Телохранитель не слушал ни одного, ни второго:
— Сейчас мы поедем окольными путями, по бездорожью. На самолет ты успеешь. Когда я буду вести машину, молчите оба. Это уже не просьба. Это приказ. Если на нас нападут, ты, Рената, без разговоров ложишься на пол. Гарик, автомат остается у тебя.
— Да я в жисть не стрелял!
— Молчи и слушай. Если меня выведут из строя, не ждите ни секунды. Ты садишься за руль и увозишь ее. Рената, вот твой паспорт. На. В аэропорту обращаетесь в кассу. Бывает, перед рейсом сдают билеты. Один-то уж точно найдете. Перерегистрируете на ее имя. Деньги в "бардачке". Далее, в Тюмени, смотрите по обстоятельствам. Рената, рекомендую тебе разобраться с "дипломатом". Значит, тебе нужно добраться до Москвы.
Рубленые фразы телохранителя, лаконичность приказов и то, что он внезапно стал называть ее на "ты", показались Ренате очень плохим знаком. Саша будто бы прощался.
— Саша, можно спросить? — хватаясь за его руку, умоляюще прошептала она. — Почему вы решили, что вас могут убить? Тогда убьют и всех нас, это же ясно!
— Нет. Ясно, что тебя не тронут. Теперь ясно.
— Почему?
— На посту стреляли только в меня. На поражение. Ты нужна им живая. И вряд ли это лучше смерти, поэтому, Гарик, сделай так, чтобы она им не попалась. Все, вопрос закрыт. Поехали.
И его рука накрыла полупрозрачный пластмассовый набалдашник на рычаге передач...
...Оставшиеся два с лишним часа ехали молча. Вернее, не ехали, а скакали — по канавам и рытвинам, кочкам и оврагам. "Чероки" послушно и деловито выручал из беды своих новых хозяев...
К омскому аэропорту удобнее было бы проехать по Авиационной, но и здесь Саша перестраховался, немного поплутав по окрестным улочкам и наблюдая, нет ли за ними "хвоста". Остановился он за пару кварталов от аэровокзала.
— Отсюда сам добежишь! Давай!
Пожимая руку телохранителю, Гарик облегченно вздохнул:
— Ну, как грится, будете в Ростове-на-Дону — где искать, знаете... И... эт самое... удачи, что ли...
Посмотреть на Ренату и уж тем более лезть к ней с прощаниями он так и не осмелился.
— Куда дальше? — дождавшись его ухода, спросила девушка.
Отдыхая, Саша сложил руки на руль и опустил на них голову.
— Урал, Рената. Урал... Еще не знаю, как лучше — через Екатеринбург или через Челябинск... Ты ведь видишь: они открыли охоту. Если у них связи только по области — мы свободны. Если нет...
— А вы... ты сам как думаешь?
— Боюсь, что все гораздо хуже, чем я себе представлял...
Девушка невольно сжала кулаки. Она еще не догадывалась, что очень скоро подобные вещи в ее жизни перестанут быть чем-то выходящим из ряда вон...
Часам к пяти вечера, уже перед самым закатом, вдруг распогодилось. Солнце светило им в глаза, будто желая ослепить изгоев, так настойчиво преследующих его. Оно постепенно краснело. Пригорки по обе стороны дороги становились все выше, все мрачнее сгущались тени на неосвещенных склонах. В ушах закладывало от подъема...
Когда окончательно стемнело, Саша загнал джип в ложбину меж двух холмов, где они с Ренатой и развели небольшой костер, чтобы поесть.
— Будешь тушенку? — спросил телохранитель.
Девушка кивнула, он ловко вскрыл консервную банку перочинным ножиком.
— Да подожди, она же холодная! — засмеялся Саша, когда Рената протянула руку, и пристроил банку на лежащий в углях плоский камень.
С севера подул ветер. Телохранитель принес из джипа куртку и бутылку коньяка:
— Такого, как ты любишь, я не нашел, — закутывая подопечную, посетовал он. — Вот. Это бренди, наверное...
