Уум-Тай, а мука у нас найдётся? — обратился Хранитель к слуге. — Если баловаться человеческой едой, так уж баловаться.

Мука нашлась, а также масло, соль и кое-какие пряности. Порубленное небольшими кусками мясо было посолено, приправлено, нанизано на вертел и водружено над огнём, и скоро кухня наполнилась вкусным запахом. Этот аромат вызвал у Тиш-Им острый приступ жгучего голода: она даже не помнила, когда в последний раз ела. Хранитель, завязав уже подсохшие волосы в узел, замешал тесто и поджарил тонкие, как блины, лепёшки. Глянув на мясо, сказал:

— Ну и хватит, пожалуй. — Завернув несколько кусков в лепёшку, он вручил свёрток Тиш-Им: — Угощайся.

Её голодный желудок принял это блюдо с восторгом и даже попросил добавки, которую тут же и получил. Потом Хранитель заварил какую-то траву с мёдом, но не тоо. От одной кружки Тиш-Им разомлела и отяжелела. Облокотившись на стол, она сонным взглядом обводила кухню. Здесь наблюдалась всё та же аскетичность обстановки: никаких современных излишеств, только очаг, источник воды (желобок с рычагом), массивный стол с двумя скамейками и чурбак для разделки мяса.

Потом у догорающей печи-камина она сушила волосы. Отмылись они отлично, став лёгкими, рассыпчатыми и скрипучими, слегка пахли отваром. От ощущения чистоты тела, сытости, тепла и уюта её клонило в сон, только слегка тревожила перспектива изменений, которые, по словам Хранителя, должны были с ней скоро произойти.

— Ты не должна этого бояться, — тепло провибрировал возле уха его голос. — Возвращение к своей истинной сути — радость. Ты почувствуешь сама.

Гребень разгребал, разрезал волны волос, сухо потрескивая, а потом вдруг превратился в лодку. Тиш-Им плыла в ней по тихой звёздной глади озера, а сверху на неё вопросительно смотрела бездна... не пустая и холодная, а живая, чувствующая. "Ты — Душа Мира?" — догадалась Тиш-Им с окрыляющим изумлением и благоговением. Бездна не умела кивать, но Тиш-Им в её молчании почувствовала некую утвердительность. Вместе с тем она ощущала, будто её саму изучают и рассматривают. На звёздном лике Души читался вопрос: "Кто ты?" Вместо ответа Тиш-Им распахнула себя ей навстречу, раскинув своё "Я", как платок с рисунком, изображавшим её жизнь. Каждый завиток узора распускался каким-то событием, раскрывались на жизненном полотне цветы её радостей, шелестели сухие листья бед, мерцали звёздочки слёз и сверкали кометы улыбок. А в самом центре выросло ослепительное дерево — любовь. С его золотых листьев капали слёзы разочарований и радости, а цветы с надеждой распускались навстречу новым рассветам. Не раз их подмораживала боль, а тоска срывала с них лепестки, но стоило нежности обогреть ветки своими лучами, как их покрывали новые, ещё более прекрасные цветы...

"Да", — вздохнула Душа, любуясь этим чудом. Ей бы хотелось вырастить огромные сады из таких деревьев, но где взять покой и мир, нужные для их взращивания? Как уберечь их от губительных ураганов боли, бушующих повсюду? Там, где шептались леса, выросли уродливые, злые города; вместо живительного дождя их улицы поливались кровью и насилием, вместо цветов там росли суета и лицемерие, вместо утреннего тумана их пронизывали духовная пустота и холод равнодушия. И сады обратились в пустыни: на сухом песке деревьям нет жизни...

"Что причиняет тебе такую боль?" — спросила Тиш-Им. И получила ответ... Глаза её осушал ветер, но сердце стонало при виде пульсирующей опухоли, пронзившей своими сизыми метастазами весь мир. Сеть-грибница разрасталась, погружая его во мрак, и в ней запутывались, как мухи в паутине, сухие листья-души неразумных людей.

Больше Душа не разговаривала — она только стонала. Тиш-Им, схватившись за голову, тоже завыла от сводящей с ума тоски, а её челнок понесло в водоворот. Звёзды погасли, вместо них голодной пастью зияла чёрная воронка, втягивая в себя всё — жизни, судьбы, надежды и мечты. Из неё не было спасения, и сколько рулевые ни старались, мир терял мачты, рассыпался на щепы и погружался в пучину. Там, среди рулевых, был и Рай-Ан — отчаявшийся и бессильный, как все остальные.

Вдруг вспышка ослепительного света пробежала по сизой сети, раскалив её добела. Отдельные её участки не выдержали и рассыпались в пыль, толстые нити усохли, а тонкие — погасли. Воронка стала рассасываться, и Тиш-Им в её лодочке вынесло на спокойное место, а по восстановившейся звёздной глади плыли, призрачно тая и мерцая сапфировыми искрами, серебристые полосы и завитки, похожие на пряди волос Хранителя...

Скорбно ахнув, Тиш-Им выпорхнула из лодки и сама расстелилась траурным шёлковым покрывалом по успокоенной груди бездны. Нет, не собрать было уже этих призрачных прядей обратно в живого Хранителя, не вернуть осязаемого тепла его рукам, не превратить эти сапфировые искры в глаза. Пролетев над звёздной гладью с уже почти истаявшими следами от серебряных прядей, Тиш-Им набрала в подол чёрного шёлкового платья целую гору сапфировых звёздочек. Промчавшись над землёй, она разбросала по полям синеву глаз Хранителя, а сама упала в озеро...

Люди на земле увидели огромную, яркую падучую звезду, а поля покрылись колышущимся морем синих цветов. И только в рассветном небе таяли прозрачные серебристые облака, похожие на огромные пряди волос...

Люди не поняли, что произошло. Они даже не заметили, что были на грани гибели. Пожав плечами, они вернулись к своим обычным делам: вырубке лесов, строительству каменных джунглей, обману своих ближних, разбиванию сердец, хмельному забытью и кровавой вражде. И только стихи Поэтов заблестели сапфировой болью и поплыли лодочками в море людской суеты, ища живые души. Многие из них так и не нашли свою пристань, канув в пустоту, но в каждой душе, всё же принявшей в себя такую лодочку, зажёгся свет синей искорки. А это значило, что Хранитель был жив: его приютили души людей, даже не знакомых с ним.

...Под Тиш-Им покачивался подвесной матрас, а плафон на потолке озарял комнату бледно-голубым отсветом то ли раннего утра, то ли позднего вечера. Девушка села на постели, вытирая мокрые от слёз щёки. Сон... Это был сон! А ей показалось, что она на самом деле прикоснулась к Душе Мира.

Но если это ей привиделось, значит, ничего не случилось... Не было чёрной воронки, гибнущего мира, и Хранитель был жив! Он не растворился в серебристых облаках, не превратился в синие цветы... Скорее найти его!

Через пять минут метаний по дому, озарённому призрачным светом, Тиш-Им нашла его в одной из комнат, на небольшом каменном возвышении у стены, застеленном тюфяком. Он сидел углублённый в себя, с прямой спиной и подвёрнутыми калачиком ногами; глаза его были закрыты, руки покоились на коленях, а волосы окутывали его фигуру плащом. Плача, Тиш-Им опустилась на колени, подползла и прижалась щекой к его руке.

— Прости... прости, — всхлипывала она.

"Прости нас, людей, — хотела она сказать. — Мы недостойны того, чтобы нас спасать..."

Глаза Хранителя открылись, голубовато мерцая в полумраке. Несколько мгновений его взгляд был заоблачным и далёким, как небо, потом ресницы опустились и сморгнули эту нездешность. Руки участливо протянулись к девушке:

— Ну, что ты... Иди сюда.

Тиш-Им оказалась у него на коленях, точнее — в кольце его подвёрнутых ног. Пропуская между пальцами его шелковистые, осязаемые, РЕАЛЬНЫЕ волосы, она бормотала сквозь судорожные всхлипы:

— Прости... нас... Я не хочу... чтобы ты умирал...

Он только гладил её по голове и щекотал тёплым дыханием её лоб. А потом вдруг сказал:

— Хочешь посмотреть, какой здесь рассвет? Очень красивый. Пойдём.

К выходу пришлось, как ни странно, не спускаться, а подниматься по ступеням. В "прихожей" оказалось значительно прохладнее, чем в остальных комнатах, и здесь Тиш-Им наконец увидела дверь — массивную, вроде банковской. Рядом на стене висело два овчинных полушубка и стояли меховые чуни с высокими голенищами. Надев один полушубок и всунув ноги в чуни, Хранитель кивнул Тиш-Им на второй зимний комплект.

Дверь открылась, и взгляду девушки открылся вид на горную гряду, ощетинившуюся заснеженным лесом. Все склоны поросли островерхими сиурами, а мест, свободных от деревьев, было совсем немного. Солнечные лучи ещё не касались горных вершин, но небо уже посветлело, а лёгкие облака в нём стали золотисто-розовыми. От этого простора у Тиш-Им захватило дух, и она просто стояла в трепетном безмолвии, подавленная величаво-спокойной и даже немного грозной красотой этого места. А когда оглянулась, чтобы узнать, как выглядел дом Хранителя снаружи, то с удивлением увидела, что дверь была проделана прямо в скале. Вместо крыши была заснеженная вершина с поблёскивающими куполами-уловителями световодов. Вокруг росло несколько разлапистых сиур, а перед дверью раскинулась небольшая площадка, на которой они и стояли, обозревая грандиозный горный пейзаж. От её края по склону спускалась каменными уступами тропинка.

— Это что — внутренние помещения дома прямо в горной породе вырублены? — изумилась Тиш-Им.

— Скорее, постройка из каменных блоков замаскирована снаружи под гору, — ответил Хранитель. И с улыбкой приложил палец к губам.

Тиш-Им умолкла, согласная с тем, что этот холодный горный рассвет нужно встречать в почтительной тишине. Устремив взгляд в голубое небо с розовыми облаками и кутаясь в полушубок, она слушала молчание снежного простора. Слегка мёрзли уши и нос, но на сердце было тепло, хоть и щемяще-печально.

И вот, солнце восторжествовало, засияв на вершинах и заполнив грудь Тиш-Им светлой радостью. Порывисто вздохнув, она улыбнулась:

— Как прекрасно...

— Да, — тепло прозвучал рядом голос Хранителя. — А сейчас закрой глаза.

Тиш-Им закрыла. Руки Хранителя легли ей на плечи.

— Лети! — приказал он.

Не успела она ахнуть, как оказалась высоко над домом-горой, над щетинистыми склонами, над румяными вершинами. Свободная и ликующая, Тиш-Им помчалась, не чувствуя тела — она была лишь мыслью и взглядом. Счастливой душой она обнимала землю, освещала небо, а в ушах слышался голос незримого Хранителя:

— Запомни это чувство. Зафиксируй... Запомнила?

"Да такое в жизни не забудешь!" — хотелось крикнуть Тиш-Им ему в ответ.

— Хорошо. Возвращайся!

...Она по-прежнему стояла на площадке перед дверью, только руки были чуть подняты. Даже странно было после этого нереального полёта ощущать твёрдую почву под ногами... Странно и жаль. А Хранитель уже снимал с неё полушубок и чуни, а также рубашку и штаны. Как ни удивительно, холода она не чувствовала.

— Ты волчица, Тиш-Им. Расправь свою сущность, как крылья, на всё это небо, потому что это — настоящая ты!

Она взглянула на свои руки. Ногти на глазах удлинялись, превращаясь в когти, кожа покрывалась чёрными волосами.

— Вспомни чувство полёта... Отпусти радость на волю... И беги!

Глава 20. Странная жажда и лесные ягоды

Погружённый в размышления о предстоящей встрече с Э-Ар и нависшей над ним неизбежной перспективе нелёгких объяснений, чреватых ссорой и разрывом отношений, У-Он не заметил, что у автобуса, на котором он ехал домой, был "хвост". На двух бронированных внедорожниках, держась на некотором расстоянии, по пятам за ним следовали солдаты Йедук-Шая — временно в людском облике.

Их было восемь, хоть и разных на лицо, но с одним зверем внутри — чёрным псом Матери Нга-Шу. Родственные и иные их связи были разорваны, и теперь связь у них имелась лишь одна — со своей покровительницей, которой они присягнули на верность.

Они могли бы напасть и просто вытащить нужного им пассажира из салона, но приказ был — не привлекать внимания, и приходилось "вести" автобус, ожидая удобного момента на остановках. Например, когда объект выйдет купить воды или в туалет. Машины у них были быстрые, маршрут медленно ползущего автобуса не являлся секретом, а поэтому псы не боялись потерять У-Она из виду. Они даже остановились на автозаправке, чтобы предусмотрительно долить баки: нельзя было допустить, чтобы топливо кончилось в самый ответственный момент. Дозаправка заняла всего пять минут, но в этот маленький промежуток времени кое-что произошло.

По асфальту шуршали опавшие листья, топливо лилось в баки, а один из псов зашёл в магазинчик при заправочной станции — купить воды и "чего-нибудь пожевать". В это время к одной из машин подошёл низенький, горбатый, седобородый старичок в потрёпанной одежде и старенькой шляпе, с корзиной, полной последних, поздних ягод буракки.

— Сынки, не подвезёте? За ягодами я ходил, да вот притомился, пешком-то возвращаясь... Мне только до Ишмут-Кама, тут близко...

Пёс, державший заправочный шланг, ответил грубо:

— Топай, старик, не до тебя.

Старичок, беззлобно улыбаясь, смотрел на него выцветшими голубыми глазами из-под обвисших полей шляпы.

— Да я вас не обременю, ребятушки. А за помощь отблагодарю вас, не пожалеете...

Пёс окинул его пренебрежительным взглядом. На вид — нищий старик, чем он мог их отблагодарить? Больше хлопот с ним, чем толку от его "благодарности".

— Иди, иди, дед, — непреклонно повторил он. — Некогда нам с тобой возиться! Дела у нас.

— Так это... Я вам помогу в ваших делах, сынки, — сказал старичок, улыбаясь, как блаженный. — Уж не откажите, подвезите до дому, а я вам пригожусь!

Пёс хмыкнул.

— Да чем ты нам можешь пригодиться, старый? Ковыляй, куда ковылял. Сказано тебе — некогда нам. Я непонятно говорю?

Старик вздохнул, задумчиво забирая в руку седую бородёнку.

— Да куда уж понятнее... Невежливые вы, ребятушки, неласковые. Дело-то, поди, недоброе затеяли?..

Из машины раздался грубый голос:

— Слушай, дед, ты что, не понял? Иди отсюда по-хорошему, а то костей не соберёшь!

Старик нахмурился, его глаза потемнели, из блёкло-голубых став серыми со стальным отблеском.

— Хм... Зря ты так, сынок, зря.

В этот момент из магазинчика вышел другой пёс с двумя пакетами: в одном были продукты, в другом — бутылки с водой и банки с миззой (слабоалкогольный шипучий напиток вроде пива — прим. авт). Старик попросил:

— Ну, так хотя бы водички, что ли, дайте глоток, а то мне ещё идти сколько — умаялся, жажда обуяла! Да уж не то и распрощаемся, коль вы такие суровые да недобрые.

— Сам себе купи, — последовал резкий ответ.

Старичок потрогал свои карманы.

— А денег-то я и не захватил, — покачал он головой. — Ну, что с вас убудет, детушки? Глотка воды жалко?

— А ну, пошёл отсюда! — замахнулся на него пёс заправочным шлангом. — Достал уже, попрошайка!

Глаза старика, грозные и тёмные, заблестели сталью из-под седых кустистых бровей. Он отошёл, придерживая обеими руками свою корзину с ягодами.

— Ну ладно, ребятки... Ужо встанет вам та водичка поперёк горла!..

— Иди, иди... Старый хрыч!

Поделив купленные продукты поровну на две машины, псы дали по газам: нужно было нагонять автобус. Тот хоть и двигался не быстро, но следовало поспешить, чтобы не упустить его. Жуя пирожки с мясом и запивая их миззой, они медленно, но верно сокращали расстояние, отделявшее их от объекта, и случай с приставучим стариком был вскоре забыт.

Первому пить захотелось водителю машины, ехавшей впереди. Ему передали бутылку с водой, и он отпил из горлышка несколько глотков. Почмокав, отпил ещё... А потом ещё. К бутылке протянулась рука другого пса:

— Эй, дай-ка мне тоже.

А потом и третий, и четвёртый пёс в машине ощутил муки жажды. В мгновение ока бутылка опустела, из пакета была извлечена вторая... и тоже выпита в два счёта. Чем больше псы пили, тем сильнее им хотелось, и конца этому не было.

Во второй машине творилось то же самое. Жажда была не обычная, а прямо-таки безумная — неестественная и чрезмерная, лишь нарастающая с каждым глотком, а когда вода закончилась, псы занервничали. Пожалуй, "занервничали" — это даже слабо сказано: они просто места себе не находили от сводящей с ума сухости в горле и всеобъемлющего желания промочить его чем-нибудь жидким.

— Ребята, тут что-то не то...

— Тоже мне, великое открытие! Ясно, что тут нечисто... А там точно не осталось ни глоточка?

— Ни капли!

— Это ты всё выдул, Нуук-Май!

— Я?! Да это вы все обезумели, как будто месяц по пустыне ползли!

— Так, хватит лаяться! Лучше смотрите, где можно ещё разжиться водой!

Во встретившемся им придорожном гостиничном комплексе псы скупили едва ли не половину запасов питьевой воды в бутылках. На этом они продержались до маленького городка, а там их переполненные мочевые пузыри отказались удерживать в себе накопившееся чудовищное количество жидкости. Оставив одного товарища присмотреть за машинами, все остальные побежали в кусты, но тот не устоял и бросил свой пост — за той же нестерпимой надобностью.

Облегчившись в кустах, псы вернулись к внедорожникам и обнаружили, что у одного из них проколоты оба передних колеса. Шкодливые подростки были в том виноваты или кто-то другой — выяснять не было времени: из-за всех этих задержек псы уже изрядно отстали от автобуса. Пока одни в поте лица ставили запаски, другие сбегали в ближайший магазин за новыми бутылками с водой: дикая жажда не отпускала.

— Не иначе, тот старикан порчу навёл... Зачем ты ему хамил, Улуг-Чум?

— Да кто ж знал, что он такое может?!

— Вот, теперь будешь знать...

— Чего знать-то? Чего?! Что я теперь — каждому встречному старикашке задницу лизать должен?!

— Ну, повежливее разговаривать, как минимум. Мало ли...

— Вот сам и разговаривай!

Втиснувшись в машины, они рванули дальше, то и дело жадно прикладываясь к горлышкам громоздких пятилитровых бутылей, обливаясь на колдобинах и рыча друг на друга. В городке, который они только что покинули, автобус делал короткую остановку, но в силу вышеописанных обстоятельств псы удобный момент упустили, и подстеречь объект не удалось. Дабы не отвлекаться и не терять драгоценное время, они приспособились справлять нужду без остановок — в пустую тару из-под воды, которая потом выбрасывалась в окно. Благодаря этому ухищрению удалось снова нагнать автобус, который всё так же потихоньку следовал по своему маршруту.

Аномальная жажда между тем начала униматься, и псы смогли наконец сосредоточиться на выполнении задания. Впрочем, на следующей остановке объект из автобуса не выходил, но это псов не обескуражило. Они терпеливо продолжали "висеть на хвосте", поджидая удобного момента и надеясь, что парню, за которым они охотились, когда-нибудь всё равно захочется "пи-пи": ехать предстояло ещё не менее двенадцати часов. Вот тогда-то они и схватят его под белы рученьки...

Но на двух последующих остановках история повторилась, и псы начали терять терпение. Они были уже готовы нарушить распоряжение не привлекать внимания и прибегнуть к крайним мерам.

— Сколько можно выжидать? Так он до самого дома спокойненько доедет!

— Тихо... Подождём ещё. Сказано же: брать без шума.

— Да достало уже осторожничать! Что, предлагаешь довести его до дома и там на вокзале взять?

— А что, тоже вариант.

— Бензин только тратить!

— А тебе чего беспокоиться? Не из своего же кармана его оплачиваешь. В общем, отставить препирательства, я в группе старший. Как я сказал, так и будем делать!

— Ну, смотри, старший. Как бы из-за тебя нам всем бошки не пооткручивали...

Впрочем, на очередной остановке в сером грязном городишке было принято решение подобраться к автобусу поближе и посмотреть, что объект там поделывает. Старший группы подозрительно долго рассматривал салон в бинокль, ничего не говоря остальным, и его начали нетерпеливо тормошить:

— Ну, что там?

— Как там наш объектик?

Старший, отняв бинокль от глаз, озадаченно пожевал губами, как-то загадочно скосив зрачки к переносице, поморгал, а потом снова прильнул к окулярам. Лёгкая нервозность его движений насторожила остальных. Они начали перебрасываться шуточками:

— Ну что он там — исчез, что ли?.. Гы-гыыы...

— Свалил, поди, пока мы отлить бегали?

— Ну что, старший, прохлопал ушами?

Старший, отняв от глаз бинокль во второй раз, сказал:

— Заткнитесь, зассанцы! Его там ПРАВДА НЕТ.

Псы перестали ухмыляться, лица их разом вытянулись. В этот момент снаружи раздался слегка картавый, но от этого не менее служебно-строгий голос:

— Добрый день! Сержант Дэйопулус. Проверка документов.

В городке, где с колёсами одного из внедорожников чёрных псов произошла досадная неприятность, У-Он всё-таки вышел из автобуса. Он пытался дозвониться домой и покинул салон, чтобы лучше ловился сигнал. С тоскливо-серого неба нёсся прощальный крик косяка перелётных птиц, одноэтажное здание провинциального автовокзала было на удивление хорошо отделано и выглядело уютно и чистенько — с тёмно-зелёной крышей и светло-зелёными стенами...

...Всё стало каким-то чужим. Странным, непривычным. В город не тянуло — он остался бы в лесу, если бы мог. Уши снова немного чесались, это был их протест против насилия У-Она над своей сущностью — так объяснил ему Учитель Баэрам феномен этого странного зуда. Но как быть дальше? Открыть всем настоящий цвет своих ушей? Но тогда его принудят снова колоть RX, и значит — прощай, Белогрудый Волк? Убивать Зверя в себе... Теперь У-Он понимал, что это значит. И душа его противилась, возмущалась и бунтовала. Что выбрать? Остаться в городе, с Э-Ар, означало либо продолжение притворства, что, признаться честно, уже порядком его утомило, либо признание себя проигравшим, уколы, угнетение Духа Зверя. А Учитель, лес, Бэл-Айя означали свободу, гармонию, мир в душе. На это его сердце откликалось тоской и желанием, оно рвалось, стремилось туда — к истокам, к родной колыбели...

И всё же он не мог не чувствовать, что в лесу ему не отсидеться, не спрятаться от войны, которую объявил Йедук-Шай. Он не мог не принять вызов.

Дома всё ещё никто не подходил к телефону, Ло-Ир тоже не отвечал. Оставалось опять попытаться дозвониться Э-Ар. Как он заговорит с ней? Как назовёт? "Родная"? "Милая"? "Ушастик"? После всего, что у него было с Бэл-Айей, У-Он чувствовал себя больше не вправе так называть Э-Ар...

— Да! У-Он, милый, это ты? — услышал он и вздрогнул.

Родной, нежный голос, чуть взволнованный и НЕРАВНОДУШНЫЙ. Да, ей было не всё равно, где он и что с ним. А ещё в её голосе слышалась любовь. Своим новым, обострённым мировосприятием У-Он чувствовал её, как тёплое биение голубой жилки на шее, как лучик солнца, упавший на лоб, как пушистого цыплёнка на ладони. Это нельзя было перечеркнуть, выбросить на помойку, растоптать, как ненужное барахло. Стоило ему услышать голос Э-Ар, как его встряхнуло всем телом и душой, будто невидимая шаровая молния попала ему в солнечное сплетение. Всё будет гораздо тяжелее, чем он думал...

— У-Он!

Он ответил:

— Привет...

А Э-Ар уже обрушила на него каскад вопросов:

— У-Он, ты где? С тобой всё в порядке? Когда ты намерен возвращаться? Эти чёрные псы... они тебе ничего не сделали?

Он нахмурился. Под сердцем шевельнулся холодный ком тревоги. Значит, эти гады побывали и там.

— Я в порядке, не волнуйся, — поспешил он успокоить Э-Ар. — Чёрные псы... ты их видела?

— Они пытались меня похитить! — сообщила жена. — Но Ло-Ир меня спас. Я сейчас в доме его отца, Рай-Ана Деку-Вердо. Торчу здесь безвылазно под охраной, даже на работу не выйти... Меры предосторожности, так сказать... Ну, если они ещё раз попытаются меня похитить или что-нибудь в таком роде. — Э-Ар вздохнула. — Ну и ситуация... Звонила в школу, говорила с начальством. Там мои объяснения уже как-то напряжённо принимают... Мне кажется, ещё парочка этих вынужденных отгулов-прогулов — и меня просто уволят! — Э-Ар нервно рассмеялась.

У-Он даже на расстоянии чувствовал её эмоции. Он "вошёл в резонанс", и его слегка затрясло. Жуткая смесь... Не хотел бы он быть на её месте сейчас.

— Как ты там? — спросил он. — Цела? Если из-за этих псов ты поранила хотя бы пальчик, я их всех до одного перебью.

У-Он сказал это не ради красного словца и не для того, чтобы показаться ей прежним, любящим мужем. Он действительно был готов убить любого, кто причинил боль Э-Ар.

— Нормально... Я-то — нормально, — опять вздохнула она. — А вот Уль-И... Это просто ужас какой-то. Сегодня в новостях показали... Тут у нас были уличные беспорядки, опять столкновение красноухих с синеухими. Полиция разгоняла... В ходе этого разгона был застрелен оборотень... Этот оборотень — она. Как она там оказалась — не знаю... Да уж... Что называется — не в то время, не в том месте.

У-Он закрыл глаза. Уль-И встала перед его мысленным взглядом... Славная, симпатичная девушка. Представить её мёртвой было даже как-то дико. Но лёгким холодком веяло от её изящного личика — да, смерть наложила на него свою печать... Ну и дела творились дома!

— Рай-Ан уехал, Ло-Ира тоже нет, — уныло сказала Э-Ар. — Наверно, он даже ещё не знает, что его девушка погибла... А я тут одна сижу. Мне страшно, У-Он! Приезжай скорее, пожалуйста, ладно?

— Ну, ты же говоришь, что сидишь под охраной, — ответил У-Он. — Вряд ли псы сунутся в дом Рай-Ана посреди бела дня.

— Наличие охраны не помешало им похитить твою сестру, — возразила Э-Ар нервно. И спохватилась: — Ой, ты же, наверно, ещё не знаешь!.. Тиш-Им похитили! Рай-Ан как раз уехал на встречу с подонками, которые это сделали.

— Я знаю, — мрачно проговорил У-Он. — Подробности про место их встречи тебе, конечно, неизвестны?

— Нет, Рай-Ан меня не посвящал в детали... Ло-Ир, наверно, больше знает, но и он ничего мне не говорит, — совсем севшим, печальным голосом ответила Э-Ар. У-Ону даже послышался всхлип.

— Ты что это там — хлюпаешь носом? — спросил он, стараясь придать голосу бодрое и оптимистичное звучание. — А ну-ка, не раскисать! Я уже в дороге, скоро буду дома.

— Правда? — шмыгнула носом Э-Ар. Значит, всё-таки плакала.

— Да, ушастик, — сказал У-Он. Это слово как-то само собой привычно сорвалось с языка. — Держись там.

— Я не понимаю, что происходит, У-Он. Что нужно этим чёрным псам? Что мы им сделали? Да ещё убийства эти... Просто зверские, без какой-либо системы. Что за психи их совершают и зачем?

— Убийства? Хм... — озадачился У-Он. — Скорее всего, это дело рук всё тех же псов верховного жреца.

Э-Ар сразу насторожилась:

— Какого ещё жреца? Милый, ты что-то знаешь про всё это?

— Это не телефонный разговор, — уклонился от ответа У-Он. — Приеду и попытаюсь тебе всё объяснить.

— Да уж, придётся объяснить, — плаксиво и обиженно сказала жена. — Со мной тут ещё какую-то непонятную штуку сделали... Как же это? А, открыли меня Духу Зверя, вот. Так я не пойму — я что, превращусь теперь в оборотня?

— Не бойся, Э-Ар, — мягко успокоил её У-Он. — Открытие Духу Зверя — это не плохо. Наоборот, хорошо. Можно ли превратить красноухого в оборотня, я не знаю, но вреда тебе это точно никакого не нанесёт.

— Не знаю... Не знаю, — вздохнула она. — А главное — меня никто не спрашивал, хочу я или нет.

Она умолкла. Если бы У-Он был рядом, он обнял бы её и поцеловал в носик.

— Ну... Ещё какие-нибудь новости есть? — спросил он. — А то скоро мой автобус отправляется.

— Есть, — ответила жена. — Папа в больнице с инфарктом...

— Сочувствую, малыш, — вздохнул У-Он. — Ну... Ладно, ты держись там, не унывай. Скоро я буду дома. Если всё будет нормально, то уже сегодня вечером. Ну, я, наверно...

Он хотел сказать: "Я, наверно, пойду в автобус", но голос Э-Ар зацепил его за самое сердце, как мощный гарпун:

— Я же тебе самое главное не сказала! У нас будет ребёнок!

У-Он чуть не согнулся пополам, получив в живот ещё одну шаровую молнию. Нет, похоже, этот узел распутать ему не по силам. Это солнечно-радостное, пушисто-тёплое "у нас будет ребёнок" — взять и отсечь от себя? Не пустив на порог своей души, закрыть перед ним дверь и броситься за крылом бабочки?

Бэл-Айя вернулась к нему из болота, в которое её опустили навсегда. Без орехово-золотой косы, без родинки — они остались в прошлом, за поминальной горстью кислых ягод тультули, но вместо них были её искусные руки, которые умели как нарисовать давно пересохший водопад, так и сшить тёплые, лёгкие мокасины, которые не мешают ногам вбирать земную силу. И были её стихи, которые он — вот чудо! — запомнил наизусть: "Моё имя — как дом..."

— У-Он? Ты слышал? У нас будет ребёнок. Что ты молчишь? Ты рад?..

Он не мог растоптать радость Э-Ар, дрожавшую на кончике клинка тревоги и страха. Не мог выжечь на душе ещё не рождённого волчонка клеймо "нежеланный". А в том, что малыш родится волком, он был уверен. Учитель Баэрам сказал при их самой первой встрече в лесном домике: "В тебе есть сила. Она есть и в твоей матери, и в твоей сестре. Будет она и в твоём маленьком волчонке".

— Слышу... Да, слышу, — хрипло ответил У-Он. — Ушастик, ты не переживай там... Тебе это нельзя, понимаешь? И на начальство, на работу — забей. Самое главное сейчас — ребёнок. Поняла?

— Ладно, — улыбнулась Э-Ар.

Улыбка её походила на луч солнца, проглянувший сквозь тучи и озаривший блеском мокрую от дождя листву. У-Ону не нужно было её видеть, чтобы понять, что она — именно такая. Он просто чувствовал.

Стоя с умолкнувшим телефоном в руке под тяжёлым, давящим на сердце небом, он крикнул ему:

— Ну, и что мне теперь делать?!

Небо хмурилось и молчало.

А рядом раздался весёлый голосок с чуть заметной хрипотцой, не портившей, впрочем, его в целом приятного тембра:

— Ай, красавец, зачем горюешь, э? Скажу тебе, что делать! Вот, купи у меня ягоды отборные, сок их — как кровь сердца, страстью пылающего!

Обладательницей голоса оказалась молодая женщина в пёстрой длинной юбке, черноволосая, смуглая, с ядовитой зеленью в больших, зачаровывающих глазах. Стройная и статная, увешанная блестящими украшениями, на фоне унылого осеннего пейзажа она казалась яркой экзотической бабочкой. Поблёскивая белозубой, чуть клыкастой улыбкой, она показывала У-Ону корзину, полную тультули — той самой ягоды, что ознаменовала для него одну из самых тяжёлых его потерь. Как и буракка, она тоже плодоносила до первого снега, только не имела такого сильного послабляющего действия и была значительно кислее.

— Поздняя тультуль — самая лучшая, прямо сладкая! — нахваливала свой товар зеленоглазая женщина-бабочка, позвякивая браслетами на тонком смуглом запястье. — И просто так её можно есть, и в зиму засахаривать, и варенье варить! Если варить, то бери сахара и ягод в равных частях, а засахаривать — сахара в два раза больше, чем ягод. Бери, красавец, не пожалеешь! Ягодки сама я собирала, да какие попало не брала, только самые хорошие! Цена невелика, всего сто ном за корзинку, а пользы и удовольствия — море! Если жена ребёночка ожидает — самое то ей будет: витаминов в аптеке не покупай, вот — ягоды пусть ест!

Ошарашенный её белозубым, зеленоглазым и браслетозвякающим обаянием, У-Он стоял столбом и слушал с раскрытым ртом. Серьги из золотых монеток блестели в её сиреневато-синих ушах, волосы чернее воронова крыла ниспадали по спине до пояса и были подхвачены вокруг головы сложенной в ленту шёлковой красной косынкой. Губы цвета тультули маняще улыбались, глаза мерцали зелёными искорками, звон браслетов завораживал, и рука У-Она потянулась за кошельком. Сто ном — действительно, не так уж дорого, а витамины Э-Ар сейчас и правда нужны...

А черноволосая красавица, кивками головы поощряя деньгоискательные движения У-Она, приговаривала негромко странную прибаутку:

— Сон ты, сон-оболомон, возьми добра молодца пуще крепкого винца...

Пальцы У-Она отщупывая, осчитывали... или нет, наверно, Ощупывая, ОТсчитывали — да, так правильнее! — денежные купюры по десять ном, а в ушах его звучало, отдаваясь многократным эхом: СССОННН-ОБОЛОМОН-МОН-МОН.......ВОЗЬМИ ДОБРА МОЛОДЦА-ЛОДЦА-ЦА.........ПУЩЕ КРЕПКОГО........ОЛОДЦА.......ПУЩЕ-КРЕПКОГО-ВИНЦА-ИНЦА-НЦА.......

...Весившая сто тонн кубическая голова со скрипом поворочалась на окаменевшей шее, проверяя наличие ушей, глаз, рта и носа. Да, всё было на месте: уши слышали, глаза, хоть и страшно слипались, но что-то смутно видели, рот жевал губами, нос подшмыгивал и худо-бедно дышал. Чуть ниже, под правой лопаткой, дрались две мурашки, оспаривая право на почёсывание, ещё ниже уныло плющил щёки о скамейку плоско-онемевший зад, а где-то далеко... очень далеко, за дорогой, в парке — лежали, навалившись носками друг на друга, как два закадычных приятеля-забулдыги после попойки, бесхозно брошенные ноги. А что же руки? Руки, как две упавшие в обморок девицы, покоились на коленях. И некому было привести их в чувство, приговаривая: "Ну что ж вы, барышни, право слово!.." — и похлопывая по щекам, то есть — по ладоням.

Первыми пришли в себя ноги-забулдыги. Пьяно пошатываясь, они вышли из парка, подтянулись и согнулись в коленях, отчего обморочные руки тоже очнулись и задвигали пальцами. Голова, пытаясь сменить форму с кубической на обычную, свесилась вперёд и вниз, увлекая за собой всё туловище, а ожившая правая рука осуществила мечты обеих мурашек под лопаткой. Увидев это, многотысячные толпы других мурашек высыпали на ещё не совсем протрезвевшие ноги, требуя удовлетворить и их потребности. Только что вернувшиеся из отпуска пальцы протянули ошалело: "Не-е-е... Нам стольких не почесать!"

Проснувшийся мозг включился и попытался устранить начавшиеся во время его отключки разброд и анархию в организме, и это ему с грехом пополам удалось. Хмурый и всё ещё немного кубический, он констатировал: скамейка, навес, автобусы...

Автобусы!

В своём мысленном устремлении У-Он вскрикнул "О, проклятье!" и подскочил на скамейке, чуть не пробив головой навес, но в физической действительности ему удалось только наклонится вперёд, облокотившись на колени, и простонать:

— Бли-и-ин...

Возле его ног на асфальте стояла корзинка с кроваво-алыми ягодами тультули, напоминая о соблазнительных губах, повторявших: "Сон-оболомон, возьми добра молодца..."

Кошелёк! На месте... У-Он открыл его. Как и следовало ожидать, все деньги исчезли — даже монетная мелочь. Околдовала, ведьма зеленоглазая! Воровка... Впрочем, забрала она только наличные, а банковскую карточку не тронула — видимо, во взламывании кодов она была не сильна. А может, её изначально интересовали только наличные, а карточками она вообще не пользовалась, а потому на прямоугольный кусочек пластика в отдельном кармашке просто не обратила внимания? Как бы то ни было, совсем без денег У-Он не остался.

Автобус он свой, конечно, проспал, и тот ушёл без него. В кассе он выяснил, что следующий автобус того же направления подойдёт через час, и на него была возможность приобрести билет. Банкомат в районе вокзала, к счастью, обнаружился, и У-Он смог снять деньги с карточки, не блуждая по незнакомому городку.

Он благополучно продолжил путь, мысленно ругая зеленоглазую воровку на чём свет стоит. Возможно, он ругал бы её гораздо меньше, а может, и поблагодарил бы, если бы знал, что уехавший без него автобус увёл за собой и чёрных псов, сидевших у него "на хвосте".

Тультуль, оставленную ему ею, У-Он вёз домой — жене. Время от времени он брал одну-две штуки и клал в рот; кислый вкус сводил скулы, а в сердце отзывался старой болью — болью по имени Ари-Ун, что была лучницей с орехово-золотой косой и родинкой в форме крыла бабочки на шее.

Глава 21. За гранью

Воткнув лопаты в землю и опершись на черенки, чёрные псы дали себе передохнуть. Почва была девственно тяжёлой, вторжению в себя поддавалась с трудом, и с двоих дюжих ребят уже сошло семь потов, пока они копали могилу. Рядом с ямой на первом снегу чернела куча земли, а чуть в стороне лежало тело, завёрнутое в мешковину. Из свёртка виднелись бледные босые ступни и края чёрных штанин.

— Слушай, я уже задолбался копать, — одышливо сказал один пёс другому. — Земля, с...ка, как камень. Может уже хорош рыть, а? Лишь бы мертвяк был прикрыт, и ладно.

Второй, задумчиво глядя в яму примерно метровой глубины и длиной в два, пожал плечами.

— Может, и хорош. Не сбежит же он!

При этих словах оба пса посмотрели на торчащие из-под мешковины ноги и заржали над своей шуточкой.

— А может, выкопается и вылезет?

— Да иди ты... Гы-гыыы...

Решено было остановиться на этой глубине: мертвецу всё равно, а копать уж больно тяжко. Перед тем как опускать тело в яму, псы развернули его. Никто так и не понял, почему этот парень испустил дух: сколько верховный жрец ни принюхивался, так ничего и не вынюхал. Четыре дня тело пролежало в погребе без признаков окоченения и разложения, а потом верховный жрец уехал по срочным делам, не оставив распоряжений, как с ним поступить.

— Штаны хорошие. Я б себе такие хотел.

— Они тебе малы будут.

— В обтяжечку, мож, и налезут.

— Не влезет твоя задница, говорю!

— Влезет.

Пёс принялся стаскивать с покойника брюки — стильные, дорогие, из блестящей ткани "под кожу".

— Да они тянутся, смотри! Налезут как миленькие. Ну-ка, что за фирмА?.. "Джикади и Зевио". Вот же ж кошак драный, мог себе позволить!.. — И пёс с завистливой неприязнью глянул в бледное и спокойное лицо хозяина штанов — теперь уже бывшего.

Тело главы клана Белого Ягуара снова завернули в мешковину и небрежно сбросили в яму. Лопата одного из псов подцепила землю из кучи и кинула в могилу, а второй стоял, прикладывая к себе фирменные брюки и пытаясь понять, удастся ли ему в них пощеголять. Наконец первому надоело работать в одиночку, и он проворчал:

— Бери давай лопату и помогай мне... Чего, как баба, шмотки примеряешь? Успеешь потом.

— Сам ты баба, — обиделся любитель фирменной одежды.

Бросив брюки на снег, он взялся за лопату, и вдвоём псы быстро закидали тело землёй. Начал падать снежок. Могильщики передохнули немного, бездумно слушая скорбное молчание леса, потом взяли лопаты на плечи и побрели в сторону Храмины. Пёс-модник не забыл прихватить с собой приглянувшиеся ему штаны.

Снег уже почти засыпал их следы, когда к свежей могиле прибежали волки. Не оборотни — обыкновенные звери, с тёмно-серыми спинами и светлыми, местами рыжеватыми лапами и животами. Покрытые густым зимним мехом, они бродили вокруг присыпанного снегом холмика, на котором сквозь белое покрывало ещё чернела земля; один из них приблизился и обнюхал холмик, а потом копнул лапой. Трое остальных присоединились.

Рыхлая земля могилы летела из-под волчьих лап на свежий снег, холмик опять превращался в яму. Наконец когти волков зацепились за мешковину. В ход пошли зубы — ткань была содрана, и взглядам зверей открылось бледное лицо человека и его голая грудь.

То, чему напоследок научил Рай-Ана Вепрь-отшельник Одоми, приехавший к нему незадолго до встречи с Йедук-Шаем, действительно пригодилось. Лёжа в клетке, Белый Ягуар дождался, пока зал опустеет и затихнут все звуки, после чего попытался расслабиться. Это было непросто: мешала жёсткость пола и холод. С голым торсом и босыми ногами Рай-Ан немного озяб в этой каменной ловушке, а ещё слегка раздражал свет, проникавший сквозь веки. Хорошо бы, если бы весь этот огонь потух...

Пока он расслаблялся, свет жаровен действительно начал тускнеть: уголь догорал. Жёсткий пол, холод, дискомфорт — всё это НУЖНО было преодолеть, отодвинуть. Жизненно необходимо. Отключиться от телесного вопреки всем неудобствам.

Управлять процессами в теле он умел: при помощи этого умения он избавлялся от препарата RX в крови. Но сейчас ему предстояла задача гораздо более трудная: он должен был умереть, чтобы потом воскреснуть. Он должен был погрузить своё тело в анабиоз, а душой воспарить над телом... Так, чтобы даже верховный жрец, умеющий чувствовать на тонком уровне, принял его за мёртвого. От обычного выхода в Аама (мир духов — прим. авт.) это отличалось тем, что существовал риск не вернуться, потеряв связь с телом. Но другого решения не было. Тиш-Им... Он хотел быть рядом с ней больше всего на свете.

Впитав, как губка, силу земли — связь с ней не могла нарушить даже враждебная энергетика этого места, — Рай-Ан сосредоточился и позволил любви заполнить себя... Тепло тёмных глаз Тиш-Им, их янтарная глубина, белизна кожи и любящий свет улыбки — вот всё, что ему нужно было сейчас.

Исчез зал со статуей Нга-Шу, исчезла клетка, исчезло всё. Физический мир был чем-то чуждым и далёким. Тело стало не живее спального мешка, в котором томилась, тоскуя по Тиш-Им, его душа. Он уже не чувствовал ни биения своего сердца, ни дыхания, ни тепла, ни холода. Мысленным усилием повернувшись на бок, он всплыл вверх. "Бух, бух... Бух, бух", — низкие вибрации пробегали сквозь Рай-Ана, а пространство вокруг него было пронизано сизой сетью-грибницей, и в такт этим вибрациям по нитям двигались красноватые сгустки энергии. Со всех сторон на него дохнуло обжигающим ужасом, и его душа съёжилась, как опалённый огнём древесный листок. Кто-то невидимый пристально смотрел на него из недр этой сети — смотрел со спокойным вниманием хищника, выслеживающего добычу. Рай-Ан сразу узнал невидимого наблюдателя: это могла быть только Нга-Шу. Там, в материальном мире, она ощущалась не так явно и близко, а здесь выступила во всей своей жуткой мощи и вездесущности.

Стоило зерну страха упасть в душу Рай-Ана, как сразу к нему потянулись призрачные существа, амёбообразные, мертвенно-серого цвета, слабо подсвеченные изнутри. Они окружили его со всех сторон, выпуская тонкие щупальца-ложноножки и пытаясь ими его опутать. Он помнил, чему учил его Вепрь: обращаться в бегство нельзя, потому что шлейф страха, распространяющийся следом, приманит ещё больше этих тварей. Нужно сосредоточиться на цели... "Тиш-Им, милая". Тёплый свет её глаз прогнал страх, и Рай-Ана наполнило сияние... Жадные до чужой энергии существа не причинят ему вреда, понял он. Любовь — его защита! От яркой вспышки, вырвавшейся из Рай-Ана, серые сущности просто испарились, да и сеть Нга-Шу будто опалило огнём, в ней образовалась дыра, сквозь которую Рай-Ан и выскользнул навстречу такому же свету, какой наполнял его. Тот, наружный Свет просто притягивал сияющую у него внутри частичку себе подобного, и Рай-Ана вынесло на бескрайнее золотисто-туманное пространство...

С именем Тиш-Им он полетел куда-то с огромной скоростью; была бы у него голова — непременно бы закружилась, но сейчас он ощутил только захватывающий дух трепет. Внизу замелькал океан заснеженного леса, а потом — горная гряда, ощетинившаяся островерхими сиурами. Жилище в горе... Покрытая снегом каменная площадка, мощная дверь под скалистым "козырьком". Рай-Ан легко проник внутрь сквозь неё и очутился прямо над Тиш-Им, спавшей на подвешенном между четырёх столбов матрасе.

В первые минуты (или часы?) он просто любовался девушкой с переполняющей его безграничной любовью. Он окутывал нежностью каждый изгиб тела любимой, каждую её ресничку, каждый волосок и пальчик. Тиш-Им была цела и невредима, это — главное... С ней было всё в порядке, и от этого Рай-Ана наполняло умиротворение и радость. Ради этого он умер бы ещё раз тысячу, вытерпел бы какие угодно загробные мытарства, лишь бы иметь возможность вот так охранять её покой... Девушка чуть вздрогнула и нахмурилась во сне, не открывая глаз; отголосок её страха коснулся Рай-Ана, подобно лёгкой волне электричества. Ох и натерпелась же она, бедная девочка, подумал он с нежной жалостью. Сейчас в его любви к ней было нечто родительское, чистое и высокое, и он укутывал ею Тиш-Им с головы до ног, как в тёплый кокон. "Не бойся, моя родная. Я рядом. Я прогоню твои кошмары".

Вот её глаза открылись — такие мило заспанные, удивлённо-непонимающие, что Рай-Ан растаял от умиления и нежности. Ему хотелось рассмеяться и обнять Тиш-Им, но он не мог ни того, ни другого. Его радость бурлила и скатывалась потоками по склонам гор, растапливая снег и наполняя лес дыханием весны.

Он не отставал от неё ни на шаг, невидимкой следуя за ней всюду, куда бы она ни пошла. Когда она, смущаясь, скинула одежду в присутствии беловолосого незнакомца с татуировкой в виде диадемы на лбу, к его светлой отеческой любви примешалась изрядная доля мужской ревности. Этот тип с роскошной белой гривой сверкал голым торсом перед ней, а она... не знала, куда деть глаза от стыдливости. Она была ещё невинной, его девочка, проклятый Йедук-Шай не успел тронуть её — Рай-Ан это каким-то образом знал. Если этот синеглазый мускулистый тип примется совращать её...

И вдруг "тип" посмотрел прямо на Рай-Ана. В задумчивой сапфировой синеве его глаз отразилось понимание, а чуть приметный дружелюбный кивок головы окончательно развеял иллюзию, что он посмотрел в сторону незримо присутствующего Белого Ягуара случайно. Он ВИДЕЛ его, он знал, что Рай-Ан здесь!

Обомлев, Рай-Ан бессильно наблюдал, как синеглазый бережными движениями ополаскивал волосы Тиш-Им отваром, а та прикрывала грудь руками. Синеглазый оставался при этом невозмутимым, ни единым взглядом, ни движением не показывая какого-либо плотского интереса к Тиш-Им. Он был спокоен, как снежные вершины гор, а в сторону Рай-Ана поглядывал с добродушной усмешкой.

"Я — Хранитель Севера, — уловил Белый Ягуар внутренним слухом чужие слова. — Не тревожься, на твою возлюбленную я не претендую".

Губы синеглазого при этом не шевельнулись, но Рай-Ан не сомневался, что это "сказал" он. Тиш-Им, конечно, ничего не видела и не слышала... И это причиняло Белому Ягуару боль. Оказавшись прямо перед ней, он отчаянно звал её, но — всё впустую. Девушка смотрела сквозь него в сторону бассейна, в который она сейчас собиралась окунуться.

Она начала подниматься из воды... Если б Рай-Ан имел голос, он бы зарычал на беловолосого Хранителя, чтобы тот отвернулся. Хранитель то ли услышал его, то ли сам догадался — повернулся к Тиш-Им спиной, когда она ступила мокрой босой ногой на каменный пол купальни. Впрочем, сам Рай-Ан, не в пример Хранителю, беззастенчиво любовался её наготой, испытывая при этом чисто эстетическое восхищение без примеси телесной похоти. От желаний плоти он был свободен, но это не мешало ему с обожанием и преклонением ласкать взглядом совершенные изгибы её юного тела.

"Гм, гм, — прервал Хранитель его наслаждение. — Мне кажется, это не совсем порядочно с твоей стороны. Ведь она не знает, что ты за ней подглядываешь. Я-то честно отвернулся, а ты?"

Рай-Ан был пристыжён, но просто не мог не смотреть на Тиш-Им. Он всем своим существом устремлялся к ней, он бы хотел слиться с ней в единое целое, чтобы у них была одна душа и одно сердце на двоих. "Люблю, люблю тебя..."

"Нужно открыть её духу Зверя, — сказал ему мысленно Хранитель, плескаясь в ванне. — Пора. А ты не тревожься и доверяй мне".

Что ещё Рай-Ану оставалось в его положении? Когда Хранитель прыгнул обнажённым в бассейн к Тиш-Им, он сцепил несуществующие зубы и приготовился терпеть, но духовная составляющая происходящего отодвинула эти мелочи на задний план. Белому Ягуару был виден радужный яйцеобразный кокон вокруг Тиш-Им; татуировка Хранителя вспыхнула, опоясав его лоб золотым сияющим узором, и он, проведя пальцами по своему лицу, одел этим сиянием и свою руку. Светящейся ладонью он провёл в воздухе вокруг головы Тиш-Им, а потом коснулся её макушки... Кокон девушки откликнулся на это переливчатым мерцанием, и на его поверхности образовалось яркое пятно света. Одной рукой поддерживая обмякшую Тиш-Им, вращательными движениями пальцев другой руки Хранитель превратил световое пятно в конус, вершина которого спроецировалась на макушке девушки.

"Канал связи с Духом Зверя открыт, — сказал Хранитель. — Дело за малым — подтолкнуть первую трансформацию. Да, придётся ей помочь: сказываются долгие годы её закрытости от Духа".

Рай-Ан попытался прикоснуться к основанию светового конуса... Теперь он чувствовал Тиш-Им сильнее, и ему до боли хотелось слиться с ней. Хотелось, чтобы она услышала и тоже почувствовала его.

В этот момент его вдруг словно отбросило взрывной волной, и он оказался у водопада, напротив истекающего кровью Йедук-Шая, стоявшего по колено в воде. С этого всё началось, это они втроём — Белый Ягуар, У-Он и та девушка-лучница — убили верховного жреца. И это убийство накрепко связало их и между собой, и с Йедук-Шаем. Теперь Рай-Ану стали понятны слова Вепря: если он убьёт Йедук-Шая, того это отбросит на ступень вниз и лишит сил, а если их троих убьёт верховный жрец... В этом случае он вскочит сразу на три ступеньки вверх. Ступеньки чего?

"Лестницы Бытия", — сказал Хранитель Севера.

Его голос вернул Рай-Ана обратно в купальню, к Тиш-Им, всё ещё безвольно лежавшей в воде. Её тело вдруг сотрясла судорога, и девушка погрузилась в бассейн с головой. Рай-Ан вздрогнул от боли всей душой. "Тиш-Им, это не твои воспоминания, не твоя боль, а моя... Прости, прости меня, милая".

Потом он снова безотрывно бдел над ней, пока она спала. В радужном коконе происходили какие-то процессы: цвета менялись, перетекая один в другой и образовывая небольшие завихрения, а белый световой конус на макушке, чуть потускнев, время от времени пускал по всему кокону светлые сполохи.

Рай-Ан решился обратиться к Хранителю Севера. "Я думал, все Хранители Сторон Света ушли в незапамятные времена. Вас уже считают просто легендой. Ты — правда один из них?"

"Да. Мои братья действительно ушли, отдав свои жизни ради восстановления равновесия, — ответил тот. — Я — последний из Хранителей... Мне не под силу в одиночку сбалансировать все перекосы, накопившиеся в Мироздании, и залечить все дыры и шрамы в Душе Мира, но я сделаю всё, что смогу. Возможно, приближается моё время... Время уйти вслед за братьями".

Рай-Ану стало больно от этих слов. Невыносимая печаль накрыла его тёмной, как грозовая туча, пеленой, а Хранитель улыбнулся. В его сапфировых глазах не было страха, только грусть. Белый Ягуар видел и его "кокон" — очень красивый: в нём преобладал белый цвет с золотистыми прожилками.

"Это моё предназначение, друг, — сказал Хранитель. — Ради его исполнения я родился и прошёл весь путь своего становления. Близится моя вершина".

"Но как же мир останется совсем без вас?" — печально спросил Рай-Ан.

Хранитель чуть приметным мановением руки наслал на него волну умиротворения... Из физических ощущений это можно было сравнить с тёплыми мурашками. Лёгкая грусть, впрочем, осталась, но тучи развеялись, открыв тёмное, торжественное звёздное небо.

"В мире уже живут трое будущих Хранителей. Я отыскал их и поделился знаниями, и они ещё должны пройти некоторый путь, прежде чем приступить к исполнению своего долга. А четвёртому Хранителю только предстоит быть зачатым. Ты и твоя возлюбленная здесь не случайно".

Рай-Ан вздрогнул — вернее, его душу будто пронзил лёгкий удар тока.

"Да, мой друг, — улыбнулся Хранитель. — Ты правильно догадался. Вы с Тиш-Им зачнёте ребёнка, и он станет одним из нас. Если я не успею сам обучить его, нужные знания ему дадут братья-Хранители. Тебе предначертано стать отцом снова, друг Ягуар. Но твоё дитя тебе принадлежать не будет, и ты не сможешь повлиять на его судьбу".

"То есть... у нас его заберут?" — огорчился Рай-Ан.

"Сначала он будет жить со своими родителями, как все дети, но будь готов к тому, что с двенадцатилетнего возраста братья-Хранители будут забирать его к себе на длительные промежутки времени, а в семнадцать лет он покинет родительский дом насовсем... — Помолчав, Хранитель добавил с грустноватой усмешкой: — Ну... это при условии, что у нас всё получится, и мир не ввергнется во мрак, под власть Нга-Шу".

"То есть... тебе не известно, как всё сложится?"

"Я могу предвидеть развитие событий, но вариативность всегда остаётся... Потому что есть люди, тоже умеющие его предвидеть и изменять реальность. Эти люди, надо сказать, успели наломать немало дров".

Рай-Ан не знал, радоваться ему или грустить. Мысль о том, что он снова станет отцом, грела и утешала, а вот необычная судьба будущего ребёнка внушала немало тревоги. Порой не понять, что такое избранность — дар или тяжёлое бремя...

Он стал свидетелем первой трансформации у Тиш-Им. Она превратилась в чёрную волчицу с белым треугольником на груди, стройную и длинноногую. "Красавица", — с гордостью и нежностью думал Рай-Ан, незримо сопровождая её на первой охоте. Снег обагрился заячьей кровью, а зубы его любимой красавицы разорвали ещё тёплую тушку белого зверька. Волчица склонила изящную голову и закрыла глаза, мысленно произнося ритуальные слова, без которых не обходилось правильное убийство добычи. Она всё сделала как надо, умница. Правда, белый волк (в него превратился Хранитель) немного помог Тиш-Им, выгнав зайца на неё, но поймала и убила она жертву сама, да так ловко и быстро, что Рай-Ан не мог снова не испытать гордость за неё: прирождённая охотница!

Потом, уже вновь в человеческом облике, она сидела на кухне за массивным деревянным столом и задумчиво вертела в пальцах пушистый белый заячий хвостик — всё, что осталось от её первой добычи. Хранитель приготовил травяной отвар, и она пила его маленькими глотками, чуть морщась от горечи и проводя кончиком языка по заметно увеличившимся клыкам. Новизна и непривычность происходящего и пугала, и увлекала её...

"Вот бы Рай-Ан это увидел, — думала она. — Что с ним сейчас?"

Белому Ягуару хотелось крикнуть: "Милая, я здесь!" — но она не услышала бы его. Поэтому он просто снова окутал её коконом своей любви, прогоняя её грусть и мысленно целуя опущенные ресницы. Желание снова обрести тело и поцеловать их по-настоящему накрыло его могучей волной, и Рай-Ан почувствовал, что его тянет куда-то, будто бы непреодолимо засасывает в смерч. Сапфировые глаза Хранителя улыбнулись ему напоследок, и до него долетело эхо слов: "Я послал к тебе помощников..." Пространство вытянулось в извилистый тоннель с огнями на стенках, и невидимая сила понесла Рай-Ана по нему с бешеной скоростью, едва ли не разрывая при этом на атомы...

...Первым чувством, которое он испытал, был холод. Тело-спальный мешок вернулось, но пока не повиновалось ему и казалось каким-то аморфным и будто бы застывшим в куске льда. Рай-Ан не мог понять, где у него руки, а где ноги. Но мысль о том, что конечности непременно должны быть где-то здесь, звенела беспокойным будильничком, скакала сумасшедшей белкой и выудила-таки на поверхность из холодной могилы разума вопрос: "А где я, собственно?" Вслед за ним медведем наступило ему на сердце беспокойство: "А не рано ли я вернулся?" Кто-то тёплым языком лизал ему лицо — нос, губы, веки, брови, при этом сопя и фыркая. Пахло псиной. Серая морда, жёлтые глаза и мокрый розовый язык.

Рай-Ан попытался пошевелиться. Тело было чем-то придавлено, но не тяжело. Какая-то грубая ткань... Земляные края ямы и устремлённые в серое небо верхушки деревьев. Упираясь передними лапами Рай-Ану в грудь, над ним стоял волк и дышал ему в лицо, а справа и слева виднелись морды ещё трёх зверей.

Чувствительность постепенно возвращалась, включилась дрожь. Рай-Ан понял, что жутко замёрз. Земляной холод проникал до самого сердца, хотелось поскорее выбраться, но в повиновение пришли пока только пальцы. Волки растаскивали в стороны мешковину, в которую он был завёрнут, и с краёв ямы сыпались комочки земли, попадая Рай-Ану на лицо, голую грудь и живот. Подчинив себе горло, он застонал. Тело ещё не вполне проснулось от анабиоза, но голова работала на удивление чётко, сознание вернулось в полном объёме. Если яма и лес — значит, его хитрость сработала, и его похоронили, приняв за мертвеца. Вот только откуда тут взялись волки? Без них он вряд ли смог бы сам откопаться и просто задохнулся бы в могиле... Впрочем, яма была неглубока, всего около метра, но при такой слабости и этого хватило бы, чтобы придавить его намертво. Планируя эту затею, он рассчитывал на своих людей и членов клана Северного Волка, но тем, как видно, что-то помешало прийти ему на помощь.

Лёжа в яме, он открыл себя родной стихии ур-рамаков, земле, и попросил её дать ему сил. Волевым усилием он разгонял кровь по жилам, заставляя организм проснуться. RX в его теле, видимо, ещё не распался: Белый Ягуар попытался начать трансформацию, но пока не получалось даже удлинить когти. Сил на нейтрализацию препарата тоже не было. А волки беспокойно бродили вокруг ямы, поглядывая на Рай-Ана.

Откуда они всё-таки здесь?.. В голове почему-то вертелось слово "помощники". Да, они здорово помогли ему — спасли жизнь, можно сказать. И сейчас, когда он, набравшись немного сил от земли, неуклюже выкарабкивался из ямы, они подталкивали его наверх мордами и лапами. Один из зверей нагнулся, и Рай-Ан, обхватив рукой его шею, выбрался наконец из ямы... А в голове мелькали образы: белый волк с сапфировыми глазами, бегущие лапы, деревья... Он даже почувствовал запах крови: снег припорошил место, где кто-то был убит. До него дошло: это волки так "разговаривали" с ним, пытаясь ему что-то сообщить. Удивительного в этом не было: оборотни понимали своих меньших братьев, особенно крупных и умных зверей.

Белый волк... Сапфировые глаза. Хранитель Севера! Жилище в горе, Тиш-Им... Ребёнок. Найти её, обнять, зарыться лицом в её волосы... Захваченный водоворотом чувств, Рай-Ан не заметил, как волки обступили его и тесно прижались к нему боками, отогревая. Это Хранитель их послал! Зарывшись пальцами в густой мех, Белый Ягуар уронил на волчий бок несколько тёплых солёных капель из глаз.

— Спасибо, братцы...

Мешковина, в которой его похоронили, не слишком-то спасала от холода, но он всё равно закутался в неё — хотя бы для психологической поддержки, чтобы не быть совсем голым. Какой-то гад снял с него брюки, и он остался в одних трусах. Ступая босыми ногами по обжигающе ледяному снегу, Рай-Ан в полной мере испытал на себе то, что довелось пережить Тиш-Им... Один из волков шёл впереди, показывая дорогу, двое сопровождали Рай-Ана по бокам, четвёртый был замыкающим. Только мысль о Тиш-Им поддерживала Белого Ягуара и была его двигателем.

...По-видимому, они пришли на место: волки встали полукругом и смотрели на него. Один из зверей копнул лапой снег, и под тонким слоем свежевыпавшего, белого, показался красный. Что делать дальше? Рай-Ан озирался, стуча зубами. Бессловесные твари могли только передавать ему картинки, из которых можно было понять, что белый волк умел исчезать, как бы растворяясь в воздухе.

— Ну... Ну? Что дальше-то, ребята? — выдавил Рай-Ан, еле двигая сведёнными от холода губами. — Белый волк должен прийти сюда или как?

Один волк — тот, что показывал дорогу — повёл мордой и ткнул носом в пустоту. Пространство странно колыхнулось, как поверхность воды, на которую упал листок. Рай-Ан протянул руку, и его кисть погрузилась в странную аномалию. Ничего особенного она не ощутила — ни жжения, ни щекотки, ни тепла, ни влажности. Поверхность аномалии опять пошла волнами, исказив стволы деревьев, будто те были отражениями в воде, в которую бросили камень. Рай-Ан вынул руку... Рука как рука, никаких следов на коже.

— Это что — какой-то портал? — пробормотал он. — Мне туда надо войти?

По оживлению волков стало ясно, что он угадал. Все четверо снова и снова показывали ему картинку, как белый волк исчезает в воздухе. Это могло означать только одно: он входил в эту пространственную аномалию.

— Ну... Спасибо вам, братцы...

Рай-Ан протянул руку к волку, стоявшему ближе всех, и зверь дал ему себя погладить и даже почесать за ухом.

Тиш-Им чуть не закричала: слуга Хранителя вёл вниз по ступенькам дрожащего и синего от холода Рай-Ана, закутанного в мешковину на голое тело. Зажав крик рукой, девушка стояла столбом пару секунд, а потом бросилась, обняла, осыпала поцелуями... Какой же он был ледяной! И, кажется, ничего не видел перед собой.

— Рай-Ан... Рай-Ан, — плача от радости, бормотала Тиш-Им, гладя его холодные щёки.

Она приникла поцелуем к его неподатливым губам, но он только дрожал и смотрел перед собой мутным взглядом.

— Рай-Ан, ну скажи что-нибудь! — дрожащим от слёз голосом воскликнула Тиш-Им.

Рай-Ан, моргнув пару раз, сфокусировал-таки взгляд на ней. Его серые губы шевельнулись в подобии улыбки, и она услышала его сдавленный, спотыкающийся голос:

— Милая... Я же об-бещал, что мы ещё увидимся... Я сдер... жал своё слово.

— Ладно, успеете ещё намиловаться, — добродушно проворчал Уум-Тай. — Тиш-Им, не видишь — гость замёрз, как сосулька?.. Его отогреть срочно надо.

Через десять минут Рай-Ан сидел на кухне у растопленной печи, закутанный в одеяло, а Тиш-Им, вытирая слёзы счастья, сидела перед ним на корточках и сжимала его руки. Хоть его и трясло, а кожа была покрыта пупырышками, взгляд его ожил, и в нём проступил свет взаимной радости. Стиснув руку Тиш-Им, он прижал её к своим губам и зажмурился. Она, гладя Белого Ягуара свободной рукой по колену, осыпала его градом вопросов:

— Как ты оттуда выбрался? Верховный жрец тебя отпустил? Как ты меня нашёл? Ты долго сюда добирался? Ох, наверно, все ноги отморозил! — Она с беспокойством посмотрела на его босые ступни, уже начавшие немного розоветь.

— Н-нет, не долго, — улыбаясь дрожащими губами, ответил Рай-Ан всё ещё немного глухо и сдавленно. — Волки меня откопали... И привели к порталу. Я вошёл там... И очутился здесь.

При слове "откопали" Тиш-Им встала и выпрямилась. С тревогой всматриваясь в любимое лицо, она спросила:

— Что значит "откопали"? Кто тебя закопал, что там произошло?

Рай-Ан поёжился, чуть раздвинул колени, привлёк девушку к себе и обнял, прижавшись головой к её груди.

— П-потом, малыш, — прошептал он. — Потом расскажу, когда отогреюсь немного...

Тиш-Им стояла между его колен, боясь шевельнуться. В животе разливался жар, щёки запылали, сердце заколотилось. Рай-Ан впервые обнимал её так... недвусмысленно. Но дальше объятий он не шёл: на кухне хлопотал, поджаривая мясо и лепёшки, Уум-Тай.

Ел Рай-Ан жадно, сверкая клыками и урча. Тиш-Им к еде не притрагивалась, только смотрела, как он насыщается, и под сердцем у неё пульсировало что-то тёплое. Дуя и обжигаясь, он принялся пить травяной отвар с мёдом, и его лоб заблестел от пота. Подняв глаза от кружки, он улыбнулся Тиш-Им с такой нежностью во взгляде, что ей показалось, будто лавка уплывает из-под неё.

— Молодцы мои помощники, — раздался голос Хранителя. — Всё исполнили толково.

Тиш-Им с непониманием взглянула на него, но он только улыбнулся и налил себе отвара. С Рай-Аном они держались так, будто были знакомы уже давно, и Тиш-Им укрепилась в подозрении, что чего-то не знает. Впрочем, с расспросами ей спешить больше не хотелось: главное — Рай-Ан был жив-здоров и сидел рядом с ней.

Хранитель осмотрел Рай-Ана, помассировал ему ноги и спину, сказал:

— Лёгкое обморожение ног и общее охлаждение, но последствий не будет. Я их снял. Ну что ж... Теперь отдохни немного, Ягуар. Если Уум-Тай приготовил тебе комнату, иди туда и выспись.

Слуга Хранителя притащил в одну из комнат тюфяк, одеяло и подушку, положил всё на плоское каменное возвышение у стены. Также он дал Рай-Ану одежду — такие же штаны и рубашку, что были на Тиш-Им. Уже начинало смеркаться, в доме стало сумрачно, и на полу комнаты горела свеча. В её колышущемся тусклом свете глаза Рай-Ана блестели таинственно и по-кошачьи, и Тиш-Им ощутила укол волнения в низу живота.

— Побудь со мной... Останься, — ласково попросил Белый Ягуар, сжав её пальцы.

Девушка присела на край тюфяка. Вдыхая запах тела Рай-Ана, она прислушивалась к своим ощущениям. В животе будто раскручивалось маленькое торнадо, по всему телу бежали мурашки, а пальцы почему-то похолодели. Губы Рай-Ана, уже отогревшиеся и мягкие, уверенно и ласково прильнули к её лбу.

— Ты — моё самое дорогое на свете существо, — щекоча дыханием её кожу, прошептал он. — Я люблю тебя.

К глазам Тиш-Им вдруг подступили слёзы. Она порывисто обняла Рай-Ана за шею и всхлипывала, а он тихонько смеялся и гладил её по спине, обнимая её крепко и нежно.

Впрочем, ничего между ними этой ночью не произошло: обняв Тиш-Им и уткнувшись носом в её волосы, Рай-Ан уснул. А она ещё долго лежала с открытыми глазами, чувствуя на себе тяжесть его руки и млея от теплоты и близости его тела.

