Николай покачал головой: такая красивая женщина, а тоже одна. Есть в них что-то общее с Людмилой, их приходящей... неизвестно кем. Няней — не няней?..
А вот и Влад. Опять вешает на шею гитару. Дать определение "красивый" в отношении мужчины у Гроссмана никогда не поворачивался язык, но про себя он именно так о Владе и подумал. Красивый парень. Ладный, статный, подвижный, лицо обаятельное, живое. Хорошей был бы парой Маргоше, если говорить честно. Да только нет как нет между ними той замечательной искорки...
Ромальцев встал на одно колено перед просившей песни гостьей и исполнил ей "Милая, ты услышь меня!" голосом Михаила Жарова, актера из старого фильма.
— "Анна на шее!" — угадала вторая "разведенка".
— Сама ты на шее! — огрызнулась первая, которую, кажется, тоже звали Анной. — Спасибо, Влад. Ты был бы хорошим пародистом, очень похоже.
— Это фильм! — хихикнула подруга.
"Шерочка с Машерочкой" сюсюкались возле окошка. От внимания Николая не ускользнуло, что Марго с досадой покосилась на эту Анну и погрустнела. Ах, вот оно что! Мы тайно влюблены в Ромальцева! Не бойся, Маргоша, у Анны нет места на шее у Влада, это уж точно. Гроссман усмехнулся и подсел к хозяйке квартиры. Марго улыбнулась в ответ ему, но невесело.
Лучше всего у Влада получалось исполнять какие-то средневековые баллады с мотивами, напоминающими восточные. Он удачно играл голосом, и лицо его при этом сильно менялось. Николай удивлялся: словно два разных человека проявлялись в Ромальцеве до и после песни. Очень разных. У поющего проскальзывал легкий акцент, Влад же говорил чисто, причем хорошо поставленным и — чаще — негромким голосом. Это только Дед Мороз у него взывал к Левке так, что дрожали стекла в окнах.
— Мой самый лучший Новый год, — стеснительно сообщила "Машерочка".
— Да, но только нам пора, — добавил ее супруг. — Мы обещали зайти еще кое-куда.
Марго была так задумчива, что едва оторвалась от своих мыслей, чтобы встать и проводить гостей.
"Только ты не уходи", — загадал Николай, обращаясь к Владу. Ему нестерпимо хотелось поговорить с этим молодым человеком. Почему — неизвестно.
— Может быть, Ренку разбудим? — вяло предложила Марго. — Новый год, а она дрыхнет...
— Пусть спящим достанется мир грез! — тут же отверг ее предложение Ромальцев и подмигнул Николаю. — Марго, давай с тобой потанцуем? М?
Она расцвела. Николаю пришлось танцевать сразу с обеими "бабенками-разведенками", приунывшими после "измены" Влада. "Старею", — подумал Гроссман, ловя себя на том, что ни одна из женщин, которые находятся в этой комнате, включая Марго, его не волнуют. "Разведенки" флиртовали, радуясь отсутствию гроссмановской жены, а Николай думал именно о ней. И если бы не присутствие Ромальцева, он давно бы уже ушел к Ренате.
Марго и Влад о чем-то шептались. Ее движения можно было трактовать однозначно: она ласково прикасалась к партнеру по танцам, с наслаждением щурилась, когда он наклонялся в ее уху, сама с охотой тянулась отвечать. Прекрасная пара. Но... Николай хорошо знал, как повел бы себя Влад, да и любой другой на месте Влада, имей на него влияние Риткины чары. Марго провоцировала его на поцелуй, а Ромальцев, улыбаясь вместо того, чтобы целовать, шутил. В общем, с ними все понятно...
Но кого же он напоминает Николаю? Мучительный вопрос... Напиться, что ли? Может, хоть тогда получится вспомнить, когда отключится контроль разума? Да ну к черту, потом полдня голова будет трещать. А ведь интересно, что сегодня Шурик спит ночью спокойно! Гроссман только сейчас поймал себя на этой мысли. Когда такое было? Рената исписала уже третью или даже четвертую по счету тетрадь из-за ночных бдений, а сегодня — тишина! Не ребенок — загадка...
