Саша засмеялся. И все-таки башня получилась на славу: почти с него ростом, витая, утончающаяся кверху... Половина гуляющих в парке собралась возле их творения.
— А теперь — смотри! — шепнул Дмитрий, заставляя Сашу отвернуться вместе с ним от посторонних людей и ловким жестом фокусника доставая изо рта маленькую черную фигурку. — Узнаешь?
Саша подставил ладошку:
— Дракончик?
— Посадим его... вот сюда! — и мужчина водрузил статуэтку на вершину песчаной башенки. — Хоть так у нас что-то получилось...
— Такой красивый! — восхитился ребенок.
— И потому я дарю его тебе.
— Спасибо.
Саша сел в песок и, завороженный, уставился на башню. Людмила не выдержала — подошла к ним, раздвигая собравшихся у песочницы людей.
— Как вам наша Вавилонская башня, тетя Люда? — воскликнул Дмитрий.
— Это та, где жил Тутанхамон? — уточнила она, мягко говоря, слабо знакомая с древней историей.
Дмитрий расхохотался:
— Угу! Вместе с Нефертитей!
Кто-то из родителей засмеялся, и Людмила насупилась:
— Сашкин, нам пора домой. Мы очень долго гуляем, а ты голодный.
— Я не голодный. Дядя, а ты завтра придешь?
— Ну еще бы! Цапай! — Дмитрий вложил в ручку мальчика обсидиановую фигурку и стал озираться в поисках своего племянника.
А вечером, когда Саша, по всем правилам, должен был уже спать, Рената услышала в его комнате голоса. Это заставило ее обомлеть, ибо что-то очень знакомое доносилось из спальни сына.
Женщина тихонько подкралась к двери и прислушалась.
— Задержи ее, Фирэ! — нарочито хриплым, подражающим мужскому, голосом кричал Саша.
Затем раздалось какое-то цоканье. Рената осторожно заглянула в щелочку и увидела: Саша играл, сидя на пушистом коврике возле пирамидки, сложенной из разноцветных кубиков конструктора. В одной руке он держал маленькую пластмассовую куколку, в другой — что-то черное. Куколка взбиралась с Сашиной помощью на пирамидку, черное нечто преследовало ее.
— Остановись! — завопил мальчик, подразумевая, что это слова того непонятного черного в его правой руке. — Танрэй! Никто не причинит тебе зла, разве ты не понимаешь этого?! Ал вернется, и в следующий раз он будет другим! Настоящим!.. Клянусь тебе! Я сделаю все!
Куколка оказалась на вершине.
— Нет! Не надо! — Саша задыхался. — Подожди!
— Лучше так... — звонко добавил он (за куколку).
— Стой! Сестренка! Я не стану неволить тебя! Клянусь памятью Оритана, клянусь нашим общим "куарт"! Ты не увидишь меня больше! Не делай этого!
— Пусть лучше будет так...
Саша вскрикнул, выронил из рук обе игрушки и, зажав голову руками, скорчился на полу в мучительных рыданиях.
— Мама! Мама... — стонал он.
Рената уже вбежала к нему, подхватывая Сашу на руки и плача.
— Не уходи! Не бросай меня опять! Мама! — он вцепился в ее шею с такой силой, что Ренате стало больно.
Цепочка защемила кожу, но женщина лишь прикусила губу и закрыла глаза. И высилась, уходя в небо, перед ее внутренним взором громада Великой Пирамиды...
"Это, сестренка, встреча немого и слепого... Ты помнишь, чье пред тобою послание? Маленький слабый мальчик, потерявшийся в огромной и грозной Вселенной... Среди звезд он ищет миры своих родителей и кричит, кричит, кричит им немым криком, а они не слышат его, потому что разучились слушать. Назови мне имя его, сестренка!"
"Коорэ".
"Коорэ! Коорэ!!! Ты сотворила его имя! Да будет "куарт" наш един!"
"Да не иссякнет солнце в сердце нашем, Сетен"...
"Я не прощаюсь. Мы очень скоро свидимся!"