Утром её разбудило тёплое, влажное и щекотное чувство на губах. Внутренне безмолвно ахнув, она моментально натянулась, как струна... Значит, ей не почудилось вчера, и этот блеск в глазах Рай-Ана означал именно ЭТО. Чувствуя её напряжение, он в довершение поцелуя чмокнул её в нос и упал на подушку.

— Ты на меня не обиделась? Я и правда что-то устал вчера... Вырубился, будто меня выключили.

Вместо ответа Тиш-Им спросила:

— Как ты себя чувствуешь?

Он озорно улыбнулся.

— Я голоден и счастлив.

— Опять голоден? — Тиш-Им со смешком поднялась на локте. — Ты вчера столько съел... Как в тебя только поместилось!

Рай-Ан тоже приподнялся, глядя на девушку со вчерашним таинственным блеском в глазах.

— А такое чувство, будто и не ел. Видно, переварилось всё так быстро.

Из дверного проёма высунулась голова Уум-Тая. При виде Тиш-Им с Рай-Аном, лежащих в одной постели, на его лице проступила понимающая ухмылка.

— Гостю надо бы помыться с дороги... Я там ванну налил и щёлок приготовил. Завтрак уже скоро поспеет.

— Это отлично, — бодро сказал Рай-Ан, поднимаясь с постели и протягивая руку Тиш-Им. И добавил уже немного другим, многозначительным тоном: — Пойдём... Покажи мне, где тут у вас ванная.

Когда в купальне Рай-Ан скинул одежду, Тиш-Им невольно отвела взгляд. Снова поднимался маленький смерч в животе, а сердце было готово пробить грудную клетку.

— Ух ты, бассейн какой, — заметил Белый Ягуар. — Надо будет окунуться.

Он забрался в ванну и поёжился от удовольствия.

— Вода горяченькая... Интересно, как тут устроено отопление?

Тиш-Им, от волнения не зная, куда деть глаза, была рада поговорить на отвлечённо-будничные темы.

— Дом стоит на горячем источнике, — охотно ответила она. — Им всё и обогревается. В стенах и полу циркулирует пар, поэтому они и тёплые.

— Славно, — сказал Рай-Ан и плеснул себе в лицо пригоршню воды. — А мыло тут есть?

— Щёлок, — деловито ответила Тиш-Им, зачерпывая из бачка настой древесной золы ковшиком и наливая в ванну. — Моет не хуже мыла, зато безо всякой химии. Простое и экологически чистое средство.

— Хм, экологически чистое? Интересно. — Рай-Ан растёрся, где мог достать, а потом протянул мочалку Тиш-Им: — Малыш, мне до спины не дотянуться. Потри, пожалуйста.

Смерч в животе раскручивался всё сильнее, а колени почему-то ослабели. Взяв дрожащей рукой мочалку, девушка склонилась и провела ею по рельефной, тренированной спине Рай-Ана... И, падая в воду под напором его руки, даже не вскрикнула: в общем-то, она почти знала, что так будет. Она была готова к этому со вчерашнего вечера, так что врасплох выходка Белого Ягуара её не застала.

— Ну вот, вся одежда мокрая, — пробормотала она, стараясь выглядеть рассерженной. — Что ты делаешь! Пусти!

Впрочем, язык её говорил одно, а руки делали противоположное — обнимали Рай-Ана за шею, якобы в качестве опоры, чтобы не провалиться в воду по горло. А он, чувствуя, что сопротивления нет, только ещё крепче прижал её к себе и поцеловал, а потом стал помогать освободиться от мокрой одежды. Только один раз Тиш-Им остановила его руку:

— Рай-Ан... У меня это впервые.

— Я знаю, милая, — ответил он ласково. — Не бойся. Я люблю тебя больше всех на свете.

Подхватив её на руки, он вместе с ней прыгнул в бассейн, подняв такую тучу брызг, что вода даже выплеснулась на пол купальни. Тиш-Им на сей раз не удержалась от визга и чуть не захлебнулась. Отплёвываясь и фыркая, она ощутила спиной край бассейна и оперлась на него локтями. Рай-Ан проворно подплыл, встал на дно (глубина была ему чуть выше пояса) и под водой мягко раздвинул колени Тиш-Им, пристроившись между ними. Она в последнем порыве страха упёрлась рукой ему в грудь, но Рай-Ан нежно преодолел это неуверенное и слабое сопротивление.

— Маленькая моя, всё будет хорошо. Расслабься. Помни, что я тебя очень люблю.

— Я знаю, — пробормотала Тиш-Им. — Я тебя тоже... очень...

Он заглушил её слова поцелуем.

Глава 22. Красные маски

Низкий потолок полуподвального помещения на секунду превратился в пульсирующую красными огоньками сизую сеть, а в висках Ло-Ира что-то низко и глухо бухало, как чьё-то огромное сердце. Это биение отдавалось в его сосудах, и они ритмично натягивались, как струны, причиняя боль и давая Ло-Иру прочувствовать на собственной шкуре смысл выражения "тянуть жилы". Он попытался пошевелиться, но свободу рук и ног намертво сковывали цепи. Он крепко зажмурился — так, что даже голова закружилась, а когда открыл глаза, сеть исчезла. Часть светильников на потолке не работала, два были не совсем исправны и раздражающе мигали; холодно поблёскивая, как причудливые орудия пыток, вокруг стояли спортивные тренажёры. К одному из них Ло-Ир и был прикручен цепями.

— Что, крепкие цепи? Не порвать? — послышался странный, сдавленно-приглушённый голос.

Его обладатель с грохотом, отозвавшимся в голове Ло-Ира болью, подтащил табурет и сел напротив тренажёра. Кожаная куртка и красная пластмассовая маска, на голове — чёрная шапочка. Из прорезей колюче и безжалостно поблёскивали глаза.

— Отвечай, оборотень! — повторил он. — Ты можешь порвать эти цепи? Говорят, вы обладаете огромной силой. Но вот это, — он помахал перед лицом Ло-Ира пустой шприц-ампулой, — лишает вас её.

Сдавленным голосом он говорил, видимо, для того чтобы Ло-Ир его не узнал. На соседних тренажёрах сидело пятеро его сообщников в таких же масках. RX без рецепта врача не отпускался, но эти гады его как-то раздобыли.

— Ты знаешь, кто мы? Мы — "Красные маски", и все синеухие будут нас бояться. Мы не дадим им спокойно спать по ночам!

— Что, будете устраивать кошачьи концерты под их окнами? — усмехнулся Ло-Ир.

Красномасочник злобно засвистел носом, а потом нагнулся и потрогал пальцем лежавший на полу выключатель, от которого к ногам Ло-Ира тянулись провода.

— Сейчас мы проверим, как оборотни переносят электричество.

Выключатель щёлкнул, и тело Ло-Ира пронзила боль. Дыхание перехватило: грудь будто туго стянули обручи, не дававшие ей ни вдохнуть, ни выдохнуть. Перед глазами замелькали вспышки света, челюсти стиснулись.

Щелчок выключателя прекратил пытку. Красномасочник нагнулся над Ло-Иром.

— Ну как, понравилось?

Судорога отпустила, и Ло-Ир смог сказать:

— Маску ты мог и не надевать... И с голосом мог бы тоже не извращаться. Я всё равно узнал твой запах.

За три с половиной часа до этого он держал за руку плачущую Эл-Маи, которой он принёс весть о гибели Уль-И. Собственные глаза Ло-Ира оставались сухими, и те слёзы, которые он не мог выплакать, проливались из её светло-серых глаз. Её муж — отец, потерявший дочь — поднёс ей стакан воды, присел рядом и обнял. Его глаза влажно блестели, но он держался.

— Это точно? — спросил он.

Ло-Ир заторможенно кивнул. Боль отчего-то не могла излиться слезами и бушевала в душе младшего Белого Ягуара, как бешеный зверь с огромными когтями.

— Мы думали, что она у тебя, звонили, — всхлипнула Эл-Маи. — Но твой телефон был недоступен...

— Простите, что не сказал сразу, — преодолевая сдавленность горла, сказал Ло-Ир. — Я вчера был просто не в состоянии.

Тикали часы, в стёкла стучал дождь. Казалось, Уль-И была жива: здесь, в её квартире, ещё витали её тепло и родной запах. По этому ковру ступали её ноги, на этом кресле она сидела в обнимку с подушкой и смотрела телевизор, у этого окна стояла, глядя на огненную осень... И казалась невероятной и дикой мысль о том, что её тело лежало в морге, пробитое пулями. "...Был застрелен оборотень, девушка на вид двадцати — двадцати двух лет, личность которой сейчас устанавливается". Нет, эти казённые слова не могли быть о ней.

Звонок в дверь бесцеремонно нарушил скорбную тишину. Эл-Маи вздрогнула, подняв голову с плеча мужа.

— Ро-Мун... Не открывай, я никого не хочу видеть, — пролепетала она.

Отец Уль-И, остролицый, небольшой и сухощавый, с лёгкой рыжиной в каштановых волосах, поцеловал жену в висок и поднялся с дивана.

— Успокойся... Я посмотрю, кто там.

Ло-Ир напрягся и ощетинился, почувствовав холодное, враждебное веяние. Те, кто стоял за дверью, пришли явно не с дружеским визитом.

— Ро-Мун Сурай? — послышался в прихожей мужской голос.

— Да... Это я, — ответил отец Уль-И.

— Добрый вечер. Мы из полиции. По поводу вашей дочери.

Эл-Маи закрыла глаза, откинувшись на спинку дивана и обхватив себя руками. Пшеничные волосы, заплетённые в толстую косу, уже местами чуть поблёскивали серебром, но их густоте могла позавидовать любая актриса, снимающаяся в рекламе шампуня. Её лицо с классически правильными чертами могло бы сиять на обложках журналов... Но не сияло. Эл-Маи была хозяйкой магазина тканей. Такой, как она, могла бы стать Уль-И с возрастом... "Хочешь узнать, какой будет невеста через энное количество лет — посмотри на будущую тёщу". Но у Ло-Ира уже не было невесты.

— Мы понимаем, вам сейчас тяжело, но задать вам несколько вопросов нам всё-таки придётся.

Цепкие взгляды двоих полицейских на пару секунд задержались на Ло-Ире. Один из них был молодой, бритый наголо, второй — постарше, с усами, сединой на висках и мятым лицом. Отец Уль-И, встав рядом с Эл-Маи и всем своим видом показывая, что в обиду её не даст, представил её:

— Моя жена.

Та даже не взглянула на вошедших полицейских. Ро-Мун представил им и Ло-Ира:

— Это Ло-Ир Деку-Вердо, наша дочь с ним встречалась.

— Хорошо, — ответил старший. — Значит, все в сборе.

Ро-Мун предложил полицейским присесть и сел сам — рядом с женой, которая продолжала игнорировать их присутствие. Она сидела, чуть отвернув красивое, неподвижно-замкнутое лицо и не вытирая скатывавшихся по щекам слёз. От Ло-Ира не укрылся быстрый оценивающий взгляд старшего полицейского, которым тот окинул мать Уль-И. Похоже, она произвела на него впечатление.

— Значит, вам уже известно о гибели вашей дочери, — сказал он.

Эл-Маи молчала. Ро-Мун ответил:

— Да, известно. Ло-Ир увидел в новостях... И сообщил нам только что. А мы телевизор вчера не смотрели.

— Так, так... Не смотрели, значит. — Полицейский обвёл взглядом гостиную и снова остановил его на лице Эл-Маи, преисполненном отстранённой, гордой скорби. — Ну что ж... Как всё это ни печально, но речь пойдёт об инъекциях препарата RX. Поскольку вы и ваша дочь являетесь синеухими, вы обязаны проходить курсы уколов дважды в год. Однако, как оказалось, Уль-И имеет способность перекидываться в зверя, что она и сделала на площади Акоа. Она нападала на окружающих и представляла опасность, потому и была застрелена. То, что она могла превращаться в зверя, означает только одно: она какое-то время не делала инъекций. А это является нарушением, и вы это знаете. Вам было известно о том, что ваша дочь каким-то образом избегала уколов? Или, может быть, вы сами помогали ей в этом?

Верхняя губа Ро-Муна чуть шевельнулась, как если бы он хотел оскалиться, но сдержался.

— Я думаю, вы уже проверили наши медицинские карты, — проговорил он. — В которых должно быть отмечено, что курсы уколов и наша дочь, и мы сами проходили регулярно.

— Да, мы проверили, и там действительно всё отмечено. Но факты говорят об обратном! — Полицейский вроде бы говорил с Ро-Муном, но то и дело посматривал на его жену. — Возможно, с вашей стороны имеет место обман. Мы намерены это выяснить, и мы выясним, что бы вы ни говорили.

— Выясняйте, — сухо ответил Ро-Мун. Он держался с непреклонным достоинством и спокойствием.

— Выясним, — с нажимом повторил полицейский. Взгляд его не предвещал для Ро-Муна ничего хорошего. — Но было бы лучше, если бы вы сами признались, каким образом вы смухлевали с уколами, не заставляя нас тратить время.

— Нам не в чем признаваться, — ответил Ро-Мун сдержанно. — Видимо, дело в препарате. Возможно, дозировка была недостаточная, но это уже не наша вина, а промах врачей.

Старший полицейский хмыкнул, смерив его недружелюбным взглядом, и ничего не сказал. Вместо него заговорил его молодой напарник. Блеснув лысиной, он чуть нагнулся вперёд, облокотившись на колени.

— Думаю, вам известно об убийствах. И также ни для кого уже не секрет, что совершают их оборотни. Вы понимаете, какие неприятности на себя навлекаете.

Эл-Маи, до сих пор хранившая гордое молчание, наконец посмотрела в сторону полицейских. Её взгляд был полон презрения и негодования.

— Вы что, подозреваете нас? Или нашу дочь?! Вы с ума сошли?

— Отнюдь, — ответил молодой. — Но факт: ваша дочь была оборотнем. Значит, и вы — тоже оборотни. И это, хотите вы того или нет, включает вас в круг подозреваемых. Сейчас вам нужно будет поехать с нами в лабораторию для биологического исследования.

У молодого полицейского была чёткая дикция и напористая манера. Ло-Ир встретил его взгляд ментальным щитом, и он на секунду опешил, но тут же взял себя в руки.

— Какие у вас были отношения с погибшей?

— Близкие, — ответил Ло-Ир. — Мы встречались.

— Вы регулярно делаете уколы?

— Разумеется. Иначе меня бы давно выгнали из университета.

— Мы проверим и вас. Поедете тоже.

У Эл-Маи задрожали губы. Ро-Мун, накрыв её руку своей, сказал:

— Нам с тобой бояться нечего, вины на нас нет. Пусть исследуют... Всё будет хорошо.

Их втроём заставили втиснуться на заднее сиденье вместительной полицейской машины, отделённое от переднего решёткой.

— Как будто мы преступники, — поморщилась Эл-Маи.

В лаборатории у них взяли кровь, слюну, сняли слепки с зубов и взяли отпечатки пальцев, потом доставили в отделение и допросили официально, с протоколом, после чего отпустили, заставив подписать обязательство не покидать пределы города. Дождливый осенний вечер раскинулся перед ними, когда они вышли на крыльцо отделения, а равнодушный мокрый город встретил их холодом улиц. Пока они под козырьком крыльца ждали такси, которое Ло-Ир вызвал по телефону, ему позвонила Э-Ар.

— Ло-Ир, ты где?

— Всё в порядке, я скоро буду дома, — успокоил он её. — Нас с родителями Уль-И допрашивали в полиции, потому я и задержался.

— Допрашивали? — встревожилась Э-Ар. — Зачем?

— Потом расскажу, как приду.

— Ладно... Тут один друг твоего отца приехал, глава клана Рыси. Приехал не один, вместе с мамой У-Она. Я разрешила им остаться и дождаться тебя.

Глава клана — это кстати, отметил Ло-Ир. Уж у него-то должна быть связь с Северными Волками. Всё-таки зря отец не оставил никаких контактов. Мог бы и дать пару телефонов.

— Правильно сделала, Рыжик, умница. Скоро буду. Только посажу родителей Уль-И в такси.

От звука её голоса на сердце Ло-Ира потеплело, и в него будто упал лучик света, разогнав холодный мрак смерти. Она была светлым пятнышком в его душе, озорным и рыжим солнечным зайчиком; только от одной мысли о ней ему стало легче, и Ло-Ир ощутил себя не таким одиноким. Впрочем, вряд ли он теперь мог называть её "Рыжиком", не вызывая недоумения со стороны её мужа, который приехал вчера поздним вечером. Внешне У-Он вроде бы не изменился, но внутренние перемены Ло-Ир в нём почувствовал, и немалые. От него за сто шагов веяло зверем, а в тёмных угрюмоватых глазах плескалось что-то безумное, безбашенное. Только безумие это было с оттенком горечи и затаённой печали.

Подъехало такси.

— Ладно, счастливо вам, — сказал Ло-Ир родителям Уль-И.

— А ты не поедешь? — грустно удивилась Эл-Маи.

Ло-Ир приподнял в усталой улыбке уголки губ и отрицательно качнул головой.

— Промокнешь ведь, — с тоской во взгляде сказала Эл-Маи. — Садись, дорогой, поедем с нами. Выпьем тоо с пирогом, вспомним Уль-И... Даже не верится, что она... — Эл-Маи задавила в горле всхлип, сжав губы.

Её толстую пшеничную косу слегка намочил дождь, несколько тонких прядок прилипло ко лбу. Странно, но так она казалась даже моложе и красивее, чем с аккуратно уложенными волосами. От её материнской заботы сердце Ло-Ира тронула серым крылом тоска: своей матери он не знал. Всё, что ему было известно о женщине, которая произвела его на свет — то, что она была актрисой, женой отца так и не стала и оставила ему ребёнка — его, Ло-Ира. Творчество и богемная жизнь для неё оказались дороже семьи.

— Ничего... Пускай, — сказал Ло-Ир, улыбнувшись дождю, как старому знакомому.

Эл-Маи погладила его по влажным волосам, как маленького, несколько мгновений с грустью смотрела на него, а потом пригнула к себе его голову и поцеловала в лоб.

— Вы с ней были такой красивой парой... Ты можешь приходить к нам, если захочешь. Мы всегда будем рады тебя видеть, сынок.

Ло-Иру очень хотелось её обнять, но... Её ждало такси с открытой дверцей, а его — гость дома. Поэтому он просто проводил взглядом отъезжающую машину, покосился на сумрачную пелену туч, сунул руки в карманы и пошёл домой пешком.

Он прошёл уже пару кварталов, когда услышал за спиной рёв моторов. Красноухая агрессия дышала ему в спину, а из переулка вывернули шестеро мотоциклистов в красных пластмассовых масках. Не боясь крутых разворотов на мокром асфальте, они окружили Ло-Ира, давя на него со всех сторон красной пульсирующей злобой своих масок. Моторы урчали, рычали их сердца, полные ненависти, и от этого рыка пространство задрожало и вспыхнуло не то сетью сосудов, не то переплетением красных нитей. "Не кормите Нга-Шу!" — хотелось Ло-Иру крикнуть этим парням, но они понятия не имели о ней.

Это были не чёрные псы, а всего лишь обычные красноухие. Ло-Ир мог справиться с десятком таких ребят одной левой, но ему захотелось выяснить, кто они такие и что им нужно. Одинаковые маски могли быть признаком какой-то банды, а банду следовало обезвредить, пока она не натворила дел. Ло-Ир решил сыграть в поддавки — подпустить их к себе, а потом уложить их в любой момент психической атакой.

— Шестеро на одного — нечестно, — сказал он.

Переводя взгляд с одного мотоциклиста на другого, он пытался понять, кто тут главный, но по внешним признакам главаря было не определить: все они выглядели одинаково. Чёрные кожаные куртки, чёрные шапочки, красные маски.

Они тянули с нападением: просто стояли вокруг него с работающими моторами, сдерживая рвущиеся вперёд машины. Ло-Ир попытался сам спровоцировать их: топнул ногой и сделал ложный бросок вперёд, будто хотел атаковать. Это сработало: один из банды красных масок рванул навстречу. За мгновение до того как поравняться с Ло-Иром, он выбросил вперёд руку с электрошокером.

...В общем, надо было послушать Эл-Маи и поехать с ними. Сейчас пил бы тоо с пирогом, а не корчился от электрического тока, прикованный к тренажёру. Сколько они вкололи ему препарата? Если одну ампулу, то пустяк, а если несколько...

— Маску ты мог и не надевать... И с голосом мог бы тоже не извращаться. Я всё равно узнал твой запах.

Ло-Ир не блефовал. Его мучителем был Дайи-Бо, которого он вчера уложил на газон университетского двора одним ударом. Видно, тот не простил ему публичного позора и решил отыграться сполна. Банда "красные маски"... Вот же уроды. Давить этих засранцев немедленно, да так, чтобы у них после этого ещё целую неделю психику наизнанку выворачивало!..

Но Ло-Ир не успел сосредоточиться: Дайи-Бо, выведенный из себя тем, что его так легко разоблачили, щёлкнул выключателем самодельного пыточного устройства, собранного из подручных средств.

Другие члены банды попросили его дать и им поиграться, и он с неохотой уступил им выключатель. Они били Ло-Ира током и смеялись, а он корчился от боли и судорог, сводивших дыхательные мышцы. А когда электричество было в очередной раз выключено, почувствовал покалывающую боль в сердце. Ещё один такой "удар" — и оно могло не выдержать...

— Ты отказался извиняться, синеухий говнюк, — прошипел Дайи-Бо из-под маски. — Поэтому я поджарю тебя на медленном огне!

Этих секунд Ло-Иру хватило, чтобы захлестнуть на его шее невидимую удавку паники. После ударов током в глазах двоилось, покалывало сердце, а тело растеклось, как тесто, но эта слабость даже отчасти помогла: не нужно было расслабляться специально, чтобы раскрутить вокруг себя "смерч", который получился особенно мощным. Дайи-Бо завыл не своим голосом и сам сорвал с себя маску, упал на колени и схватился за голову, остальные красномасочники тоже были не в лучшем состоянии. Ло-Ир сидел в центре "смерча", спокойный и безжалостный, усиливая давление. Он мстил. Мстил за свои мучения, за смерть Уль-И, за боль всех синеухих, пострадавших в последнее время от рук таких уродов, как эти.

Бандиты были уже без масок, но лица их покраснели от крови, которая текла из их носов, ушей и глаз. Лампы на потолке заморгали, а розетку, к которой были подсоединены провода от ног Ло-Ира, выбило целым снопом искр. Да, такого славного и мощного "смерча" у него ещё не получалось... Он напрягся, рванулся — цепи лопнули.

Когда Э-Ар рыжей молнией сбежала вниз по лестнице навстречу У-Ону, он пару мгновений стоял, не в силах двинуться, словно этой самой молнией поражённый. Подгибались колени, и было отчего: плечо оттягивала дорожная сумка, руку — корзина с ягодами, а на шее висела жена. Он слегка ошалел от близости её тела, прильнувшего к нему, а когда его губы утонули в поцелуе, У-Он вовсе шатнулся, как пьяный. Э-Ар обрушилась на его сердце, как огромный, мягкий, пушистый и тёплый ком, а искрящиеся радостью и слезами медовые топазы её глаз зажгли его светлым и жарким огнём. Он понял, что ничуть к ней не охладел: его всё так же восхищал и умилял её носик, сводили с ума губы, а тёплые янтарные искорки в её глазах — воспламеняли. Его по-прежнему влекла шелковисто-щекотная мягкость её волос, хотелось в них зарыться лицом и вдохнуть родной запах... Да, теперь её запах У-Он ощущал гораздо сильнее, и тот, как и раньше, кружил ему голову. Но при этом рядом в его душе жила лучница с родинкой-бабочкой, ничуть не желая посторониться и бросая вызов сопернице, владевшей У-Оном на законных основаниях. Чувства к обеим женщинам уживались в его сердце, не заслоняя друг друга, и этим фактом У-Он был немало потрясён. Если бы позволял закон, он жил бы с ними обеими, вот только они непременно бы вцепились друг другу в волосы. У-Он даже внутренне усмехнулся, представив себе это.

— Я уже и не чаяла увидеть тебя живым, — взволнованно прозвучал голос Э-Ар рядом с его ухом, а её дыхание согрело и защекотало его шею.

— Всё хорошо, малыш, я с тобой, — сказал У-Он. — Живой и невредимый, так что волноваться больше не о чем. Вот, ягоды тебе привёз, тебе же витамины нужны. Только они кислые, их или засахарить, или варенье...

Договорить ему не дали губы Э-Ар, и он с наслаждением в них ещё раз погрузился. Потом она бросила себе в рот пару ягод из корзины и смешно сморщилась — сердце У-Она даже ёкнуло от нежности.

— Брр, и правда, кислятина!.. Поцелуй скорее! — И Э-Ар снова потянулась к У-Ону.

Губы её были кисловатыми от тультули. Вот так легкомысленно и бесцеремонно она поступила со вкусом его скорби — вкусом похорон на болоте, но откуда ей было знать? И У-Он не мог на неё за это сердиться, а потому снова поцеловал — крепко, искренне и нежно.

Интерьер дома Рай-Ана подавлял своей роскошью, но Э-Ар удивительно вписывалась в эту обстановку. Не без потаённой грусти и досады У-Ону даже подумалось, что она была прямо-таки рождена для того, чтобы жить в богатых домах, носить бриллианты и ездить в дорогих машинах... Но вместо этого она ютилась с У-Оном в маленькой квартирке, потому что шикарной жизни он не мог ей обеспечить. Утешало только одно: похоже, она была вполне счастлива тем, что у них было.

— Ну что, поехали домой? — спросил У-Он.

Сверху раздался голос Ло-Ира:

— Я думаю, здесь она будет в большей безопасности, чем там, у вас.

Младший Ягуар спускался по лестнице, прямой как стрела и сдержанный до бледности, в чёрных брюках и чёрном джемпере, оттенённом белым воротничком рубашки. "Уль-И", — вспомнил У-Он, и в сердце стукнула печаль. Ло-Ир только что потерял свою девушку, но держался мужественно, посуровевший, повзрослевший и сейчас как никогда похожий на своего отца — даже нотки властности откуда-то взялись, совсем как у Рай-Ана. У-Он поставил на пол корзину с ягодами и сумку, шагнул к Ло-Иру и обнял его.

— Привет... Соболезную... Э-Ар мне уже рассказала, что произошло, — только и смог он проговорить. Он не умел находить проникновенных слов в таких случаях.

— Привет, брат, спасибо тебе, — негромко отозвался Ло-Ир.

Разомкнув объятия, они обменялись ещё и рукопожатием.

— Я правда считаю, что Э-Ар лучше побыть здесь ещё какое-то время, — твёрдо повторил младший Ягуар. — Опасность пока не миновала, а охранять её здесь проще. В вашей квартирке даже дверь-то хилая: один раз садануть — и с петель вылетит.

То, как он спокойно говорил о деле, в то время как его сердце надрывалось от боли, внушало уважение. Поэтому У-Он не стал прямо возражать, а попытался пошутить:

— Так-то оно так, вот только как же я останусь дома без своей жены? Я же там умру с голоду и весь обрасту грязью. Или нет — сначала обрасту, а потом умру.

Э-Ар прильнула к плечу У-Она и засмеялась, освещая всё вокруг солнечным топазовым блеском своих глаз, и уголки губ Ло-Ира тоже сдержанно приподнялись.

— Ты можешь тоже погостить у нас, У-Он, — ответил он. — Дом большой, всем места хватит. Да и в любом случае, сейчас нам лучше держаться вместе.

— Спасибо за гостеприимство, — искренне поблагодарил У-Он. — Не знаю, как завтра, но на эту ночь я точно воспользуюсь твоим предложением: поздно уже, да и устал я с дороги.

Э-Ар пушистым лисёнком прижималась к нему, и он слегка завёлся, но взял себя в руки: нужно было ещё выяснить у Ло-Ира подробности похищения Тиш-Им и обговорить дальнейший план действий. Приняв прохладный душ, он поцеловал жену и отправился с Ло-Иром в кабинет его отца.

Сидя в большом кожаном кресле, младший Ягуар задумчиво пускал в потолок струйки дыма у-ока. На подставке у стола была целая коллекция курительных трубок, и Ло-Ир предложил У-Ону подымить за компанию. Обычно У-Он не курил, но не стал отказываться. С непривычки от у-ока у него поплыла голова, и он развалился в кресле, покашливая от крепкого и едкого дыма. Что-то подобное давал ему курить Сайи-То, когда У-Он после нападения на Берлогу дежурил у постели Бэл-Айи.

На фоне тёмных книжных шкафов, деревянных панелей на стенах, тяжёлых складок на занавесках, пейзажей в небольших рамах и изящных бронзовых статуэток — словом, в солидном интерьере отцовского кабинета одетый в чёрное Ло-Ир выглядел ещё взрослее, и У-Он снова не мог не отметить, как поразительно он похож на Рай-Ана.

— Отец отправился на встречу с похитителями, — сказал младший Белый Ягуар. — А мне велел остаться дома — охранять Э-Ар. Её ведь тоже чуть не похитили, пока тебя не было.

— Знаю, — прокашлял У-Он, морщась и выпуская дым из ноздрей. — Где должна состояться эта встреча, ты не знаешь?

— Отец не поделился со мной этим, — качнул головой Ло-Ир. — Он взял с собой восьмерых парней из нашей охраны, плюс ему должен помочь клан Северного Волка. Я думаю, он справится... И чувствую это. Хотя, если бы не необходимость оберегать Э-Ар, я бы отправился с ним.

— Кстати, спасибо тебе за неё, — сказал У-Он. — Она сказала, ты её спас от чёрных псов.

— Не стоит благодарности, — серьёзно ответил Ло-Ир. И добавил негромко, но веско: — У тебя потрясающая жена, и если ты её хоть чем-то обидишь — будешь иметь дело со мной.

Какое-то неприятное беспокойство заскреблось в душе У-Она. Слова Ло-Ира насторожили его, но он сделал вид, что принял их как шутку.

— Чего это ты?

— Считай меня её братом, — ответил младший Ягуар, блеснув льдом амальгамы в глазах. — Братом, который за свою сестру порвёт любого.

Хотя он не мог ничего знать о Бэл-Айе, но его слова упали на далеко не бесплодную почву. Увы, безгрешным У-Он не был. И ему стало не по себе.

— Я никогда не обижу Э-Ар, — сказал он мрачно, отложив трубку. Это был какой-то другой у-ок, он слишком сильно ударял в голову, и она неприятно отяжелела. А может, просто состояние У-Она было сейчас другое, неподходящее. — Так что будем делать? Может, к Северным Волкам обратиться? Они точно должны что-то знать.

— Подождём пару дней. — Ло-Ир легко, не морщась и не кашляя, затянулся и выпустил длинную струю дыма. — Если от отца не будет вестей, придётся к ним обращаться. Хотя я никого там не знаю толком и вообще не представляю, с кем там можно по этой теме связаться.

— Разберёмся, была бы возможность на них выйти, — сказал У-Он. — Телефоны-то хоть какие-нибудь есть?

— Боюсь, и их придётся выяснять окольными путями, — вздохнул Ло-Ир. — Мне раньше как-то не доводилось тесно общаться с северными собратьями. Контакты только у отца есть, а где он их хранит — понятия не имею.

— Мда, дело плохо, — промычал У-Он. — Он что, даже не оставил тебе хотя бы какой-нибудь номер на всякий случай?

— Нет. Видимо, счёл, что мне ещё рано участвовать в таком деле, — усмехнулся Ло-Ир.

— Думаю, он тебя недооценивает, — сказал У-Он. — Похоже, он за всех всё решил. Из лучших побуждений, конечно — чтоб нас оградить, но... Я бы вот тоже хотел поучаствовать, я и ехал сюда затем, чтобы как-то помочь, но получается, что проку от меня никакого: я ничего не знаю. Отбил Рай-Ан мою сестру у этого засранца или нет? Остаётся только гадать.

В глазах Ло-Ира снова замерцал стальной блеск.

— Да нет, ты, похоже, кое-что знаешь, — проговорил он, ставя локти на стол и переплетая пальцы. — Засранец — это у нас кто?

— Долгая история, — ответил У-Он.

Он поведал Ло-Иру о том, как они с Рай-Аном и Бэл-Айей тысячу лет назад убили верховного жреца, и как Йедук-Шай явился к нему в видении и сказал, что Тиш-Им у него.

— Интересно, зачем он это мне сказал? — пробормотал У-Он, думая вслух. — Наверно, чтоб выманить меня из Берлоги сюда. Но какой ему прок от этого? Может, по городу шастают его псы и вынюхивают меня? Так они ещё по дороге сюда имели прекрасную возможность меня накрыть... Запаздывают, однако.

У-Он не подозревал, как был близок к истине. И не знал, что своим благополучным возвращением домой был обязан двоим — старичку на бензоколонке и зеленоглазой вокзальной воровке.

Стеклянные банки с завинчивающимися крышками в доме нашлись, а вот сахара было маловато. И вот беда — охранники не хотели выпускать Э-Ар на улицу. Но выход нашёлся: экономке всё равно нужно было идти в магазин за продуктами, и Э-Ар попросила её купить десять килограммов сахара. Через два часа им доставили всё на дом.

У-Он ушёл утром на работу. "Как бы не пришлось искать новую. Наверно, уволили меня уже там на фиг", — сказал он со смешком. Отпуск он брал на две недели, а отсутствовал три.

Ло-Ир, бледный, измученный и, похоже, не спавший всю ночь или бОльшую её часть, всё-таки собрался в университет. И предупредил Э-Ар, что заедет к родителям Уль-И.

Получив два поцелуя — страстный и нежный от мужа и дружеский от Ло-Ира, Э-Ар опять осталась одна, но ей было чем себя занять. Из половины привезённых У-Оном лесных ягод она решила сварить варенье, а половину засахарить без варки. Высыпав тультуль в тазик и залив водой, она перебирала кроваво-алые ягоды, полоскала и раскладывала по банкам, пересыпая сахаром. Пока руки выполняли монотонную работу, мысли крутились вокруг У-Она. Что-то с ним было не так. Он вернулся изменившимся, но что именно изменилось, сформулировать было трудно. Э-Ар и раньше временами чувствовала от него флюиды чего-то опасного и дикого, звериного, а сейчас эта черта У-Она стала ещё заметнее. У Э-Ар бежали по спине мурашки в его присутствии.

Все объяснения он решил отложить на вечер. Судя по всему, ему было что рассказать, и то, что Э-Ар предстояло услышать, заранее пугало её. "Явно ничего хорошего", — думала она.

Сварив варенье, она разлила его по банкам. Интересно, чем У-Он занимался там, куда он ездил? Отчего-то Э-Ар казалось, что далеко не за ягодами и не за грибами он там ходил. Было ли это опасно? Не исключено. Открыв банку с засахаренной тультулью, она вдохнула терпковато-кислый, тревожно-грустный, свежий запах ягод. Пахло лесом, свободой, чем-то таким, что было и непонятно Э-Ар, и странно волновало её. Той неуловимой новизной У-Она, которую она никак не могла определить.

В шесть вечера У-Он вернулся.

— Не уволили, — со смехом сообщил он. — Даже не особо ругали... Но столько работы взвалили, что даже пообедать было некогда. Поэтому я голодный, как волк!

Э-Ар показала ему стоящие рядком банки с тультулью, и он, поцеловав её в висок, сказал с улыбкой:

— Ты умница, ушастик. Кушай на здоровье — своё и малыша.

Ло-Ира всё ещё не было, и они поужинали без него. Э-Ар не сводила с У-Она выжидательного взгляда, и он спросил:

— Что ты так смотришь, ягодка?

— Жду, когда ты начнёшь рассказывать, — ответила Э-Ар. — Где ты был, что делал, кто такой верховный жрец, что надо чёрным псам и когда всё это кончится.

У-Он вздохнул, встал из-за стола.

— Ладно, пошли наверх.

В спальне Э-Ар забралась на кровать и обхватила колени руками, а У-Он встал у окна.

— Когда это кончится, я не знаю, малыш, — начал он. — Верховный жрец — хозяин чёрных псов и главный прислужник Матери Нга-Шу. Она — кто-то вроде богини, питается всем дурным, что мы испытываем: злобой, ненавистью, страхом, гневом, страданиями. Верховный жрец пытается сделать так, чтобы в мире было как можно больше плохого, и Нга-Шу, питаясь этим, могла наращивать свою мощь. Когда-то очень давно... лет с тысячу назад... трое ур-рамаков убили верховного жреца. Знаю, для тебя это может прозвучать как бред, но двоих из них ты знаешь. Это Рай-Ан и я.

Э-Ар в молчаливом потрясении смотрела на него. С глазами У-Она творилось нечто странное: они посветлели, из карих став золотистыми. Что-то звериное, волчье было в них.

— Малыш, я не сдвинулся рассудком, это правда. Я живу на земле не в первый раз. Когда мы с Рай-Аном убили верховного жреца, меня звали по-другому... Дан-Клай. У Рай-Ана тоже было другое имя. Верховный жрец хочет нам отомстить за свою гибель.

Если бы Э-Ар услышала всё это раньше — до того, как увидела на потолке сизую сеть с красными огоньками, пульсирующую низким, глухим биением, она непременно сочла бы У-Она рехнувшимся. Но слово "Нга-Шу" было ей знакомо: Ло-Ир упоминал его. Эта сеть, которую Э-Ар видела, была как-то связана с этим существом.

— Я вспомнил это, когда был в Берлоге, — закончил У-Он. — Там я ещё много чего вспомнил... И научился перекидываться в волка. Точнее, вернул себе это умение.

Э-Ар тёрла пальцами виски, стараясь не смотреть в золотистые, волчьи глаза У-Она. Бред? Проще всего было бы назвать всё это именно так, а У-Она объявить сумасшедшим, но... Тогда чокнутой можно было считать и её, потому что она видела вещи, которых вроде бы нет. Нет — для кого? Для всех, кто не видит. Но от этого они не перестают существовать.

— Я видела сеть, — пробормотала она. — Она везде.

Рука У-Она обняла её за плечи, его дыхание согрело ей висок.

— Да. Везде. Но ты не бойся. Не корми её своим страхом.

— Ло-Ир говорил то же самое, — вспомнила Э-Ар.

— Правильно говорил. — Губы У-Она прильнули к её щеке.

Э-Ар закрыла глаза. Хотелось прижаться к мужу, но что-то удерживало от этого.

— Ты стал какой-то чужой, — прошептала она. — Я тебя совсем не знаю...

— Я сам многого о себе не знал до некоторых пор, — ответил У-Он. — Но я не чужой тебе, лисёнок мой пушистый.

Она оказалась в его объятиях и не смогла воспротивиться поцелую. Вдруг У-Он насторожился и прислушался.

— Кажется, кто-то пришёл. Кто-то знакомый...

— Ло-Ир, наверно, вернулся, — предположила Э-Ар.

— Нет, не Ло-Ир. Пойдём, посмотрим.

Гостей было двое — русоволосый мужчина приятной внешности, с зелёными кошачьими глазами, в сером дорогом костюме, и женщина, окутанная роскошным плащом волнистых тёмных волос с обильной проседью. Правильностью черт её лицо не отличалось: вся её красота была в больших, блестящих тёмных глазах, а седина совершенно не портила и не старила её. Лицо женщины могло стереться из памяти, а вот глаза были незабываемы и оставляли наблюдателя в полной уверенности, что он видел потрясающую красавицу.

При виде её У-Он застыл на секунду, а потом засиял клыкастой улыбкой.

— Мам, вот это встреча! — воскликнул он, радостно бросаясь навстречу гостье.

Прекрасные глаза женщины засверкали от волнения, а улыбка У-Она отразилась на её лице, как в зеркале. Они обнялись. У-Он, окинув её восхищённым взглядом, сказал:

— Мамуль, ты... обалденно выглядишь! Помолодела будто...

Так вышло, что Э-Ар до сих пор не была лично знакома с родными мужа. На свадьбе его семья не присутствовала, а после были только телефонные разговоры. Увидев свекровь в первый раз, Э-Ар сразу почувствовала её прекрасную душу и сердце. У дурного человека просто не могло быть таких глаз. А У-Он уже представлял их друг другу:

— Мам, это моя жена... Э-Ар, это моя мама, Ай-Маа. Да уж, как-то по-дурацки всё вышло... то, что вы встретились только сейчас.

— Лучше поздно, чем никогда, — улыбнулась Ай-Маа. И обратила сияющий взгляд на Э-Ар: — Здравствуй, доченька... Однако, какую красавицу выбрал себе в жёны мой сын!

— Скоро ты станешь бабушкой, — сообщил У-Он.

Радости Ай-Маа не было предела, а её глаза стали ещё прекраснее, засверкав счастливыми слезами. Её спутник скромно молчал, пока она не спохватилась.

— Дети, это Кэр-Айн Ринкус, глава клана Рыси. Он друг господина Деку-Вердо, и благодаря ему я смогла приехать. У меня не получалось дозвонится ни до Тиш-Им, ни до тебя, У-Он. У нас в городе творится такое!.. Беспорядки, погромы... Моё ателье едва не сожгли. Кэр-Айн помог мне всё уладить. — Ай-Маа бросила на своего спутника тёплый взгляд, на который тот ответил такой же теплотой в глазах. — Я беспокоилась, не случилось ли чего... Я помню, что Тиш-Им уехала в гости к господину Деку-Вердо, поэтому мы и приехали сюда. А здесь — вы!

— У нас тоже беспорядки, — сказал У-Он, посерьёзнев. — Я уезжал, потому ты и не могла до меня дозвониться. Э-Ар тоже не было дома, она находилась здесь. А Тиш-Им... Мам, боюсь, тут плохие новости.

Впрочем, известие о похищении Ай-Маа приняла стойко. Даже не пришлось её успокаивать и отпаивать лекарствами. Кэр-Айн спросил:

— Могу ли я оказать какую-то помощь?

У-Он ответил:

— Так сразу и не сказать... Рай-Ан уехал на встречу с похитителями, но пока от него никаких вестей. Мы с Ло-Иром решили подождать пару дней, а потом связаться с кланом Северного Волка — к нему Рай-Ан обратился за помощью. Возможно, они что-то смогут сообщить. Правда, мы не знаем, как и к кому там можно насчёт этого обратиться.

Кэр-Айн задумчиво потёр подбородок, а У-Он вдруг вспомнил: Рур-Ки Ринкус из клана Рыси. Ведь перед ним сейчас его отец! Когда У-Он покидал Берлогу, парень был в тяжёлом состоянии. Кажется, плохие новости ещё не закончились...

— Пожалуй, я мог бы вам помочь, у меня есть контакт с Трай-Каном, главой Северных Волков, — проговорил Ринкус-старший.

— Мы были бы вам очень признательны, Кэр-Айн, — кивнул У-Он. — Ло-Ира, правда, ещё нет дома. Наверно, лучше подождать его.

В повисшем молчании Э-Ар, почувствовав, что пора снова брать на себя роль гостеприимной хозяйки, вставила слово:

— Хотите пока по чашечке тоо?

У-Он, обнимая за плечи сникшую от огорчения мать, ласково кивнул.

— Давай, малыш. Организуй.

Ло-Ир тронул носком ноги бесчувственного Дайи-Бо, лежавшего на полу с залитым кровью лицом. Ничего. Тогда он нагнулся, пощупал пульс и убедился, что красноухий засранец жив. Живы были и остальные красномасочники. Когда они очнутся, их ещё долго не будет тянуть на забавы.

Он вышел из спортзала на улицу, вдохнул прохладный воздух. Вечерние городские огни расплывались перед глазами тошнотворной каруселью, сердце покалывало. Мысль о вызове такси была весьма уместной.

Но телефон подвёл, показав Ло-Иру пустой, мёртвый экран. Видимо, бедняга оказался не таким стойким к экспериментам с электричеством, как его владелец. Сунув сдохший аппарат обратно в карман, Ло-Ир чуть пошатнулся и окинул взглядом улицу, пытаясь сориентироваться. Ни одного знакомого здания... Или у него что-то со зрением? Пожалуй, второе вероятнее.

На ногах он держался немного нетвёрдо, но делать было нечего — пришлось отправиться на поиски автобусной остановки. Дома Уль-И места себе не находит, наверно. То есть, Э-Ар. А Уль-И уже не о чем беспокоиться...

"Дух Зверя, прими душу Уль-И Сурай, из клана Огненной Лисицы".

Нет, она не исчезла бесследно, душа её вечна, но как больно оттого, что больше невозможно ни обнять её, ни поцеловать... К Э-Ар вернулся муж. Отец... неизвестно, жив ли. Кому он, Ло-Ир, нужен?

"М-да. Что за мысли? А ну-ка, приятель, не раскисай. Отец жив, и ты ему нужен".

Покалывание в сердце усиливалось, воздуха не хватало. Пошатываясь, Ло-Ир сделал ещё несколько шагов, но от невыносимой, жгучей боли за грудиной глаза застелил мрак. Последнее, что он услышал — глухой звук падения собственного тела на асфальт.

Глава 23. Надежда

Щеке очень не повезло. Ей, молодой и гладкой, не особенно беспокоившей своего хозяина необходимостью бритья (растительность на его лице была развита слабо) пришлось лежать прижатой к мокрому асфальту.

Впрочем, невезучей в этот промозглый осенний вечер оказалась не одна она. На мокром асфальте были также распростёрты ноги, обутые в спортивные полуботинки на шнуровке и рифлёной подошве, а грудь и живот, хоть и защищённые одеждой, тоже находились в не самом завидном положении.

Виной несчастья этих частей тела было горизонтальное положение их хозяина и отсутствие главной движущей и упорядочивающей силы, приводившей их в действие — сознания.

Так бы они и лежали брошенными на произвол судьбы, в вынужденном бездействии и бесчувственности — возможно, до появления какого-нибудь полицейского патруля, но вскоре для них забрезжила надежда. Надежда эта, пророкотав мотором мотоцикла, остановилась рядом, упершись в асфальт высоким чёрным сапогом и поблёскивая шлемом. Одета была надежда в чёрно-красный кожаный мотоциклетный костюм, а когда подняла лицевой щиток шлема, оказалась обладательницей больших, зелёных с золотыми крапинками глаз, жирно очерченных чёрной подводкой.

— Вот так дела, — пробормотала она, разглядывая лежащее на асфальте бессознательное тело. — Нажрался, что ли?

Надежда для щеки, груди, живота, рук и ног чуть было не улетучилась, но, подумав, решила всё-таки задержаться и выяснить поподробнее, в чём дело. Она слезла с мотоцикла и присела на корточки.

— Эйхо! — позвала она, встряхнув находку за бесчувственное плечо. — Эйхо*, ты живой? (*Неформальное обращение, эквивалентное слову "чувак", "перец" и т. п. — прим. авт.)

"Эйхо" застонал. Надежда, склонившись ниже, всмотрелась в его лицо.

— Да нет, вроде не нажратый, — пробормотала она озадаченно. — Эйхо, тебе что, плохо?

Сознание частично вернулось к нему, и он с её помощью смог сесть, но добиться от него членораздельного ответа ей не удалось. Платиновые пряди волос падали на полуприкрытые, будто в полусне, остекленевшие глаза "эйхо".

— Ты где живёшь, приятель?

— Мммм...

— Понятненько. Держаться за меня сможешь?

— Мммм...

— Ладно, попробуем. Надеюсь, ты не свалишься. Комендантский час скоро, негоже тебе тут валяться.

Ло-Ир пришёл в себя на чужой кровати в незнакомой комнате. Неяркое, грустное и больное осеннее солнце озаряло бежевую с жёлтым цветочным рисунком занавеску. Уже утро? А может, день? Ничего себе!

Сердце вроде больше не болело, остались только слабость и звон в голове, накрывшие его глухим колпаком при попытке встать. Косой скат крыши над кроватью говорил о том, что комната находилась на мансардном этаже. Вся одежда была на Ло-Ире, кроме куртки и обуви: ботинки стояли у кровати, а куртка висела на спинке кресла. Откуда-то доносился вкусный запах, и у Ло-Ира непроизвольно заурчало в животе.

Осторожно ступая и держась за перила (голова немного кружилась), он спустился по лестнице и оказался на кухне. Источник вкусного запаха сразу обнаружился: на плите шипела яичница и варился тоху (напиток из обжаренных и молотых орехов растения тоху — прим. авт.). Варилось и жарилось всё это, конечно, не само по себе: кухню украшала своей персоной изящная, стройная и совсем молоденькая девушка в шортах и майке на бретельках. Пышная копна её волос была покрашена в экстравагантный рубиновый цвет и лежала в живописном беспорядке, на открытом плече красовалась татуировка в виде трёх скрещенных кинжалов, затейливо оплетённых лозой, а в зубах дымилась сигарета. Девушка была красноухой.

Откинув с бровей рубиновую чёлку и стряхнув пепел в кухонную мойку, она обожгла Ло-Ира взглядом жирно подведённых изумрудных глаз с вкраплениями золота.

— Привет, эйхо. Очухался?

— Ну... Вроде, — смущённо улыбнулся Ло-Ир, сам не зная, отчего уголки его губ при виде этой девчонки поехали в стороны. — Меня зовут Ло-Ир.

— Оч-приятно, — отозвалась девушка. — Надья-На. (Ударение на "я" — прим. авт.) Ты вчера на улице валялся, адреса своего сказать не мог, только мычал чего-то там, так что пришлось везти тебя ко мне. Уж не обессудь.

— Я и не в претензии, — ответил Ло-Ир, всё ещё не в силах перестать улыбаться. — Напротив, очень тебе признателен.

Взгляд его невольно скользнул по её гладким, белым ножкам, обзор которых короткие шорты открывали по максимуму. Не ножки — загляденье.

— Чего ты валялся-то вчера там? — поинтересовалась между тем Надья-На, уставившись на него своими зачаровывающими зелёно-золотистыми глазами. — А если б полисы замели?

— Ну... Мне стало немножко плохо, — объяснил Ло-Ир. — С сердцем.

— Ни фига себе, — округлила Надья-На глаза. — А сейчас тебе как?

— Лучше, — ответил Ло-Ир. — Гораздо лучше.

— Ну, ладно... — Девушка обвела взглядом кухню. — Есть будешь?

— Не откажусь.

Надья-На мотнула чёлкой в сторону высокого табурета у перегородки-стойки, отделявшей обеденную зону кухни от рабочей.

— Садись. Готовить я ничего, кроме яичницы, толком не умею, так что... — Девушка развела руками и хмыкнула. — Чем богаты, как говорится.

Ло-Ир взгромоздился на табурет. Надья-На поставила перед ним тарелку с яичницей и чашку тоху.

— Молоко, сахар?

Ло-Ир кивнул. Девушка со стуком поставила на стойку сахарницу, а за молоком полезла в холодильник. Чтобы взять пакет, ей пришлось нагнуться, и Ло-Ир не удержался, чтобы не бросить взгляд на открывшееся при этом соблазнительное зрелище.

Молоко тонкой струйкой лилось в тоху, а Ло-Ир спросил:

— Ты мне помогла... Тебя не смутило, что я синеухий?

Надья-На только усмехнулась. Поставив свою порцию яичницы и тоху на стойку, она энергично взобралась на табурет, стоявший с другой её стороны.

— Да мне цвет ушей — по фиг, — сказала она, берясь за вилку и нож.

Ло-Ир не нашёл, что сказать, кроме:

— Это здорово.

С минуту они ели молча. Бросая украдкой взгляды на хорошенькую девчонку, сидевшую напротив, Ло-Ир чувствовал, что прямо-таки воскресает из пепла. Раньше, ещё до встречи с Уль-И, будучи молодым и легкомысленным, он немедленно начал бы её "кадрить", не сходя с места, но сейчас ему просто хотелось ею расслабленно любоваться. Приятно было просто смотреть на неё, тонуть в её необычных, изумрудно-золотых глазах и находиться рядом с ней — так близко, что была видна каждая веснушка на её чистой, без единого прыщика, светлой коже.

— Интересный у тебя цвет волос, — сказал Ло-Ир, не придумав ничего лучше.

— Нравится? — усмехнулась Надья-На.

— Ага, — кивнул он. — А чем ты занимаешься?

— Учусь на первом курсе юридического, — ответила Надья-На.

— Адвокатом будешь, значит? — Ло-Ир отпил глоток ароматного, пахнувшего домашним уютом тоху.

Надья-На сунула в рот кусок яичницы, пожала плечами.

— Ммм... Не уверена, — сказала она с набитым ртом. — Это маманя меня туда засунула. Говорит, чтоб я приличную профессию получила. Не хотела, чтоб я стала актрисой, как она. А мне нравится играть. У нас драмкружок в универе есть, так я там вовсю участвую. Вот подумаю... Да может, и переведусь в театральное училище, что бы там маманька ни говорила. Это моя жизнь, и выбирать дорогу я буду сама, чтоб не каяться потом.

— Это правильно, — промычал Ло-Ир, ощутив ни с того ни с сего укол странного беспокойства.

— А ты? — в свою очередь поинтересовалась девушка.

— Ну... Я тоже учусь, только на экономическом, и уже на четвёртом курсе, — ответил Ло-Ир.

— А проблемы с сердцем... Часто это у тебя? — осторожно спросила Надья-На.

— Нет, в первый раз случилось. На меня напали какие-то уроды в масках, связали и пропускали через меня ток, — Ло-Ир произнёс это легко и с усмешкой, как будто произошедшее с ним было чем-то чрезвычайно забавным.

Надья-На даже перестала жевать на секунду, подняв на Ло-Ира глаза, в которых читался ужас.

— Вот жопа... то есть, кошмар, — пробормотала она шокированно. — За что они тебя так?

— За то, что я синеухий, очевидно, — прямо ответил Ло-Ир, даже с ноткой вызова в голосе.

Надья-На смешалась, помолчав несколько секунд, а потом сказала:

— Ты не думай... Я не такая, как они.

— Я верю, — улыбнулся Ло-Ир.

— Может, это... в полицию заявить надо? — предложила Надья-На неуверенно.

Ло-Ир невесело усмехнулся.

— Кому, думаешь, полиция поверит — мне, синеухому, или им, красноухим?

— Тоже верно, — удручённо проронила девушка, кладя вилку и хмурясь.

— Не беспокойся, своё они получили, — сказал Ло-Ир, подчистив тарелку и в один приём отправив в рот остатки яичницы. Прожевав и проглотив, добавил, постаравшись придать голосу бодрое звучание: — Ну... Ладно, не будем о неприятном. Спасибо тебе за завтрак. Надо сказать, яичницу ты готовишь классно!

Надья-На смущённо улыбнулась, став ещё более хорошенькой.

— Да не за что.

Посуду она составила в мойку и залила водой с моющим средством, а потом, небрежно шаркая шлёпанцами по полу, направилась к двери.

— Пошли, дом покажу.

Ло-Ир последовал за ней, осматриваясь. Дом был не такой большой, как у них с отцом, и обставлен поскромнее, но свидетельствовал о неплохом достатке владельцев. На первом этаже было три комнаты, на втором — две и кухня, а под крышей располагалась мансарда — та самая, в которой Ло-Ир пришёл в себя.

— Это моя комната, — сказала Надья-На.

Компьютер, музыкальный центр, полки с дисками, постеры на стенах... Но не со смазливыми королями поп-музыки и девичьих сердец, а с машинами и мотоциклами.

— Такое впечатление, будто здесь живёт пацан, а не девушка, — заметил Ло-Ир.

— Ну... И прибираться я тоже не люблю, — засмеялась Надья-На.

— Не в этом смысле, — уточнил Ло-Ир. — Все эти плакаты...

— А, — поняла она. — Ну да, люблю технику. И приёмчики кое-какие знаю, — добавила она весело, сжимая кулаки и становясь в некое подобие боевой стойки. — Я семь лет провела в школе-интернате, а там жизнь не сахар... Приходилось выживать.

— Интернат? При живой-то матери? — удивился Ло-Ир.

— Хех, — усмехнулась Надья-На, плюхнувшись в кресло перед компьютерным столом и крутанувшись на нём. Её глаза заблестели злыми искорками. — Маманьке я всегда только мешала. В её жизни мне нет места. Нет, она всегда за всё платит, покупает, что мне нужно, подкидывает денег, когда я прошу — короче, даёт всё что угодно, кроме самой себя. Откупается от меня. Считает, если я сыта, одета, получаю образование — какое угодно! — и имею крышу над головой, то этого достаточно. Она свой долг выполнила, и отвали от неё. Так я и живу... сама по себе.

Надья-На встала, всё ещё поблёскивая горькими и колючими искорками в глазах, а проходя мимо Ло-Ира, подцепила его под локоть.

— Пошли, покажу маманькину мастерскую.

Мастерской была небольшая комната на втором этаже, полная рисунков, эскизов, набросков и готовых картин. Здесь царил "творческий бардак": пол был устлан заляпанными краской газетами, всюду стояли разнокалиберные баночки, бутылочки, тюбики, лежали кисти... Также здесь обнаружился поднос с забытой грязной посудой, электрочайник и большая пластиковая бутыль с водой.

— Это — святая святых. Когда маманя дома, мне сюда запрещено входить, — с усмешкой пояснила Надья-На. — Типа, живописью она тут занимается в свободное время, ага. Ну вот скажи: разве эту мазню можно назвать живопИсью?

Ло-Ир прошёлся по мастерской, рассматривая работы. Он не мог сказать, хороши они или плохи: в живописи он не очень разбирался, но ни одна из картин его ничем особенно не зацепила, не поразила и не озадачила.

— Ну... чисто с технической точки зрения... — начал он, чтобы не показаться совсем профаном, раз уж спросили его мнения.

— Да с любой точки зрения это — фигня, — перебила Надья-На насмешливо. — Но... Чем бы маманя ни тешилась, лишь бы не психовала.

— У каждого человека должна быть какая-то отдушина, любимое занятие, — сказал Ло-Ир. — Картины как картины. Знаешь, — добавил он со смехом, — когда я вижу творчество некоторых признанных и известных художников, тоже порой не могу понять, что за фигня нарисована. Так чем они лучше?

— Может быть, и ничем, — буркнула девушка.

— Похоже, ты в сильной обиде на свою маму, — вздохнул Ло-Ир. — Знаешь, бывают и похуже. Некоторые бросают своих детей, отказываются от них, даже убивают.

Надья-На уселась на подоконник, уронив с ног тапочки. Вид её маленьких босых ступней с ярко-алым педикюром заставил в животе Ло-Ира что-то сжаться. Прищурив глаза в невесёлой усмешке, она сказала:

— Ну да, понимаю, к чему ты клонишь. Типа, не так всё плохо и всё такое... — Она опустила голову, почесала пальцем в растрёпанной рубиновой шевелюре. — Ты просто не знаешь мою маманю. Мы с ней живём как... посторонние. — Скосив глаза за окно, она что-то увидела там и выпрямилась, присвистнув. — Ха! Легка на помине. Тебе несказанно повезло, эйхо, — объявила она полуторжественно-полуиронично. — Сейчас ты удостоишься чести лицезреть великую Дин-Тиа Йелло!

Ло-Ир подошёл к соседнему окну. На дорожке, ведущей к дому, остановилась машина, из которой вышла женщина в светлом плаще с широким поясом, широкополой шляпе того же оттенка и блестящих чёрных сапогах на высоком каблуке. Водитель открыл багажник и достал оттуда два пухлых чемодана, а женщина — сумку с колёсиками.

Странное беспокойство снова укололо Ло-Ира и заставило последовать за девушкой вниз, в гостиную. Водитель уже внёс чемоданы, поставил на ковёр и ушёл, а женщина, сняв шляпу, вынула из волос заколку и освободила целый водопад каштановых локонов. Эффектная красота её лица была подчёркнута броским макияжем: острые, хищные, вздёрнутые кверху "стрелки" на веках, придававшие глазам стервозный кошачий разрез, накладные ресницы, яркая помада. Расстегнув плащ, она устало упала в кресло, а шляпу бросила на стоявший рядом диван.

— Ты что-то раньше с гастролей, — сказала Надья-На вместо приветствия. — На целую неделю.

Женщина, откинув голову на спинку кресла, прикрыла глаза веками, уставшими от накладных ресниц и обильного макияжа. Ло-Ира она не замечала в упор.

— Я расторгаю контракт с этим театром, — проговорила она слабым голосом.

— А чего так? — поинтересовалась Надья-На.

— Да урод он, — ответила мать, морщась и потирая пальцами висок. — А эта ощипанная курица... Залезла к нему в постель, и он все роли — ей. Мои роли! Слов нет. Тоже мне — прима! Овца дебильная.

Надья-На подмигнула Ло-Иру и шёпотом пояснила:

— Кажется, у режиссёра появилась новая фаворитка. — И добавила громче, матери: — Мда... Ну и страсти у вас там кипят, однако.

— Страсти! — хмыкнула мать. — Бл...ство, а не страсти, вот что там кипит!

Только сейчас заметив Ло-Ира, она сообразила, что её профессиональные откровения, не предназначенные для посторонних ушей, были ими всё-таки услышаны, кашлянула, выпрямилась в кресле и вопросительно взглянула на дочь:

— Кхм... А это ещё кто?

— Мой знакомый, — ответила Надья-На с невинным выражением лица.

— Синеухий? — Мать окинула Ло-Ира холодным взглядом.

— Да, а что в этом такого? — пожала плечами девушка.

Ло-Ир, подойдя к чемоданам, услужливо осведомился у хозяйки дома:

— Вам помочь с вещами? Могу отнести, куда скажете.

Это был весьма неожиданный ход с его стороны. Дин-Тиа пару секунд соображала, как это воспринимать, потом снова растеклась в удобной позе и с царственным движением унизанной кольцами руки сказала:

— В мою спальню.

Ло-Ир поднял чемоданы, а Надья-На пошла вперёд — показывать, где спальня. По дороге он подмигнул ей и спросил в связи со всем услышанным:

— Всё ещё уверена, что хочешь стать актрисой?

Надья-На только фыркнула.

Когда они вернулись за сумкой на колёсиках, мать девушки, развалившись в кресле в позе сонной кошки, промурлыкала:

— Надья-На, раз уж ты дома, то будь так добра, сделай мне чашку тоху.

— Я уже ухожу, мне некогда, — быстро ответила та.

Дин-Тиа открыла устало смежённые глаза и снова обдала Ло-Ира неприязненным взглядом.

— Куда уходишь? С этим синеухим? — с ледяным звоном в голосе спросила она.

Надья-На вздёрнула подбородок и подбоченилась:

— Даже если и с ним, то — что?

— С НИМ ты никуда не пойдёшь, — отрезала мать.

— Хех, ещё как пойду, — дерзко ответила, и не подумав подчиниться, Надья-На.

— Нет, это он отсюда пойдёт, а ты останешься, — настаивала Дин-Тиа.

Ло-Иру было и немного грустно, и смешно наблюдать эту картину. С одной стороны — непослушная, бунтующая девчонка с копной встрёпанных волос вызывающего рубинового цвета, в коротеньких домашних шортах, стройноногая, юная, свежая и хорошенькая, с другой — усталая женщина с закрывающимися под тяжестью косметики веками и уязвлённым самолюбием. Кто выйдет победителем из этого противостояния? Впрочем, Ло-Иру не хотелось становиться причиной ссоры между матерью и дочерью, отношения которых были и без того напряжёнными, поэтому он сказал миролюбиво:

— Мне действительно пора. Было приятно с вами познакомиться, Дин-Тиа.

Та фыркнула, окинув его презрительным взглядом.

— Сопляк! Нос не дорос так ко мне обращаться! Для тебя я — госпожа Йелло, синеухий.

Ло-Ир прищурился и сжал кулаки, спрятав начавшие удлиняться когти. Ему непреодолимо хотелось поставить мать девушки на место, проучить её как следует, сбив с неё красноухую спесь, как недавно он проделал это с Дайи-Бо, но тут следовало применить какой-нибудь другой, менее жестокий метод. В итоге он, вместо того чтобы немедленно уйти, весьма бесцеремонно и расслабленно развалился на диване, не сводя с Дин-Тиа взгляда.

— Значит, предпочитаете быть госпожой? — мурлыкнул он, в хищной улыбке показывая из-под верхней губы кончики клыков. — Хорошо, так и буду вас называть. Хотя, знаете, роль рабыни тоже может иногда так возбуждать... Надо стремиться к разнообразию.

— Да как ты смеешь, щенок... — Дин-Тиа даже задохнулась от возмущения, захлопав тяжёлыми ресницами.

— Предпочитаю отзываться на "котёнка", — мягко перебил Ло-Ир с обаятельной клыкастой улыбкой.

Он легонько, лишь самую малость тронул её — даже не надавливал, просто дал ей ментального щелчка по носу, но её ранимой творческой натуре хватило и этого. Она вжалась в кресло, втянув голову в плечи, и стала твёрдой и напряжённой, как сжатая пружина. Ей бы расслабиться, растечься, как тесто — тогда бы она одержала верх, но она отреагировала именно так, как он и рассчитывал. Красноухие по-другому и не реагировали. Да и синеухие — не оборотни мало чем от них отличались.

— Отчего вы так не любите синеухих? — спросил Ло-Ир с грустью. — Что они вам сделали — вам лично?

Дин-Тиа молчала. Ответить ей было, видимо, нечего.

— Откуда такая ненависть? — спросил он снова. — Или, может быть, страх? Так вам незачем нас бояться: мы никого не трогаем, если не трогают нас. Да расслабьтесь вы уже, — поморщился он. — Не собираюсь я вас есть. Вы не в моём вкусе.

— Кто ты? — спросила она, всё ещё внутренне дрожа. — Твоё имя, фамилия? Давно ты знаком с моей дочерью?

— Ло-Ир Деку-Вердо. С вашей дочерью я знаком всего пару часов.

При звуке его имени Дин-Тиа насторожилась, и в её глазах промелькнула какая-то мысль.

— Деку-Вердо? Сын Рай-Ана Деку-Вердо? — переспросила она.

— Его самого, — кивнул Ло-Ир. — А что?

Имя отца было известным, поэтому он не удивился тому, что она его слышала. Но странное беспокойство укололо его в третий раз. Дин-Тиа же ответила:

— Ничего. Я запрещаю тебе приближаться к моей дочери.

Надья-На тут же снова встала в позу:

— Мама! Ты ничего не запретишь ни ему, ни мне!

Дин-Тиа устало поморщилась.

— Да знаю я... Ты всё равно сделаешь наоборот, я уже привыкла. Но я хочу тебя предостеречь: этот парень — не просто синеухий. Он оборотень, самый настоящий.

При этом она смотрела на Ло-Ира как-то странно и задумчиво, в её взгляде даже промелькнул призрак давней боли, а Надья-На заявила:

— Классно! Всегда мечтала познакомиться с настоящим оборотнем!

— Дурочка, — вздохнула мать, покачав головой. И, подняв на Ло-Ира глубоко печальные и усталые глаза, проговорила тихо, почти умоляюще: — Прошу тебя, оставь мою дочь в покое.

Ло-Ир не испытывал торжества. Ему даже стало жаль эту женщину, а давить на неё и ставить её на место больше не хотелось. Невесело как-то всё вышло.

— Каковы бы ни были причины вашей неприязни к оборотням, заверяю вас, вашей дочери я не сделаю ничего плохого, — сказал он искренне. — У меня этого и в мыслях не было.

Дин-Тиа закрыла глаза и потёрла бледными пальцами лоб.

— Устала я что-то... Голова разболелась.

Встав и сняв плащ, она бросила его на кресло и медленно направилась к лестнице. Ло-Ир проводил взглядом её стройную фигуру, ловко обтянутую закрытым шерстяным платьем цвета морской волны. Приостановившись на ступеньках и обернувшись через плечо, она сказала:

— Наверно, глупо с моей стороны будет надеяться на какое-то уважение к моей просьбе... Но всё-таки надеюсь.

— Не буду ничего обещать, — усмехнулся Ло-Ир.

Откуда-то взялось чувство вины. Оно заставляло его хмуриться, когда они вышли в уютный, усыпанный опавшими листьями дворик. Надья-На, переодетая в кожаный чёрно-красный костюм и высокие сапоги с металлическими пряжками по бокам, выводила из гаража мотоцикл, а Ло-Ир снова невольно залюбовался её ладной, изящной фигуркой. В этом костюме она выглядела ещё соблазнительнее — этакая бунтарка, отчаянная и безрассудная, бросающаяся из крайности в крайность.

— Это как же ты меня вчера довезла? — удивился Ло-Ир. — Я ж вообще ничего не помню. Как я только не свалился?

— Да, риск был, — ответила Надья-На. — Но, хоть сознания у тебя почти и не было, держался ты, как клещ, — она усмехнулась, погладив себя по бокам. — Облапал меня всю.

— Мда, похоже, поездочка была ещё та, — пробормотал Ло-Ир.

А фасад дома укоризненно глядел на него сумрачными пустыми окнами: где-то внутри на кровати лежала женщина, у которой разболелась голова.

— Знаешь... Наверно, ты лучше не огорчай свою маму, — проговорил Ло-Ир.