Откуда-то потянуло сквозняком. Николай невольно огляделся, ища распахнутую форточку, но ничего подобного: и двери, и окна были наглухо закрыты.
— Я валюсь с ног... Прям так спать захотелось, сил нет... — сонным голосом промолвила Анна.
Вторая партнерша Николая тут же согласилась с нею. Казалось, им сейчас достаточно лишь добраться до дивана — и обе сразу уснут. Гроссман повел плечами: он же, напротив, почувствовал прилив бодрости, хоть и прежде особенно усталым не был.
Марго доковыляла до дивана, попыталась постелить гостьям, но руки почти не слушались ее. Влад помог ей и вышел в кухню. Николай последовал за ним.
Они молча закурили. Еще час — полтора, и рассветет. Огни в окнах соседних домов гасли.
— Кем вы работаете, Влад?
Ромальцев посмотрел на Николая.
— У меня своя фирма, — ответил он. — Кстати, Марго сказала, что вы — хороший менеджер. Позвольте нескромный вопрос: хватает вам на житье-бытье?
Николай ощутил легкое волнение. Так часто бывает, когда искомый выход появляется прямо перед тобой.
Он улыбнулся:
— Я как раз ищу работу.
— Хм! Так сам бог послал нас друг другу? А я ищу менеджера. Так что, Коля, не дадим друг другу умереть?
И снова — что-то очень-очень знакомое: в манере говорить, улыбаться, двигаться...
Влад вытащил из кармана брюк маленькое портмоне и протянул Николаю свою визитку. "Ромальцев Владислав Андреевич. ООО "Финист". Генеральный директор", — прочел Гроссман.
— Вы мне позвоните... ну... скажем так... — Влад слегка прищурил глаз и приподнял голову, — четвертого числа. И мы с вами поговорим обстоятельно. Да, и еще. Предлагаю на "ты".
— Согласен. Спасибо.
Они снова пожали друг другу руки.
— Ты далеко живешь от центра? — спросил Влад.
— Да, далековато...
— Угу... Ну что ж. Пожалуй, мне тоже пора. Ты позвони мне, не забудь. Четвертого.
— Не забуду.
— Ну все, до свиданья.
Ромальцев ткнул окурком в пепельницу, слегка растер огонек, гася рассыпавшиеся искорки, и решительно вышел.
Николай смотрел из окна, как Влад стремительно пересекает двор, прежде чем скрыться в темноте арки. Мистика, но если бы не трагедия, произошедшая более года назад, Гроссман был бы уверен, что ему не почудилось: только что он видел телохранителя Сашу...
* * *
Похороны зимой в Сибири — процесс не только печальный, но еще и очень сложный. Могильщикам приходится ковырять смерзшуюся землю. Провожающие коченеют от холода, затем пьют водку у свежего холмика земли, смешанной со снегом. Пьют даже непьющие, лишь бы согреться. Им уже не до покойника, не до скорби.
Тридцать первого декабря на Гусинобродском кладбище Новосибирска по соседству хоронили сразу двоих — чью-то безвестную бабушку и бизнесмена, Станислава Антоновича Саблинова.
Родственники покойной бабушки с завистью косились на провожавших Саблинова, которые имели возможность погреться в своих автомобилях. Видимо, богатый и уважаемый был человек, если уж сопровождает его столько народа... Много венков, много хорошо одетых людей. Единственное, что объединяло собравшихся у обеих могил — ни единой пролитой слезы.
Андрей стоял справа от Рушинского, сцепив иззябшие руки и глядя в открытый гроб, на желтое лицо покойника. Серапионову было очень холодно, он старался отвлечь себя мыслями о чем-нибудь постороннем, не думать о замерзших конечностях и ноющей боли в исколотом иглами мороза лице. Как встретишь Новый год, так его и проведешь. Неужели весь следующий год — на кладбищах? Бр-р-р...
Весть о смерти отцовского компаньона дошла до него позавчера.
