— Таки один нормальный Гроссман должен был получиться в этой семье! — с гордостью сказала бабушка, усаживая их в поезд и расцеловывая Сашу.
Мальчик привез оттуда несколько ракушек. Округлыми, светлыми, шершавыми были они снаружи. И рыжими, гладкими — изнутри. Мама научила его слушать море и крики чаек, прикладывая эти раковины к уху. С тех пор море снилось Саше почти каждую ночь. Ему очень хотелось бы жить в бабушкином городе, но папа с мамой работали здесь.
Когда отец удостоверился, что Саша будет рад обществу тети Люды, то ссадил его с колена и позвонил ей домой.
А за ужином он сказал, что на этих выходных какой-то дядя с его работы зовет их всех к себе на дачу. Саша почувствовал волнение мамы. Она улыбнулась и кивнула, но малыш знал точно: внутри ей очень плохо. Но почему? Этот дядя нехороший? Зачем тогда папа дружит с ним?..
* * *
Что так отвлекает от мыслей об Алексашке и этом его дурацком садике? Николай прислушался. Низкий, с хрипотцой, голос Юрия Сенкевича неторопливо рассказывал:
— ...огромный остров, второй на планете после Антарктиды ледяной щит, или, как говорят ученые, "покровный ледник"...
Исполинские ледяные глыбы. На их фоне утлая лодчонка исследователей кажется оброненной в море шелушинкой, лузгой от подсолнечной семечки... Николая даже передернуло — холодно-то как! Он очнулся: это в тридцатиградусную жару? Ну, Коля, вы даете!
И независимо от него в мозгу всплыло странное, знакомое по загадочным дневникам жены слово "Оритан". Почему? Сенкевич не говорил "Оритан", он совершенно явственно помянул Антарктиду...
— В отличие от горных ледников, покровный ледник Гренландии кажется вечным, никогда не стаивающим, хотя его тысячеметровые толщи находятся в незаметном, но постоянном движении...
Аринора...
Гроссман выхватил сигарету. В квартире он обычно не курил, а сейчас щелкнул зажигалкой. До того ли?
Аринора...
— Ладонька! — выкрикнул Ник, будто завороженный зрелищем на экране. — Ладонька!
Она впорхнула в зал, а следом — смеющийся Сашка. На лице Ренаты появилось недоумение, и Николай затушил огонек сигареты, резко размазав его по донышку пепельницы.
— Ты не выбросила свои записи?
Ее взгляд метнулся в сторону телевизора. Гроссман готов был поручиться: жена тут же все поняла. Глаза, янтарные глаза немой женщины сказали больше любых слов. Они вспыхнули ярче искорок только что затушенной им сигареты. Вспыхнули так, что антарктический холод внутри него вдруг сдался, откатил недовольной волной.
И Рената кивнула. Только кивнула, едва-едва улыбнувшись...
* * *
Весь следующий день был праздником для малыша, избавленного от детсадовских мучений. Саша спал с утра столько, сколько ему хотелось, тетя Люда испекла пирожки, а потом, после завтрака, перед прогулкой, читала ему "Деревню Цапельки":
— "Она вдохнула предвечерний воздух, глянула вверх, на розовое от солнца и облаков небо. "Ну, Жень, я пошла". И вдруг увидала: над полем, над желтой его стерней, гордо вытянув белую шею и раскинув широкие белые крылья, летела птица. Она на лету подтянула длинные красные лапы, набирая высоту, и вот уже скрылась там — за полем, за лесом, за болотами... Она летела в сторону Цапелек, к тем болотам, к тому саду, в сыры боры...
Раскрасавица белая птица
Сыры боры, сыры боры облетала,
Мой домочек во борочке увидала...
А в воздухе закружилось перо. Женька и Алена бросились ловить. Но перо будто выбрало — пало прямо в Аленины руки. Это было прекрасное белое перо — длинное, гладкое. Нижний прозрачный конец его был еще теплый. "Чур, на двоих!" — закричал Женька. "Нет, Жень, я ведь жадная". Женя опустил голову: "Ничего ты не жадная... Приходи к нашему дому в лапту играть". "Может, приду", — ответила Алена. И пошла домой, бережно унося перо"...
