...Когда Эл-Маи ворвалась в полицейское отделение, чтобы растерзать всякого, кто попадётся ей в пылу мести, именно этот парень остановил её. В тот момент она ещё не знала, что он художник, и просто остолбенела, увидев его задумчивые и спокойные серые глаза. От одного их взгляда её ярость схлынула, оставив в душе Эл-Маи холодную пустоту и недоумение. Начавшаяся было трансформация прекратилась, а потом потекла в обратном порядке: когти втянулись, клыки уменьшились, а к горлу подступил ком. Стены поплыли вокруг женщины, желудок сжался в рвотном спазме, а пол закачался под ногами. В ушах гулко раздавалось медленное ритмичное буханье, а перед глазами вспыхнули красные огоньки, пульсировавшие ему в такт. Они текли по нитям густой, как грибница, сизой сети, окружавшей Эл-Маи со всех сторон. Прямо перед ней сеть воронкообразно вытягивалась, закручиваясь в небольшой смерч, который заканчивался прямо у неё в пупке. По этой пуповине ей передавались жутковатые вибрации сердца сети: "Бух, бух... Бух, бух..."
Вдруг яркая вспышка выжгла сеть: её нити сначала невыносимо засияли белым светом, а потом обуглились, на глазах Эл-Маи превращаясь в невесомый прах и тая в воздухе. Сгорела и "пуповина".
Серые глаза улыбались ей, согревая и успокаивая светом древней мудрости. Под их взглядом её душа доверчиво раскрылась, как бутон навстречу солнцу.
— Нга-Шу больше не властна над тобой, — проговорил мягкий молодой голос.
Да, Эл-Маи чувствовала это. Пульсирующий ком в солнечном сплетении, выжигавший её нутро, как кусок раскалённого железа, остыл, скованное яростным рыком горло успокоилось, и она смогла говорить. Этим мудрым и древним глазам она могла рассказать всё. Они не осуждали её, не окатывали холодной волной неприязни, из них струился спокойный добрый свет.
— Я... я не хочу их убивать, — услышала она свой собственный полушёпот. — Не эти полицейские застрелили мою дочь...
— Не эти, — улыбнулись серые глаза.
— Да, другие, — подтвердила Эл-Маи, пытаясь убедить в этом то ли глаза, то ли саму себя. Впрочем, глаза и так верили ей. Они всё знали. Почему-то ей казалось, что знали они даже больше, чем она...
— Тогда зачем ты сюда пришла? — спросил голос.
— Он... Он. — Дальше Эл-Маи не могла говорить. Одно воспоминание о белоглазом убийце её мужа и красноухих, осквернивших могилу Уль-И, лишало её дара речи.
— Заставил тебя? — подсказал голос.
— Да... Он что-то сделал со мной.
Эл-Маи сидела на диванчике в небольшом холле полицейского отделения, которое собиралась разгромить, перекинувшись в зверя. По коридорам раздавались шаги сотрудников, оставшихся в живых благодаря... кому?
Благодаря молодому парню, который сидел на корточках перед Эл-Маи и смотрел на неё отнюдь не молодыми серыми глазами. Всё остальное в его внешности было вполне обычным: фигура как фигура, одежда как одежда... Широкие плечи и золото щетины на в меру мужественном, но не чересчур массивном подбородке. Волосы были, пожалуй, длинноваты, но они придавали его облику что-то романтичное, близкое сердцу Эл-Маи. Её муж, Ро-Мун, тоже носит полудлинную причёску...
Носил. Кто бы мог подумать, что грамматика была способна принимать и вот такие страшные формы... Один выстрел в сердце — и прошедшее время.
Горячая ладонь, опустившаяся на её руку, помогла обуздать боль.
— Нет, не прошедшее, — сказал сероглазый парень, заставив Эл-Маи вздрогнуть. — Он и сейчас рядом с тобой. Улыбнись, порадуй его.
Эти слова могли бы показаться странными кому угодно, только не ей. Она верила безусловно и безоговорочно этим древним глазам на молодом лице незнакомца, более того — ей вдруг почудился знакомый запах, исходивший от него. Он пахнул Ро-Муном. Выпрямившись на диванчике, она потрясённо всматривалась в парня. Лицо и тело чужое, а запах — родной, мужа!