Они со Снежаной сидели в актовом зале школы, где училась Оксанка. Это был второй утренник в школьной жизни первоклассницы и первый, на котором сумел поприсутствовать Андрей. Снежана тщательно создавала иллюзию благополучной семьи, постоянно обращаясь к Серапионову с пустячными вопросами и глуповатыми замечаниями. Он держался подчеркнуто отстраненно, однако ради дочери все же сел рядом с ее мамашей, как бы неприятно ему ни было.
Первоклашки шумели, и учительнице стоило многих сил организовать этих "снегурочек", "снежинок", "гномов" и "пиратов". Их возня утомляла. От скуки Андрей поглядывал на часы.
В зале пахло хвоей, шоколадом и мандаринами — вот сочетание "новогодних" запахов, заставляющих любого, кто застал советские времена, вспомнить свое детство. И это немного примиряло Серапионова с нелепостью происходящего действа. Дед Мороз заставлял ребятишек петь и рассказывать стихи, за это он выдавал им подарки, а Снегурочка пыталась создать видимость веселья и занять чем-нибудь остальных.
Оксанка петь не умела и не любила, но Снежана похвасталась, что к утреннику они разучили какую-то песенку.
Девочка долго упрямилась. Дед Мороз правдами и неправдами все же уговорил ее подойти к фортепиано. Аккомпаниаторша заиграла, и Оксана запела по ее кивку. Девочка и при обычном разговоре немного гнусавила, в подражание Снежане растягивая слова, а уж во время музицирования...
Ребята хихикали, да и взрослым с трудом удавалось сдерживать смех. Андрей улыбнулся и покачал головой:
— Elle ne chanter a pas1... — пробормотал он, грустно констатируя факт.
— Вот именно! — с возмущением подхватила Снежана, приняв его "апарт" за обращение к ней, и гневно покосилась на соседей. — Шантрапа, мешают ребенку петь! Что за воспитание?!
Серапионов расхохотался.
— Андрей Константиныч! — раздался шепот у него над ухом, и Андрей поднял голову.
Склонившийся к нему Борис добавил, что у него весьма неприятные известия и что им нужно выйти, поговорить.
— Снежана, я уезжаю, — сказал он бывшей подружке и слегка помахал рукой Оксане.
На лице девочки появилось выражение глубокой обиды, серые глазки заблестели, наполняясь слезами. Андрею было жаль огорчать и разочаровывать дочку, да еще и перед праздником, но ничего не поделаешь. У Бориса что-то серьезное, это очевидно. Оксана стояла, опустив руки и глядя вслед отцу, и тот не нашел в себе сил оглянуться.
В коридоре помощник сообщил:
— Андрей Константиныч, сейчас звонили из Новосибирска. Саблинов скончался. Вчера вечером. Константин Геннадьевич и Виктор Николаевич хотели бы, чтобы вы приехали на похороны.
— Когда похороны? — Серапионов надел пальто.
— Тридцать первого.
— Понятно.
Хлопнула дверь. Из актового зала вывалилась Снежана.
— Андрей! Ну как же так?! Она ведь так ждала тебя, а ты... Ну неужели нельзя посидеть еще полчаса?
Серапионов посмотрел на часы и повернулся к Борюсе:
— Поезжай, возьми мне билет на тридцать первое. Во сколько похороны?
— В три...
__________________________________
1 Elle ne chanter a pas — "Петь она не будет" (фр.)
— Какие похороны?! — испугалась Снежана, однако Андрей осадил ее коротким взглядом, чтобы не забывалась и не вмешивалась в то, что ее не касается.
— Бери на ночной рейс...
Ч-черт, еще эта разница во времени с Новосибирском... Он снова разделся, перекинул пальто через руку. Обижать Оксанку не хотелось, но мысли уже потекли в другом русле. Что-то случилось там, в Сибири...
Утерев слезы, девочка радостно бросилась на шею вернувшемуся отцу и с благодарностью расцеловала его. Андрей погладил ее по спине, ласково шепнул на ухо: "Не расстраивайся, детка, я остаюсь, я с тобой".
Саблинов не отличался хорошим здоровьем, но Серапионов как бывший медик знал, что такой тип людей, страдая от всевозможных недугов, жалуясь и "тлея", чаще всего переживает многих своих ровесников. Может быть, смерть ему "устроили"?