— Теть Люд! Это была царевна? — с замиранием сердца дослушав сказку, спросил Саша.
Наконец-то он разрешил себе задать этот вопрос вслух!
— Не знаю, дружок. Наверное. Пойдем-ка гулять, а то скоро будет совсем жарко. Хоть бы гроза прошла...
— Куда прошла?
Тетя Люда засмеялась:
— Над городом прошла.
Саша насупился:
— А я не люблю, когда гроза...
— Это потому что ты еще маленький и тебя не водят гулять, когда идет дождь. Вот подрастешь да побегаешь под радугой — совсем по-другому заговоришь...
— А я сейчас хочу под радугу! Сейчас!
— Не торопись расти. Успеешь.
— Но я хочу под радугу! — Саша подставил ногу, и няня обула ему сандалик: с ней он иногда позволял себе поканючить и не пытался быть самостоятельным.
Людмиле нравилось заботиться о малыше. Сашкин был таким забавным. Иногда казался почти совсем взрослым, а потом нет-нет да глянет на нее лукавым глазом — и давай чудить. И Люда, очень довольная, принималась заигрывать его. С нею мальчишка превращался в веселого щенка, неуемного и задиристого.
— Ну, пойдем, чудо мое, под радугу!
Саша вприпрыжку выбежал из подъезда. Тетя Люда и сама с удовольствием побежала бы за ним, но вокруг было слишком много народу — соседки, прохожие, другие дети. Несолидно.
Всю дорогу мальчик тянул ее за руку.
— Вот твоя радуга, — сказала Людмила, когда они прошли под аркой входа в парк.
Саша разочарованно посмотрел на семицветную дугу, которую видел над головой при каждом посещении парка и давно уже не обращал на нее внимания.
— А настоящая — красивая, высоко-высоко в небе, — пояснила няня. — Но только после дождя, когда выглядывает солнце...
— Я хочу дождь! — решил Саша и с надеждой поглядел в небо, где кружила голубиная стайка.
ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ
Над Та-Кеметом разразилась гроза: близился период дождей. Не любил Хор грозы, ибо влекли они за собой молнии, а молния однажды — где-то там, за границей снов — навсегда отняла надежду у юного царя...
Сын Исет и Усира смотрел на город с дворцовой башни. Сколько еще боев придется вынести ему и их с братом армии, чтобы окончилась наконец эта глупая тяжба? Сетх неумолим. Смерть его любимого воина, приемного сына и наследника, Ал-Демифа не прибавила доброты в черствое сердце нынешнего правителя этой земли.
Нерасторопен был гелиопольский суд Нетеру. Раскол произошел меж судьями. Гневался Ра, и были на то основания. Гневался Сетх, угрожая лишить Ра военной поддержки в том случае, если благосклонен будет старик к сыну покойного брата. И приходилось матери вести тонкую политику, чтобы не оскорбить никого из Девятки.
Вот и сейчас она ждала сына и послов для совещания. Хор оставил армию на своего брата, Инпу, и прибыл во дворец Исет.
Юноша ступил на мокрую каменную лестницу и спустился в покои матери. Исет была готова для переговоров.
Хор склонился перед нею, коснулся лбом ее руки.
— Хентиаменти шлет тебе поклон, мать. Он держит северные рубежи.
— Да, Хор. Я знаю это, — Исет была поглощена предстоящей встречей и рассеянно погладила сына по щеке. — Идем же, нас ждут. Сейчас нам следует крепко подумать, ибо дядя твой снова готовит нам ловушку.
— Я отдалился от мирных дел, мама. Позволь узнать, что на этот раз?
— Нетеру намерены принять новый закон... — ее взгляд остановился на свежем рубце, располосовавшем плечо сына; в материнских глазах появилась боль, ибо тут же узнала она, как появилась эта рана и сколько сил пришлось отдать целителю-Инпу для своего младшего брата. — Новый закон...
Хор запахнул плащ, и Исет опомнилась:
— На первый взгляд — тем более, взгляд воина — это ничтожная поправка. Но суть ее может перевернуть мир.