Рената прижала губы к раскаленной щеке засыпающего сына и медленно осела на пол, разглядывая оброненную ребенком фигурку из отполированного вулканического стекла. Это была маленькая статуэтка черного дракона.
ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ
"Да, Паском, да, Учитель, вы видите всех нас. Мы пред вами как на ладони. Вы скорбите по нам. И тогда, глядя в последний раз на берега Оритана, вы так же скорбели и прощались с нашей великой страной. Ведь, в отличие от других, вы знали, что ее ждет...
Но вы недоговорили. Вы часто недоговариваете в речах своих, Паском. Знаю, отчего, знаю, что все это оправданно. Мы все учились молчать, прежде чем снова обрели дар речи...
Вы сказали Алу обо мне и о моей роли во всем этом. Сказали о Разрушителе. Сказали о Нате. Я догадывался, что так оно и есть. Но ведь было что-то еще, верно? Разве мой... пока — наш... так разве наш тринадцатый ученик — не Коорэ?! Почему отреклась атмереро? Как могу я действовать, не зная всего? Как смогу я охранить Коорэ от него самого, если он, к тому же, не является тринадцатым Попутчиком?
Я понимаю: Разрушитель, довлеющий надо мною...
Танрэй просила ключ у атмереро, но та сделала все, что зависело от нее. У атмереро больше нет ключей.
Теперь даже не ключ — нет-нет, не ключ, а всего лишь маленькую подсказку — прошу я. У вас, Паском. У вас.
Постойте! Еще раз! "Ведь и мой тринадцатый не единожды убивал меня, своего учителя, убивал и самого себя"... Я слышал эту фразу, но что значит она в ваших устах? Она касается меня, вашего последнего ученика. Знаю. Однако в чем же подсказка? Как отнести это к Коорэ или моему истинному ученику, прихода которого я должен дождаться, а в противном случае ребус не будет разгадан и объединение не произойдет?
"Тринадцатый убивал себя и своего учителя, прежде чем..." О! Благодарю вас, Паском! Кажется, теперь мне стало понятно все! Последняя пластинка мозаики легла на свое место...
О чем ты, Ормона? Да нет, просто нам давно не удавалось прогуляться с Учителем! Я?! Скрываю?! Да чтоб мне всю жизнь ходить на хромой ноге! И так хожу? Спасибо, это же благодаря тебе, верная моя...
Хотела бы покинуть наше дурацкое общество? Оу! За чем же дело стало? Яд на полке, родная. Сама отыщешь или помочь?
Итак, Учитель, мне осталось лишь заставить жить картинку, сложенную из кусочков реальностей. "Лишь"... Ха-ха-ха! Да, да... смешно, право. Даже плакать хочется...
Я не стану церемониться, подобно атмереро. Сейчас все средства хороши ради достижения цели, даже изуверская жестокость. Пусть в случае неудачи наказание падет целиком на меня. Мне не привыкать.
А вот и атмереро, легка на помине! Что ж, не буду вам мешать. Мне пора!"
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ПЯТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ПРИБЫТИЯ. КУЛА-ОРИ
На Оритане и в Ариноре было не принято, чтобы дети старше двенадцати-тринадцати лет жили вместе с родителями. Это правило оформлялось и укоренялось в течение многих тысячелетий существования цивилизации. В первую очередь оно было связано именно с энергетикой: зрелый и увядающий организм невольно занимает у молодого и развивающегося часть той силы, которую, по закону Природы, должен черпать из окружающего пространства. И это лишает юное поколение возможности достичь необходимых жизненных целей быстрее, сроки растягиваются, а нетерпимое к любым промедлениям время не щадит никого.
В возрасте шести-восьми лет мальчики начинали постепенно "выталкиваться" матерями из их общего пространства, и до подросткового возраста будущие мужчины воспитывались отцами. С девочками происходило в точности наоборот: они переходили полностью под опеку матери.
Когда же начинался бурный рост отроков и формирование юношей и девушек, молодые южане и северяне определялись в школьные объединения, где проводили основную часть времени. Общение с родными никто не ограничивал, однако молодые люди были уже абсолютно самостоятельными личностями, полностью отвечавшими за свою жизнь. В школах они обучались всему, и все же связь с отцами и матерями не утрачивали.