Рената безразлично махнула рукой, но когда смысл сказанного дошел до нее, удивленно посмотрела в освещенное пламенем лицо Саши. А он, думая о чем-то своем и грея иззябшие руки, сидел на корточках возле самого костра и наблюдал за живой, беззаботной игрой огненных язычков.
Довольно обычный, неяркой внешности при дневном освещении, сейчас, вот такой, он был очень хорош. Задумчивый, спокойный...
— Откуда ты знаешь, какой коньяк я люблю? — спросила девушка, поневоле залюбовавшись им.
Саша слегка улыбнулся:
— Я много о тебе знаю.
— Шутишь? Артур рассказывал? Он часто подтрунивал над нами с Дашей, мол, сопьетесь... Жалко их обоих...
— Да, жалко... — тихо и бесцветно, словно эхо, откликнулся он.
— Знаешь, мне неудобно, что я в куртке, а ты мерзнешь...
Саша осторожно помешал в банке пластмассовой вилкой:
— Да ничего...
— Ну как это — ничего... Свалилась я тебе, такая, на голову, как снег, да? Мерзлячка-сибирячка. Папа меня называл оранжерейной сибирячкой. Я в Новосибирске даже летом часто мерзла. Как будто душа не греет...
Он вскинул на нее взгляд и замер. Она не придала этому значения, отвернулась, хлебнула из горлышка. Вкус у этого бренди был действительно неприятным, но заставить себя глотать эту жгучую жидкость — можно...
— Держи, — Саша подал ей вилку, затем поставил банку с дымящейся тушенкой на пенек. — Нормально поедим в Челябинске. Утром...
Уходить от костра девушке не хотелось и после импровизированного ужина. Если бы не вид окоченевшего Саши... Рената решительно сняла куртку:
— Теперь погрейся ты. А я коньяк пью, мне и так хорошо.
— Теперь душа греет? — усмехнулся телохранитель.
— Да ее нет у меня... Мне и муж об этом часто говорил. Типа того, что "без души и миллионы — гроши"...
Она не стала протестовать, когда телохранитель обнял ее за плечи и поделился курткой. В тот же миг стало тепло-тепло и несказанно уютно. Почти как вчера ночью, в Чанах... Словно под крыло взял...
— А что еще, кроме моего пристрастия к этому делу, ты обо мне знаешь? — Рената взболтала содержимое початой бутылки и с интересом заглянула в Сашино лицо.
— Что тебе снится сон...
— Всем снятся сны! — возразила она с улыбкой. — Тем более, утром я сама тебе об этом говорила! — девушка помрачнела и уже с совершенно другим настроением продолжила: — Мне в последние дни, как ни задремлю, снится... какой-то храм, из глубокой-глубокой древности, но в тот момент, когда я вижу в нем себя, он новехонький, будто бы только выстроенный... или, по крайней мере, за ним хорошо ухаживали, реставрировали... Водоем прямо в центре этого храма... фрески на стенах... яркое солнце...
Саша, посмотрев на нее темно-серыми, непрозрачными глазами, договорил:
— ...а из глубины этого бассейна выныривает и взлетает огненная птица, и тебе нужно собрать её пепел, когда она сгорит... Одно условие: всё, до последней песчинки...
— Откуда ты... Саша, не пугай меня!
— Птица Бену, Феникс... — пробормотал телохранитель. — Гелиополь на берегу изумрудного Нила... Великий был город...
— Саша! Откуда ты знаешь о моих снах?
Он тихо засмеялся, на какой-то миг покрепче прижал ее к себе, слегка встряхнул за плечи:
— Да не знаю я ничего... Я разве похож на шварцевскую Тень? Стереотипный сон, вот и все...
— Мне такое не снилось никогда раньше. И уж тем более не повторялось при каждом удобном случае! И не нужно опошлять все это Фрейдом и Юнгом... и прочим психоаналитическим вздором...
— Я, вроде, не опошляю... Фрейда ты сама вспомнила...
Рената непокорно вздернула подбородок:
— Мне кажется, этот сон — подсказка...
— Вся жизнь — шарада, ребус... А ключи к разгадке разбросаны где угодно. Главное — подобрать нужный среди похожих фальшивок...
