— Ро-Мун...
— Я с тобой, лисёнок. Ушки-пушинки...
Дверца бельевого шкафчика удивлённо стукнула: её ещё никогда не открывали в такой страстной спешке. Обыкновенно сдержанная, аккуратная до педантичности хозяйка сейчас распахнула её со всего размаху и выдернула из стопки два полотенца, при этом уронив на пол ещё одно, но не обратив на это никакого внимания. Кровать, разделяя удивление дверцы, крякнула, когда на неё упали два переплетённых в объятиях тела. Её спинка ритмично стучала о стену, а пружины матраца поскрипывали, и вскоре к этим звукам присоединились стоны хозяйки.
"Похоже, я сошла с ума окончательно", — думала Эл-Маи, лёжа с размётанными по подушке мокрыми волосами и вороша пальцами курчавые рыжеватые волосы на груди мужа. В том, что это Ро-Мун, она не сомневалась ни секунды. Притулившись у него под боком, обнимаемая его рукой, она вдыхала родной запах, особенно остро чувствовавшийся под мышкой.
— Ро-Мун, — позвала она тихонько, сама не веря, что он откликнется.
Но он отозвался.
— Ммм?
— Это просто чудо какое-то, — пробормотала она. — Ты не умер?
— Нет, лисёнок. Умерло только моё тело, а всё то, что делает меня мной, сейчас находится с тобой рядом.
Эл-Маи приподнялась на локте, недоуменно хмурясь и всматриваясь в его лицо.
— Ты как-то странно говоришь... Если твоё тело умерло, почему я вижу его... и могу потрогать? Ведь это ты? Ты, Ро-Мун?
Он тоже приподнялся и чмокнул её в нос и в левую бровь, как всегда делал.
— Убедилась?
Из груди Эл-Маи вырвалось что-то среднее между всхлипом и смехом. Ро-Мун улыбнулся, ласково потеребил её за ухо и сказал:
— Я оставил тебе небольшой подарок... Впрочем, его размеры и вес определятся позже. — Уткнувшись лбом в её лоб, он вздохнул: — Я устал немножко, милая. Непривычно было... вот так...
— Как? — удивилась Эл-Маи.
Но Ро-Мун не ответил и лёг, закрывая глаза.
— Я люблю тебя, Пушистые Ушки, — чуть слышно слетело с его губ.
Он заснул, а Эл-Маи не осталось ничего другого, как только лежать рядом и смотреть, веря своим глазам и вместе с тем — не веря. Её саму начало клонить в сон, и веки сомкнулись, как ей показалось, на несколько секунд. Вздрогнув, она тут же открыла их: нельзя было упускать ни одного мига этого чуда, тратя его на сон.
Увы! Чудо бесследно пропало. Эл-Маи даже тихонько вскрикнула: рядом с ней в постели лежал художник. Его волосы чуть потемнели от влаги, а пушистые ресницы еле заметно подрагивали. Эл-Маи потрясённо отползла к краю кровати и сжалась в комочек. Что же это такое? Что за помутнение рассудка на неё нашло? Или это — он?! Он внушил ей, что он — Ро-Мун, чтобы затащить её в постель... Да нет, невозможно! Художник не мог быть способным на такую низость, сердце Эл-Маи тут же отмело это предположение. Она верила его мудрым тысячелетним глазам. Они просто не могли принадлежать беспринципному озабоченному самцу.
Но тогда что всё это означало?
Подарок... Что за подарок?
Накинув халат, она обошла всю квартиру, не зная сама, что именно ищет. Ей было больно смотреть на окружавшие её привычные вещи: всё слишком напоминало о Ро-Муне и Уль-И. В мойке осталась грязная посуда, а на кухонном столе стояла кружка с остатками тоо на дне, который муж пил перед тем, как они отправились на кладбище. Эл-Маи взяла кружку в руки и поднесла к лицу. Запах Ро-Муна снова вывернул её душу наизнанку, и Эл-Маи, отвернув кухонный кран на полную мощность, принялась нервно греметь посудой в мойке, не обращая внимания на брызги воды, мочившие её халат спереди.