Этот же принцип действовал и у эмигрантов в Кула-Ори. Но два года назад Тессетен и Паском привезли из Эйсетти родителей Ала и Танрэй. Напуганные войной, те изменили свое решение и на старости лет отчаялись на перемены. Однако переезд не пошел им во благо: через год пребывания на Рэйсатру умер старый отец Ала, а спустя несколько месяцев за ним последовала и мать. Отдав умершим все почести, молодая чета решила, что родителей Танрэй необходимо поддержать своими внутренними силами, чтобы их не постигла та же участь.
Мамаша Танрэй, несколько вздорная и легкомысленная северянка, бурно взялась за переустройство дома ("странного дома", как она говорила, дивясь архитектуре кула-орийских построек). Не раз бывавший у них в гостях ворчливый тримагестр Солондан частенько замечал, что не хотел бы иметь такую тещу, как у Ала, хотя по возрасту был ровней как раз ей. Танрэй терпеливо и молча переносила непривычное присутствие довольно надоедливой матери. Алу было тяжелее, и постепенно молодая женщина стала замечать: он старается как можно меньше времени проводить дома. Тестя Ал постоянно видел на работе, а потому не находил никакого смысла общаться с ним и с тещей еще и на досуге. Поначалу они с Танрэй пытались избегать их, уезжали куда-нибудь в горы или на побережье. Но — прискучило.
Теперь же Ал находил отдохновение в домах друзей, в том числе (и чаще всего) — у Сетена.
— Мне тяжело делиться силами. Я не умею... — пожаловался он однажды другу.
Тессетен ухмыльнулся, дохнул в бокал и протер стекло салфеткой:
— А я так живу... — он покосился на собиравшуюся куда-то Ормону: — И что за неотложные дела гонят нас в джунгли, родная? — насмешливо поинтересовался экономист.
Ормона остановилась, холодно взглянула на него и на Ала:
— А неужели тебя это интересует?
— Нет. Это для энциклопедии.
Между ними состоялся безмолвный диалог, к которому Ал из соображений приличия не прислушивался. Ормона покинула их.
Ал разглядывал глиняные фигурки на стеллажах в большом зале для гостей.
— Я не о жене. Танрэй я могу отдать столько, сколько потребуется...
Сетен плеснул вина в сверкающие бокалы:
— Это потому что ей не требуется. Танрэй сама отдает тебе, а ты уже и не замечаешь подарков...
— Да... — грустно усмехнулся Ал, склоняя красивую черноволосую голову. — Наверное, ты прав...
— Ведь хорошо, когда все сидят на привязи, все под присмотром...
Ал оглянулся. Сетен легким движением отбросил от лица волосы. Сейчас, в сумерках, его безобразие скрашивалось таинственным светом, льющимся из просторных округлых окон. Мужчины теперь были почти похожи — северянин и южанин...
Все стало неправильно в их жизни. Свободного волка приходилось запирать в четырех стенах (вот тоже нонсенс — угловатые помещения; Ал никак не мог привыкнуть к новой архитектуре), жена добровольно обрекла себя на общение с людьми, которые вытягивали из нее силы, предназначенные не им...
— Интересные фигурки, — заметил молодой человек, беря бокал.
— Ты находишь?
— Ну да. Откуда они?
— Так... развлекаюсь на досуге... Знаешь, братишка... А неплохо бы нам вспомнить былое...
— Это как?
— Помнишь праздник Теснауто у нас, в Эйсетти?
— Конечно! Но там столько сложностей!
— Зачем соблюдать все условности? Гвардия для охраны порядка в многолюдных сборищах у нас есть, до Теснауто еще целых три цикла Селенио... Остается лишь подрядить на это дело Кронрэя и его помощников — они справятся с постройкой павильона и ассендо нужных для этого размеров. Можем ведь мы повеселиться хоть раз за пять лет...
— Ты — за больший период... — Ал сел напротив друга. — Слушай, а ты помнишь Теснауто третьего Саэто?
— Да. И Саэто тогда светил ярче, и ночь была чернее...