— Да ну её. — Надья-На любовно погладила своего железного коня по седлу.

Ло-Ир покачал головой.

— У тебя она хотя бы есть, — вздохнул он. — А я своей даже не помню.

— По мне так лучше никакой, чем такая, — буркнула Надья-На.

— Не говори так, — серьёзно ответил Ло-Ир.

Надья-На задумчиво притихла, поглаживая руль, а потом вскинула на Ло-Ира прямой, вопросительный взгляд.

— А ты правда оборотень?

Ло-Ир кивнул.

— И в какого зверя превращаешься? — полюбопытствовала Надья-На.

— Я — Белый Ягуар, — ответил Ло-Ир. — Но ты не бойся. Я не причиню тебе вреда. Никогда.

В её глазах золотисто искрился, отражаясь, погожий осенний день.

— А я и не боюсь, — озорно улыбнулась она. И вдруг, посерьёзнев, спросила: — А у тебя есть девушка?

Ло-Ир машинально кивнул:

— Да. То есть... — И, проглотив внезапно набухшую в горле боль, поправился: — То есть, была.

— Вы расстались?

— Её убили.

— Извини.

Надья-На смутилась, пожалев, видимо, о том, что спросила. Ло-Ир, как ни было ему трудно, всё-таки улыбнулся. Вымученная, наверно, вышла улыбка.

— Ничего. — И добавил, меняя тему: — Классный у тебя мотоцикл.

— Сама его обожаю, — заулыбалась Надья-На, гордо оседлав железного друга. — А маманя терпеть не может — боится, что я однажды сломаю себе шею.

— Значит, беспокоится за тебя, — сказал Ло-Ир.

— Да плевать она на меня хотела, — хмыкнула Надья-На.

Ло-Ир не мог понять, откуда взялась непонятная грусть, пропитавшая всё вокруг. Уже близилось предзимье, света стало катастрофически мало, а мрака, слякоти и холода — много, и этот ясный денёк сверкал последним напоминанием об ушедшем лете. С сухой горечью шелестели листья, а неяркие лучи осеннего солнца были словно прощальным подарком от Уль-И.

— Ты сейчас не права, поверь мне. Надо ценить близких, пока они с нами, — проговорил Ло-Ир тихо. — Потому что когда их не станет, будет уже слишком поздно.

Девичья рука с длинными рубиновыми ногтями легла на его рукав.

— Не хандри, — сказала Надья-На. — Смотри, какой день суперский! В такой день грех не забить на универ! Прокатимся?

Нет, всё-таки при виде этой девчонки улыбка сама собой распускалась на лице Ло-Ира. Будто какую-то веселящую таблетку проглотил.

— Ладно. Только мне надо заглянуть домой: там меня, наверно, уже потеряли, — сказал он, садясь на мотоцикл позади девушки.

Ездить на заднем седле Ло-Ир умел. Он объяснил дорогу, и они с ветерком помчались по улицам. Вчерашний гость, наверно, не дождавшись, ушёл. Одна надежда, что он оставил визитку или У-Он догадался выудить из него какой-нибудь телефонный номер. Он вообще сообразительный парень, этот У-Он. А с Северными Волками следовало связаться в любом случае, и чем скорее, тем лучше.

Водила Надья-На мотоцикл уверенно, и доехали они благополучно. Остановив машину и придав ей устойчивость, девушка кивнула Ло-Иру, чтобы он слезал. Сняв шлем, она окинула взглядом фасад дома.

— Ух ты... Шикарно живёшь.

Открыв своим ключом электронный замок на воротах, Ло-Ир пригласил девушку внутрь. Она завела мотоцикл во двор, с любопытством осматриваясь по сторонам.

— Я думала, оборотни прячутся по подвалам, — усмехнулась она. — А они, оказывается, живут в таких дворцах.

— Да, мы умеем быть нормальными членами общества, причём небезуспешными, — улыбнулся Ло-Ир.

Дома его встретила встревоженная Э-Ар, с порога осыпав вопросами. Как он и предполагал, глава клана Рыси, прождав его вчера до позднего вечера, вместе с матерью У-Она вернулся к себе в гостиницу, где они остановились. Не ошибся Ло-Ир и насчёт телефона: гость оставил целых два номера — свой и главы Северных Волков.

— Кэр-Айн просил тебе передать, чтоб ты ему позвонил, как только вернёшься домой, — сообщила Э-Ар. — Он беспокоился... Да мы все места себе не находили... учитывая недавние события. — В присутствии незнакомой девушки Э-Ар подбирала слова осторожно.

— Спасибо, Рыжик, — кивнул Ло-Ир. И представил гостью: — Это Надья-На, моя спасительница, можно сказать. Вчера вечером я не пришёл домой, потому что попал в одну передрягу... — Заметив сразу округлившиеся от беспокойства глаза Э-Ар, он поспешил успокоить её: — Не пугайся, всё обошлось. Надья-На, — обратился он к девушке, — мне надо сделать пару звонков, это не займёт много времени. Подожди, ладно?

— Нет проблем, — пожала плечами та.

Э-Ар тут же включила своё "фирменное" гостеприимство:

— Пойдёмте, я вас вареньем из лесных ягод угощу!

— Спасибо, — смущённо улыбнулась Надья-На. — И ко мне лучше на "ты".

— Идёт, — ответила ей приветливой улыбкой Э-Ар.

Она уже неплохо освоилась здесь в роли хозяйки, отметил про себя Ло-Ир. А вслух сказал:

— Правильно, выпейте по чашке тоо, девочки. А я скоро к вам присоединюсь.

Поднявшись в отцовский кабинет (там, как ему казалось, была подходящая для разговоров атмосфера), Ло-Ир снял трубку и набрал сначала номер главы клана Рыси.

— Слушаю, — довольно скоро отозвался незнакомый мужской голос, глубокий и зрелый.

— Здравствуйте, это Кэр-Айн Ринкус? — вежливо спросил Ло-Ир.

— Он самый, — ответили ему. — А это — Ло-Ир?

— Точно, вы угадали, — улыбнулся младший Ягуар. — Вы просили меня позвонить вам, вот я и звоню.

— Это хорошо. Рад слышать тебя, сынок.

Голос на том конце линии звучал тепло и дружелюбно, с отеческими нотками, и Ло-Ир, не видя его обладателя, вдруг ощутил к нему безотчётную симпатию. Что-то в этом голосе провибрировало родное, непоколебимо верное. Ло-Ир почувствовал: это был Друг. И тяжесть на душе сразу как-то уменьшилась, будто кто-то подставил ему надёжное плечо.

— Раз ты звонишь, значит, в порядке, — сказал Кэр-Айн. — Только это я и хотел узнать. Твои друзья вчера за тебя очень беспокоились.

— Влип в историю немножко, — объяснил Ло-Ир. — Но сейчас уже всё нормально, выпутался.

Почему-то ему казалось, что Кэр-Айн поймёт его без слов, как и положено настоящему другу. И опять не ошибся.

— Ясно, — усмехнулся Кэр-Айн. — Кем бы они ни были, им, похоже, крепко досталось.

— Не без этого, — не удержался от усмешки и Ло-Ир. — Кстати, спасибо вам за телефон главы клана Северных Волков. Отец уехал, не оставив никаких контактов...

— А ты, конечно, считаешь, что ему следовало взять тебя с собой? — проницательно заметил Кэр-Айн.

— Думаю, я был бы ему отнюдь не бесполезен, — сказал Ло-Ир.

— Понимаю, ты рвёшься в бой, — улыбнулся Кэр-Айн. — Но тебе поручено не менее ответственное дело — охрана прекрасной леди. А драк... Их на твой век хватит, успеешь ещё навоеваться, сынок. Да, кстати... Мы вчера не утерпели, всё-таки связались с Северными Волками. По их словам, местонахождение Рай-Ана и Тиш-Им пока не известно. Занимаются поисками. Но одно выяснено точно: у похитителей Тиш-Им больше нет, они её упустили.

Ло-Ир откинулся на спинку кресла и зажал в зубах трубку из отцовской коллекции — без у-ока, просто грыз пустую. Ну... Это уже кое-что. Ощущение, что отец жив, переросло в твёрдую уверенность.

— Спасибо вам, Кэр-Айн.

— Синеухих в этот момент там быть не должно.

— Их не будет. В этом городе нет гетто, но синеухие всё равно селятся кучками, поближе друг к другу. В этом районе они не проживают, и торговый центр посещается в основном красноухими. Да даже если попадутся один-два — можно списать на случайность.

Верховный жрец кивнул. Под ногами поскрипывали доски пирса, рядом в сумраке шагала фигура одного из его верных Убийц. Огни отражались в воде серебристыми дорожками, холодный бриз обдувал непокрытую голову Йедук-Шая и чуть приметно гладил чёрный мех на его плечах. Несмотря на сумрак, на Убийце были тёмные очки в пол-лица. Бритая в подражание господину голова поблёскивала в свете огней причала.

— Он готов?

Убийца кивнул.

— Да, верховный жрец. В этом состоянии он сделает всё, что ему скажут.

— Что семья?

— Сын погиб в уличной стычке с красноухими. Жена смертельно больна — "чёрное безумие". Сам он недавно потерял работу. Когда я на него вышел, он был в запое уже неделю.

— Мда... Крайняя степень отчаяния. Это хорошо. — Верховный жрец положил руку на плечо Убийцы — твёрдое и широкое, обтянутое чёрной кожей куртки. — Бер-Идмир... Я тебе раньше этого не говорил, но сейчас скажу. Я считаю тебя одним из лучших.

— Спасибо, верховный жрец.

— Всё должно пройти без задоринки.

— Всё так и пройдёт, мой господин.

— Не сомневаюсь.

Они молча стояли над тёмной холодной водой. Верховный жрец, закрыв глаза, слушал сердце Матери Нга-Шу. Белый Ягуар, Белогрудый Волк и девчонка-лучница никуда не денутся. Пусть погуляют на свободе, думая, что он сдался и отстал от них. Ягуар... Йедук-Шай не верил, что он мёртв: могила оказалась разрытой и пустой, и ему в очередной раз пришлось орать на своих псов: "Идиоты!" Того, кто принял решение закопать "труп", он казнил в назидание остальным, а толку? Умнее они от этого не станут. Только на Убийц и можно положиться. Ну да ладно... Ничего. Пусть, пусть пятнистая киса ещё побегает, подышит, поиграет со своей смертью в догонялки.

Эта троица от него так или иначе не уйдёт. А пока ему есть чем заняться.

Глава 24. Жизнь и смерть

Поиски шли уже неделю. Их осложняло присутствие поблизости чёрных псов и главной цитадели верховного жреца — Северной Храмины. В стычках с псами раны получили несколько Северных Волков, а Храмина обладала свойствами аномальной зоны: вблизи неё начинали плутать даже оборотни. Не спасали ни следы на снегу, ни острый нюх. Казалось, само место морочило голову всем, кто в него попадал. Этот морок был неплохой защитой: хочешь напасть на Храмину — сначала попробуй, найди её, а нашёл — потом попробуй выбраться. "Цитадель зла" не отпускала от себя и заставляла блуждать кругами до полного изнеможения.

Кроме того, поисковые отряды столкнулись с ещё одной напастью: их преследовали призрачные сущности, похожие на сгустки мрака. Они мелькали за стволами деревьев, периодически внезапно возникая у оборотней на пути в виде паутины, сотканной будто бы из ледяного воздуха. Сквозь эти коварные призрачные сети можно было легко пройти, но при этом оставив в них много собственных сил.

Таким образом, две спасательные команды, занимавшиеся поисками Рай-Ана и Тиш-Им, сами нуждались в спасении. Взятые ими с собой съестные припасы уже закончились, а в радиусе действия аномалии чрезвычайно трудно было даже найти дичь. К мороку, призрачным паутинам — энергетическим ловушкам и отрядам чёрных псов добавились голод и усталость.

Конечно, у "зоны морока" были границы: на такой границе Рай-Ана с охраной встретили псы и проводили к месту встречи с верховным жрецом. Но теперь Ягуары, входившие в оба отряда, не могли — хоть убей! — отыскать, где это было. В первую свою стычку с псами неделю назад они вместе с Северными Волками побежали прочь от Храмины, потому и смогли выбраться, а потом, вернувшись для поисков Рай-Ана, двинулись внутрь аномальной зоны. И застряли.

Еда кончилась, топливо в баках снегоходов — тоже, боеприпасов осталось... В общем, не хватило бы даже на одну встречу с псами. Группа номер один отдыхала, рассевшись прямо на снегу, а группа номер два блуждала неизвестно где: связь друг с другом они потеряли. Это была адская неделя — без нормального сна, без нормальной еды, тепла и медицинской помощи.

Из шестнадцати членов отряда сносно себя чувствовала только половина. Четверо были ранены, другие четверо потеряли силы, вляпавшись в "паутины". Остальные восемь хоть и не пострадали, но уже изрядно вымотались. Невесёлый это был отдых. Командир отряда, сероглазый Волк с перебитой бровью, присел около раненых и достал последние шприц-ампулы с обезболивающим — свои собственные.

— Не раскисать.

Вколов раненым лекарство, он сменил пропитавшиеся кровью повязки. Покачал головой: быстрая регенерация, свойственная оборотням, уже должна была сделать своё дело, но раны до сих пор даже не начали затягиваться. Вот уж воистину гиблое место... Раненый Волк, которому командир перевязывал простреленное бедро, проронил, с трудом шевеля побледневшими губами:

— Мы поляжем здесь, Кэй-Линн.

Командир сверкнул сталью взгляда из-под нахмуренных бровей:

— Даже думать так не смей. Все выйдем. Что думаешь, то и получишь — сам ведь знаешь.

Раненый достал из внутреннего кармана маленькую фотографию. Командир глянул, его взгляд потеплел при виде счастливо улыбающегося лица женщины, держащей на руках грудного малыша.

— Ты к ним вернёшься, — твёрдо сказал он раненому Волку. — Думай так, и никак иначе.

Вдруг раздалось негромкое:

— Псы приближаются!

Чёрных псов это место не морочило и не сбивало с пути, и они, неутомимые бегуны, в очередной раз выследили и нагнали отряд. И Волки, и четверо Ягуаров поднялись, схватившись за оружие. Раненые тоже попытались встать, и им это с огромным трудом удалось, но бойцы они были уже никакие — командир отряда Кэй-Линн это видел. От выдохшихся в призрачной "паутине" оборотней тоже было мало толку. Им даже, пожалуй, не применить маскировку-невидимость, которой Северные Волки славились между прочих ур-рамаков: на это требовалась энергия, которой они почти лишились.

А псы уже чернели за деревьями. Молча, не сговариваясь и без специальной команды отряд встал плотно плечом к плечу, заслоняя собой ослабевших и раненых товарищей. Закрывать пришлось слишком многих. Возможно, это был последний бой.

Слишком мало было сил. Слишком мало патронов. И самих оборотней — слишком мало.

Уже виден был белый туман, вырывавшийся из ноздрей псов, слышался скрип снега под их лапами, когда справа пространство вдруг колыхнулось и пошло кругами, исказившись, как поверхность воды от упавшей на неё дождевой капли. Тихий морозный воздух леса тоже пришёл в движение — сначала зазмеился под ногами позёмкой, а потом взорвался бураном. Из центра пространственной аномалии выскочил огромный белый волк с гривастой шеей и светящимися сапфировыми глазами, а следом за ним — чёрная волчица с белым треугольным "нагрудником" и белый ягуар. При виде чёрных псов волчица испуганно затормозила, а огромная пятнистая кошка прыгнула на неё сверху, заставив вжаться в снег. Ягуары из отряда узнали в звере своего вожака, главу клана, и по его рыку тоже легли ничком, крикнув Северным Волкам:

— Ложись!

Волки едва-едва успели припасть к снегу: взрывом бурана им чуть не снесло головы. Ледяная сила, сметающая и корёжащая всё на своём пути, безжалостно размазала их сознание...

Когда отряд очнулся и поднял головы, чёрные псы были мертвы все до единого. Со смертью утратив звериный облик, они лежали на снегу в причудливых позах, а белый волк бродил между тел, облизывая окровавленную пасть. Белый Ягуар лежал сверху на волчице, обняв её широкими лапами и любовно вылизывая ей ухо.

А белый Волк-Призрак с четырёх лап поднялся на две, и обратная трансформация превратила его из зверя в человекоподобное существо, хвостатое и когтистое, покрытое белой шерстью, с обросшей длинной гривой головой. Но самым главным в этой стадии трансформации была способность говорить: волчья морда стала плоской и похожей на человеческое лицо, шерсть на котором осталась только в виде бровей и бакенбард.

— Следуйте за мной в портал, и окажетесь в своём городе, — сказал он.

Ягуары смотрели на своего вожака, а Рай-Ан и белогрудая волчица всё ещё лежали друг на друге и тёрлись мордами, упоённо прищурив глаза. Заметив, что на него все смотрят, Рай-Ан тоже частично трансформировался обратно, став получеловеком-полукошкой. Выпрямившись, он сказал Ягуарам:

— Хранитель Севера — наш друг. Следуйте за нами! Второй отряд уже дома.

Заснеженный северный город встретил Тиш-Им хмурым небом и сонными домами с тёмными окнами. Впрочем, в одном из этих домов её с Рай-Аном приняли очень хорошо. Неулыбчивый, кряжистый мужчина с жёсткими волосами, топорщащимися в стороны, как иголки ежа, богатырской ширины плечами и могучей шеей оказался главой клана Северных Волков. Его звали Трай-Кан Киткаррн. Дом его был под стать своему хозяину: тоже кряжистый и невысокий, с виду неказистый, но добротный, прочный и тёплый. Внутри всё было отделано деревом, мебель — простая, немного тяжеловесная, и весь интерьер создавал впечатление основательности и серьёзности. Когда Тиш-Им приняла человеческий облик, оказавшись перед главой Северных Волков голышом, он молча снял свой необъятного размера шерстяной кардиган и закутал девушку.

— Моя дочка поделится с тобой одёжкой, — сказал он. — У неё куча всяких нарядов.

Разговаривал он грудным, глубоким голосом, с характерным для северян "оканьем" и "щ" вместо "ч": "дочка" и "куча" он произнёс как-то "дощка", "куща".

Дочь Трай-Кана, Вер-Им, одолжила ей свои старые брюки, футболку и свитер. Вещи оказались немного велики Тиш-Им: Вер-Им* унаследовала от отца черты, которые во внешности мужчины не были бы чем-то особенным, но могли стать невезением для девушки. (*Аффикс "Им" весьма распространён в женских именах волчьих кланов — прим. авт.) Как и отец, дочь была ширококостной, крепкой, с крупными чертами лица и тяжеловатым подбородком — что называется, "ядрёной". Но, не отличаясь изящным телосложением, она была обладательницей очень красивых глаз — больших, светло-серых, с густыми ресницами, составлявших интересный контраст с тёмными волосами. Её вещи сидели на Тиш-Им мешком, но ничего более подходящего в данный момент не нашлось.

— У мамы ещё больше размер, — с застенчивой улыбкой сказала Вер-Им.

Вернувшись от Хранителя в привычный мир, Тиш-Им чувствовала себя так, будто вернулась из иного измерения. Прошло всего несколько дней, но ей казалось, будто она провела там лет двадцать, а мир за время её отсутствия сильно изменился. Впрочем, скорее, изменения произошли с ней самой. Тиш-Им боялась, что кажется окружающим странной или неадекватной: она и впрямь как будто одичала в этих заснеженных горах. Разговаривать не хотелось, слова подбирались с трудом, поэтому она только невпопад благодарила или молча улыбалась. Она и сама стала понимать окружающих с полуслова и даже совсем без слов. Особенно ярко это проявлялось с Рай-Аном: она чувствовала его сердцем, как неотъемлемую часть себя самой. Близость, случившаяся между ними в доме Хранителя, довершила это объединение, укрепив связь и сделав её почти физически ощутимой. Тиш-Им чувствовала её как тёплый и мягкий, щекотный и пульсирующий комочек у себя в животе, который в присутствии Рай-Ана нежно сжимался.

Вот и сейчас, когда он вошёл в комнату, она ощутила пульсацию этого комочка. Одет он был, как и она, в чужие вещи — какой-то безразмерный серый пуловер с рисунком "ромб", из-под которого выглядывал воротник синей рубашки, и брюки армейского покроя с большими накладными карманами на штанинах.

— Привет, девушки, — улыбнулся он, дружелюбно, но кратко взглянув на Вер-Им и сразу же устремив тёплый и лучистый взгляд на Тиш-Им.

Тиш-Им хотелось повиснуть на нём и никогда не отрываться. Она шагнула к Рай-Ану и уткнулась носом в его пуловер, пропитанный незнакомым запахом. Мужским и волчьим, определила она.

— Как ты? Нормально? — Рай-Ан взял её лицо в свои ладони, заглянул в глаза.

Тиш-Им кивнула: чтобы говорить вслух, нужно было сделать над собой усилие, а она очень устала. Рай-Ан ласково поцеловал её в нос, и от его взгляда по её коже побежали уютные мурашки.

— Сегодня и завтра отдохнём в гостях у наших северных собратьев, а послезавтра двинем домой, — сказал он.

Домой... Даже не верилось.

Потом был поздний обед или ранний ужин — словом, нечто среднее. За столом Тиш-Им познакомилась с остальными членами семьи главы клана Северных Волков — его женой и двумя сыновьями. Как и следовало ожидать, кряжистым и ширококостным оказалось всё семейство. Жена Трай-Кана, Ам-Нии, была женщиной весомых достоинств, но отнюдь не безобразно толстой. В молодости она была очень хороша собой, и чудесные глаза Вер-Им достались именно от неё, а всё остальное — от отца. Сыновья были крепкими парнями не очень высокого роста, но широкоплечими и физически развитыми, с одинаковыми короткими стрижками под машинку.

Ам-Нии была великолепной хозяйкой: свою семью и гостей она накормила сытным и обильным ужином из нескольких блюд, но Тиш-Им в своём странном, "неадекватном" состоянии жевала машинально, почти не обращая внимания, что именно она ела. Что ставили перед ней, то и жевала. Простой уют и хлебосольность этого дома были ей по нраву, и она молча грелась — и телом, и, наверно, душой. От главы семейства веяло уверенностью, сдержанной силой и немного флегматичным добродушием, а младшие Киткаррны тоже сидели невозмутимые и жевали неторопливо и вдумчиво. Рай-Ан также со спокойствием крупного хищника воздавал должное вкусной стряпне хозяйки, и Тиш-Им думалось: разве могло теперь случиться что-то плохое — теперь, когда рядом было столько сильных мужчин? Ей хотелось потереться о плечо Рай-Ана и заурчать, хоть она и не была кошкой.

— Трай-Кан, ты и твои Волки сделали для нас так много, что теперь мы с тобой не квиты, а я у тебя в долгу, — сказал Белый Ягуар.

— Сочтёмся, когда придёт час, — усмехнулся глава Северных Волков.

— Всегда готов отплатить за твоё добро, — серьёзно ответил Рай-Ан.

Трай-Кан задумчиво помолчал, жуя, потом промокнул салфеткой лоснящиеся от жира губы и спросил:

— А вот ответь-ка мне, брат... Правду ли сказывают, что вам помогал белый Волк-Призрак?

— Правду, — кивнул Рай-Ан. — Это — Хранитель Севера, и мы с Тиш-Им были у него в жилище.

— Хранитель Севера? — недоуменно нахмурился Трай-Кан. — Так их ведь уж нет больше, Хранителей-то... Не одна тысяча лет тому. Значит, про них — это не сказки?

— Не сказки, последний Хранитель у мира ещё есть, — сказал Рай-Ан. — И его ученики. Поэтому не так уж всё и безнадёжно.

— Эге, — промычал Трай-Кан, озадаченно потирая подбородок. — Вон оно как!

Многословностью он, как видно, тоже не отличался, мысли свои без надобности вслух не высказывал. Один из сыновей, до сих пор молча жевавших — как Тиш-Им показалось, младший, решил подать голос.

— Татчо*, их вроде четыре было, да? — спросил он. (*Обращение к отцу, северный диалект. Эквивал. "батя", "тятя" - прим. авт.)

— Угу, — опять промычал Трай-Кан. — Севера, Юга, Запада и Востока...

За столом воцарилось молчание. А Тиш-Им вдруг вспомнила сапфировые глаза Хранителя, и на сердце спустилось чёрно-звёздное покрывало печали. Увидит ли она его ещё когда-нибудь? А он ничего не сказал об этом, только улыбнулся ласково и грустно. Только бы ему не пришлось тоже умереть... Только бы не пришлось.

Хозяйка спросила у Рай-Ана с Тиш-Им со значительной улыбкой:

— Вам как стелить — в разных комнатах или вместе?

Тиш-Им смутилась и только беззвучно шевельнула губами. Рука Рай-Ана обняла её за плечи.

— Вместе. Тиш-Им — моя невеста, так что нам нечего друг друга стесняться.

Девушку обдало жаром от этих слов. Комочек в животе затрепетал, сердце зашлось, но с губ опять не сорвалось ни слова. Онемела она что ли, в самом деле? "Невеста". Счастье пушистым котом обвилось вокруг колен, и они ослабели и задрожали. И даже не казалось странным, что предложения Рай-Ан ей ещё не делал.

Оглушённая этим словом — "невеста", она сидела на кровати в комнате, отведённой им на ночь, и слушала стук своего сердца. Рай-Ан, обдав её щекотным до мурашек теплом своего дыхания, шепнул: "Отдыхай пока, мне надо позвонить сыну и ещё кое-кому", и вышел, оставив её наедине с этим оглушительным счастьем, насквозь просвистанным северным ветром...

Её никто не беспокоил, считая, видимо, что она уже легла, а она забралась с ногами на деревянный подоконник и смотрела за окно, в сгущающуюся синеву сумерек. Рай-Ана не было уже с час, и комочек у Тиш-Им в животе нервно прыгал. Постепенно расслабляя тело, она пыталась успокоить этого сумасшедшего пушистика, чтобы он не защекотал её насмерть, но получалось как-то странно: из глаз полились слёзы. Сидя с мокрыми щеками, она улыбалась.

Послышались шаги и раздался родной голос, полный нежного беспокойства:

— Так, ты чего это тут? Стоило оставить тебя одну — и пожалуйста...

Рай-Ан поцелуями осушал её слёзы, и она жмурилась, доверчиво подставляя ему лицо. Он взял её на руки и стоял с ней посреди комнаты, потираясь кончиком носа о её нос, а потом очень осторожно, будто боясь спугнуть бабочку, прильнул к её губам.

Она не могла, да и не хотела противиться. Раскрывшись ему навстречу, она отдала всю себя без остатка. И пусть она не была искусной любовницей (в свой всего-навсего второй раз), пусть её всё ещё немного пугало вторжение мужчины внутрь её тела — всё это не мешало ей чувствовать восторг от единения с Рай-Аном. В какой-то момент она вообще потеряла телесные ощущения и увидела себя будто бы со стороны и сверху. А рядом был Кто-то. И этот Кто-то сказал Тиш-Им: "Мама".

Тёплые губы Рай-Ана возвращали её к жизни. Пошевелиться и как-то ответить на их нежность Тиш-Им смогла не сразу: даже поднять руку, чтобы обнять Рай-Ана, было трудно. А чтобы заговорить, нужно было как будто всплыть со дна океанской впадины, очень, очень долго поднимаясь из зелёных глубин к смутному пятну света на поверхности...

— Маленькая моя, — нежно позвал её Рай-Ан, заглядывая ей в глаза и отводя пальцами прядки её волос со лба. — Скажи что-нибудь. Ты вообще здесь?

Тиш-Им всплыла на поверхность и сделала первый глоток воздуха. Губы ожили и подчинились ей.

— Не знаю... Я... как бы видела нас со стороны. А рядом был кто-то...

— Кто? — спросил Рай-Ан.

Почти задыхаясь под тяжестью его руки, Тиш-Им поймала ртом воздух.

— Не знаю... Я не видела. Он сказал: "Мама". Мне?.. Да, наверно. Рай-Ан...

— Мм? — Белый Ягуар потёрся носом о кончик её носа.

— Не наваливайся так сильно... Мне трудно дышать.

Рай-Ан тихонько засмеялся и немного отодвинулся, не отпуская, впрочем, Тиш-Им из объятий полностью.

— Извини.

В его глазах не было удивления, как будто то, что сейчас сказала ему девушка, он считал чем-то вполне обычным. На немой вопрос Тиш-Им "что это было?" он ответил:

— Не пугайся. Всё хорошо. Всё просто замечательно, — и легонько поцеловал её в лоб. — Наверно, душа нашего ребёнка прилетела, чтобы познакомиться со своей будущей мамой.

На глаза Тиш-Им навернулись слёзы. Она зажмурилась и позволила им стечь по скулам назад и тепло защекотать уши.

— Ну, ты чего? — удивился Рай-Ан.

— Я боюсь, — прошептала девушка.

Рай-Ан засмеялся.

— Ну ты даёшь! Чего бояться-то?

— Не знаю...

— Как это так — не знаешь, чего боишься?

— Я люблю тебя...

Рай-Ан с озадаченным видом облокотился на подушку.

— Вот и поди пойми вас, женщин, — проговорил он.

Тиш-Им сама не могла понять, то ли ей плакать, то ли смеяться. В ней крутился такой клубок чувств, что недалеко было до истерики...

На следующий день в доме главы клана начали собираться Волки. Некоторых из них Тиш-Им узнала: они были в поисковой группе. Пришли даже раненые: вдалеке от Храмины процесс заживления пошёл как надо, и они уже чувствовали себя удовлетворительно. Только у одного оборотня рука была всё ещё на перевязи, а другой прихрамывал. Тиш-Им застенчиво скрылась в их с Рай-Аном спальне, слегка смутившись от такого количества мужской энергетики в одном помещении. Не то чтобы Волки на неё глазели в открытую — нет, держались они вполне вежливо, скромно и достойно, просто на Тиш-Им вдруг повеяло чувством опасности. Впрочем, неудивительно: все присутствовавшие Волки были воинами и, разумеется, имели дело с опасностью. Тиш-Им ещё не вполне освоилась со своим новым мироощущением и восприятием реальности, многое её пугало и настораживало.

Для гостей был накрыт большой стол — хозяйке снова пришлось похлопотать, и ещё больше вчерашнего, но постаралась она на славу. Когда Рай-Ан зашёл за Тиш-Им в комнату, она неуверенно спросила:

— А мне там обязательно быть?

Белый Ягуар привлёк девушку к себе и обнял за талию.

— Ну, что с тобой такое опять? — спросил он ласково, со смешливыми морщинками, собравшимися в уголках глаз.

Стоя в тёплом кольце его рук, Тиш-Им опустила глаза.

— Мне как-то не по себе... Там, в их присутствии. Не знаю, почему. Они хорошие, но я их боюсь.

Рай-Ан понял её, лишь приподняв её лицо за подбородок и заглянув в глаза.

— Да, дело, в котором побывали эти ребята, бесследно не проходит, — сказал он спокойно и серьёзно. — Ты просто чувствуешь эхо, но в этом ничего страшного нет. Пойдём... — Взгляд Рай-Ана стал загадочным и тёплым. — Я там объявлю кое-что важное, ты должна это услышать.

Повинуясь его руке, Тиш-Им вошла следом за ним в столовую, где стоял негромкий, спокойный и ровный гул голосов. Там уже собралось около тридцати Волков — в основном, молодых. Тиш-Им хоть и опустила глаза, но чувствовала на себе взгляды. Молча села там, куда её подвёл Рай-Ан, и смотрела на большое блюдо с уже нарезанным на куски рыбным пирогом. Рядом с ним стоял пирог с мясом, красовалась румяной корочкой запечённая дичь, сладко поблёскивал открытый ягодный пирог, а за ним — блюда, названия которых Тиш-Им даже не знала. Но выглядели они так, что слюнки текли.

Трай-Кан сидел во главе стола, Тиш-Им с Рай-Аном — по правую руку от него, как самые дорогие гости.

— Трай-Кан, разреши мне сказать, — обратился Белый Ягуар к главе клана Северных Волков.

Тот кивнул.

— Говори, брат.

Рай-Ан поднялся на ноги.

— Собратья Волки, я хочу поблагодарить вас за то, что пришли мне на помощь, — проговорил он. — Это была не только моя проблема, это, как выяснилось — наша общая беда. Как с ней быть? Пока ответа я не знаю. Но сегодня и сейчас мне не хочется говорить о плохом. Я хочу сказать о хорошем...

Рука Рай-Ана легла на плечо Тиш-Им, заставив её застыть от волнения. А Белый Ягуар продолжил:

— Друзья, позвольте представить вам мою избранницу, Тиш-Им Каро. Я достаточно долго был один, но, кажется, пришла пора мне перестать быть холостяком...

Раздались одобрительные возгласы, а Тиш-Им еле держалась на стуле. Только рука Рай-Ана и удерживала её от падения в обморок. Пульсирующий комочек в животе разросся, превратившись в огромную медузу и заполнив Тиш-Им собой целиком.

— Правда, саму избранницу я ещё даже не спрашивал, хочет ли она таковой быть, — добавил Рай-Ан с улыбкой. — Но я хочу попросить у неё прощения за то, что всё получилось так странно, и исправить это упущение.

Отодвинув свой стул, он опустился на колени и, сжав руку Тиш-Им обеими своими, произнёс:

— Тиш-Им, прости меня, чудака, что перевернул всё с ног на голову, объявив тебя своей невестой до того, как сделал тебе предложение. Наверно, я просто сошёл с ума от счастья, что наконец нашёл тебя, нашёл живой и здоровой. Спешу исправиться и прошу тебя стать моей женой... Но предупреждаю, что отказа однозначно не перенесу.

Счастье унесло Тиш-Им, как течение непреодолимо несёт медузу. Она поплыла куда-то вместе со стулом, став слабой и желеобразной, а очнулась в объятиях Рай-Ана, лёжа головой на его твёрдом плече.

— Девочка моя, ну скажи хоть слово... Да или нет? — услышала она его тихий от волнения голос.

— По-моему, и так видно, что "да", — сказал кто-то.

Но Рай-Ан хотел, чтобы Тиш-Им это сказала вслух. А она не могла вымолвить ни слова: ей будто кто-то перекрыл возможность произносить их. Взял и лишил её дара речи. Она только кивнула несколько раз и уткнулась в грудь Рай-Ана. От потока поздравлений, обрушившегося на них, ей хотелось спрятаться у него под мышкой.

Трай-Кан, окинув взглядом стол, сказал, обращаясь к жене:

— Мать, а что это у нас выпить почти ничего нет? Повод, как-никак! А ну-ка, выставляй!

На столе стояло несколько больших пузатых бутылок домашнего ягодного буодо.

— Как это — нет? — шутливо воспротивилась хозяйка. — А это что — не выпивка?

— Так маловато для такого случая, — возразил Трай-Кан. — Ещё давай, мать, да не скупись!

Слово главы клана — закон. Появилось на столе и новое буодо, и напитки покрепче. Зазвенели стаканы, застолье сразу стало веселее. Тиш-Им хоть и не пила, но тоже, как ни странно, начала чувствовать лёгкий хмель. Рай-Ан же, напротив, не отказывался и пил наравне со всеми. Тиш-Им время от времени посматривала на него с тревогой, взглядом спрашивая: "Не многовато ли тебе будет?" На что Рай-Ан отвечал благодушно-ласковым взглядом: "Всё нормально, дорогая". Но, увлекшись вкусным и сладким домашним буодо, он не заметил, как опьянел. Обняв Тиш-Им, он поцеловал её у всех на глазах, потом уткнулся лбом в её лоб и вздохнул:

— Милая, прости... Я, кажется, напился.

Хоть выпито было немало, но почти все гости разошлись на своих ногах. Лишь некоторых из них сыновья Трай-Кана и его охрана развезли по домам на машинах.

Сам виновник торжества так набрался, что без поддержки до спальни добраться не мог. Во время подъёма по лестнице его с обеих сторон подпирали Тиш-Им и Вер-Им, а Рай-Ан только стонал и пьяненько посмеивался, то запрокидывая голову, то роняя её на грудь: расслабленная шея перестала её поддерживать, и она болталась во все стороны.

На кровать он рухнул, как спиленное дерево. Тиш-Им устало и растерянно села рядом, подняла взгляд на дочь хозяев дома:

— Извините, что он так...

На это Вер-Им понимающе и добродушно усмехнулась, помогая ей освободить Белого Ягуара от одежды:

— Что извиняться? Дело обычное — мужики посидели, выпили... К завтрему проспится. Отдыхай, не бери в голову.

Но Тиш-Им не спалось. Ей было непривычно видеть Рай-Ана в таком состоянии, и она лежала рядом, глядя в его расслабленное лицо и вороша пальцами его короткие платиново-белые волосы. Рай-Ан, не открывая глаз, гортанно урчал, как огромный кот, которого гладят. Стоило Тиш-Им отнять руку от его головы, как в его урчании послышались недовольные нотки — а ну-ка, продолжай, мол. Девушка придвинулась к нему ближе и продолжила приятное поглаживание. А Рай-Ан урчал, урчал, да и начал превращаться в ягуара, и Тиш-Им отодвинулась, давая место его изменяющемуся в размерах телу. Спустя несколько мгновений рядом с ней на постели лежал кверху пушистым брюхом пятнистый зверь с усатой мордой и зажмуренными глазами, совершенно не страшный и безобидный, как плюшевая игрушка, с мило и трогательно поджатыми лапами. Тиш-Им сама чуть не замурлыкала от нежности, а её рука потянулась почесать доверчиво и беззащитно выставленное вверх брюхо.

— Котик — пушистый животик, — проворковала она умилённо, запуская пальцы в тёплый и мягкий мех.

Ягуару это понравилось: не открывая глаз, он низко и рокочуще заурчал, как мотор большой машины. Тиш-Им тихонько засмеялась и безбоязненно придвинулась ближе. Уютно устроившись под тёплым пушистым боком зверя, она почесала ему за ухом и закрыла глаза... Низкие вибрации, издаваемые горлом Ягуара, ещё пару раз требовательно вытаскивали её из дрёмы и заставляли снова приниматься чесать ему то живот, то за ухом, но вскоре сон окончательно одолел Тиш-Им.

На кладбище моросил дождь. Мокрые надгробия, мокрый асфальт аллей, мокрая вечнозелёная газонная трава. Под двумя чёрными зонтами шла одетая в траур супружеская пара. Прошли всего сутки после погребения их дочери, а они уже снова спешили к ней на свежую могилу. Женщина с золотыми волосами, заплетёнными в аккуратный, с мелкими прядями "колосок", и в шляпке-таблетке с чёрной вуалеткой, опиралась на руку мужа, одетого в чёрный двубортный плащ.

По дороге им встретился синеухий мужчина средних лет в прозрачном дождевике. Из-под капюшона ему на лоб падала прядь волос с проседью, а на лице застыло потрясённое выражение, будто он только что увидел нечто ужасное. Встретившись взглядом с женщиной, он на секунду замедлил шаг и сказал:

— Вам лучше туда не ходить...

Женщина побледнела под траурной вуалеткой, а её муж спросил прохожего:

— Почему это?

Прохожий в дождевике чуть-чуть споткнулся на совершенно ровном асфальте и только повторил:

— Не ходите туда.

И пошёл дальше неровной, чуть шатающейся походкой. Мужчина проводил его взглядом, хмурясь в недоумении.

— Пьяный, что ли?.. Да нет, вроде алкоголем не пахнет.

Жена, нервно надавив на его локоть рукой в чёрной кружевной перчатке, сказала:

— Мне что-то неспокойно, Ро-Мун.

Муж, накрывая её пальцы своей ладонью, ответил сдержанно:

— Не волнуйся, Эл-Маи. С нашей девочкой ничего не может случиться... Всё, что могло, уже случилось.

Но он ошибся. Даже после смерти их дочь не оставили в покое: на её могиле шокированные родители увидели красноухих осквернителей. Надгробный памятник с именем "Уль-И Сурай" был свален и разбит, один красноухий в клетчатой куртке работал лопатой, ещё несколько молодых мерзавцев стояли поблизости, снимая процесс на видеокамеры и мобильные телефоны.

Чёрный зонт упал на асфальт. Ро-Мун в трещащем по швам плаще бросился на красноухого, раскапывавшего могилу, секунда — и горло осквернителя было разодрано клыками оборотня. Остальные в ужасе отпрыгнули, но не обращались в бегство, а один даже продолжал снимать.

Эл-Маи увидела за одним из соседних надгробий, высоким и мощным, красноухого в светло-бежевой шляпе, с охотничьим ружьём. Он целился в её мужа, который, наполовину трансформировавшись, уже расправился с копателем и выбирал следующую жертву. Эл-Маи мысленно переместилась к стрелку, дохнув ему в лицо... Красноухий вздрогнул, выстрел грянул, но вместо Ро-Муна согнулся пополам и зашатался один из осквернителей. Он упал, раненый в живот, а остальные заорали на стрелка:

— Ты, урод косорукий! В оборотня стреляй, а не в нас!

Ро-Мун, сверкая красными глазами, обернулся. Стрелок, бледный и перепуганный, трясущимися руками перезаряжал ружьё, но уже явно не успевал... В три прыжка Ро-Мун оказался рядом и сшиб его на землю. Ружьё отлетело в одну сторону, голова стрелка — в другую. Светлая шляпа, подхваченная ветром, несколько раз перекувырнулась по коротко подстриженной кладбищенской траве и упала на ближайшую могилу. Остальные красноухие бросились наутёк, но не успели пробежать и десяти метров. На кладбище как будто потемнело, и Эл-Маи почувствовала холодную волну, приподнявшую все волоски на её теле. Она безошибочно узнала периферию чужого "смерча". Но вот кто его создал?

Красноухие тряслись и блеяли, как овцы на скотобойне, а между могил неторопливо шагал бритоголовый незнакомец в чёрной кожаной куртке и тёмных очках. Ро-Мун тоже увидел его и замешкался, пытаясь понять, враг это или друг. Уши у незнакомца были не синие и не красные, а какие-то лиловые, но это явно был оборотень. Он остановился у наполовину разрытой могилы Уль-И, высокий и атлетически сложенный, с непроницаемыми и неподвижными чертами лица. Легко и почти небрежно он держал красноухих в состоянии, близком к истерическому припадку. Не успела Эл-Маи и моргнуть, как он вынул из-за пазухи пистолет и выстрелил Ро-Муну в сердце.

Этим же выстрелом он убил и Эл-Маи.

Она осела на асфальт аллеи, не имея больше воли жить и бороться. Ни мстить, ни убегать не хотелось. Хоть она ещё дышала, но была уже мертва. И смерть оказалась совсем не страшной и желанной.

Мёртвыми глазами она смотрела, как незнакомец с хрустом сворачивал головы красноухим, как беспомощным курам. Заметив на траве видеокамеру, он просмотрел в режиме быстрой прокрутки отснятое и положил камеру на место: себя он там, видимо, не обнаружил.

Лицо Эл-Маи отражалось в зеркальной поверхности его тёмных очков, а дуло пистолета упёрлось ей в грудь. Ро-Мун уже в человеческом облике лежал на траве, его простреленное сердце остановилось. Не билось давно и сердце Уль-И. Осталось только остановиться её собственному сердцу, оно уже отсчитывало последние удары.

Дуло пистолета ослабило давление и скользнуло вверх по шее Эл-Маи, коснулось её щеки, а потом незнакомец и вовсе убрал оружие.

— Ты можешь ещё сгодиться, — сказал он.

Эл-Маи очутилась у него на руках. Он нёс её по кладбищу, мимо мокрых надгробий, а она почему-то вспоминала, как Ро-Мун внёс её в их новую квартиру. Шлейф свадебного платья Эл-Маи был слишком длинным, и он наступил на него, упал сам и уронил её... Как они тогда смеялись!

Незнакомец усадил её в большую чёрную машину. Дверца захлопнулась, как крышка гроба.

Глава 25. Зима в городе

Откуда здесь взялся синеухий? В этом районе их почти не бывает, странно. Дин-Тиа, стоя за стеклянной перегородкой у полки с сапогами, бросила взгляд на мужчину, остановившегося с потерянным видом. Пустой, остекленевший взгляд, припухшие веки, безвольно опущенные руки. Как будто не в себе. Или после многодневного запоя. Что он вообще делает в торговом центре в таком состоянии?..

Её всё ещё потряхивало после нелёгкого разговора с дочерью. Прошлое всколыхнулось со дна души, где оно лежало уже двадцать лет, и Дин-Тиа думала, что оно похоронено навсегда. Но нет, она ошиблась. Прошлое явилось к ней в виде молодого оборотня с волосами цвета платины и блеском амальгамы в глазах. С тяжёлым и острым, как тысяча скальпелей, взглядом. Под этим взглядом будто сидишь в кресле из снега. Воистину, сын своего отца...

А этот странный синеухий всё стоял, похожий на восставшего из могилы покойника. Ещё никогда Дин-Тиа не видела такого пустого, мёртвого, невидящего взгляда. Возраст — наверное, за пятьдесят. Всклокоченные седеющие волосы, мешки под глазами. Для чего он сюда пришёл? Что-то купить — вряд ли. Он ничего не высматривал, ничего не искал. Наверно, и в жизни тоже уже ничего не искал... Она слишком сильно помяла его.

Пожалуй, эти светло-серые сапоги — ничего. Дин-Тиа любила серый цвет, скучным он ей совсем не казался. Благородный, спокойный, к тому же, с множеством оттенков.

— Девушка, — обратилась она к продавцу, — есть вот такие сапоги размера двадцать четыре или двадцать четыре с половиной, нормальной полноты?

— Сейчас посмотрим, — отозвалась продавец, глянув на выбранную модель.

Синеухого мужчины уже не было там, где он только что стоял: сейчас там проходили две красноухие девушки. Дин-Тиа, поддавшись странному приступу беспокойства, подступила на пару шагов к стеклянной перегородке торговой секции и глянула сквозь неё наружу, ища глазами несуразную фигуру в мешковато сидящей куртке. Она затерялась где-то среди покупателей.

— Вот, пожалуйста, размер двадцать четыре с половиной, — раздался голос продавца. — Будете примерять?

Дин-Тиа ответить уже не успела: страшный грохот сотряс пространство, и её обдало стеклянным крошевом боли...

Кристально чистая, прозрачная струя бодукки*, журча, лилась в стакан. Най-Ур поморщился от этого звука и зажмурился: в последнее время он выпил уже столько, что и смотреть на неё не мог. (*Крепкий алкогольный напиток — прим. авт.)

— Выпей, станет лучше, — сказал холодный голос Черепа. Так мужчина звал про себя типа с лиловыми ушами и гладкой, блестящей головой, в чёрной кожаной куртке и тёмных очках, которых он не снимал даже в помещении.

Най-Ур протянул руку к стакану. Пальцы дрожали. "До трясучки допился", — проплыла в голове какая-то отстранённая, равнодушная мысль. Просто сухая констатация. Ему было уже всё равно. Не так давно эти пальцы были твёрдыми и делали свою работу. Под ногтями чернела вечная, въевшаяся грязь. Он ли не трудился? Он ли не вкалывал? Он ремонтировал красноухим их машины и был способен "воскрешать" любые модели чуть ли не из состояния металлолома. Он регулярно колол RX, пока сердце не начало давать сбои. Знакомый врач сказал: возможно, это один из побочных эффектов. Глядя на честного трудягу серьёзными и грустными глазами, этот синеухий парень сказал устало: "RX — яд замедленного действия. Сразу побочные эффекты не проявляются, но если колоть его на протяжении многих лет, вредное воздействие накапливается и приводит к болезням. По сути дела, он убивает нас".

Най-Ур пропустил один курс уколов, и сердцу стало легче, аритмия отступила. Но об этом узнал хозяин автосервиса, панически боявшийся оборотней. Когда начались эти убийства, он ходил сам не свой и поглядывал на синеухих сотрудников так, будто считал их виновными в этих зверствах. Пропуск Най-Уром курса инъекций стал поводом для увольнения.

Сына убили в уличной драке. Парень едва успел устроиться на свою первую в жизни работу, на первых порах у него не всё ладилось, и он задерживался допоздна... В тот вечер он так и не вернулся домой. Красноухие отморозки сочли, что он не достоин жить дальше. Работать, заводить семью и детей. Не достоин ничего, потому что его уши были синего цвета.

Най-Ур зажмурился, задержал дыхание и вылил в себя прозрачную жидкость — ровно полстакана. Всё чуть не вылилось обратно, но он невероятным усилием удержал выпивку в себе. Крепко обхватив голову руками, ждал, когда наступит облегчение.

— Пора, — сказал Череп через некоторое время.

— Я хочу её увидеть, — ответил Най-Ур.

— Можно, — кивнул Череп.

Когда они вышли на улицу, Най-Ур подставил лицо падающим хлопьям снега. Надо же, зима пришла в город... Под ногами, правда, снег превращался в слякоть, но на рукаве куртки не таял и выглядел чистым и пронзительно-трогательным. А сын больше не увидит этих снежинок.

Дверца чёрной машины мягко захлопнулась, и они поехали. Най-Ура начало подташнивать. Дурнота усиливалась, но он сдерживался, чтобы не испачкать салон. Через несколько минут он не вытерпел.

— Остановите, — простонал он. — Меня вырвет сейчас...

Бесстрастно блеснули очки Черепа, тёмные, как зимняя ночь. Машина остановилась, свернув к тротуару, и Най-Ур открыл дверцу и свесился из неё. Болезненный рвотный спазм ничего не выжал из его пустого желудка, только слюна повисла на губах тягучей нитью. За этим последовал ещё один спазм, потом ещё, но безрезультатно. Най-Ур измученно откинулся на спинку сиденья.

— Ну, всё? — спросил Череп.

— Не зна... бррр! Не знаю, — передёрнулся Най-Ур.

— Закрывай дверцу, поехали.

Через пять минут машина остановилась у больницы. Череп кивнул:

— Иди. Только не долго.

Най-Ур снова вышел под снегопад. Пригладил волосы, подумав: "Пустят ли меня в таком виде?"

Но его пустили. В больнице знали, что он — муж. И он сидел рядом с кроватью и смотрел в бледное лицо, к которому тянулись трубки аппарата для искусственной вентиляции лёгких. Вошёл врач, но Най-Ур даже не поднял на него взгляд.

— Это хорошо, что вы пришли. Я хотел с вами поговорить. У вашей жены последняя стадия "чёрного безумия", помочь мы уже, к сожалению, ничем не можем... — Доктор помолчал, пытаясь понять, слушал ли его Най-Ур. Решив, что тот всё-таки слушал, продолжил: — Сколько ни поддерживай в ней жизнь, она всё равно угаснет, как ни прискорбно это говорить... Поэтому я думаю, что имеет смысл отключить вашу жену от аппаратов жизнеобеспечения. Её уже не вернуть, да... А аппараты пригодились бы для других больных.

При последней фразе Най-Ур вздрогнул, как обожжённый, и поднял взгляд на врача. Точнее, на его красные уши.

— Для каких больных? — тихо спросил он. — Для красноухих?

— Это не имеет значения, — спокойно ответил врач. — Для тех, которым они будут необходимы.

— А моей жене они, значит, уже не нужны, — проговорил Най-Ур негромко, сжимая кулаки.

— Поймите, "чёрное безумие" мы пока лечить не умеем, — терпеливо втолковывал врач. — Эта болезнь непобедима, к сожалению. Ваша жена находится в самой глубокой стадии комы, из которой уже не выходят — запредельной. Дыхание и сердечная деятельность поддерживаются аппаратами, но функция головного мозга отсутствует. Поддерживать видимость жизни в теле можно долго, но это требует средств, сами понимаете. Как долго вы сможете оплачивать нахождение вашей жены в больнице? Но даже если сможете — есть ли в этом смысл? Её мозг мёртв.

— Ты, докторишка! — взорвался Най-Ур, дрожа и багровея. — Хватит мне ерунду втюхивать! Вижу я, к чему ты клонишь... Тебе лишь бы койку освободить! Если моя жена — синеухая, то её можно и не лечить, да?!

— Успокойтесь, — ответил врач по-прежнему вежливо и сдержанно. — Ещё раз вам повторяю: смерть мозга — вещь необратимая. Ваша жена уже не откроет глаза, не узнает вас, не задышит сама, не пошевелится. О каком-либо лечении речи уже не идёт, а происходит только поддержка дыхания и сердцебиения, при которых тело может находиться в живом состоянии. Тело, но не мозг.

Най-Ур смотрел на руку своей жены, безвольно лежавшую на одеяле. Вдруг её пальцы вздрогнули.

— Ты видел?! — воскликнул Най-Ур, придя в неописуемое волнение. — Видел? Она пошевелилась, она жива! Что ты мне говоришь про смерть, мальчишка желторотый!

Врач, по возрасту действительно годившийся Най-Уру в сыновья, устало вздохнул. А Най-Ур, сжав дёрнувшиеся пальцы жены и вглядываясь в её лицо, позвал:

— Ма-Уна! Ты меня слышишь? Если слышишь и понимаешь, сожми мне руку!

Рука женщины больше не шевелилась. Врач сказал:

— Она вас не слышит, это просто спонтанные движения... Они могут ещё какое-то время сохраняться при смерти мозга, но это ничего не значит.

— Как это — ничего не значит?! — Най-Ур сжимал и поглаживал прохладные пальцы, а в горле было солоно от слёз. — Если она пошевелилась — значит, жива!

— Нет, — вздохнул врач уже совсем устало. — Какие-то непроизвольные сокращения мышц могут наблюдаться, но мозг её отключился и умер, поймите вы это.

— Как такое может быть? — почти со слезами на глазах недоумевал Най-Ур, бережно держа руку жены в своих, как что-то очень хрупкое. — Мозг умер, но она шевелится!

— Может, — ответил врач тоном взрослого, втолковывающего что-то непонятливому ребёнку. — После смерти мозга другие органы ещё могут жить в условиях искусственной поддержки дыхания и сердцебиения. Но это уже не жизнь в настоящем смысле слова. К прежнему состоянию вашу жену уже не вернуть: электрическая активность мозга отсутствует, мозговое кровообращение отсутствует, имеет место обширное омертвение его тканей. А то, что умерло, воскресить нельзя.

Най-Ур покачал головой, не отрывая застывшего взгляда от лица жены. Объяснения врача не укладывались у него в голове. Он собственными глазами видел, как её пальцы шевельнулись. В его понимании, мёртвое должно было быть неподвижным... А Ма-Уна как будто спала. Да, это больше всего было похоже на сон. Придвинувшись ближе, Най-Ур положил ладонь на лоб жены — лоб, на котором ему была знакома каждая морщинка. Раньше эти морщинки жили и дышали, то лучась радостью, то сникая от огорчения, а теперь... Теперь они были бесстрастны и недвижимы. Его палец скользил по брови Ма-Уны, приглаживая тёмные жёсткие волоски, осторожно трогал ресницы. Най-Уру вдруг пришло в голову ущипнуть её... Сделать больно. Ведь на боль она должна как-то отреагировать?

И он ущипнул жену за руку. Ничего... Морщинки на лбу не ожили, брови не дрогнули, ресницы остались неподвижными. Най-Ур ущипнул ещё раз. Ждал, напряжённо всматривался. Ничего...

— Это бесполезно, она не чувствует боли, — сказал врач, наблюдавший за ним и понимавший смысл и цель его опытов.

— Откуда вам знать, что она чувствует? — пробормотал Най-Ур, поглаживая на руке Ма-Уны место, за которое он ущипнул.

— Я знаю, — мягко проговорил врач. — Мозг не воспринимает болевых ощущений. Он уже ничего не воспринимает.

Най-Ур всматривался в знакомые очертания головы, лежавшей перед ним на подушке. Короткие тёмные волосы с пробивающейся кое-где сединой, округлые выпуклости лба, покрытого восковой бледностью. "Электрическая активность отсутствует, кровообращение отсутствует". Не верилось, что эта голова больше не была вместилищем дум.

— Но ведь по всем остальным органам кровь идёт? — спросил Най-Ур, в безумной, беспомощной надежде пытаясь найти какую-то ошибку. — Почему в голову она не поступает?

— Из-за отёка тканей мозга, повышенного внутричерепного давления и сниженного артериального, — терпеливо ответил врач.

— Но ведь можно же было как-то... как-то повысить одно, понизить другое... отёк убрать? Чтобы мозг... не умер? — спросил Най-Ур.

Врач посмотрел на него задумчиво.

— Кто вы по профессии? — спросил он.

— Я-то? Автослесарь, — ответил Най-Ур недоуменно и раздражённо. При чём тут его профессия вообще?

Врач почесал чисто выбритый подбородок. И за это Най-Ур на него сердился — за то, что он следил за собой, брился, мылся, менял рубашки и бельё. За то, что у него, в отличие от Най-Ура, было всё в порядке.

— Как бы вам объяснить? Вот бывают у машин такие повреждения, которые невозможно исправить. Так и здесь... "Чёрное безумие" пока не поддаётся лечению. Оно разрушает центральную нервную систему необратимо и безнадёжно.

Врач покачал головой и вздохнул. В наступившей тишине слышался только шум работающих аппаратов — мерный писк и шипение. Всё это оборудование стоило дорого...

— А если я найду деньги? — тихо спросил Най-Ур. — Вы её не отключите?

Врач пожал плечами.

— Ваше право, но... весь вопрос в целесообразности этого.

Целесообразность. Цель... Най-Ур поглаживал лоб жены и короткие волосы над ним. Сына больше нет. И его самого тоже скоро не станет... Она останется одна. Даже если она выкарабкается, и её вылечат, как она будет жить?.. Хотя — смерть мозга... Впрочем, стоило ли верить этому красноухому докторишке, упрямо твердящему, что это конец и надежды нет? Най-Ур ожесточённо поджал губы. Врач — красноухий. Пациентка — синеухая. Что тут неясного? Может, он и про мозг врёт.

Най-Ур поцеловал бледный лоб Ма-Уны и встал. Он не имел права решать за неё, когда ей умирать.

— Я найду деньги. Не отключайте её.

Врач снова вздохнул, почесал шею.

— Ну... Ваше право. Но вы понимаете, что денег нужно немало.

— Понимаю. Я найду.

Он спустился и вышел на крыльцо. Чёрная машина смерти ждала его, и Череп за рулём холодно поблёскивал очками. Сев внутрь, Най-Ур сказал:

— Мне нужны деньги. Чтобы оплатить нахождение жены в больнице на аппаратах.

— Уже, — ответил Череп, протягивая ему какую-то бумажку.

Най-Ур удивлённо взглянул ему в лицо и вздрогнул: Череп снял очки. Глаза у него были странно светлые, почти белые, с жуткими чёрными точками зрачков, которые как бы всасывали внутрь себя сознание Най-Ура. Сиденье поплыло из-под мужчины, строчки на протянутой ему квитанции двоились и расплывались.

— Деньги для твоей жены уже зачислены на счёт больницы, — слышал он холодящий душу голос. — Анонимно, разумеется... Этой суммы хватит, чтобы держать её там целый год. Может, и очнётся когда-нибудь.

Пальцы Черепа разжались, и бумажка осталась в руке Най-Ура. Вглядываясь в пляшущие строчки, он пытался рассмотреть цифры. Сиденье под ним будто исчезло, и он как бы проваливался в гулкую пустоту. Отвратительное, тошнотворное чувство.

— Этот доктор... — Мужчина облизнул пересохшие губы, борясь с утаскивающей его куда-то вниз силой. — Он уговаривал меня, чтобы отключить её... Что её мозг умер. Но я ему не верю. Ему просто нужно освободить место.

— Правильно, не верь красноухим, — сказал Череп. — Они врут всегда. Они во всём виноваты. Они убили твоего сына. Они лишили тебя заработка. А теперь хотят отказать твоей жене в лечении. Никакой жалости к ним не должно быть.

— Никакой жалости, — повторил за ним Най-Ур.

— Ты ненавидишь их, — сказал Череп.

— Ненавижу, — пробормотал Най-Ур, и правда ощутив в груди ядовитое жжение.

Он повторял это "ненавижу", как заведённый, пока они ехали. Куда? Ему было всё равно. Машина остановилась в каком-то безлюдном переулке, и Череп, сняв с Най-Ура куртку, стал надевать на него какой-то жилет с проводками. Что-то пискнуло. Сверху жилета была снова надета куртка, и Череп сказал:

— У тебя будет пять минут. Войдёшь в здание, выберешь место, где больше всего людей, и встанешь там. Это всё. Больше ничего тебе делать будет не нужно. Этим ты спасёшь свою жену. Красноухие умрут, а она поправится. В момент их смерти я направлю их жизненную силу ей, и она пойдёт на выздоровление. Я могу это. Ты мне веришь?

Най-Ур верил. Ещё бы! У него такие глаза...

— Мою силу тоже направь, — прошептал он.

— Конечно, — серьёзно пообещал Череп. — Всё это будет не зря. Это — для спасения твоей жены. Её жизнь стоит дороже сотни жизней красноухих.

Най-Уру стало тепло, и он прищурил глаза, продолжая куда-то мягко скользить вместе с сиденьем.

— Я сразу понял, что ты — маг, — сказал он.

— Ты раскусил меня, — усмехнулся Череп, надевая очки. — Ну... Нам пора.

Снег всё ещё падал, налипая на ресницы. Най-Ур, улыбаясь, подставил ему лицо. Под курткой у него было спасение Ма-Уны.

Хорошо, что тушь водостойкая, а то потекла бы... Надья-На поморгала, избавляясь от налипших на ресницы снежинок. Выпятив нижнюю губу, дунула на правый глаз, потом на левый. Всё.

Расположившись у тротуара на углу двух улиц, девушка сидела верхом на мотоцикле и задумчиво обозревала городскую суету. У входа в парк торговали сладостями, и она купила большой леденец на палочке. Ещё не так давно светило солнышко, осень горела золотом, и вот — снег. Зима пришла, однако. И принесла ей новых родственников. Кому рассказать — не поверит... Ну, может, только вот этот жёлтый, уже почти облетевший парк сможет и выслушать, и поверить. Девушке вдруг захотелось поговорить именно с ним, с парком. С молчаливыми деревьями, ветки которых свешивались через высокую чугунную ограду и понимающе кивали. Сумасшедшая, конечно, идея — разговаривать с деревьями, но её просто распирало... В висках стучало и давило на грудь. И кто вообще сказал, что она в своём уме?

"Офигенное сегодня было утречко, приятель, — мысленно начала Надья-На свой рассказ. — Началось всё с того, что я опять проспала в универ. Ну, до двух ночи в компьютерные игры резалась, а потом вставать было влом. Еле глаза продрала, смотрю — уж одиннадцатый час. Какой уж тут универ, думаю. Ну, и забила.

Встала, ногами тапочки нащупала... Попёрлась в ванную. А там — здрасьте-пожалте — маманька водные процедуры принимает. Я и забыла, блин, спросонья, что она дома. Ррр!..

Да, глупо разговаривать с парком. Но что, если больше никому я об этом рассказать не могу? Я ведь, по сути, одиночка. Мото-тусовка? Да, неплохие ребята, но всё-таки придурки в основном. Стала б я им такое выкладывать! Да им это на фиг не надо. А ты — хороший слушатель...

Так о чём я, бишь? А, маманька в ванной плещется. Я уж и отвыкла, что она всегда подолгу там мокнет, плюнула, на кухню попёрлась. Надо что-то сожрать, думаю. Не особо хочется, но надо, а то я забываю иногда. Вспоминаю, только когда голова от голода кружится... Тоо, что ль, заварить? Или тоху? Решила — тоху: он бодрит лучше.

Два яйца разбила на сковородку. Маманя уже завтракала или нет ещё — не знаю. Ладно, её проблемы.

Сижу, значит, яичницу трескаю, тоху прихлёбываю. Тут маманя в халате на кухню плывёт. Удивилась, меня увидев.

— Ты ещё дома? А я думала, ты уже в университете, — говорит.

— Ну, нифигасе, — хмыкаю я. — Ты где витаешь? Не знаешь даже, дома я или нет.

Она молчит. Из холодильника достала сок и бутылочку бодукки, плеснула себе, смешала. Я подколола:

— Пить с утра — плохой признак.

Она фыркнула.

— Молчи, мелюзга.

Я бы огрызнулась, да скучно мне стало, глядя на маманькино кислое лицо. Она на кухонном уголке расселась, сморщилась, коктейльчик свой потягивая. Нет, бухать с утра — раньше такого за ней не водилось. Похоже, и впрямь у неё в театре дела дрянь.

— Что у тебя с этим оборотнем? — спросила она меня.

— А тебе-то какая разница? — огрызнулась я всё-таки.

Она со стуком поставила стакан на стол, истерично так.

— Ты как с матерью разговариваешь? Я серьёзно спрашиваю: ты встречаешься с этим парнем?

Я сначала не спеша доела яичницу, кусочком хлеба тарелку подчистила, хлеб сжевала и глотком тоху запила. И только потом спокойно ответила:

— Тебя бесит, что он синеухий, да? А мне вот плевать на цвет его ушей.

— Ты не ответила на вопрос, — перебила маманя, сверля меня взглядом. Мда, а без косметики она не так уж хорошо выглядит.

— Ну, встречаюсь, а что? — Ни фига я с Ло-Иром, конечно, не встречалась. Так, побесить её захотелось.

— А то, что вы не можете этого делать, — заявила она, пробарабанив ногтями по столу.

Ну, началось опять. Туда не ходи, с тем не встречайся, это не кури, то не пей...

— Ма, я уже не ребёнок как бы, да? — заметила я. — И сама буду решать.

— Да, да, конечно, взрослая, взрослая, — поморщилась маманя. — Только тут не в этом дело. Отбрось, пожалуйста, свои выкрутасы и восприми это серьёзно.

Я подпёрла рукой щёку и возвела глаза к потолку.

— Вот только не надо делать скучающий вид, — сказала маманя. — Это действительно серьёзно... Это долгая история, так что, с другой стороны, даже хорошо, что ты прогуляла занятия... А вечером ты либо пропадаешь где-то, либо сидишь, уткнувшись в монитор.

— Давай без долгих вступлений, ага? — перебила я.

Она единым духом допила свой сок с "добавкой". Поставила пустой стакан, откинулась на спинку диванчика и закрыла глаза, как бы собираясь и с силами, и с мыслями.

— Лет двадцать назад или чуть больше я встретила мужчину, — начала она. — Он был потрясающий... Успешен в бизнесе, красив, харизматичен... У нас начался бурный роман. Он красиво ухаживал, дарил подарки — в общем, всё, как полагается. Я тогда училась в театральном и жила не здесь, а в Уммаканатле, где были гетто для синеухих. Выпендривалась перед сокурсницами — какой меня мужчина шикарный обхаживает. Счастливая была, дура... — Маманя провела пальцем по краю стакана, сморгнула что-то. — Ну и залетела. Испугалась, что он меня бросит, когда узнает: такие, как он, проблем с незаконнорожденными детьми не любят. Я в детали его личной жизни даже особо не вдавалась и не спрашивала, не женат ли он. Сам он тоже о себе мало рассказывал. А когда забеременела, задумалась. Долго боялась ему сказать. Но потом призналась всё-таки... — Лицо мамани чуть смягчилось, уголки губ приподнялись в слабой грустной улыбке. — Он обрадовался... Подарил мне огромный букет цветов и сделал предложение. Вот так красиво и хорошо всё начиналось...

Маманя умолкла. Я не перебивала, ждала, когда она продолжит. И она, вздохнув, продолжила:

— Но перед тем как я дала ответ, он признался, что он оборотень. Сказал, что с его стороны было бы нечестно скрывать правду, и теперь, когда наши с ним отношения перешли на такую серьёзную ступень, я должна узнать, кем на самом деле являлся отец моего будущего ребёнка.

Я нахмурилась и перебила:

— Постой, а уши? Какого они были у него цвета?

— Красные, — ответила маманя. — Он признался, что красит их. Так ему было проще. Но самое главное — ребёнок должен был родиться таким же, как он. То есть, оборотнем. Сомневаться в этом не приходилось: всем давно известно, что признак синеухости побеждает красноухость.

Тут маманя опять замолчала, встала и снова сделала себе смесь сока и бодукки. Видимо, она подошла к самой трудной части своей истории.

— Ма, ты, это... не увлекалась бы, — заметила я, кивком показывая на стакан.

Она тряхнула мокрыми волосами, блеснув ненакрашенными глазами.

— Давай, я самостоятельно, как и ты, решу, что мне делать? — И уселась обратно. Но пить не стала.

За окном в это время закружились первые хлопья снега. Как белые мухи. А маманя собралась с духом и продолжила свою исповедь.

— Я сначала не поверила ему, но он продемонстрировал доказательство... Полностью превращаться не стал, только когти и зубы показал. Сказать, что я была в шоке — ничего не сказать. Несколько дней мы не виделись, он дал мне время подумать. Мне пришлось во всём сознаться родителям... Отец... Ну, твой дедушка... Он тогда был художественным руководителем театра, куда я собиралась пойти после окончания учёбы. Он сказал, что если я рожу синеухого, не видать мне карьеры, как своих ушей. Что он не потерпит такого скандала в нашей семье... Требовал сделать аборт.

