Целеустремлённость дочери воодушевила мать и подала ей пример. Дин-Тиа задумалась. Она не могла весь остаток жизни провести в четырёх стенах: так можно было сойти с ума или окончательно спиться. Пить и рисовать, рисовать и пить... Это был замкнутый круг. Другим аргументом послужило то, что дочь теперь содержала их обеих, и Дин-Тиа стало совестно сидеть у неё на шее.
Также в её возвращении к жизни немалую роль сыграл Рай-Ан, с которым она встретилась в больнице, очнувшись после взрыва. Эта встреча отпечаталась в её памяти навсегда. Рай-Ан взял её за руку и сказал: "Всё будет хорошо". Он не припоминал ей прошлого, ни в чём не корил, просто поддерживал. Он помог с оплатой операций. Дочь скрытничала, но Дин-Тиа подозревала, что он время от времени подбрасывал денег и ей.
Надежда на то, что удастся начать всё сначала, потерпела крушение, когда она увидела Рай-Ана с Тиш-Им — тогда ещё его невестой. Поезд ушёл, поняла она с болью. Да и кто теперь на неё посмотрит — с её-то лицом? Она не верила, что операции вернут ей прежнюю внешность, но результат получился хороший. В принципе, если наложить побольше грима, она ещё могла бы работать, но что-то её подкосило. Депрессия, неуверенность, растерянность, ступор. Дочь крутилась, как могла: работала и училась, платила по счетам и покупала еду, не говоря ни слова упрёка — даже когда мать покупала выпивку на деньги, оставленные на продукты. Всё, на что Дин-Тиа была способна — это вытереть пыль в доме и кое-как приготовить ужин. Впрочем, и это она делала не всегда. Частенько бывало, что, вернувшись вечером с работы, усталая и голодная, Надья-На находила мать в мастерской с очередной незаконченной картиной и наполовину выпитой бутылкой. Переодевшись, умывшись и сообразив на скорую руку ужин, Надья-На звала: "Ма, иди сюда, готово! Не ела, наверно, опять целый день".
Дин-Тиа было стыдно, но она предпочитала плакать и жалеть себя, ничего не предпринимая. Когда вместе с Рай-Аном к ней пришёл сын, она закрылась в мастерской и не хотела выходить: не могла найти в себе сил показаться им на глаза. Но у дочери оказался запасной ключ, и Рай-Ан с Ло-Иром до неё добрались. Разговор был долгим, очень долгим. Рай-Ан посадил её к себе на колени, как встарь, и сказал ей много ободряющих слов, каждое из которых падало в её душу, как капля дождя в иссушенную зноем землю. А Ло-Ир добавил: "Мама, бери себя в руки".
Он назвал её мамой. Оба знали цену этому слову: она, мать-"кукушка", и он, её взрослый сын.
Она взяла себя в руки. Как актриса больше не работала, но стала преподавать актёрское мастерство. А потом сыграла в дипломном фильме своей дочери саму себя. Это был фильм о ней самой — её история о взрыве и о том, что было после него. И пусть ему не суждено было выйти в широкий прокат, но Дин-Тиа гордилась работой своей дочери, которая выступила здесь ещё и как сценарист.
Надья-На, конечно же, задала матери вопрос о своём отце — не было ли в нём примеси крови ур-рамаков, но Дин-Тиа не смогла на него ответить: такие подробности были ей неизвестны, а сам он как в воду канул, и она понятия не имела, где его искать. Лишь одно она знала точно: уши отца её дочери были красными. Таким образом, вопрос о наследственности остался открытым, и Надья-На могла только гадать, были ли среди её предков синеухие или нет.
Теперь перейдём к правой стороне стола. Два самых близких к хозяину дома места зарезервированы для главы клана Рыси Кэр-Айна Ринкуса, друга Рай-Ана, и его жены Ай-Маа, матери У-Она. Ай-Маа не верила, что в пятьдесят семь лет, овдовев, можно снова полюбить, но бусины судьбы свели её с Кэр-Айном, когда она меньше всего ждала каких-то событий в личной жизни. Дети выросли и состоялись, и она полагала, что просто доживёт свой век в одиночестве, но ничего подобного не случилось. Они встретились, когда на ателье Ай-Маа напали погромщики, и с тех пор больше не расставались. Ай-Маа даже помолодела и похорошела — безо всяких пластических операций.