— В чем суть нового закона?
— Вначале я скажу тебе, кто был инициатором этого закона. Тот. Понимаешь?
— Тот? Следовательно, тебе нужно подписать этот закон, мама. Ибо если это сделал Тот, закон предложен отцом и приведет к нашей победе...
— Все не так просто, сынок. Да, возможно, твой отец, сыграл свою роль в этом. Но... мы не можем быть уверены. А встретиться с Усиром сейчас невозможно. Мы отрезаны от всего мира. Только мы — и судилище.
Да, прекрасно помнил Хор, с какими жертвами прорывались они в Ростау. И теперь по вине так невовремя случившегося раскола у Нетеру (а быть может, к тому приложил свою руку коварный дядя?) быть им в Ростау еще неведомо сколько...
Исет подошла к огромному зеркалу, отразившему ее златое великолепие. Хор взял мать за руку, и они направились в зал.
— Слушай меня, Хор. Слушай и думай. До сих пор наследование происходило по женской линии. То есть, после смерти мужа его имущество и власть наследовал не их сын, а родственник-мужчина по материнской линии...
Хор улыбнулся. Мать, по-видимому, решила, что он совсем все позабыл в боях.
— Новый же, еще не подписанный, закон гласит, что наследовать должен сын. Понимаешь?
— Конечно, его не подпишут ни Ра, ни Сетх! Ведь это будет означать, что они подтвердят мое право на сан! Но если ты подпишешь, то, по закону, двумя голосами можно пренебречь, верно?
Исет тяжело вздохнула, понимая, что сын попался в ловушку:
— О, возлюбленный мой Хор! Тебя манит блеск дальних звезд, но помехой будет луна!
— Так в чем же запинка, мать? О чем говоришь ты?
— Сей закон, Хор, направлен против женщин. Четверо из Девятки — женщины. Если подпишу этот договор, я могу лишиться и тех остатков влияния, что есть у меня среди Нетеру. Но и это не самое важное. Важное то, что договор могут не подписать три других. Мои старания окажутся тщетными, а отец мой, Ра, будет разгневан. И в его силах повлиять на решение Девятки, которая будет сердита на меня за мой проступок. Здесь нужно действовать наверняка. Это очень опасная игра. Потому я и не знаю, кто влиял на Тота. Не знаю, не ловушка ли это. Я почти ничего не знаю, Хор. А потому, сынок — смотри во все глаза и дай мне знак, ежели заметишь подозрительное...
— Хорошо, мать. Я буду начеку...
И склонились послы при появлении богоравных сына и матери. Исет воссела на трон, и лишь тогда на скамьи пред нею опустились визитеры.
— Небтет, сестра! Я рада видеть тебя!
Тетка Хора вышла из тени. Она была бледнее обычного, и еще более печальна. Она была в трауре по погибшему Ал-Демифу. Лишь Хор, Инпу и Исет знали, кем доводился ей приемный сын Сетха, ее супруга. Недаром Инпу не похож ликом ни на Усира, ни на свою родную мать: любовь Ал-Демифа к Небтет проявилась тогда, когда она лелеяла под сердцем сына Усира. Небтет много потеряла в своей жизни, отчего же ей быть веселой? Она боялась мужа, скорбела по любимым Ал-Демифу и Усиру, страдала от вины перед Инпу-Хентиаменти.
— Да, Исет, я приехала тайком от мужа. Но он уже знает, и потому мне нет смысла таиться...
Исплаканные глаза Небтет лихорадочно метнули взгляд на Хора, так походившего на светлоликого своего отца.
— Что же, начнем обсуждение договора... — произнесла Исет.
Отошел Хор и стал у окна, скрестив руки на груди. Он знал все, что скажут послы. Мать хитра, но изменить многое — не в силах.
Отказал посол Ра. Посол Сетха выжидал, как поведут себя Исет и Небтет. Им обеим было невыгодно принятие этого закона, и они стояли перед трудным выбором.
— Что скажешь, сестра? — не говоря своего слова, обратилась Исет к сестре.
— Я могу просить вас с Хором о тайной беседе?