Корень орийского слова "саэт" имел сразу несколько значений: в мужском роде к нему добавлялось окончание "о", и тогда "саэто" становилось понятием "светило", "солнце"; в женском роде — "саэти" — слово обозначало "мечту"... Присоединялись еще и окончания-дифтонги, и трифтонги, то есть сочетания гласных наподобие "оэ", "эо", "оуэ". В таком случае слово превращалось в глагол или наречие и носило совершенно иной смысл: "тосковать" или "грустно". У предков была поговорка: "Трудна судьба у девушки по имени Мечта, но если найдет она в себе силы преодолеть препятствия, то светел будет ее удел, как Солнце".
— Я забыл... сколько тебе сейчас лет, Сетен?
— Сорок один, братишка... Сорок один...
— А ты как будто вчера принес мне на ладони новорожденного Ната и сказал, что это — сын моего первого волка...
Тессетен задумчиво съехал в кресле, откинул голову на валик, уставился в потолок:
— Да... И тогда мне было двадцать два...
— Забавно: почти двадцать лет — как вихрь... Да?
— Еще спроси об этом у Паскома!
Они засмеялись.
— Что происходит с Ормоной, Сетен?
— А что происходит с Ормоной?
— Она словно не в себе. Я и прежде не понимал ее, а теперь... Впрочем, прости, прости.
Тессетен небрежно отмахнулся:
— Чепуха. Нам ее и не понять. Избавь Природа нам ее понять — это я тебе уверенно говорю.
— Ты что-то скрываешь об Оритане, Тессетен. Я понял это еще тогда. Вы с Паскомом что-то узнали, когда ездили на родину. Неужели так все плохо?
— Ты себе и не представляешь, братец.
— Так расскажи!
— Не стоит.
— Сетен, это уже мне решать! Ты два года как стал... таким, каким стал. Я вижу. Говори, довольно уже молчать! Ни к чему эти тайны...
Экономист повернул лицо к Алу, испытующе оглядел друга. По краешку стола ползла муха, и Сетен быстрым щелчком незримого ледяного посыла смёл ее прочь:
— И как только эти дряни сюда проникают?.. Не терплю насекомых... А ты смотришься на фоне моих уродливых статуэток. Контрастируешь. Из тебя получился бы недурственный идол, а дикари молились бы на твое изображение. Шучу... Два года назад на Оритане поднимался вопрос об ударах распада. По Ариноре.
В черных глазах Ала отразился ужас. Его тело напряглось, а рука тесно сжала бокал:
— И чем это закончилось?
— Не знаю: мы с Паскомом улетели. Но то, что мы все до сих пор живы, вселяет надежду.
— Может быть, как-то подключиться к коммуникациям?
— Ал, седые волосы украшают далеко не всех. Зачем лишний раз испытывать свою душу? Ей и без того несладко.
Ал вздохнул:
— Да... вовремя я успел оттуда уехать...
— Это уж точно, братишка! Совсем не исключено, что из-за твоей первой специальности тебя привлекли бы к разработке этой дряни. Я виделся со своими однокашниками, которые пошли по твоей стезе. И вспоминать не хочется.
— Наверное, им теперь не уехать оттуда...
— Даже не сомневайся. За ними надзор, как в древних казематах... Тесно нам, людям, на этом ветхом синем шарике... За пятьсот лет нас тут стало раз в пять больше. Вот и не сидится...
— За счет чего это все? Те же люди, те же "куарт"... Ума не приложу — откуда эти "в пять раз больше"? — Ал чертил на беломраморной столешнице символ Оритана и не глядел на друга.
— А ты об этом у Паскома спроси... Раскол, братишка, раскол. Вот как это объясняется. Количество, умаляющее качество. Когда прежде в семьях ори или аринорцев было больше двух детей? А посмотри, что происходит сейчас! Плодятся, как под завес времен... Когда это древние "куарт" аллийцев воплощались на диких территориях? Нет, впрочем, за десять тысяч лет такое случалось. Раза два. Потому и вошло в историю как великий парадокс: не тогда зачали, не ту силу вложили...
