— Нет, нет, от Ро-Муна я никак не могла забеременеть, — мотая головой, пробормотала Эл-Маи. — В том-то и дело, что там не сходится по срокам. После того как я в последний раз была с ним, приходили... "красные дни". А потом он... погиб. А потом у меня был ты.
Тёплые и тяжёлые руки Художника легли на её плечи.
— И всё-таки отец твоего ребёнка — Ро-Мун. Я понимаю, это звучит как мистический бред, но это так. Дело в том, что наследственная информация хранится не только на материальном, биологическом носителе — ДНК, есть ещё и другой носитель. Его нельзя потрогать, выделить химически, увидеть в микроскоп и тому подобное. Учёные пока не доказали его существование, но он есть. Для него даже ещё нет термина... Назовём его, скажем, "энергоинформационная матрица". В тот момент, когда я "одолжил" Ро-Муну своё тело, произошло считывание, и... В общем, механизм взаимодействия физической и энергетических оболочек там довольно сложный, но суть такова, что был разовый синтез моим телом чужой ДНК. Не все это могут. Я — да. Это и есть подарок твоего мужа, лисёнок. Я только передал его тебе.
И Художник с улыбкой погладил Эл-Маи пальцами по щекам. Она некоторое время постояла, ошарашенно моргая, потом проговорила:
— Ничего не поняла. Ты хочешь сказать, что ты на время стал моим мужем... и физически?
— Скажем так, принял некоторые его свойства.
Эл-Маи сделала глубокий вдох, потом — выдох, провела ладонями по лицу.
— Бред...
— Когда малыш появится, можно будет сделать анализ, — сказал Художник. — Но я уже сейчас могу предсказать его результат. Он покажет, что я здесь ни при чём. — Заглянув Эл-Маи в глаза, он добавил: — Но это не означает, что мне безразлична судьба того, кто у тебя родится. Как и твоя.
— Почему ты так уверен, что он родится? — глухо проговорила Эл-Маи.
Художник чуть нахмурился.
— Ты же не собираешься отказаться от этого подарка, ведь нет?
Отказаться, убить в себе жизнь, зародившуюся таким чудесным образом? Изгнать из себя частичку любви Ро-Муна? Эл-Маи содрогнулась, будто её душу прижгли раскалённым железом. Да, мистический бред, но... Утопая в вечности, смотревшей на мир глазами Художника, она верила. Смятение последних дней вырвалось наружу — пролилось слезами.
— Всё будет хорошо, лисёнок. Всё будет прекрасно.
Она ходила на работу до восьмого месяца. Сотрудницы магазина старались её поддержать — прежде всего, образцовым выполнением своих обязанностей. А по вечерам её встречал Художник и провожал домой. Эл-Маи по-прежнему ходила пешком, говоря:
— Во-первых, это полезно. А во-вторых, тут всего десять минут неторопливым шагом. Разве это расстояние?
Он всегда был рядом, когда она в этом нуждалась, но оставался лишь другом. В магазине её спрашивали, не идёт ли дело к свадьбе, но она улыбалась и качала головой. Впрочем, однажды она спросила Художника:
— А что, разве Хранители дают обет безбрачия?
Они гуляли в парке: Эл-Маи опиралась на его руку и ловила ртом снежинки.
— Нет, обета как такового мы не даём, — ответил он. — Но долг Хранителя стоит для нас на первом месте. Земные узы значат для нас гораздо меньше, чем для остальных людей.
— То есть, вы женаты на своей... скажем так, работе? — усмехнулась Эл-Маи.
— Можно сказать и так.
В положенный срок родилась девочка. Из роддома их встречал, конечно, Художник. Глядя на них троих, все, наверное, думали, что это — муж Эл-Маи: если женщину с ребёнком встречает мужчина, из глаз которого при виде её и малыша лучится тёплый свет, а женщина сияет ему счастливой улыбкой — кто же это, если не муж или любимый человек? Но он так и не стал мужем, они даже не заговаривали об этом. Он был надёжным другом, плечом, стеной... Хранителем.
Эл-Маи всё-таки решила провести установление отцовства с помощью анализа ДНК. Он показал, что Художник не являлся отцом девочки. Несколько волосков с расчёски мужа стали достаточным материалом для исследования, которое выявило удивительный факт: Ро-Мун стал отцом посмертно.