— А дедов театр был единственный на свете, что ли? — уже начиная подозревать, к чему маманя клонит, спросила я. — Пошла бы в другой.

— Не забывай, это было двадцать лет назад и в Уммаканатле, — ответила она. — Там нравы тогда были не такие... терпимые к синеухим, как здесь. Здесь нет гетто, а там они были. Как там стало теперь — не знаю, но в то время красноухая девушка из Уммаканатля и помышлять не смела о том, чтобы сойтись с синеухим парнем, а уж тем более, родить от него ребёнка. При устройстве на работу куда-либо это тоже имело значение...

— Так он же красил уши, — вспомнила я. — Можно было и не говорить деду, что твой ухажёр — оборотень.

— Синие уши ребёнка выдали бы нас, — вздохнула маманя. — Новорождённым крохам красить их нельзя, да и врачи... всё поняли бы. Мой оборотень обещал, что всё уладит с родами, и просил сохранить ребёнка. Отец был против... А я сама не знала, чего хочу. Запуталась... Оборотню удалось уговорить меня не делать аборт. Он... умел как-то воздействовать на волю, на ум. Я поссорилась с родителями и ушла из дома, взяла в училище академический отпуск... До самых родов я жила с оборотнем. Время шло, живот рос, но я начала понимать, что ещё не хочу становиться матерью, что ребёнок меня свяжет и не даст заниматься любимым делом... И я стану очередной домашней клушей, каких множество. Тем более, что оборотень хотел, чтобы я воспитывала ребёнка, сидела с ним дома, уделяла ему всё своё время — в общем, была именно матерью-наседкой, которой мне становиться совсем не улыбалось. Образцовой женой быть у меня тоже не получалось... Можешь меня осуждать, я и сама не отрицаю, что не создана для семейной жизни: дети, подгузники, кухня, ожидание мужа с работы и все прочие прелести "домашнего уюта" — не для меня. У меня были свои планы на собственную судьбу, я хотела блистать на сцене и отдавать себя этому делу, а ребёнок... Он стал бы помехой, отвлекал бы, забирал моё время. Возможно, когда-нибудь позже я и решилась бы... А тогда мне было всего девятнадцать, я ещё не нажилась "для себя". На этой почве у нас с оборотнем начались разногласия, даже ссоры. А любовь... Не знаю, было ли то, что я чувствовала к нему, любовью. Родила я на дому: оборотень приглашал какого-то своего врача. Родился синеухий мальчик — копия своего отца, такой же светленький. Четыре месяца я с ребёнком безвылазно жила в загородном доме оборотня... А потом просто собрала вещи и уехала, оставив ребёнка отцу. Уехала доучиваться, а потом претворять свои планы в жизнь. Осуществлять свою мечту.

Теперь уже мне понадобилось промочить горло. Правда, одним соком, без добавок: я за рулём, а потому не пью. Что мне думалось про мою маманьку? Да, бывают такие женщины... Без материнского инстинкта. А может, она просто была тогда молодая и... честолюбивая. Не знаю, как бы повела себя я, случись мне залететь. Сейчас я точно к этому не готова, так что отчасти я её понимала. Но...

— Ну, и как всё это связано с Ло-Иром? — спросила я.

— А так... Оборотня звали Рай-Ан Деку-Вердо, — ответила маманя. — Этот парень — наш с ним сын. Поэтому вы не можете встречаться: вы — кровные брат и сестра.

Вот такие дела, приятель... Маманя поведала мне о похождениях своей молодости, чтобы мы с Ло-Иром не совершили кровосмешение. Бросив одного ребёнка, через два года она снова залетела — мной. Судя по тому, что уши у меня красные, такие же были и у моего папаши. Кто он, маманя мне никогда не говорила. До десяти лет я жила у бабушки с дедушкой — тех самых, что не хотели рождения синеухого внука, но с восторгом приняли красноухую внучку, пусть и сделанную неизвестным безответственным папашкой. Маманю я видела редко, как-то не заладилось у нас с ней с самого начала. А вот дед с бабкой были неплохими стариками, особенно бабуля. Она души во мне не чаяла. И, кстати, к синеухим относилась нормально, только скрывала это — даже от деда. И мне советовала об этом особо не распространяться.

Когда мне было десять, бабуля умерла. Дед пережил её всего на полгода, а маманьке, как она сама выразилась, совсем не улыбалось заниматься дочерью, и она, не долго думая, отдала меня в школу-интернат здесь, в Темурамаку. Ну, а сама была вся в творчестве.

В школе я узнала, что в этой жизни почём... Но об этих годах я поведаю тебе как-нибудь в другой раз, парк. А то вон те полисы как-то странно на меня смотрят. Гм, да... Теперь я, понимаешь ли, уже большая и самостоятельная девочка, студентка юрфака, и маманька милостиво разрешает мне жить с ней под одной крышей. Дед с бабулей завещали мне кое-какие деньжата, и я вступила в права наследования, как только мне стукнуло восемнадцать. Машину, на которой я сейчас сижу, я купила не на маманькины деньги, а на свои, что в наследство достались: она мне бы ни за что не дала, узнав, что я собираюсь приобрести.

— Ну что? Ты даже ничего не скажешь? — спросила между тем маманя, закончив свой рассказ.

— А что тут говорить? — пожала я плечами. — Предохраняться надо было как следует, вот что".

— Девушка, здесь нельзя парковать транспорт!

"Ну вот, приятель... Спасибо, что был моим слушателем. Кажется, у меня небольшие неприятности".

— Да пошёл ты, — сказала Надья-На подошедшему полицейскому, заводя мотор.

Окатив его из лужи, она помчалась прочь... Куда глаза глядят.

"Предохраняться надо было". Циничненькое резюме, согласилась Надья-На. Ну, а чего мать ждала от неё? Что она будет ахать и охать? Посочувствует? Сочувствовать она в этой истории могла только Ло-Иру, оставленному матерью в четырёхмесячном возрасте. Интересно, как его отец выкручивался? Скрывал, наверное, пока парень не подрос достаточно, чтобы стало можно красить ему уши... А потом они, видимо, переехали в город с более "свободными" нравами. Да, здесь, в Темурамаку, нет гетто, но в последнее время творится такая хренотень...

Успел ли тот полицейский записать номер её мотоцикла? Может, и не успел: когда получаешь поток грязной воды в моргалки, как-то не до этого... Ещё штрафов ей не хватало. Мать, наверно, опять психовать будет. Одна надежда, что поход по магазинам успокоит ей нервы.

Надья-На остановила мотоцикл. Проехалась она без шлема, чтобы ветром остудило голову. Взъерошенные мозги переваривали информацию. Значит, Ло-Ир — братец. Ну, прямо мыльная опера какая-то.

Снег падал на волосы и плечи, деревья за его прозрачной завесой стояли тихие и задумчивые. Уснувшие до вечера фонари закрывали глаза на происходящее. А происходило что-то страшное.

Торговый центр был оцеплен полицией. Окна ощерились выбитыми стёклами, тревожно белели машины "скорой помощи", в воздухе стоял горький запах гари и смерти. Снег падал на полицейских, пожарных, спасателей, медиков, легкомысленно плясал над носилками с синими пластиковыми мешками для трупов. Ему было всё равно, на кого падать.

Надья-На невольно съёжилась, а её рука потянулась за телефоном — позвонить матери. Она ведь поехала по магазинам. Только бы не...

— Аппарат абонента выключен или...

Не дослушав бездушный стандартный отзыв, она нажала "отбой" и сунула телефон в карман. Плохо... Это плохо.

Полицейский преградил ей дорогу:

— Посторонним сюда нельзя, девушка.

Как сказать, как объяснить? Слова попрятались, распуганные страшным биением сердца.

— Я не посторонняя... Мне надо узнать, был ли тут один человек... Не пострадал ли он, — выговорила она.

— Как только установят личности пострадавших и погибших, будет опубликован список: имя, возраст, в какой больнице, — был сухой ответ. — Всё будет. Ждите.

"Предохраняться надо было". И это всё, что она могла сказать ей.

Глава 27. Рыбак рыбака...

То, что должно было случиться рано или поздно, случилось. Подойдя утром к зеркалу, У-Он увидел, что уши стали двухцветными: сквозь красный проступили островки синего. Природный цвет обычно начинал проявляться в неприметном месте, прикрытом волосами — заушной складке, и этот момент было важно не пропустить — незамедлительно идти в тату-салон к Там-Иру, пока посинение не перекинулось на внешнюю сторону уха. Но в последнее время У-Ону было как-то не до своей внешности, и он проворонил первые признаки разрушения пигмента: столько всего происходило в его жизни, что это просто вылетело из головы. Маленькое зеркальце, при помощи которого он заглядывал на заднюю поверхность уха, стоя перед большим зеркалом, осталось дома... Да, точно. У-Он забыл его в квартире. И сейчас его уши покрылись синими пятнами.

Что делать? Отпроситься, чтобы сходить на процедуру обновления пигмента? Но злить начальство как-то не хотелось. У-Она и без того лишь чудом не уволили, когда он на неделю позже вернулся из отпуска, только пообещали вычесть из зарплаты сумму за те дни, которые он отсутствовал на работе.

Появиться там с такими ушами? Чтобы все поняли, что он их обманывал? Тогда всплывёт и то обстоятельство, что У-Он всё это время избегал инъекций RX. А это было чревато неприятностями, вплоть до увольнения. Хотя... Законы законами, а на практике исполнение этого предписания лежало на совести работодателей: некоторые действительно следили за тем, проходит ли синеухий сотрудник курсы уколов, а другие смотрели на это дело сквозь пальцы. Хмуро рассматривая в зеркале свои пятнистые уши, У-Он кусал губы...

А потом он решительно выпрямился. Да плевать, как к этому отнесётся его начальство. Надоело прятаться и притворяться. Уволят эти — возьмут другие. Чтобы обеспечить семью, он согласился бы работать кем угодно, хоть грузчиком — благо, физической силы было хоть отбавляй. На её недостаток У-Он вообще никогда не жаловался, а теперь, высвободив свою суть оборотня, он чувствовал себя способным пробить кирпичную стену кулаком, не охнув при этом.

— Ну, грузчик — это, конечно, крайний случай, если уж совсем ничего найти не удастся, — сказала Э-Ар, натягивая ему на голову шерстяную шапочку почти до самых глаз. — Ну вот, и ушей не видно, да? Так и ходи на работе.

— Шутишь, что ли? — усмехнулся У-Он. — Шапка только внимание привлечёт, все будут спрашивать, почему я в ней... Не, это не выход.

— А что, по-твоему, делать? — Э-Ар вскинула брови, сделав мило удивлённую гримаску и обняв его за шею.

Стоя в тёплом кольце её рук, У-Он на миг закрыл глаза. Остаться бы... Зарыться в её волосы и не уходить никуда. С лёгкой досадой он почувствовал, что размяк, решительный настрой пошатнулся... Но только на миг. Заставив себя открыть глаза, он сказал:

— А ничего. Пофиг всё. Пусть делают, что хотят. Достало уже носить маску, хочу просто быть собой.

— И это правильно. — Носик Э-Ар коснулся щеки У-Она, защекотав кожу теплом дыхания, и он утонул в тёмно-медовой глубине её глаз. А Э-Ар добавила серьёзно и ласково: — Запомни: что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне. Я тебя люблю.

На завтрак к чашке тоо было варенье из тультули, вкус которой снова некстати напомнил У-Ону похороны на болоте и родинку в форме крыла бабочки. Чувство вины опять сиротливо заскреблось на сердце, как выброшенный на улицу щенок: зачем он надавал Бэл-Айе обещаний? Зачем сказал ей всё то, что он сказал? Зачем вообще встретил её и вспомнил... А Э-Ар ни о чём не подозревала. Теперь он был виноват перед ними обеими.

Ло-Ир ничего не сказал, увидев его уши. Он задумчиво ел варенье, запивая его крепким тоо. Ему повезло: тультуль у него ни с чем не ассоциировалась, как у У-Она, а потому он мог есть её спокойно. Встретив обеспокоенный взгляд жены, У-Он поспешил улыбнуться. Хорошо, что она не умеет читать мыслей. Но стоило ему немного успокоиться, как уже в следующий миг он встретил странный взгляд младшего Ягуара — неподвижно-пронзительный, загадочный и гипнотический, совсем как у Рай-Ана. У-Ону тут же припомнилось, как глава клана Белого Ягуара прочёл его мысли в лесном домике, где они ждали встречи с Учителем Баэрамом. Что, если его сын — тоже?.. По лопаткам пробежал холодок, и У-Он поспешил отбросить неприятную догадку.

Прогоняя призрак прошлого, на прощание У-Он подарил Э-Ар страстный и глубокий поцелуй. Как бы глупо это ни звучало, но тем самым он будто проверял, прежними ли остались его чувства к ней, не изменилось ли в них что-то после внезапного вторжения Бэл-Айи в его мысли. Нет, всё было на месте. Э-Ар по-прежнему пьянила его, как крепкая хунайя (алкогольный напиток на основе мёда, ягод, хмеля и пряностей; медовуха — прим. авт.).

— Ладно, до вечера, — сказал он, сжав её пальцы.

— Удачи тебе, — прошептала она, согрев его медово-хмельным золотом своего взгляда.

Выходя из дома, шапочку он не надел, а сунул в карман, но на улице попал под снегопад. Пришлось натянуть мягкую и эластичную, чуть-чуть колючую шерсть на мгновенно озябшие уши. Вот и сюда добралась зима...

В городе было унылое, серое, холодное, сонно-снежное утро. Одна радость — сегодня должны были вернуться Рай-Ан и Тиш-Им. Подробностей дела Белый Ягуар по телефону не рассказал, сообщил только, что они оба живы и здоровы, едут домой. У-Ону не терпелось их поскорее увидеть, а предстоящий день казался ему длинным и неприятным. Быстрее бы всё кончилось...

На работу он явился раньше обычного и снял шапку, открыв свои странно выглядевшие уши.

— Привет, — как ни в чём не бывало поздоровался он с приёмщицей.

— П-привет, — ответила Ка-Линн, встретив его озадаченным взглядом.

— Здорово выглядишь, — попутно заметил У-Он. — Новая причёска?

Ка-Линн только напряжённо сглотнула и кивнула. Она действительно сделала перманентную завивку, и её обесцвеченные волосы окружали голову мелкокурчавым пушистым венчиком, скрывая уши.

Управляющий сервисным центром, Он-Кум Емер, был уже на месте — сидел, склонив над документами стриженную ёжиком и уже начавшую седеть голову, а дверь в его кабинет была, как обычно, распахнута настежь. У Емера была такая привычка — держать дверь открытой, чтобы знать, кто чем занят. Несмотря на красноухость, слухом он обладал острым, почти как у оборотня, а ещё — фантастической способностью не глядя чувствовать, если кто-то начинал заниматься посторонними делами на рабочем месте. Проходя мимо двери, У-Он бросил в неё приветствие, и управляющий, даже не оторвав взгляда от бумаг, лишь буркнул в ответ: "Доброе утро". На красно-синие уши Емер, естественно, внимания не обратил.

У-Он прошёл в мастерскую. Сегодня он явился первым, ни одного из остальных четверых мастеров ещё не было. Повесив куртку на вешалку, он уселся и окинул взглядом привычный рабочий бардак. Его срочного внимания ждали восемь телефонов, три из них — гарантийные. До формального начала рабочего дня оставалось ещё двадцать минут, и У-Он сидел в раздумьях, медля приступать к ремонту и чувствуя себя неуютно. Сквозняков в мастерской вроде не было, но его спину что-то упорно холодило. Сейчас придут ребята, и начнётся: "Что с твоими ушами?", "Так ты синеухий?", "Зачем ты косил под красноухого?" и тому подобное. А потом зайдёт Емер и тоже наконец увидит. Разумеется, доложит хозяину. В общем, настроение у У-Она было совсем не рабочее.

Одолеваемый неприятными мыслями, он просидел минут пять, а потом рассердился: "Да пропади оно всё пропадом!" Единственная его вина состояла в том, что он скрыл от начальства и коллег свою истинную сущность, а что касалось всего остального — там его нельзя было ни в чём упрекнуть. С работой он справлялся, в коллективе вёл себя достойно... Что же ещё им от него нужно, в конце концов?! "Да, я синеухий. Да, оборотень. Ну и пусть подавятся, — решил он. — А если кто-нибудь что-то вякнет — развернусь и уйду, только и всего".

Подумав так, У-Он ощутил себя готовым ко всему и начал разбирать телефон, которому вчера сделал первичную диагностику. Привычная возня с мелкой, компактной начинкой аппарата и поиск неисправного элемента успокоили его и заставили временно забыть о проблемах с ушами, и когда в мастерскую вошли Да-Летти и Ай-Лэн, он уже извлёк вакуумным пинцетом "сдохшую" микросхему — контроллер питания.

— Опа, ты уже тут, — сказал толстяк Да-Летти с утробным смешком, увидев У-Она. — И уже работаешь? Ну, ты даёшь, ранняя пташка!

А Ай-Лэн на всякий случай даже посмотрел на часы — не опоздал ли. Было без пяти девять. Почесав за дрябловатым, похожим на мятую красную тряпочку ухом и привычно пошмыгивая носом, он принялся стягивать куртку. В носу у него постоянно что-то бренчало — независимо от времени года. Из кармана он достал свой вечно грязный сопливчик, аккуратно высморкался и ещё пару раз виновато шмыгнул — уже с сухим, не булькающим звуком.

У-Он слегка напрягся в ожидании, но не показывал виду. Коллеги лениво устраивались на своих рабочих местах и не спешили замечать, что у него что-то не так с ушами. Да-Летти, кряхтя, нагнулся и поставил на нижнюю полку коробку с запасом своих неизменно любимых пончиков.

— Ты специально их почти у самого пола ставишь, чтобы наклоны делать? — усмехнулся Ай-Лэн.

— Ага, гимнастика, — пропыхтел толстяк, распрямляясь.

Пока они перебрасывались шуточками, У-Он оставил разобранный телефон и пошёл на склад посмотреть, были ли у них контроллеры питания для этой модели. Микросхема обнаружилась, но последняя. "Пора заказывать", — отметил он про себя.

На выходе со склада он задержался у двери, слушая. Да-Летти с Ай-Лэном в мастерской между тем болтали о погоде.

— Ну, вот и зима настала, — гнусаво сказал Ай-Лэн. — Снова эти долбаные холода... Я в холод вечно с носом маюсь, чтоб ему...

— Ты круглый год с ним маешься, — возразил Да-Летти, хмыкнув. — Сходил бы уж к врачу, что ли.

— Думаешь, я не ходил? — проворчал Ай-Лэн. — А толку-то... Назначают только пробы на аллергию — и нифига не понятно, что за фигня... А летом у меня оно поменьше как-то, зато зимой — капец просто...

У-Он прошёл к своему месту и сел. Тут толстяк наконец обратил внимание на его уши и задал вопрос, которого У-Он и ожидал:

— Ух ты... Что это у тебя такое с ушами?

Может быть, сказать — мол, тоже аллергия? У-Он скептически поморщился. Нет, скорее всего, этот номер не пройдёт. Да и врать не хотелось. Хватит лжи. Достало.

— Я синеухий, ребята, — сказал он, сам удивившись, как спокойно это прозвучало.

Да-Летти не поверил и хохотнул, вздрогнув пузом:

— Ха, ну ты и шутишь! Синеухий... Будет тебе заливать-то!

— Нет, я не шучу, — сказал У-Он. — Простите меня, парни, я всё это время всех обманывал — вводил себе в уши красный пигмент. Раз в два месяца его надо обновлять, иначе он разрушается. Так вышло, что я проворонил момент, когда надо было идти на процедуру... Вот такие дела.

В наставшей мёртвой тишине он пропаивал микросхему. Наконец Да-Летти крякнул, а у Ай-Лэна снова забулькало в носу.

— Ну ты, урод, даёшь, — только и смог проговорить толстяк.

Они смотрели на его уши, а У-Он невозмутимо грел микросхему термофеном.

— Не хами, Да-Летти, — сказал он. — Пока мы с тобой работали рядом, общались, ты имел возможность узнать меня. И у нас сложились вроде бы нормальные отношения. Разве я когда-нибудь делал тебе что-то плохое, оскорблял? Нет. Так вот, ничего не изменилось, кроме цвета ушей. Я всё тот же У-Он Каро, которого ты знаешь.

— Вот ведь

* * *

, — выругался Да-Летти мрачно. — Ни фига я тебя не знаю, как выясняется. Самое главное о себе ты утаил. И как прикажешь теперь тебе верить?

— Да, признаю, я кое-что скрыл, и я прошу за это прощения, — ответил У-Он, стараясь говорить ровно и спокойно. — Думал, что с красными ушами мне будет легче устроиться в жизни. Но я устал носить маску, притворяясь и перед собой, и перед другими. Подстраиваться, прогибаться. Мне это осточертело. Честное слово, вы мне нравитесь, парни, я хорошо к вам отношусь, уважаю вас и принимаю такими, какие вы есть... И надеюсь на такое же отношение к себе.

— Да пошёл ты в задницу, — пробурчал Да-Летти.

Ай-Лэн ничего не говорил, только булькал носом, забыв о сопливчике.

— Ребята, не ругайтесь, пожалуйста, — послышался тихий голос Ка-Линн.

Она стояла в дверях мастерской с широко открытыми, застывшими глазами, показывая куда-то себе за плечо. А через секунду там появился Емер. По его взгляду У-Он понял, что повторять для него ничего не придётся.

Управляющий вошёл, оттопырив карманы засунутыми в них руками, сделал по мастерской пару шагов туда и обратно. Прочистив горло, он наконец сказал:

— Мда... Получается, ты обманул нас.

— Не отрицаю, обманул, — терпеливо подтвердил У-Он. — Мне очень жаль. Но, с другой стороны, разве я совершил какое-то преступление? Украл что-то или не справлялся с работой?

— Гм, ты прогулял целую неделю, голубчик, — напомнил Емер, прищурившись.

— Я же объяснял, у меня были чрезвычайные обстоятельства, — ответил У-Он. — Личные. Моя сестра попала в беду... Договорились же, что вычтете из зарплаты, вот и всё. Больше такого не повторится.

— Мда, мда, — промычал Емер, опираясь руками на один из рабочих столов. — Скверно, скверно... Даже не знаю, что с тобой делать. Придётся, конечно, обо всём доложить хозяину... Ну что ж, ладно. Работаем, ребята, не тратим время на препирательства. — Он наставил на них указательный палец, как дуло пистолета. — Я всё слышу.

С этими словами он вышел. Да-Летти плюнул и отвернулся от У-Она, а Ай-Лэн наконец вспомнил о сопливчике и начал усердно прочищать нос, стараясь, впрочем, делать это не слишком громко.

— Мальчики, только не ссорьтесь, ладно? — примирительно улыбаясь, залебезила Ка-Линн. — Ну и что ж такого, что У-Он синеухий? Он замечательный парень, мы все его знаем с хорошей стороны и любим... Да ведь, Да-Летти? Ну, не веди себя, как маленький!

Толстяк только пробурчал себе под нос что-то ругательное.

— Фу, Пончик, ну нельзя же быть таким нетерпимым! — продолжила уговаривать Ка-Линн. — Синеухие — они ведь такие же, как мы, и ничего страшного в них нет...

В порыве своего миротворчества Ка-Линн упускала весьма важный момент касательно синеухих, а именно — то, что некоторые из них были оборотнями. У-Он отметил это про себя, но промолчал. К сожалению, в самом разгаре её хвалебной речи, адресованной всем синеухим вообще и У-Ону в частности, снова заглянул Емер. Под его суровым взглядом Ка-Линн тут же стушевалась, поправила шёлковый бант на блузке и, чуть присев в неком подобии виноватого реверанса, поспешно вернулась на своё место, где уже ждал первый за сегодняшний день клиент.

Пришли Лор-Ук и Ним-Лан, опоздав на десять минут, но Емер не стал им выговаривать. Они успели увидеть уши У-Она, но объяснить им, в чём дело, у него не было времени: управляющий сразу же услал их на заказы — устанавливать антенны.

До обеда работа продолжалась в обычном порядке: Емер пресекал любые разговоры о синеухих в зародыше. С одной стороны, У-Он был ему благодарен, а с другой — не мог не чувствовать во всём этом подвоха. И не ошибся.

За полчаса до обеденного перерыва напротив крыльца остановилась шикарная машина. В мастерской негромко бормотало радио, но оно не помешало У-Ону отчётливо услышать, как Ка-Линн подобострастно поздоровалась:

— Добрый день, господин Детано!

Приятный, зрелый и бархатно-мягкий тенор ответил:

— Здравствуйте, Ка-Линн.

Ай-Лэн пробормотал:

— О, вот и хозяин пожаловал.

Господин Ли-Ан Детано был владельцем сети магазинов мобильных телефонов, аудио— и видеотехники; сервисный центр также принадлежал ему. Устраиваясь сюда на работу, У-Он с первого взгляда почувствовал к нему безотчётную симпатию: Детано напомнил ему отца, причём так явно, что при первом знакомстве с боссом его даже взяла оторопь. Что было общего между школьным директором, которым являлся покойный отец У-Она, и этим состоятельным, успешным предпринимателем? Выраженное сходство во внешнем облике, голосе и ещё в чём-то неуловимом, что и сам У-Он не мог точно определить — может быть, в манере общения или взгляде. Это сходство завораживало У-Она всякий раз, когда хозяин приезжал в сервисный центр, а слыша голос Детано, он в первое время даже внутренне вздрагивал, будто слышал отца. А после его смерти встречи с хозяином вызывали у него чувство щемящей печали.

А сейчас, услышав голос хозяина у прилавка приёмщицы, У-Он ощутил нечто новое и неожиданное. Хотя нет, новым это ощущение не было, скорее... Как говорится, хорошо забытое старое. Что-то до дрожи знакомое У-Он испытал, ощутив присутствие Детано. С тех пор, как он вернулся из Нир-Ам-Айяля, многое в восприятии им мира и окружающих людей сильно изменилось, теперь он чувствовал и подмечал намного больше, и в этом новом восприятии хозяин был очень похож на...

"Нет, не может этого быть", — сказал У-Он себе.

Обыкновенно строгое, вечно недовольное выражение лица Емера сменилось сдержанно-приветливым и почтительным, и он устремился навстречу шефу:

— Добрый день, господин Детано!

— Добрый, — ответил тот с достоинством, распространяя вокруг себя волны тонкого аромата.

Но не только дорогим одеколоном от него пахло. Если бы У-Он не знал, что это Детано, он подумал бы, что к ним пришёл Рай-Ан.

Хозяин с управляющим обсуждали возможность получения для сервисного центра авторизации ещё от одного производителя техники, а У-Он, возясь с очередным телефоном, одновременно пытался анализировать это загадочное чувство, возникшее у него при появлении Детано. Он словно странным образом раздвоился: мозг мыслил в технических категориях и был сосредоточен на работе, контролируя движения рук, а душа летала где-то в неизведанных далях, пульсируя и переливаясь радугой чувств... Из этого состояния его вывел голос Емера, неприятно царапнув ухо:

— Сами видите, господин Детано... Он ввёл всех в заблуждение, в том числе и вас, когда нанимался на работу.

Он и хозяин стояли на пороге мастерской. На Детано было элегантное чёрное пальто, надетое нараспашку, под ним — дорогой костюм и серебристо-серый галстук. Стоявший рядом управляющий был одет поскромнее, но выглядел под стать шефу. Оба этих респектабельных красноухих мужчины смотрели на У-Она, вот только у хозяина, как ни странно, во взгляде не было скрытой враждебности и недовольства, флюиды которых исходили от Емера.

— Гм, — проговорил Детано задумчиво. — С другой стороны, его можно понять: наверняка он пошёл на обман, так как думал, что с красными ушами ему будет проще устроиться в жизни.

У-Он, вздрогнув и отложив инструменты, выпрямился и встал. Хозяин только что озвучил мысль, которую У-Он высказал утром — даже в точности теми же словами. Совпадение? Или... всё логично?

— Здравствуйте, — пробормотал он.

— Здравствуй, У-Он, — кивнул хозяин. — Господин Емер сообщил мне, что ты у нас, оказывается, синеухий. Впрочем, я и сам это вижу, судя по твоим... гм, ушам.

— Да, господин Детано, не отрицаю: я действительно ввёл вас в заблуждение, — сказал У-Он тихо, но стараясь сохранять достоинство и не преувеличивать свою вину. И добавил, решив не продлевать своих мучений: — Я, вообще-то, могу уйти, если что.

— Не будем горячиться, — ответил Детано мягко. И обратился к Емеру: — Он-Кум, у вас есть к нему какие-то претензии по работе?

Управляющий неохотно признал, что претензий к У-Ону как к работнику у него нет.

— Но ведь он наверняка не делал эти уколы, — добавил он неприязненно, даже с какой-то брезгливостью взглянув на У-Она.

— Это правда? — спросил хозяин.

— Да, — честно признался У-Он. А что ему оставалось?

Немного подумав и потерев пальцем переносицу, Детано снова обратился к Емеру:

— Скажите, за всё время работы У-Он проявлял какие-то признаки агрессии или вёл себя странно, неадекватно?

— Ну-у... м-м-м... пожалуй, э-э... — замялся управляющий.

— Да или нет? — перебил его мычание хозяин. — Замечали ли вы за ним странное или агрессивное поведение?

— М-м-нет, — снова с огромной неохотой признал Емер. — Пожалуй, нет.

Детано обратился к остальным:

— Ну, а вы как можете охарактеризовать своего коллегу? Только прошу — честно.

У-Он взглянул всем поочерёдно в глаза — Да-Летти, Ай-Лэну и робко притулившейся у дверного косяка Ка-Линн. Нет, не с вызовом, скорее грустно. Он уже не нервничал, просто устал, и ему хотелось поскорее оказаться дома. Уволят — не уволят? У-Ону даже это было безразлично.

Наконец Ай-Лэн, предварительно высморкавшись и извинившись, высказался:

— У-Он — хороший парень, своё дело знает и работает отлично. За всё время, что мы работаем с ним вместе, у нас поддерживаются нормальные, дружеские отношения. В общем, он проявил себя только с хорошей стороны. Гм... Да.

Когда хозяин обратил взгляд на Да-Летти, толстяк помялся и ответил кратко и скомканно, пожав плечами:

— Да чё... Какие претензии? Нормально всё.

— Спасибо, — улыбнулся Детано. И взглянул на приёмщицу: — Ну, а вы?

Ка-Линн, вытаращив накрашенные глаза и выпрямившись, скороговоркой отрапортовала, как отличница у школьной доски:

— У-Он зарекомендовал себя как прекрасный мастер, профессионал своего дела, отзывчивый, доброжелательный по отношению к коллегам и клиентам, спокойный, коммуникабельный. Он всегда качественно и своевременно выполняет работу, справляется с большими её объёмами, ответственно и добросовестно подходит к своим рабочим обязанностям... Вот.

Выдав эту характеристику почти на одном дыхании, Ка-Линн расцепила нервно сплетённые пальцы и устремила взгляд на У-Она, как бы спрашивая: "Ну, как? Я тебя не подвела?" У-Он чуть улыбнулся и также взглядом поблагодарил её, а Детано засмеялся.

— Ну что ж, утверждаю. Дата, печать, подпись, — сказал он, светло и обаятельно улыбнувшись. "Женщины, наверно, млеют", — подумалось У-Ону. Зубы у шефа, надо сказать, были в прекрасном состоянии.

— Ну, так в чём проблема? — резюмируя, спросил хозяин управляющего. — Претензий по работе нет, поведение достойное, коллеги отзываются положительно. Признайтесь честно, Он-Кум, дело просто в цвете ушей?

— Так ведь... — начал Емер, но стушевался и умолк.

— Что — "так ведь"? Договаривайте.

Емер промолчал.

— В принципе, я никого не принуждаю у себя работать, — проговорил Детано сухо. — Ни синеухих, ни красноухих. Если не устраивают условия работы, я не стану удерживать никого. ВАС, Он-Кум, в том числе, — добавил он значительно.

Намёк был более чем прозрачен. Управляющий потемнел как туча, а У-Он внутренне аплодировал шефу. Он бы пожал ему руку от всего сердца, если бы Детано её подал.

А шеф, сверкнув дорогими часами, воскликнул:

— О, а время — уже обед! Милочка, — обратился он к Ка-Линн, — у вас найдётся в хозяйстве лишняя чашка? Я бы не отказался выпить тоо в вашем дружном коллективе.

— Конечно, всё найдётся, господин Детано, — с радостной готовностью заверила Ка-Линн. — У меня и пирожные к тоо имеются!

На дверь вывесили табличку "обеденный перерыв", тоо был заварен и разлит по чашкам, а Да-Летти вдобавок к пирожным пожертвовал для общего стола свои пончики.

Когда хозяин уехал, управляющий прошипел У-Ону на ухо:

— Что, обрадовался? Ну, радуйся, радуйся... Только обещаю, что продлится это недолго.

До самого конца рабочего дня У-Он гадал, почему же шеф поддержал его. Уши у Детано были красными, но взгляд... "Нет, не может быть", — повторил У-Он про себя снова. Хотя почему не может? На собственном примере У-Он знал: ещё как может.

В пятичасовом выпуске новостей по радио сообщили о взрыве в торговом центре "Западный". Услышав, что бомбу в здание пронёс синеухий мужчина, Да-Летти ожесточённо плюнул и процедил сквозь зубы:

— Уроды...

— Это ты о ком? — спросил Ай-Лэн.

— Синеухие эти, — бросил тот. — И с одним из них я сегодня тоо распивал, тьфу!

У-Он закрыл глаза, чувствуя безмерную тяжесть на сердце. Не хотелось никому ничего объяснять, никого ни в чём переубеждать. Пустая затея — развенчивать чужие принципы и взгляды.

Открыв глаза, У-Он встретился взглядом с Ай-Лэном. Тот слегка изменился в лице и, булькнув пару раз многострадальным носом, сказал Да-Летти:

— Пончик, у тебя что — мозги жиром заплыли? Что ты такое говоришь? Нельзя всех одной меркой мерить... У-Он бы такого никогда не сделал.

— А пёс его знает, что он бы сделал или не сделал, — мрачно ответил толстяк. — Откуда нам знать, каких ещё сюрпризов от него ждать...

У-Он промолчал, потому что признавал: Да-Летти был отчасти прав. Не в плане того, что У-Он был способен нацепить на себя бомбу и пойти в людное место, а относительно сюрпризов. Сегодня все узнали, что он синеухий, но ведь это была ещё не вся правда. В том, что он не просто синеухий, а оборотень, У-Ону не хватило духу сознаться.

Всё на свете кончается, и этот тяжёлый, полный неприятных переживаний день не стал исключением. У-Он попрощался с коллегами на дружеской ноте, только Да-Летти сердито буркнул что-то под нос, развернулся и пошёл прочь, так и не пожав его протянутую руку. Управляющий, разумеется, не удостоил У-Она ни взглядом, ни словом.

Устало шагая в сумерках по сырому и рыхлому, тающему под ногами первому снегу, У-Он заметил тихонько едущую за ним знакомую машину. Он приостановился, и машина, поблёскивая в вечерних уличных огнях плавными и элегантными изгибами кузова, поравнялась с ним. Стекло опустилось, и из салона послышался голос Детано:

— Садись, сынок, подброшу домой.

— Спасибо, господин Детано, я пешочком, — отказался было У-Он.

— На пару слов, — открыл хозяин свои истинные намерения.

Чуть высунувшись, он окинул взглядом улицу, убедился, что поблизости никого знакомого не было, и только после этого открыл У-Ону дверцу. За рулём он был сам, услугами водителя не пользовался. Когда У-Он уселся, он подождал несколько секунд, потом спросил с усмешкой:

— Ну что, куда? Извини, сотрудников много, всех адресов просто не могу знать.

У-Он машинально назвал, и автомобиль тронулся. Около минуты они ехали молча, пока Детано не нарушил тишину первым.

— Ну что, весёлый сегодня денёк у тебя выдался? — спросил он с незлобивой иронией.

— Да, насыщенный, — в тон ему ответил У-Он. И, посерьёзнев, начал: — Господин Детано, я хотел сказать вам спасибо...

— Не стоит, — перебил шеф.

— Нет, правда, я даже не ожидал, что вы... — снова начал У-Он.

— Так уж не ожидал? — опять не дал ему договорить Детано.

— О чём это вы? — нахмурился У-Он, а сам внутренне насторожился, снова ощутив волну странного чувства, которое нахлынуло на него сегодня днём.

Детано усмехнулся.

— Думаешь, почему я сегодня был на твоей стороне?

— Ну... Вообще, да, — признался У-Он.

— И никаких догадок?

У-Он смущённо молчал. Догадки были, но он не решался их озвучить. А шеф продолжал тянуть из него слова.

— Ну, неужели ты не чувствуешь во мне ничего?

У-Он чувствовал, ещё как — особенно сейчас, когда Детано был так близко.

— Ну, ну? — с улыбкой подталкивал его шеф к самостоятельному ответу.

— Вы — ур-рамак? — решился наконец У-Он. И тут же смолк, ожидая подвоха.

Но подвоха не последовало. Шеф кивнул.

— Я — ур-рамак, — задумчиво повторил он, следя за дорогой. — Позволь представиться: Ли-Ан Детано, глава клана Огненной Лисицы. Весь наш клан маскируется под красноухих, только семья Сурай решилась жить открыто. И поплатилась за это, увы.

Детано печально вздохнул и замолчал. У-Он не решился расспрашивать: от слов шефа у него в горле и без того почувствовался горький привкус беды.

— Когда ты пришёл устраиваться на работу, твои красные уши меня не обманули, — продолжил Детано, и уголки его глаз тронули насмешливые морщинки. — Знаешь пословицу: "Волк волка всегда чует". Впрочем, тогда ты ещё и сам не знал себя до конца... Не знал ни своей истинной сути, ни своих собратьев. Поэтому я и не стал тебе сразу открываться, но на работу взял. После этого отпуска, я вижу, ты изменился.

— Я был у Учителя Чёрного Медведя, — признался У-Он. — Там я много чего узнал... Вернее, вспомнил.

— О да, его лапа на тебе чувствуется, — одобрительно кивнул Детано. — Он был и моим учителем в своё время.

Остаток пути они проехали в тишине. У-Он размышлял о том, как удачно всё для него сложилось, и мысленно благодарил Духа Зверя за такое везение. Тому факту, что шеф оказался оборотнем, он не слишком удивился — напротив, это как нельзя более логично ложилось на все его ощущения и догадки.

На прощание У-Он сделал то, что ему хотелось ещё в мастерской — пожал руку хозяину.

Глава 28. Рисовальщик

Карандаш танцевал, и на бумагу с тихим шорохом ложились линии. На руке Эл-Маи ещё горело прикосновение ладони художника, и она сидела притихшая, неподвижная, слушая этот мерный шорох. Золотисто-русая волнистая копна волос спадала художнику на лоб, и по бокам из-под неё виднелись кончики синих ушей.

От скорости его работы захватывало дух. Карандаш в его ясновидящих пальцах просто летал, линии ложились уверенно, точно, без малейших колебаний и сразу на своё место. Ластик не требовался.

Художник ни о чём не спрашивал Эл-Маи. Перед тем как приступить к портрету Убийцы, он просто сжал её руку своей горячей ладонью, закрыл глаза, и они под опущенными веками беспокойно задвигались. Когда он их открыл, его взгляд был странно расфокусирован и устремлён в никуда, а пальцы как бы вслепую нащупывали карандаш. Правое запястье приоткрылось из-под рукава, и Эл-Маи заметила на нём причудливый узор татуировки, охватывавший его тонким браслетом.

Он рисовал, а она не могла отвести от него взгляд. Художник был молод — пожалуй, годился ей в сыновья. Над его верхней губой и на подбородке золотилась едва проступающая рыжеватая щетина.

...Когда Эл-Маи ворвалась в полицейское отделение, чтобы растерзать всякого, кто попадётся ей в пылу мести, именно этот парень остановил её. В тот момент она ещё не знала, что он художник, и просто остолбенела, увидев его задумчивые и спокойные серые глаза. От одного их взгляда её ярость схлынула, оставив в душе Эл-Маи холодную пустоту и недоумение. Начавшаяся было трансформация прекратилась, а потом потекла в обратном порядке: когти втянулись, клыки уменьшились, а к горлу подступил ком. Стены поплыли вокруг женщины, желудок сжался в рвотном спазме, а пол закачался под ногами. В ушах гулко раздавалось медленное ритмичное буханье, а перед глазами вспыхнули красные огоньки, пульсировавшие ему в такт. Они текли по нитям густой, как грибница, сизой сети, окружавшей Эл-Маи со всех сторон. Прямо перед ней сеть воронкообразно вытягивалась, закручиваясь в небольшой смерч, который заканчивался прямо у неё в пупке. По этой пуповине ей передавались жутковатые вибрации сердца сети: "Бух, бух... Бух, бух..."

Вдруг яркая вспышка выжгла сеть: её нити сначала невыносимо засияли белым светом, а потом обуглились, на глазах Эл-Маи превращаясь в невесомый прах и тая в воздухе. Сгорела и "пуповина".

Серые глаза улыбались ей, согревая и успокаивая светом древней мудрости. Под их взглядом её душа доверчиво раскрылась, как бутон навстречу солнцу.

— Нга-Шу больше не властна над тобой, — проговорил мягкий молодой голос.

Да, Эл-Маи чувствовала это. Пульсирующий ком в солнечном сплетении, выжигавший её нутро, как кусок раскалённого железа, остыл, скованное яростным рыком горло успокоилось, и она смогла говорить. Этим мудрым и древним глазам она могла рассказать всё. Они не осуждали её, не окатывали холодной волной неприязни, из них струился спокойный добрый свет.

— Я... я не хочу их убивать, — услышала она свой собственный полушёпот. — Не эти полицейские застрелили мою дочь...

— Не эти, — улыбнулись серые глаза.

— Да, другие, — подтвердила Эл-Маи, пытаясь убедить в этом то ли глаза, то ли саму себя. Впрочем, глаза и так верили ей. Они всё знали. Почему-то ей казалось, что знали они даже больше, чем она...

— Тогда зачем ты сюда пришла? — спросил голос.

— Он... Он. — Дальше Эл-Маи не могла говорить. Одно воспоминание о белоглазом убийце её мужа и красноухих, осквернивших могилу Уль-И, лишало её дара речи.

— Заставил тебя? — подсказал голос.

— Да... Он что-то сделал со мной.

Эл-Маи сидела на диванчике в небольшом холле полицейского отделения, которое собиралась разгромить, перекинувшись в зверя. По коридорам раздавались шаги сотрудников, оставшихся в живых благодаря... кому?

Благодаря молодому парню, который сидел на корточках перед Эл-Маи и смотрел на неё отнюдь не молодыми серыми глазами. Всё остальное в его внешности было вполне обычным: фигура как фигура, одежда как одежда... Широкие плечи и золото щетины на в меру мужественном, но не чересчур массивном подбородке. Волосы были, пожалуй, длинноваты, но они придавали его облику что-то романтичное, близкое сердцу Эл-Маи. Её муж, Ро-Мун, тоже носит полудлинную причёску...

Носил. Кто бы мог подумать, что грамматика была способна принимать и вот такие страшные формы... Один выстрел в сердце — и прошедшее время.

Горячая ладонь, опустившаяся на её руку, помогла обуздать боль.

— Нет, не прошедшее, — сказал сероглазый парень, заставив Эл-Маи вздрогнуть. — Он и сейчас рядом с тобой. Улыбнись, порадуй его.

Эти слова могли бы показаться странными кому угодно, только не ей. Она верила безусловно и безоговорочно этим древним глазам на молодом лице незнакомца, более того — ей вдруг почудился знакомый запах, исходивший от него. Он пахнул Ро-Муном. Выпрямившись на диванчике, она потрясённо всматривалась в парня. Лицо и тело чужое, а запах — родной, мужа!

— Это не запах, — мягко сказал парень. — Ты просто так чувствуешь его незримое присутствие, но твоё сознание подменяет незнакомое ощущение знакомым, которое ты воспринимаешь как запах. Когда мы встречаем или испытываем нечто новое, мы всегда ищем сходство с чем-то старым.

Его пальцы вытирали слёзы, катившиеся по щекам Эл-Маи. Всхлипывая, она тёрлась щеками о его ладони, необыкновенно горячие и пахнувшие до боли знакомо. Её даже не удивляло и не коробило его обращение к ней на "ты". Более того, она сама обратилась к нему так же:

— Ты... видишь его? Видишь Ро-Муна?

Парень с улыбкой кивнул.

— А он... Он может мне что-нибудь сказать? — спросила Эл-Маи, всхлипывая и безуспешно озираясь по сторонам.

— Только если ты не будешь плакать и улыбнёшься, — ответил сероглазый незнакомец. — Он очень любит твою улыбку, лисёнок.

Если бы у Эл-Маи были какие-то сомнения, то сейчас они рассеялись бы: именно так Ро-Мун её и называл — "лисёнок". Сердце окатила горячая волна, а глаза подёрнулись влагой. Сероглазый парень шутливо нахмурился.

— Не плакать, — сказал он с ласковой строгостью.

Эл-Маи старалась изо всех сил, но не смогла остановить слёз. Она уткнулась лбом в плечо незнакомца, вздрагивая от сдерживаемых в груди всхлипов, а он поглаживал её по лопатке.

— Прости... Прости, Ро-Мун, я не могу, — выдавила она между содроганиями.

Странно, но никто не обращал на них внимания. Отделение жило своей жизнью, каждый занимался своим делом, не замечая плачущей женщины на диванчике и сидящего перед ней на корточках молодого парня со взглядом тысячелетнего мудреца. Вокруг них будто воздвиглась стена, делавшая их невидимыми для всех.

— Тебе надо всё рассказать, лисёнок. Пусть эти полицейские и не убивали твою дочь, но в душе ты их винишь — просто потому что они полицейские. Пусть они отчасти загладят свою вину, поймав того, из-за кого ты сейчас здесь...

Карандаш продолжал свой танец, и на бумаге проступали черты убийцы. Вот круглая лысая голова, вот жёсткая, безжалостная линия рта. Он так и называл себя — Убийца. Он рассчитывал на то, что Эл-Маи застрелят при попытке нападения на полицейское отделение, поэтому не скрывал ни своего лица, ни прозвища. Именно так и получилось бы, не встреть она здесь художника.

...После того как Убийца усадил её в машину, захлопнув дверцу, как крышку гроба, Эл-Маи помнила всё очень смутно. Ро-Мун с пулей в сердце остался лежать у полуразрытой могилы Уль-И, окружённый безжизненными телами красноухих вандалов, а её уволакивало в глухое беспамятство и бесчувственность.

Потом были проблески сознания. Склонённое над ней лицо с белёсыми глазами повергало её в холодный ступор, Эл-Маи лежала под этим взглядом как парализованная. Налитое тяжестью тело не повиновалось, а душа... Душа превратилась в истрёпанную ветошь: казалось, стоит рвануть посильнее — и она расползётся на лохмотья.

Жёсткие губы шевелились, и в уши Эл-Маи вползал шелестящий шёпот: "Мать Нга-Шу, возьми её дух, сердце, ум и волю... Нга-Шу... Нга-Шу..." И эхо многократно шуршало: "Шу-шу-шу..."

Что-то огромное, чёрное навалилось на неё, не давая дышать и лишая её всякой возможности сопротивляться. Холодные щупальца изучали её сердце, лазали по самым сокровенным уголкам души, а она не могла даже шевельнуть пальцем, чтобы прогнать их. От сознания собственного бессилия ей хотелось умереть. Действительно — зачем ей теперь жить? Ради кого? В то же время каким-то краешком, остатком сознания она понимала: это было плохое место и время для смерти. Умереть сейчас означало сдаться чудовищу, попасть в его щупальца окончательно и бесповоротно. Только эта мысль помогала ей какое-то время цепляться за жизнь, а потом настало равнодушие.

Но длилось оно недолго: Эл-Маи очнулась. Лучше бы она не приходила в себя.

Мучимая голодом, она озиралась, пытаясь понять, где находится. Её окружала пыльная каморка с потрескавшейся и облупившейся краской на стенах, а дырявый матрас под ней вонял потом и мочой. Кто потел и кто мочился на нём? Теперь этого было уже не узнать.

Пришёл белоглазый. На экране телефона он показывал ей кадры из новостей — тот самый сюжет о беспорядках на площади Акоа. Сначала вид изрешеченного пулями тела дочери заставил Эл-Маи разрыдаться до икоты и боли в груди, а потом её обожгла не испытанная ею доселе ярость. В ушах бухало гигантское сердце, а когда Эл-Маи закрыла глаза, она очутилась как бы внутри огромной сизой грибницы, пульсирующей красными огоньками. Испугавшись, она открыла глаза и встретилась со взглядом своего похитителя. Странный цвет радужки, неестественно светлый, белый с сероватым оттенком. Может, линзы?

Она отчётливо помнила, как он выстрелил Ро-Муну в сердце, но от одной мысли о том, чтобы хотя бы ударить мерзавца, ей становилось муторно. Белые глаза не отпускали её, плющили психику, и она не могла ничего противопоставить их владельцу. Он был силён и искусен. Момент, когда можно было выйти из-под воздействия, она упустила: на кладбище всё слишком быстро произошло. Её просто накрыло ураганом... И теперь она была под "колпаком", будто бы сжатая со всех сторон стенками узкого гроба.

Она не могла даже отвести взгляд от экрана, на котором её дочь умирала снова и снова.

— Зачем ты мне это показываешь?! Прекрати, я не могу на это смотреть! — рыдала она, и временами её рыдания переходили в рычание и звериный вой.

— Ты принята в лоно матери Нга-Шу, — отвечал белоглазый. — Твоё отчаяние и боль от потери близких ослабили твою защиту и помогли мне открыть тебя ей. Теперь твоя покровительница — она, а не Дух Зверя.

— Нет! — выла Эл-Маи, царапая ногтями мокрое от слёз лицо и раскачиваясь на скрипучей железной кровати из стороны в сторону.

— Да, — скалился белоглазый, поблёскивая лысым черепом. — Через ворота боли и горя она вошла в тебя, и самой тебе этого не изменить.

— Кто ты? Что тебе надо?! — под скрипучие раскачивания завывала Эл-Маи, пытаясь отвести взгляд от экрана, где её девочка лежала мёртвая... Вся в крови, на грязной брусчатке.

— Я — Убийца, — был ответ. — Я служу своему господину и Великой Матери Нга-Шу. А теперь и ты послужишь ей.

— Не-е-ет...

Она потеряла счёт времени. Ей казалось, что прошёл целый месяц, а на самом деле, вполне возможно, это была лишь пара дней. Наполнено это время было ненавистью, страхом, болью, отчаянием. Эл-Маи сопротивлялась всё слабее. Приковывать её, чтобы предотвратить побег, у Убийцы не было нужды: он мог лишить её сил одним только взглядом, а все её попытки пойти в психическую атаку провалились. Она просто не могла... Не была способна ни на что.

У неё осталось только одно желание: убить как можно больше полицейских. Отомстить за Уль-И. А потом, может быть... если хватит сил, и за смерть Ро-Муна.

— Хочешь убить меня? — посмеивался белоглазый. — Силёнок не хватит.

И, демонстрируя ей своё превосходство, он заставлял её корчиться в судорогах.

— Н-ненавижу, — рычала Эл-Маи сквозь стиснутые зубы, ударяясь затылком об пол.

А он, стоя над ней, одобрительно ухмылялся:

— Хорошо... Молодец! Способная ученица...

Во время одной из таких пыток она потеряла сознание, а очнулась на улице, на скамье в парке. Голод сжигал изнутри. Сколько же она не ела? Неделю... Месяц?

Какой сегодня день?

Спотыкаясь, она брела по опавшим листьям. Убийцы нигде не было. А может, он наблюдал за ней откуда-нибудь из-за деревьев?

В кармане пальто нашлись деньги. Да, всё верно, она же брала с собой немного, когда они с Ро-Муном пошли на кладбище... Убийца ничего не тронул. По крайней мере, на первый взгляд. В другом кармане всё так же лежала расчёсочка и пудреница. Эл-Маи торопливо открыла её и глянула на себя в зеркальце. Ну и вид... Растрёпанные волосы, синие тени под глазами, а взгляд — как у голодного волка.

Голод. Что-нибудь съесть. Где? Эл-Маи озиралась, пытаясь сориентироваться.

Торговый центр "Западный" подслеповато таращился в серое небо, а вместо стёкол на втором этаже зияли дыры. Что здесь произошло? Неужто ограбление? Или, может быть, что-то взорвалось? Ремонтная бригада вставляла новые стёкла, а в небе кружила бесплотная серокрылая тоска.

"Бух, бух", — отозвалось в ушах, и Эл-Маи беспокойно оглянулась: ей почудилось, будто Убийца смотрел ей в спину.

Нет, в спину ей смотрел полицейский. И перед глазами Эл-Маи замелькали душераздирающие кадры, которые Убийца прокручивал ей столько раз: Уль-И лежала на брусчатке, изрешеченная пулями, а они стояли и смотрели.

Они, полисы. Гады, сволочи, убийцы.

Полицейский сел в патрульную машину, а она стояла со стиснутыми кулаками и сжатыми челюстями. Неужели он так и уйдёт от неё целым и невредимым, а она ничего не сделает?

Эл-Маи быстро шла по улице, а сердце стучало в такт шагам. Позор, позор. Неужели она испугалась этого полиса? В ушах бухало, а на глаза время от времени падала чёрная пелена. Эл-Маи пыталась её сморгнуть, а в животе горело... Нет, не голод, что-то другое. Кусок раскалённого железа жёг ей кишки. "Нга-Шу", — шептали губы Убийцы, а листья под ногами шуршали эхом: "Шу... шу... шу..."

"Шу... шу... шу", — шуршал по бумаге карандаш, оживляя черты страшного лица, и Эл-Маи была так загипнотизирована процессом, что даже не заметила, как в кабинет вошёл Йонис. Склонившись над портретом, он спросил:

— Ну, что? Он?

Эл-Маи только сглотнула и кивнула.

— Ты должна всё рассказать, лисёнок. Чтобы они смогли хотя бы отчасти загладить вину, которая существует не только в твоём воображении. Она реальна, хотя твою девочку застрелили другие полицейские, а не эти. На самом деле неважно, кто именно это сделал: это убийство легло на них всех — и причастных, и непричастных. И как раз непричастным нужно дать шанс освободиться от чужого груза.

Эл-Маи попыталась сморгнуть тёплое наваждение серых глаз — так же, как прежде чёрную пелену.

— Кто ты? Полис? — спросила она.

Сероглазый парень улыбнулся.

— Нет, я художник.

— Что делает художник в полиции? — недоуменно нахмурилась Эл-Маи.

— Рисую портреты подозреваемых.

— А-а... Со слов свидетелей?

Художник снова улыбнулся — одним взглядом.

— Ну... Не совсем со слов. У меня свои методы.

— И весьма эффективные, — раздалось рядом. — Потому мы и терпим у себя этого синеухого сукиного сына.

Это был Йонис — тот полицейский с проседью и мятым лицом, который со своим лысым напарником допрашивал их с Ро-Муном, задавая неприятные вопросы об уколах. Не только лицо, но и его костюм с рубашкой тоже выглядели так, будто он в них спал.

— Это хорошо, что вы пришли, госпожа Сурай, — сразу атаковал он Эл-Маи. — Мы вас искали. Вы могли бы пролить свет на убийство на кладбище. У нас есть видеозапись, но она, к сожалению, не запечатлела всего, что там было.

Эл-Маи закрыла на мгновение глаза. Сети больше не было, и сердце не бухало в ушах. Теперь вместо этого она видела Убийцу, сворачивавшего красноухим головы, как цыплятам.

— Вы как? В порядке?

Она открыла глаза. Бесчувственный чурбан, мог бы спросить об этом сначала, а уж потом выпытывать подробности кошмара, который теперь будет сниться ей ночами... Впрочем, присутствие художника успокаивало её, а призрачный запах мужа поддерживал, будто тот и правда был рядом. Сквозь снова навернувшиеся на глаза слёзы она улыбнулась. Всё-таки смогла. И художник улыбнулся в ответ, чуть заметно кивнув.

— Как вы себя чувствуете? — повторил свой вопрос Йонис — вроде бы даже с сочувствием в голосе. Не такой уж он и чурбан, признала Эл-Маи.

— Я не знаю, — пробормотала она. — Я не уверена, что в порядке. Он держал меня в этой каморке без еды... Я очень... очень голодна.

Йонис сразу насторожился, как волк, почуявший добычу.

— Так. Кто — он?

— Может, отложите допрос на потом, Дак-Ото? — мягко вмешался художник. — Леди нужно дать поесть и прийти в себя.

— Гм, пожалуй, — согласился Йонис. — Да и врача бы не помешало вызвать.

— Врач не понадобится, — сказал художник.

— Я всё-таки вызову, — настаивал Йонис.

— Не надо врачей, — перебила Эл-Маи. — Я всё расскажу, только дайте мне что-нибудь съесть. Или... или я за себя не ручаюсь.

Через полчаса она сидела в кабинете Йониса на диванчике, жевала пухлую булку с солидным куском копчёного мяса и запивала её ароматным ягодным тоо. Желудок с восторгом принимал пищу, а на булке оставались следы удлинившихся клыков. Пожалуй, не поешь Эл-Маи ещё пару дней — и кто знает, смогла бы она тогда держать себя в руках. Да, голод был слабым местом всех оборотней: от длительного пребывания без еды им становилось трудно держать трансформацию под контролем. Тёплые солёные слёзы скатывались по щекам Эл-Маи и капали на булку, но она улыбалась, думая о Ро-Муне. Она улыбалась ему, а Йонис, наверно, думал, что художнику. Впрочем — плевать, что он там думал. Ро-Мун был рядом, она верила и чувствовала, хоть и не видела его. Не мог же сероглазый парень просто угадать про "лисёнка". И запах... Да.

После еды на неё навалилась непобедимая усталость.

— Вы не будете возражать, если я... посплю чуть-чуть? — пробормотала она еле повинующимися, будто бы резиновыми губами. — Я расскажу всё, что знаю. Только не сейчас...

— Расскажете, куда ж вы денетесь, — хмыкнул Йонис. — Хорошо, отдыхайте. Пара-тройка часов погоды не сделают.

Он ещё произносил "погоды не сделают", а Эл-Маи уже спала.

Она всё рассказала. Пришедший к тому времени молодой бритоголовый напарник Йониса (его звали Лиснет) тоже слушал, а на столе лежал диктофон, поставленный на запись.

— Значит, вы пришли сюда, чтобы разгромить отделение и поубивать нас? — спросил Лиснет с кривой усмешкой.

— Полицейский спецназ застрелил мою дочь на площади Акоа, — глухо и хрипло сказала Эл-Маи. Слёз у неё уже не осталось. — И не просто застрелил, а изрешетил пулями. Я только об этом и думала, только эти кадры из новостей и вертелись у меня перед глазами, когда я шла сюда. Этот Убийца... Он показывал мне их много раз. Не знаю, известно вам или нет, что оборотни обладают психическими способностями, которых у красноухих не имеется... Так вот, у него эти способности просто зашкаливают.

— То есть, он внушил вам, чтобы вы пошли и сделали то, что вы намеревались сделать?

— Ну... По сути... похоже на то. Он убил всех этих красноухих, сначала нанеся им мощный психический удар, а потом... просто посворачивал им головы. И моего мужа он тоже убил, выстрелив в грудь. Наверно, потому что с оборотнем без оружия справиться сложнее.

Эл-Маи умолкла, сцепив пальцы замком. Йонис привстал, сделав движение к кулеру:

— Воды?

Она отрицательно качнула головой и закрыла глаза. Её плечи окутало едва ощутимое тепло. Может быть, ей просто мерещилось, а может, это Ро-Мун обнимал её.

— Зачем ему всё это? — спросил Лиснет, обращаясь не к ней, а как бы думая вслух.

— Он служит Матери Нга-Шу, — сказала Эл-Маи, открывая глаза. Звук этого имени из собственных уст отозвался в её сердце знакомым холодом.

— Мм... А это что ещё за... дама? — хмыкнул Лиснет.

Эл-Маи объяснила, как смогла. Полицейские слушали со скептическим видом, а потом Лиснет усмехнулся:

— А... Эти бредовые верования ур-рамаков! Понапридумывали невесть что, накурившись этой своей травки, у-ока... Неудивительно, что им лезла в голову такая... гм, чушь. — Видимо, он хотел сказать словечко погрубее, но в присутствии дамы сдержался.

Лежавшие на столе руки Эл-Маи сжались в кулаки.

— Другого мотива вы не найдёте, — процедила она сквозь зубы. — Я говорю правду, как бы нелепо с вашей точки зрения она ни звучала... Впрочем, считайте его чокнутым маньяком, если вам так будет удобнее.

— Вот это более правдоподобная версия, — крякнул Йонис, вставая и наливая себе из кулера стакан воды. — Точно не хотите?

Эл-Маи снова отказалась.

— Как хотите. — Йонис выпил воду с наслаждением, даже причмокнув. — Ну что, пора к рисовальщику. Портретик этого засранца нам очень не помешал бы!

У художника был свой маленький кабинет, обставленный весьма скупо: стол, два стула, кушетка у стены и шкаф. Когда Эл-Маи и Йонис вошли, художник что-то рисовал карандашом.

Эл-Маи взглянула и обомлела: это был портрет Уль-И. Художник изобразил её живой и улыбающейся, какой просто не мог её видеть, даже если смотрел тот сюжет. Эл-Маи уловила тепло, исходящее от рисунка, и... запах. Запах дочери.

— Вы... были с ней знакомы? — сдавленно проговорила она, при Йонисе почему-то постеснявшись сказать художнику "ты".

— Нет, — улыбнулся тот. — Но мне достаточно того, что ВЫ были с ней знакомы.

— Вот это и есть его метод, — пояснил Йонис. — Он хренов волшебник, хе-хе, прошу прощения, леди... Даже если свидетель видел подозреваемого мельком и в темноте, он изобразит его в лучшем виде. Уж не знаю, как он это делает, да это и неважно. Главное, что портреты получаются один в один с физиономиями преступников.

Эл-Маи села, не сводя увлажнившегося взгляда с портрета дочери. Йонис вышел со словами: "Ладно, не буду мешать", а художник сказал то, что Эл-Маи и ожидала услышать:

— Она тоже здесь.

Эл-Маи закрыла глаза, вдыхая два родных запаха. Сквозь ресницы просочилась слеза и скатилась по щеке.

— Но они не смогут вечно быть с тобой, ты должна их отпустить в дальнейший путь, — сказал художник. — Они огорчаются, видя твоё горе, поэтому улыбнись им.

Она снова сделала это — сквозь слёзы. А художник накрыл её руку своей горячей ладонью, опустил веки, и его глазные яблоки задвигались. Когда он открыл глаза, его взгляд был странно расфокусирован, а ясновидящие пальцы как бы вслепую нащупывали карандаш. Едва прикоснувшись грифелем к бумаге, он уверенно и быстро повёл линию. Из-под рукава на его запястье показалась татуировка в виде ажурного браслета, и Эл-Маи почудилось, что узор наполнился слабым свечением. Описывать внешность Убийцы ей не пришлось: художник нарисовал его сам, без единой подсказки с её стороны.

— Ну что ж, вы свободны, госпожа Сурай, — сказал Йонис. — Можете идти домой. Но, учитывая ваше состояние, я бы на вашем месте обратился к врачу.

"Дался ему этот врач", — подумала она с досадой. А вслух высказала мысль, родившуюся у неё в голове, пока художник рисовал:

— Он убьёт меня. Он думал, что посылает меня на верную гибель... И его расчёт мог оправдаться на сто процентов, если бы не художник... Он остановил меня и заговорил со мной. В результате — я жива и дала вам лицо Убийцы.

— А смысл ему теперь вас убивать? — усмехнулся Йонис. — Показания вы уже дали, так что слишком поздно.

— Из мести, — ответила она.

— Хм, — задумался Йонис. — Я мог бы послать Лиснета охранять вас... Хотя, дайте подумать...

Эл-Маи догадывалась, что за мысль пришла ему в голову. Он собирался использовать её как живца. Если Убийца действительно придёт к ней, тут-то его и можно накрыть.

— Ладно, — сказал он наконец, почёсывая пальцем в усах. — Сейчас вас проводят домой... хм, кого бы послать-то? А, вот рисовальщика и пошлём: он не похож на полицейского и не вызовет подозрений. А всё остальное мы с Лиснетом обеспечим. Можете не беспокоиться.

— Уверены, что справитесь вдвоём? — с усмешкой спросила Эл-Маи, приподняв бровь. — Даже если вы пошлёте целый отряд спецназа, Убийца с ним разделается одной левой.

— Это не ваша головная боль, леди, — сухо ответил Йонис.

— Простите, но жизнь-то моя.

Эл-Маи спорила только для виду. Мысль о смерти её не пугала, напротив — ей даже хотелось оказаться по ту сторону невидимой стены, отделявшей живых от мёртвых, чтобы воссоединиться с теми, кого она любила. Под затянутое тучами небо она вышла без особого страха: в ней умерли все чувства. Наверно, Убийца уничтожил их. Ей было всё равно.

— Простите, госпожа Сурай, ещё всего два слова.

Её догнал Йонис. Холодный ветер распахнул полы его мятого пиджака, и он, поёживаясь, запахнулся.

— Вы очень сильная женщина, Эл-Маи.

Она усмехнулась.

— Это всё, что вы хотели мне сказать?

— Нет, не всё, — ответил Йонис серьёзно. — Просто в отделении могут быть лишние уши, понимаете?

— А, — проговорила Эл-Маи понимающе. — Прослушка?

— Не исключено. — Йонис глянул по сторонам и продолжил: — Насчёт уколов можете не беспокоиться. Я это дело замял.

— Вот как? — недоверчиво нахмурилась Эл-Маи. — С чего бы это?

Теперь настала очередь Йониса усмехаться.

— Леди, я ещё в прошлую нашу встречу пытался вам намекнуть, но вы упрямо не желали даже смотреть в мою сторону. Замял я это дело по просьбе одного вашего знакомого.

— Вы говорите загадками, — пробормотала Эл-Маи, всматриваясь в уши полицейского. Красные, краснее не бывает. И Духом Зверя от него даже не пахло.

— Господина Детано вы, надеюсь, знаете?

Глупо было спрашивать, знала ли Эл-Маи главу собственного клана. Йонис почесал в затылке.

— Ладно, колоться так уж колоться. Только это между нами, леди. Кроме своей официальной зарплаты — не такая уж она и большая, кстати — я получаю ещё одну, негласную. Из кармана вашего знакомого. Что вы так на меня смотрите? В первый раз видите купленного полиса?

Эл-Маи не знала, что сказать. Раздражение, которое она испытывала при виде этого мятого седеющего мужичонки, потихоньку проходило.

— Я своё уже почти отслужил, мне остался год. Сами знаете, сколько стоит дать детям образование... А у меня трое оболтусов-погодков, от восемнадцати до двадцати лет, и всем надо платить за учёбу. Думаете, когда меня выпрут на пенсию, я потяну такие расходы? Вопрос риторический. Поэтому... Привет вам от знакомого.

У Эл-Маи был только один вопрос.

— Вы делаете это только из-за денег?

Йонис пожал плечами.

— Не знаю... Наверно, есть что-то ещё. Не знаю. Ладно, мне пора. Идите, рисовальщик догонит вас через пять минут.

Скомкав конец разговора, он повернулся и пошёл обратно в отделение, а Эл-Маи, проводив взглядом его неказистую фигуру, медленно побрела по улице. Летел мелкий колючий снег, тут же тая на земле, а ветер пытался забраться под пальто и выстудить душу. В такую неуютную погоду больше всего хотелось устроиться дома на диване с большой кружкой горячего тоо, закутавшись в плед, но в опустевшую квартиру возвращаться не было желания. Там никто больше не ждал её.

— Позволь составить тебе компанию, — раздался голос, от звука которого сердце Эл-Маи согрелось.

Странно, она не слышала приближения шагов художника, будто он материализовался из воздуха у неё за спиной.

— Ты удивительный, — сказала она искренне. — Признайся, ты не просто рисовальщик.

Он только загадочно улыбнулся и пошёл с ней рядом.