— Ты имеешь на это право, — Исет взглянула на послов и указала сестре на низенькую дверь в соседнюю комнатку.
Небтет села. Спинка ее кресла изображала щурившуюся Баст.
— Я не могу подписать договор, Исет, — прошептала она. — И дело даже не в муже, который разгневается на меня. Он не имеет права влиять на решение Нетеру, а я Нетеру, как он и ты. На земле Та-Кемет и без того неспокойно. Лишь мы, женщины, еще можем влиять на решения мужчин. Если мы лишим себя и этой привилегии, будет только хуже. Ты ведь понимаешь это. Хор, рассуди нас! Мальчик мой, я от всего сердца хочу твоей победы над моим супругом Сетхом, но подписывать этот закон — безумие.
— Послушай, Небтет. Послушай меня, сестра. Подумай о будущем. Хорошо, Сетх выиграет тяжбу. Но рано или поздно он уйдет из этого мира, как уходят все. По прежнему закону сан унаследует наш с тобой брат, Хор-старший. Но подумай: если ты подпишешь договор, то даже в случае победы на суде твоего мужа наследником станет твой сын Хентиаменти, рожденный в браке с Сетхом и считающийся его сыном!
Хитра мать, хитра! Она знает, как мучается Небтет! Она знает ее слабые стороны. Ради своей цели она готова разбередить незаживающую язву в душе и в сердце сестры, напомнить ей о болотах и младенце, найденном сворой псов и вскормленном чужой грудью. Мать ожесточилась, она не остановится ни перед чем. Ошибки Небтет сторицей возвращаются к ней же самой...
— Ты сделала хорошую ставку, Исет... — Небтет потупилась и утерла слезу. — Не Хор так Инпу объединит расколотую страну...
— Не разделяй Хора и Инпу, Небтет. Они — вместе. Они всегда были вместе, даже когда Хор не явил себя. Они рождены от одного семени, и хоть дух у них разный, они — единый "куарт". Никто не знает — знаешь ты! Не дели их. Не Хор, так Хентиаменти, ты права...Так хотел бы и Усир.
— Если договор подпишем мы, его подпишут и Нут с Хатхор. И женщины потеряют власть.
— Я знаю, Небтет.
Они обе взглянули на Хора.
— Иногда нужно жертвовать... — пробормотала Исет и коснулась покалеченного плеча юноши. — Ради них. Не мужчины рожали их в муках, мужчинам неведомы жертвы, на которые мы идем ради наших детей...
Хор не знал, что сказать. Только теперь осознал он всю глубину этого противоречия. Мать жертвовала будущим всех женщин ради единства — страны, народов, человеческого существа... Ей было нелегко, но это не обойти. Никак не обойти...
— Я подпишу договор, сестра... — Небтет решительно поднялась, и кресло дрогнуло.
Изумруды в глазах выточенной из красного дерева кошки Баст сверкнули от всполоха молнии.
Голоса Ра и Сетха не прозвучали в защиту нового закона. Нетеру условились считать договор вступающим в силу.
Слушание по делу тяжбы Сетха и Хора было назначено. А сам Хор остался ждать прибытия брата, еще не ведая, на чем — верхом на коне или по морю — прибудет Инпу-Хентиаменти...
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ВЕСНА. ОРИТАН
Танрэй оглянулась, последний раз посмотрев на берега Коорэалатаны, города-порта Оритана. Снег сверкал в лучах низкого солнца, венчавшего собой шпиль маяка, сложенного из ярко-красного камня. По крайней мере, с места Танрэй это выглядело именно так: солнце, "наколотое" на маяк...
Коорэалатана — Вечно Горящее Сердце. Так переводилось это название с древнеорийского языка, и все постройки города отличались от привычных глазу ори белоснежных зданий. Те же шары и полусферы, но с алой, золотой, красной, багровой облицовкой. Когда Танрэй впервые увидела их маленькой девочкой, она указала родителям пальчиком на ближайший дом и воскликнула: "Это закатное солнце!"
И сейчас она, будучи двадцатичетырехлетней женщиной, смотрела на тот же дом, а сердце горело и сжималось от боли.