Порыв ветра подхватил чёрный шарфик, который Ви-Айна самозабвенно подбрасывала в танце, и понёс над могилами.
— А-а, мой шалфик! — закричала девочка, семеня следом за ним с вытянутыми ручками.
— Ну вот, доигралась, — усмехнулась Эл-Маи. — Говорила же тебе — встань рядом, так нет.
Шарфик так и улетел бы, но из-за высокого гранитного памятника вдруг появился, будто бы материализовавшись из воздуха, Художник. Ви-Айна застыла как вкопанная при виде высокой фигуры с копной светло-русых волос и непостижимо-загадочными серыми глазами; шарфик реял на ветру, обвиваясь вокруг его пальцев, когда он опустился перед ней на колено.
— Это не вы потеряли, юная леди? — спросил он с улыбкой.
Девочка, схватив свой шарф, побежала к матери. Эл-Маи сказала:
— А что надо говорить, Ви? Мм?
— Спаси-и-ибо, — смешно растягивая звуки, сказала Ви-Айна и застенчиво спрятала личико за полой её пальто.
Художник подошёл и встал рядом. Эл-Маи, присев на корточки и обняв дочь за плечи, сказала:
— Вот здесь лежит твой папа, Ви. — И погладила пальцами надгробие. — А вон там, рядом — твоя старшая сестрёнка Уль-И.
Девочка принялась колотить кулачками по гранитной плите:
— Папа! Вылазь!
Глаза Эл-Маи наполнились слезами.
— Нет, малыш, папа не сможет вылезти.
— Почему?
— Папа уснул... Очень, очень крепко.
Ви-Айна запрыгала, громко крича:
— Папа! Вставай!
Вдруг она умолкла: с дерева сорвался лист и, плавно кружась, опустился прямо у её ног. Аллея вздохнула и зашептала что-то, а девочка прислушалась. Эл-Маи зябко поёжилась, подставляя лицо прохладным ладоням ветра, осушавшим её слёзы.
"Лисёнок".
3. Слабость и сила
Бэл-Айя бежала по дороге в ущелье, к Сердечному Камню. "Жив ли он? Не пожертвовал ли собой, как Хранитель Севера?" — стучало в висках в такт её бегу. Она спешила, по щиколотку проваливаясь в рыхлый, влажноватый и, как ей казалось, совсем не холодный снег, похожий на пух, вытряхнутый из подушки.
— Моя судьба — в горах Мкрхиалании, — сказала она Учителю Баэраму.
— Если ты в этом уверена — отправляйся ей навстречу, — ответил он.
— Я уверена в этом более, чем когда-либо в своей жизни, — проговорила Бэл-Айя.
Путь в горы был долгим и непростым, со множеством пересадок, задержек, блужданий. Дорогу в долину занесло, и пришлось ждать, пока её расчистят. В ожидании восстановления движения Бэл-Айя провела две ночи на автобусной станции в Хувиртсети — спала сидя, обнимая сумку с вещами и положив на неё голову. С расчисткой постоянно возникали проволочки: то кончался бензин, то ломалась техника. Застрявшие пассажиры, темпераментно жестикулируя, ругали начальника станции, и он тоже не лез за словом в карман:
— Оймэ*, я здесь при чём? Погода виновата! Зима — я что сделаю?! — И, столь же темпераментно взмахнув рукой, убегал. (*Универсальное междометие, употребляемое южанами-горцами для выражения широкого спектра эмоций — прим. авт.)
Бэл-Айя пила крепкий тоху и жевала булочки с маслом, с тоской глядя на белизну за окном. Что-что, а тоху здесь был хорош — с каким-то особым привкусом и ароматом, какого нельзя было сыскать в других местах... Впрочем, здесь всё казалось особенным.
Что досаднее всего — до цели оставалось всего каких-то сорок-пятьдесят километров. На третий день она решилась подойти к начальнику.
— Извините, мне срочно нужно к Учителю Акхаре. Нельзя ли что-то придумать, чтоб мне быстрее туда попасть?