Глава 29. Капкан для Убийцы

Ключи зазвенели в дрогнувшей руке Эл-Маи и брякнулись на бетонный пол лестничной площадки. Она со вздохом нагнулась, подбирая связку, и бросила взгляд на ноги художника. Низ его голубовато-серых брюк из байвельны (ткань наподобие джинсовой — прим. авт.) был чуть забрызган грязью, ботинки — тоже. Хотелось пойти куда угодно, только не домой... Ей даже на миг пришла в голову мысль попроситься к художнику, но Эл-Маи отмела её как неуместную. Входить в опустевшую квартиру было больно до содрогания, но не скитаться же по улицам! Вставив ключ в верхний замок, она замешкалась, не решаясь повернуть его, но получила поддержку в виде тёплого голоса сероглазого художника.

— Я с тобой, — сказал он.

Это помогло ей собраться с духом и отпереть дверь. Знакомая домашняя атмосфера сразу ласково обняла её, заставив глаза снова отсыреть: ни дочери, ни мужа здесь больше не было. И не будет никогда...

— Переобувайся... Вот, — подвинула она художнику домашние шлёпанцы мужа.

Его ботинки Эл-Маи тут же понесла в ванную, чтобы обтереть, пока грязь не засохла — машинально, как всегда делала с обувью Ро-Муна. Намочив и отжав губку, она аккуратными и привычно-ловкими движениями стёрла уличную слякоть с носка, потом с боков и пятки, прошлась напоследок по каблуку... И только потом сообразила, что обтирает чужие мужские ботинки, как будто собирается оставить их обладателя здесь надолго.

— Что-то я совсем уже с ума сошла, — смущённо улыбнулась она художнику, стоявшему в дверях ванной. — Просто я всегда так делаю... То есть делала.

Горько-солёный ком в горле прервал её речь, и она принялась за второй ботинок. Руки художника легли ей на плечи — большие, тяжёлые и тёплые мужские руки, от прикосновения которых она вся напряглась, как натянутая тетива лука, и целая волна мурашек окатила её с головы до ног. "Вот предательница, — обругала она себя мысленно. — Не успела ещё похоронить мужа, а уже млею от чужих прикосновений, глупая баба".

— Это не предательство, — мягко провибрировал совсем близко, почти у самого её уха голос художника. — Тебе просто нужно, чтобы кто-то был рядом, лисёнок.

Эл-Маи стиснула губку, так что оставшаяся в ней вода поползла по руке, просачиваясь между пальцами.

— Не называй меня так, — прошептала она. — Не называй...

Сильные руки развернули её, и она оказалась в их тёплых объятиях. Секундное сопротивление — и губка с ботинком упали на пол, а Эл-Маи всем телом вжалась в художника, обеими руками судорожно вцепившись в куртку у него на спине и прильнув щекой к его груди. Исходивший от него запах мужа сводил её с ума. Ро-Мун был рядом и всё видел... Видел, как она обнимала другого!

— Не надо, — простонала она, пытаясь отстраниться. — Так нельзя, я не могу...

— Всё хорошо, лисёнок, — ответили губы художника, щекоча её ресницы. — Лисёнок Пушистые Ушки.

Из её груди вырвалось рыдание. Ро-Мун называл её так в минуты близости, когда они сливались воедино телом и душой. Немыслимо, просто невозможно... Стиснутые до боли в челюстях зубы не выпускали наружу тоскливый вой, слёзы водопадом омывали щёки Эл-Маи, а губы художника, пахнувшие Ро-Муном, осушали их. Она зарылась пальцами в его волосы, сдаваясь под власть безумия, накрывшего её рот ласково, щекотно и влажно. Открыв на миг глаза, она застыла, увидев перед собой лицо Ро-Муна. "Сошла с ума, — мелькнула мысль. И тут же накрыла вторая: — Ну и пусть..."

Они стояли под душем, слизывая друг у друга стекающие по коже струйки, на практике воплощая буквальный смысл выражения "пить воду с лица". Видение не рассеивалось, Эл-Маи по-прежнему видела перед собой мужа, и от осознания собственного сумасшествия ей хотелось расхохотаться. Если сходить с ума так прекрасно, она не желала возвращаться в здравый рассудок никогда.

— Ро-Мун...

— Я с тобой, лисёнок. Ушки-пушинки...

Дверца бельевого шкафчика удивлённо стукнула: её ещё никогда не открывали в такой страстной спешке. Обыкновенно сдержанная, аккуратная до педантичности хозяйка сейчас распахнула её со всего размаху и выдернула из стопки два полотенца, при этом уронив на пол ещё одно, но не обратив на это никакого внимания. Кровать, разделяя удивление дверцы, крякнула, когда на неё упали два переплетённых в объятиях тела. Её спинка ритмично стучала о стену, а пружины матраца поскрипывали, и вскоре к этим звукам присоединились стоны хозяйки.

"Похоже, я сошла с ума окончательно", — думала Эл-Маи, лёжа с размётанными по подушке мокрыми волосами и вороша пальцами курчавые рыжеватые волосы на груди мужа. В том, что это Ро-Мун, она не сомневалась ни секунды. Притулившись у него под боком, обнимаемая его рукой, она вдыхала родной запах, особенно остро чувствовавшийся под мышкой.

— Ро-Мун, — позвала она тихонько, сама не веря, что он откликнется.

Но он отозвался.

— Ммм?

— Это просто чудо какое-то, — пробормотала она. — Ты не умер?

— Нет, лисёнок. Умерло только моё тело, а всё то, что делает меня мной, сейчас находится с тобой рядом.

Эл-Маи приподнялась на локте, недоуменно хмурясь и всматриваясь в его лицо.

— Ты как-то странно говоришь... Если твоё тело умерло, почему я вижу его... и могу потрогать? Ведь это ты? Ты, Ро-Мун?

Он тоже приподнялся и чмокнул её в нос и в левую бровь, как всегда делал.

— Убедилась?

Из груди Эл-Маи вырвалось что-то среднее между всхлипом и смехом. Ро-Мун улыбнулся, ласково потеребил её за ухо и сказал:

— Я оставил тебе небольшой подарок... Впрочем, его размеры и вес определятся позже. — Уткнувшись лбом в её лоб, он вздохнул: — Я устал немножко, милая. Непривычно было... вот так...

— Как? — удивилась Эл-Маи.

Но Ро-Мун не ответил и лёг, закрывая глаза.

— Я люблю тебя, Пушистые Ушки, — чуть слышно слетело с его губ.

Он заснул, а Эл-Маи не осталось ничего другого, как только лежать рядом и смотреть, веря своим глазам и вместе с тем — не веря. Её саму начало клонить в сон, и веки сомкнулись, как ей показалось, на несколько секунд. Вздрогнув, она тут же открыла их: нельзя было упускать ни одного мига этого чуда, тратя его на сон.

Увы! Чудо бесследно пропало. Эл-Маи даже тихонько вскрикнула: рядом с ней в постели лежал художник. Его волосы чуть потемнели от влаги, а пушистые ресницы еле заметно подрагивали. Эл-Маи потрясённо отползла к краю кровати и сжалась в комочек. Что же это такое? Что за помутнение рассудка на неё нашло? Или это — он?! Он внушил ей, что он — Ро-Мун, чтобы затащить её в постель... Да нет, невозможно! Художник не мог быть способным на такую низость, сердце Эл-Маи тут же отмело это предположение. Она верила его мудрым тысячелетним глазам. Они просто не могли принадлежать беспринципному озабоченному самцу.

Но тогда что всё это означало?

Подарок... Что за подарок?

Накинув халат, она обошла всю квартиру, не зная сама, что именно ищет. Ей было больно смотреть на окружавшие её привычные вещи: всё слишком напоминало о Ро-Муне и Уль-И. В мойке осталась грязная посуда, а на кухонном столе стояла кружка с остатками тоо на дне, который муж пил перед тем, как они отправились на кладбище. Эл-Маи взяла кружку в руки и поднесла к лицу. Запах Ро-Муна снова вывернул её душу наизнанку, и Эл-Маи, отвернув кухонный кран на полную мощность, принялась нервно греметь посудой в мойке, не обращая внимания на брызги воды, мочившие её халат спереди.

Бесцельно бродя по квартире, она машинально встряхивала руками волосы, чтобы быстрее просыхали. Всё это походило на какой-то бред. Наверно, она всё-таки слегка тронулась умом... После всего, что с ней произошло — неудивительно.

Она сидела в кресле, сжимая на коленях подобранную на полу возле ванной рубашку художника, когда его голос вывел её из задумчивости:

— Ты позволишь? Надо бы мне одеться.

Художник, уже в брюках и носках, склонился над ней, взявшись за свою рубашку. Эл-Маи вздрогнула и пришла в себя. Кажется, она хотела собрать всю его одежду и аккуратно сложить на стуле в спальне, но подняла только рубашку, да и ту не донесла до места назначения, провалившись в какой-то транс.

— Да, конечно, — пробормотала она, выпуская согревшуюся у неё на коленях ткань.

Рубашка скользнула на своё место, скрыв под собой рельефный торс художника. Без сомнения, парень был отлично сложён. Не перекачанный, но с крепкими, хорошо выраженными мускулами под молодой, упругой кожей. Эл-Маи тут же отвела взгляд, будто ей не было никакого дела до достоинств его фигуры. В ней снова проснулись противоречивые чувства по поводу того, что произошло между ними. Не зная, на кого сердиться — на художника или на себя, Эл-Маи молчала. А он снова присел перед ней на корточки, как тогда, в холле отделения полиции, и заглядывал ей в глаза со светлой, спокойно-задумчивой улыбкой.

— Хочу нарисовать тебя, — объявил он и поднялся. — Сиди так.

В прихожей остались его рисовальные принадлежности. Сходив за ними, он уселся на ковёр перед Эл-Маи, достал из папки чистый лист бумаги, приложил его к ней, как к планшету, и заработал карандашом.

— Не рисуй меня сейчас, я ужасно выгляжу, — смутилась Эл-Маи, вспомнив своё отражение в зеркале пудреницы.

— Ты выглядишь чудесно, — улыбнулся художник, продолжая шуршать карандашом.

Нет, не мог он заморочить ей голову только ради того, чтобы удовлетворить свою похоть. Чем дольше Эл-Маи смотрела на него, тем больше эта вера укреплялась в ней. А художник сказал, словно прочитав её мысли:

— Ты действительно была с ним, а не со мной. Я на время одолжил ему своё тело со всей полнотой физических ощущений. Поэтому можно считать, что между нами ничего не было... Так, голову чуть приподними и немножко поверни вправо. Вот так, спасибо.

— Постой, но... Почему я видела ЕГО? Его, а не тебя? — От того, что она услышала, Эл-Маи чуть не вскочила, но просьба художника мягко и властно приковала её к креслу. Будто одна невидимая рука легла ей на плечо, а другая повернула голову под нужным углом.

— Ты была в изменённом состоянии сознания, — ответил художник, не отрываясь от рисования. — И видела гораздо больше, чем видят в обычном.

— Ты ввёл меня в это состояние?

— Да, я немного помог.

В течение минуты были слышны только шуршание карандаша и стук сердца Эл-Маи.

— Ро-Мун... он сказал про какой-то подарок, — проговорила она наконец. — Я ничего не нашла.

— Ну, — улыбнулся художник. — Видимо, он спрятан в надёжном месте. Придёт время, и ты его найдёшь.

— И ты — туда же! Мог бы просто сказать, что это и где его искать, — надулась Эл-Маи. — Вместо того, чтобы загадывать ребусы.

Художник мелодично засмеялся и отложил портрет и карандаш. Не успела Эл-Маи моргнуть, как её руки оказалась сжатыми в его тёплых ладонях, а его дыхание защекотало её губы.

— Не беспокойся, найдёшь. Всему своё время, лисёнок.

— Что-то надолго наш рисовальщик застрял там, — хмыкнул Лиснет. — Не иначе, как утешать вдову остался.

Парни из спецназа тоже заусмехались под масками. А Лиснет продолжал:

— А вдовушка — ничего себе бабёнка... Шикарная, хоть и оборотень. Я бы тоже был не прочь скрасить ей одиночество! — И, бросив на Йониса лукавый взгляд, подколол: — Йонис, сознайся, ты запал на неё! Ещё в тот раз, когда мы были у них на адресе и разговаривали по поводу уколов. Думаешь, я не видел, как ты на неё пялился?

Они сидели в машине и ждали сигнала от Неира или Алакно, которые наблюдали за входом в дом. Наблюдательные пункты были у окон лестничной клетки в двух соседних домах, а машина стояла поодаль, за гаражами, чтобы не привлекать внимания. Что-то упорно подсказывало Йонису: женщина-оборотень права, Убийца обязательно навестит её, и такой шанс взять преступника не следует упускать. За много лет работы чутьё редко подводило его — можно сказать, практически никогда. А взглянув на выполненный рисовальщиком портрет этого типа, он понял: Убийца не щадит никого. Взгляд его белёсых глаз вызывал у бывалого полицейского содрогание и холодок по коже. На второй вариант портрета, где взгляд Убийцы скрывали тёмные очки, было лишь немногим легче смотреть: всё равно от его облика веяло жутью. И какой-то ледяной и тёмной силой, не человеческой и не звериной. Даже если бы синеухий рисовальщик обладал половиной своей гениальности, и тогда бы эти портреты вызывали не меньше неприятных чувств.

На подначку Лиснета Йонис ответил лишь угрюмым взглядом. От мысли о том, что Убийца в одиночку — голыми руками! — завалил шестерых крепких красноухих парней и одним выстрелом отправил к праотцам истинного оборотня, ему было отнюдь не до веселья. Слухи о сверхспособностях оборотней он всегда считал, мягко говоря, преувеличенными, но, глядя на портрет, на сей раз был склонен поверить, что Убийца обладал некой ментальной силой. Йонис видел на своём веку много отморозков, но этот был всем отморозкам отморозок.

— Смотрим ещё раз внимательно, — сказал Йонис, показывая группе захвата портреты Убийцы — в очках и без. — Вот это наш сукин сын. В глаза ему не смотреть и перед ним не столбенеть, действовать молниеносно: он хренов гипнотизёр. Замешкаетесь на секунду — он на вас морок наведёт. Стрелять сначала шприцами с RX — чем больше, тем лучше, одновременно можно прострелить ноги. На поражение не стрелять! Берём его живьём, ясно? Живьём! Вопросы есть?

— Так точно, ясно, — ответили спецназовцы. — Вопросов нет, папаша.

Наверно, эти ребята, считавшие себя элитой сил полиции, не признавали его за командира, пусть даже временного: вид у одетого в гражданский костюм и пальто Йониса был неказистый и на первый взгляд тюфяковатый. Но это сейчас его работа была в основном кабинетно-аналитическая, а ещё лет двенадцать назад он бегал и стрелял наравне с этими парнями, которых ему подчинили на время этой операции. Йонис сурово зыркнул исподлобья на силовиков.

— Что за неуставное обращение к старшему по званию? — осадил он их железным командным голосом. — Я вам не папаша, а майор Йонис! — И грозно спросил проявившего неуважение бойца: — Фамилия и звание?

— Лейтенант Теорн, господин майор, — назвался тот.

— Командир вашего отряда полковник Трумор об этом узнает, будь уверен, сынок, — сказал Йонис спокойно. — Ещё не хватало тут выяснять, кто из нас круче!

Помолчав секунду, он посмотрел на Лиснета и наконец ответил ему:

— Если тебе это так интересно, я не могу "запасть" на свидетельницу, потому что, во-первых, она оборотень, а во-вторых, я семейный человек и люблю свою жену. А тебе... Тебе она откусила бы то место, которым ты собрался её "утешать". Всё, попрошу больше не острить на эту тему!

— Так точно, господин майор, — ответил Лиснет, изо всех сил стараясь удержать на лице глуповато-подобострастное выражение под названием "ты начальник — я дурак".

— То-то же, — буркнул Йонис.

Он отвёл взгляд, но в тонированном оконном стекле машины ему было видно отражение Лиснета. Тот корчил рожи, чтобы не расплыться в улыбке. "Смейся, смейся, пока живой, — подумал Йонис. — Кто знает, кому из нас сегодня доведётся улыбаться последний раз в жизни".

Опыт и данные об Убийце вынуждали его допускать любые варианты исхода.

Стемнело, но подъезд дома, за которым следили Неир и Алакно, хорошо освещался. Прильнув плечом к стене и стараясь не слишком высовываться из окна, молодой белобрысый лейтенант Неир обозревал двор в бинокль, оснащённый системой ночного видения. Он фиксировал взглядом всех прохожих-мужчин, даже внешне не подозрительных. Задание было хоть и ответственное, но скучноватое — Неир предпочёл бы участвовать непосредственно в задержании. А по инструкции при обнаружении подозреваемого лейтенанту было велено только доложить по рации в машину и ничего не предпринимать самостоятельно, без приказа Йониса.

В окне соседнего дома маячил краснощёкий живчик Алакно, контролировавший вход с другой точки, а также наблюдавший за недоступной обзору Неира частью двора. Выключил бы свет на лестнице, как сделал Неир, когда начало смеркаться. И не слишком высовывал бы на всеобщее обозрение свой силуэт на фоне светящегося окна. Вот чучело. Неир был готов спорить, что деятельному и непоседливому Алакно такая работа, требующая терпения, внимания и рыбацкой усидчивости (в данном случае — устойчивости), тоже пришлась не по нутру. Но тут и не поспоришь особенно: у начальства с молодыми сотрудниками разговор короткий...

Некоторые жильцы, проходившие мимо Неира по лестнице, с опаской на него косились. А одна вредная старушенция в поношенном зелёном пальто даже прицепилась к нему с вопросами: "Кто такой? Зачем здесь торчишь?", даже грозилась вызвать полицию, пока Неир не показал ей удостоверение. Старушенция, однако, одним общим видом служебных корочек не удовлетворилась и полезла в сумку за очками, чтобы изучить документ поподробнее. Как назло, очки завалились на самое дно и затерялись среди шуршащего множества кульков и кулёчков, которыми была набита "дамская сумочка", но старуха не собиралась так легко отступать. Ей пришлось вытряхивать весь свой скарб, а потом с ворчанием и пыхтением засовывать всё обратно; после долгой возни потёртый футляр был всё-таки обнаружен и торжественно извлечён, и бабка водрузила на нос большие круглые очки.

— Ну-ка, ну-ка, покажи ксиву-то, милок, не стесняйся! Может, поддельная она, корочка-то твоя?

Неир был воспитан в лучших традициях уважения к старшим и потому не стал грубо посылать неотвязчивую бабку по известному адресу, а проявил терпение. Не теряя из виду двора и подъезда, он протянул ей документ. Та, ворчливо бубня что-то под нос, долго и придирчиво рассматривала удостоверение сквозь толстые линзы очков, за которыми её глаза казались огромными. Не обнаружив явных признаков подделки, она вернула корочки лейтенанту.

— А кого ты тут высматриваешь, милок? — полюбопытствовала она, сменив гнев на милость.

— Преступника, бабуся, — ответил Неир, теряя терпение. — Вы бы... шли к себе домой, не мешали мне! А то из-за вас прогляжу его.

Бабка испуганно всплеснула высохшими руками.

— Ох, страсти какие! Сколько тут живу, тихо у нас во дворе всегда было, все люди добрые да порядочные, ничего худого не случалось. Ох, ох, ужас какой! — Поохав, бабка снова навострила любопытный нос: — А как думаешь, милок, пальба начаться может?

— Не исключено, бабуся, — нехотя ответил Неир. — Так что советую вам сидеть тихо у себя в квартире и никуда не высовываться.

Бабка опять заохала, сказала:

— Ладно, не буду тебе мешать... Смотри, милок, смотри в оба, да лови гада этого! Ещё не хватало нам тут швали всякой... Всю жизнь тихо-мирно жили, и — на тебе... Преступник! Ох, ох...

Бубня под нос и вздыхая, она стала медленно карабкаться по ступенькам. Вскоре хлопнула дверь и загремели запираемые замки.

Время шло, во дворе было всё чисто. На лестнице запахло вкусным: видимо, у кого-то что-то готовилось. Порядком проголодавшийся Неир только глотал слюнки и слушал урчание в животе. А потом над головой у него снова загремели замки, и на лестнице послышалась медлительная старческая поступь. Это была знакомая бабка, только уже не в старом пальто, а в домашнем платье и фартуке. В руках у неё была тарелка и кружка.

— Что, нету его ещё, гада этого? — спросила она, шаркая шлёпанцами по ступенькам.

— Нет, нету, — ответил Неир. — А вы куда собрались, бабуся? Я же вам дома сидеть велел!

— Дак я, это... Вот, покушать тебе принесла, милок! — закудахтала бабка, запыхавшись от спуска по лестнице. — Ты, поди, целый день тут, как на посту, и отлучиться нельзя! Голодный, наверно!

На тарелке лежала аппетитная горка румяных пирожков, а в кружке дымился тоо.

— А, так это вашими пирожками пахло! — догадался Неир.

— Ага, милок! Покушай, а то, когда изверг тот появится, тебя с голоду ноги нести не будут!

— Спасибо вам, бабуля, — растрогался лейтенант.

— Да не за что, родной! — морщинисто заулыбалась бабка. — Защитник ты наш!

— Посуду вам в какую квартиру занести? — добросовестно осведомился у её Неир.

— А поставь тут на подоконнике, как съешь, я потом заберу, — махнула рукой та. — Ты, главное, не отвлекайся, лови гада!

Жуя пирожки и запивая их тоо, Неир думал: каково-то там Алакно? Наверно, стоит с голодным брюхом, и подкормить-то его некому, если сердобольных старушек в его доме не нашлось. Стоило лейтенанту подумать о напарнике, как он увидел его выходящим во двор. Алакно в наглую покидал пост! Неир от возмущения высунулся в окно так, что напарник его увидел и дружески помахал рукой.

— Ты куда? — замаячил ему Неир. Рацией он не стал пользоваться: в машине могли услышать их переговоры.

Тот ему — тоже знаками: мол, на минутку, тут недалеко, подежурь за двоих. Неир погрозил Алакно кулаком.

Через десять минут тот вернулся. С довольным видом он продемонстрировал Неиру свою добычу — кулёк с чем-то съестным. Спросил знаками: хочешь? Неир показал ему в окно тарелку и кружку — мол, сыт уже. Алакно маякнул: "Хорошо! Рад за тебя!" — и исчез в подъезде. Через полминуты Неир в бинокль разглядел его на прежнем месте — в окне.

Всё это было днём, теперь же в густых сумерках вдоль улиц зажглись фонари, а двор освещался круглыми желтоватыми плафонами у подъездов. Лампочку на своём этаже Неир предусмотрительно выкрутил, чтобы она не светила ему в спину. Через некоторое время Алакно последовал его примеру: свет в его окне погас. "Дотумкал наконец-то, дубина", — сердито подумал Неир.

Заскучав, он стал обращать внимание среди прохожих не только на мужчин, но и на девушек. Это оказалось гораздо интереснее и приятнее, особенно если девушка была молоденькой и одетой в что-нибудь обтягивающее. Впрочем, вскоре его бинокль выхватил из сумрака мужскую фигуру, одетую в чёрное. Мужчина шёл довольно скорым и широким шагом, движения его были уверенными и мягкими, как у большого хищника. Несмотря на темноту, на нём были очки, но не совсем тёмные, а дымчатые, голову прикрывала чёрная шапочка. Одна бдительная мурашка выпрыгнула Неиру на загривок и забила тревогу: "Смотри! Смотри! Не он ли это?"

Лейтенант, не сводя с подозрительного незнакомца бинокль, выжидал, когда тот выйдет на более освещённое место, а мурашки носились по его спине уже толпами. Подойдя к двери подъезда, мужчина приостановился, обернулся и, сдвинув к кончику носа очки, вдруг посмотрел поверх них прямо на Неира! Взгляд белёсых глаз обдал лейтенанта волной ужаса — ледяного и липкого, совсем как из детства, когда трёхлетний Неир боялся в темноте внезапного появления Бубуккарота, выдуманного специально для детских страшилок. Губы белоглазого шевельнулись, и в уши лейтенанта вполз мерзкий, щекочущий, как волосатые паучьи лапы, шёпот:

"Вот придёт Бубуккарот и укусит за живот, самый лакомый кусочек он от попки оторвёт!"

Вроде бы это была всего лишь присказка-страшилка из детства, которой взрослому бояться смешно и глупо, но услышал её лейтенант так, как если бы ему прошептали её прямо в ухо, а белоглазый находился для этого слишком далеко. В бинокль Неир видел, как его губы двигались, а чёрные точки зрачков то жутко расширялись до полного исчезновения радужки, то снова сужались. Неир не мог оторвать бинокль от глаз — смотрел в эти подвижные зрачки как заворожённый, а по спине его будто кто-то гладил ледяной лапой.

Белоглазый уже отвёл взгляд и смотрел в сторону окна Алакно, а Неир всё стоял, сжимаемый за плечи этими невидимыми ледяными лапами, не в силах пошевелиться. Лишь после того как белоглазый вошёл в дом, он очнулся и схватился за рацию, причём не сразу смог вспомнить позывной машины.

— Я... Это... Э-э... Здесь... — мямлил он.

На том конце — тишина. Наконец в голове вспыхнуло: "Сетрир"!

— Сетрир, это Первый, как слышите меня? Приём!

Машина не отвечала.

— Сетрир, он вошёл в дом! Жду дальнейших инструкций, приём!

Тишина. "Рация, что ли, сдохла?" Ещё несколько попыток — ноль. Глухо. И вдруг из рации послышался голос Алакно:

— Первый, я Второй... Кошка сдохла, хвост облез, на фига попёрлась в лес, приём.

Неир сначала невольно издал хрюкающий смешок, а потом ему стало не по себе.

— Второй, какая кошка, ты о чём? Приём.

А Алакно продолжал нести ахинею:

— Ёжики колючие в магазин пошли, только вот без денежки пендель огребли, приём!

— Второй, ты там что, рехнулся? — забеспокоился Неир. — Брось дурить, на шутки нет времени!

Из рации донеслись не то всхлипы, не то смешки, а потом — похабный стишок. Неиру стало страшно. Машина по-прежнему безмолвствовала, напарник бредил, белоглазый был уже в доме. По инструкции ему не следовало ничего предпринимать без приказа Йониса. А Йонис молчал. Нужно было принимать какое-то решение.

— Второй, я иду к Сетриру, — сказал Неир Алакно. — Ты лучше сиди там, где сидишь, ладно? Мне так будет спокойнее. Я пошёл. Всё, отбой.

Пахнувший близкой зимой сумрак принял его в холодные объятия. Неир бегом бросился за гаражи, где была укрыта машина с начальством и группой захвата.

Машина стояла с открытыми дверцами, а все, кто в ней находился, лежали вповалку. Неир в первую секунду окаменел: неужели все мертвы? Но стрельбы он не слышал. Йонис лежал ничком в такой позе, как будто оступился при выходе из машины и шлёпнулся животом на сырую пожухшую траву, а Лиснет на ближайшем к открытой дверце сиденье отсвечивал поникшей на грудь лысиной. Неир потрогал его шею. Сонная артерия пульсировала. От сердца отлегло.

— Ф-фу... — выдохнул он облегчённо.

Йонис тоже был жив, только в каком-то беспамятстве. Дышали и все остальные, но попытки привести их в чувство не увенчались успехом. Однако ран Неир ни у кого не нашёл, в кровь не вляпался, а потому не мог взять в толк, отчего они все могли потерять сознание. Впрочем, гадать было некогда.

— Второй, слышишь меня? — сказал он в рацию. — Я у Сетрира, все в отключке, не ранены. Иду в квартиру. Ты оставайся на месте. Как понял?

Из рации послышалось хихиканье.

— Мальчик и тётя пошли в туалет... Тётя спросила: "Тебе сколько лет?"

Видно, крыша Алакно не выдержала встречи с белоглазым и поехала. А такой славный, весёлый парень был...

— Живой, и то хорошо, — вздохнул Неир. — Сиди там.

Взяв у одного из бойцов автомат и пистолет со шприцами, наполненными препаратом RX, он побежал к подъезду.

Где же он ошибся? Ведь он довёл женщину до нужного состояния — открыл её Матери Нга-Шу, обрабатывал психику и специально не кормил, чтобы ей труднее было себя контролировать. Она должна была это сделать, а полиция — застрелить её. Он всё рассчитал правильно, её ничто не могло остановить. И ничто не должно было!

Может, стоило подержать её ещё день-другой, чтобы уж наверняка? Конечно, был риск сломать её совсем, но в таком деле лучше перестараться, чем получить потом проблемы. Впрочем, проблемы ли? Слишком громко сказано. Ему ничего не стоило нейтрализовать полицию и беспрепятственно войти в квартиру. Женщину следовало ликвидировать. Она должна умереть, и она умрёт. Возможно, она уже всё рассказала в полиции, но шансов поймать его у них всё равно не было.

Скрестив ноги калачиком, Убийца сидел на крыше гаражей, за которыми пряталась машина с полицейскими, приехавшими ловить его (ха-ха!). Он их видел, а они его — нет. У него было немного времени подумать, и он думал — анализировал прошлое и пытался понять, как ему быть дальше.

Наверное, зря он сменил тактику и вместо очередного взрыва решил натравить оборотня на полицию, чтобы всё выглядело, как месть. С бомбой было бы не так красиво, зато беспроигрышно. Вывод: эксперименты ни к чему, лучше идти проверенным путём.

А может, даже выбери он взрыв, всё равно что-то пошло бы не так. Сейчас понять было невозможно, всё перепуталось. Мысль вертелась в голове, но не давала себя ухватить. Убийца чувствовал себя подвешенным в пространстве, опоры под ногами не было. Только зыбкая непредсказуемая неизвестность.

С женщиной был какой-то незнакомый парень, но опасности в нём Убийца не чуял. Обычный оборотень, ничего особенного. Если он встанет поперёк дороги, придётся и его прикончить. Убийца полагал, что проблем с ним не будет.

Ну что ж, пора...

Он спрыгнул на крышу машины, потом — на землю. Проблем действительно не возникло: выскочить успел только пожилой полис в гражданском, все остальные так и остались в машине. Они не ожидали, что всё будет вот так — что он свалится на них, как снег на голову. "Смерч" накрыл их. Убийце не пришлось пошевелить даже пальцем — только психическая сила и ничего более. Он крепко прижал их и дожал до потери сознания, которая должна была продлиться не меньше двадцати минут. Пожалуй, этого времени ему хватит на всё: и убить женщину с парнем, и скрыться.

Во дворе было тихо, у двери подъезда горел свет. Манил, как огонь мотылька... Где-то должны были прятаться наблюдатели, от которых машина ждала сигнала. Остановившись перед дверью, Убийца спиной почувствовал два взгляда. И сразу оценил психику их обладателей: один спокойный и сильный, второй — ершистый, но послабее. Спокойного Убийца захлестнул "петлёй ужаса" — приёмом, когда из подсознания жертв высвобождаются все их страхи, нынешние и давние, возможно, даже детские. Можно преодолеть страх перед конкретной ситуацией или конкретным человеком, а вот с иррациональным, необъяснимым ужасом справиться намного сложнее. Спокойный попался в "петлю", обмякнув и не сопротивляясь, а вот с ершистым пришлось повозиться. Парень ерепенился и боролся — что ж, тем хуже для его психики. Результат был предсказуем: в "петлю" он всё равно попался, но с гораздо большими потерями для себя, чем его напарник.

Консьерж дремал. Поднимаясь по лестнице, Убийца достал пистолет, снял с предохранителя и прикрутил глушитель. Пока женщина находилась у него, он успел сделать дубликаты ключей от её квартиры, и запертая дверь не стала для него препятствием. Аккуратно и почти бесшумно Убийца отпер замки и вошёл. В прихожей было темно и тихо, а в одной из комнат горел свет. Туда он и направился крадучись. Стрелял он молниеносно и метко, так что сердца ребят отстукивали свои последние удары.

Резко появившись в дверном проёме, он сразу открыл огонь по стоявшему посреди комнаты парню, но произошло что-то непонятное. Пули, не достигнув цели, утонули в какой-то пространственной аномалии, образовавшейся в воздухе перед оборотнем. Они вошли в неё, и пространство колыхнулась кругами — точно так же, как колышется вода, когда на неё падают дождевые капли. Оставшийся целым и невредимым оборотень выбросил вперёд руку, и Убийца на миг ослеп от яркой вспышки света.

Сеть Нга-Шу вокруг него обугливалась и обращалась в прах, сгорала и "пуповина" — канал, которым он был соединён с Матерью. Силы в одно мгновение покинули его, и он провалился в тошнотворную слабость.

Очнулся Убийца на полу. Под щекой был колючий ворс ковра, а прямо перед глазами — ноги в серых брюках и шлёпанцах.

— Не бойся, лисёнок, он обессилен и не сможет ничего сделать, — прозвучало над Убийцей.

"Лисёнок... хм. А у этой парочки довольно близкие отношения. Обессилен? А вот сейчас мы это и проверим".

Ему удалось приподняться на локте, и то — с огромным трудом. Жуткая слабость... Мускулы будто все разом превратились в кисель. Но он не собирался сдаваться.

Удалось сесть, а эти двое смотрели на его неуклюжие усилия. Женщина боязливо прижималась к парню, а он нежно обнимал её за плечи. "Ну точно, любовнички. Интересно, а муж знал?" Серые глаза, спокойные, как гладь осеннего озера, взглянули Убийце в лицо.

— К-кто ты? — пробормотал Убийца.

Парень показал запястье правой руки: на нём светился узор, охватывавший его браслетом.

— Правая рука — запад, левая — восток, голова — север, ноги — юг. Можешь называть меня Хранителем Запада.

— Не может быть... Сказки, — пробормотал Убийца. Ему было трудно даже сидеть, и он прислонился спиной к дивану.

— Не сказки, — ответил парень. И добавил с улыбкой, обращаясь к женщине: — Ну, вообще-то, я ещё не совсем Хранитель... Практикант, так сказать.

А она сказала:

— Я так и подумала, что ты не простой рисовальщик.

— Почему я не почувствовал тебя? — спросил Убийца хрипло. — Ты... Обыкновенный оборотень!

Хранитель улыбнулся снова.

— Ты не почувствовал, потому что я не хотел этого. Теперь сам видишь, что не совсем обыкновенный. Кроме того, раньше ты никогда не видел Хранителей, правда? Откуда же тебе было знать, кто я?

В этот момент в квартиру ворвался белобрысый молодой полис — взъерошенный, с квадратными глазами. Едва завидев Убийцу, он вскинул оружие.

"Ну, вот и конец. Может, и к лучшему".

Но это был не конец. Убийца почувствовал, как в его тело вонзилось несколько игл. Слабой рукой он выдернул из плеча какой-то маленький цилиндрический предмет. Это был "летающий шприц" с маркировкой "RX" на боку.

— Всё, всё, друг, остынь, не стреляй, — остановил взъерошенного полицейского Хранитель. — Он сейчас и так слаб, как котёнок. Я разорвал его связь с Нга-Шу.

Парень недоуменно заморгал светлыми ресницами.

— Чё?

— Ладно, проехали, — улыбнулся Хранитель. — Что ж, ликуй: тебе выпала честь первому заковать его в наручники и зачитать ему права.

Убийце скрутили руки за спину, и он услышал звук, который, как он был уверен, никогда не прозвучит — щелчок наручников на своих запястьях.

— Ну надо же, — пробормотал он.

Хранитель усмехнулся:

— Поздравляю, лейтенант Неир, ты поймал одного из Убийц верховного жреца Йедук-Шая!

Тот снова хлопнул ресницами:

— А?

Хранитель засмеялся.

— Я говорю, ты взял не просто рядового воришку или хулигана, а настоящего матёрого волка. Поздравляю!

Белобрысый полис, отдуваясь от напряжения, выпрямился.

— Короче... Вы имеете свидетельство не править против себя... Тьфу, то есть, имеете право не свидетельствовать против себя... А-а, сволочь!

От удара кулаком в челюсть Убийца распластался на ковре. Перед глазами взрывались фейерверки. А полис тряс его за куртку, ударяя об пол, и кричал:

— Говори, гад, что ты сделал с ребятами в машине?

— С ними всё будет нормально, очнутся, — успокоил Хранитель.

Тот удивлённо посмотрел на него:

— А ты откуда знаешь?

— Догадался, — ответил Хранитель, кладя руку ему на плечо. — Это была мощная психическая атака, я полагаю.

— Психическая? — Лейтенант выпустил Убийцу и выпрямился. — Бедняга Алакно... Он, кажется, с катушек слетел.

— Это временное помешательство, — сказал Хранитель. — Ничего, и он придёт в норму. А ты молодец, Неир, не растерялся. На месте твоего начальства я бы поощрил тебя за поимку опаснейшего преступника!

И он похлопал лейтенанта по плечу. Тот устало опустился на диван, и Убийца получил от него толчок ногой.

— Сдаётся мне, что эта заслуга не очень-то и моя.

— Ну, как же не твоя? — усмехнулся Хранитель. — Твоя, твоя, гордись. Думаю, скоро пойдёшь на повышение.

Убийца закрыл глаза. Он чувствовал себя опустошённым, как выпотрошенная свиная туша. В голове тупо пульсировала боль, а на душе было так тошно, что хоть наизнанку выворачивайся.

Если, конечно, она у него имелась, эта душа.

Наверно, всё-таки имелась. Иначе не было бы так тошно.

Глава 30. Девятая больница

"Привет, дерево. Не знаю, почему я выбрала именно тебя для своей исповеди... Ты отличаешься от всех остальных в этом парке. В тебе как будто есть живая душа, и она шепчет. Этот шёпот и заставил меня подойти к тебе...

Наверно, у меня не все дома, раз я опять разговариваю с деревьями. Но мне пофиг, что обо мне подумают. Я всегда была одна на целом свете, и мне легче исповедаться дереву, чем собрату-человеку. Людям нет дела до меня, у них свои проблемы, а ты... Ты — идеальный слушатель.

Сегодня утром мы поехали в больницу к мамане. Не знаю, что со мной было бы, если бы не Ло-Ир и его отец... Наверно, я бы точно куда-нибудь врезалась, угробив и мотик, и себя. А их присутствие поддерживало меня, не давая раскиснуть.

— Ты уверена, что сможешь сама сесть за руль? — спросил Рай-Ан, стоя у дверцы машины. — Может, лучше поедешь с нами?

Я мотнула головой.

— Нет, спасибо. Я на машинах не езжу, господин Деку-Вердо. — И я погладила руль мотоцикла.

Он усмехнулся.

— Понимаю... Но я беспокоюсь за тебя. Может, хотя бы один раз изменишь своему принципу?

— Не переживайте, — сказала я. — Мой мотик для меня — как вторые ноги.

Ло-Ир ничего не сказал, только бросил на меня взгляд, перед тем как сесть в машину. По моему телу поползли тёплые мурашки, и меня начало немного отпускать. Каменное напряжение ушло с плеч, спина расслабилась, сердцу полегчало. Мотор машины заработал, как бы спрашивая меня: "Ты как?" "В порядке", — ответил мой мотоцикл.

Они ехали впереди, я — чуть поодаль, не стараясь ни обогнать, ни отстать. Хотя Ло-Ир с его отцом были там, в машине, но мне казалось, будто они ехали рядом, по обе стороны от меня. Тепло их присутствия и помогло мне продержаться, не сойти с дистанции.

И вот она — девятая больница. Мои сапоги выглядели глупо с натянутыми поверх них бахилами, а со всех сторон на меня давила мягкая и чистая, как стерильная вата, тишина. Я никогда не любила больниц из-за этой гнетущей атмосферы. Куча страдающих людей в одном месте — не самое приятное соседство. И теперь среди них была моя маманя.

Рай-Ан о чём-то разговаривал с медсестрой у регистрационной стойки, а я щурилась от холодного света длинных ламп на потолке: хмурое, сонное утро за окном было слишком тусклым, чтобы обходиться внутри без электрического освещения.

Рай-Ан беседовал с врачом, а я с трудом понимала, что тот говорил: мне мерещилась какая-то сизая сеть, пронизывавшая всё пространство вокруг. Стоило мне на миг закрыть глаза, как перед ними вставала эта бредовая картинка — будто я попала в грибницу. Наверно, у меня глюки после бессонной ночи, решила я. В ушах странно шумело — ритмично, как удары сердца. Может, это моё сердце? Я протёрла глаза кулаками, проморгалась — вроде, всё исчезло.

И встретилась со взглядом Ло-Ира. Тоже странным таким... Понимающим.

Нас ненадолго пустили в палату. У меня задрожали колени, когда я увидела на подушке голову в бинтах.

— Взрывная травма средней степени тяжести, — сказал врач. — Жить будет, но потребуется пластическая операция. Скорее всего, даже не одна, а целая серия.

— Сильно она... пострадала? — спросил Рай-Ан.

— В основном — осколочные ранения, ушибы, переломы рёбер, лёгкая контузия. С левой стороны произошёл разрыв барабанной перепонки. Если бы не толстая стеклянная перегородка, принявшая на себя основную силу взрывной волны, повреждения были бы тяжелее. Ну, и расстояние до эпицентра взрыва, конечно, сыграло роль. Будь оно чуть меньше — кто знает, чем бы всё кончилось... Так что этим двум обстоятельствам госпожа Йелло, можно сказать, обязана жизнью.

Во рту разливалась горечь, горло пересохло. В ушах снова забилась глухая пульсация, вновь мелькнула эта сеть, полная красных огоньков, но я заморгала, и она исчезла. Рука Ло-Ира взяла меня под локоть.

— Нормально, — пробормотала я.

Пол куда-то поехал из-под ног.

Очнулась я на диванчике в коридоре. Ло-Ир с отцом сидели рядом, поддерживая меня с обеих сторон, а врач совал мне резко пахнущий тампончик под нос.

— Всё будет хорошо, милая, — сказал тёплый голос Рай-Ана. — Мама выживет и поправится, это главное.

Холодный ветер растрепал мне волосы и остудил вспотевший лоб. Мы спустились с больничного крыльца, и Рай-Ан, обнимая меня за плечи, спросил:

— Ты не хочешь мне ничего сказать?

Я сначала не въехала, что он хотел от меня услышать, но ответ тут же прыгнул мне в голову. Под проницательным взглядом отца Ло-Ира пришлось сознаться.

— Да... Глюки какие-то. Наверно, не выспалась.

— Что за глюки? — настойчиво расспрашивал он.

Честное слово, смотрел он так, будто и без меня всё знал.

— Да фигня, — попыталась я отмахнуться.

Он, чуть нахмурившись, спросил:

— Случайно не сеть? Такая сизая, с красными огоньками.

Я даже вздрогнула. Он, видя, что попал в точку, погладил меня по плечу.

— Не надо этого бояться. Твой страх ей и нужен, так что постарайся унять негативные чувства.

— Что это за хрень? — спросила я.

— Это сеть Нга-Шу, — ответил Рай-Ан. — Я расскажу тебе про неё... чуть позже. В данный момент меня больше интересует, как ты можешь её видеть. Впрочем... такое возможно, если ты не чистокровная красноухая. В твоём роду были синеухие?

В животе похолодело.

— Бред какой-то, — пробормотала я. — Не было никаких синеухих... стопудово. Маманя — красноухая... — Горло сжалось оттого, что всё-таки не приходилось говорить о ней в прошедшем времени. — И дед с бабкой тоже... были. Но при чём здесь это? Как эти глюки... эта сеть связана с цветом ушей?

— Давай-ка присядем.

Мы сели на скамейку в больничном дворе. Ло-Ир остался на ногах, стоя рядом в позе телохранителя и обводя взглядом улицу. Я пошарила в карманах в поисках сигарет — пусто. Видно, в доме оставила. Зато нашлась жвачка, и я бросила в рот подушечку. Она хрустнула и сплющилась на зубах, разливая во рту покалывающий мятный холод.

— Считается, что красноухие не чувствительны к тонким вещам, — сказал Рай-Ан, доставая из-за пазухи трубку и красный вышитый кисет. Закурив и выпустив струйку дыма, от дурманящего аромата которого у меня закружилась голова, он продолжил: — Если со стороны матери в твоём роду нет синеухих, то, может быть, они есть со стороны отца.

— Я никогда не видела его, — сказала я. — Ничего о нём не знаю. Слушайте, что за дурь вы курите? Дайте мне затянуться, а?

Рай-Ан усмехнулся и протянул мне трубку.

— Это у-ок. Хорошо помогает расслабиться. На, затянись, но только чуть-чуть, а то с непривычки поплывёшь.

Меня вставило с одной затяжки. В горле приятно запершило, по телу растеклось тепло и умиротворяющее спокойствие — как после пары-тройки рюмочек чего-нибудь горячительного.

— Ух... бррр! — засмеялась я, встряхивая головой. — Знатная вещь!

— Всё, для первого раза хватит, — сказал Рай-Ан, забирая трубку. — Чистокровным синеухим твой отец не мог быть: в таком случае велика вероятность того, что ты тоже родилась бы с синими ушами. Скорее всего, он был полукровкой или квартероном. При таком "разбавлении" наследственности красный цвет мог победить, но внутренне ты всё-таки отличаешься от большинства красноухих. Я чувствую в тебе эту разницу.

Я сидела, механически двигая челюстями. В теле гулял приход от у-ока, а ветерок гладил мне лоб. Я ничегошеньки не знала о своём папаше: он свалил, по-видимому, ещё до моего рождения, а маманя валялась на больничной койке и молчала как рыба об этой части своего прошлого. И, видимо, ещё не скоро она сможет заговорить...

— И что мне теперь делать, как думаете? — спросила я, выплюнув надоевшую жвачку.

— Думаю, просто жить, Надья-На, — сказал Рай-Ан. — И делать только то, к чему тебя зовёт сердце. И у тебя всё получится.

Я решила больше не злоупотреблять его гостеприимством и двинуть домой. Они с Ло-Иром стали уговаривать меня — мол, мне сейчас лучше не оставаться одной, но мне хотелось именно этого. Они проводили меня до самого дома, проверили, полон ли холодильник, и пообещали, что завтра меня навестят — либо вместе, либо кто-то один из них.

Весь день я провалялась, тупо уставившись в телевизор. Хотелось забыться. Хотелось ещё курнуть у-ока, но под рукой был только домашний бар.

Я здорово набралась — до качающегося под ногами пола и рвоты. Уже погрузившись в хмель по уши, я осознала, что это была дерьмовая затея. Легче мне не стало, проблемы не ушли, только добавилось отвратительное самочувствие. Стряхнув с головы надрывно воющие электрогитарами наушники, я уселась на пол и завыла сама.

Потом меня выворачивало наизнанку над унитазом, а потом пришли мучительные провалы в тошнотворное забытье и исчезновение телесных ощущений. Наверно, мне можно было делать операцию — я бы ничего не почувствовала. Я была будто под общим наркозом.

Утро настало весьма паршивое. На универ я забила — а хотелось забить вообще на всю эту чёртову жизнь. В доме не нашлось ни одной таблетки от головной боли, и это было самой мерзкой несправедливостью на свете. При одном взгляде — да что там, только при воспоминании о набитом выпивкой домашнем баре меня начинало мутить. И вот ведь какая ерунда: раньше я ходила мимо него спокойно, меня даже не тянуло его открыть, а тут вдруг — потянуло.

Да уж, хорошо потянуло... Со всеми вытекающими. Бедный унитаз... Как я на него наорала! До сих пор, наверно, на меня обижен.

С чашкой тоо и сигаретой я сидела на кухне, когда к дому подъехала машина.

Ло-Ир приехал без отца. Одного взгляда на меня ему было достаточно, чтобы понять:

— Пила?

Я вздохнула и тоскливо съёжилась за столом. Мне стало неуютно и зябко, накатил стыд. Но наглость была ещё жива, и я спросила:

— У тебя у-ока нет случайно?

Ло-Ир засмеялся.

— Что, понравилось?

— Неплохая штука, — усмехнулась я.

У него оказались с собой кисет и трубка. Раскурив и протянув её мне, он сказал:

— Только не слишком увлекайся.

А чтобы я не увлекалась, каждую вторую затяжку он делал сам, беря у меня трубку. Курево опять оказало своё действие: паршивое самочувствие улучшилось, стало тепло и спокойно. Дым пахнул приятно и не шёл ни в какое сравнение с табачным. Тот был удушлив, а этот даже отдавал какими-то экзотическими благовониями. Ло-Ир открыл окно, чтобы проветрить кухню, а я поникла на стол. Казалось, ещё чуть-чуть — и я растекусь, как тесто.

— Не следовало оставлять тебя вчера, — покачал головой Ло-Ир. — Что, помогло тебе одиночество?

— Не знаю, — простонала я.

Меня потянуло прилечь, и я перебралась на диван в гостиной. Ощущения от у-ока были однозначно приятнее, чем от выпивки: не было тошнотворного головокружения и тягостного, гнетущего чувства, будто меня вот-вот раздавит невидимая каменная плита. Он снимал последствия вчерашнего перепоя, и хотелось свернуться уютным клубочком и уснуть.

— А что это за сеть Нга... как её там? — спросила я, с трудом ворочая языком. — Твой отец вчера обмолвился... но не объяснил толком.

Ло-Ир, пристроившийся на подлокотнике дивана у меня в головах, ответил:

— Сеть Нга-Шу.

— Расскажи про неё.

И он рассказал...

Я села на диване, спустив ноги на пол и обхватив голову руками. Дико хотелось пить.

— Ну и хрень...

— Что, не веришь? — усмехнулся Ло-Ир.

— Да какое там, — хмыкнула я. — Я это своими глазами видела. А если её видел кто-то ещё, кроме меня, значит, это не глюк. Ты — тоже?

Он кивнул.

— Ну и дрянь эта ваша Нга-Шу, — только и могла я сказать. Слова не находились.

— Она не наша, — ответил Ло-Ир как-то жёстко, с металлом в голосе. — Чем больше дурного в мире, тем она сильнее. Чем она сильнее, тем больше становится в мире дурного. Замкнутый круг.

— И что будет с нами в итоге? — усмехнулась я. — Большой "бум"?

— Никто не знает. И это серьёзно, сестрёнка.

Наверно, мои усмешки со стороны выглядели глупо. Сама не знаю, отчего мне хотелось язвить. Всё стало как-то безразлично, усталость навалилась на плечи и сердце. Вязкая слюна ядовито кислила во рту.

— Само собой, серьёзнее некуда, — вздохнула я, закрывая глаза. — Слушай, у меня сушняк. Будь так любезен, принеси мне что-нибудь попить из холодильника, а?

Он принёс стакан сока. Никогда мне ещё не пилось с таким наслаждением. Кисло-сладкая холодная влага ласкала горло, а с последним глотком я утёрла губы и заплакала. Просто и глупо, по-детски.

— Ну, чего ты, сестрёнка? — Ло-Ир присел передо мной на корточки, взял за руки.

— Что мне теперь делать? — затряслась я, зажмурившись. Но слёзы из-под век сочились всё равно.

— Ну, ну.

Я мочила слезами его рубашку на груди, слушая ровное, успокаивающее биение его сердца, а он ворошил мои волосы.

— Что делать? Что угодно, кроме одного — опускать руки и отчаиваться, — сказал он. — Мы не бросим тебя.

Я подняла лицо.

— А маманя? Ей ведь нужно лечение... операции. Всё это стоит денег...

— Это не должно тебя беспокоить, — перебил Ло-Ир.

На следующий день маманя уже могла говорить. Она долго смотрела на меня мутным, непонимающим взглядом, а потом из-под повязки послышался её глуховатый голос, слабый до неузнаваемости:

— Что... произошло?

Я не стала ей врать.

— Взрыв, мам. В торговом центре.

Врач сказал, что на левое ухо она оглохла, поэтому я говорила в правое. Её веки закрылись, вздрагивая. Рука выбралась из-под одеяла, потянулась к лицу. Я поймала её пальцы на полпути к повязке.

— Всё заживёт... Ты поправишься, мам. Всё будет хорошо.

В её горле что-то булькнуло.

— Что там? Что с лицом... у меня?

— Ничего страшного, всё заживёт, — только и могла я повторить. — Врачи сделают операцию, и ты будешь как новенькая.

— Говори, как есть, — прохрипела она еле слышно. — Что?

— Ма, я не знаю, — честно ответила я. — Я не видела, что у тебя там. Но уверена, что всё поправимо. Всё это лечится и заживает... Главное — ты жива.

Я так и не решилась спросить у неё насчёт моего папаши. Наверно, сейчас не самый подходящий момент говорить с ней об этом. Вот потому я и стою сейчас перед тобой, дерево... Твои листья почти облетели, ветки выглядят неживыми, но я знаю, что в тебе есть душа. И она гораздо живее, чем те, что обретаются в телах некоторых двуногих".

Надья-На, погладив холодную морщинистую кору, окинула почти облетевшую крону взглядом, сунула озябшие руки в карманы и медленно пошла по присыпанной снегом траве к обочине аллеи, где стоял её мотоцикл.

Шипучая таблетка булькнула, утонув в стакане. Застёжка-липучка манжеты тонометра с сухим треском разошлась, и фельдшер произнёс:

— Давление зашкаливает. У меня таких таблеток с собой нет, это тебе по рецепту надо в аптеке покупать, майор.

— Ну, так выпиши, — буркнул Йонис, расправляя рукав рубашки.

— Это не ко мне, — покачал головой фельдшер, убирая тонометр в чехол. — За рецептом надо в больницу.

— На хрена мы тебя тогда тут держим, если ты чуть что — сразу переводишь стрелки на больницу? — проворчал Йонис. — Какой от тебя прок?

Голова гудела, уши словно ватой заложило, колени тряслись. Этот лысый сукин сын вырубил всю группу захвата, и в итоге в наручники его заковал белобрысый лейтенантик — единственный, кто каким-то чудом умудрился остаться на ногах и в сознании. Какую роль сыграл в этом рисовальщик, Йонис не совсем понял, но, судя по загадочному взгляду синеухого парня, без него не обошлось. Йонис просто не верил, что желторотый лейтенант мог в одиночку справиться с этим матёрым волком, способным отправить в беспамятство десять здоровых спецназовцев, не шевельнув при этом даже пальцем.

Таблетка растворилась, и Лиснет протянул Йонису стакан. Майор сомневался, что от неё будет большой толк, но выпил мутную жидкость, крякнул, поморщился и потёр пальцами виски. Всем, кто попал под воздействие Убийцы, было не по себе: это выражалось в головной боли и заторможенности. Йонису "повезло" больше всех. Видимо, всё-таки возраст берёт своё.

— Надо серьёзно обследоваться, майор, — сказал фельдшер. — Тебе уже не восемнадцать лет. Пора бы повнимательнее относиться к своему здоровью.

— Хочешь сказать, что я — старпер, которому пора на пенсию? — усмехнулся Йонис. — Не беспокойся, до пенсии мне остался всего год. Вот тогда и начну ходить по врачам.

Фельдшер открыл было рот, но Йонис поднял руку и перебил:

— Спасибо, братец, ты сделал всё, что мог. Ты свободен. Мне надо работать.

На давление, честно сказать, он раньше не жаловался и только сейчас понял, как чувствуют себя гипертоники. Он им не завидовал.

Лейтенант Неир явился с письменным рапортом. Пробегая глазами строчки, Йонис морщился, с трудом разбирая скверный почерк. Хмыкнул.

— "На момент, когда я выпустил в подозреваемого несколько шприцов с препаратом RX, тот находился в сидячем положении на полу", — процитировал он. — То есть, когда ты вошёл, он уже был обезврежен?

— Получается, так, — ответил лейтенант. — Я только произвёл задержание.

Нужно было допрашивать рисовальщика. Впрочем... Это детали. Главное — белоглазый Убийца сидел в камере, а точнее — лежал, как будто его покинули все силы. Он был обколот препаратом RX. На вопросы отвечать он отказывался, повторить свой фокус с психическим воздействием почему-то не пытался. Йонис на всякий случай распорядился никому не подходить к его камере.

Но сейчас ему нужно было срочно ехать по другому делу — о взрыве в торговом центре, которое тоже висело на нём, и по которому "наверху" требовали результат как можно скорее. Всплыл факт, что на счёт больницы, в которой лежала жена террориста-самоубийцы, поступила крупная сумма денег — на её содержание на аппаратах жизнеобеспечения. Реквизиты отправителя оказались вымышленными. Йонис хотел взглянуть на женщину и поговорить с врачами, хотя сам пока не знал, даст ли это ему хоть какую-нибудь зацепку. Ему просто безотчётно хотелось туда съездить; в последнее время происходило столько непонятного, что он не мог себе позволить игнорировать малейшую мысль, пусть даже нашёптанную внутренним голосом.

Лиснет уже ждал его за рулём. Садясь в машину, Йонис ощутил усиление чувства заложенности в ушах, а глаза застлала коричневая пелена.

— Ты как? — спросил Лиснет.

— Нормально, — пробормотал Йонис, встряхивая головой и пытаясь сморгнуть туман перед глазами. — Не такая я уж и старая развалина, какой меня хочет выставить этот рыцарь йода и градусника.

— Уверен? — Лиснет посматривал на майора с сомнением. — Бледновато выглядишь, старик.

— Езжай уже давай, — сердито отозвался Йонис.

Но не успел напарник завести мотор, как задняя дверца открылась, и в машину сел рисовальщик со своей папкой под мышкой. Йонис даже оторопел от такой наглости, а потому не сразу нашёлся, что сказать. А рисовальщик заявил:

— Я должен поехать с вами в больницу.

Откуда ему было известно, куда они с Лиснетом направлялись? Йонис не мог припомнить, что говорил об этом кому-то, кроме напарника. По удивлённому виду Лиснета было ясно: тот тоже не звал художника с собой.

— С какой это стати? — ответил наконец Йонис, поворачиваясь к рисовальщику. — Это не твоё дело, парень, так что вылезай.

— Я могу быть полезен, — сказал тот.

— Когда ты понадобишься, золотой мой, тебя пригласят, — отрезал Йонис. — А пока — кыш отсюда.

Рисовальщик как будто не обиделся. Усмехнувшись, он вышел из машины.

— Ещё увидимся, — сказал он, нагнувшись к опущенному дверному стеклу.

По дороге в больницу Йонис подумал: всё это неспроста. И сам парень — феномен, наверняка не без этих самых способностей. Уже одно то, как он делает портреты преступников, поистине удивительно, а теперь вот — Убийца... Если лейтенант сознаётся, что самому ему оставалось фактически только защёлкнуть наручники и зачитать права, то кто же тогда усмирил белоглазого? Не Эл-Маи же! Она с ним справиться вряд ли могла, хоть она и оборотень. Остаётся художник.

Предъявив медицинской сестре удостоверение, Йонис спросил:

— С кем я могу поговорить о пациентке по имени Ма-Уна Пийкс, из отделения для коматозных больных?

— Вам нужен доктор Селвиус, — был ответ.

Доктор оказался молодым человеком с хорошо выбритым, но бледноватым лицом и голубыми тенями под глазами: создавалось впечатление, что в последнее время он не высыпался или переживал какое-то личное горе. Йонису, озадаченному подавленно-болезненным видом доктора, было даже совестно лезть к нему с вопросами, но того требовала его работа, а потому он спросил:

— Скажите, пожалуйста, в день, когда произошёл взрыв в торговом центре, у этой пациентки были посетители? Или незадолго перед этим?

Доктор, задумчиво потеребив подбородок, ответил:

— Были... Её муж приходил как раз в день взрыва. Я хорошо помню это, потому что заводил с ним разговор об отключении её от аппаратов.

— Вот как! — сказал Йонис. — А что, есть для этого основания?

— Видите ли, у госпожи Пийкс диагностирована смерть мозга. Надежды вернуть её к жизни нет, а потому нет и большого смысла поддерживать функции остальных органов. Но муж настаивал на продолжении её существования в таком режиме и пообещал найти деньги. Буквально в тот же день мы получили денежный перевод в счёт оплаты её содержания. Желание родных пациента — закон, тем более что всё оплачено, и потому поддержка жизненных функций её тела продолжается. Впрочем... — Доктор потупился и подозрительно заморгал, будто ему что-то попало в глаз. — Я его вполне понимаю. Очень тяжело расставаться с надеждой, даже когда её уже нет.

Видимо, об этом он знал не понаслышке. Йонис, помолчав из вежливости пару секунд, тихо и вкрадчиво спросил то, что должен был:

— А могу я, э-мм... взглянуть на госпожу Пийкс?

Доктор недоуменно пожал плечами, но возражать не стал, даже сам проводил их с Лиснетом к палате. Йонис впервые был в отделении для коматозников, а потому осматривался с некоторым любопытством. Что чувствовали эти люди? И чувствовали ли вообще? Понимали ли, что с ними происходит? Или их души пребывали в ином измерении? Впрочем, все эти вопросы отошли на дальний план, когда в палате рядом с кроватью Йонис увидел художника.

Тот сидел на стуле, уперев нижний край папки себе в колено, и что-то рисовал на приложенном к ней листке бумаги. И, видимо, находился он здесь давно, потому как нарисовано было уже достаточно много. Пару секунд все стояли и ошарашенно молчали. Первым опомнился доктор:

— Кто вы такой? Как сюда попали?

Рисовальщик поднял взгляд от работы и одарил его светлой улыбкой. Доктор как-то странно стушевался и замолчал. Йонис открыл рот, но не мог произнести ни слова — просто стоял с выставленным вперёд указательным пальцем, изумлённо направленным на рисовальщика. КАК тот мог оказаться в больнице раньше них? Причём настолько раньше, что почти успел закончить рисунок. Своей машины у парня не было, разве что — такси мог поймать. Нет, здесь что-то явно не сходилось во времени.

Лиснет тоже стоял во власти когнитивного диссонанса.

— Как ты здесь оказался? — спросил он.

Рисовальщик улыбнулся и ему.

— Дайте мне ещё десять минут, и вы получите ответы на ваши вопросы.

Он так убедительно это произнёс, что у Йониса даже как-то не возникло сомнений, что всё так и будет. Он подпал под странное обаяние этого парня. Присев на кушетку, стоявшую у стены палаты, он притаился и стал ждать. Лиснет вопросительно обернулся на него, и Йонис похлопал по кожаному сиденью рядом с собой. Напарник сел тоже. Только доктор всё не мог угомониться.

— Что вообще происходит? — настойчиво спрашивал он. — Кто вас пропустил в палату? Что вы делаете?

— Я снимаю информацию о том, что здесь происходило, — ответил художник, возвращаясь к работе над рисунком. — И Ма-Уна помогает мне в этом.

— Как она может вам помогать? — допытывался доктор. — Её мозг мёртв! Она просто ничего не воспринимает.

Карандаш методично шуршал по бумаге. Рисовальщик сказал:

— Он не мёртв. Посмотрите на приборы.

Доктор посмотрел. Несколько секунд он молчал, а потом потрясённо пробормотал:

— Электрическая активность мозга появилась... Энцефалограмма пошла. Но послушайте, это... Это невозможно!

— Нет ничего невозможного, доктор Селвиус, — ответил рисовальщик.

Тот ошарашенно моргал.

— Но... Этого же не может быть! Мозг не мог ожить после... после того, как столько времени был мёртв!

— Просто он НЕ БЫЛ мёртв, только и всего, — терпеливо и спокойно возразил рисовальщик, не отрываясь от работы. — Приборы могут распознать далеко не всё на свете. Да и врачи иногда ошибаются с диагнозами.

Доктор провёл ладонями по лицу, шумно выдохнул, и его глаза влажно заблестели.

— Это невероятно, — прошептал он. — Это чудо.

— Ещё одно чудо ждёт вас в соседней палате, — сказал рисовальщик. — Думаю, оно вернёт улыбку и румянец на ваше лицо.

Доктор выпрямился, побледнев ещё больше. Показывая большим пальцем себе за плечо, на дверь, он пробормотал, спотыкаясь:

— То есть, вы хотите сказать... Что она... тоже?

— Верьте мне, доктор, — ласково кивнул рисовальщик.

Доктора как ветром сдуло — только дверь хлопнула. Карандаш продолжал летать по бумаге, кладя линии, а полицейские сидели на кушетке, не сводя взгляда с монитора энцефалографа, на котором вместо прямых линий вырисовывались зигзагообразные. С минуту они молчали, находясь под впечатлением от чуда, свидетелями которого они стали, а потом Йонис всё-таки нарушил тишину нерешительным вопросом:

— Ты что, думаешь, что она, будучи, гм... в глубокой коме, могла что-то видеть?

— В своём состоянии она воспринимает всё происходящее немного другим способом, чем мы, — ответил рисовальщик. — Её сознание не сужено, а, напротив, расширено за пределы тела. Причём настолько, что способно воспринимать любую информацию — даже о событиях, происходящих вне стен её палаты. Её тело приковано к постели, а дух свободен. Она уже знает о гибели своего мужа... И знает, зачем вы пришли. Вот, кстати, и ответы, которые я вам обещал.

Йонис взял рисунок. На нём была изображена машина, в которой сидели двое: пожилой седеющий мужчина и... Йониса бросило в дрожь.

Второй был Убийцей.

— С-сукин сын, — процедил Йонис.

Вот зачем его так безотчётно влекло сюда. Чтобы увидеть всё это. На рисунке можно было разобрать даже номер машины — коматозная леди оказалась идеальной свидетельницей. Правда, последнюю цифру художнику не удалось прорисовать чётко, но всё равно точность была потрясающей. Недурно для женщины, находящейся в глубокой отключке.

— Даже если это правда, вряд ли суд сочтёт это уликой, — скептически заметил Лиснет. — Всё это, конечно, чудесно, но давай смотреть на вещи трезво. С реалистической точки зрения. Это, — Лиснет стукнул пальцем по рисунку, — не доказательство. Всё слишком... невероятно. И фантастично. Нужно что-то более материальное.

— Хм, — промычал Йонис. — Ты, возможно, прав... А возможно, и нет. Вот что: узнай, есть ли тут поблизости камеры видеонаблюдения, в обзор которых попадает больница, и если есть, запроси с них отснятый материал за тот день. А я, чтобы не терять времени, займусь поиском машины. Посмотрим, совпадут ли эти "фантастические" данные с данными, запечатлёнными вполне материальным прибором.

— Вот это уже что-то, — сказал Лиснет. И, взяв под несуществующий козырёк, спросил: — Разрешите приступать, господин майор?

— Не паясничай, — ухмыльнулся Йонис. — Приступай.

Лиснет умчался, а Йонис ещё немного постоял у постели женщины. Рисовальщик между тем положил руку ей на лоб, и, судя по писку прибора, у Ма-Уны участился пульс. Мгновенно.

— Кто ты? — спросил Йонис.

Рисовальщик, гладя женщину по волосам, ответил вопросом:

— Сочетание слов "Хранитель Запада" вам о чём-то говорит?

— Нет, — признался Йонис.

— Вот и не забивайте себе голову, — улыбнулся художник. — Просто делайте свою работу. А я буду делать свою.

— Какова бы ни была твоя работа, ты делаешь её первоклассно, — сказал Йонис.

— Стараюсь, — усмехнулся синеухий парень.

— А где наш доктор, кстати? — вдруг вспомнил майор.

Доктора Селвиуса они нашли в соседней палате у кровати молодой женщины. Не скрывая счастливых слёз, он держал её за руку, а она смотрела на него, и взгляд её показался Йонису вполне осмысленным. Увидев майора с художником, доктор проговорил дрожащим от чувств голосом:

— Она пришла в себя.

Йониса осенило:

— Это... ваша жена?

Доктор кивнул. Он смеялся и плакал одновременно. Художник подошёл и положил руку на лоб женщине — точно так же, как сделал это минуту назад в палате у Ма-Уны.

— Всё будет хорошо, — сказал он. И улыбнулся доктору: — Ну что, признаёте свою ошибку?

Тот ответил:

— Никогда в жизни не был так рад ошибиться.

Йонис с художником вышли на крыльцо больницы — городской больницы номер девять, которая приняла часть пострадавших при взрыве, в том числе и актрису Дин-Тиа Йелло.

— Если Ма-Уна всё-таки поправится... Не знаю, как она будет жить, — проговорил Йонис. — Муж и сын мертвы... Да ещё и этот взрыв. Может быть, ей было бы лучше не "оживать" вовсе. Мне её жаль.

— Не стоит жалеть, — ответил рисовальщик загадочно. — Она знает, зачем пришла на землю.

— Не понимаю, — задумчиво промычал майор.

— Когда окажетесь там, за гранью земного бытия — поймёте, а точнее, вспомните, как всё это бывает, — сказал рисовальщик. — Вы тоже делали этот выбор, потому вы и здесь.

— К сожалению, машина стоит так, что номеров не видно, — сказал Лиснет.

Йонис смотрел на экран, кусая губу. Это была та же машина, которую художник "снял" в больнице, та же! Но эта белоглазая сволочь из неё не выходила — только муж Ма-Уны, будущий смертник на тот момент. Салон плохо просматривался на видео, и разглядеть, кто сидит внутри, было невозможно.

Но саму машину Йонис таки нашёл. Она была затоплена в городском пруду, и вода, конечно, уничтожила все следы. Однако, номер совпал с тем, что на рисунке. Последняя нечёткая цифра оказалась восьмёркой. Как и следовало ожидать, он был зарегистрирован на "мертвую душу" — человека, умершего пять лет назад, а номер на двигателе был сбит. В общем, злоумышленник и предпринял всё, чтобы сделать невозможным установление владельца машины, и на видео не засветился.