Бесцельно бродя по квартире, она машинально встряхивала руками волосы, чтобы быстрее просыхали. Всё это походило на какой-то бред. Наверно, она всё-таки слегка тронулась умом... После всего, что с ней произошло — неудивительно.
Она сидела в кресле, сжимая на коленях подобранную на полу возле ванной рубашку художника, когда его голос вывел её из задумчивости:
— Ты позволишь? Надо бы мне одеться.
Художник, уже в брюках и носках, склонился над ней, взявшись за свою рубашку. Эл-Маи вздрогнула и пришла в себя. Кажется, она хотела собрать всю его одежду и аккуратно сложить на стуле в спальне, но подняла только рубашку, да и ту не донесла до места назначения, провалившись в какой-то транс.
— Да, конечно, — пробормотала она, выпуская согревшуюся у неё на коленях ткань.
Рубашка скользнула на своё место, скрыв под собой рельефный торс художника. Без сомнения, парень был отлично сложён. Не перекачанный, но с крепкими, хорошо выраженными мускулами под молодой, упругой кожей. Эл-Маи тут же отвела взгляд, будто ей не было никакого дела до достоинств его фигуры. В ней снова проснулись противоречивые чувства по поводу того, что произошло между ними. Не зная, на кого сердиться — на художника или на себя, Эл-Маи молчала. А он снова присел перед ней на корточки, как тогда, в холле отделения полиции, и заглядывал ей в глаза со светлой, спокойно-задумчивой улыбкой.
— Хочу нарисовать тебя, — объявил он и поднялся. — Сиди так.
В прихожей остались его рисовальные принадлежности. Сходив за ними, он уселся на ковёр перед Эл-Маи, достал из папки чистый лист бумаги, приложил его к ней, как к планшету, и заработал карандашом.
— Не рисуй меня сейчас, я ужасно выгляжу, — смутилась Эл-Маи, вспомнив своё отражение в зеркале пудреницы.
— Ты выглядишь чудесно, — улыбнулся художник, продолжая шуршать карандашом.
Нет, не мог он заморочить ей голову только ради того, чтобы удовлетворить свою похоть. Чем дольше Эл-Маи смотрела на него, тем больше эта вера укреплялась в ней. А художник сказал, словно прочитав её мысли:
— Ты действительно была с ним, а не со мной. Я на время одолжил ему своё тело со всей полнотой физических ощущений. Поэтому можно считать, что между нами ничего не было... Так, голову чуть приподними и немножко поверни вправо. Вот так, спасибо.
— Постой, но... Почему я видела ЕГО? Его, а не тебя? — От того, что она услышала, Эл-Маи чуть не вскочила, но просьба художника мягко и властно приковала её к креслу. Будто одна невидимая рука легла ей на плечо, а другая повернула голову под нужным углом.
— Ты была в изменённом состоянии сознания, — ответил художник, не отрываясь от рисования. — И видела гораздо больше, чем видят в обычном.
— Ты ввёл меня в это состояние?
— Да, я немного помог.
В течение минуты были слышны только шуршание карандаша и стук сердца Эл-Маи.
— Ро-Мун... он сказал про какой-то подарок, — проговорила она наконец. — Я ничего не нашла.
— Ну, — улыбнулся художник. — Видимо, он спрятан в надёжном месте. Придёт время, и ты его найдёшь.
— И ты — туда же! Мог бы просто сказать, что это и где его искать, — надулась Эл-Маи. — Вместо того, чтобы загадывать ребусы.
Художник мелодично засмеялся и отложил портрет и карандаш. Не успела Эл-Маи моргнуть, как её руки оказалась сжатыми в его тёплых ладонях, а его дыхание защекотало её губы.
— Не беспокойся, найдёшь. Всему своё время, лисёнок.
— Что-то надолго наш рисовальщик застрял там, — хмыкнул Лиснет. — Не иначе, как утешать вдову остался.
Парни из спецназа тоже заусмехались под масками. А Лиснет продолжал:
— А вдовушка — ничего себе бабёнка... Шикарная, хоть и оборотень. Я бы тоже был не прочь скрасить ей одиночество! — И, бросив на Йониса лукавый взгляд, подколол: — Йонис, сознайся, ты запал на неё! Ещё в тот раз, когда мы были у них на адресе и разговаривали по поводу уколов. Думаешь, я не видел, как ты на неё пялился?