— Оймэ, девушка, зачем сразу не сказала? — воскликнул начальник. — Зачем ждала? У нас тут заведено так: если к Акхаре важный гость приезжает, мы знак подаём оповестительный. Сейчас всё сделаем, дорогая, не волнуйся.
Оповещали Акхару о прибытии важного гостя весьма оригинальным способом: запускали большого воздушного змея на очень длинном леере. Чтобы змей был заметен издали, его украшала бахрома и хвост из фольги. Орлиный глаз такую блестящую цель должен был заметить без труда.
Бэл-Айя с кружкой тоху в одной руке и с булочкой в другой вышла посмотреть, как будут запускать змея. Этим занимались двое парней на крыше станции. Ветер был достаточно сильным, и змей поднялся в воздух быстро. Его отпускали выше и выше, пока он не стал едва заметен с земли. Оставалось только ждать, пока кто-то из дозорных Орлов, ежедневно облетавших долину и прилегающие к ней территории, не увидит этот знак.
Это сработало. Не прошло и получаса, как в небе показался силуэт огромной птицы — орла-оборотня. Бэл-Айя обрадованно запрыгала, размахивая руками, а Орёл всё приближался, снижаясь. За несколько мгновений до посадки он частично трансформировался: сначала лапы превратились в ноги, потом очистилось от перьев лицо, клюв стал носом, а руки показались в последнюю очередь, когда Орёл уже коснулся земли — а точнее, ковровой дорожки, которую размотали по снегу к крыльцу станции, чтобы крылатый ур-рамак не обморозил босые ноги. Орлов здесь очень уважали, и вообще, Мкрхиалания была краем, наиболее свободным от ур-рамакофобии.
Бэл-Айя узнала Лаэм-Тана, младшего сына Акхары.
— Привет, — радостно улыбнулась она ему.
Лаэм-Тан подошёл и сдержанно поклонился. Улыбка только чуть-чуть наметилась в уголках его губ.
— Здравствуй, — ответил он. — Я сегодня в дозоре... Увидел знак, но не ожидал, что это ты.
— Дорогу занесло, — объяснила Бэл-Айя, отчего-то смущаясь под ясным, пронзительным взглядом его больших глаз. — Я жду тут уже два дня, всё никак расчистить не могут. Но стоило мне только заикнуться, что я к Учителю, как начальник станции сразу вспомнил про змея.
— Оймэ, уважаемый Лаэм-Тан! — раздалось у неё за спиной. — Как мы рады вас видеть! Вот, понимаете ли, гостья к вашему многоуважаемому отцу, Учителю Акхаре, прибыла. И сидит, молчит!
Это был начальник станции. Его лицо сияло улыбкой, одну руку он в поклоне прижал к сердцу, а другой приобнял за плечи Бэл-Айю.
— Я ей говорю: "Красавица, зачем же ты сразу не сказала, что ты такая важная птица?" Два дня сидела, неудобства терпела, сидя спала — оймэ! Зачем стеснялась — не пойму. Дорогой Лаэм-Тан, может, погреться желаете? Снежная нынче зима, просто беда!
— Снега много — хлеб уродится, — ответил Лаэм-Тан. — Спасибо вам, от чашки тоху я бы не отказался.
Около сорока минут они сидели в тёплом кабинете начальника станции, и хозяин потчевал уважаемого гостя всем, чем был богат. В дверь забарабанили:
— Когда поедем уже наконец? Что дорогу так медленно чистят, оймэ! Можно же поскорее, я на бабушкин юбилей опаздываю!
Начальник станции открыл дверь.
— А сколько твоей бабушке лет?
— Девяносто пять стукнуло...
— Ой, оймэ, почтенная женщина! Здоровья ей крепкого и чтоб ещё столько же лет прожить!
— Спасибо, друг. Но нельзя ли там поторопиться?
— Всё делаем, мой дорогой, из сил выбиваемся, поверь мне. Снега много, сразу не расчистить! Подожди ещё, ради твоей бабушки пупок порвём, обещаю тебе!
Вернувшись к гостям, начальник станции развёл руками:
— Ничего не поделаешь, погода.