— Единственный его прокол — с Эл-Маи, — проговорил Йонис. — Ладно... Отошли видео в лабораторию: может, там смогут с ним что-то сделать. Будем работать дальше! Этот гад организовал взрыв, и мы должны это доказать!

Глава 31. Большая бусина

Окошечко в двери камеры открылось, створка превратилась в полочку, на которую снаружи задвинули пластиковую тарелку с какой-то едой.

— Задержанный! Обед.

Убийца не шевельнулся. Лёжа на нижней койке и уставившись пустым взглядом в верхнюю, он задержал дыхание.

— Эй, ты что, жрать не хочешь?

Он мог не дышать очень долго — тренировка. Сейчас это могло ему пригодиться. Нужно было заманить охрану в камеру, чтобы попытаться атаковать с близкого расстояния, глаза в глаза. С дальнего — не получалось. Этот Хранитель Запада с ним что-то сделал — вторгся в его душу, оборвал связь с Матерью, лишил сил. Убийце не хотелось верить, что он заблокировал и его ментальные способности.

Его здесь накачали RX, и он не мог перекинуться. Попытки это сделать заканчивались дурнотой и провалами в чёрную пустоту. Он даже буянить был не в состоянии: чувствовал себя отвратительно. Убийцу бесило собственное самочувствие, но сделать с этим он ничего не мог.

— Не прикидывайся жмуриком, — усмехнулся охранник. — Ты ещё всех нас переживёшь.

Не поверил, ушёл. И еду забрал, гад. Убийца задышал и обиженно прикусил губу. Безалаберность... А если бы ему правда стало плохо? Дождёшься от этих дурней сочувствия, как же. Нашли бы в камере его уже остывшее тело...

Нужно выбираться отсюда. На звонок он право имеет, в конце концов.

Кое-как поднявшись с койки, он прошаркал ногами к двери и забарабанил в неё. Через минуту окошечко открылось снова, и появилась рожа охранника — краснощёкая, с круглыми наглыми глазами.

— Чего тебе? Жрать захотел?

Убийца хотел бы плюнуть в эту рожу, но во рту пересохло.

— Мне надо позвонить моему адвокату, — хрипло сказал он.

Ему дали позвонить. Не сразу, правда, но дали. Даже временно вернули мобильный для этой цели.

Гудки...

— Слушаю тебя, Бер-Идмир, — ответил знакомый голос.

Убийца пару мгновений соображал, подбирая слова. Говорить в присутствии полицейских было не очень-то удобно.

— Я... влип, — сказал он.

Короткое холодное молчание на том конце линии. И вопрос:

— Как глубоко?

— По самую макушку, — ответил Убийца. — Меня повязали. Мне нужна помощь адвоката. Вытащите меня.

Тишина в трубке осыпала его лавиной ледяных колючих кристалликов.

— Ты что — идиот? Звонить мне напрямую, на ЭТОТ номер, да ещё из кутузки? Не ожидал от тебя такой дурости!

Верховный жрец не повышал голоса, но для Убийцы его слова прозвучали как оглушительный ор. Были бы у него на голове волосы — встали бы дыбом, а так — волна неприятных мурашек пробежала по коже. Под диафрагмой жгло, будто туда всунули кусок раскалённого железа, а спина горела, как от удара кнутом.

— Простите, — только и мог пробормотать Убийца.

Действительно, нужно было звонить на другой, законспирированный номер, но в голове будто случилось короткое замыкание, и он набрал этот, личный. Проклятый сероглазый мальчишка... Такой светлой, ясной, спокойной силы Убийца не встречал ни у кого.

— Я не раскололся, — пробормотал он.

— Хорошо, будет тебе адвокат, — сказал верховный жрец.

К Убийце уже протянулась рука, готовая вновь отнять телефон, но он не спешил отдавать аппарат. Он сосредотачивался и приводил себя в готовность к атаке. Полицейские были достаточно близко. Всё-таки стоило попытаться выбраться самому: тон верховного жреца не обещал ничего хорошего.

"Смерч" не получился, а все силы ушли на то, чтобы раздавить в руке телефон. Вот и всё, что он смог сделать. Он разжал кулак, и обломки со стуком упали на пол. Хранитель Запада, сероглазый негодяй. В висках стучало, стены плыли, а в желудке будто крутился клубок змей.

— Эй, ты что сделал?

Убийца оскалился и зарычал. Полисы опасались приближаться: они боялись его, даже обессиленного. Он чувствовал их страх, но не мог его использовать против них. Мать Нга-Шу больше не поддерживала его.

— Да ладно, не дрейфьте, он же RX обколот. Не перекинется.

Щёлкнули наручники.

— Вперёд, шагай!

И снова — камера, сумрак, одиночество.

Он загибался от наркотиков, когда Нга-Шу вошла в его жизнь. Ему грозил срок за кражу, когда верховный жрец протянул руку помощи — могущественную когтистую руку, которая выдернула его из вереницы безумных, затуманенных то кайфом, то ломкой дней. Она стёрла всякое упоминание о нём в мире красноухих, даже отпечатки пальцев исчезли тогда из полицейской базы, не говоря уже о медицинской карте в наркологической клинике и прочих документах. Его просто не стало.

Тогда он ещё не был Убийцей, и звали его иначе. Как? Сейчас это не имело значения. Старое имя отвалилось, как струп с ожога, под которым бугрилось рубцами на его душе новое — Бер-Идмир. Оно ещё не гремело, а только неуверенно шелестело: его обладателя еле носили ноги.

Своё первое утро в новом качестве он встретил скверно, проснувшись в обгаженной постели. Ночью его так ломало, что он не чаял увидеть рассвет. В окно заглядывал серый, холодный зимний день, а вошедший в комнату незнакомый парень с волчьими глазами сморщил нос:

— У, да ты что, обделался? Наркоша хренов.

Будущего Убийцу столкнули с постели, и он брякнулся на деревянный пол. Поджав озябшие ноги и свернувшись в позе эмбриона, он затравленно смотрел на незнакомца, а тот, окинув его презрительным взглядом, сказал:

— Иди и стирай всё сам. Никто тут за тобой, как за малым дитём, ходить не будет.

Стуча зубами, он стирал в проруби трусы, простыню и пододеяльник, смывая с них собственное дерьмо. Руки задубели в ледяной воде, пальцы не гнулись. Эта стирка была, очевидно, наказанием, потому что достирывать ему пришлось уже в тёплой воде, с мылом и щёлоком. Полоскал он снова в проруби. Пятна с горем пополам сошли, но призрак запаха ещё долго ему мерещился, когда он ложился в постель.

Он попал в какую-то странную общину, которая размещалась в большом деревянном доме барачного типа. Парень с волчьими глазами оказался его соседом по комнате. От него Бер-Идмир и узнал, кем ему предстояло стать. Но сначала он должен был излечиться от наркозависимости.

— Работа интересная, — сказал сосед. — Выполняя её, ты почувствуешь себя кем-то большим, чем ты сейчас есть. Раньше красноухие гнобили тебя, а теперь ты будешь месить их, как тесто, разгрызать и выплёвывать, давить их, как букашек. Чем больше они будут страдать, тем сильнее ты будешь становиться.

Это звучало заманчиво. Гораздо привлекательнее, чем перспектива умереть от передозировки или кончить свои дни в тюрьме.

Сосед оказался не таким уж и скверным парнем. Был он коренастым, как бульдог, а в коротких тёмных волосах, несмотря на молодость, серебрилась седая прядь. Его звали Тирэм-Лой. Когда будущего Убийцу скручивало в бараний рог от ломки, тот отключал его сознание, а иногда вводил в такое состояние, при котором новичок терял телесные ощущения. Так или иначе, сосед помогал ему "переломаться". Он гонял Бер-Идмира по лесу бегом, преследуя в виде чёрного пса — до седьмого пота, до потери пульса; также заставлял купаться в проруби и растираться снегом.

С другими жителями дома Убийца поначалу не общался, да и они его сторонились. Пока он был для них никто.

RX колоть здесь его никто не заставлял, кормили хорошо, давали много мяса. Во время одной из пробежек по лесу у Убийцы случилась спонтанная трансформация, и они с Тирэм-Лоем подрались. Оттрепав друг друга, они тут же и помирились, а после этого Убийцу отвели к верховному жрецу.

Тогда в него и вошла Нга-Шу: верховный жрец, которого все именовали господином, открыл Убийцу ей и дал ему новое имя. Под его руководством Бер-Идмир и научился всему, что делало его Убийцей. Сосед по-прежнему помогал, подключились и другие. Они вроде бы приняли его в свои ряды, но по своей сути он всё равно оставался одиночкой, угрюмым, нелюдимым и молчаливым. Только Нга-Шу и господина он впустил в душу.

Родители ещё в бытность его не-Убийцей отреклись от сына-наркомана, а наркотики притупили его чувства к ним. Нга-Шу завершила этот разрыв. Однажды по работе ему довелось побывать в родном городе и случайно встретить их. Сначала он даже не узнал пожилую пару, кормившую лебедей кусками сдобной булки: старички как старички. Память, впрочем, нехотя подсунула ему их лица, имена и роль в его жизни, но связи эти стали формальными, призрачными. Никаких особенно тёплых чувств по этим сухим нитям больше не циркулировало. Где-то была ещё и сестра, но он отодвинул в сторону её поблёкший облик, как старую фотографию.

Соскочив с одного наркотика, он подсел на другой — им стала Нга-Шу. Кроме того, что она давала ему силу, он ещё и испытывал удовольствие, причиняя другим страдания. Он упивался слезами, стонами, торжествовал, наступая кому-то на горло, и согревался, ломая чью-то судьбу. Даже самая лучшая и плотная еда не подпитывала его так, как чужая боль. Сеть Нга-Шу проросла сквозь него, переплелась с его сосудами и опутала сердце, и энергия человеческого страдания циркулировала в нём вместе с кровью и лимфой, составляя неотъемлемую часть его существования. Нга-Шу вошла в его разум, дух и плоть, она была им, а он был ею.

Убийца работал на приумножение могущества и богатства своего господина, верховного жреца Матери Нга-Шу, который делал бизнес на человеческих пороках — страсти к игре, плотской похоти, наркомании, пьянстве, а отмывал деньги в легальных и "приличных" сферах деятельности, запуская в них невидимые щупальца-метастазы. Но от обычных нечистых на руку дельцов верховного жреца отличала идея, в соответствии с которой он и строил свою деятельность, а именно — служение Матери Нга-Шу и создание условий для её процветания.

Сейчас, потеряв связь с нею, Убийца испытывал своего рода ломку — почти физическую, но больше всего, конечно, выворачивалась наизнанку его душа. Мысли путались, бегали, как тараканы... Кстати, это насекомое сейчас ползло и по стене камеры, нахально шевеля усами. Убийца молниеносным движением пальцев накрыл его и сплющил, размазывая по грязновато-голубой краске тараканьи кишки и пытаясь уловить от этого хоть кроху кайфа. Конечно, таракан — жалкий мизер, но... Хоть что-то.

Он не испытал ничего, кроме гадливости. Брезгливо сморщившись, Убийца вытер руку о матрас. Тараканьи усы ещё шевелились на стене, и вместо искрящихся брызг радости только омерзение и тоска наполнили его. Хоть одну-то искорку он должен был получить... Проку от неё — как от крошки хлеба для умирающего от голода человека, но Убийца скорее проверял свою реакцию на страдания, нежели пытался реально "насытиться". И эта реакция привела его в недоумение.

Нет, таракан — не показатель. Убийца попытался представить себе, как он расправляется с охраной, раздирая когтями их плоть и выдавливая глаза, вонзая зубы в горло и глотая тёплую кровь... Нет, гадливости он не испытал, но и особой радости тоже.

Чужие страдания больше не "вставляли" его.

Его растерянность была столь велика, что он лез на стены в буквальном смысле. Царапал их ногтями, отковыривая куски крашеной штукатурки, пинал ногами, стукался лбом. Рвал зубами матрас, метался из угла в угол, то садясь, то вставая. Он чувствовал себя ребёнком, потерявшим любимую игрушку... А вместе с ней — и смысл жизни. Почва стала зыбкой под ногами, он проваливался в неизвестность. Как быть, куда идти, что делать? Всё это ушло за пелену тумана.

Часы тянулись, как месяцы. Когда в двери загромыхал ключ, Убийца вздрогнул, как девица, лишаемая невинности, и болезненно напрягся.

— Выйти из камеры. Лицом к стене.

На его заложенных за спину руках защёлкнулись браслеты.

— На встречу с адвокатом, — объявили ему.

Это было как в тот, первый раз, когда верховный жрец спустил спасительную лестницу в пропасть, на дно которой Убийцу неумолимо вели наркотики. Выручал шеф его и сейчас, хоть и рассердился на него за то, что он засветил его "чистый" номер. Впрочем, разве это было для господина проблемой? Верховный жрец — слишком крупная рыба для этих полисов, он и не из таких передряг выкручивался. Всегда выходил сухим из воды. Что ему какой-то номер? Его хакеры уже наверняка похозяйничали в компьютерной системе оператора мобильной связи и замели следы. А скорее всего, он просто дал сигнал своему человеку в их офисе — и проблема решилась парой нажатий клавиш.

В комнате для допросов не было окон. Из всей мебели — деревянный письменный стол и два стула, на стене — кнопка вызова охраны. А за столом сидела Ла-Рейя.

Она была единственной женщиной среди Убийц и считалась лучшей — после Бер-Идмира. Её талант к перевоплощениям уже вошёл в легенду, и ей поручались задания, требовавшие незаурядного актёрского мастерства, знаний, выдержки и изворотливости. Сейчас она предстала в роли адвоката — этакой элегантной, уверенной в себе леди с бульдожьей хваткой. Тёмно-каштановое каре с густой чёлкой блестело в свете лампочки на потолке, длинные накладные ногти перламутрово переливались на пальцах, сложенных на изящной папке-портфеле, а бежевый деловой костюм сидел идеально и подчёркивал достоинства её фигуры. Макияж был сделан с акцентом на глаза, в которых в зависимости от обстоятельств и освещения то мерцали загадочные искорки, то разверзалась холодная чёрная бездна.

Убийца знал, кто перед ним, а потому не купился на обольстительную улыбку и декольте. С него сняли наручники, и он сел напротив "адвокатессы". Как только дверь закрылась, Ла-Рейя, с кошачьей грацией изогнувшись на стуле, подалась вперёд и накрыла тёплыми мягкими ладонями руки Убийцы.

— Здравствуй, Бер-Идмир, — промурлыкала она. — Как же так вышло, что ты попался? Кто тебе помешал?

С декольте Ла-Рейи, открывшегося под ещё более соблазнительным углом, Убийца перевёл взгляд на её холеные ногти.

— Я всё просчитал, — сказал он. — Всё должно было сработать, но... откуда-то взялся этот парень. Я никак не думал, что он окажется настолько силён.

— Хмм, — задумчиво протянула Ла-Рейя. — Кто он? Ты знаешь?

— Он назвался Хранителем Запада. У него светящийся узор на правом запястье, и он умеет открывать пространственные порталы. Он работает здесь... Художником-криминалистом, кажется.

Тепло женских рук всё-таки начинало оказывать на него некоторое воздействие. Он с удовольствием завалил бы красотку-адвокатессу прямо здесь, на стол, и вдул бы ей пару раз. Что ж... мечтать не вредно.

— Ты пришла, чтобы вытащить меня? — спросил Убийца хмуро.

— Ну конечно, — со сладкой улыбкой ответила она, многозначительно скользя ладонями выше по его предплечьям. — Ты очень... ценный кадр. Господин дорожит тобой.

Убийца сглотнул, покосившись вниз. Ла-Рейя вся изогнулась на стуле, потягиваясь, как кошечка, и выставив в сторону ногу в изящном облегающем сапоге на тонкой шпильке. Шаловливо прикусив пухлую нижнюю губку, она томно смотрела на него из-под густых ресниц.

— Очень вовремя он прислал тебя, — проговорил Убийца. — Этот Хранитель что-то сделал со мной... Он отлучил меня от Матери. Я просто с ума тут схожу! Мне срочно надо попасть к господину, чтобы он восстановил связь.

— Бедняжка ты, — со слегка преувеличенным сочувствием сказала Ла-Рейя, делая брови "домиком" и гладя его по руке. — Ну ничего, скоро твои мучения закончатся.

Но они только начались.

Сначала Убийца ощутил лёгкую нехватку воздуха, а потом его горло жестоко стиснулось, глаза выпучились. Царапая шею, будто бы для того чтобы ослабить невидимую удавку, он навалился на стол, почти уткнувшись лицом в грудь Ла-Рейи. Он был бессилен против неё... А ей не требовалось оружие, чтобы его убить. Он и сам не однажды пользовался таким способом. Всё выглядело как смерть от естественных причин.

Он бился в судорожном припадке на полу, а Ла-Рейя, склонившись над ним, сказала:

— Господин просил передать, что ему очень жаль.

Пена пузырилась на губах Убийцы, стиснутое спазмом горло выдавило слова:

— Я... ничего... им не ска... сказал...

— Господин не может так рисковать, — с гримаской сожаления ответила Ла-Рейя. — Твой провал непростителен, ты больше не лучший Убийца. Прости, дорогой, ничего личного.

Подождав, когда побагровевшее лицо Убийцы начнёт бледнеть, она нажала кнопку вызова охраны и взволнованным голосом воскликнула:

— Скорее, помогите! Моему подзащитному плохо!

Взглядам охранников предстала такая картина: перепуганная прекрасная адвокатесса стояла на коленях возле распростёртого на полу Убийцы, на сей раз действительно бездыханного и бледного. Оба охранника в первую секунду уставились на её взволнованно вздымающуюся грудь четвёртого размера, видную им с весьма интересного ракурса, а женщина, заметив направление их взглядов, возмущённо засверкала глазами:

— Чего вы встали? Вызывайте "скорую" немедленно!

Прибежал фельдшер, а следом за ним — Йонис с Лиснетом.

— Он не симулирует? — спросил майор.

Фельдшер, прослушав фонендоскопом грудь Убийцы, покачал головой.

— Остановка сердца и дыхания. Попытаюсь реанимировать, а вы пока вызывайте бригаду скорой помощи. У меня слишком мало средств в распоряжении.

Лиснет вызвал врачей, а фельдшер принялся делать Убийце непрямой массаж сердца. Адвокатесса усердно вдувала воздух ему в рот, соблазнительно и изящно наклоняясь и касаясь его лица волосами. Глядя на неё, никто и подумать не мог, что она — тоже Убийца.

До приезда "скорой" признаков жизни у него так и не проявилось. Адвокатессе тоже стало якобы нехорошо, и она, накидывая на плечи пальто, пробормотала:

— Извините меня, я выйду на крыльцо, покурю...

— Да, конечно, — рассеянно ответил Йонис. Он и не подозревал, кого отпускает. Адвокатское удостоверение, которое она предъявила при входе, ни у кого не вызвало сомнений.

На крыльце она дождалась приезда машины медиков и ушла только после того, как увидела полностью накрытое простынёй тело, которое выносили из здания.

Убийца брёл по туманному лесу. Мягкая трава сама ласкалась к ногам, цветы качали головками, а туман, казалось, был живой: он шептал Убийце то в одно ухо, то в другое, звал куда-то.

На берегу озера сидел русоволосый парень. Убийца сразу узнал Хранителя Запада. От безмерного удивления ему даже не пришло в голову наброситься на парня. Он подошёл и устремил взгляд туда, куда смотрел Хранитель — на поверхность воды, гладкую, как стекло. Или как экран телевизора.

Там он увидел себя — на полу в комнате для допросов. Над ним столпилась куча народа: охрана, фельдшер, следователи... И она. Гадина вовсю делала вид, что пытается помочь.

— Дрянь, сука, — выругался Убийца.

— Ну, каково на вкус предательство? — невесело усмехнулся Хранитель.

— Но я же не раскололся, — повторил Убийца с горестным недоумением и гневом слова, которые он говорил и верховному жрецу, и своей киллерше.

— Вот видишь, как они тебя ценят, — проговорил Хранитель. — Похоже, ты где-то ошибся, друг.

— Друг? — удивился Убийца. — Ты называешь меня другом?

Светло-серые глаза Хранителя, ясные и спокойные, как поверхность озера, улыбнулись.

— А почему бы нет? Я не считаю тебя врагом. Ты просто заблудился.

— А ты, значит, хочешь наставить меня на путь истинный? — усмехнулся Убийца.

— Я только хочу помочь тебе увидеть всё с разных сторон, — ответил Хранитель. — Я хочу показать, что дорог, по которым ты можешь пойти — больше, чем одна. Но выбор ты, конечно, должен сделать сам.

Налетел ветер, и туман тревожно зашептал. Небо затянули непроглядные, будто закопчённые сажей тучи, лес загудел. Шёпот тумана перешёл в скрежет и жуткий гул. Глянув на небо ещё раз, Убийца застыл, как заворожённый: туч уже не было, там лишь пульсировала красными огоньками огромная, как мир, сеть. Но он не чувствовал с нею единства, напротив — она пугала его, гипнотизировала и превращала в камень. Трава под ногами стремительно жухла и покрывалась чёрным налётом, то же происходило с деревьями, а озеро покраснело. Сквозь рябь на воде Убийца видел взрывы, рушащиеся дома, раздавленных гусеницами танков людей. Глаза и рты их были раскрыты в гримасе страдания, а кишки размазаны по земле.

Он увидел своих пожилых родителей, бежавших по улице разгромленного города, с перемазанными копотью лицами, в грязной и разорванной одежде. Мать плакала и спотыкалась, ей было трудно бежать, а отец пытался поддерживать её, хотя и самому ему приходилось не легче. Мать осела на землю. "Больше не могу, брось меня", — прочёл по её губам Убийца. Отец замотал головой, всё пытаясь поднять её на ноги. Убийца поймал себя на порыве кинуться туда, по ту сторону водяного "экрана", подхватить мать на руки и понести быстрее... так быстро, как только возможно. Не из-за того, что она была его матерью, а просто потому что не должна была умирать вот так. Всей своей жизнью она не заслужила такого.

— Ты так любил чужие страдания, — послышался откуда-то сбоку громкий голос. Не грозный, не осуждающий, но строгий и вопросительный. — Так что же, тебе нравится, как ОНИ страдают?

Отец пытался поднять мать, но сил не хватало. А у Убийцы хватило бы — он с лёгкостью поднял бы высохшую старушку, в которую она превратилась. А по улице к ним уже бежали солдаты в чужой форме и с другими ушами — маленькими, не красными и не синими, а обычного телесного цвета. Они расстреливали мирных жителей, попадавшихся им на пути, а позади них ехали танки, гусеницами уродуя асфальт.

— Тебе нравится это? — повторил голос свой вопрос.

Автоматная очередь скосила отца первым: он грудью заслонил мать. А она даже не пыталась убежать — сидя на асфальте, просто смотрела на солдат с тихой скорбью и укором в глазах. Этот взгляд был единственным её щитом, который, увы, не мог уберечь от пуль.

— ТЕБЕ НРАВИТСЯ СМОТРЕТЬ, КАК ОНИ УМИРАЮТ? НРАВИТСЯ? ОТВЕЧАЙ! — прогремел голос.

А сеть в небе пучило и трясло, она жадно поглощала жизнь за жизнью, трагически обрывавшиеся на земле.

— МАМА! — закричал Убийца.

От его крика сеть вспыхнула белым огнём, обуглилась и посыпалась на землю пепельными хлопьями.

Он лежал в ласковой траве, а туман успокоительно шептал ему на ухо непонятные слова. Над озером занималась розовая заря. Голос, грозно вопрошавший его: "Нравится ли тебе?" — проговорил мягко:

— Вижу, эта боль пришлась тебе не очень по вкусу.

Это был, конечно, Хранитель. Он по-прежнему сидел у тихой серебристой глади воды, начавшей слегка розоветь с востока, и с интересом наблюдал за тем, что озеро снова показывало. Убийца тоже глянул — не без опаски, ожидая вновь увидеть там ужасы. Но ужасы закончились, теперь там была женщина в родильном кресле, с блестящим от испарины и искажённым от мучений лицом. Он узнал сестру и снова замер, чувствуя её боль, как собственную. Однако это была совсем другая боль, хоть и сильная, но светлая и счастливая. Сестра кричала, и Убийца был готов выть вместе с ней, а когда увидел приплюснутое, красное личико ребёнка, зашедшегося в первом крике, ему захотелось и плакать, и смеяться. Он протянул руку и дотронулся до головки малыша. Пальцы погрузились в воду, и его поразила странность ощущений.

— Не мокрая, — пробормотал он.

— Ну, а как тебе эта боль? — спросил Хранитель, отвлекая его от исследования свойств окружающей реальности. Или — нереальности?

На водяном "экране" сестра устало улыбалась: самое трудное осталось позади, теперь ожидалось отхождение плаценты. А малыш у её груди, открыв припухшие глазки, посмотрел Убийце прямо в душу.

— Это единственная боль, которая имеет право на существование, — признал Бер-Идмир.

Он чувствовал себя так, будто сам только что родил.

— Это называется со-чувствие, — сказал Хранитель. — Оказывается, ты всё ещё способен на него, оно не отмерло в твоей душе, как атавизм. Ты не так уж плох, как тебя пытались убедить. Вспомни и скажи: кто ты?

— Я — Убийца, — неуверенно проговорил Бер-Идмир.

— Нет, кто ты изначально? — терпеливо переспросил Хранитель.

Убийца задумался. Туман ласково шептал какие-то глупости, а заря становилась всё румянее.

— Ну же, ответ на поверхности, — улыбнулся Хранитель.

Убийца скользнул взглядом по водной глади.

— Я — ур-рамак, — ответил он тихо.

Эти слова отозвались у него в груди удивлённым эхом, а лес откликнулся радостным птичьим гомоном и шелестом листвы. Солнечные лучи брызнули в лицо, и Бер-Идмир прищурился, а Хранитель улыбался — ласково и светло. Его глаза блестели, как две жемчужины.

— Теперь ты должен сделать выбор, — сказал он, посерьёзнев. — И, поверь мне, от твоего выбора зависит многое.

— Кто я такой, чтобы от меня что-то зависело? — усмехнулся Убийца.

— Сейчас поймёшь.

Хранитель провёл рукой над озером, и оно показало причудливую картину: переплетение серебристых нитей с нанизанными на них тёмными бусинками разного размера.

— Бусинки — это мы, — сказал Хранитель. — И от того, какой мы делаем выбор, зависит рисунок, в который сплетаются нити. От больших бусин зависит больше, от маленьких — меньше.

Он двинул рукой одну из них, и вся сетка пришла в движение: нити пересеклись по-другому, бусины тоже переместились — какие-то слились между собой, какие-то выросли, какие-то уменьшились, а некоторые вообще исчезли.

— Изменится рисунок — изменятся судьбы, — сказал Хранитель. — Две картины, которые я показал тебе — война и роды у твоей сестры — это возможные последствия твоего выбора. Конечно, ты не единственный, от кого эти последствия зависят, но ты — одна из ключевых фигур, способных повлиять на них. Ты — большая бусина.

— Значит, я должен выбрать между Нга-Шу и Духом Зверя? — проговорил Убийца.

Хранитель кивнул.

— Нга-Шу, по сути, заменила тебе наркотик, — сказал он. — Но можно жить и без зависимости от чего-либо. Она обедняет твою жизнь. Сводит твой выбор к одному-единственному варианту, а ведь их изначально много. Тебе решать, как ты будешь дальше жить... Свобода или плен, разнообразие или обречённость на один путь — выбор за тобой.

Убийца, глядя на поднимающееся солнце, улыбался. Потом, протянув руку, дотронулся до одной из больших бусин.

— Значит, мой ход? Ну что ж, судьба, сыграем с тобой.

Машина скорой помощи ещё не успела отъехать, когда "труп" внезапно сделал резкий хриплый вдох и выгнулся дугой под простынёй. После пары судорог он сбросил ткань и сел, а потом, ударив ногой по дверцам, выбросился наружу.

Йонис и Лиснет обалдели, когда дверцы машины резко распахнулись, и на мокрую ледяную корку вывалился Убийца. Вид у него был дикий и не совсем вменяемый. Лиснет, быстро опомнившись, выхватил пистолет и закричал:

— Лежать! Лицом вниз! Не двигаться!

Убийца и не думал бежать: не мог надышаться. Он гладил грязный лёд, ощупывал себя и смеялся. И дышал — глубоко, с наслаждением.

— Не двигаться! — кричал Лиснет, наставив на него оружие.

— Да не ори ты, — поморщился Убийца. — Не двигаюсь я, не двигаюсь...

Йонис защёлкнул на нём наручники, и они с Лиснетом подняли его на ноги.

Через минуту в кабинете у майора Убийца сказал:

— Для начала дайте мне пожрать... И пусть ваш художник меня подлечит. Он это умеет. А то, знаете ли, чувствую себя не очень.

— А бабу тебе сюда не привести для полного счастья? — вспылил Лиснет.

Убийца хмыкнул.

— Не отказался бы... Только не ту, не адвокатшу. Вы что, не поняли, что это она меня на тот свет чуть не отправила?..

Йонис нахмурился.

— Обожди. Ты хочешь сказать...

— Именно. Её послали убрать меня. Она моя коллега, так сказать. И умеет убивать, не применяя оружия. Так же, как я.

При этих словах он пронзил Лиснета таким взглядом, что тот слегка побледнел. А Убийца ухмыльнулся.

— Да не боись, парень. Я сейчас ни на что такое не способен. Обкололи вы меня этой дрянью, RX, аж до сих пор мутит.

Убийца слегка лукавил. RX лишь не давал ему перекинуться и уменьшал физическую силу, а ментальных способностей он был лишён по милости Хранителя Запада, а также из-за разрыва связи с Нга-Шу. Но в детали он вдаваться не стал, а полицейские в этом плохо разбирались.

Йонис, скрестив руки на груди, спросил:

— Хорошо, а что ты сделаешь взамен?

— Взамен я сдам вам моего шефа с потрохами, — ответил Убийца. — Все эти многочисленные убийства — его рук дело. Он хочет стравить синеухих с красноухими, вот что. А от меня он решил избавиться... потому что я стал недостаточно хорош и подвёл его. — Последние слова Убийца произнёс с кривой усмешкой.

— Ну что ж, это деловой разговор, — кивнул майор. — Только давай так: сначала мы дадим тебе поесть, потом ты всё расскажешь, а ещё лучше — напишешь, а потом позовём к тебе художника.

После секундного колебания Убийца согласился на такой вариант. На обед он попросил что-нибудь мясное. Съев двойную порцию ррубат с овощным гарниром, он взял положенную перед ним ручку и поднёс её к бумаге.

Через час он лежал в своей камере, а художник сидел рядом, водя рукой над его головой. Йонис в коридоре читал показания и ужасался.

— Этот... "верховный жрец" или сумасшедший, или я чего-то не понимаю, — пробормотал он.

— Кем бы он ни был, его место — за решёткой, — сказал Лиснет. — А этот Убийца тоже... хорош. Не побоялся сдать своего босса, зная, какие длинные у того руки. Если он не достал его в этот раз, может достать в следующий. Я не удивлюсь, если его найдут мёртвым в камере.

Художник постучал в дверь, и его выпустили. Йонис спросил:

— Что ты ему делал?

Тот со своей всегдашней приветливой улыбкой ответил:

— Снимал последствия психической атаки, которая его чуть не убила.

— Слушай, а меня можешь полечить? — вдруг решился попросить майор. — А то в последние дни у меня что-то давление заскакало.

— С удовольствием, — кивнул художник. — У вас это тоже — последствия.

Убийца дремал. Ему снилась сестра, кормившая грудью малыша, и родители, бросавшие лебедям куски булки. А в ушах ещё отдавался эхом шёпот Хранителя: "Дух Зверя, прими своего сына, ибо он сделал в своём сердце выбор".

Он сдвинул свою бусину, но ещё даже не подозревал, как далеко.

Глава 32. Хозяин Гор

Йонис был взбешён. Стоило Убийце дать показания, как откуда ни возьмись явились люди из отдела особых расследований Государственной службы безопасности и заявили, что забирают это дело. Йонис возмутился было, но его ткнули носом в распоряжение за подписью его собственного начальника. Против этого он ничего возразить не мог. Видимо, на начальника надавили. Они пришли на всё готовое и забрали материалы расследования, а также и самого Убийцу.

Эти чистоплюи в щегольских костюмчиках вели себя так, будто пришли за своим, законным. А один из них, агент Гьярмо, молодой смазливый брюнет с большой коричневой родинкой на щеке, объяснил с ошарашивающей прямотой:

— Видите ли, майор Йонис, это дело — не вашего уровня, не вашего масштаба. Это дело — государственной важности, над которым должна работать соответствующая организация. Мы вам очень благодарны за эффективную работу. Несомненно, это очень поможет нам раскрутить дело до конца.

— Засунь себе свои благодарности сам знаешь куда, сынок, — буркнул Йонис. — Дело, считай, раскрыто, и всё, что вам остаётся — это взять гада. Хорошо, однако же, вы работаете! Загребаете жар чужими руками.

Гьярмо не стал отвечать грубостью на грубость, только усмехнулся уголком губ.

— Не расстраивайтесь, Йонис. В этом есть и положительные для вас моменты. Мы сэкономим вам время, которое вы можете потратить на работу над другими делами, что у вас в производстве. Считайте, что мы вас разгружаем. А брать Йедук-Шая всё равно пришлось бы нам: он довольно серьёзный противник, с которым вам, боюсь, не справиться. Это целая организация. Для её разработки и ликвидации требуются большие ресурсы, которыми вы не располагаете. Но ваши заслуги в этом деле не будут преуменьшены, не беспокойтесь. Вы будете должным образом поощрены.

— Да идите вы все в задницу, — махнул рукой Йонис.

— И вам всего наилучшего, — с лёгким кивком ответил "безопасник".

Убийца уже сидел в спецмашине для перевозки особо опасных преступников, закованный в кандалы, морщась от боли в обожжённых руках. Ожоги располагались на тыльной стороне кистей — прощальный подарок Хранителя Запада.

Минувшей ночью Убийца проснулся в гулкой тишине, почувствовав на себе чей-то взгляд. В темноте камеры над ним склонилась фигура, в которой он по запаху узнал Хранителя.

— Ты? — изумился он. — Но как ты здесь...

— Тсс, — улыбнулся тот. — Сам догадаешься?

Портал, конечно же. Стены не были для него преградой. А Хранитель сказал:

— Дух Зверя принимает тебя при условии, что ты искупишь свою вину перед людьми. На отработку твоего долга может уйти много лет, а может, и вся оставшаяся жизнь.

Убийца усмехнулся:

— Пожизненный срок мне и так гарантирован.

Хранитель качнул головой.

— Нет, тюрьма — плохой и неэффективный способ. Лучше всего тебе заняться этим на свободе, друг.

Убийца приподнял бровь:

— Что ты хочешь этим сказать, друг?

Вместо ответа Хранитель взял его руки в свои. Убийца зашипел от адской боли: его кисти будто погрузились в расплавленный металл.

— Ш-ш, потерпи, — прошептал Хранитель. — Даю твоим рукам силу Запада... Да пребудут с тобой западные ветры, да укажут тебе путь звёзды западного неба, да напоят тебя западные родники. Держи путь на запад, и найдёшь свою судьбу.

И он отпустил его руки. Убийца скорчился на койке, изо всех сил стараясь не закричать, хотя кричать хотелось нестерпимо.

— Какого лешего... Что ты сделал? — прошипел он сдавленно. — Больно же... твою мать!

— Ничего, всё заживёт, — ответил Хранитель. — Уже к утру будет корочка. А когда она сойдёт, ты увидишь мой подарок... Ты сам поймёшь, что с ним делать, не беспокойся. Он также не даст тебе и забыть о твоём долге.

Корочка действительно образовалась к утру. Конвоир, надевая ему кандалы, поморщился:

— Это что? Пытали?

— Горячим тоо обжёгся, — усмехнулся Убийца.

Двигатель заработал, машина тронулась и поехала. Убийца подождал минут десять, а потом движениями языка вытолкнул изо рта отмычку — тоже подарок Хранителя. Повозившись с минуту, он открыл замки кандалов. До свободы оставался шаг. Чувствуя лёгкий холодок, бегущий по спине, Убийца закрыл глаза и подумал, что было бы здорово, если бы прямо здесь открылся такой портал, какие умеет проделывать в пространстве Хранитель... Тут его как будто что-то толкнуло в грудь — словно в машине произошёл маленький беззвучный взрыв. Открыв глаза, Убийца увидел, что пространство перед ним слегка колышется, искажаясь. Невероятно! Неужели он сам открыл портал? Или это Хранитель помог? Впрочем, сейчас это не имело большого значения. Гораздо более важным был вопрос, куда приведёт его этот портал. "Держи путь на запад, и найдёшь свою судьбу", — вспомнилось ему. Ну что ж, на запад так на запад.

* * *

— Дорогая, нас с тобой приглашают на совет кланов, — сказал Акхара.

— И... меня тоже? — неуверенно переспросила Бэл-Айя. — То есть, я должна там присутствовать?

— Да, тебя тоже зовут, — кивнул Учитель Горный Орёл. — Мы вылетаем завтра на рассвете. Ложись сегодня пораньше, чтобы успеть хорошенько выспаться.

С этими словами Акхара по-отечески поцеловал девушку в лоб и вышел из комнаты, а Бэл-Айя подошла к окну, с тоской устремив взгляд в небо.

Об У-Оне она запрещала себе думать. Он не сказал ей, что женат и что его жена ждёт ребёнка... Как она могла после этого верить всем остальным его словам? Но даже если бы он был до конца честен, вряд ли она стала бы разрушать его нынешнюю семью. Его следовало вычеркнуть из сердца, отпустить и забыть... Нет, забыть, конечно, не удастся, но отпустить прошлое никогда не вредно. Кроме того, здесь она встретила того, кто занял её помыслы полностью, так что для У-Она в них не оставалось места.

До наступления сумерек было ещё не меньше трёх часов, а это значило, что Бэл-Айя успеет сбегать к ущелью Ахирокхели, чтобы увидеться там с Аши. Его полное имя было Аши-Киари — так он назвался, но ей было позволено звать его сокращённо.

Надев куртку и обувшись, Бэл-Айя выскользнула из дома, пересекла сад и выбралась через секретную лазейку в живой изгороди. Южная осень зажгла в кронах деревьев пожары, а косые вечерние лучи солнца наполняли их тёплым сиянием.

Мкрхиалания покорила сердце Бэл-Айи с первого взгляда. Величественные горы с вросшими в облака вершинами, пестреющие осенними красками склоны, бурные потоки и водопады, завораживающие по своей красоте ущелья и растущие повсеместно лозы гурдзениса (плетистое растение со сладкими сочными ягодами — прим. авт.), из которого местные жители делали хмельной напиток гурдзению, добавляя в него специи и настойки лекарственных трав... Всё это запало ей в душу до щемящего чувства в груди, и при одной мысли об отъезде сердце каменело.

Горный Чертог — усадьба Учителя Акхары — занимала господствующую высоту над долиной Варанджия, где по берегам реки было раскидано пять деревень. Их жители разводили скот, возделывали огороды, сеяли хлеб, выращивали фрукты. Мягкий климат с длинным летом и защищённое положение позволяли снимать богатые урожаи всего, что ни сажалось в эту благодатную землю. Красноухие здесь не встречались, а оборотни были представлены тремя кланами: Арисиви — Горного Орла, Шиави — Чёрного Ягуара и Дайтеви — Горного Медведя.

Любимым досугом у жителей были пение и танцы. Среди них невозможно было отыскать хоть одного без музыкального слуха и чистого, от природы сильного голоса. Здесь всё делалось с песней — от полоскания белья до уборки урожая. Песен было великое множество, на любой случай, а композиторский талант не являлся чем-то из ряда вон выходящим. Напротив, безнадёжным у горцев считался человек, не сочинивший в своей жизни ни одной песни.

Аши Бэл-Айя встретила как раз на таких "посиделках" в ближайшей к усадьбе деревеньке Гауарджи. Поначалу она присутствовала просто как гостья — слушала и смотрела, как зачарованная. Программа была разнообразная: мужское, женское и смешанное хоровое пение, сольные выступления и самое интересное — соревнования. Судьёй обычно была девушка, выбранная по жребию, и конкурсанты покоряли её своим пением. Победителю она вручала чашку гурдзении и дарила танец, который открывал плясовую часть вечера.

Это был второй по счёту песенно-танцевальный вечер, который Бэл-Айя здесь посетила. Младший сын Учителя, Лаэм-Тан, дал ей пару уроков, и она уже знала несколько танцевальных движений, но стеснялась участвовать, боясь показаться неуклюжей, а поэтому просто стояла в сторонке на правах гостьи из дальних чужих краёв. Она растворялась душой в звучании хора, улетая в небо, выше горных вершин, и ей хотелось остаться здесь навсегда, среди этих талантливых, трудолюбивых, весёлых, простых и великодушных людей. Она парила над расцвеченными осенью ущельями, седыми водопадами, багряными зарослями гурдзениса, видела круторогого горного козла и притаившегося за кустами Шиави — Чёрного Ягуара и всем сердцем была готова признать эти места лучшими на свете.

Когда ей поднесли пучок палочек и предложили тянуть жребий, она отказалась. Но ей сказали:

— Участвуют все девушки, которые пришли сюда.

Бэл-Айя потянула... и вытянула короткую палочку. Под смех, аплодисменты и одобрительные возгласы её подвели к стулу: в тот вечер ей предстояло судить состязание певцов. Ошеломлённая, она была в силах только смущённо улыбаться.

Певцы могли аккомпанировать себе сами или же петь под звуки любительского мини-оркестра, состоявшего всего из трёх инструментов. Те, кто не участвовал в соревновании, по просьбе солиста охотно подпевали ему — в качестве "фона" для его партии. На своём судейском "троне" Бэл-Айя раз за разом сгорала дотла под страстными взглядами исполнителей; все пели один лучше другого, проникновенно, сильно и темпераментно, и она терялась, кого выбрать победителем. Это казалось девушке совершенно невозможной задачей.

Пока не повеяло горным ветром и запахом трав.

Это было действительно похоже на порыв ветра. Музыка стихла, все умолкли и расступились перед высоким, стройным незнакомцем в чёрном кафтане и кожаных сапогах на мягкой подошве. Тёмные волосы крупными локонами ниспадали ему на плечи, глаза цвета крепкой заварки сверкали под красивыми, гордо изогнутыми бровями. Он был похож на местных жителей внешне, но отличался от них аурой величавой, спокойной, тёплой силы, окружавшей его.

Окинув взглядом притихших участников веселья, он улыбнулся.

— Здравствуйте, честные люди. Позвольте поучаствовать в вашем состязании.

Вперёд шагнул один из старших мужчин:

— Рады приветствовать тебя, Чёрный Орёл, Хозяин Гор. Мы узнали тебя... Присоединяйся к нам, если желаешь. Мы будем счастливы поднести тебе кубок лучшей гурдзении, что когда-либо рождала наша земля.

По щелчку его пальцев гостю поднесли не кубок, а что-то вроде ковшичка с загнутой ручкой, в котором плескался тёмный, как кровь из вен, напиток. Гость выпил, утёр губы и поблагодарил.

— Вы как будто оробели, друзья? — сказал он. — Не смущайтесь, продолжайте веселье.

Мужчина, что приветствовал его, ответил учтиво:

— Позволь тебе сказать, Чёрный Орёл... Ты редкий гость у нас, потому мы и немного опешили. Но поверь, никто здесь не боится тебя, потому что ты несёшь благо и процветание нашим землям. И мы благодарны тебе за это. Хочешь спеть? Пой, просим тебя!

— Тогда дайте мне чомбару, — улыбнулся Чёрный Орёл.

Ему тут же поднесли инструмент.

Голос Хозяина Гор унёс Бэл-Айю, как бурливый горный поток. Он то затягивал её в пучину, то возносил к небу на сильных крыльях; в нём было биение сердца Мкрхиалании и её дыхание, её ветер и дождь, солнце и льды вершин. Он был самой её сущностью, духом и кровью, и, внимая песне, Бэл-Айя чувствовала, что навек отдаёт своё сердце этим местам, что они будут самой большой любовью в её жизни, став ей ближе и дороже, чем те, из которых она была родом. Всё, что прежде происходило с нею, отступило на задний план, осыпалось, как шелуха, обнажив жарко пульсирующее ядро её души. Слёзы текли из глаз девушки, а сердце пело в экстазе, вторя голосу Хозяина Гор и вливаясь в хор всего живущего и растущего на этой благословенной земле.

Слёзы катились по её лицу потоками, когда песня смолкла. Три солёных капли упали в чашку гурдзении, которую она должна была вручить лучшему певцу. Из груди Бэл-Айи вырывался счастливый смех вперемешку с рыданиями, и никто не сомневался, кто победил в этом состязании. Руки девушки дрожали, протягивая чашку Чёрному Орлу, и его тёплые ладони поддержали их снизу, принимая напиток.

Он выпил половину, а половину оставил ей. Сладкая кровь горной страны влилась в неё и согрела сердце, а все вокруг уже ликовали и требовали:

— Танец! Танец!

Музыка полилась, бурля, как ручей по каменным порогам, а хор затянул плясовую песню. Вокруг Бэл-Айи и победителя образовался хоровод танцующих, и прикосновение руки Чёрного Орла сняло с девушки оковы неуверенности. Не имело значения, что она накануне разучила всего пару танцевальных движений: она словно вспоминала то, что было у неё в крови. Мягкие сапоги Хозяина Гор поднимали фонтанчики пыли, а Бэл-Айя лебёдкой плыла вокруг него. Сама земля будто помогала ей, показывая ей картины её прошлой жизни — здесь, в этих горах. Да, она жила тут когда-то, пила из здешних родников и ела хлеб из выросшего на этой земле зерна, радовала сердце напитком из ягод лозы... Её руки помнили, как они вынимали горячие лепёшки из печи, а ноги — как прыгали по каменистой тропке, будто копытца горной козочки. Она не плыла внутри танцующего круга, а широким жестом оделяла всех своими лепёшками, не танцевала возле певца-победителя, а вышивала ему одежду и подносила гурдзению. Когда это было? До или после боя у водопада, на жёлтых цветах? Она не знала. Пятьсот лет назад или полторы тысячи? Это не имело значения.

Чашка хмельного напитка вскружила ей голову, и она танцевала снова и снова, будто бы утоляя многовековую жажду — пока не подкосились ноги. Её подхватил кто-то сильный, и в мгновение ока она оказалась далеко от деревни, среди скал, деревьев и кустов, у огромного камня с выемкой в форме сердца.

— Это Гиувис Кульс, Сердечный Камень, — услышала она рядом тёплый голос. — Если захочешь меня увидеть, приди сюда, в ущелье Ахирокхели, к этому камню, и позови. Я приду.

— Кто ты? — спросила она.

— Можешь называть меня Аши-Киари... Хотя этим именем меня уже давно никто не зовёт, — ответил он. — Чаще меня зовут Хозяином Гор или Чёрным Орлом.

— Почему мне кажется, будто я тебя помню? — прошептала Бэл-Айя, всё ещё разгорячённая гурдзенией и обессиленная танцами, соединяя с ним ладони, палец к пальцу.

— Я — душа Мкрхиалании, — улыбнулся он. — Видимо, ты жила когда-то здесь... Не в этой жизни, давно. Ты чувствуешь с нею родство, а значит — и со мной.

Они сидели на траве, у корней кривого старого дерева. Солнце уже почти село, и его прощальный розово-янтарный свет лежал на Сердечном Камне и озарял малиновую древесную крону у них над головами. Яркие резные листья, кружась, падали к подножью Камня, а Чёрный Орёл негромко напевал им колыбельную.

Облетают листья,

Засыпают сад,

Ярко-алой кистью

Ягоды горят.

Осень разбросала

Щедрые дары,

Ты же не сдержала

Слово до поры.

Белым, белым, белым

Скоро станет сад,

И обледенелым

Гроздьям я не рад.

Белым, белым, белым

Скоро станет сад,

И обледенелым

Гроздьям я не рад.

Яркими слезами

Плачет листопад;

Неприветлив станет

Глаз твоих агат.

Мне б дождаться лета

И не сжечь мосты...

Песня не допета,

Не ответишь ты.

Отчего ж так ярко

Ягоды горят?

И не засыпает

Тропку листопад?

Белым, белым, белым

Стал сегодня сад...

Радостью несмелой

Я покою рад*.

___________________

* слушать оригинал

музыка Авто Шарвадзе; русский текст не является переводом.

Он пел ей почти до самых сумерек, а она не могла наслушаться. Лишь когда крона дерева потемнела, а от заката осталась розовато-жёлтая полоска на краю неба, Бэл-Айя спохватилась. Чёрный Орёл проводил её до Горного Чертога. По дороге он сказал:

— Можешь ничего не опасаться даже в темноте. На моей земле никто не причинит тебе зла: ни зверь, ни птица, ни человек.

У порога её встретил обеспокоенный Акхара и оба его сына.

— Милая, где ты так допоздна загулялась? — строго нахмурившись, спросил Учитель Горный Орёл. — Я уже хотел посылать сыновей тебя искать.

На это Хозяин Гор, появившись из-за её плеча, ответил:

— Она была со мной, брат Акхара, тебе незачем тревожиться. Если она захочет пойти ко мне, прошу, не препятствуй ей.

Акхара если и удивился, то не показал виду. Он с поклоном проговорил:

— Приветствую тебя, Чёрный Орёл. Я рад твоему визиту! И рад, что ты привёл девочку домой... Я ведь отвечаю за неё перед братом Баэрамом, который отпустил её к нам в гости. Ну что ж, раз уж ты здесь, не хочешь ли войти в дом, отужинать с нами? Ужин у нас, правда, прошёл, но ради такого гостя не грех и ещё раз накрыть на стол!

Сердечно поблагодарив, Хозяин Гор всё же отказался. И добавил:

— Не сердись на свою гостью, если ей захочется встретиться со мной, и она при этом запоздает к ужину. За её безопасность и честь можешь не беспокоиться. Даю слово.

— Слово Хозяина Гор — надёжнейшая порука для меня, — ответил Акхара. — Да будет так.

Когда необычный гость ушёл, он удивлённо спросил у Бэл-Айи:

— Дорогая, где ты встретилась с ним?

— Он пришёл в Гауарджи на танцы. Он... так пел!

Под взглядами сыновей Учителя девушка смутилась и ощутила прилив краски к лицу. Акхара понимающе улыбнулся, но потом его улыбка растаяла, как снег весной, уступив место задумчивости.

— То, что он заговорил с тобой — с одной стороны, несомненно, добрый знак. Редко кому доводится увидеть Хозяина Гор. А то, что он, как ты говоришь, пришёл в деревню — вообще нечто из ряда вон выходящее.

Акхара умолк. Бэл-Айя спросила робко:

— А с другой стороны?

Тот только вздохнул и покачал головой.

— Ты ужин пропустила, дорогая. Если хочешь, спроси на кухне.

— Спасибо, Учитель Акхара, я лучше пойду спать, — сказала Бэл-Айя. — Устала я что-то. Спокойной вам ночи.

— И тебе спокойной ночи, красавица.

Чёрный Орёл как в воду глядел: уже на следующий день Бэл-Айя пришла к Сердечному Камню. Всё-таки удивительное в нём было углубление — поразительно похожее на сердце. Выглядело оно естественным, а не выбитым рукой человека.

— Аши-Киари! — позвала Бэл-Айя. — Можно тебя увидеть?

Эхо подхватило и разнесло её слова. Не прошло и минуты, как повеял ветер и из-за камня вышел получеловек-полуптица. Его чёрное оперение покрывало тело так же, как у Горных Орлов при неполной трансформации: свободными оставались только кисти рук, голова и ноги до середины голеней. Длинные маховые перья на руках глянцевито блестели, а их кончики были белыми.

— Ты звала меня? Я здесь, — гулко прозвучал его голос.

Бэл-Айя стояла, немая от смущения и трепетного восторга. Кажется, из головы вылетели все слова, которые она хотела сказать. Чёрный Орёл засмеялся.

— Ну, не робей так. Скажи что-нибудь... Может, ты хочешь что-то спросить?

— Да, я хочу спросить, — выговорила наконец девушка, цепляясь за эти слова, как за спасательный круг. — А как ты... так быстро появляешься? Ты живёшь где-то рядом?

Вместо ответа Чёрный Орёл взял её за руку и повлёк за собой.

— Идём. Шагай следом за мной. Только не бойся.

Бэл-Айя и не успела испугаться. Тёплая рука Хозяина Гор увлекла её в колышущуюся пространственную аномалию, которая открылась прямо перед ними. Один шаг — и они оказались на небольшом горном уступе на головокружительной высоте. У Бэл-Айи похолодело в животе и под коленями, и она прижалась к Чёрному Орлу: уступ был крошечный. Стоило потерять равновесие, качнуться, и...

Огромная чёрная птица с белыми кончиками перьев на крыльях и хвосте несла её над ущельем, крепко держа когтистыми лапами за руки близко к плечам. Из стиснувшегося горла девушки не вырвалось ни звука: диафрагма будто прижалась к нему, нещадно сплющив лёгкие. Через пару минут полёта, впрочем, испуг начал отпускать, Бэл-Айя покричала и даже издала короткий возбуждённый смех.

— Уа-ху-у! — выкрикнула она, болтая ногами.

Однако скоро руки стали затекать и болеть, и она хотела крикнуть об этом Орлу, но он, похоже, прочитал её мысли. Прямо в воздухе он влетел в ещё одну аномалию, и они приземлились у Сердечного Камня. У Бэл-Айи невольно подкосились колени, и она осела на прохладную траву, а Чёрный Орёл опустился рядом с ней — снова в виде получеловека-полуптицы.

— Вот это... ух! — выдохнула девушка, захлёбываясь от восторга.

— Понравилось? — улыбнулся Хозяин Гор. — На первый раз хватит.

— Это... нечто! — засмеялась Бэл-Айя. — Это... что-то вроде порталов?

— Да, — кивнул Чёрный Орёл. — Я ответил на твой вопрос о том, как я перемещаюсь?

— О, более чем! Это здорово! Потрясающе!

При ясном свете дня она разглядела на его лишённых оперения щиколотках что-то вроде вытатуированного узора, который охватывал ноги Чёрного Орла наподобие браслетов.

— Красиво, — сказала она задумчиво. — А почему — на ногах?

— Голова — север, правая рука — запад, левая — восток, ноги — юг, — ответил Чёрный Орёл загадочно.

— Н-ну, да, — согласилась Бэл-Айя. — Логично. Но что это значит?

— Это значит, что я — Хранитель Юга.

Он рассказал ей, кто такие Великие Хранители Сторон Света и что они делают. По его словам, сам он пока только готовился стать Хранителем — был уже в конце пути к этому. Бэл-Айя сидела притихшая, потрясённая. Чёрный Орёл действовал на неё завораживающе, изумлял и восхищал. Она полагала, что уже ничто и никто на свете не сможет её удивить, а он — смог.

В этот день она не опоздала к ужину, зато пропустила обед. А на следующий уже снова спешила к скале с углублением в форме сердца, а её собственное при этом то бешено стучало, то замирало, будто бы повисая на нитке. Чёрный Орёл пришёл, и она опять стояла перед ним, лишённая дара речи, но доверчиво открытая ему навстречу всей душой. В его немыслимо глубоких глазах отразилась задумчивая нежность, и он, взяв её лицо в свои ладони, поцеловал в закрытые веки.

Она рассказала ему всё. Об У-Оне — Дан-Клае, о верховном жреце... И о том, как она оказалась здесь, одинокая, оставленная У-Оном наедине с её разбуженной памятью.

— Не вини его, — сказал Чёрный Орёл серьёзно и спокойно. — Он сам запутался.

— Запутался сам и меня запутал, — вздохнула Бэл-Айя.

— О нет, ты уже выходишь на свою дорогу, — возразил Орёл. — Ты твёрже и мудрее, чем все мужчины из этой истории, хоть ты и всего лишь хрупкая девушка.

— Что-то я пока не чувствую в себе ни особенной твёрдости, ни мудрости, — невесело усмехнулась Бэл-Айя.

— Ничего, всему своё время. А насчёт прошлого ты права: его надо отпускать. Иначе ты не сможешь жить в настоящем.

Акхара не лез к ней с расспросами о том, где она каждый день пропадает: вероятно, видя особый блеск в её глазах, он и сам догадывался. Неодобрения он не высказывал, лишь проронил однажды:

— Ты сама выбираешь свой путь, девочка. Но непрост он... Непрост и одинок. Никто не знает, стоя на берегу моря, сможет ли он переплыть его, но тот, кто пускается в путь, достоин уважения.

Если Учитель Горный Орёл относился к её общению с Хозяином Гор спокойно, то его младшего сына это явно удручало. Бэл-Айя своим женским чутьём не могла не догадываться о симпатии Лаэм-Тана, но ей было нечего ему предложить, кроме дружбы. Он был хорош собой, силён, талантлив, умён и искусен во врачевании; не встреть Бэл-Айя Чёрного Орла, возможно, она и обратила бы на него внимание, но с Хранителем Юга никто не мог сравниться.

Девушка бежала по дороге в ущелье, к Сердечному Камню — на последнюю перед отлётом встречу с Чёрным Орлом. Она не знала, сколько продлится разлука и суждено ли им встретиться снова, а потому спешила сказать Хозяину Гор нечто очень важное.

У Камня она позвала:

— Аши!

Знакомое ощущение порыва ветра — и загадочный, прекрасный, непостижимо мудрый Хранитель Юга был перед ней.

— Слушаю тебя.

Бэл-Айя вздохнула. Он никогда не удивлялся и не спрашивал, зачем она пришла и чего ей хотелось, будто уже знал всё наперёд. Вот и сейчас он не спросил даже банального "что случилось?".

— Аши, я... — начала девушка и осеклась. Глаза наполнились слезами. Мысль о том, что какое-то время она не будет видеть его, разрывала ей сердце в клочья. Хотелось перекинуться в волчицу и завыть.

Он мягко завладел её руками, но ничего не спрашивал, просто ждал, когда она справится с собой и продолжит.

— Нас с Учителем Акхарой вызывают на совет кланов, — сказала Бэл-Айя наконец. — Завтра на рассвете мы улетаем. Я не знаю, сколько времени я буду отсутствовать и что случится после этого совета, но я хочу, чтобы ты знал: я сделала выбор. Я хочу быть с тобой.

Она с тревогой всматривалась в его лицо, а сердце стучало так, что не хватало воздуха. Чёрный Орёл был серьёзен и грустен.

— Я знаю, что творится в твоём сердечке, — проговорил он. — С самого первого момента, как я тебя увидел, я знал, что это не предотвратить... И самому мне не остановиться. Ты дорога мне, но... Меня любить трудно. Я не смогу всегда быть с тобой, и жить вместе постоянно, как семья, мы не сможем. Ты должна понимать, что я прежде всего — Хранитель Юга, а уже потом мужчина. Ты готова смириться с тем, что на первом месте у меня всегда будет мой долг, а ты — на втором? Что, выбирая между жизнью с любимой женщиной и смертью ради спасения этого мира, я выберу второе? И какой болью для тебя это может быть чревато? Готова ли ты платить такую цену? Прежде чем принять решение, подумай хорошенько: оно тебе нужно?

По щекам Бэл-Айи катились слёзы. Шагнув к Чёрному Орлу, она обняла его за шею одной рукой, а пальцами второй ворошила мягкие пёрышки на его груди.

— Для меня нет иного пути, — дрожащим голосом проговорила она. — Он труден и... И одинок. Но никто не пройдёт его вместо меня. А если я не решусь на него вступить, всю оставшуюся жизнь я проведу живым трупом, влача бессмысленное существование человека, который свернул не туда. Да, я готова. Я осознаю всё... Ты мне нужен, Аши. Любой — мужчина ли, Хранитель ли... Кто угодно. Я не могу без тебя.

Она робко потянулась к нему губами, закрыв глаза. Ощутив ими ласковое прикосновение, она обняла Аши изо всех сил, отвечая на поцелуй с отчаянной решимостью. Его руки тоже крепко обняли её, и она потеряла ощущение земли под ногами. Они летели.

Глава 33. Голова и щупальца

— Рыжик, может, не будешь вот так, сгоряча? — сказал Ло-Ир, заглядывая Э-Ар в глаза. — Скоро и так все по домам поедут. Подождёшь?

— Нет. Сейчас! — Э-Ар решительно, но аккуратно вытерла слёзы, стараясь не размазать тушь. — Я просто не могу здесь находиться, понимаешь? Не могу! Если я здесь останусь, у меня будет истерика. А я в положении, мне это нельзя. Ты хочешь, чтобы я волновалась?

— Ну, хорошо, хорошо. Только не переживай так.

Э-Ар спешила покинуть роскошное поместье Рай-Ана, в котором проходил совет кланов, повинуясь зову захлестнувшей её обиды и боли. Прочь отсюда, подальше от этого предателя! Вот она, настоящая причина странных изменений в нём. Она чувствовала, что с ним что-то не так, но не могла понять, что именно... Она списывала это на пробуждение оборотня в У-Оне, но всё оказалось гораздо прозаичнее и непригляднее.

Эта причина оказалась, надо сказать, весьма хороша собой — жгучая брюнетка, черноглазая и смуглая. Только слепой не запал бы на неё, а У-Он, конечно, не жаловался на плохое зрение. Сердце Э-Ар пронзала острая боль при воспоминании о том, как её муж смотрел на эту девицу, спрашивая: "А как же всё, что у нас было?" Видимо, она оказалась донельзя ветреной и успела променять У-Она на кого-то другого, пока они были в разлуке. "Мы должны отпустить прошлое, — сказала эта брюнеточка. — И жить настоящим. Твоё настоящее — жена и ребёнок, а моё — Аши". Дверь была прикрыта неплотно, и Э-Ар всё слышала и даже кое-что подглядела.

"А как же всё, что у нас было?" — эти слова нестерпимо ранили её, боль отдавалась горьким эхом в душе. Судя по взгляду У-Она, было у них всё, что только могло — по полной программе.

— Ну, поехали, — сказал Ло-Ир, и они сели в машину.

Когда они выехали на шоссе, он спросил шутливо:

— Куда прикажете вас доставить, леди?

Шмыгая носом и роясь в сумочке в поисках пудреницы, Э-Ар ответила устало и, в отличие от него, на полном серьёзе:

— К вам в дом, за моими вещами.

Вещей у неё было не очень много — всего одна сумка, которую она наполнила, когда в сопровождении охраны съездила ненадолго в свою квартиру.

— То есть... ты хочешь вернуться к себе? — нахмурился младший Ягуар.

Пудреница нашлась. Э-Ар открыла её, глянула в зеркальце. Тушь чуть-чуть потекла, но больших пятен не было.

— Да, я думаю, что уже слишком злоупотребила вашим гостеприимством. Пора и честь знать.

— Гостеприимство тут ни при чём, — сказал Ло-Ир. — Просто для тебя безопаснее находиться у нас.

Э-Ар вздохнула, покачала головой.

— Сколько ещё?

— Столько, сколько потребуется, — ответил Ло-Ир твёрдо.

Она устраняла влажной салфеткой пятнышки туши на веках, а он молча вёл машину. Сквозь первый снег виднелась трава. Унылое предзимнее время, когда сердце ноет от тоски по лету, да вот теперь ещё и эта боль прибавилась.

— Ну, хочешь, я ему морду начищу? — предложил вдруг Ло-Ир.

— Это мысль, — сказала Э-Ар. — Только... не до смерти, ладно? И чтоб не искалечить.

— Да уж само собой, — усмехнулся Ло-Ир.

Подумав, Э-Ар решила:

— Нет, лучше не надо. А то вдруг он — тебя... Да и вообще... — Не договорив, она махнула рукой, сморщилась и снова заплакала, наплевав на тушь.

— Ну, ну, Рыжик, — проговорил Ло-Ир, тихонько дотрагиваясь до её плеча. — Тебе нельзя волноваться, сама же говоришь.

— Не могу, — ответила она между всхлипами. — Как вспомню его лицо, так сразу...

Ло-Ир вздохнул.

— Там всё не так просто... Похоже, эта девушка — та самая, которую он помнит по прошлой жизни. И вместе с которой они убивали верховного жреца тысячу лет назад.

— Да мне плевать! — воскликнула Э-Ар, швыряя скомканную салфетку. — Это его не оправдывает!

— Согласен, не оправдывает. Но хотя бы объясняет.

Э-Ар зло прищурилась.

— Ты что, на его стороне? Вот все вы, мужики, заодно...

— Ш-ш, не надо, — улыбнулся Ло-Ир, приложив палец к её губам. — Я не склонен принимать ничью сторону. У каждой из них своя правда, увы.

— Правда — одна, — сказала Э-Ар.

— Нет, малыш, правд много, — вздохнул младший Ягуар. — Ты думаешь, что права ты — это твоя правда. У-Он думает, что прав он — это его правда. А на самом деле там что-то третье.

— Что — третье?

— Истина.

Э-Ар нервно передёрнула плечами.

— Не понимаю...

— Всё ты понимаешь, Рыжик, — сказал Ло-Ир. — Просто тебе надо успокоиться.

Близилась роща. На въезде в неё дорогу перегораживало упавшее дерево.

— Что за ерунда? — нахмурился Ло-Ир. — Когда мы ехали в поместье, этого ствола здесь не было.

Он притормозил, вслушиваясь в тишину. Негромкий хруст — и на его груди заалело пятно. От круглой дырки в лобовом стекле расходилась белёсая паутина трещин. Голова Ло-Ира запрокинулась, а руки соскользнули с руля.

Э-Ар зажала ладонью готовый вырваться крик. Из рощи к машине вышли две фигуры в одинаковых чёрных куртках и брюках, и у одной из них была в руках снайперская винтовка.

Э-Ар не могла пошевелиться: ужас парализовал её, она будто растеклась на сиденье, как распустившееся желе, охваченная предобморочной дурнотой. А дверца с её стороны открылась, и женский голос сказал:

— Иди сюда, лапуля. Иди ко мне на ручки.

Её довольно бережно вынули из машины.

— Возишься ещё с ней, — хмыкнул другой голос, мужской.

— У неё будет детёныш, — ответила женщина, держа на руках полуобморочную Э-Ар.

— Ну и хрен с ним.

— Считай, что это — женская солидарность.

— Ты прежде всего Убийца, а уже потом — женщина.

— Не так всё просто, приятель. У меня есть причины...

— Ты что, сама залетела? И кто же папаша, интересно знать?

— А вот это тебя не касается. Заткнись и пошли.

— Ну... Раз такое дело, давай тогда, я помогу. Тебе же нельзя тяжести.

— Это для меня не тяжесть. Топай давай, надо убираться, пока нам на хвост не сели.

У-Он пытался сосредоточиться на том, что говорилось на совете, но мысли его то и дело начинали крутиться вокруг Бэл-Айи и Э-Ар. Надо же было так влипнуть... Но чувства так и захлестнули его, когда он увидел девушку, а она ответила ему чужим, отрешённо-спокойным взглядом. Шагавший рядом с Бэл-Айей Учитель Акхара перехватил его взгляд, и У-Он ощутил, будто его слегка оттолкнули — ментально. Как бы отодвинули с дороги.

Что с ней произошло за это время? Что могло случиться? Почему она так изменилась? У-Она это занимало даже больше, чем то, что им предстояло обсудить на совете. Наверно, непростительно больше, но он не мог ничего с собой поделать.

Пока главы кланов рассаживались, отдыхали с дороги и обменивались приветствиями и новостями, он отвёл её в одну из комнат огромного дома и задал вопрос без обиняков. И узнал, что Бэл-Айя встретила какого-то горца по имени Аши.

— А как же всё, что у нас было? — спросил У-Он. — Ты уже всё забыла?

— Нет, я всегда буду помнить об этом, — ответила девушка. — И питать к тебе тёплые чувства. Но надо жить в настоящем... Для тебя это жена и будущий малыш, а для меня — Аши. Прошлое лучше оставить в прошлом. Особенно, если ему уже тысяча лет.

За приоткрытой дверью мелькнула чья-то тень, и У-Он уловил запах Э-Ар. Неужели всё слышала? Он хотел её догнать, но наткнулся на Рай-Ана.

— А, вот вы где, — усмехнулся Белый Ягуар. — Пожалуйте на совет, все только вас и ждут.