— Это не запах, — мягко сказал парень. — Ты просто так чувствуешь его незримое присутствие, но твоё сознание подменяет незнакомое ощущение знакомым, которое ты воспринимаешь как запах. Когда мы встречаем или испытываем нечто новое, мы всегда ищем сходство с чем-то старым.
Его пальцы вытирали слёзы, катившиеся по щекам Эл-Маи. Всхлипывая, она тёрлась щеками о его ладони, необыкновенно горячие и пахнувшие до боли знакомо. Её даже не удивляло и не коробило его обращение к ней на "ты". Более того, она сама обратилась к нему так же:
— Ты... видишь его? Видишь Ро-Муна?
Парень с улыбкой кивнул.
— А он... Он может мне что-нибудь сказать? — спросила Эл-Маи, всхлипывая и безуспешно озираясь по сторонам.
— Только если ты не будешь плакать и улыбнёшься, — ответил сероглазый незнакомец. — Он очень любит твою улыбку, лисёнок.
Если бы у Эл-Маи были какие-то сомнения, то сейчас они рассеялись бы: именно так Ро-Мун её и называл — "лисёнок". Сердце окатила горячая волна, а глаза подёрнулись влагой. Сероглазый парень шутливо нахмурился.
— Не плакать, — сказал он с ласковой строгостью.
Эл-Маи старалась изо всех сил, но не смогла остановить слёз. Она уткнулась лбом в плечо незнакомца, вздрагивая от сдерживаемых в груди всхлипов, а он поглаживал её по лопатке.
— Прости... Прости, Ро-Мун, я не могу, — выдавила она между содроганиями.
Странно, но никто не обращал на них внимания. Отделение жило своей жизнью, каждый занимался своим делом, не замечая плачущей женщины на диванчике и сидящего перед ней на корточках молодого парня со взглядом тысячелетнего мудреца. Вокруг них будто воздвиглась стена, делавшая их невидимыми для всех.
— Тебе надо всё рассказать, лисёнок. Пусть эти полицейские и не убивали твою дочь, но в душе ты их винишь — просто потому что они полицейские. Пусть они отчасти загладят свою вину, поймав того, из-за кого ты сейчас здесь...
Карандаш продолжал свой танец, и на бумаге проступали черты убийцы. Вот круглая лысая голова, вот жёсткая, безжалостная линия рта. Он так и называл себя — Убийца. Он рассчитывал на то, что Эл-Маи застрелят при попытке нападения на полицейское отделение, поэтому не скрывал ни своего лица, ни прозвища. Именно так и получилось бы, не встреть она здесь художника.
...После того как Убийца усадил её в машину, захлопнув дверцу, как крышку гроба, Эл-Маи помнила всё очень смутно. Ро-Мун с пулей в сердце остался лежать у полуразрытой могилы Уль-И, окружённый безжизненными телами красноухих вандалов, а её уволакивало в глухое беспамятство и бесчувственность.
Потом были проблески сознания. Склонённое над ней лицо с белёсыми глазами повергало её в холодный ступор, Эл-Маи лежала под этим взглядом как парализованная. Налитое тяжестью тело не повиновалось, а душа... Душа превратилась в истрёпанную ветошь: казалось, стоит рвануть посильнее — и она расползётся на лохмотья.
Жёсткие губы шевелились, и в уши Эл-Маи вползал шелестящий шёпот: "Мать Нга-Шу, возьми её дух, сердце, ум и волю... Нга-Шу... Нга-Шу..." И эхо многократно шуршало: "Шу-шу-шу..."
Что-то огромное, чёрное навалилось на неё, не давая дышать и лишая её всякой возможности сопротивляться. Холодные щупальца изучали её сердце, лазали по самым сокровенным уголкам души, а она не могла даже шевельнуть пальцем, чтобы прогнать их. От сознания собственного бессилия ей хотелось умереть. Действительно — зачем ей теперь жить? Ради кого? В то же время каким-то краешком, остатком сознания она понимала: это было плохое место и время для смерти. Умереть сейчас означало сдаться чудовищу, попасть в его щупальца окончательно и бесповоротно. Только эта мысль помогала ей какое-то время цепляться за жизнь, а потом настало равнодушие.
Но длилось оно недолго: Эл-Маи очнулась. Лучше бы она не приходила в себя.