Молодой человек ничего не ведал о том, что уже несколько месяцев происходило у "Саламандр". С Константином Геннадьевичем они не общались, и Андрею не было дела до их проблем. После той истории с диском между отцом и сыном произошел разрыв. Серапионов-старший был уверен, что устранил всех ненужных свидетелей в обход сына, Серапионов-младший не мог простить ему этой подлости. Каждый держал в душе крупную обиду на другого. Андрей ушел в работу и старался не вспоминать ненужных вещей. А делать это он умел. К счастью для себя — умел. Иначе жить ему было бы невыносимо...
И вот теперь, стоя в снегу у гроба Саблинова, Андрей смотрел на отца, прощавшегося со старым другом, и пытался уловить, почуять, найти ответ на свой вопрос... Константин Геннадьевич был полностью закрыт. Он глядел в лицо бывшего своего товарища и молчал.
Рушинский тихонько подтолкнул Андрея локтем:
— Андрюш, давай-ка после похорон — ко мне? Разговор у меня есть...
Значит, действительно дело нечисто. Андрей кивнул.
Виктор Николаевич жил в центре, неподалеку от собора Александра Невского, недавно реконструированного и вновь освященного: в советские времена из храма сделали хранилище кинопленок и лишь в конце восьмидесятых городские власти распорядились восстановить православную святыню. Когда Андрей вышел из машины, Красный Проспект оглашали колокола, сзывая прихожан на вечернюю службу.
Воздух был чист и кристально прозрачен, как всегда в такой мороз. Пушистый иней окутывал веточки берез, тянувшихся в звездное небо: зимой в Новосибирске темнеет очень рано, и все же по сравнению с приполярным Питером тут есть хотя бы несколько светлых дневных часов, временами даже солнечных, как сегодня. По мосту над автовокзалом, светя окнами вагонов, с грохотом промчалась электричка. Напротив здания "Картинной галереи" белела вытесанная из снега скульптура — нелепый куб с поздравительными надписями и цифрами грядущего года.
Рушинский сам сварил грог, и они с Андреем сели в зале поближе к камину, отогреваясь после похорон.
Огромный "мраморный" дог Виктора Николаевича, Ремарк, задумчиво положил морду на колени хозяину, философски разглядывая гостя. Серапионов ему не понравился, но пес был отлично выдрессирован и ни единым движением не выказал своей неприязни. Только взгляд умных разноцветных глаз (Ремарк был "арлекином") выдавал истинные чувства старой собаки.
— Девчонки мои с Аллой к теще поехали, поздравлять. Оставайся с нами, вместе встретим Новый год. Они уж скоро подъедут, познакомлю. Ты ведь их еще ни разу не видел...
Андрей кивнул. Что оставалось делать? К отцу ему дорога заказана, Константин Геннадьевич дал понять это сыну еще утром. Причем — без слов. Они вообще не разговаривали.
— Да, Андрюш. Плохи дела... Ты ведь не знаешь ничего, поди?
— О чем?
— Да о том, что у нас творится... Говоря по совести, боязно мне. Но — повязан... Как и ты. Ты — даже меньше меня...
— Что у вас творится? — Андрей грел ладони, охватив бокал с теплым питьем и чувствуя легкую сонливость: казалось, оттаивает каждая клеточка окоченевшего тела.
— Разваливаемся мы, похоже... — Рушинский потушил сигару и отряхнул грудь от невидимых крапинок пепла. — Батюшка твой темнит сильно... Знаешь, я так понял: он что-то на Стаса, пусть земля ему пухом будет, нарыл. Но мне — ни слова. Не доверяет он нынче никому. Ну и я, сам понимаешь, ему теперь доверять не могу...
— Вы думаете, это он Саблинова?..
— Да вот и не знаю наверняка. Были у меня такие мысли мимоходом. Но тот, вроде, от инсульта помер. Узнал, что под кого-то из наших, пониже, копают — и кондрашка его хватила. В больнице и помер. А батя твой его от дел давным-давно отстранил, это было очевидно. И Стас мне об этом как-то говорил. А потом Костя и мне доверять перестал. О, у нас тут такие страсти кипят... Это с виду все тихо. Пока вертимся. Но...