Наверное, во избежание всего этого следовало оставить Э-Ар дома — под охраной, разумеется. Но, с другой стороны, взять её с собой было всё же надёжнее: Рай-Ан, например, тоже взял Тиш-Им. Они вообще были неразлучны и смотрели друг на друга влюблёнными глазами. Новость об их помолвке не слишком удивила У-Она: всё к тому и шло, и он, в общем-то, был рад за сестру. Такого жениха, как Рай-Ан Деку-Вердо, надо было ещё поискать. На совете Тиш-Им не присутствовала — помогала на кухне с обедом. Э-Ар, наверно, тоже... У-Он подавил вздох и глянул на Бэл-Айю. Она сидела с серьёзным и задумчивым видом, а главы кланов бросали на неё исподтишка любопытные взгляды. Её присутствие на таком, в общем-то, сугубо мужском мероприятии придавало нынешней встрече некую новизну и необычность.

Были на совете и все три Учителя: Баэрам, Акхара и Одоми. Последний, как узнал У-Он, уже не занимался обучением, а жил где-то в глуши. Учителя сидели особняком, в отдельных удобных креслах, рядом с которыми стоял столик с графином воды и стаканами. Одоми с его бритой головой, неопрятным видом и кабаньей челюстью произвёл на У-Она странное впечатление. То и дело он прикладывался к горлышку фляжки и выглядел так, будто был с глубокого похмелья. Под его маленькими глазками набрякли мешки, а брови время от времени шевелились, когда их обладатель пытался сделать вид, что бодрствует. Все присутствующие морщились, принюхиваясь и с подозрением косясь каждый на своего соседа, а главный виновник создавшейся на совете "атмосферы", отхлебнув в очередной раз из фляжки, громко отрыгнул и прокряхтел "ой".

Председательствовал на совете Рай-Ан — как глава самого влиятельного клана и хозяин дома. Голос его звучал негромко и немного устало.

— Приветствую вас, друзья, — начал он. — И вас, Учитель Баэрам, Учитель Акхара и Учитель Одоми. Перейду сразу к делу... Начну с того, что всем вам, я думаю, известна сложившаяся в последнее время напряжённая ситуация в обществе. То там, то здесь совершаются жестокие убийства, которые бросают тень на ур-рамаков, пятнают нашу репутацию и усугубляют отношение к нам красноухих, которое и обычно никогда не отличалось особой теплотой, а сейчас стало и вовсе враждебным...

Его речь была прервана громким храпом, послышавшимся со стороны Учителей. Глаза у Баэрама и Акхары были открыты и устремлены на Рай-Ана, а Одоми, развалившись в кресле, поникнув головой на грудь и сложив руки на животе, спал. Из его приоткрытого рта торчали нижние клыки.

— Брат Одоми намекает, что твоё вступление несколько затянулось, Рай-Ан, — пошутил Учитель Баэрам.

Раздались отдельные сдержанные смешки, а Рай-Ан кашлянул в кулак и попытался продолжить:

— Так вот, нам стало доподлинно известно, кто стоит за всеми этими убийствами... (снова храп Одоми) и чего он этим добива... (храп).

Несмотря на чрезвычайную серьёзность того, о чём Рай-Ан докладывал, многие не смогли удержаться от улыбки. Белый Ягуар проговорил вполголоса, обращаясь к двум другим Учителям:

— Гм... Нельзя ли как-нибудь его... гм.

Баэрам, улыбнувшись, легонько похлопал Одоми по плечу. Тот ещё пару раз всхрапнул, всхрюкнул и затих.

— Спасибо, Учитель Баэрам, — сказал Рай-Ан. — Я продолжаю... Организатор убийств — ур-рамак, называющий себя верховным жрецом Матери Нга-Шу. Он создал целую организацию, набрав отряд чёрных псов и подразделение особо обученной элиты — так называемых Убийц, а также ряд других подчинённых — пешек в игре. Его целью, несомненно, является создание в мире таких условий, которые обеспечивали бы процветание Нга-Шу: нестабильность, напряжённость, конфликты, рост преступности, падение нравов и бездуховность, общество потребления и прочие признаки вырождения. Мне довелось встретиться с ним... при весьма неприятных обстоятельствах. Могу сказать: его существование очень опасно не только для нас, ур-рамаков, но и для обстановки во всём мире.

— Он что — сумасшедший? — спросил кто-то.

— Не думаю, собрат, — ответил Рай-Ан. — Но он фанатично предан идее служения Матери Нга-Шу. А фанатизм, как я полагаю, весьма недалеко отстоит от безумия. Я смотрел ему в глаза... В его случае — да, это очень близкие понятия.

— А при каких обстоятельствах, позволь тебя спросить, ты с ним встречался? — задали вопрос Рай-Ану.

Он ответил:

— Он похитил мою невесту, требуя мою жизнь в обмен на её свободу. Брат Трай-Кан Киткаррн подтвердит мои слова: он оказал мне неоценимую помощь в этом деле. — Рай-Ан поклонился в сторону главы клана Северного Волка и продолжил: — Корни нашей с верховным жрецом вражды уходят далеко в прошлое... Во времена первого конфликта с так называемыми "бешеными оборотнями", преемниками которых являются нынешние чёрные псы и Убийцы. Конфликт этот, как вы знаете, и дал начало разделению нашего общества на красноухих и синеухих. А верховный жрец — реинкарнация предводителя бешеных, Йедук-Шая. Он вернулся, чтобы отомстить за свою гибель и завершить то, что тысячу лет назад ему не позволили завершить. Поэтому сейчас необходимо снова остановить его. В противном случае последствия могут быть катастрофическими.

Рай-Ан сделал паузу. В воцарившейся тишине слышалось лишь сонное дыхание Одоми. Наконец раздался голос:

— Хорошо, брат Белый Ягуар, что ты предлагаешь?

Рай-Ан кивнул главе клана Огненной Лисицы, и тот, встав, взял слово. В руках он держал папку с какими-то бумагами.

— Приветствую собрание. Из моих собственных источников в полиции мне удалось добыть подробную информацию об организации верховного жреца. Полицейским удалось захватить одного из Убийц, и тот раскололся, сдав своего босса. Насколько мне известно, дело передано в отдел особых расследований Государственной службы безопасности, и они уже сели на хвост Йедук-Шаю. Мы можем ничего не предпринимать и просто дождаться, пока они возьмут его... что, впрочем, будет весьма непростой задачей, учитывая силу и способности чёрных псов и Убийц. Но мы можем и сами, пользуясь добытой мной информацией, поспособствовать обезвреживанию этой шайки, что продемонстрирует непричастность оборотней к её деятельности и поможет восстановить нашу репутацию. Полагаю, НАШИ способности вполне позволяют нам бороться с шайкой верховного жреца намного эффективнее, чем полиция. Вот здесь, — Ли-Ан Детано пролистал содержимое папки, — вся необходимая информация. Мой, гм, гм... полицейский источник, весьма недовольный тем, что у него забрали дело, охотно поделился данными со мной. У него, как оказалось, сохранилась копия. Я взял на себя заботу размножить эти данные для вашего удобства. Прошу вас ознакомиться.

И Ли-Ан стал раздавать из папки комплекты сколотых степлером листков всем присутствующим, а У-Он, глядя на своего шефа, думал о том, как он всё-таки удачно устроился на работу. Не окажись хозяин главой клана оборотней, быть бы ему сейчас уволенным. Да и его обман с цветом ушей мог вскрыться с самого начала, стоило только работодателю навести кое-какие справки о родственниках. Но господин Детано оказался Лисицей, и этим было всё сказано.

Слово вновь взял Рай-Ан.

— По моему мнению, бездействие — не вариант для нас в данном случае. Сидеть сложа руки будет преступно с нашей стороны, а потому я предлагаю обсудить план действий, который я вчерне составил. Основная наша задача будет состоять в лишении апологетов Нга-Шу связи с нею, которая и обеспечивает их силой. Лишённые связи с Матерью, они будут ослаблены в достаточной степени, чтобы их могли одолеть красноухие. Тем самым мы не делаем красноухим одолжение — мы, прежде всего, защищаем Мироздание от опасных действий, которые Йедук-Шай может произвести. Перекос энергетического баланса стал уже настолько угрожающим, что дальше медлить просто нельзя. Мир — это наш дом, и мы должны поддерживать в нём порядок.

— Вам придётся встретиться с ним, — раздался вдруг низкий хрипловатый голос. — Вам троим, приложившим руку к убийству верховного жреца.

Одоми, который, казалось, до этого момента спал, сейчас сидел с открытыми глазами.

— И вы должны будете поступить так, чтобы эта ситуация не повторилась в будущем, — сказал он. — Вы должны поставить точку в вашем с ним противостоянии, чтобы эта встреча оказалась последней в череде ваших жизней. Подумайте, как это сделать.

— Гм, Учитель... — начал Рай-Ан.

— Я не Учитель более, — перебил его Одоми. — Не зови меня так.

— Хорошо, Одоми, — Белый Ягуар почтительно склонил голову. — Ты сам говорил, что если я убью его сейчас, ему никогда не победить, сколько бы раз он ни возвращался.

— Но я говорил также, что у всякой победы своя цена, — добавил Одоми. — И для тебя она будет стоить жизни кого-то из тех, кто тебе дорог. Думай, друг, решай. Одержать ли временную победу, заплатив при этом огромной болью своего сердца, или же сделать так, чтобы вам более никогда не приходилось встречаться. Покончить с этим раз и навсегда.

— Как нам это сделать, Одоми? — спросил в наступившей тишине Рай-Ан.

— Я не знаю, — сказал Вепрь-отшельник с намёком на улыбку в грубых складках щёк. И сделал рукой жест, как бы говоря: "Решать вам".

— Нужно слушать себя, — вдруг подала голос Бэл-Айя, до сих пор молча слушавшая.

Все посмотрели на неё, а Одоми одобрительно кивнул.

— Вот, устами младенца глаголет истина. — И, зевнув, закрыл глаза.

Последовало обсуждение деталей — кто и что на себя берёт; самого верховного жреца было решено оставить "на сладкое", но тут У-Он осмелился высказать свои соображения.

— А я вот думаю, что надо бить в голову. Если постепенно отрубать чудовищу щупальца, голова-то будет продолжать работать и может успеть придумать что-нибудь гадкое.

— И как ты себе это представляешь? — усмехнулся Рай-Ан.

— Ну, — пожал плечами У-Он. — Да просто позвонить верховному жрецу — телефоны же тут, в бумагах, есть — и тупо назначить встречу. Он же жаждет нас заполучить, так что обрадуется, что мы сами идём к нему в руки.

— То есть, вот так просто и сдаться? — насмешливо спросил Рай-Ан.

— Ну, не просто, конечно, — уточнил У-Он. — Надо придумать какой-то подвох.

— И какой же подвох ты предлагаешь, стратег ты наш? — по-прежнему иронично поблёскивая глазами, снова спросил Белый Ягуар.

У-Он опять пожал плечами.

— Ну... Надо подумать.

— Так я и знал, — заключил Рай-Ан. — Ты выдвигаешь идею, а существенные детали продумывать должны другие. Гениально.

— Он прав в какой-то степени, — задумчиво проговорил Учитель Баэрам. — Как ни крути, встретиться с верховным жрецом вам всё же придётся.

— Но, прежде чем идти на встречу, надо приготовить оружие против него, — осторожно возразил Рай-Ан. — Штурмовать его северную крепость? Сомневаюсь. Там, в этих лесах, царит какой-то морок. Плутаешь и плутаешь, ходишь кругами. Да они нас перебьют, пока мы доберёмся до Храмины. Если он окопается там, к нему не очень-то подберёшься.

— Полагаю, утро вечера мудренее, — высказался Учитель Акхара. — Может быть, стоит дать этой мысли время вызреть, и решение придёт само. А пока я предлагаю сделать перерыв на обед — если, конечно, наш хозяин не против.

— Да, я что-то и впрямь забыл о гостеприимстве, — согласился Рай-Ан. — Надо спросить на кухне — обед, наверное, уже готов.

При слове "обед" Одоми открыл глаза.

— Вот это — дело, — крякнул он.

Угощение было давным-давно готово. У-Он вместе с Белым Ягуаром наведался на кухню: нужно было выловить Э-Ар, затащить в какой-нибудь уголок и помириться. Стена, которой отгородилась от него Бэл-Айя, была несокрушима. За ней осталось всё: первая близость в пещере в грозу, запах трав от кожи, родинка-бабочка, кислый ягодный вкус похорон на болоте... Может, и правда, относиться ко всему этому, как к прекрасному сну? А явью были медовые топазы глаз Э-Ар и её надутые губки. Она дёрнула плечом, когда У-Он попытался до него дотронуться.

— Не трогай меня, — тихо сказала она, и в её голосе глухо прозвучала нешуточная обида и горечь.

— Ушастик, это не то, что ты подумала, — проговорил У-Он, понимая, что произносит жуткий штамп, от фальшивого звучания которого ему самому стало противно.

Она посмотрела на него затянутыми пеленой боли глазами.

— А что я должна была подумать? Что у вас — встреча одноклассников? Ради всего святого, У-Он, оставь меня. Я не хочу сейчас тратить на тебя нервы.

У-Он печально вздохнул. Всё, что он нашёл сказать, было:

— Малыш, что бы ты ни думала обо мне — я люблю тебя. И это правда.

Э-Ар передёрнулась, будто услышав безбожно фальшивую ноту, и отвернулась, махнув рукой: "Не лезь ко мне". У-Он, обернувшись в дверях, посмотрел на неё с тоской. На сердце стало невыносимо тошно. Стало как-то всё равно, выйдет ли он живым из схватки с верховным жрецом...

Экономка, горничная и Тиш-Им с Э-Ар накрывали на стол, снуя между кухней и столовой. Во время одного из таких "рейсов" Э-Ар и столкнулась в коридоре с Одоми.

— Кого я вижу, — радостно протянул он, преграждая ей путь. — Красавица, ты ли?! Вот уж не думал, что встречу тебя тут.

Э-Ар тщетно пыталась проскочить мимо: Вепрь своей грузной фигурой загораживал почти весь проход.

— Врёшь, не уйдёшь, — ласково сказал он, притискивая её к своему тугому, как барабан, брюху. — Попалась, пташка! А ну, поцелуй меня!

У-Он, видевший всё это, решительно подошёл и опустил ладонь на могучее плечо Вепря.

— Уважаемый Одоми, настоятельно прошу вас убрать руки от моей жены, — сказал он подчёркнуто вежливо и твёрдо.

Вепрь иронично усмехнулся, окинув У-Она взглядом.

— А, так вот кто у нас муженёк. Ну-ну... Хорош гусь.

— Я повторяю свою просьбу, Одоми, — сказал У-Он. — А то...

— А то — что? — хмыкнул тот. — Что ты мне сделаешь? Учти, сынок, если ты хорошо умеешь доводить женщин до слёз, это ещё не значит, что ты точно так же крут в разговорах с мужчинами. — И, сменяя суровый тон на ласковый, обратился к Э-Ар: — Думаешь, я не вижу, что у тебя глазки на мокром месте? Ну, чем он тебя обидел? Если налево гульнул, так это у мужиков случается. Запомни: главная женщина в жизни мужчины — не та, которая владеет его хреном... прости за выражение, а та, которая владеет сердцем. Та, за которую он готов отдать всё, включая жизнь.

Э-Ар уже не вырывалась из его объятий — напротив, уткнувшись в его плечо, тихо и устало заплакала. А он, гладя её по волосам огромной ладонью, приговаривал:

— Ну, ну... Не разводи тут сырость. Ох, чувствую я, что еда будет пересоленная!

— Это почему? — удивилась Э-Ар сквозь слёзы.

— Если ты плакала, когда её готовила, то наверняка, — ответил Одоми, смахивая с её щеки крупную каплю. — Ну, вот и улыбаешься... Так-то лучше. Иди.

Он отпустил её, и Э-Ар стремительным шагом ушла на кухню. У-Он раскрыл было рот, но Вепрь перебил его движением руки.

— Молчи. Мне слов не нужно. Мне уже вообще ничего не нужно. А вот твоей жене кое-что требуется... И не слова, а дела, которые ей докажут, что ты её достоин.

Сказав это, Вепрь хлопнул У-Она по плечу и грузной походкой направился в столовую. Оттуда послышался его грубый, развязный голос:

— Веселее, девушки, веселее! Что вы как сонные мухи? Гости голодны, пошевеливайтесь. А ну!

Раздался звук шлепка по чему-то мягкому, за которым последовал возмущённый женский вскрик.

— Что вы себе позволяете?!

Из столовой пулей вылетела красная как рак горничная, чуть не сбив У-Она с ног, а вслед ей доносился утробный, хрюкающий смешок Одоми.

Обед тоже прошёл весело. Гости были, мягко говоря, слегка шокированы манерами легендарного Одоми, но изо всех сил старались этого не показать. А Вепрь, не оглядываясь ни на чьё мнение, чувствовал себя как дома: ел за пятерых, чавкал, срыгивал, пачкал скатерть соусом и со зверской физиономией отрывал зубами куски мяса прямо от целого запечённого окорока. Э-Ар, глядя на выражение лиц гостей, то и дело прятала в ладонь улыбку, а иногда и откровенно давилась от смеха. Одоми, чтобы её повеселить, стал нарочно проделывать неприличные за столом вещи. Подмигнув ей со значительным видом, как бы напоминая о чём-то, он напыжился и издал задом громовой раскатистый треск. Лица гостей так и вытянулись, а Э-Ар, закрывшись ладонями, всхлипывала от истерического смеха. Видя, что все недоуменно косятся на неё, она выдохнула:

— Видели бы вы сейчас свои лица... Простите!

С грохотом отодвинув стул, она выбежала из столовой. Одоми, громко срыгивая и отдуваясь, тоже стал подниматься.

— Уф... Спасибо хлебосольному хозяину, накормил от пуза. Если он позволит, я бы соснул где-нибудь пару часиков.

— Любая спальня этого дома к твоим услугам, Одоми, — сказал Рай-Ан.

— Всем приятного аппетита, — сказал Вепрь, вразвалочку покидая столовую.

После некоторого молчания Рай-Ан проговорил:

— Мда... Я прошу прощения, друзья.

— Не стоит, друг Ягуар, — сказал Баэрам. — Одоми всегда был таким. Плевать он хотел на то, что о нём думают. Но это не уменьшает моего уважения к нему.

— Как и моего, — согласился Рай-Ан.

Ло-Ир, поднимаясь, сказал:

— Отец, я, с твоего позволения, посмотрю, как там Э-Ар.

— Да, сделай одолжение, — кивнул Рай-Ан. — Что-то и меня она настораживает сегодня. У-Он, вы с ней не поссорились?

У-Он только пожал плечами и сделал неопределённый жест.

Ни Ло-Ир, ни Э-Ар в столовую не вернулись. Вместо этого через несколько минут во дворе послышался шум отъезжающей машины. Рай-Ан нахмурился и подошёл к окну, а у У-Она что-то сжалось в животе.

— Ну вот... Уехали, — проговорил Белый Ягуар озадаченно. — Ло-Ир мог бы сначала меня предупредить — куда, что, зачем... Безобразие.

У-Он встал.

— Рай-Ан, прости, но не мог бы ты одолжить мне машину с водителем? Это моя вина, что Э-Ар так себя ведёт. Мне надо её догнать.

Рай-Ан покачал головой.

— Беда с вами... Чисто дети малые. Да, бери, конечно... Езжай. И немедленно миритесь. Сейчас не время для истерик, сам понимаешь.

Выехал У-Он почти сразу за Ло-Иром с Э-Ар, но на дороге произошла непредвиденная задержка: спустило колесо. Пока они с водителем ставили запаску, было упущено несколько драгоценных минут.

На въезде в рощу дорога была перекрыта стволом упавшего дерева, а перед ним стояла машина. "Вот они, голубчики, — обрадовался сначала У-Он. — Застряли". Водитель тормознул, и У-Он, проворно выскочив на снежный накат, направился к машине. То, что он увидел, обдало его холодом, как невидимая снежная лавина.

Лобовое стекло было прострелено, Ло-Ир с пятном крови на груди сидел в водительском кресле, безжизненно откинув голову, с полуприкрытыми глазами и далёким, невидящим взглядом. Э-Ар в машине не было.

На шее младшего Ягуара прощупывался пульс. У-Он встряхнул его.

— Жив, сволочь! Очнись, приди в себя!

Веки Ло-Ира задрожали, и он смог сфокусировать взгляд на лице У-Она.

— Где она? — закричал У-Он. — Где Э-Ар?!

Тот кинул мутный взгляд на пустое сиденье рядом с собой, разлепил серые, пересохшие губы и проронил чуть слышно:

— Рыжик...

Больше ничего от него не удалось добиться. Вцепившись себе в волосы, У-Он издал такой рык, что птицы испуганно вспорхнули с веток.

— Э-Ар!

А водитель сказал:

— Смотрите-ка, что подсунуто под дворник.

На лобовом стекле, прижатый дворником, белел конверт. "У-Ону Каро", — было написано на нём.

"Твоя жена у меня. Хочешь получить её живой — приходи сам. Поскольку она с начинкой в животе, это, считай, две жизни. Потому возьми с собой и Белого Ягуара, а для ровного счёта — и девчонку. Давно хотел с вами встретиться. Приходите только втроём, Ягуар знает место, он там уже был. Если приведёте хвост — хоть одну живую душу — твоей жене и детёнышу конец. Й.-Ш."

Когда У-Он с водителем внесли в дом раненного Ло-Ира, Рай-Ан сразу бросился к нему.

— Сынок... Кто это был? Что произошло?

— Э-Ар похитили, — хрипло сказал У-Он, чувствуя, что вся кровь отлила от лица. Наверно, сейчас он был бледен как покойник. В ушах шумело.

Он протянул Рай-Ану конверт, а над Ло-Иром уже склонился Учитель Акхара, ощупывая его своими чуткими руками целителя.

— Пуля прошла буквально в сантиметре от сердца. Ещё бы чуть левее, и... Ну, ничего, жить он будет. Я сделаю всё, друг Ягуар, не беспокойся.

Рай-Ан, пробежав глазами записку, процедил:

— Что-то он уже начал повторяться. Никакого разнообразия в методах.

Между тем Ло-Ир был уже в сознании.

— Убийцы, — пробормотал он. — Двое. Мужчина и женщина.

— Понятно, сынок, — сказал Рай-Ан мягко. — Не разговаривай, береги силы. — Вздохнув, он добавил: — Ну вот, У-Он, "голова" сама прислала нам приглашение.

А главы кланов хотели знать:

— Как мы можем тебе помочь, Ягуар? Говори, мы сделаем всё.

Рай-Ан, окинув их взглядом, ответил:

— Спасибо, друзья. Действуйте так, как мы договорились. Вы будете отрубать чудовищу щупальца, а мы, раз уж так вышло, сразимся с его головой. Единственное, что я не хотел бы, так это брать с собой девушку. Женщин мы должны беречь.

Бэл-Айя, гордо вскинув подбородок и колюче заблестев глазами, сказала:

— Если я впуталась в это дело наравне с мужчинами, то должна идти с вами. Это моя судьба, мой путь. Равно как и ваш. Мы связаны, и мы должны сделать это вместе.

Глава 34. Сапфировые звёзды

Чёрная мраморная статуя Нга-Шу поблёскивала в свете жаровен, уставившись выпученными глазами куда-то поверх такой же блестящей головы верховного жреца. Одетый в чёрный шёлковый халат, он сидел на пятках и слушал сердце Матери. Складки ткани лоснились глянцем в пляшущем оранжевом свете.

"Бух, бух..." Красные огоньки, вереница порабощённых душ.

Он достаточно на неё работал, теперь настал и её черёд потрудиться. Верховный жрец собирался использовать сеть Нга-Шу как усилитель для создания гигантского "смерча", раскрутить через неё такой вихрь, чтобы содрогнулся весь мир. Безопасно будет только в Храмине: она станет укрытием для псов и Убийц. Остальным, кто оставался снаружи — тем, кого жрец считал важными и полезными членами своей организации — он сообщил, что в такое-то время, в такой-то день им следует принять снотворное и лечь в ванну с водой, надев на шею надувной круг, чтобы не захлебнуться. Это должно было в какой-то мере смягчить удар.

"Бух, бух..."

Мир содрогнётся и упадёт к его ногам. Бессильны будут армии: они просто не смогут поднять оружие. Он заставит страдать всех. Всех и каждого, и их страдания будут питать Нга-Шу. Да настанет её эра! А он будет диктовать всем, когда можно поднять голову и вздохнуть, а когда — склониться и не дышать, и никто не посмеет его ослушаться, иначе — "смерч" диаметром в тысячи километров.

Сама Душа Мира содрогнётся и тоже будет страдать... И сеть Нга-Шу прорастёт сквозь неё, как грибница, и опутает её всю.

"Бух, бух..."

Ладонь верховного жреца зависла над жаровней, но пламя не лизало её, а покорно пригибалось. Он улыбался, поблёскивая клыками, и то опускал руку ниже, то поднимал. Огонь, соответственно, то раболепно стлался по низу, то взвивался вверх. Вот так и мир будет ему покорен, боясь даже пукнуть без его разрешения.

Рай-Ан, У-Он и Бэл-Айя вышли из самолёта на заснеженном частном аэродроме, и крепкий мороз сразу схватил их за щёки, а дыхание заклубилось у лиц седым туманом. Сонное северное небо было затянуто тучами. Бэл-Айя подняла капюшон пуховика и прищурилась от слепящей белизны.

У массивно-неуклюжей, большой чёрной машины их ждали двое незнакомцев — мужчина и женщина. Рай-Ан, чувствуя в них тёмную, холодную силу, понял: это Убийцы. Глаза женщины блестели на бледном лице, как кусочки антрацита, воткнутые в снежный ком, чёрная шапочка была надвинута на самые брови, в ухе торчала беспроводная гарнитура.

— Это ты стреляла в моего сына? — спросил Рай-Ан.

Ни один мускул не дрогнул на её лице.

— Нет, — ответила она.

— Что с моей женой? — задал в свою очередь вопрос У-Он.

— С ней обращаются аккуратно, не изволь беспокоиться.

Всех троих разместили на заднем сиденье внедорожника. Женщина надела им наручники — как выяснилось, не простые, а с небольшими стальными шипами по всему внутреннему краю, которые выдвинулись при защёлкивании и больно вонзились в кожу. Кровь потекла по рукам и закапала на пол салона машины.

— Что за извращенские штучки? — прошипел У-Он.

Смысл шипов стал проясняться по дороге. У-Он начал ощущать, что восприятие окружающей реальности как бы плывёт, а губы и кончики пальцев немеют. Видимо, шипы были обработаны какой-то сильнодействующей дрянью. Не RX — чем-то другим, отчего трудно было пошевелить даже пальцем: всё тело становилось ленивым и неповоротливым.

— Ты как? — спросил он Бэл-Айю, еле ворочая языком.

Девушка щурилась, будто от головной боли, а взгляд её туманился.

— Странно, — ответила она, облизнув губы.

Боль от шипов уже не ощущалась: онемение от кончиков пальцев добралось до запястий. Только кровь не останавливалась, то пачкая брюки на коленях, то затекая в рукава.

— Сок уркуммы, — послышался с переднего сиденья голос женщины. — Ягодка такая. Растёт в местных лесах, оказывает психотропное и анестезирующее действие. Это чтоб вы не дёргались лишний раз, ребята. К сожалению, препятствует свёртыванию крови... Так что, как говорится, извините за неудобства.

У-Он, вспомнив свою оплошность с бураккой во время пребывания в Берлоге, невпопад хрюкнул от смеха.

— Хорошо, что там такие... глючные ягодки не росли, а то ещё заторчал бы, — пробормотал он себе под нос.

Заснеженный лес был погружён в мертвенно-морозное молчание. В его глубине притаился призрачный зверь-морок, который заставлял плутать и ходить кругами, не давая найти дорогу к Храмине. Но на двух Убийц он, похоже, не действовал: они вели троицу через лес, явно зная дорогу. У-Он сжал губы: онемение не проходило. На снегу оставались алые, как ягоды, капли крови, медленно, но безостановочно вытекавшей из-под наручников. На голову давил тягостный дурман, было трудно фокусировать взгляд. Стволы деревьев двоились, а то и троились в глазах.

Надземная часть Храмины была одноэтажной постройкой с крышей в форме усечённой пирамиды, а основная часть находилась под землёй. Вход закрывала тяжёлая подъёмная решётка, за которой стояли вооружённые часовые-привратники — чёрные псы в "прямоходящей" стадии трансформации. По знаку Убийц они подняли решётку.

Коридоры и залы были освещены трубчатыми оптическими световодами, уловители которых виднелись на крыше: видимо, электричество здесь не было проведено или его экономили, предпочитая дневной свет. У-Он пока не видел ни других псов, ни Убийц, но чувствовал яростный жар их присутствия. Они находились где-то здесь, в Храмине, и ждали, притаившись.

Бэл-Айя чуть споткнулась, и У-Он поддержал её под локоть:

— Осторожно... Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — глухо отозвалась девушка.

Она держалась молодцом. Страха в ней У-Он не улавливал, а вот его самого потряхивало. И сеть, бухая огромным сердцем, впитывала его страх. Но не за себя он боялся, конечно: все его мысли были об Э-Ар. Не причиняли ли ей боль, всё ли в порядке с ребёнком? — вот что его волновало более всего.

— Не корми Нга-Шу, — услышал он голос Рай-Ана.

Пасть у неё выглядела действительно прожорливой — а точнее, у её статуи из гладко отшлифованного чёрного мрамора, блестевшего в свете жаровен. Йедук-Шай, в жилетке из собачьей шкуры, надетой поверх чёрного шёлкового халата, стоял посередине возвышенной площадки перед статуей, широко расставив ноги, обутые в мягкие кожаные сапоги с бахромой. У-Он сразу увидел Э-Ар: она лежала на большом каменном жертвеннике, привязанная за руки и ноги, с завязанным ртом. У него отлегло от сердца: жива. Едва завидев его, она задёргалась и жалобно замычала.

— Всё хорошо, милая, я пришёл за тобой, — сказал ей У-Он.

Верховный жрец усмехнулся.

— А ты оптимист, — сказал он. И, окинув взглядом всех троих, добавил громче: — Итак!.. Мы встретились. Пусть через тысячу лет, но всё же встретились. Настал момент истины. — Жёстко сжав челюсти и вскинув подбородок, он поиграл желваками на скулах, словно в предвкушении сладкой мести. Его взгляд блестел с нескрываемым торжеством.

— Мы пришли, — сказал У-Он. — Отпусти мою жену.

Получив невидимый удар по ногам, он упал на колени. То же случилось с Бэл-Айей и Рай-Аном. За спиной у них остался стоять Убийца-мужчина, а женщина по едва заметному знаку подошла к жертвеннику и встала над Э-Ар, стянув с головы шапочку и встряхнув волосами. В руке у неё сверкнул внушительный кинжал, который она взяла с края алтаря. А верховный жрец сказал:

— Если вы предпримете хоть что-то против меня — хоть одно движение в мою сторону, Ла-Рейя вонзит этот кинжал ей в грудь. Вот так я подстрахуюсь, с вашего позволения.

— Как насчёт отпустить её? — повторил У-Он. На каменном полу стоять на коленях было бы, наверно, больно, но сок уркуммы притупил все ощущения.

Верховный жрец клыкасто ухмыльнулся.

— Отпущу, когда получу от вас то, что мне нужно.

— И что тебе нужно?

— Ваши жизни!

Э-Ар снова замычала. Из её глаз катились слёзы.

— Солнышко, всё будет хорошо, — хрипло проговорил У-Он, еле ворочая языком и совершенно не чувствуя его кончика. — Главное — чтобы жила ты и наш маленький. Я сделаю всё для этого.

— Какая трогательная сцена, — усмехнулся Йедук-Шай с издёвкой. — Я сейчас заплачу!

— Отпусти её, Йедук-Шай, мы уже и так в твоих руках, — сказал Рай-Ан глухо.

— Что-то я не очень вам верю, — ответил тот. — А вдруг какой-нибудь подвох? Нет, она будет моей гарантией, пока я не увижу ваши мёртвые тела! А после я её отпущу: она мне не нужна.

— А что послужит гарантией нам? — спросил Рай-Ан.

— Моё честное слово, — хищно осклабился верховный жрец.

— Ммм, — с сомнением покачал головой Белый Ягуар. — Маловато.

— Простите, ничего большего не могу вам предложить, — развёл руками Йедук-Шай. — Придётся поверить. Ну? — Он подошёл ближе, глядя на них сверху вниз и переплетя пальцы в замок. — У вас есть последнее слово? Думаю, вы всё-таки имеете на него право.

Бэл-Айя подняла голову.

— Прости нас.

Её голос прозвучал чуть приглушённо, от онемения кончика языка согласные были смазаны, но что-то в нём послышалось такое, отчего у У-Она пробежали по спине мурашки. А верховный жрец уставился на девушку удивлённо и непонимающе. Видимо, это он меньше всего ожидал услышать.

— Что? — спросил он тихо.

— Прости нас, — повторила Бэл-Айя, глядя ему прямо в глаза. — За то, что убили тебя. Мы сделали это не из ненависти к тебе, а потому что защищали от тебя свой народ. Прости, если раны, нанесённые тебе тогда моими стрелами, причиняют боль до сих пор.

Рай-Ан, не опускавший голову вовсе, присоединился:

— Прости. Мне жаль, что сделанное нами поставило тебя на тысячелетний путь мести — один из губительнейших путей, которые только может выбрать душа.

Верховный жрец, прикрыв глаза, издал долгий закрытый звук, похожий не то на хриплый стон, не то на рык:

— Гррмм... — Как будто проснулась фантомная боль из его прошлой жизни.

А У-Он закончил:

— Я тоже прошу прощения. И у меня нет к тебе ненависти.

Они придумали это не спонтанно, а ещё загодя, в дороге. Тогда Бэл-Айю осенило: единственным оружием и защитой от Нга-Шу была любовь, и сейчас они одновременно настраивались на светлую волну: каждый думал о том, кого он любил. У-Он увлажнившимся взглядом смотрел на Э-Ар, переполняясь нежностью к ней и крошечному существу, что жило у неё внутри. Их троих будто окутывал тёплый кокон.

Йедук-Шай, обнажив клыки, зарычал. В глубине его зрачков зажглись красные искры.

— Нет, не-е-ет! Ничего не выйдет, ребятки... Нет ненависти? А так?

Он сделал знак Ла-Рейе. Кинжал взлетел вверх, У-Он вздрогнул, но тёплая рука Бэл-Айи коснулась его руки. Его затошнило, как у пересохшего водопада, когда он увидел альтернативный пласт. Он зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел себя в светлом, солнечном парке, среди гуляющих людей. И Ла-Рейю, которая сидела на корточках, раскрывая объятия бегущему к ней малышу. Она была совсем не жестокой, а счастливой, и летний ветер трепал её волосы. А малыш смеялся.

И снова — зал с жаровнями и статуей. Кинжал задрожал и со звоном упал на каменный пол, а Ла-Рейя согнулась пополам от боли, прижав руки к низу живота.

— Ты что? — рыкнул верховный жрец.

Женщина-Убийца осела на пол, а потом легла на бок, поджав ноги к животу. Запахло кровью.

— Малыш, который мог бы у неё родиться, решил отправиться на поиски другой матери для себя, — сказала Бэл-Айя. — Он не хочет быть с рождения связанным с Нга-Шу.

— Будьте вы прокляты, — выла Ла-Рейя.

— Мне жаль, — сказала Бэл-Айя. — Этого могло не случиться, но такова цена твоего выбора.

— Руш-Рим! — зычно крикнул верховный жрец.

Убийца, стоявший у них за спиной, шагнул было вперёд, но остановился, что-то слушая у себя в ухе.

— Господин! Мне передают, что сюда идёт спецназ... Красноухие.

— Вы обещали не приводить "хвоста", — разъярился Йедук-Шай.

— Это не наша инициатива, — спокойно ответил Рай-Ан. — Они сами до тебя добрались, потому что один из твоих Убийц сдал тебя.

— Не может быть! — завыл верховный жрец. — Ла-Рейя его убрала!

— Я убила его! — простонала с пола Ла-Рейя.

— Значит, не до конца, — улыбнулся Рай-Ан.

Йедук-Шай издал протяжный рёв.

— Ах, ну получите тогда все!

У-Она накрыло волной вьюжного холода.

Пробиравшийся через зимний лес отряд спецназа закрыл лица рукавами: на него летел снежный смерч.

Потерявшие на дороге сознание водители столкнулись лоб в лоб. В них врезались всё новые и новые машины.

Крановщик нажал не на тот рычаг, и бетонная плита полетела вниз.

Пилоты на взлёте допустили ошибку, и самолёт со ста сорока пятью пассажирами рухнул на землю.

Молодая мать, сдавив пальцами разламывающиеся от боли виски, присела у коляски на корточки. Ребёнок запищал.

Тиш-Им упала на ковёр без сознания. Из её носа потекла тонкая струйка крови.

Небо было затянуто сизой сетью, по которой неслись пульсирующие волны красных огней, как всполохи от пожара.

— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, БЕЗУМЕЦ?! — прогремел голос из бурана.

Два сапфировых огонька глаз, белая развевающаяся грива волос и светящийся узор-диадема на лбу. Грозный и прекрасный незнакомец, обнажённый по пояс, вышел из портала, открывшегося прямо в зале. Верховный жрец обернулся, вытаращив глаза и оскалившись.

— Ты...

— Хранитель Севера, да. А ты — глупец! Ты рвёшь мир на куски, убиваешь его. Ты создал огромную воронку, в которую его затягивает. Душа Мира корчится в агонии, выворачиваемая наизнанку через ту рану, которую ты ей нанёс. Ты как дитя со спичками... Играешь тем, в чём мало смыслишь!

Перед холодной, спокойной и величественной силой Хранителя, от которой трепетало и вибрировало всё пространство, Йедук-Шай опешил. Убийца Руш-Рим тоже стоял, не двигаясь с места. Ворвавшихся псов Хранитель отбросил одним взмахом руки, а Убийца вжался в стену, бледный как смерть.

— Это всего лишь большой "смерч"! — воскликнул Йедук-Шай. — Я остановлю его, когда захочу!

— Попробуй.

У-Он, лёжа на полу, видел, как по черепу верховного жреца катился градом пот, как дрожали его веки и губы, приоткрывая желтоватые клыки.

— Я смогу его остановить... в любой момент... Я... его властелин! — трясся Йедук-Шай.

— Ты не властен даже над собой, несчастный, — обдал его сапфировым холодом Хранитель. — Энергетическая смерть влечёт за собой гибель физическую. Не останется ничего, понимаешь ты, НИЧЕГО И НИКОГО! Погибнут все, и ты в том числе. И Нга-Шу погибнет. Ты всё уничтожаешь по своей глупости!

Сеть горела. Вспыхивая белым, она обращалась в пепел, и верховного жреца самого охватил ужас. В ушах стоял грохот: это сердце Нга-Шу стучало, как загнанное. Она сама страдала от боли и корчилась в агонии. Йедук-Шая вывернуло наизнанку. Великая Мать гибла, и происходило это по его вине. Нет, он не должен этого допустить.

Но раскрученный им "смерч" был действительно уже не "смерчем", вместо него разверзлась дыра, в которую верховного жреца затянуло бы... если бы не Хранитель, который удержал его в "здесь и сейчас".

Теперь и сердце верховного жреца колотилось как бешеное. Боль агонизирующей Нга-Шу раздирала его раскалёнными когтями. От непоправимости происходящего его затошнило, под колени ударила гадостная слабость. Сеть гибла, Сердце зашлось в предсмертном приступе тахикардии. Он открыл глаза и сказал:

— Всему конец.

Кровь всё ещё капала из-под наручников У-Она.

— Помогай закрыть воронку, — сказал Хранитель. — Один я не справлюсь, мне нужна помощь всех, кто МОЖЕТ. Но сначала освободи пленников.

Йедук-Шай затряс головой.

— Но я не... не...

— Если откажешься — погибнет всё, и НГА-ШУ ТОЖЕ, — повторил Хранитель. — И уже ничто не будет иметь значения.

— Я не думал... Я хотел только припугнуть мир! — плаксиво пробормотал верховный жрец.

— ПОМОГАЙ ЖЕ!!

Трясущаяся смугловато-жёлтая рука верховного жреца с чёрными загнутыми когтями легла в светлую ладонь Хранителя. Тот приказал Убийце:

— Сними с пленников оковы! Ну!

— Делай, как он говорит, — глухим, неживым голосом подтвердил верховный жрец его приказ. — Так не должно было произойти... Я не могу это остановить. Всё вышло из-под контроля.

Как поджавший хвост пёс, Руш-Рим на полусогнутых ногах подошёл к У-Ону. Вибрация силы Хранителя заставляла трястись и его пальцы, когда он отмыкал замок издевательски-шипастых наручников. У-Он облизал израненные запястья.

— Быстрее! — велел Хранитель. За спиной его клубился снежный буран, от веяния которого шевелились серебристые пряди длинных волос.

Убийца освободил Бэл-Айю и Рай-Ана.

— Её тоже, — кивнул Хранитель на Э-Ар.

Убийца не посмел ослушаться. Его посеревшее лицо блестело от испарины, взгляд был дикий и остекленевший.

Вторую руку Хранитель протянул У-Ону.

— Помогайте и вы... И мысленно зовите на помощь остальных, кого знаете. Только все вместе мы, возможно, это остановим.

У-Ону казалось, будто они висят на верхнем веке гигантского глаза, стараясь заставить его закрыться. Зрачок был воронкообразно втянут, и чёрно-серебристое пространство блестящими струями втекало в него. Нет, слишком малы их силы, чтобы сдержать это могучее веко... Даже если позвать всех Учителей, всех Хранителей, глав всех кланов...

Но они были рядом. Все до одного тянули веко вниз, а серебристая грива Хранителя Севера простёрлась над ними огромным пологом, как полощущийся на ветру парус. Его нижний конец уже втягивался в воронку.

Карандаш выпал из пальцев художника, а Йонис, прижав руку к левой стороне груди, рухнул в кресло.

У-Он плыл по морю серебристых волос. Они ласкали его, обвивали, текуче скользя вокруг его тела. Ни глаза, ни воронки не было, только море волос. Одна прядь, изогнувшись, как живая лиана, подхватила его и опустила на пол зала с жаровнями и статуей.

Приподнявшись на локте, он осмотрелся. Рядом лежали Рай-Ан и Бэл-Айя — бесчувственные, с потёками крови из носа. У-Он провёл пальцами под собственным носом... Липко. Пальцы заалели.

Убийца Руш-Рим ошалело моргал у стены, а в центре площадки перед статуей лежали двое — огромный белый волк и лысый человек в чёрном халате.

— Мм, — застонал Рай-Ан, поднимая голову.

У-Он подполз к Э-Ар, которая сидела на полу у жертвенника, обхватив колени руками, и полными слёз глазами смотрела на волка и Йедук-Шая. У-Он обнял её, поцеловал в дрожащие, мокрые и солёные губы и потеребил за уши, подушечками пальцев чувствуя пульсацию жилок в них.

— Всё кончилось, малыш... Всё хорошо. Я с тобой.

А Э-Ар чуть слышно пролепетала:

— Они умерли...

— Кто? — обернулся У-Он. — Да нет, что ты, живы. Смотри!

Рай-Ан и Бэл-Айя, морщась и постанывая, приподнимались.

— Нет... Волк и этот, — сказала Э-Ар.

Тело белого волка, сверкая и переливаясь, как свежевыпавший снег, стало прозрачным и на глазах растаяло. Исчезло, растворившись в воздухе. А верховный жрец остался лежать неподвижно.

Рай-Ан склонился над ним, пощупал пульс.

— Мёртв, — сказал он. — Надо же! Кто бы мог подумать, что он умрёт, спасая мир, который сам чуть не уничтожил...

Вперив взгляд в пространство, где только что растаяло тело белого волка, он с горечью вздохнул.

— Хранитель умер... Да здравствует Хранитель, — прошептал он.

— О чём ты? — спросил У-Он.

Рай-Ан только с задумчивой грустью улыбнулся.

Псы зашевелились, но были заторможенными, все разом вернувшись в человеческий облик. Держась за стены и пошатываясь, они бродили по Храмине, как зомби. То же случилось и с Убийцами.

— Что это с ними? — спросила Э-Ар, боязливо прижимаясь к У-Ону.

— Похоже, их связи с Нга-Шу оборваны, — ответил Рай-Ан. — Сети здорово досталось.

— Надо уходить отсюда, — решил У-Он.

Они нашли подземный тоннель, который выходил на поверхность в паре километров от Храмины. Когда они вышли на мороз, Э-Ар, на которой не было верхней одежды, застучала зубами. У-Он торопливо скинул свою куртку и закутал её.

— Ты же с-сам з-замёрзнешь, — сдавленно пробормотала она.

— Не замёрзну, — улыбнулся он, поёживаясь. — Меня кое-что согревает.

— Я почувствовала это, — ответила Э-Ар, тоже улыбнувшись. — Тёплый кокон...

— Он самый, милая, — кивнул У-Он. — Он самый.

Укусы мороза почти не чувствовались: сердце, как раскалённый уголь, грело его и поддерживало в нём жизнь. Деревья в белых шубах, наверно, удивлялись: как он не мёрзнет? А он держал руки Э-Ар в своих и тонул в медовых топазах её глаз.

Вдруг в воздухе что-то свистнуло, и Бэл-Айя, вскрикнув, прислонилась спиной к каменной глыбе и осела в снег. В её плече торчал нож. У-Он, заслонив собой жену и оскалившись, обернулся, а Ла-Рейя уже метнула второй... который был пойман на лету Рай-Аном. Тяжело дыша, женщина-Убийца доставала третий. Но метнуть его ей было не суждено: с дыркой между глаз она рухнула в снег, удивлённо глядя куда-то поверх макушек деревьев.

На верхней глыбе, лежавшей над выходом из тоннеля, стояла фигура в белом маскировочном костюме, широких дымчатых очках и со снайперской винтовкой в руках, тоже обмотанной белой тканью.

— Северные братья снова помогают нам, — улыбнулся Рай-Ан.

— Всегда готовы поддержать вас, — кивнул Северный Волк. — Идёмте к снегоходам. Там и аптечка найдётся.

Со стороны Храмины послышалась стрельба. У-Он, помогая Бэл-Айе подняться, насторожил ухо.

— Никак, красноухие очухались и уже добрались туда! Быстро же они пришли в себя.

— Они вообще устроены несколько проще, чем мы, — ответил Рай-Ан. — И легче переносят такие вещи.

— А как же морок?

— Кажется, его больше нет.

Бэл-Айя, морщась, дотронулась до рукоятки ножа, обхватила и выдернула. Э-Ар, побледнев при виде крови, уткнулась У-Ону в плечо.

— Ничего, — улыбнулась Бэл-Айя. — На мне всё заживает, как на собаке.

А Рай-Ан снял с мёртвой Ла-Рейи куртку и протянул Э-Ар.

— Возьми, надень. А У-Ону отдай его куртку, а то он всё-таки замёрзнет, несмотря на весь огонь любви.

Э-Ар передёрнулась, болезненно поморщившись.

— С убитой? Вы что... Нет, ни за что не надену.

— Не бойся, она же чистая, — сказал У-Он.

— А мою, с кровью, наденешь? — спросила Бэл-Айя. — А я возьму себе эту, раз ты брезгуешь.

— Лучше уж с кровью, но с живого человека, чем чистую, но с мёртвого, — пробормотала Э-Ар.

Когда обмен куртками был завершён, она плаксиво скривилась и закрыла ладонью глаза. У-Он, уже в своей куртке, обнял её и поцеловал в ушко.

— Ну, чего опять, Ушастик?

— Она могла стать матерью, — всхлипывала та. — Но уже никогда не станет... Малыш никогда не родится...

— Родится, — сказала Бэл-Айя, слегка морщась и покряхтывая от боли в ране. — Только у кого-то другого. Или у неё же, только в другой жизни.

Стрельба стала слышна ближе. Северный Волк сказал:

— Надо пошевеливаться.

Уходя, Э-Ар ещё раз оглянулась на оставшуюся в снегу Ла-Рейю, вздохнула и шмыгнула носом.

Небольшой отряд Северных Волков на снегоходах ждал их в полукилометре от выхода из тоннеля. Бэл-Айю перевязали, и все четверо разместились в качестве пассажиров за спинами Волков.

На стоянке, где они должны были сменить транспорт, Э-Ар вдруг вскрикнула, слезая со снегохода. У-Он сразу метнулся к ней, а она, прижимая руку к животу, громко стонала.

— Ой, ой, ой, мамочки... Нет, нет, только не выкидыш, пожалуйста...

В её испуганных глазах стояли слёзы. Все застыли в страхе, а горы в далёкой дымке бесстрастно взирали на людскую суету.

— У-Он, мы теряем малыша, — плакала и стонала Э-Ар.

Он подхватил её и отнёс в машину. Если бы здесь был Учитель Акхара с его удивительными руками! Как бы он сделал?

Наверно, он взял бы этот голубой комочек света, слегка схваченный по краям кроваво-красным, и отдал ему всю свою любовь. Он бы изливал на него любовь потоками, пока красный цвет не отступил бы и не покинул этот пульсирующий сгусточек жизни.

— Ой... Прошло, кажется, — удивлённо сказала Э-Ар, вытирая со щёк слёзы. — Нет, вроде бы ещё не всё... А, нет, точно всё. Уфф... Кошмар какой.

Наступило всеобщее облегчение. Э-Ар откинула голову назад и закрыла глаза, а У-Он сел рядом и уткнулся лицом в её ладони, нюхая и целуя их.

— Ложная тревога, ребята, — сказала Бэл-Айя Северным Волкам. — Бывает.

— Но ей лучше всё-таки показаться врачу, — сказал старший отряда. — И больше никаких приключений.

— Думаю, приключения закончились, — ответил У-Он.

Он встретился взглядом с Рай-Аном. Тот улыбнулся и кивнул. А У-Он сидел, всё ещё потрясённый тем, что только что сделал.

— Растёшь на глазах, — сказал Белый Ягуар. — Думаю, из тебя получился бы неплохой глава клана Белогрудого Волка.

— Клана, в котором всего три члена, — усмехнулся У-Он. — Я, мама и Тиш-Им.

— Ну, вы с Э-Ар, я думаю, позаботитесь об увеличении его численности, — подмигнул Белый Ягуар.

Э-Ар порозовела, а У-Он засмеялся.

В дверь больничной палаты заглянул Лиснет.

— Можно?

Йонис, приподнимаясь на подушке, прокряхтел:

— Заходи... Какие новости? Взяли они его?

Лиснет, положив на тумбочку пакет с фруктами, уселся на стул.

— Привет, старина. Ну, побоище там было жуткое, скажу я тебе. Много ребят полегло, но и его шайки поубавилось. Но некоторым Убийцам удалось скрыться по подземным тоннелям.

— А его? — спросил Йонис нетерпеливо. — Самого-то взяли?

Лиснет усмехнулся, провёл ладонями по коленям, почесал гладкий затылок.

— Верховный жрец был уже мёртв, когда его нашли. Не знаю... Смерть от естественных причин, как говорят. Сам он, короче, скопытился. Легко отделался, надо сказать.

— Странно, — пробормотал Йонис, почёсывая седеющую щетину. — Очень странно...

На пенсию ему, похоже, придётся выйти досрочно. Инфаркт миокарда свалил его в тот жуткий день, когда всех "накрыло". Если бы не художник, не разговаривать бы ему сейчас с Лиснетом.

А его спаситель стоял в дверях с букетом цветов и солнечно улыбался.

— Привет, — усмехнулся Йонис. — Ну, а ты что нового скажешь?

— Сеть уничтожена примерно на девяносто процентов, — ответил тот. — Сердце Нга-Шу остановилось, она впала в спячку. Восстановится ли когда-нибудь сеть? Всё будет зависеть от того, как поведут себя люди. Это были хорошие новости. — Художник вошёл в палату и положил цветы на колени Лиснету, посерьёзнел. — Есть и плохие... Мы потеряли Хранителя Севера.

Для обычного красноухого это прозвучало бы как бред, но Йонис знал, кто такая Нга-Шу, что такое её сеть и что представляют собой Хранители. Он своими глазами видел чудо в палате больницы, в кардиологическом отделении которой сейчас лежал сам — больницы номер девять. Ма-Уна, у которой определили смерть мозга, оказалась ещё как жива, а вчера, как рассказали Йонису, открыла глаза. Да, несмотря на то, что майор валялся на больничной койке, он был в курсе всех последних новостей — в основном, благодаря Лиснету.

— Я хотел сказать тебе спасибо, — проговорил он. — За всё, что ты сделал, делаешь и... наверно, ещё будешь делать.

Художник улыбнулся.

— Рад слышать это от представителя красноухих.

Йонис усмехнулся.

— Не знаю... В последнее время мне кажется, что мои уши не такие уж и красные.

Тиш-Им плакала в подушку. Не помогал тоо с травами и мёдом, которым её поила экономка, не смогла её успокоить и мать по телефону. Рядом на тумбочке лежал тест на беременность.

Мир внезапно накрыл купол какого-то кошмара. Волна катастроф, несчастных случаев, массовых обмороков, сердечных приступов и самоубийств прокатилась по нему в последние два дня. Страшно было включать новости.

Но мир, похоже, устоял.

Когда она потеряла сознание, её подхватило что-то серебристое и шелковисто-гибкое... Волосы Хранителя Севера. Сапфировый звездопад пролился на мир, и синие искорки упали в чьи-то души. Одна из них — Тиш-Им точно знала — угодила в неё.

— Да живы они, всё с ними будет нормально, — успокаивала её экономка.

Если мир устоит в ближайшее время, он пожнёт богатый урожай. И хорошего, и не очень. А из сапфировых звёздочек родятся поэты. Великие и обречённые на одиночество, со странным взглядом на вещи, способным порождать необычайные, пронзительные образы, которые кому-то могут показаться вычурными и непонятными. "Что вы хотите сказать своими строками, любезнейший? — скажет такому Поэту красноухий критик. — Это, конечно же, красиво и необычно, но... как-то пусто, понимаете? Ну... на мой субъективный взгляд, по крайней мере. Ваши индивидуальные ассоциации и игра образов совершенно не поддаются декодированию. Ваши стихи — для избранных, наверное. А основной массе читателей не понять и не оценить глубин вашей мысли. Будьте проще, дорогой Поэт, и люди к вам потянутся".

К дому подъехала машина. Тиш-Им села на кровати, обхватив руками колени, и просто слушала... Не вскакивала, не бежала навстречу. Просто внимала звукам жизни и любви, и тёплые слёзы катились по её щекам. Она слышала голоса, а среди них — тот, обладатель которого был ей дороже всех и вся. Наверно, он спрашивал о ней, а экономка отвечала, что Тиш-Им в спальне.

Послышался деликатный стук в дверь.

— Тиш-Им... Ты не спишь? Можно к тебе?

— Входи, — тихо отозвалась она.

Да, он был жив и стоял перед ней. В его глазах тоже сиял отблеск сапфировых звёзд.

— Я дома, родная. Всё хорошо.

Она обняла его, зажмурившись, но слёзы всё равно сочились. А он увидел тест на тумбочке. Спросил с улыбкой:

— Так... И что это значит?

— Будто сам не знаешь, — сквозь слёзы улыбнулась она.

ЭПИЛОГ

1. Святой грешник

Бородатый длинноволосый человек сидит на берегу речки, глядя на безмятежную воду, на которой ослепительно сверкает расплавленное солнце. Человек щурится и улыбается в усы, остругивая большим, крепким ножом тонкий ствол молоденькой берёзки, с которого уже убраны ветки. В гибели деревца виноват ветер. Нож сглаживает неровности и сучки, а человек слушает песню, льющуюся из портативного радиоприёмника: "Эти глаза напротив — калейдоскоп огней, эти глаза напротив — ярче и всё теплей..."

Он одет в старый, мятый серый плащ, под которым видна грязноватая голубая футболка, в джинсы с дырками на коленях и кроссовки, что когда-то давно были белыми, но сейчас уже почти не помнят тех счастливых времён своей юности. Радиоприёмник принадлежит подростку, который валяется рядом на траве, скосив глаза к носу, на который села бабочка. Боясь её спугнуть, мальчик едва дышит. Усмехнувшись, человек закрывает глаза, как будто слушая ветер. Покрывающий тыльную сторону его кистей сложный узор начинает светиться.

Прилетает ещё одна бабочка, потом — ещё, и вот уже целая дюжина пестрокрылых созданий порхает вокруг них. Человек вытягивает руку, и они садятся к нему на рукав. Присоединяются всё новые и новые бабочки, и мальчишка широко раскрытыми от изумления глазами смотрит на это маленькое чудо. Вся рука бородатого мужчины будто превратилась в цветочную клумбу, с той только разницей, что "цветы" — живые и шевелят "лепестками".

— Ни фига себе, сколько их, — шепчет мальчик. — Дядя Беримир, как это ты так делаешь? Ты их как-то приманиваешь, что ли?

В бороде человека блестит улыбка. Если присмотреться, то видны слегка удлинённые клыки, и поэтому широко улыбается он редко, чаще — слегка, одними уголками губ. Но сейчас просто не может удержаться.

Его имя — Беримир — как он узнал, означало "берегущий мир" и уже давно вышло из употребления. От его старого имени нынешнее, здешнее отличалось всего одной буквой. Когда-то его звали Бер-Идмир, и он был Убийцей.

Шагнув в портал, открывшийся в машине для перевозки преступников, он оказался в зимнем лесу. Одежда на нём была легковата, и, чтобы не замёрзнуть, он перекинулся, но не в пса, как он ожидал, а в волка.

До самой весны Бер-Идмир прожил волком-бирюком, не спеша выходить к людям. Он устал от них. Обустроив себе логово в брошенной медвежьей берлоге, он стал жить в лесу, добывая себе пропитание охотой. Местное зверьё боялось и уважало его, чувствуя его необычную силу, а ему было достаточно одного взгляда, чтобы заставить поджать хвост матёрого вожака, не говоря уже о том, что размерами он намного превышал любого здешнего волка.

Но любопытство взяло верх, а одиночество ему наскучило, и поздней весной, когда уже сошёл снег, он решил разведать, что за люди обитали здесь. Это был небольшой посёлок, расположенный у реки, и жили в нём люди с короткими закруглёнными ушами телесного цвета, на холоде становившимися розовыми или красноватыми. Языка их Бер-Идмир не знал, но обнаружил, что может читать мысли, а потому улавливал невербальный смысл произносимого. Стараясь оставаться незамеченным, он подбирался к ним и слушал, вычленяя и запоминая некоторые слова. Имена у них были странные, непривычные для его уха: Ма-Рия, Па-Вел, Ан-Дрей, Слав-Ка, Лю-Ба, Во-Лодя, Ки-Рилл. Иногда к именам прилагались не то фамилии, не то прозвища, такие как "Палыч", "Михалыч", "Юрьевна".

Он понял, что попал к короткоухим. Далеко же занёс его портал! Кстати, он обнаружил у себя способность перемещаться в пространстве с помощью таких порталов. Открывались они легко, усилием воли и мысли, но следовало хорошо представлять себе место назначения, иначе можно было оказаться, например, под водой или врезаться в дерево. Первый опыт Бер-Идмира в передвижении таким способом был не совсем удачен: он очутился именно в воде, подо льдом. Лёд оказался не слишком толстым, и Бер-Идмир сумел пробить его. Он бы неизбежно подхватил воспаление лёгких, если бы не додумался представить себе местность, в которой царило лето. Выскочив из портала в тропическом лесу, там он обсох, а потом вернулся на север, в зиму. Почему не остался в лете? Его что-то влекло в те места — необъяснимо, иррационально, до щемящей боли в сердце.

Найдя выброшенную кем-то газету, он всматривался в незнакомые буквы и, как ни странно, чувствовал автора текста. Бер-Идмир ощущал его тепло, его мысли и чувства, даже знал, что у него в тот момент болел палец, и ему трудно было печатать. Понимая смысл на невербальном уровне, бывший Убийца догадывался, что означает то или иное сочетание букв, и незнакомые печатные слова обретали значение. Это было интересно и удивительно, раньше таких способностей Бер-Идмир за собой не замечал. А может, он и обладал ими, сам о том не ведая.

Это так его увлекло, что он стал специально охотиться за газетами, из которых почерпнул немало информации о том, куда он попал. Страна называлась Россией, столицей её был город Санкт-Петербург; посёлок, близ которого он обосновался в лесу, назывался Березинский, а речка — Веснянка. С географией материка короткоухих Бер-Идмир был знаком весьма смутно, и со школьных времён не особо интересовался этим. Знал он только, что с этой частью мира у расы длинноухих нет почти никаких отношений уже очень давно. Была война на религиозной почве, но длинноухие победили; был заключён мир и договорённость о взаимном и полном невмешательстве в дела друг друга.

Он задумался о том, как его примут, если он всё-таки выйдет к людям. Возможно, он окажется нежеланным гостем, а может быть, к нему отнесутся спокойно. Как бы то ни было, Бер-Идмир чувствовал, что рано или поздно ему придётся выйти. Тыльная сторона передних лап — там, где Хранитель Запада оставил ему свой "подарок" — временами начинала гореть и зудеть, и чем дальше он находился от людей, тем сильнее было это ощущение.

Летом он нашёл свою одежду и обувь, которую припрятал в дупле дерева, просушил её и надел. От долгого пребывания в зверином облике было даже непривычно снова встать на две ноги, но узор, проступивший на тыльной стороне его кистей на месте давно сошедшей ожоговой корочки, зудел и заставлял что-то предпринимать, а временами начинал светиться: особенно это было заметно в темноте. Светящийся узор на коже — это, как Бер-Идмир понял, был знак Хранителей, но как он мог оказаться у него?

Однако и способность перемещаться с помощью порталов тоже являлась прерогативой Хранителей. "Правая рука — запад, левая — восток, голова — север, ноги — юг", — вспомнил он. Но что могли означать обе руки, как в его случае? Восток-запад? Странно. Да и узор занимал всю тыльную сторону кисти, а у Хранителя он был в виде браслета.

Сначала Бер-Идмиру подумалось: "Я недостоин этого". Он, бывший Убийца, не мог стать носителем такого дара. Однако потом он вспомнил о долге... И понял, что всё это дано ему не просто так. Искупить вину перед людьми — вот зачем он был отпущен на свободу.

Первыми, кому он помог, стала пара детишек, которые заблудились в лесу. Девочка, похоже, напоролась ногой на острый сучок и теперь сидела на кочке, разглядывая рану и размазывая по лицу слёзы, а мальчик бродил вокруг, усиленно думая, как быть дальше. В траве стояла корзинка с ягодами. Бер-Идмир прятался за деревом, вдыхая запах крови, собираясь с духом перед первым своим контактом со здешними людьми и вспоминая немногие слова из их языка, которые он выучил. Одно он помнил хорошо, с него и начал.

— Привет.

Дети посмотрели на него не то удивлённо, не то испуганно и промолчали в ответ.

— Бояться нет надо, — сказал Бер-Идмир, присаживаясь перед девочкой. — Я — друг. Друг. Помочь, — он показал на окровавленную голень и улыбнулся. — Я — помочь.

Когда его язык коснулся раны, девочка удивлённо вскрикнула.

— Я — друг, — повторил Бер-Идмир. — Помочь.

Девочке было больно, но Бер-Идмир не испытывал от этого радости, напротив — он переживал её боль каждой своей клеткой, как свою собственную. Дочиста вылизав рану, он стал смыкать её края, поглаживая пальцами. Всё это он делал интуитивно, и тепло, растекавшееся по узору на руках, подсказывало, что он на правильном пути. Подошедший мальчик смотрел во все глаза... Края раны под пальцами Бер-Идмира слиплись, образовалась корочка; Бер-Идмир погладил ногу девочки ещё, и корочка начала сама отставать. Под ней была новая розовая кожа.

Мальчик что-то изумленно воскликнул, а Бер-Идмир, шевеля губами, повторял про себя новое выражение: "Вот это да".

— Спасибо, — сказала девочка.

Это слово Бер-Идмир знал. И улыбнулся. А девочка спросила:

— Вы — volshebnik?

Слово было новое, но он понял, что оно означало — "человек, творящий чудеса, магию".

— Волшебников не бывает, — сказал мальчик.

— А это тогда, по-твоему, что было? — спросила девочка, показывая на свою зажившую ногу. И протянула Бер-Идмиру корзинку: — Угощайтесь, пожалуйста!

— Спасибо, — сказал он и взял несколько ягод — очень душистых и вкусных.

— А как вас зовут, дяденька? — полюбопытствовал мальчик.

— Бер-Идмир, — представился бывший Убийца.

— Беримир? — повторил мальчик. — А я — Пашка. А она — Ирка.

— Пашка, Ирка, — повторил Бер-Идмир с улыбкой. — Хорошо.

Он вывел их из леса на дорогу, которая вела в посёлок. Дальше дети уже сами знали, куда идти.

После этого узор на его руках перестал зудеть. Бер-Идмир понял: это его призвание. Он испытал от помощи детям такую же радость, какую он испытывал когда-то от причинения людям боли, и это его потрясло. Это был кайф, самый настоящий, непередаваемый. Каждая клетка наполнялась теплом, хотелось смеяться и бегать, и Бер-Идмир, сбросив одежду, перекинулся и побежал. Каждый мускул горел и был готов разорваться от восторга.

Это было прекрасно. И он хотел ещё.

Он просто пришёл в посёлок однажды вечером — брёл по улице без особой цели, пока не услышал:

— Дядя Беримир!

Это оказался мальчик Пашка. Подкатив к Бер-Идмиру на велосипеде и улыбаясь от уха до уха, он затараторил так, что тот едва успевал улавливать ход его мыслей. Положив руку Пашке на плечо, Бер-Идмир попросил:

— Говорить медленно, пожалуйста. Я понимать нет.

Пашка и Ирка были брат и сестра. Придя домой из леса, они, конечно, всё рассказали матери, которая восприняла бы их рассказ как выдумку, если бы не доказательство — след от зажившей раны на ноге Ирки, которого раньше не было.

— У нас бабушка болеет. Может, вы её тоже полечите, дядя Беримир?

Бер-Идмир улыбнулся и кивнул.

Пашка и Ирка жили в одноэтажном деревянном доме с резными ставнями и наличниками. При доме был большой участок с овощными грядками, плодовыми деревьями и ягодными кустами. Навстречу вышла светловолосая и светлоглазая женщина — мать Пашки и Ирки.

— Мам, это дядя Беримир, тот самый! — сказал мальчик. — Он вылечит бабу Катю!

— Здравствуйте, — проговорил Бер-Идмир с лёгким поклоном.

— Здравствуйте, — ответила женщина, с любопытством глядя на его уши.

Она стала задавать вопросы: кто он, откуда, чем занимается в их краях. Плохо зная язык, Бер-Идмир кое-как смог объяснить, что он издалека, а пришёл сюда, чтобы помогать людям. Его накормили вкусным обедом и угостили похожим на тоо напитком, который назывался "чай". Давно не евший по-человечески Бер-Идмир воздал должное мясному пирогу и наваристому супу красного цвета — борщу. К чаю были творожные ватрушки. Чувствуя сытую истому, разлившуюся по телу, он проговорил:

— Спасибо. Хорошо.

Женщина принялась благодарить его за детей, но он качнул головой:

— Мой долг. Мой работа. — И спросил: — Ваш бабушка — болеть? Я — помогать.

Комната, в которой лежала бабушка, была наполнена тяжёлым запахом. В этом запахе Бер-Идмир прочёл всё, чем она жила, как относилась к людям, где ошибалась, а где была права. Эта в целом достойная женщина слегла как раз после того, как мир тряхнуло огромным смерчем, который был, как Бер-Идмир предполагал, делом рук верховного жреца. Кто-то очень сильный остановил едва не разразившуюся катастрофу, после которой перестало слышаться сердце Нга-Шу.

— Я — помочь, — сказал Бер-Идмир.

Женщина была стара, вряд ли она могла прожить ещё долго, но пусть лучше она проведёт остаток своей жизни на ногах, а не в постели, решил он. Она была достойна этого, и узор на руках, пульсируя, соглашался.

Уже после первого сеанса бабушке стало лучше, а Бер-Идмир, с непривычки почувствовав усталость, попросил постелить ему где-нибудь — да хотя бы в прохладных сенцах. Едва коснувшись головой подушки, он заснул, а когда пробудился, дома уже был отец семейства, Михаил. Баба Катя сидела на постели и пила чай, сама держа кружку в руках — это произвело на Михаила большое впечатление.

Бер-Идмир прикладывал к больной руки ещё три раза. Это было первое его серьёзное исцеление, и он ещё не умел рационально расходовать силы, выкладываясь по полной программе, а потом подолгу отдыхая. Всё лечение заняло три дня, и в результате бабушка начала ходить — сначала с поддержкой, а потом и сама. Всё это время Бер-Идмир спал в сенях и обедал в доме. Он впервые за долгое время вымылся — в бане. Отросшие на голове и лице волосы он сбривать не стал: с ними он был больше похож на местного жителя. Кроме того, он обнаружил у себя очередную удивительную способность, а именно — к мимикрии: теперь он мог менять размер и цвет своих ушей, делая их в точности такими, как у окружавших его людей. Его глаза из белых стали светло-голубыми, точь-в-точь как у Ирки, чью кровь он попробовал, вылизывая ей рану на ноге. Ему отдали кое-что из одежды Михаила: джинсы, кроссовки, пару носков, трусы, рубашку и летнюю куртку — всё ношеное, но чистое и в хорошем состоянии. От денег он отказался, но попросил разрешения остаться в доме на несколько дней, которое хозяева ему охотно дали.