Бэл-Айе уже не требовался автобус: крылья Лаэм-Тана могли перенести её к месту назначения. На станции нашлось даже снаряжение для закрепления седока на спине Орла. Остальных пассажиров, что томились в зале ожидания, было немного — всего человек пятнадцать, и Лаэм-Тан сказал:
— Думаю, Орлы смогут переправить их туда, куда им надо. Я видел обстановку на дороге: расчистка может затянуться надолго, а люди торопятся. Я пришлю сюда нескольких собратьев.
— Оймэ, уважаемый Лаэм-Тан, это было бы замечательно! — обрадовался начальник станции. — А то уже задёргали меня прямо, как будто это от меня зависит! Буду очень, очень вам благодарен за помощь!
Выходя с Лаэм-Таном на крыльцо, Бэл-Айя слышала, как начальник сообщает пассажирам:
— Дорогие пассажиры, не волнуйтесь! Вы попадёте, куда ехали, независимо от того, как скоро расчистят заносы. Проблема решена: скоро сюда прибудут Горные Орлы и переправят всех!
Послышался одобрительный гул голосов, и кто-то сказал:
— Вот за что уважаю Орлов, так это за то, что они всегда готовы выручить!
Холодный ветер обжигал лицо, а внизу раскинулась долина, припорошенная снегом. Лаэм-Тан в полёте издал звонкий клёкот, и Бэл-Айя разглядела вдали силуэты ещё нескольких Орлов. От них послышался ответный крик. Похоже, они взяли направление на Хувиртсети — вызволять пленников непогоды. Когда огромные благородные птицы поравнялись с Лаэм-Таном, Бэл-Айя не удержалась и помахала им рукой, крикнув:
— Эге-гей! Привет!
Ответом ей был, конечно, орлиный клёкот.
Учитель Акхара встретил её радушно и приветливо, обнял и поцеловал. Продрогшую после перелёта на спине Лаэм-Тана, её закутали в одеяло и напоили очень пряной подогретой гурдзенией.
— Простите, что приехала без предупреждения и приглашения, Учитель, — сказала она, когда отогрелась. — Но я прошу у вас позволения остаться здесь навсегда. Я люблю этот край всей душой, всем сердцем... Я помню, что когда-то, в другой жизни, я жила здесь. У меня в крови течёт сладкая гурдзения, в ушах звучат песни, я не могу дышать больше никаким воздухом, кроме здешнего. Учитель Акхара! Я готова остаться в вашем доме на правах прислуги, работницы, кого угодно. Я не буду даром есть хлеб и мясо, обещаю. Я умею работать и стану приносить пользу. Разрешите только мне остаться здесь... Здесь — моё сердце.
— Девочка моя, — мягко проговорил Акхара, и по его голосу было слышно, что он растроган. — На просьбу, проникнутую столь глубокими чувствами, я не могу ответить отказом. Если хочешь, можешь остаться здесь, но на правах моей дочери и ученицы, а не работницы. Впрочем, — добавил он с улыбкой, — работают тут все, так что, в сущности, большой разницы нет.
И вот, она бежала к Сердечному Камню, умирая от волнения и страха: жив ли Аши? Ведь наверняка он участвовал в закрытии воронки — не мог не участвовать... Это — его долг, который, как он сказал, для него на первом месте. А ей было плевать, что для него важнее — лишь бы он был жив.
Место их встреч, преображённое зимой, выглядело печально. Старое дерево, у корней которого Аши спел ей столько песен, стояло голое, заснеженное; в углубление в форме сердца тоже намело снега. Белая пустота, холод и тишина. Неужели Хранителя Юга больше нет? И он не придёт, если она позовёт его?
Дотронувшись до холодного шершавого камня, она тихонько позвала:
— Аши...
Тишина. Только ветер гудел между скалами, сдувая с веток дерева снег. Сердце Бэл-Айи обледенело.
— Аши! — упавшей сосулькой разбилось эхо её голоса.
Знакомый толчок пространства, порыв ветра — и из-за камня вышла фигура в чёрном войлочном плаще и зимних сапогах. "Он, Аши!" — горячо расширилось сердце. Живой... Бэл-Айе сперва показалось, что его волосы припорошены снегом, но, взглянув ближе, она с болью поняла, что это седина. И глаза были будто схвачены не то корочкой льда, не то боли. Она шагнула к нему.
— Аши... Я вернулась.
— Вижу, — ответил он. — Надолго?