Следующим с правой стороны сидит Ли-Ан Детано, уже упомянутый выше начальник У-Она и глава клана Огненной Лисицы. Оборотня в У-Оне он, конечно, почуял сразу, когда тот пришёл устраиваться в сервисный центр, а красные уши его не обманули. Впрочем, он не стал разоблачать парня, а просто взял его на работу. Он и не мог поступить иначе: взаимопомощь была основой основ выживания ур-рамаков в мире. Своему "полицейскому источнику" он обеспечил достойную прибавку к пенсии и оплатил учёбу его детей, а на замену ему завербовал его молодого бритоголового напарника. Хоть для синеухих и начались послабления вроде эксперимента по отмене RX в двух городах, но твёрдых гарантий пока не было, а это значило, что подстраховаться не помешает. Лисье чутьё никогда его не подводило.
Следующее место отведено для представительницы всё того же лисьего клана, Эл-Маи Сурай. Потеряв в одну осень дочь и мужа, через девять месяцев она получила подарок с того света — ещё одну дочку, ставшую смыслом её жизни и утешением. Самое удивительное — то, что хоть её "сделал" и Художник, но отцом является покойный муж Эл-Маи. И вполне логично, что рядом с ней сидит этот специалист по синтезу чужой ДНК — работающий художником-криминалистом Хранитель Запада, молодой человек с вечностью в глазах.
Лишь одно место за столом должно оставаться незанятым. Там тоже стоит столовый прибор и лежит салфетка, но пользоваться ими никто не будет: лежат они символически. Это место — для Учителя Одоми, Вепря-отшельника, который сегодня не придёт. Причина его отсутствия будет описана ниже, а пока...
Пока давайте выйдем в сад, чтобы познакомиться с детьми. Там всё белым-бело от цветения, и гулять — одно удовольствие. Вот дети и гуляют — в сопровождении своих мам и Хранителя Запада, пока всех не позвали к столу. Разница в возрасте у ребят небольшая — от четырёх с половиной до шести лет, среди них два мальчика и две девочки.
Ун-Кар, первенец У-Она и Э-Ар — щекастый, серьёзный увалень; тёмной "мастью" он пошёл в отца, а изменчивыми янтарными глазами — в мать. Это, несомненно, продолжатель рода Белогрудых Волков. Сидя на корточках, он сосредоточенно катает машинку, всем своим видом как бы говоря: "Я занят, обращайтесь попозже".
К нему пытается лезть младшая сестрёнка Да-Ин — хочет посадить на машинку свою куколку. Брат терпеливо отворачивается и отходит на шаг, а она снова подбегает. Не выдержав, Ун-Кар жалуется:
— Мама, ну чё она ко мне лезет...
А мама Э-Ар смеётся:
— Поиграй с ней, будь галантным мужчиной!
Ун-Кар приходит к выводу, что "быть галантным мужчиной" означает отдавать глупым сестрёнкам свои игрушки. Но ключевое слово — "мужчина". А значит, должен соответствовать.
К счастью, к Да-Ин подходит Ви-Айна — девочка-подарок и танцовщица с шарфом; она уводит малышку играть в девчоночьи игры, за что Ун-Кар ей очень благодарен: это освобождает его от надобности быть джентльменом. Но исподтишка он наблюдает за девочками, особенно за Ви. Что-то в ней есть, определённо.
Может быть, Ун-Кар пообщался бы со своим кузеном, но того отвёл в сторону Хранитель Запада. Он сидит на скамейке, а Ран-Тор стоит между его коленями, и они о чём-то разговаривают. На Ун-Кара он совершенно не похож, хоть они и двоюродные братья: Ран-Тор — светловолосый, как его отец, и очень рослый для своих лет. Его лоб диадемой охватывает узор, который временами начинает светиться, а сапфировые глаза кажутся холодными, но стоит ему улыбнуться — и впечатление холодности пропадает.
Тиш-Им отвлекается от разговора с Эл-Маи и смотрит в сторону сына. Сейчас ему шесть, в семнадцать он навсегда уйдёт на север. Вместе им осталось быть одиннадцать лет. Сейчас это кажется большим сроком, но с каждым годом он будет уменьшаться. А обычного детства ему осталось и того меньше — шесть лет: в двенадцать начнётся его обучение.
Художник отпускает его, и Ран-Тор подбегает к матери. Тиш-Им ворошит его льняные волосы и улыбается, затаив вздох.
Но вот зовут к столу, и все идут в дом. Проходите и Вы, занимайте любое место, кроме пустующего стула Одоми. И неважно, какого цвета и длины Ваши уши: Вы — желанный гость за этим столом.
5. Под соймукой
В цветущем саду под соймукой (деревце или высокий кустарник с крупными кисло-сладкими ягодами — прим. авт.) сидели двое мужчин. Один — молодой и гладколицый, с длинными чёрными волосами, забранными в пучок на темени, и тёмными, чуть раскосыми, влажно блестящими глазами; одет он был в чёрный шёлковый халат с широкими рукавами и рисунком в виде золотых перьев, а сидел на разостланном прямо на земле коврике. Второй расположился полулёжа в шезлонге: сидеть, подвернув ноги калачиком, ему не позволяла чересчур дородная комплекция.