Они сидели в машине и ждали сигнала от Неира или Алакно, которые наблюдали за входом в дом. Наблюдательные пункты были у окон лестничной клетки в двух соседних домах, а машина стояла поодаль, за гаражами, чтобы не привлекать внимания. Что-то упорно подсказывало Йонису: женщина-оборотень права, Убийца обязательно навестит её, и такой шанс взять преступника не следует упускать. За много лет работы чутьё редко подводило его — можно сказать, практически никогда. А взглянув на выполненный рисовальщиком портрет этого типа, он понял: Убийца не щадит никого. Взгляд его белёсых глаз вызывал у бывалого полицейского содрогание и холодок по коже. На второй вариант портрета, где взгляд Убийцы скрывали тёмные очки, было лишь немногим легче смотреть: всё равно от его облика веяло жутью. И какой-то ледяной и тёмной силой, не человеческой и не звериной. Даже если бы синеухий рисовальщик обладал половиной своей гениальности, и тогда бы эти портреты вызывали не меньше неприятных чувств.
На подначку Лиснета Йонис ответил лишь угрюмым взглядом. От мысли о том, что Убийца в одиночку — голыми руками! — завалил шестерых крепких красноухих парней и одним выстрелом отправил к праотцам истинного оборотня, ему было отнюдь не до веселья. Слухи о сверхспособностях оборотней он всегда считал, мягко говоря, преувеличенными, но, глядя на портрет, на сей раз был склонен поверить, что Убийца обладал некой ментальной силой. Йонис видел на своём веку много отморозков, но этот был всем отморозкам отморозок.
— Смотрим ещё раз внимательно, — сказал Йонис, показывая группе захвата портреты Убийцы — в очках и без. — Вот это наш сукин сын. В глаза ему не смотреть и перед ним не столбенеть, действовать молниеносно: он хренов гипнотизёр. Замешкаетесь на секунду — он на вас морок наведёт. Стрелять сначала шприцами с RX — чем больше, тем лучше, одновременно можно прострелить ноги. На поражение не стрелять! Берём его живьём, ясно? Живьём! Вопросы есть?
— Так точно, ясно, — ответили спецназовцы. — Вопросов нет, папаша.
Наверно, эти ребята, считавшие себя элитой сил полиции, не признавали его за командира, пусть даже временного: вид у одетого в гражданский костюм и пальто Йониса был неказистый и на первый взгляд тюфяковатый. Но это сейчас его работа была в основном кабинетно-аналитическая, а ещё лет двенадцать назад он бегал и стрелял наравне с этими парнями, которых ему подчинили на время этой операции. Йонис сурово зыркнул исподлобья на силовиков.
— Что за неуставное обращение к старшему по званию? — осадил он их железным командным голосом. — Я вам не папаша, а майор Йонис! — И грозно спросил проявившего неуважение бойца: — Фамилия и звание?
— Лейтенант Теорн, господин майор, — назвался тот.
— Командир вашего отряда полковник Трумор об этом узнает, будь уверен, сынок, — сказал Йонис спокойно. — Ещё не хватало тут выяснять, кто из нас круче!
Помолчав секунду, он посмотрел на Лиснета и наконец ответил ему:
— Если тебе это так интересно, я не могу "запасть" на свидетельницу, потому что, во-первых, она оборотень, а во-вторых, я семейный человек и люблю свою жену. А тебе... Тебе она откусила бы то место, которым ты собрался её "утешать". Всё, попрошу больше не острить на эту тему!
— Так точно, господин майор, — ответил Лиснет, изо всех сил стараясь удержать на лице глуповато-подобострастное выражение под названием "ты начальник — я дурак".
— То-то же, — буркнул Йонис.
Он отвёл взгляд, но в тонированном оконном стекле машины ему было видно отражение Лиснета. Тот корчил рожи, чтобы не расплыться в улыбке. "Смейся, смейся, пока живой, — подумал Йонис. — Кто знает, кому из нас сегодня доведётся улыбаться последний раз в жизни".
Опыт и данные об Убийце вынуждали его допускать любые варианты исхода.