— Ты сейчас говоришь, как... тот... ну, в моем сне... на радуге...
— Угу... И много я говорил на Радуге?
Девушка снова с подозрением уставилась на него: шутит или нет. Улыбается как-то непонятно. Странный он все-таки... Саша подержал в ладони прядь ее волос:
— У тебя волосы — иногда как огонь, иногда как полынный мед. Очень красивые.
Рената грустно усмехнулась:
— Ты не видел меня в лучшие времена. Сейчас я растрепа...
— Когда-нибудь ты вспомнишь эти свои слова и подумаешь, что это и были самые лучшие времена... Когда все... закончится...
— Хорошо бы... — ей уже не верилось, что этот длящийся уже три дня кошмар когда-нибудь закончится. — Сколько тебе лет, Саша?
Он прищурился, отпустил ее, вынырнул из-под куртки, потянулся к огню и взял из костра полыхающую головешку, чтобы прикурить.
— Тридцать два.
— Ты кажешься старше... Нет, не внешне. Внешне — наоборот... Я вот сейчас сижу и пытаюсь представить тебя в детстве, в юности. И не могу. Странно ведь?
— Да нет, бывает...
Он посмотрел на бутылку. Рената, сама того не замечая, уже успела опустошить ее на четверть. Недаром у нее начал заплетаться язык — пока еще мило и очаровательно... Саша закрутил пробку и отставил коньяк в сторону:
— Достаточно. Нам скоро ехать, не нужно напиваться...
— Строгий, как Даша! — поморщила нос Рената.
Телохранитель опустил глаза. Такое выражение, какое было только что у него, действительно иногда появлялось на лице телохранительницы. Сходство, которого прежде Рената никогда не улавливала: слишком уж Дарья и Саша были разные...
— Саша... а когда все это закончится... мы будем видеться? Хотя бы иногда? Или ты уедешь?
Саша осторожно вытащил желтый березовый листик, запутавшийся в ее разлохмаченных ветром волосах:
— Не знаю...
А хмельное эхо отозвалось в душе Ренаты: "Знаю, знаю, знаю!.."
ЗА ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ДНЕЙ...
Вернувшись из командировки, Николай обнаружил в почтовом ящике повестку. Его приглашали явиться в РОВД Центрального района. Завтра, восьмого октября. Время, проставленное в повестке, было не слишком удобно ему, но все же молодой человек перенес две встречи и выкроил "окно". Надо узнать, в чем дело.
Однако его просветили об этом уже вечером накануне. Очередная заботливая пассия Ника приехала, чтобы помочь ему с подготовкой ко дню рождения (Гроссману завтра исполнялось двадцать девять) и с порога поделилась дурной новостью:
— Ник! Ты слышал, что произошло у твоей Сокольниковой и ее папаши?!
Будучи вместе, Рената и Николай почти всегда называли друг друга по фамилиям. Ласковые обращения "ладонька" или "куколка" супругу бесили, и он употреблял их лишь в том случае, когда хотел ее позлить. Поэтому окружение "сумасшедшей парочки" быстро переняло привычку звать их Гроссманом и Сокольниковой.
Ольга поведала о страшных событиях, случившихся в семье Колиного тестя. Сам Полковник (такое прозвище было у Александра Сокольникова в среде компаньонов и врагов) был убит в собственной машине, дочка исчезла.
— Ходят слухи, что ее похитили! — добавила подружка. — У нас уже многие побывали в прокуратуре или где там еще допрашивают? В общем, давали показания...
Николай встревожился. Криминальные "разборки"? Скорее всего. Тесть был птицей высокого полета. А при чем здесь Ренка? Вряд ли она в курсе отцовских дел, для чего ее похищать? С целью шантажа? Но шантажировать кого, если Александр Павлович убит? Может быть, убита и она, просто еще не нашли труп?