Мучимая голодом, она озиралась, пытаясь понять, где находится. Её окружала пыльная каморка с потрескавшейся и облупившейся краской на стенах, а дырявый матрас под ней вонял потом и мочой. Кто потел и кто мочился на нём? Теперь этого было уже не узнать.
Пришёл белоглазый. На экране телефона он показывал ей кадры из новостей — тот самый сюжет о беспорядках на площади Акоа. Сначала вид изрешеченного пулями тела дочери заставил Эл-Маи разрыдаться до икоты и боли в груди, а потом её обожгла не испытанная ею доселе ярость. В ушах бухало гигантское сердце, а когда Эл-Маи закрыла глаза, она очутилась как бы внутри огромной сизой грибницы, пульсирующей красными огоньками. Испугавшись, она открыла глаза и встретилась со взглядом своего похитителя. Странный цвет радужки, неестественно светлый, белый с сероватым оттенком. Может, линзы?
Она отчётливо помнила, как он выстрелил Ро-Муну в сердце, но от одной мысли о том, чтобы хотя бы ударить мерзавца, ей становилось муторно. Белые глаза не отпускали её, плющили психику, и она не могла ничего противопоставить их владельцу. Он был силён и искусен. Момент, когда можно было выйти из-под воздействия, она упустила: на кладбище всё слишком быстро произошло. Её просто накрыло ураганом... И теперь она была под "колпаком", будто бы сжатая со всех сторон стенками узкого гроба.
Она не могла даже отвести взгляд от экрана, на котором её дочь умирала снова и снова.
— Зачем ты мне это показываешь?! Прекрати, я не могу на это смотреть! — рыдала она, и временами её рыдания переходили в рычание и звериный вой.
— Ты принята в лоно матери Нга-Шу, — отвечал белоглазый. — Твоё отчаяние и боль от потери близких ослабили твою защиту и помогли мне открыть тебя ей. Теперь твоя покровительница — она, а не Дух Зверя.
— Нет! — выла Эл-Маи, царапая ногтями мокрое от слёз лицо и раскачиваясь на скрипучей железной кровати из стороны в сторону.
— Да, — скалился белоглазый, поблёскивая лысым черепом. — Через ворота боли и горя она вошла в тебя, и самой тебе этого не изменить.
— Кто ты? Что тебе надо?! — под скрипучие раскачивания завывала Эл-Маи, пытаясь отвести взгляд от экрана, где её девочка лежала мёртвая... Вся в крови, на грязной брусчатке.
— Я — Убийца, — был ответ. — Я служу своему господину и Великой Матери Нга-Шу. А теперь и ты послужишь ей.
— Не-е-ет...
Она потеряла счёт времени. Ей казалось, что прошёл целый месяц, а на самом деле, вполне возможно, это была лишь пара дней. Наполнено это время было ненавистью, страхом, болью, отчаянием. Эл-Маи сопротивлялась всё слабее. Приковывать её, чтобы предотвратить побег, у Убийцы не было нужды: он мог лишить её сил одним только взглядом, а все её попытки пойти в психическую атаку провалились. Она просто не могла... Не была способна ни на что.
У неё осталось только одно желание: убить как можно больше полицейских. Отомстить за Уль-И. А потом, может быть... если хватит сил, и за смерть Ро-Муна.
— Хочешь убить меня? — посмеивался белоглазый. — Силёнок не хватит.
И, демонстрируя ей своё превосходство, он заставлял её корчиться в судорогах.
— Н-ненавижу, — рычала Эл-Маи сквозь стиснутые зубы, ударяясь затылком об пол.
А он, стоя над ней, одобрительно ухмылялся:
— Хорошо... Молодец! Способная ученица...
Во время одной из таких пыток она потеряла сознание, а очнулась на улице, на скамье в парке. Голод сжигал изнутри. Сколько же она не ела? Неделю... Месяц?
Какой сегодня день?
Спотыкаясь, она брела по опавшим листьям. Убийцы нигде не было. А может, он наблюдал за ней откуда-нибудь из-за деревьев?
В кармане пальто нашлись деньги. Да, всё верно, она же брала с собой немного, когда они с Ро-Муном пошли на кладбище... Убийца ничего не тронул. По крайней мере, на первый взгляд. В другом кармане всё так же лежала расчёсочка и пудреница. Эл-Маи торопливо открыла её и глянула на себя в зеркальце. Ну и вид... Растрёпанные волосы, синие тени под глазами, а взгляд — как у голодного волка.