Стемнело, но подъезд дома, за которым следили Неир и Алакно, хорошо освещался. Прильнув плечом к стене и стараясь не слишком высовываться из окна, молодой белобрысый лейтенант Неир обозревал двор в бинокль, оснащённый системой ночного видения. Он фиксировал взглядом всех прохожих-мужчин, даже внешне не подозрительных. Задание было хоть и ответственное, но скучноватое — Неир предпочёл бы участвовать непосредственно в задержании. А по инструкции при обнаружении подозреваемого лейтенанту было велено только доложить по рации в машину и ничего не предпринимать самостоятельно, без приказа Йониса.
В окне соседнего дома маячил краснощёкий живчик Алакно, контролировавший вход с другой точки, а также наблюдавший за недоступной обзору Неира частью двора. Выключил бы свет на лестнице, как сделал Неир, когда начало смеркаться. И не слишком высовывал бы на всеобщее обозрение свой силуэт на фоне светящегося окна. Вот чучело. Неир был готов спорить, что деятельному и непоседливому Алакно такая работа, требующая терпения, внимания и рыбацкой усидчивости (в данном случае — устойчивости), тоже пришлась не по нутру. Но тут и не поспоришь особенно: у начальства с молодыми сотрудниками разговор короткий...
Некоторые жильцы, проходившие мимо Неира по лестнице, с опаской на него косились. А одна вредная старушенция в поношенном зелёном пальто даже прицепилась к нему с вопросами: "Кто такой? Зачем здесь торчишь?", даже грозилась вызвать полицию, пока Неир не показал ей удостоверение. Старушенция, однако, одним общим видом служебных корочек не удовлетворилась и полезла в сумку за очками, чтобы изучить документ поподробнее. Как назло, очки завалились на самое дно и затерялись среди шуршащего множества кульков и кулёчков, которыми была набита "дамская сумочка", но старуха не собиралась так легко отступать. Ей пришлось вытряхивать весь свой скарб, а потом с ворчанием и пыхтением засовывать всё обратно; после долгой возни потёртый футляр был всё-таки обнаружен и торжественно извлечён, и бабка водрузила на нос большие круглые очки.
— Ну-ка, ну-ка, покажи ксиву-то, милок, не стесняйся! Может, поддельная она, корочка-то твоя?
Неир был воспитан в лучших традициях уважения к старшим и потому не стал грубо посылать неотвязчивую бабку по известному адресу, а проявил терпение. Не теряя из виду двора и подъезда, он протянул ей документ. Та, ворчливо бубня что-то под нос, долго и придирчиво рассматривала удостоверение сквозь толстые линзы очков, за которыми её глаза казались огромными. Не обнаружив явных признаков подделки, она вернула корочки лейтенанту.
— А кого ты тут высматриваешь, милок? — полюбопытствовала она, сменив гнев на милость.
— Преступника, бабуся, — ответил Неир, теряя терпение. — Вы бы... шли к себе домой, не мешали мне! А то из-за вас прогляжу его.
Бабка испуганно всплеснула высохшими руками.
— Ох, страсти какие! Сколько тут живу, тихо у нас во дворе всегда было, все люди добрые да порядочные, ничего худого не случалось. Ох, ох, ужас какой! — Поохав, бабка снова навострила любопытный нос: — А как думаешь, милок, пальба начаться может?
— Не исключено, бабуся, — нехотя ответил Неир. — Так что советую вам сидеть тихо у себя в квартире и никуда не высовываться.
Бабка опять заохала, сказала:
— Ладно, не буду тебе мешать... Смотри, милок, смотри в оба, да лови гада этого! Ещё не хватало нам тут швали всякой... Всю жизнь тихо-мирно жили, и — на тебе... Преступник! Ох, ох...
Бубня под нос и вздыхая, она стала медленно карабкаться по ступенькам. Вскоре хлопнула дверь и загремели запираемые замки.
Время шло, во дворе было всё чисто. На лестнице запахло вкусным: видимо, у кого-то что-то готовилось. Порядком проголодавшийся Неир только глотал слюнки и слушал урчание в животе. А потом над головой у него снова загремели замки, и на лестнице послышалась медлительная старческая поступь. Это была знакомая бабка, только уже не в старом пальто, а в домашнем платье и фартуке. В руках у неё была тарелка и кружка.