Гроссману стало не до дня рождения. Он извинился перед Ольгой, попросив ее уехать, затем обзвонил потенциальных гостей и отменил завтрашнюю встречу. У его приятелей было принято вламываться друг к другу без приглашения, потому что почти все были знакомы с младых ногтей и презирали церемонии. Ребята, узнав, что отмечания не будет, выразили соболезнования, добавляя, что и сами хотели ему позвонить и отказаться от приезда. "Угу... — подумалось Николаю. — То-то никто не позвонил, не сказал, кроме "тимуровки"-Ольги. Молодцы... Но понять их, в принципе, могу..." Ему тоже не захотелось бы выступить в роли гонца, несущего дурные вести.
Утро тоже началось со звонков. А когда Гроссман собирался выезжать, из Одессы позвонила еще и мать.
— Шо у тебя постоянно занята линия? — приступила к допросу Роза Давидовна. — Ты не знаешь — тебя будет поздравлять мама?! Как ты себя имеешь, Коля?
— Твоими, Роза, молитвами.
— Мои молитвы таки иссякают, когда я думаю, как ви там живете! Шобы я еще раз говорила с твоим автоответчиком?! Дай мне твою жену, я имею, шо ей сказать!
Мадам Гроссман не знала об их разладе.
— Роза, дело в том... ее как раз сейчас нету дома!
— Скажи, шобы набрала меня, когда будет! Вы ждете, когда Роза сдохнет, и приедете только на ее могилу?
— Спасибо за приглашение, мама, но сейчас нету возможности приехать.
— У вас, Колюня, никогда не будет возможности приехать, потому шо ты неблагодарный поц! Шоб ты знал, твой отец умывается слезами в своем гробу!
Николай торжественно поклялся матери приехать при первом удобном случае и сбежал. Роза Давидовна умела давить на людей даже по телефону и частенько приводила душевное состояние покойного мужа в качестве веского аргумента. Причем — с полной серьезностью. Несмотря на то, что Алексей Гроссман был старше нее на двадцать четыре года, Роза до сих пор не только почитала супруга, но и любила. По-своему, разумеется.
В назначенный час Николай прыгнул в свой "фордик" и помчался на Мичурина. Как всегда в это время дня, Красный проспект изобиловал автомобильными "пробками". Теперь вдобавок — вереница обесточенных троллейбусов...
Молодой человек чертыхался и поминал недобрым словом весь белый свет, в том числе — страдальцев, утверждающих, что люди России живут за чертой бедности. Судя по транспорту, забившему Красный, половина Н-ска разъезжала на иномарках, другая половина — на отечественных колымагах. Кто катался в троллейбусах — непонятно, однако их было гораздо меньше, чем водителей личного транспорта...
Поставить машину возле отделения тоже оказалось затруднительно. Перед самим зданием висел знак "Кроме служебного транспорта", въезды в соседствующие дворы перекрывали бетонные блоки, у бордюров тротуара теснились автомобили тех, кому посчастливилось вовремя занять место. Гроссману пришлось ехать чуть ли не до Писарева и оттуда, под холодным дождем, по слякоти и лужам, возвращаться пешком в офисных туфлях.
Николай уже нисколько не сомневался, что разговор пойдет о Полковнике и его дочери. И не ошибся.
Делом Сокольниковых занимался следователь в звании капитана. Это была женщина лет тридцати семи-сорока, крашенная блондинка с незапоминающейся внешностью.
— Присаживайтесь. Вы — Гроссман Николай Алексеевич?
— Так.
— Вы доводитесь мужем гражданке Гроссман Ренате Александровне?
— Официально. Мы не живем вместе.
— С какого времени?
— Уже где-то год... кажется... — Николай подумал под вопрошающим взглядом капитана. — Примерно год...
Та что-то пометила в своих бумагах. Гроссман впервые ощутил, насколько неприятно, когда посторонние лезут в твою личную жизнь. Пусть даже по служебной надобности.
— Вам известно о покушении на вашего тестя, Александра Павловича Сокольникова?
— Да, уже известно.
— Где вы были третьего октября?
Николай почувствовал себя так, словно его уже в чем-то обвиняют. Умеют же наши следователи воздействовать на сознание граждан! Так и хочется завопить, как Юрий Деточкин: "Какого черта? Я был в командировке!" Но — спокойствие, только спокойствие!