Голод. Что-нибудь съесть. Где? Эл-Маи озиралась, пытаясь сориентироваться.
Торговый центр "Западный" подслеповато таращился в серое небо, а вместо стёкол на втором этаже зияли дыры. Что здесь произошло? Неужто ограбление? Или, может быть, что-то взорвалось? Ремонтная бригада вставляла новые стёкла, а в небе кружила бесплотная серокрылая тоска.
"Бух, бух", — отозвалось в ушах, и Эл-Маи беспокойно оглянулась: ей почудилось, будто Убийца смотрел ей в спину.
Нет, в спину ей смотрел полицейский. И перед глазами Эл-Маи замелькали душераздирающие кадры, которые Убийца прокручивал ей столько раз: Уль-И лежала на брусчатке, изрешеченная пулями, а они стояли и смотрели.
Они, полисы. Гады, сволочи, убийцы.
Полицейский сел в патрульную машину, а она стояла со стиснутыми кулаками и сжатыми челюстями. Неужели он так и уйдёт от неё целым и невредимым, а она ничего не сделает?
Эл-Маи быстро шла по улице, а сердце стучало в такт шагам. Позор, позор. Неужели она испугалась этого полиса? В ушах бухало, а на глаза время от времени падала чёрная пелена. Эл-Маи пыталась её сморгнуть, а в животе горело... Нет, не голод, что-то другое. Кусок раскалённого железа жёг ей кишки. "Нга-Шу", — шептали губы Убийцы, а листья под ногами шуршали эхом: "Шу... шу... шу..."
"Шу... шу... шу", — шуршал по бумаге карандаш, оживляя черты страшного лица, и Эл-Маи была так загипнотизирована процессом, что даже не заметила, как в кабинет вошёл Йонис. Склонившись над портретом, он спросил:
— Ну, что? Он?
Эл-Маи только сглотнула и кивнула.
— Ты должна всё рассказать, лисёнок. Чтобы они смогли хотя бы отчасти загладить вину, которая существует не только в твоём воображении. Она реальна, хотя твою девочку застрелили другие полицейские, а не эти. На самом деле неважно, кто именно это сделал: это убийство легло на них всех — и причастных, и непричастных. И как раз непричастным нужно дать шанс освободиться от чужого груза.
Эл-Маи попыталась сморгнуть тёплое наваждение серых глаз — так же, как прежде чёрную пелену.
— Кто ты? Полис? — спросила она.
Сероглазый парень улыбнулся.
— Нет, я художник.
— Что делает художник в полиции? — недоуменно нахмурилась Эл-Маи.
— Рисую портреты подозреваемых.
— А-а... Со слов свидетелей?
Художник снова улыбнулся — одним взглядом.
— Ну... Не совсем со слов. У меня свои методы.
— И весьма эффективные, — раздалось рядом. — Потому мы и терпим у себя этого синеухого сукиного сына.
Это был Йонис — тот полицейский с проседью и мятым лицом, который со своим лысым напарником допрашивал их с Ро-Муном, задавая неприятные вопросы об уколах. Не только лицо, но и его костюм с рубашкой тоже выглядели так, будто он в них спал.
— Это хорошо, что вы пришли, госпожа Сурай, — сразу атаковал он Эл-Маи. — Мы вас искали. Вы могли бы пролить свет на убийство на кладбище. У нас есть видеозапись, но она, к сожалению, не запечатлела всего, что там было.
Эл-Маи закрыла на мгновение глаза. Сети больше не было, и сердце не бухало в ушах. Теперь вместо этого она видела Убийцу, сворачивавшего красноухим головы, как цыплятам.
— Вы как? В порядке?
Она открыла глаза. Бесчувственный чурбан, мог бы спросить об этом сначала, а уж потом выпытывать подробности кошмара, который теперь будет сниться ей ночами... Впрочем, присутствие художника успокаивало её, а призрачный запах мужа поддерживал, будто тот и правда был рядом. Сквозь снова навернувшиеся на глаза слёзы она улыбнулась. Всё-таки смогла. И художник улыбнулся в ответ, чуть заметно кивнув.