Слухи в маленьком посёлке распространялись быстро: вечером к хозяевам пришли в гости соседи, а уже наутро Бер-Идмира позвали к следующему пациенту — мужчине, которого свалил приступ радикулита такой силы, что он стонал от боли, поворачиваясь с одного бока на другой. Бер-Идмир вылечил ему радикулит в один сеанс, так что страдалец смог разогнуться без боли буквально через полчаса. В тот день он обедал в доме у пациента. Пашка крутился тут же: ему было всё интересно.

По дороге домой их облаяла стая бродячих собак. Точнее, гавкали они на Бер-Идмира, но стоило ему только глянуть на них и показать клыки, как вожак стаи поджал хвост, а следом и все остальные. Бер-Идмир усмехнулся. Пусть знают, кто тут главный.

— Ух ты, они тебя испугались, дядя Беримир! — восхитился Пашка.

Несколько дней, на которые Бер-Идмир просил позволения пожить в доме семьи Семёновых, уже истекли, но никто и не заикался об этом: к нему приходили всё новые люди за исцелением от телесных страданий. Всем им он говорил:

— Вы должны изменить свою жизнь. Изменить мысли и чувства. Гнать тёмные и дурные. Вы должны впустить в своё сердце свет. Иначе болезнь вернётся.

Сердца Нга-Шу он больше не слышал и не видел её сеть, но знал, что каждая крупица гнева, злобы и ненависти в людях восстанавливала её на долю миллиметра.

В свободное время он работал на хозяйском огороде, и соприкосновение с землёй приносило ему покой и восполняло силы не хуже, чем еда. Пашка и Ирка всё время крутились около него, и хозяйка Наталья говорила:

— Дети всё чувствуют. Если он им по душе, значит, он не может быть плохим человеком.

Бер-Идмир поливал огурцы, когда к Семёновым пришла какая-то старуха. Они о чём-то разговаривали с Натальей, а потом гостья подошла к Бер-Идмиру и спросила:

— Вы, уважаемый, какой веры будете? Христианской? Во имя кого лечите?

Бер-Идмир задумался. Вода с журчанием струилась на грядку. Смысл вопроса был ему не очень понятен, но задан он был с недоверием и подозрением, в котором уже крылось зерно враждебности.

— Я не понимай, — ответил он.

Старуха достала из сумки миниатюрное изображение в светло-серебристой рамке — портрет какого-то молодого мужчины с бородкой.

— Христа знаете? В Бога веруете?

— Не знай, кто это, — качнул головой Бер-Идмир, переходя к следующей грядке.

— А Сатана — знаешь, кто такой? — прищурилась бабка.

— И он — не знай. Я — сын Дух Зверя. Природа, земля, вода, ветер, огонь, лес, животные. У они есть душа, — как смог, объяснил он свои верования.

— А, милок, так ты — язычник! Нехристь. Вон оно что, — сказала старуха.

Этих слов — "язычник", "нехристь" — Бер-Идмир не знал, но из уст бабки они прозвучали как ругательства. Вышедшей хозяйке она сказала:

— Ты, матушка моя, думай, кого в дом пускаешь. Безбожник он, и непонятно, какая сила им владеет. Людей-то он лечит, да неизвестно, к добру ли это! Не Божьей милостью исцеляет, нехорошо это. Вот схожу в церковь и батюшке всё расскажу.

Хозяйка, слегка порозовев, ответила:

— Да будет тебе, Антоновна, проповедовать! Неважно, какой он веры, а важно, что он делает людям добро.

— Добро? Ой ли? — покачала головой Антоновна. — Расскажу батюшке, непременно расскажу. Вот и увидим.

Старуха ушла, а хозяйка, подойдя к Бер-Идмиру, сказала со смущённой улыбкой:

— Не обращайте внимания.

Через пару дней в гости к Семёновым пришёл бородатый мужчина, нестарый, со спокойным и умным лбом, в длиннополом чёрном одеянии и с крестообразной подвеской, надетой на шею. Он поговорил с хозяйкой, не отказался от чашки чая, а потом попросил позвать Бер-Идмира.

— Здравствуйте, я отец Василий, — представился он. — Вы — Беримир?

Бер-Идмир кивнул. Искажённое Пашкой имя прижилось, здесь все называли его так, а он уже и не стал поправлять.

— Редкое имя, — сказал отец Василий, поглаживая аккуратную бородку. — Ещё дохристианское. Оно означает "тот, кто бережёт мир". Или "заботящийся о мире", что, в общем-то, одно и то же. Так откуда вы?

Этому человеку Бер-Идмир ответил честно:

— Я — с земля длинноухих. — Почему-то не хотелось лгать и уклоняться.

— Вот оно что, — проговорил отец Василий. И протянул ему такой же предмет, какой висел у него на шее — крест с прибитой к нему человеческой фигуркой в колючем венке, только побольше. — Не знаете, что это за символ?

Бер-Идмир покачал головой.

— Это распятие. Возьмите его в руки. Что чувствуете?

Он взял то, что называлось "распятие", и закрыл глаза. Ощущения были необычными, незнакомыми, и ему было трудно описывать их словами.

— Сила. Свет. Страдание. Кровь... Гвозди... Боль. Рана... Вот сюда, — он приложил руку к рёбрам, поморщившись от фантомной боли. — Давно, очень.

Он отдал распятие отцу Василию. Тот, задумчиво посмотрев на Бер-Идмира, сказал:

— Хм... Хоть вы и не нашей веры, но какой-то тьмы и враждебности я в вас не вижу. Вы не знаете Бога, но творите богоугодные дела. Было бы лучше, конечно, если бы вы приняли православие... Но принуждать к этому я вас не могу.

— Батюшка, Вера Антоновна считает, что принимать от Беримира помощь — грех, — сказала хозяйка. — Вы думаете, это так?

— Я бы не назвал это грехом, — ответил отец Василий. — Добро, делаемое человеком, даже не знающим Христа, не перестаёт от этого быть добром.

Религиозный аспект не стал непреодолимым препятствием для людей, желавших получить исцеление, а Бер-Идмир просто делал то, чего не мог не делать. В помощи людям он черпал радость и снимал этим зуд в руках, покрытых хранительским узором.

Слухи о необычном целителе распространились за пределы посёлка, и к Бер-Идмиру стали приезжать из других деревень и даже городов. Он никому не отказывал, ни с кого не брал денег. Ему было достаточно той радости, которую он испытывал, делая своё дело.

Иногда ему хотелось сырого мяса: оборотень в нём всё же давал о себе знать. Тогда он уходил в лес на несколько дней и охотился там. Семёновым он объяснял свои отлучки надобностью приводить свой дух в равновесие, общаясь с природой. Наталья снабжала его в такие походы съестным, и он, чтобы не вызывать подозрений, принимал её заботу: понятное дело, что пропитание он себе в лесу добывал и так, но пугать людей своей истинной натурой ему не хотелось. Уходя, он всегда был настороже — не следил ли за ним кто-нибудь любопытный. Человека он чуял на большом расстоянии, и дело было даже не в нюхе: он просто чувствовал присутствие живого существа и его намерения.

Однажды к нему приехала женщина из города. Она была сотрудницей детского хосписа.

— Наше призвание — обеспечивать достойный уход за умирающими детишками, — сказала она. — Но это не значит, что мы не хотели бы, чтобы наши пациенты выживали. Если маленький пациент уйдёт от нас не в могилу, а обратно в жизнь... Это... Не знаю даже, какими словами выразить, что это за чудо и счастье. Официальная медицина не может помочь нашим деткам, но одна моя родственница, которой вы помогли, вселила в меня надежду. Она была очень серьёзно больна, вы вытащили её практически с того света. И я подумала, что, может быть, стоит попробовать. Если для ребят есть хоть крупица надежды, хоть малюсенький шанс — надо его использовать.

Бер-Идмир, к тому времени уже прилично подучивший русский, ответил:

— Хорошо, я попробую. Но у меня нет документов, я не смогу поехать с вами обычным транспортом. Подробно опишите, как выглядит то место, где живут дети. Что находится вокруг? И я доберусь к вам сам. Своим способом.

У сотрудницы оказался с собой цветной буклет с фотографией хосписа.

— Вот... Тут и адрес написан, и телефоны, и вся остальная информация о нас. Меня зовут Галина Сергеевна Светлова. — Она достала ручку и надписала на свободном от текста месте своё имя.

Он взял буклет, кивнул и повторил:

— Я прибуду. Езжайте и ждите меня. — И спросил: — Скажите только, как долго вы сюда ехали?

— Двое суток, — ответила сотрудница хосписа. — Спасибо вам... Мы будем вас ждать.

Когда она уехала, Бер-Идмир сказал Семёновым, что ему придётся на некоторое время их покинуть. Подождав два дня (с тем расчётом, что сотрудница будет уже на месте), он вышел пешком за пределы посёлка и переместился с помощью портала прямо к хоспису, оказавшись на его крыльце. По чистой случайности в этот момент там никого не было. Он усмехнулся. Риск был, да. Но ему везло.

Войдя, он достал буклет и прочитал имя.

— Галина Сергеевна Светлова здесь? Можно её увидеть? — спросил он. — Мы договаривались о встрече, она меня ждёт. Я — Беримир.

Галину Сергеевну позвали, и она пришла.

— Я очень рада вас видеть. Признаться, я решилась обратиться к вам, не ставя в известность своё начальство, потому что не знала, как они это воспримут. Если всё получится, будет не страшно, а в случае неудачи... ну, и не надо им знать о моей инициативе. Но я почему-то верю, что вы сможете помочь. Родители знают, они согласны.

— Давайте попробуем, — улыбнулся он.

В буклете он читал: "Это — не дом смерти. Это — дом достойной жизни до конца". Но смерть царила здесь, подкарауливала за каждым углом и смотрела из детских глаз. Некоторые из них были спокойными и просветлёнными, другие — полными отчаяния и тоски. Галина Сергеевна провела его по палатам, и вскоре Бер-Идмиру пришлось остановиться у окна, чтобы прийти в себя. Он уже и не помнил, когда в последний раз плакал.

— Да, очень тяжело видеть, как умирают дети, — вздохнула Галина Сергеевна.

В первый день он попытался помочь двенадцатилетней Даше, умиравшей от рака. Он поменял расположение бусин в её судьбе, но его вмешательство следовало подкрепить действиями других людей, в противном случае последствия могли быть самыми неожиданными и печальными.

— Твои родители должны задуматься о том, как им изменить свою жизнь, — сказал он девочке. — Они сами поймут, что им делать, если хорошо подумают. Но и ты сама помни: когда-нибудь — может, через пять лет, а может, и через двадцать пять — настанет день, когда ты должна будешь выплатить долг. Я не знаю, что судьба от тебя потребует — помощь другому человеку или какой-то иной поступок... Ты почувствуешь это сама. Ты просто поймёшь: "Вот оно. Я должна сделать это". Если ты проигнорируешь этот момент, болезнь может вернуться и убить тебя.

— А если я... пропущу? Не почувствую? — спросила она.

— Не пропустишь, — улыбнулся Бер-Идмир. — Ты обязательно почувствуешь, это ни с чем нельзя будет спутать. И если ты всё сделаешь правильно — так, как подскажет тебе сердце — всё будет хорошо.

Он поцеловал её в брови — вернее, в те места, где они были до химиотерапии, и в шутку поймал за носик. Девочка улыбнулась, и он увидел, как смерть ушла из её глаз.

Её соседке по палате, Вике, он тоже "сдвинул бусины" и сказал:

— Всё, что я говорил Даше, относится и к тебе. Не забудь.

Когда он вышел в коридор, Галина Сергеевна спросила:

— Ну как? На сегодня всё? Вы, наверно, устали?

Подумав, он ответил:

— Попробую ещё. Силы пока есть.

В этот день он обошёл семерых пациентов. Бусины замельтешили перед глазами, и он понял: на сегодня хватит. Галина Сергеевна спросила:

— Вам есть где остановиться? Я бы позвала вас к себе, но у меня двухкомнатная квартирка, муж и двое детей... Но я договорилась с подругой, она живёт одна и согласна вас у себя приютить, если что.

Он поселился у одинокой подруги. Её звали Эвелина, и она работала в том же хосписе. Мать, с которой она жила, умерла год назад, а замуж она пока не спешила, хотя ей было уже двадцать девять лет. Чуть-чуть полная, длинноволосая и большеглазая, с пухлыми губами и низким чувственным голосом, она понравилась Бер-Идмиру, но он гнал от себя все низменные помыслы. Он был сейчас сосредоточен на детях, все его интересны лежали в иной плоскости. Спасение детских жизней приносило ему гораздо большее удовлетворение, чем самая прекрасная и яркая близость с женщиной.

Без объяснения с начальством всё же не обошлось: секрет их эксперимента выдали сами дети. К счастью, на этот момент в течении их болезней уже проявилась положительная динамика, и под давлением этого аргумента руководство хосписа согласилось продолжить экспериментальное лечение. До окончательных результатов они не хотели привлекать внимание общественности к тому, что происходило в хосписе, и поэтому всему персоналу строго запретили разглашать информацию. Родственников пациентов также попросили быть сдержанными в разговорах.

Но информация, как водится, всё же просочилась наружу. По чьей вине это произошло, невозможно было определить, да это уже и не имело значения. И сотрудникам хосписа, и родным пациентов пришлось отбиваться от внимания журналистов.

Сам Бер-Идмир тоже ощутил интерес к собственной персоне: вернувшись в свой посёлок, он узнал, что пронырливые представители СМИ и туда сунули свои носы. Также им заинтересовались правоохранительные органы — на предмет нелицензированной целительской практики. Но поскольку денег Бер-Идмир ни с кого не брал, а к результатам никто не имел претензий — напротив, отзывы о его помощи были самыми восторженными, то и привлечь его было, казалось бы, не за что. Единственное, к чему можно было придраться — это к отсутствию у Бер-Идмира документов и регистрации по месту жительства.

Ему не хотелось связывать себя формальностями. Они сковали бы его свободу, и он снова ушёл от людей в лес, но пробыл там недолго: узор начал нестерпимо зудеть, не давая ему спать ночами. Он стал скитальцем — или странствующим лекарем, как он сам себя называл. Больших городов он избегал, нигде не задерживался надолго. Время от времени он возвращался в Березинский, где его встречали как долгожданного и дорогого гостя. Там его всегда ждал накрытый стол, баня и новая одежда на смену изношенной.

У него отросли длинные волосы и борода, обильно посеребрённые сединой, что придавало ему в глазах людей вид сказочного колдуна или святого отшельника-чудотворца. Но сам он себя святым ни в коем случае не считал: напротив, он был великий грешник, которому до полного искупления своих грехов оставалось ещё очень, очень долго... Возможно, вся его жизнь.

Закончив остругивать ствол берёзки, Беримир встаёт на ноги и опирается на него: он сделал себе посох. На его верхний конец садится бабочка, и Беримир, задумчиво щурясь, смотрит вдаль, за реку. А подросток со своим приёмником уже бежит в сторону посёлка, крича ему:

— Дядя Беримир, айда, обедать пора!

— Иду, Пашка, — откликается он.

Постояв ещё несколько мгновений, он разворачивается и идёт вслед за мальчиком, опираясь на берёзовый посох, а ветер гуляет по прибрежной осоке и покрывает рябью воду, на которой сверкает расплавленное солнце.

2. Подарок с того света

Светлый и тихий осенний день озарял кладбище грустным, прощальным золотом солнца. Листья кружились и падали на надгробие, а один опустился на плечо Эл-Маи, как знак. Знак чего? Она сама смутно представляла, но душа вздрогнула, и Эл-Маи, сняв листок с плеча, рассматривала его на ладони. Вроде ничего особенного, лист как лист. "Я здесь, Лисёнок, я здесь", — опять почудилось ей в осеннем шорохе кладбищенской аллеи. И призрак запаха.

А между могил беспечно резвилась трёхлетняя Ви-Айна — бегала вприпрыжку, пританцовывая и подбрасывая в воздух прозрачный траурный шарфик. Малышке было не понять скорбного покоя этого места, он на неё не действовал, не мог заглушить потока жизнелюбия, что лился из неё каждую минуту.

— Ви, потише, — сказала ей Эл-Маи. — Встань рядом со мной.

Девочка даже не обратила внимания. Она воображала себя танцовщицей с шарфом. Эл-Маи бессильно вздохнула, а надгробные памятники удивлённо взирали на это явление, ворвавшееся в их царство уныния озорным солнечным зайчиком.

Эл-Маи долго гадала, что за подарок оставил ей муж и где он мог его спрятать. Когда Ро-Мун пришёл к ней в теле художника, она будто сошла с ума — занималась любовью с ним, а видела мужа. Обтёрла ботинки...

Возвращаясь вечером с работы, она чувствовала себя вымотанной до предела. Нет, это была не обычная усталость в конце рабочего дня, а какая-то патологическая. Напрягали странные ощущения — как при приближении месячных. Кстати, и задержка была. "Неужели? — думала женщина, ступая по мокрой кашице, в которую превратился первый снег. — Доигралась..."

Из сумрачной сырости улицы она зашла в светлое и сухое помещение аптеки. Покупателей не было. Склонившись к окошечку, она сказала:

— Мне тесты на беременность... Две штуки. Каких-нибудь разных, если есть. А лучше три.

На работу и обратно она всегда ходила пешком, так как жила недалеко от своего магазина тканей. Сотрудницы удивлялись простоте хозяйки, которая ничем не выделялась среди них: не ездила на личном автомобиле, одевалась со скромной элегантностью, не обвешивалась дорогими украшениями с головы до ног — словом, никак не подчёркивала своего достатка. Но сейчас Эл-Маи с радостью бы на чём-нибудь поехала: она едва переставляла ноги.

Войдя в квартиру, она прислонилась к стене в прихожей. В глазах потемнело, зашумело в голове. Встречала её только тишина, выползая ей навстречу из сумрака: "Ну что, пришла? Вот я, жду тебя, потому что больше некому. Но я хорошо умею ждать, ведь правда?"

Переодевшись в домашнее, Эл-Маи улеглась на диван с тестами, изучая инструкцию. Утренняя моча, держать пять минут, не больше и не меньше. Для повышения точности результата — повторить на следующий день. Это один тест. Другой — подставить под струю, в любое время суток, одна минута. Третий — капать пипеткой.

Ей не терпелось скорее всё выяснить, и она взяла тот тест, который можно было делать в любое время суток. Он показал отрицательный результат.

Озадаченная, она вымыла руки и снова забралась на диван, прижав к себе подушку. Нет, что-то тут не так: не может быть, чтобы отрицательный. Её внутренне чутьё упорно подсказывало нечто совсем другое. Нужно сделать ещё раз — завтра утром.

Она долго не могла уснуть, всё думала о художнике. Он называл себя Хранителем Запада, и на правой руке у него светился узор-браслет. Он выглядел молодо, но из его серых глаз смотрела седая вечность. Он говорил, что ещё ученик, но его способности поражали воображение. У неё всё ещё сохранились портреты, нарисованные им — её собственный и Уль-И. Второй Эл-Маи не могла брать в руки без слёз: она чувствовала запах дочери. Прикосновение Художника к её душе было как тихая утренняя заря над озером — чистое, светлое, прозрачное.

Она не заметила, как уснула. Будто Художник укрыл её тёплым одеялом.

Едва открыв глаза утром, Эл-Маи первым делом потянулась за тестом на тумбочке — одним из оставшихся двух. Хм, это тот, который пять минут? Да, он. Нужен стаканчик.

Она сидела на холодном краю ванны и не знала, то ли ей плакать, то ли смеяться. Опорожнив стаканчик в унитаз, она вымыла руки и принялась чистить зубы. Второй тест сказал "да". Но для вящей уверенности нужно было сделать в третий раз. Тогда уж...

Но в чём проблема с первым тестом? Внимательно рассмотрев упаковку, Эл-Маи обнаружила, что срок его годности истёк неделю назад. Вроде бы не слишком просрочен, но, может быть, это всё-таки повлияло на результат.

В голубом сумраке холодного утра она шла на работу, грея руки в карманах и хрустя каблуками по корочке льда. Ей пришло в голову: не это ли — подарочек от Ро-Муна? Но при чём тогда здесь Художник?

В магазине негромко работало радио. И, как нарочно, шла передача для будущих мам. Разумеется, никакого аборта, только рожать. Придётся, конечно, взять няню; в магазине — найдётся, кому её заменить, но она, само собой, будет всё держать под контролем. Как же иначе? — ведь она не на чужого дядю работает, это — её дело. Вот только как бы привлечь к ответственности папашу?

На следующий день она получила второе "да" от последнего, третьего теста. В обеденный перерыв Эл-Маи оделась, взяла сумочку и сказала:

— Девочки, я отлучусь на пару часиков.

Взяв такси, она поехала в полицейское отделение, где работал Художник. Телефона его она не знала, где он живёт — тоже, оставалось только искать его на работе. Как выяснилось, майора Йониса там больше не было: по словам Лиснета, он свалился с инфарктом.

— И что, он теперь уже не выйдет? — спросила Эл-Маи.

— У него уже пенсия на носу, так что — вряд ли, — ответил Лиснет. — А художник — здесь, куда он денется. Только он сейчас работает со свидетелем. Как освободится — он в вашем распоряжении, леди. А что, собственно, случилось?

— У меня к нему... гм, личное дело, — чувствуя на щеках жар, ответила Эл-Маи.

На неё накатила какая-то растерянность: куда идти, где искать, когда освободится, где и сколько ждать? Она снова сидела на диванчике в холле, как в тот, первый раз, и никому не было до неё дела. Лиснет убежал куда-то: она видела, как он промчался мимо неё, обдав волной воздуха, пахнувшего смесью пота, лосьона после бритья и какой-то дешёвой еды. И что теперь? У Эл-Маи было такое чувство, будто все бросили её на произвол судьбы.

— Лисёнок, что случилось?

Она вздрогнула, а глаза защипало от наворачивающихся слёз. Ей снова почудился Ро-Мун, хотя перед ней на корточках сидел Художник — тоже как в ту, первую их встречу, когда он остановил её, не дав сделать то, что её "запрограммировали" сделать.

— Нам надо поговорить, — пробормотала она.

— Ммм... ладно, — согласился он. — Только не здесь. Пойдём ко мне.

И снова она сидела на стуле рядом с его столом, но он на сей раз не рисовал. Он ждал, что она скажет. И Эл-Маи сказала:

— Я беременна. Отцом можешь быть только ты, потому что больше ни с кем, кроме тебя, у меня не было... в последнее время.

— А что, если отец — не я? — ответил художник.

Эл-Маи будто кипятком обожгло. А потом обдало ледяной водой. Стиснув сумочку, она встала и направилась к выходу.

— Так я и знала...

Но дверь перед её носом закрылась, а Художник вдобавок прислонился к ней спиной.

— Ты дослушай сначала. Отец — твой муж, а не я.

Эл-Маи на пару секунд онемела.

— Послушай, но это же бред, — сказала она, когда дар речи вернулся. — Ты сам понял, что сейчас сказал?

— Я-то понял, — улыбнулся Художник. — А вот ты — пока не очень. Но это действительно трудно понять, а ещё труднее — объяснить.

— Нет, нет, от Ро-Муна я никак не могла забеременеть, — мотая головой, пробормотала Эл-Маи. — В том-то и дело, что там не сходится по срокам. После того как я в последний раз была с ним, приходили... "красные дни". А потом он... погиб. А потом у меня был ты.

Тёплые и тяжёлые руки Художника легли на её плечи.

— И всё-таки отец твоего ребёнка — Ро-Мун. Я понимаю, это звучит как мистический бред, но это так. Дело в том, что наследственная информация хранится не только на материальном, биологическом носителе — ДНК, есть ещё и другой носитель. Его нельзя потрогать, выделить химически, увидеть в микроскоп и тому подобное. Учёные пока не доказали его существование, но он есть. Для него даже ещё нет термина... Назовём его, скажем, "энергоинформационная матрица". В тот момент, когда я "одолжил" Ро-Муну своё тело, произошло считывание, и... В общем, механизм взаимодействия физической и энергетических оболочек там довольно сложный, но суть такова, что был разовый синтез моим телом чужой ДНК. Не все это могут. Я — да. Это и есть подарок твоего мужа, лисёнок. Я только передал его тебе.

И Художник с улыбкой погладил Эл-Маи пальцами по щекам. Она некоторое время постояла, ошарашенно моргая, потом проговорила:

— Ничего не поняла. Ты хочешь сказать, что ты на время стал моим мужем... и физически?

— Скажем так, принял некоторые его свойства.

Эл-Маи сделала глубокий вдох, потом — выдох, провела ладонями по лицу.

— Бред...

— Когда малыш появится, можно будет сделать анализ, — сказал Художник. — Но я уже сейчас могу предсказать его результат. Он покажет, что я здесь ни при чём. — Заглянув Эл-Маи в глаза, он добавил: — Но это не означает, что мне безразлична судьба того, кто у тебя родится. Как и твоя.

— Почему ты так уверен, что он родится? — глухо проговорила Эл-Маи.

Художник чуть нахмурился.

— Ты же не собираешься отказаться от этого подарка, ведь нет?

Отказаться, убить в себе жизнь, зародившуюся таким чудесным образом? Изгнать из себя частичку любви Ро-Муна? Эл-Маи содрогнулась, будто её душу прижгли раскалённым железом. Да, мистический бред, но... Утопая в вечности, смотревшей на мир глазами Художника, она верила. Смятение последних дней вырвалось наружу — пролилось слезами.

— Всё будет хорошо, лисёнок. Всё будет прекрасно.

Она ходила на работу до восьмого месяца. Сотрудницы магазина старались её поддержать — прежде всего, образцовым выполнением своих обязанностей. А по вечерам её встречал Художник и провожал домой. Эл-Маи по-прежнему ходила пешком, говоря:

— Во-первых, это полезно. А во-вторых, тут всего десять минут неторопливым шагом. Разве это расстояние?

Он всегда был рядом, когда она в этом нуждалась, но оставался лишь другом. В магазине её спрашивали, не идёт ли дело к свадьбе, но она улыбалась и качала головой. Впрочем, однажды она спросила Художника:

— А что, разве Хранители дают обет безбрачия?

Они гуляли в парке: Эл-Маи опиралась на его руку и ловила ртом снежинки.

— Нет, обета как такового мы не даём, — ответил он. — Но долг Хранителя стоит для нас на первом месте. Земные узы значат для нас гораздо меньше, чем для остальных людей.

— То есть, вы женаты на своей... скажем так, работе? — усмехнулась Эл-Маи.

— Можно сказать и так.

В положенный срок родилась девочка. Из роддома их встречал, конечно, Художник. Глядя на них троих, все, наверное, думали, что это — муж Эл-Маи: если женщину с ребёнком встречает мужчина, из глаз которого при виде её и малыша лучится тёплый свет, а женщина сияет ему счастливой улыбкой — кто же это, если не муж или любимый человек? Но он так и не стал мужем, они даже не заговаривали об этом. Он был надёжным другом, плечом, стеной... Хранителем.

Эл-Маи всё-таки решила провести установление отцовства с помощью анализа ДНК. Он показал, что Художник не являлся отцом девочки. Несколько волосков с расчёски мужа стали достаточным материалом для исследования, которое выявило удивительный факт: Ро-Мун стал отцом посмертно.

Порыв ветра подхватил чёрный шарфик, который Ви-Айна самозабвенно подбрасывала в танце, и понёс над могилами.

— А-а, мой шалфик! — закричала девочка, семеня следом за ним с вытянутыми ручками.

— Ну вот, доигралась, — усмехнулась Эл-Маи. — Говорила же тебе — встань рядом, так нет.

Шарфик так и улетел бы, но из-за высокого гранитного памятника вдруг появился, будто бы материализовавшись из воздуха, Художник. Ви-Айна застыла как вкопанная при виде высокой фигуры с копной светло-русых волос и непостижимо-загадочными серыми глазами; шарфик реял на ветру, обвиваясь вокруг его пальцев, когда он опустился перед ней на колено.

— Это не вы потеряли, юная леди? — спросил он с улыбкой.

Девочка, схватив свой шарф, побежала к матери. Эл-Маи сказала:

— А что надо говорить, Ви? Мм?

— Спаси-и-ибо, — смешно растягивая звуки, сказала Ви-Айна и застенчиво спрятала личико за полой её пальто.

Художник подошёл и встал рядом. Эл-Маи, присев на корточки и обняв дочь за плечи, сказала:

— Вот здесь лежит твой папа, Ви. — И погладила пальцами надгробие. — А вон там, рядом — твоя старшая сестрёнка Уль-И.

Девочка принялась колотить кулачками по гранитной плите:

— Папа! Вылазь!

Глаза Эл-Маи наполнились слезами.

— Нет, малыш, папа не сможет вылезти.

— Почему?

— Папа уснул... Очень, очень крепко.

Ви-Айна запрыгала, громко крича:

— Папа! Вставай!

Вдруг она умолкла: с дерева сорвался лист и, плавно кружась, опустился прямо у её ног. Аллея вздохнула и зашептала что-то, а девочка прислушалась. Эл-Маи зябко поёжилась, подставляя лицо прохладным ладоням ветра, осушавшим её слёзы.

"Лисёнок".

3. Слабость и сила

Бэл-Айя бежала по дороге в ущелье, к Сердечному Камню. "Жив ли он? Не пожертвовал ли собой, как Хранитель Севера?" — стучало в висках в такт её бегу. Она спешила, по щиколотку проваливаясь в рыхлый, влажноватый и, как ей казалось, совсем не холодный снег, похожий на пух, вытряхнутый из подушки.

— Моя судьба — в горах Мкрхиалании, — сказала она Учителю Баэраму.

— Если ты в этом уверена — отправляйся ей навстречу, — ответил он.

— Я уверена в этом более, чем когда-либо в своей жизни, — проговорила Бэл-Айя.

Путь в горы был долгим и непростым, со множеством пересадок, задержек, блужданий. Дорогу в долину занесло, и пришлось ждать, пока её расчистят. В ожидании восстановления движения Бэл-Айя провела две ночи на автобусной станции в Хувиртсети — спала сидя, обнимая сумку с вещами и положив на неё голову. С расчисткой постоянно возникали проволочки: то кончался бензин, то ломалась техника. Застрявшие пассажиры, темпераментно жестикулируя, ругали начальника станции, и он тоже не лез за словом в карман:

— Оймэ*, я здесь при чём? Погода виновата! Зима — я что сделаю?! — И, столь же темпераментно взмахнув рукой, убегал. (*Универсальное междометие, употребляемое южанами-горцами для выражения широкого спектра эмоций — прим. авт.)

Бэл-Айя пила крепкий тоху и жевала булочки с маслом, с тоской глядя на белизну за окном. Что-что, а тоху здесь был хорош — с каким-то особым привкусом и ароматом, какого нельзя было сыскать в других местах... Впрочем, здесь всё казалось особенным.

Что досаднее всего — до цели оставалось всего каких-то сорок-пятьдесят километров. На третий день она решилась подойти к начальнику.

— Извините, мне срочно нужно к Учителю Акхаре. Нельзя ли что-то придумать, чтоб мне быстрее туда попасть?

— Оймэ, девушка, зачем сразу не сказала? — воскликнул начальник. — Зачем ждала? У нас тут заведено так: если к Акхаре важный гость приезжает, мы знак подаём оповестительный. Сейчас всё сделаем, дорогая, не волнуйся.

Оповещали Акхару о прибытии важного гостя весьма оригинальным способом: запускали большого воздушного змея на очень длинном леере. Чтобы змей был заметен издали, его украшала бахрома и хвост из фольги. Орлиный глаз такую блестящую цель должен был заметить без труда.

Бэл-Айя с кружкой тоху в одной руке и с булочкой в другой вышла посмотреть, как будут запускать змея. Этим занимались двое парней на крыше станции. Ветер был достаточно сильным, и змей поднялся в воздух быстро. Его отпускали выше и выше, пока он не стал едва заметен с земли. Оставалось только ждать, пока кто-то из дозорных Орлов, ежедневно облетавших долину и прилегающие к ней территории, не увидит этот знак.

Это сработало. Не прошло и получаса, как в небе показался силуэт огромной птицы — орла-оборотня. Бэл-Айя обрадованно запрыгала, размахивая руками, а Орёл всё приближался, снижаясь. За несколько мгновений до посадки он частично трансформировался: сначала лапы превратились в ноги, потом очистилось от перьев лицо, клюв стал носом, а руки показались в последнюю очередь, когда Орёл уже коснулся земли — а точнее, ковровой дорожки, которую размотали по снегу к крыльцу станции, чтобы крылатый ур-рамак не обморозил босые ноги. Орлов здесь очень уважали, и вообще, Мкрхиалания была краем, наиболее свободным от ур-рамакофобии.

Бэл-Айя узнала Лаэм-Тана, младшего сына Акхары.

— Привет, — радостно улыбнулась она ему.

Лаэм-Тан подошёл и сдержанно поклонился. Улыбка только чуть-чуть наметилась в уголках его губ.

— Здравствуй, — ответил он. — Я сегодня в дозоре... Увидел знак, но не ожидал, что это ты.

— Дорогу занесло, — объяснила Бэл-Айя, отчего-то смущаясь под ясным, пронзительным взглядом его больших глаз. — Я жду тут уже два дня, всё никак расчистить не могут. Но стоило мне только заикнуться, что я к Учителю, как начальник станции сразу вспомнил про змея.

— Оймэ, уважаемый Лаэм-Тан! — раздалось у неё за спиной. — Как мы рады вас видеть! Вот, понимаете ли, гостья к вашему многоуважаемому отцу, Учителю Акхаре, прибыла. И сидит, молчит!

Это был начальник станции. Его лицо сияло улыбкой, одну руку он в поклоне прижал к сердцу, а другой приобнял за плечи Бэл-Айю.

— Я ей говорю: "Красавица, зачем же ты сразу не сказала, что ты такая важная птица?" Два дня сидела, неудобства терпела, сидя спала — оймэ! Зачем стеснялась — не пойму. Дорогой Лаэм-Тан, может, погреться желаете? Снежная нынче зима, просто беда!

— Снега много — хлеб уродится, — ответил Лаэм-Тан. — Спасибо вам, от чашки тоху я бы не отказался.

Около сорока минут они сидели в тёплом кабинете начальника станции, и хозяин потчевал уважаемого гостя всем, чем был богат. В дверь забарабанили:

— Когда поедем уже наконец? Что дорогу так медленно чистят, оймэ! Можно же поскорее, я на бабушкин юбилей опаздываю!

Начальник станции открыл дверь.

— А сколько твоей бабушке лет?

— Девяносто пять стукнуло...

— Ой, оймэ, почтенная женщина! Здоровья ей крепкого и чтоб ещё столько же лет прожить!

— Спасибо, друг. Но нельзя ли там поторопиться?

— Всё делаем, мой дорогой, из сил выбиваемся, поверь мне. Снега много, сразу не расчистить! Подожди ещё, ради твоей бабушки пупок порвём, обещаю тебе!

Вернувшись к гостям, начальник станции развёл руками:

— Ничего не поделаешь, погода.

Бэл-Айе уже не требовался автобус: крылья Лаэм-Тана могли перенести её к месту назначения. На станции нашлось даже снаряжение для закрепления седока на спине Орла. Остальных пассажиров, что томились в зале ожидания, было немного — всего человек пятнадцать, и Лаэм-Тан сказал:

— Думаю, Орлы смогут переправить их туда, куда им надо. Я видел обстановку на дороге: расчистка может затянуться надолго, а люди торопятся. Я пришлю сюда нескольких собратьев.

— Оймэ, уважаемый Лаэм-Тан, это было бы замечательно! — обрадовался начальник станции. — А то уже задёргали меня прямо, как будто это от меня зависит! Буду очень, очень вам благодарен за помощь!

Выходя с Лаэм-Таном на крыльцо, Бэл-Айя слышала, как начальник сообщает пассажирам:

— Дорогие пассажиры, не волнуйтесь! Вы попадёте, куда ехали, независимо от того, как скоро расчистят заносы. Проблема решена: скоро сюда прибудут Горные Орлы и переправят всех!

Послышался одобрительный гул голосов, и кто-то сказал:

— Вот за что уважаю Орлов, так это за то, что они всегда готовы выручить!

Холодный ветер обжигал лицо, а внизу раскинулась долина, припорошенная снегом. Лаэм-Тан в полёте издал звонкий клёкот, и Бэл-Айя разглядела вдали силуэты ещё нескольких Орлов. От них послышался ответный крик. Похоже, они взяли направление на Хувиртсети — вызволять пленников непогоды. Когда огромные благородные птицы поравнялись с Лаэм-Таном, Бэл-Айя не удержалась и помахала им рукой, крикнув:

— Эге-гей! Привет!

Ответом ей был, конечно, орлиный клёкот.

Учитель Акхара встретил её радушно и приветливо, обнял и поцеловал. Продрогшую после перелёта на спине Лаэм-Тана, её закутали в одеяло и напоили очень пряной подогретой гурдзенией.

— Простите, что приехала без предупреждения и приглашения, Учитель, — сказала она, когда отогрелась. — Но я прошу у вас позволения остаться здесь навсегда. Я люблю этот край всей душой, всем сердцем... Я помню, что когда-то, в другой жизни, я жила здесь. У меня в крови течёт сладкая гурдзения, в ушах звучат песни, я не могу дышать больше никаким воздухом, кроме здешнего. Учитель Акхара! Я готова остаться в вашем доме на правах прислуги, работницы, кого угодно. Я не буду даром есть хлеб и мясо, обещаю. Я умею работать и стану приносить пользу. Разрешите только мне остаться здесь... Здесь — моё сердце.

— Девочка моя, — мягко проговорил Акхара, и по его голосу было слышно, что он растроган. — На просьбу, проникнутую столь глубокими чувствами, я не могу ответить отказом. Если хочешь, можешь остаться здесь, но на правах моей дочери и ученицы, а не работницы. Впрочем, — добавил он с улыбкой, — работают тут все, так что, в сущности, большой разницы нет.

И вот, она бежала к Сердечному Камню, умирая от волнения и страха: жив ли Аши? Ведь наверняка он участвовал в закрытии воронки — не мог не участвовать... Это — его долг, который, как он сказал, для него на первом месте. А ей было плевать, что для него важнее — лишь бы он был жив.

Место их встреч, преображённое зимой, выглядело печально. Старое дерево, у корней которого Аши спел ей столько песен, стояло голое, заснеженное; в углубление в форме сердца тоже намело снега. Белая пустота, холод и тишина. Неужели Хранителя Юга больше нет? И он не придёт, если она позовёт его?

Дотронувшись до холодного шершавого камня, она тихонько позвала:

— Аши...

Тишина. Только ветер гудел между скалами, сдувая с веток дерева снег. Сердце Бэл-Айи обледенело.

— Аши! — упавшей сосулькой разбилось эхо её голоса.

Знакомый толчок пространства, порыв ветра — и из-за камня вышла фигура в чёрном войлочном плаще и зимних сапогах. "Он, Аши!" — горячо расширилось сердце. Живой... Бэл-Айе сперва показалось, что его волосы припорошены снегом, но, взглянув ближе, она с болью поняла, что это седина. И глаза были будто схвачены не то корочкой льда, не то боли. Она шагнула к нему.

— Аши... Я вернулась.

— Вижу, — ответил он. — Надолго?

— Навсегда. — Её рука скользнула под войлок его плаща — прохладный снаружи, тёплый внутри. — Аши... Ну, что ты как неживой? Ты рад меня видеть, скажи?

— Как земля, всю зиму проспавшая под снегом, может быть рада солнцу и весне, так я рад тебе, — ответил он.

Ещё шаг — и он укутал её полами своего плаща, а она наматывала на пальцы его кудри, блестевшие изморозью седины, гладила его лицо, тёрлась носом о его нос.

— Воронка... — начала она.

— Я знаю, — перебил Аши. — Ты была там. И я тоже. Признаюсь, мои усилия были направлены больше на твою защиту, чем на её закрытие... Возможно, этого как раз и не хватило, чтобы дать шанс моему северному брату остаться в живых. Чуть-чуть не хватило.

Бэл-Айя смотрела на него в ужасе.

— Ты что... винишь себя? И... меня? Ты винишь НАС в том, что он умер?

— Ты не виновата, моя голубка. — Он наклонил голову и уткнулся своим лбом в её лоб, закрыл глаза. — Виноват я. Северный брат исполнил свой долг до конца, а я — нет... Потому что моё сердце несвободно. Потому что я поставил на первое место не долг, а тебя.

Бэл-Айя не знала, радоваться ей или скорбеть. Наверное, одна часть её сердца ликовала и пела от счастья, что она любима, а другая была погружена в траур, приняв на себя часть груза вины, которой тяготился Аши. Она не могла иначе. Всё — пополам с любимым: и радость, и скорбь.

— И что же теперь? — спросила она робко.

— Не знаю, — задумчиво проговорил Аши. — Вот я и думаю теперь, достоин ли я называться Хранителем. Вместо того чтобы спасать мир, я спасал свою любовь.

— Ты спасал и то, и другое, — сказала Бэл-Айя. — И тебе это удалось.

— Иначе я не мог, — вздохнул Аши, хмурясь. — Если бы я спас мир, но дал тебе умереть — это точно лишило бы меня в моих собственных глазах этого звания.

— Я не стою целого мира, — покачала головой Бэл-Айя.

— Для меня ты стоишь больше, — ответил он. И усмехнулся: — Поэтому, как ни крути, всё равно получается, что я — не Хранитель. Он не может ценить одного человека больше, чем весь мир.

— Ты — Хранитель, который влюбился, вот и всё, — улыбнулась Бэл-Айя. — Хранители — тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо.

— Они — больше, чем люди, моя радость. И должны быть выше человеческих слабостей.

— Ты считаешь любовь слабостью? А мне кажется, она — сила.

— Она может быть и тем, и другим. Но в душе Хранителя она обязана быть силой. И только.

— Аши, только познав слабость, ты поймёшь, что такое сила. Это две стороны одной медали, неотделимые друг от друга.

Аши, вздохнув и улыбнувшись, поцеловал её в лоб и глаза. Бэл-Айя льнула к нему под плащом, а он старался лучше её укутать. Она просто грелась в лучах счастья от встречи с любимым и ещё не знала, что ей предстояло.

Ей было суждено, живя и обучаясь в доме Акхары, ходя в деревню на танцы и на работу в сады, вскоре прослыть первой красавицей долины, из-за которой разобьётся немало горячих горских сердец. Она ещё ни сном, ни духом не ведала, что ей предстоит снискать восхищение мужчин и зависть женщин, но и то, и другое будет ей безразлично, ведь у неё уже есть любовь Аши.

Во время свиданий с ним она будет вплетать цветы в его поседевшие кудри, слушать в его исполнении "Колыбельную падающим листьям" и "Песню горной реки", "Моё сердце — в твоих ладонях", "Козочку" и много других песен, в которых звучала душа этого края. Она посетит его жилище, к которому нет ни одной тропы — добраться можно только на орлиных крыльях, и станет первой женщиной, растопившей в нём очаг. Он будет жарить мясо, а она — выпекать лепёшки, а потом, разгорячённые гурдзенией, они сольются в одно целое. Взяв в свидетели ветер, солнце, огонь, воду и землю, он назовёт её своей.

Настанет день, когда Учитель Акхара скажет ей:

— Моя дорогая девочка, так, как ты живёшь, у нас женщине жить не пристало. Ты — уже давно зрелый плод, который испортится, если не сорвать его вовремя. Ты живёшь в моём доме, под моей опекой, и я прошу тебя соответствовать моей репутации. Я не хочу принуждать тебя и навязывать тебе свой выбор, поэтому выбери себе мужа сама. В долине много достойных мужчин, готовых отдать всё за твою руку и сердце... Мой младший сын, кстати, тоже давно неровно к тебе дышит и будет счастлив, если ты обратишь свой взгляд на него. Рийам-Гор уже помолвлен, а Лаэм-Тан пока свободен и грезит тобой.

На это Бэл-Айя ему ответит:

— Учитель, я уважаю и люблю вас, как отца, и не хочу каким-то образом ронять вашу репутацию... Но я не могу поступить, как вы просите — не могу выбрать себе мужа, потому что он у меня уже есть. И вы его знаете: это Чёрный Орёл. Если моё присутствие вас тяготит, я могу уйти — к нему.

Она придёт со своими немногими вещами к Сердечному Камню и расскажет всё Аши. А он ответит ей:

— Чтобы исполнять свой долг Хранителя, мне нужно жить одному: твоё близкое присутствие будет выбивать меня из необходимого мне состояния духа, моя радость. Я ведь уже говорил тебе, что семью в обычном смысле я создать не могу. Мне нужно много свободы и одиночества. Но расстаться с тобой совсем я не в силах — так уж случилось, так сложились бусины моей судьбы. Я бы хотел оставить наши отношения такими, какие они были до сих пор, а чтобы никто не смел попрекать тебя, я готов заявить перед всеми, что ты — моя. Ты уж пойми, голубка: старые обычаи и нравы сильны здесь, разрушить их в одночасье вряд ли удастся, остаётся только с ними считаться. Я приду и скажу всякому, кто пожелает знать: ты — моя. И не позволю никому обидеть тебя.

У неё будет свой дом и сад — на отшибе, за деревней. Она будет жить там одна, терпеливо ожидая, когда Аши посетит её. А когда ей станет невмоготу и захочется увидеть его так, что хоть кричи, она придёт к Сердечному Камню и позовёт его. Ей уготована судьба одиночки, странной, неприступной и неприкосновенной "местной достопримечательности", но никто не посмеет сказать о ней дурного слова: всем будет известно, что она — жена Чёрного Орла. Оскорбить её означает оскорбить его. Кроме того, через неё можно будет передать просьбу к Хозяину Гор, а потому относиться к ней будут с почтением.

Настанет наконец и день, когда в сад она выйдет не одна, а за руку с маленьким сыном. Превращаться он будет не в черногривую волчицу, как мать, а в чёрного орла, как отец.

Пока обо всём этом Бэл-Айя не знала. Она смеялась и дёргала низко свесившиеся ветки дерева, стряхивая с них снег Аши на голову и плечи, а потом бросилась убегать, но поскользнулась и упала. Аши настиг её, и они покатились кубарем, вывалявшись с головы до ног. Они хохотали, кидаясь снежками, а бусины их судеб уже складывались в уготованный им рисунок.

4. За столом

Весна налетела белоснежным бураном на загородное поместье Рай-Ана Деку-Вердо, но бураном не холодным, а ароматным. Лепестки с порывами ветра влетают в открытые окна и опускаются на пол и на сервированный к обеду стол.

За этим столом сегодня собрались встретиться друзья и любящие друг друга люди. Вы тоже, конечно, можете к ним присоединиться: стол большой, поместятся все желающие. Но чтобы Вам не занять чьё-то место по незнанию, следует рассказать, кто где сидит.

Во главе стола, разумеется, расположится хозяин дома, Рай-Ан Деку-Вердо, а по левую руку от него — его жена Тиш-Им. После свадьбы она переехала жить к мужу, и воспитание маленького ребёнка сейчас занимает всё её время. Но она намеревается в будущем открыть в Темурамаку новую детскую студию вокала — как филиал первой, которая была у неё в Уммаканатле. У последней, в связи с замужеством и отъездом директора, сейчас новый руководитель: им стала Най-Лаа, подруга Тиш-Им и одна из педагогов этой студии.

Рай-Ан, сделав выводы из своих прежних ошибок, решил их не повторять: он предоставляет жене полную свободу самореализации и не намерен ограничивать её лишь семьёй, как он пытался это сделать в отношении матери Ло-Ира. Если Тиш-Им хочет заниматься музыкальным творчеством — пожалуйста, если хочет преподавать вокал детям — вперёд, безо всяких ограничений и при полной его моральной и материальной поддержке.

Сразу за Тиш-Им сидит Ло-Ир, старший сын Рай-Ана. После ранения при похищении Э-Ар его отправили к Учителю Баэраму — восстанавливаться, входить в силу и обучаться. Азам его учил отец, теперь же ему настало время пройти более серьёзное и основательное обучение под руководством Баэрама. Без погружения в природу качество знаний и умений истинного ур-рамака уже не то, и по этой причине он отправился в глухомань — Нир-Ам-Айяль, где до него проходили учёбу многие молодые оборотни.

Имело ли его безотчётное влечение к Э-Ар какие-то корни, тянущиеся из прошлых жизней, Ло-Ир всё-таки выяснил, хоть Учитель Баэрам и предостерегал его: "Не каждый готов к обретению таких воспоминаний. Нужно ли это тебе? Подумай. Возможно, это принесёт тебе не успокоение, а ещё больше растравит душу". Но Ло-Ир хотел знать, и Баэрам научил его открывать память.

Они принадлежали к одному клану, были двоюродными братом и сестрой и любили друг друга. Жить им случилось в период массового отхода ур-рамаков от Духа Зверя — как раз после окончания войны с бешеными оборотнями. Семья Э-Ар расторгла связь со Зверем, а семья Ло-Ира отказалась это сделать, избрав участь изгоев. Но, оказавшись по разные стороны баррикад, они не перестали любить друг друга, и закончилось всё плохо. Последнее, что Ло-Ир помнил — это занесённый над его головой меч.

Воспоминания были обрывочными и смутными, но Ло-Ир и не хотел, чтобы они становились чётче: ему хватило и того, что он смог вспомнить. Кроваво-огненный сполох, оборвавший ту его жизнь, пронзил его душу злым клинком боли, и всё, что выступило из тьмы веков — всё, что он извлёк — было уже не стереть снова. И если сам Ло-Ир всё-таки оказался достаточно сильным, чтобы выдержать груз памяти, то Рыжику, как он всё ещё про себя звал Э-Ар, он не желал испытать подобного. А Баэрам сказал:

— Она не готова вспомнить это. По крайней мере, сейчас.

В Берлоге Ло-Ир провёл два года. В свободное от учёбы время он встречался с местной девушкой, но серьёзными эти отношения не стали. Ло-Ир вернулся домой повзрослевший, завершил университетское образование и стал помощником отца в бизнесе. Также он на практике постепенно вникал в тонкости обязанностей главы клана: в его лице отец готовил своего преемника. С поисками второй половинки Рай-Ан его не торопил:

— У тебя ещё всё впереди, успеешь ещё влюбиться и жениться. Я тоже довольно поздно нашёл свою любовь. Хотя... Найти её никогда не бывает поздно. Она приходит именно тогда, когда ты к ней готов.

Перейдём к следующим двум местам: они предназначены для У-Она и Э-Ар. Эта парочка живёт довольно счастливо и весьма серьёзно относится к задаче увеличения численности клана Белогрудого Волка: вслед за первенцем, мальчиком, Э-Ар спустя полтора года родила дочку. Мама и папа были в шоке, но постепенно примирились с фактом, что их дочь замужем за оборотнем и рожает маленьких оборотенят.

У-Он продвинулся по карьерной лестнице вверх: управляющий сервисным центром Он-Кум Емер серьёзно заболел и вынужден был уйти с работы, и У-Ону досталось его должность. Сначала он был назначен исполняющим обязанности и думал, что это — на время, пока хозяин ищет другого управляющего на замену Емеру, но господин Детано решил утвердить его в этой должности. Забот, конечно, прибавилось, но У-Он был согласен с тем, что нельзя оставаться на одном месте, нужно расти и развиваться. Это ему сказал хозяин, назначая его новым управляющим, и У-Он впрягся в работу. Это была хоть и невысокая, но всё-таки руководящая должность, которая предполагала подбор персонала, и через два года, в связи с расширением, У-Он принял на работу трёх синеухих мастеров, а хозяин утвердил их кандидатуры.

Следить за тем, проходят ли работники курсы уколов, теперь не требовалось: в Темурамаку и Уммаканатле начался эксперимент по отмене препарата RX, рассчитанный на восемь лет. Эти два города были выбраны опытными площадками после опубликования исследований на тему чрезвычайного вреда длительного применения RX у синеухих. В списке побочных эффектов были бесплодие, рак, наследственные генные дефекты, сердечно-сосудистые болезни, снижение интеллекта, эндокринные нарушения и много чего ещё. Исследования проводились уже давно, только к их результатам не привлекалось большого общественного внимания, но в связи с обнародованием истинной подоплёки дела верховного жреца эта тема встала так остро, что на сей раз уже никто не мог её замять.

После двух лет дебатов, общественной работы организаций синеухих, массы статей и телепередач и было принято решение попробовать отменить RX в двух экспериментальных регионах и посмотреть, что из этого получится. Основная идея была такова: оборотни не опасны, если их не травят, не притесняют и не проявляют по отношению к ним агрессии, а потерять контроль над трансформацией оборотень может только при длительном голоде и отсутствии в рационе его питания мяса. Кроме того, большинство синеухих уже утратило всякую возможность превращения, а истинные оборотни — немногочисленная прослойка среди них, обладающая собственным "кодексом чести", внутренней этикой и высокой способностью к самоконтролю. Характерные "звериные" убийства со смертью Йедук-Шая и обезвреживанием основной части его организации прекратились. По-прежнему шла работа по розыску скрывшихся и залегших на дно Убийц.

В ходе эксперимента не было зарегистрировано повышения уровня агрессивности среди синеухого населения — никаких особых эксцессов и вспышек. Напротив, отмена препарата сказалась на состоянии здоровья многих из них положительно, а оборотни держались в рамках приличия — как, собственно говоря, они и вели себя всегда, независимо от уколов. Всё это давало повод думать, что RX — не только в принципе ненужная, но и вредная вещь. Впрочем, эксперимент пока продолжался, и до повсеместной отмены инъекций дело ещё не дошло. Напряжённость в обществе пошла на убыль, хотя и не такими быстрыми темпами, как хотелось бы: до полного снятия "вопроса оборотней" должно смениться не одно поколение.

Однако, начало было положено.

Поскорее перейдём к следующей паре мест на левой стороне стола. Там усядутся Надья-На со своей матерью, актрисой Дин-Тиа Йелло — две творческие натуры, на долю которых выпало немало испытаний. После длительного лечения и серии пластических операций на лице Дин-Тиа всё же оставались едва заметные следы, напоминавшие о взрыве в торговом центре; под толстым слоем грима они были вовсе не видны, но если физические шрамы почти сгладились, то последствия душевного потрясения сказывались ещё долго. Продолжительное время Дин-Тиа не работала, не выходила из дома, погружаясь с головой в своё хобби — живопись, а также — что греха таить — выпивала больше и чаще обычного, а вот для её дочери настал период активных действий по поиску своей жизненной стези. Надья-На бросила юридический факультет и поступила на режиссёрский — на заочное отделение. Правда, она хотела связать свою жизнь не с театром, а с кино. Параллельно она работала курьером, разъезжая на своём железном друге.

Целеустремлённость дочери воодушевила мать и подала ей пример. Дин-Тиа задумалась. Она не могла весь остаток жизни провести в четырёх стенах: так можно было сойти с ума или окончательно спиться. Пить и рисовать, рисовать и пить... Это был замкнутый круг. Другим аргументом послужило то, что дочь теперь содержала их обеих, и Дин-Тиа стало совестно сидеть у неё на шее.

Также в её возвращении к жизни немалую роль сыграл Рай-Ан, с которым она встретилась в больнице, очнувшись после взрыва. Эта встреча отпечаталась в её памяти навсегда. Рай-Ан взял её за руку и сказал: "Всё будет хорошо". Он не припоминал ей прошлого, ни в чём не корил, просто поддерживал. Он помог с оплатой операций. Дочь скрытничала, но Дин-Тиа подозревала, что он время от времени подбрасывал денег и ей.

Надежда на то, что удастся начать всё сначала, потерпела крушение, когда она увидела Рай-Ана с Тиш-Им — тогда ещё его невестой. Поезд ушёл, поняла она с болью. Да и кто теперь на неё посмотрит — с её-то лицом? Она не верила, что операции вернут ей прежнюю внешность, но результат получился хороший. В принципе, если наложить побольше грима, она ещё могла бы работать, но что-то её подкосило. Депрессия, неуверенность, растерянность, ступор. Дочь крутилась, как могла: работала и училась, платила по счетам и покупала еду, не говоря ни слова упрёка — даже когда мать покупала выпивку на деньги, оставленные на продукты. Всё, на что Дин-Тиа была способна — это вытереть пыль в доме и кое-как приготовить ужин. Впрочем, и это она делала не всегда. Частенько бывало, что, вернувшись вечером с работы, усталая и голодная, Надья-На находила мать в мастерской с очередной незаконченной картиной и наполовину выпитой бутылкой. Переодевшись, умывшись и сообразив на скорую руку ужин, Надья-На звала: "Ма, иди сюда, готово! Не ела, наверно, опять целый день".

Дин-Тиа было стыдно, но она предпочитала плакать и жалеть себя, ничего не предпринимая. Когда вместе с Рай-Аном к ней пришёл сын, она закрылась в мастерской и не хотела выходить: не могла найти в себе сил показаться им на глаза. Но у дочери оказался запасной ключ, и Рай-Ан с Ло-Иром до неё добрались. Разговор был долгим, очень долгим. Рай-Ан посадил её к себе на колени, как встарь, и сказал ей много ободряющих слов, каждое из которых падало в её душу, как капля дождя в иссушенную зноем землю. А Ло-Ир добавил: "Мама, бери себя в руки".

Он назвал её мамой. Оба знали цену этому слову: она, мать-"кукушка", и он, её взрослый сын.

Она взяла себя в руки. Как актриса больше не работала, но стала преподавать актёрское мастерство. А потом сыграла в дипломном фильме своей дочери саму себя. Это был фильм о ней самой — её история о взрыве и о том, что было после него. И пусть ему не суждено было выйти в широкий прокат, но Дин-Тиа гордилась работой своей дочери, которая выступила здесь ещё и как сценарист.

Надья-На, конечно же, задала матери вопрос о своём отце — не было ли в нём примеси крови ур-рамаков, но Дин-Тиа не смогла на него ответить: такие подробности были ей неизвестны, а сам он как в воду канул, и она понятия не имела, где его искать. Лишь одно она знала точно: уши отца её дочери были красными. Таким образом, вопрос о наследственности остался открытым, и Надья-На могла только гадать, были ли среди её предков синеухие или нет.

Теперь перейдём к правой стороне стола. Два самых близких к хозяину дома места зарезервированы для главы клана Рыси Кэр-Айна Ринкуса, друга Рай-Ана, и его жены Ай-Маа, матери У-Она. Ай-Маа не верила, что в пятьдесят семь лет, овдовев, можно снова полюбить, но бусины судьбы свели её с Кэр-Айном, когда она меньше всего ждала каких-то событий в личной жизни. Дети выросли и состоялись, и она полагала, что просто доживёт свой век в одиночестве, но ничего подобного не случилось. Они встретились, когда на ателье Ай-Маа напали погромщики, и с тех пор больше не расставались. Ай-Маа даже помолодела и похорошела — безо всяких пластических операций.

Следующим с правой стороны сидит Ли-Ан Детано, уже упомянутый выше начальник У-Она и глава клана Огненной Лисицы. Оборотня в У-Оне он, конечно, почуял сразу, когда тот пришёл устраиваться в сервисный центр, а красные уши его не обманули. Впрочем, он не стал разоблачать парня, а просто взял его на работу. Он и не мог поступить иначе: взаимопомощь была основой основ выживания ур-рамаков в мире. Своему "полицейскому источнику" он обеспечил достойную прибавку к пенсии и оплатил учёбу его детей, а на замену ему завербовал его молодого бритоголового напарника. Хоть для синеухих и начались послабления вроде эксперимента по отмене RX в двух городах, но твёрдых гарантий пока не было, а это значило, что подстраховаться не помешает. Лисье чутьё никогда его не подводило.

Следующее место отведено для представительницы всё того же лисьего клана, Эл-Маи Сурай. Потеряв в одну осень дочь и мужа, через девять месяцев она получила подарок с того света — ещё одну дочку, ставшую смыслом её жизни и утешением. Самое удивительное — то, что хоть её "сделал" и Художник, но отцом является покойный муж Эл-Маи. И вполне логично, что рядом с ней сидит этот специалист по синтезу чужой ДНК — работающий художником-криминалистом Хранитель Запада, молодой человек с вечностью в глазах.

Лишь одно место за столом должно оставаться незанятым. Там тоже стоит столовый прибор и лежит салфетка, но пользоваться ими никто не будет: лежат они символически. Это место — для Учителя Одоми, Вепря-отшельника, который сегодня не придёт. Причина его отсутствия будет описана ниже, а пока...

Пока давайте выйдем в сад, чтобы познакомиться с детьми. Там всё белым-бело от цветения, и гулять — одно удовольствие. Вот дети и гуляют — в сопровождении своих мам и Хранителя Запада, пока всех не позвали к столу. Разница в возрасте у ребят небольшая — от четырёх с половиной до шести лет, среди них два мальчика и две девочки.

Ун-Кар, первенец У-Она и Э-Ар — щекастый, серьёзный увалень; тёмной "мастью" он пошёл в отца, а изменчивыми янтарными глазами — в мать. Это, несомненно, продолжатель рода Белогрудых Волков. Сидя на корточках, он сосредоточенно катает машинку, всем своим видом как бы говоря: "Я занят, обращайтесь попозже".

К нему пытается лезть младшая сестрёнка Да-Ин — хочет посадить на машинку свою куколку. Брат терпеливо отворачивается и отходит на шаг, а она снова подбегает. Не выдержав, Ун-Кар жалуется:

— Мама, ну чё она ко мне лезет...

А мама Э-Ар смеётся:

— Поиграй с ней, будь галантным мужчиной!

Ун-Кар приходит к выводу, что "быть галантным мужчиной" означает отдавать глупым сестрёнкам свои игрушки. Но ключевое слово — "мужчина". А значит, должен соответствовать.

К счастью, к Да-Ин подходит Ви-Айна — девочка-подарок и танцовщица с шарфом; она уводит малышку играть в девчоночьи игры, за что Ун-Кар ей очень благодарен: это освобождает его от надобности быть джентльменом. Но исподтишка он наблюдает за девочками, особенно за Ви. Что-то в ней есть, определённо.

Может быть, Ун-Кар пообщался бы со своим кузеном, но того отвёл в сторону Хранитель Запада. Он сидит на скамейке, а Ран-Тор стоит между его коленями, и они о чём-то разговаривают. На Ун-Кара он совершенно не похож, хоть они и двоюродные братья: Ран-Тор — светловолосый, как его отец, и очень рослый для своих лет. Его лоб диадемой охватывает узор, который временами начинает светиться, а сапфировые глаза кажутся холодными, но стоит ему улыбнуться — и впечатление холодности пропадает.

Тиш-Им отвлекается от разговора с Эл-Маи и смотрит в сторону сына. Сейчас ему шесть, в семнадцать он навсегда уйдёт на север. Вместе им осталось быть одиннадцать лет. Сейчас это кажется большим сроком, но с каждым годом он будет уменьшаться. А обычного детства ему осталось и того меньше — шесть лет: в двенадцать начнётся его обучение.

Художник отпускает его, и Ран-Тор подбегает к матери. Тиш-Им ворошит его льняные волосы и улыбается, затаив вздох.

Но вот зовут к столу, и все идут в дом. Проходите и Вы, занимайте любое место, кроме пустующего стула Одоми. И неважно, какого цвета и длины Ваши уши: Вы — желанный гость за этим столом.

5. Под соймукой

В цветущем саду под соймукой (деревце или высокий кустарник с крупными кисло-сладкими ягодами — прим. авт.) сидели двое мужчин. Один — молодой и гладколицый, с длинными чёрными волосами, забранными в пучок на темени, и тёмными, чуть раскосыми, влажно блестящими глазами; одет он был в чёрный шёлковый халат с широкими рукавами и рисунком в виде золотых перьев, а сидел на разостланном прямо на земле коврике. Второй расположился полулёжа в шезлонге: сидеть, подвернув ноги калачиком, ему не позволяла чересчур дородная комплекция.

На низеньком столике стоял чайник и две широкие пиалы с золотой каёмкой по краю.

— Ещё тоо, Одоми? — спросил длинноволосый мужчина в халате.

— Пожалуй, — кивнул дородный. — Спасибо, Хранитель Востока... Хорошо мне у тебя.

Хранитель Востока налил в пиалу золотистый напиток, взял её обеими руками и с поклоном протянул гостю.

— Вот спасибо, — крякнул Одоми. И усмехнулся: — Экие чашки у тебя чудные... Без ручек.

Хранитель с загадочной полуулыбкой промолчал, а Одоми шумно отхлебнул тоо, обводя взглядом сад.

— Как же хорошо... Аж на стихи потянуло. Жаль только, сочинять не умею.

— Я тебя научу, если желаешь, — сказал Хранитель Востока, доставая откуда-то из складок халата миниатюрный блокнот с привязанным к нему карандашиком.

— Стар я уж, чтоб учиться, — вздохнул Одоми.

— Позволь с тобой не согласиться, — улыбнулся Хранитель. — Учиться можно до самого последнего своего дня. Давай сочиним стихотворение из пяти строк.

— А рифмы придумывать надо? — спросил Одоми. — Я в этом не мастак, предупреждаю.

— Рифмы не обязательны, — ответил Хранитель. — Если позволишь, я начну, а ты продолжи. Итак... Первая строчка: "Шумят деревья". Теперь ты.

Одоми задумался.

— Шумят деревья, — пробубнил он себе под нос. — Шумят деревья, которые мы... Нет, не так. Шумят деревья, что мы с тобой сажали, друг.

— Хм, — задумчиво прикинул Хранитель, возводя глаза к небу. — Я предлагаю слегка видоизменить твою строчку и разбить её на две. Получится так:

Шумят деревья,

Что мы с тобою вместе

Сажали, друг мой.

— О! Точно. Так лучше, — согласился Одоми. — Ну, теперь твоя очередь.

Хранитель записывал в блокнотик получившиеся строчки. Длинная чёлка, разделенная пополам на две пряди, обрамляла его изящное лицо по бокам, а "хвост", струясь по спине, доставал концом до поясницы.

— Итак... Моя строчка: "Пусть смерть с досадой смотрит", — сказал он.

— И что у нас получилось?

Хранитель прочёл:

— Шумят деревья,

Что мы с тобою вместе

Сажали, друг мой.

Пусть смерть с досадой смотрит...

Одоми отхлебнул ещё тоо, откинулся назад и поднял глаза к цветущей кроне.

— Пусть смерть с досадой смотрит:

Мы будем течь в их жилах, — закончил он.

Хранитель с довольной улыбкой склонил голову и записал концовку, после чего прочёл всё вместе, а потом налил тоо и себе.

— Ну вот... Не так уж трудно, — сказал он, отпив.

— Однако ж, я что-то устал, — проговорил Одоми, закрывая глаза.

Хранитель принял из его рук пиалу и поставил на столик. Встав, он развернул лёгкое покрывало из полупрозрачного голубого шёлка и накрыл им грузную фигуру Одоми. С каждым порывом ветерка соймука роняла лепестки, усыпая ими землю, и на покрывале они тоже сразу забелели.

— Отдыхай, мой друг. Пусть тебе приснятся деревья...

Он свернул коврик и ушёл в дом, а столик спустя несколько минут забрала горничная — черноволосая девушка в розовом платье и белом фартучке.

Одоми уснул под соймукой, и его не беспокоили. Солнце светило, летали пчёлы, на чуть колышущееся под дыханием ветра покрывало сыпался весенний снег лепестков.

Когда небо потемнело и нахмурилось, а порывы ветра стали резче, горничная вышла на веранду. В воздухе пахло грозой. Девушка подошла к Одоми и осторожно похлопала его по плечу.

— Господин... Вставайте, непогода надвигается. Польёт дождь и вы промокнете тут!

Одоми не отозвался. Девушка похлопала его посильнее.

— Просыпайтесь! Гроза идёт!

Сон Одоми не прерывался. Отчаявшись, девушка вернулась в дом и сообщила хозяину:

— Господин Хранитель, ваш гость не просыпается. Я бужу его, а он...

Во взгляде Хранителя Востока проступило что-то такое, отчего девушке стало тоскливо и жутко.

Хранитель склонился над Одоми и провёл рукой по его щетинистой голове. В хмуром небе сверкнула первая молния. Дотронувшись до ствола соймуки, Хранитель проговорил тихо:

— Ты будешь течь в её жилах...

Заворчал гром, и по земле зашлёпали первые тяжёлые капли.

14 ноября 2010 — 14 ноября 2011