На низеньком столике стоял чайник и две широкие пиалы с золотой каёмкой по краю.
— Ещё тоо, Одоми? — спросил длинноволосый мужчина в халате.
— Пожалуй, — кивнул дородный. — Спасибо, Хранитель Востока... Хорошо мне у тебя.
Хранитель Востока налил в пиалу золотистый напиток, взял её обеими руками и с поклоном протянул гостю.
— Вот спасибо, — крякнул Одоми. И усмехнулся: — Экие чашки у тебя чудные... Без ручек.
Хранитель с загадочной полуулыбкой промолчал, а Одоми шумно отхлебнул тоо, обводя взглядом сад.
— Как же хорошо... Аж на стихи потянуло. Жаль только, сочинять не умею.
— Я тебя научу, если желаешь, — сказал Хранитель Востока, доставая откуда-то из складок халата миниатюрный блокнот с привязанным к нему карандашиком.
— Стар я уж, чтоб учиться, — вздохнул Одоми.
— Позволь с тобой не согласиться, — улыбнулся Хранитель. — Учиться можно до самого последнего своего дня. Давай сочиним стихотворение из пяти строк.
— А рифмы придумывать надо? — спросил Одоми. — Я в этом не мастак, предупреждаю.
— Рифмы не обязательны, — ответил Хранитель. — Если позволишь, я начну, а ты продолжи. Итак... Первая строчка: "Шумят деревья". Теперь ты.
Одоми задумался.
— Шумят деревья, — пробубнил он себе под нос. — Шумят деревья, которые мы... Нет, не так. Шумят деревья, что мы с тобой сажали, друг.
— Хм, — задумчиво прикинул Хранитель, возводя глаза к небу. — Я предлагаю слегка видоизменить твою строчку и разбить её на две. Получится так:
Шумят деревья,
Что мы с тобою вместе
Сажали, друг мой.
— О! Точно. Так лучше, — согласился Одоми. — Ну, теперь твоя очередь.
Хранитель записывал в блокнотик получившиеся строчки. Длинная чёлка, разделенная пополам на две пряди, обрамляла его изящное лицо по бокам, а "хвост", струясь по спине, доставал концом до поясницы.
— Итак... Моя строчка: "Пусть смерть с досадой смотрит", — сказал он.
— И что у нас получилось?
Хранитель прочёл:
— Шумят деревья,
Что мы с тобою вместе
Сажали, друг мой.
Пусть смерть с досадой смотрит...
Одоми отхлебнул ещё тоо, откинулся назад и поднял глаза к цветущей кроне.
— Пусть смерть с досадой смотрит:
Мы будем течь в их жилах, — закончил он.
Хранитель с довольной улыбкой склонил голову и записал концовку, после чего прочёл всё вместе, а потом налил тоо и себе.
— Ну вот... Не так уж трудно, — сказал он, отпив.
— Однако ж, я что-то устал, — проговорил Одоми, закрывая глаза.
Хранитель принял из его рук пиалу и поставил на столик. Встав, он развернул лёгкое покрывало из полупрозрачного голубого шёлка и накрыл им грузную фигуру Одоми. С каждым порывом ветерка соймука роняла лепестки, усыпая ими землю, и на покрывале они тоже сразу забелели.
— Отдыхай, мой друг. Пусть тебе приснятся деревья...
Он свернул коврик и ушёл в дом, а столик спустя несколько минут забрала горничная — черноволосая девушка в розовом платье и белом фартучке.
Одоми уснул под соймукой, и его не беспокоили. Солнце светило, летали пчёлы, на чуть колышущееся под дыханием ветра покрывало сыпался весенний снег лепестков.
Когда небо потемнело и нахмурилось, а порывы ветра стали резче, горничная вышла на веранду. В воздухе пахло грозой. Девушка подошла к Одоми и осторожно похлопала его по плечу.
— Господин... Вставайте, непогода надвигается. Польёт дождь и вы промокнете тут!
Одоми не отозвался. Девушка похлопала его посильнее.
— Просыпайтесь! Гроза идёт!
Сон Одоми не прерывался. Отчаявшись, девушка вернулась в дом и сообщила хозяину:
— Господин Хранитель, ваш гость не просыпается. Я бужу его, а он...
Во взгляде Хранителя Востока проступило что-то такое, отчего девушке стало тоскливо и жутко.
Хранитель склонился над Одоми и провёл рукой по его щетинистой голове. В хмуром небе сверкнула первая молния. Дотронувшись до ствола соймуки, Хранитель проговорил тихо:
— Ты будешь течь в её жилах...
Заворчал гром, и по земле зашлёпали первые тяжёлые капли.
14 ноября 2010 — 14 ноября 2011
